Священник Василий Тигров Воспоминания о Саровских торжествах Еще исцеления. Бесноватые. На другой день, 21 июля, часа в три пополудни на монастырской площади, близ колокольни, я встретил небольшую толпу людей. В средине этой толпы стояла женщина-мать с двумя детьми, сыном и дочерью. Она рассказывала об их исцелении. Сын - Миша, 16 лет, от рождения был глухонемой, теперь же - именно, с вечера 19 числа - стал говорить и слышать. Дочь - Дуня, 14 лет, ослепшая чрез 6 недель после рождения, стала видеть, еще подходя к Сарову. Я спрашиваю мальчика: «Как тебя звать?» Он отвечает немо и так растянуто: «М-и-ш-а ». Я спрашиваю: «А как меня звать? » Он отвечает: «Б-а-т-я». Эти и другие слова он говорил с заметным усилием -видно, что язык еще лениво повинуется воле говорящего. Зато по лицу мальчик был такой торжествующий и детски-самодовольный, видимо, интересуясь тем, что он служит предметом любопытного наблюдения. Я расспросил мать и записал подробности настоящего случая в книжку. Звать ее Пелагия Тимофеева Григорьева. Она крестьянка Воронежской губернии, Задонского уезда, деревни Вертячая. Когда я писал, подошел ко мне один человек, прилично одетый, и говорит: «Пишите, батюшка, пишите! Как можно больше пишите!» До сего времени я вносил разные заметки в записную книжку, не думая предавать их когда-либо гласности. Эти же слова отозвались в моей душе как указание свыше, как голос самого преподобного Серафима, и коснулись некоторым образом моей совести. Мне как-то тяжело стало чувствовать, что я пишу только для себя, когда другие думают, что пишу для всеобщей известности, и сознают, что в этом смысле нужно писать, и писать как можно больше. «Что мы видим? И каких событий мы свидетели? - говорит дальше этот человек.- Я был в Вене, Берлине, Париже, видел много и много всяких торжественных процессий и придворных церемоний, я был на коронации, но все, что я видел там,- все то стушевывается пред тем, что я видел здесь, что было здесь за эти дни. Сравнения нет. Там всё официальное, всё по этикету. Здесь -всё просто, естественно, свободно, открыто и вместе с тем так великолепно и так неописуемо торжественно. Государь здесь держал себя так просто и доступно для народа, как никогда и нигде, и народ, не сдерживаемый никакими официальными требованиями, так свободно, открыто и естественно выражал свои чувства к Царю. Как теперь, я думаю, чувствуют себя враги православия - раскольники, сектанты?.. Каково всем этим возмутителям спокойствия? Ведь они всячески старались было и здесь учинить какой-либо мятеж и хотели было воспользоваться этим многолюдным собранием, чтобы поднять из-за чего-нибудь возмущение... Но Слава Богу... Господь не допустил совершиться злым умыслам...» Приближалось время вечернего богослужения. Звонарь-слепец отворил колокольню. Я испросил позволения войти в нее и взойти на самую высоту ее. Колокольня Саровской пустыни — это одна из видных достопримечательностей монастыря и его лучшее украшение. Несмотря на свою массивность, она имеет легкий, стройный вид, отличаясь особенным изяществом стиля. Сверху этой колокольни, возвышающейся до 40 сажень высоты, открывается замечательно красивая панорама. Вблизи - вся пустынь, с ее куполами, золотыми главами и крестами, с прилегающими к ней разными угодьями и монастырскими службами, вдали - всё лес и лес, уходящее в бесконечность зеленое море; кое-где лишь виднеются далеко отстоящие деревни и села, да на северо-западе белеется громадный собор Дивеевского монастыря. Вечером я был опять в храме и был свидетелем многих исцелений. Этот вечер был особенный: в продолжение его, до самой полночи, подводили к святым мощам множество больных и преимущественно всё бесноватых женщин. При этом приходилось и мне проявлять то или другое участие. Я часто слышал голос: «Батюшка, подойдите к этой женщине, благословите ее, помажьте елеем». Сначала как-то странно было слышать такие слова. В самом деле, верят в действенность иерейского благословения, верят в воздействие бесовской силы на человеческую душу! Ведь ныне как-то принято не верить в это; ведь это как-то не мирится с высшею образованностью. Но настоящий вечер, как нарочно, собрал вместе всех этих бесноватых женщин и вокруг них всех высокообразованных лиц, чтобы наглядно убедить последних, что, хотя это и трудно примирить или согласить с требованиями науки, но иначе ничем нельзя объяснить проявления этой болезни, как только присутствием в душе человеческой именно бесовской силы. И я подходил то к той, то к другой больной, с робким дерзновением благословлял ее и помазывал маслом от святых мощей, которое брал из алтаря,— и больная, видимо, получала облегчение, припадок с ней прекращался, и ее тогда подводили приложиться к святым мощам, откуда она уже возвращалась совершенно здоровою, славя Бога и нового угодника, преподобного Серафима. Но были некоторые, так сказать, упорно-бесноватые, с которыми приходилось употреблять много усилий, чтобы привести их к сознанию и доставить им облегчение; из них я помню двух: Матрону и Пелагию. вздыхала. И сюда пришли — и тут с нею до сей минуты ничего не было. Только сейчас вот — подошла она к святым мощам, едва успела приложиться,- как закричит так странно, так страшно, что ее вывели сюда, и сейчас никак не успокоится». Я стараюсь войти с больною в разговор. Спрашиваю ее, не было ли с нею вперед когда подобного. Она отвечает, что никогда она не кричала так. Я спрашиваю, ходила ли она в церковь к службе