Василий ЛурьеЕККЛИСИОЛОГИЯ ОТСТУПАЮЩЕЙ АРМИИ
Скорбные события, но они — предреченного сбытие [1]
Эта статья писалась летом 1996 г. для другого издания, так и не
увидевшего свет. Она, тем не менее, стала довольно широко известной —
особенно благодаря публикации в Интернете на русском и английском
языках. Прислушиваясь к критике, я — и не только я — вносил в текст
некоторые поправки и дополнения. В настоящем издании вносятся еще
некоторые изменения, не затрагивающие, однако, основного содержания
статьи. Статья по-прежнему остается сосредоточенной на наиболее общих
вопросах екклисиологии переживаемой эпохи — когда истинное христианство,
потерпев в мiре сем сокрушительное и, по-видимому, окончательное
поражение, отступает под натиском неприятеля, и его заботой остается
лишь сохранить хоть какой-то порядок при отступлении, чтобы это
отступление не превратилось в паническое бегство. Екклисиология
переживаемой эпохи решает только одну задачу — сохранения остатков уже
разбитой армии. Мы знаем, что и этой задачи она, в конце концов, не
решит — та горстка людей, которая когда-нибудь останется от истинной
Церкви, едва ли будет напоминать армию. Но пока армия еще есть, ей нужно
выбирать траектории маршей, совершенствовать взаимодействие
подразделений и даже, по возможности, одерживать победы в мелких
арьергардных боях.
С темой статьи связаны обширные и очень важные области, которые как
раньше не были, так и теперь не будут в ней рассмотрены. Это, прежде
всего, анализ сегодняшней (не просто современной, а именно
«сиюминутной») ситуации в православном мiре и тех специфических проблем,
которые возникают в России, Греции, Сербии и в других странах, имеющих
православные традиции. Я старался держаться только таких тем, которые
можно считать общими для всего или почти всего православного мiра.
Идея предлагаемого читателю рассуждения выросла из неформального общения
между православными христианами разных поместных церквей. «Разных
поместных церквей» — это слова, которые должны были бы выражать
единственное возможное различие между православными христианами. Но так
ли это сейчас? Что в наше время представляют собой поместные церкви? Нет
ли существенных различий между христианами внутри «поместных церквей»? —
Ересь экуменизма и различные близко связанные с ней тенденции церковного
«обновленчества» порождают не только и не столько богословские
дискуссии, не одни различия в стиле календаря и в «стиле» духовной
жизни. Различия проникают до самого факта принадлежности к Церкви: одни
ее сохраняют, а другие ее лишаются. Как остаться в числе первых и не
попасть в число вторых? Это совсем не праздные вопросы, и для выяснения
их нельзя ограничивать круг своих собеседников рамками какого-либо
одного из тех образований, которые на современном жаргоне именуются
«юрисдикциями». Истинно-православные христиане разделены
каноническо-дисциплинарными барьерами — неизбежно, по немощи
человеческой, возникающими в эпохи церковных смут, — но, как в
древности, так и теперь, эти барьеры не должны препятствовать их
совместному уяснению общей для них для всех православной веры. В
результате подобного общения с православными христианами разных
«юрисдикций» была написана настоящая статья (и поэтому я не считаю себя
ее единственным автором), —которая, в свою очередь, послужила и, Бог
даст, послужит развитию такого общения впредь.
1. Поместные церкви в эпоху церковных смут. Разрушение внешних форм
поместных церквей
Поместные церкви — это сообщества верующих, ограниченные определенной
территорией (как правило связанной с государственным делением) и имеющие
единого предстоятеля — патриарха, митрополита или архиепископа.
Совокупность поместных церквей является нормальной организацией
Вселенской Церкви на земле. Зачастую происходят более ими менее сильные
нарушения этой нормальной структуры, а иногда и видимые крушения ее во
вселенском масштабе. Именно возможность последнего нам особенно трудно
принять. Между тем, в этом нет ничего невозможного, а о видимой гибели
внешней церковной организации в конце времен есть и прямое откровение
Божие.