и не чувствовала ли во время службы каких перемен в себе. Она отвечала, что к службе хаживала почти всегда, но во время службы ее одолевал сон, она дремала, засыпала и не слышала, что пели и читали. — Что же теперь ты чувствуешь? — спросил я. — Тошно. Меня Серафим испортил... — Что ты говоришь? Других исцеляет, а тебя испортил! Пойдем,— еще приложишься к святым мощам и, Бог пошлет, ты получишь облегчение. — Нет, ни за что. И при этом она надрывающе-тоскливо стонет, вопит, кричит, как будто никто и ничто в мире не в состоянии утешить ее, и со стороны так жалко становится смотреть на нее, что всеми силами стараешься чем-нибудь и как-нибудь ее утешить. Я осеняю ее крестным знамением, прошу ее, чтобы она перекрестилась. Она говорит: «Не могу». Я беру ее руку, с великим трудом складываю пальцы для крестного знамения и ее же рукою осеняю ее знамением креста. Она сначала противится, затем мало-помалу начинает послушно подчиняться моей воле. Далее я заставляю ее повторять слова: «Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий...» Она отвечает: «Не могу выговорить». Я настойчиво пристаю к ней и, наконец, достигаю того, что она с большим усилием повторяет. Я говорю дальше: «Молитвами преподобного и богоносного отца нашего Серафима». Она опять запинается, дойдет до слова «Серафима...» - и дальше никак не может сказать. Так решительно, убедительно утверждает, что не может выговорить это слово, и со стороны действительно видно, что язык ее никак не может повернуться при этом слове, чувствуется, что он как будто наполняет собою весь рот ее и затыкает горло, так что она не в состоянии при этом извлечь никакого звука. Я продолжаю заставлять ее повторять за мною раздельно по слогам: «Се-ра-фи-ма». И мало-помалу достигаю того, что она, наконец, с невероятными усилиями повторяет всё слово «Серафима» и всё начало молитвы. Я далее заставляю ее говорить: «изгони из меня нечистого духа». При последних словах она как-то испуганно вдруг закричит: «Вишь ты какой! Вишь, что придумал! Ой, ой, не могу! Никак, ни за что не скажу! Уйди от меня! Не приставай ко мне! Не мучь меня!..» Но я настойчиво и повелительно продолжаю приступать к ней. Осеняю ее крестным знамением и подношу к устам ее для целования свой наперсный крест; она так старается подобрать губы, чтобы не коснуться ими креста и, наконец, кричит исступленно: «Уйди от меня, мучитель! Мучитель, мучитель, что ты меня мучаешь?» В толпе, собравшейся около нас, были некоторые из учащейся молодежи (гимназисты, реалисты), которые, удивляясь всему происходящему, видимо, соглашались признать в этом случае присутствие и действие бесовской силы. - Смотрите,- говорили они,- почему она никак не может выговорить этих слов: «Серафима», «нечистого духа» — ведь другие же слова выговаривает, а тут вдруг запинается и - ни с места?.. А от креста-то отвертывается... После долгих и особенных усилий, наконец, привелось заставить больную повторять, хотя с величайшим трудом, всю молитву. Мы, окружающие, решили подвести ее к святым мощам. В церковь вошла она без особенного сопротивления, но привести ее к святым мощам стоило больших трудов. Она стала кричать, метаться, противиться. Но вот она приложилась, отошла, по-видимому успокоилась, но скоро опять закричала. Так повторялось еще и еще. Я опять осеняю ее крестным знамением, опять учу ее молитве, она опять противится, но я продолжаю настойчиво действовать и, заставляя ее повторять молитву, подвожу ее вместе с другими снова к святым мощам. Теперь уже меньше в ней упорства, хотя кричит также неистово. «Выйду, выйду»,- так странно выкрикивает она. Подошла. Отошла сама. Смотрю — сама стала молиться. Потом пожелала сама, уже без сторонней помощи, подойти еще к святым мощам. И вот она подходит и отходит, уже как совершенно здоровая. Стала вдруг такая кроткая, смиренная и радостная. И лицо ее совершенно преобразилось, просветлело, просияло. Глаза зажглись новым блеском. Вот она подходит ко мне и кланяется мне в ноги, а затем, вставши, складывает руки и говорит: «Благословите, батюшка, спасибо вам: я теперь, слава Богу, здорова». Этот поступок ее поразил как меня, так и других окружающих. Это была Матрона. Другая была Пелагия. Это больная в другом роде. Она не кричала, но ее долго держал странный припадок. Она невозможно учащенно дышала, грудь ее слишком высоко поднималась или, вернее, вздымалась. Во всем теле ее было какое-то постоянное биение или толкание извнутри. С полчаса било ее, с полчаса двое или трое держали ее. На ней было несколько одежд и сверху толстая стеганая кофта. От учащенного дыхания и этого странного биения в теле ее развилась необыкновенная теплота, вызвавшая такую сильную испарину, что вся одежда ее была положительно мокрая, как из-под сильного дождя. Несколько раз подводили ее к святым мощам. Наконец она получила облегчение, пришла в сознание и сама уже подошла к святым мощам, сама отошла. И так же, как и Матрона, благодарила меня земным поклоном за участие к ней. Странны были выкрикивания некоторых больных. Вот одна кричит: «Был я у Сергия, был я у Тихона, а теперь пришел мой конец. Ой, выйду, выйду!» Другая кричит: «Тридцать лет я тут жил, хорошо мне тут было, как мне теперь расставаться!» Иные кричат: «Ой, горячо! Ой, жгёт меня! Уйду! Уйду!» Одним словом, если бы под первым впечатлением описать полно весь этот вечер, то составился бы целый трактат с ученою темою о воздействии бесовской силы на человеческую душу. PAGE 3