Нам трудно представить себе такое катастрофическое состояние по той
причине, что в истории Церкви его давно уже не было. Наибольшей
трагедией нашего тысячеления стало отпадение в ересь самого большого
патриархата — Римского. Однако на общую организацию Церкви на земле это
событие не имело особенного влияния. «Просто» одной поместной церковью
стало меньше, в то время как структура прочих осталась без изменений.
Гораздо более смутное представление мы имеем, например, о временах
иконоборчества и монофелитства, когда почти вся иерархия отпадала в
ересь; еще труднее представить себе времена монофизитской смуты (V и VI
вв.) и арианства (IV в.), когда православные оказывались среди тех, кто
отвергал православные соборы, а среди сторонников этих соборов
оказывались еретики. Подобные эпохи затягивались на многие десятилетия,
и завершались они обычно соборным решением, осуждающим
мнимо-православных и принимающим в полноту общения тех, кто вызывал
подозрения, оказавшиеся необоснованными. Так, например, Второй
Вселенский Собор осудил формального приверженца Никейского Символа веры
— Македония, и принял в общение святого Кирилла Иерусалимского,
возведенного на престол противниками этого Символа.
Во времена подобных смут поместные церкви в обычном, т.е. чисто внешнем,
смысле этого слова переставали существовать. Вместо них возникали
временные объединения церковных общин, возглавляемых состоящими друг с
другом в общении епископами. (Такого же рода церковную организацию
предусмотрел св. Патриарх Тихон в своем Постановлении № 362 от 7/20
ноября 1920 г.). Именно подобные объединения, хотя бы в них входил всего
только один православный епископ со своей паствой, и являлись истинными
«поместными» церквами. Слово «поместный» здесь взято в кавычки потому,
что, в действительности, при затрудненной коммуникации и малочисленности
общин их могло оказываться и несколько в одной и той же местности.
По-видимому, такой же была организация большинства христианских общин до
II века.
Если смотреть на историю подобных эпох церковной разрухи через подлинные
документы, то они весьма напоминают современное состояние Церкви. Так, в
IV веке очень многие православные епископы отделились от св. Василия
Великого, поскольку он состоял в общении с Евстафием Севастийским,
которого почти все считали еретиком. Однако, св. Василий ему доверял,
будучи расположен к нему как к своему старшему товарищу, почти
наставнику, по монашеской жизни. Прошли годы, и святому Василию пришлось
убедиться, что Евстафий — еретик; тогда он прервал с ним общение. Но до
этого он, настаивая на доверии к Евстафию, мог невольно служить к
соблазну другим. Не были ли правы те, кто прервал в свое время общение
со св. Василием? Не побудили ли они тем самым святителя быть менее
доверчивым к лицемерию Евстафия?.. Аналогичные проблемы наполняют
переписку русских иерархов 1920—30-х гг., которые точно так же разрывали
друг с другом общение вследствие разности воззрений на допустимость
снисхождения к разного рода раскольникам и отступникам...
Не будем умножать примеры.
По прошествии тысячи лет глобальной стабильности Вселенской Церкви
наступило наше столетие, отмеченное всеересью экуменизма; оно и стало
новой эпохой подобных же церковных смут. Как и во времена арианства,
внутри видимых границ Церкви, даже на высших иерархических степенях
находятся еретики. Еще далеко не все православные прервали с ними
евхаристическое и молитвенное общение. В то же время уже многие
православные потеряли видимое евхаристическое общение друг с другом по
причине канонических разделений и политических разногласий. Одни
придерживаются догматической и канонической акривии более жестко, другие
мягче, третьи... не знают, чего придерживаться, или точнее, за что
хвататься.
Существуют, конечно, и сейчас организации, называющие себя «поместными
церквами» — как существовали они и в арианские, и в монофелитские
времена. Однако, едва ли какая-нибудь из них является поместной церковью
в истинном смысле этого слова. Превращение видимой Вселенской Церкви в
лоскутное одеяло из каких-то «юрисдикций» (и слова–то такого нет ни в
церковном греческом, ни в церковнославянском языке) — это бросающееся в
глаза, но, увы, еще не самое худшее проявление глобального кризиса.
Самое главное другое. Истинная поместная церковь не терпит в себе, а
наипаче в своей иерархии, и уж особенно на месте первосвятительском —
еретиков. Она извергает их из сана и отлучает от Церкви по церковному
суду. Если же такой суд не может быть произведен, хотя необходимость его
очевидна, то ясно, что данная иерархия потеряла способность действовать.
Следовательно она, как мертвая структура, уже не может быть органом
поместной церкви — части живого Тела Христова.
Это рассуждение справедливо по отношению не только к ереси, но и к
дисциплинарным вопросам, в которых попустительство явному греху
становится своего рода ересью. Так, св. Федор Студит отделился от своего
патриарха (св. Никифора), поскольку тот принял в общение пресвитера,
изверженного из сана за венчание блудного сожительства царя. Св. Феодор
назвал этот поступок патриарха «ересью михизма» («блудства»). Однако
здесь еще можно было говорить о том, что позиция св.Феодора «лучше», а
позиция патриарха Никифора (тоже святого) — «хуже», хотя и заслуживает
какого-то снисхождения. Но в случае собственно ереси, то есть прямого
искажения православной веры, — не может быть речи о снисхождении:
«Никогда, о человече, то, что относится к Церкви, не исправляется чрез
компромиссы: нет ничего среднего между Истиной и ложью... и хотя
возможно сказать, что между светом и тьмой есть середина, называемая
вечерними и утренними сумерками, однако между Истиной и ложью, как бы
кто ни старался, не выдумает нечто среднее» (св. Марк Ефесский, из
послания к Схоларию).
Церковная власть, медлящая в осуждении ереси, теряет свойство быть
властью. Ведь подобно тому, как в обычном организме функция иммунной
системы состоит в том, чтобы отторгать все чужеродное телу, так и
основная функция церковной, иерархической власти заключается в охранении
стада «от волков, губящих е» (ср. Ин. 10, 12–13). Поэтому дело не только
в том, что «еретиколюбивые» иерархи, естественно, оказываются и сами на
подозрении в ереси. Независимо от личного еретичества они теряют
церковную власть, поскольку не выполняют главного дела этой власти.
Следовательно, и другие дела епископского служения, подчиненные и
зависимые от этого главного, не могут исполняться ими как должно. Таких
иерархов нельзя слушаться в том, что прямо касается отношения к ереси,
но также не всегда можно их слушаться и в других делах... В конце
концов, оказывается трудно и даже невозможно определить, где грань — в
чем можно и в чем нельзя их слушаться.
В таком случае неизбежно разрушение церковной дисциплины, а это и
означает, что данная иерархическая структура перестает быть
действительной церковной организацией. В частности, она уже не может
обладать исключительным правом на каноническую территорию, и на практике
это сейчас признано повсеместно как факт наличия различных православных
«юрисдикций» на одной и той же территории. (Признание возможности
«юрисдикций» не мешает протестовать против отторжения приходов в «чужую»
пользу; но тут уж, снявши голову, по волосам не плачут...)
Структуры, которые продолжают именовать себя «поместными церквами»,
находятся в состоянии нестабильном. Они все время меняются, а если
оценивать направление изменений за последние 70–80 лет, то нужно
сказать: разлагаются.
Возникают и новые структуры — это, прежде всего, старостильническое
движение в Греции, Румынии и Болгарии. Это движение основано на ясном
принципе отделения от еретичествующих. Однако, в нем немало внутренних
проблем...
Все это означает, что в настоящее время таких православных христиан,
которые жили бы во вполне упорядоченных поместных церквах, не
существует. Прежде бывшая[2] структура православных поместных церквей
рухнула, и едва ли ей суждено возродиться в прежнем виде.
2. Канонические принципы отношения к еретикам
Возрождение нормальной организации церковной жизни и сейчас должно быть
целью православных христиан, хотя бы эта цель и не всегда была
достижима. По крайней мере, нельзя увеличивать разруху своим нежеланием
способствовать порядку.
В настоящее время особенно важно для православных выработать одинаковую
практику отношения к новоявленным еретикам, каковыми, безусловно,
являются экуменисты и модернисты. Разумеется, речь может идти только о
той практике, которая соответствовала бы церковному Преданию. Но и здесь
оказывается, что инерция мирного периода церковной жизни до сих пор так
сильна, что вспоминать эту практику приходится с большим трудом. Так, в
Москве один патриархийный иеромонах (о. Тихон Шевкунов), только что
произнесший (а затем и опубликовавший) большую речь против еретичества
одного московского же «священника»–неообновленца (Георгия Кочеткова),
сам же стал с ним сослужить! Так обличитель ереси без всяких слов дал
понять, что не ведает, что глаголет: умеет определить ересь по каким-то
ее формальным признакам (пусть и вполне достоверным), но понятия не
имеет о том, что же такое ересь по существу! Св. Максим Исповедник,
который даже не был священником, категорически отказывался от церковного
общения с еретиками, хотя они тогда еще не подпадали ни под какое
соборное осуждение (до Латранского собора 649 г.). Откуда же берется
такое различие в позициях, что одни стоят даже до крови, чтобы только не
оскверниться мнимым «богослужением» еретиков, а другие, хотя и способны
произнести обличительную речь, не замечают никаких препятствий к
сослужению?
Что же говорят церковные правила о тех случаях, когда еретичествующий не
принадлежит к уже отлученному от Церкви еретическому сообществу?
Церковные правила различают два случая.
1. Еретичествующий не является епископом (при этом уже не важно, кто он:
мирянин, монах, диакон, священник, настоятель и т.п.).
Здесь сохраняют полную силу слова апостола Павла: еретика человека по
первем и вторем наказании отрицайся (Тит. 3, 10). К ним не прибавлено
никаких церковных правил.
Это означает — и именно такое понимание этого подтверждает практика
Святых Отцов, — что не следует ожидать каких–либо церковных осуждений,
например, еретичествующего священника. Прекратить с ним молиться,
исповедываться и причащаться у него, перестать сослужить с ним нужно
немедленно. Сначала нужно прервать с ним молитвенное общение, а уже
потом, если возможно будет, обратиться к церковному суду (судебная
власть над священником предоставлена епископу).
2. Еретичествующий — епископ. Здесь Церковь в разное время вносила
разные уточнения к апостольской формулировке. Действующая в настоящее
время внесена в 861 г. на так называемом Двукратном Соборе в
Константинополе, правило 15. Это правило осуждает тех, кто под предлогом
разных обвинений отделяется от своего епископа; далее следует пояснение,
что осуждение отнюдь не распространяется на те случаи, когда причиной
отделения от епископа является ересь:
«Ибо отделяющиеся от общения с предстоятелем, ради некия ереси,
осужденныя святыми Соборами или отцами, когда то есть, он проповедует
ересь всенародно, и учит оной открыто в Церкви, таковые аще и оградят
себя от общения с глаголемым епископом, прежде Соборнаго разсмотрения,
не токмо не подлежат положенной правилами епитимии, но и достойны чести
подобающей православным. Ибо они осудили не Епископов, а лжеепископов и
лжеучителей, и не расколом пресекли единство Церкви, но потщились
охранити Церковь от расколов и разделений».
Из этих двух правил следуют те главные принципы, которыми должен
руководствоваться каждый, кто не хочет отпасть от Церкви: не ходить в
храмы, где служат священники–еретики, не молиться вместе с еретиками из
мирян или монахов. Не ходить в церковь, где за богослужением поминают
епископа–еретика. Последнее, однако, не безусловно: если речь идет о
епископе, не низложенном по церковному суду, то отделяться от него без
суда следует лишь при выполнении двух условий: ересь должна им
провозглашаться во всеуслышание, и по содержанию эта ересь должна быть
уже известной и осужденной. Последнее условие для экуменизма исполняется
всегда — ведь он заключает в себе объединение многих прежде осужденных
ересей. Но необходимо сказать еще и о том, чем экуменизм нов. Это
связано с важнейшей чертой нашей эпохи и является одним из поводов к
созданию настоящего журнала.
3. Экуменизм как новая ересь вселенского масштаба
Сознательность разрыва со Святоотеческим Преданием
Если рассматривать экуменические теории (особенно такую, как осужденная
на Архиерейском Соборе Русской Зарубежной Церкви в 1983 г. «теория
ветвей») с точки зрения их отношения к инославным, то этого будет
достаточно для вывода о еретичности экуменизма Ясно, что святоотеческое
Православие подобные воззрения анафематствует.
Но таким выводом удовлетвориться нельзя, если мы хотим оценить масштабы
и перспективы развития новой ереси. То, что ее масштабы велики, видно и
«на глаз». Но требуется еще и понять, каким именно настроениям
современного человека эта ересь особенно удовлетворяет. Повседневный
опыт общения с экуменистами, именующими себя православными, чаще всего
обнаруживает в их еретичестве лишь такие мотивы, которые во все времена
делают людей жертвами разных массовых лжеучений. Это может быть
корыстолюбие или неприятие православной аскетики и вообще «строгости»
жизни и дисциплины ума. Это может быть и вера в «батюшек» или в
бюрократический аппарат церковной организации — вера, заместившая собою
веру в саму Церковь, ту самую, о которой говорится в Символе. Таких
людей много — это как бы масса камней и обломков, захваченных
еретическим водоворотом. Людей же иного рода, добровольно и сознательно
вызывающих этот водоворот, приходится встречать значительно реже.
Однако, именно такие люди бывают способны выразить истинную идею
явления, и это у них подчас получается точнее, чем даже у самых
проницательных православных критиков.
В случае экуменизма таким человеком мог бы выступить «патриарх»
Константинопольский Афинагор, особо прославившийся «снятием анафем»
против ереси латинян (в 1965 г.). Афинагор латинян любил и еретиками их
не считал. Но отрицание их еретичества не было проявлением его особенной
любви к ним: Афинагор не признавал существования ересей вообще! Услышав
о некоем человеке, который повсюду видит ереси, Афинагор сказал: «А я не
вижу их нигде! Я вижу лишь истины, частичные, урезанные, оказавшиеся
иной раз не на месте...»[3].
Церковное, святоотеческое учение основано на камне исповедания полноты
воплотившейся во Христе Истины, которая органически не приемлет смешения
с ложью. Экуменисты сознательно выбирают песок «частных истин»,
сцементированный ложью отрицания Христа как истинного Сына и Слова
Божия.
Новое ощущение общечеловеческого единства и ожидание Антихриста
Почему Афинагор и подобные ему люди, которым свойственна, по-своему,
очень глубокая вера, аскетизм и даже жертвенность[4], могут совершенно
сознательно идти даже против не просто отдельных Отцов, но всех их в
совокупности? Почему они решают, будто какие-то постановления Отцов
относительно Церкви и догматов в наше время могут утратить силу? Ответ
может быть только один: у них к Православной вере примешалось какое-то
терние, которое выросло и заглушило ростки Истины. Терние — это вера во
что-то такое, о чем Господь Церкви не возвещал. Вот что об этом можно
прочитать у самого Афинагора: «Палестина вновь становится центром мира
[...]. Мы должны молиться и бороться за то, чтобы Иерусалим стал местом
диалога и мира. Чтобы вместе приготовить путь для возвращения Иисуса,
Махди ислама, Мессии Израиля, Господа нашего». «В Иерусалиме Авраам
встретил Мельхиседека, священника Бога Всевышнего, таинственное
изображение Слова, присутствующего во всех народах, во всех религиях».
(Этим Афинагор объясняет, почему и они с Папой Римским Павлом VI решили
встречаться в Иерусалиме)[5]. Объединение с латинянами видится Афинагору
в связи с этим грядущим пришествием того, кого он называет Иисусом:
«Единство может быть достигнуто неожиданным образом, как и все великое.
Как может произойти возвращение Христа, Который сказал, что придет как
тать. Католичество теперь оказалось в вихре. Все возможно»[6]. Ни
Афинагор, ни другие экуменисты не ссылаются ни на какие положения
церковного Предания. И не диво. Церковное учение предвещает объединение
всех народов отнюдь не вокруг Христа, как раз вокруг того, кого иудеи
именуют Мессией, а мусульмане — Махди. Сын Человеческий пришед убо
обрящет ли Си веру на земли? (Лк. 18, 8).
Но это церковное Предание для них перестало быть интересным потому, что
они приняли другое: веру в то, что именно сейчас наступила какая-то
особенная эпоха. Все люди этой эпохи, если они будут понимать ее
содержание, окажутся гораздо теснее объединенными друг с другом, нежели
со своими единоверцами прежних эпох. Людей этой эпохи объединяют
какие-то свои, «общечеловеческие» (как они выражаются) ценности, которые
гораздо важнее наследия прошлого, которое их разъединяет. Это та эпоха,
провозвестниками которой во всем мире (как среди номинальных
православных, так и среди латинян и представителей других западных
конфессий), стали носители так называемой «русской религиозной
философии» (особенно Соловьев, Бердяев, Флоренский, Булгаков). Эти люди
выразили на мнимо–христианском языке заимствованную ими из оккультных
учений идею наступления «новой эпохи» — эпохи какого-то нового, после
Нового Завета, «откровения Святаго Духа», которое будет дано в последние
времена. (См., например, у Флоренского в «Столпе и утверждении истины»,
письмо о Святом Духе). Для этих людей существует какая-то особая «эпоха
Отцов», которая вся уже в прошлом; с нею уходят в прошлое и отеческие
каноны. В наше время вместо Отцов — те, кто принял новое откровение
новой эпохи[7]. Итак, сегодня для Православной Церкви экуменизм не
является частной проблемой, которая могла бы обойти стороной какие-то
страны. Но в то же время, он является лишь частным случаем явления более
обширного — становления всей современной цивилизации на новом принципе
единства. На этом принципе создается в настоящее время та универсальная
религия, которую блаженной памяти иеромонах Серафим Роуз († 1982) назвал
«религией будущего» — религией Антихриста.
Этот принцип гораздо яснее формулируется в различных движениях типа «New
Age» и масонства, а экуменизм призван к исполнению лишь одного частного
дела: заставить войти в это новое единство таких людей, которые хотели
бы сохранить свою связь с традиционными формами религии. Антихрист
должен будет удовлетворить всех.
4. Дуэт экуменизма и филетизма
Филетизм как ересь
Девятнадцатый век, ставший эпохой развала многонациональных империй,
эпохой национализма, дал о себе знать и в церковной жизни, едва ли не
впервые доведя национальные противоречия среди православных христиан до
степени екклисиологической ереси. Под именем ереси филетизма
(«племенничества») ее обличил Константинопольский собор 1872 г. Он
ответил таким образом на требование болгар создать для себя независимую
иерархию на той территории, где уже существовала иерархия
Константинопольского патриархата. Русское общество сочувствовало
болгарским раскольникам, несмотря на обличения со стороны Т. И.
Филиппова и К. Н. Леонтьева, а затем и жесткую позицию митр. Антония
Храповицкого[8]. Отказ Синода Русской Православной Церкви признать факт
болгарского раскола достаточно красноречиво свидетельствовал о
непонимании дела.
Ересь филетизма заключается в подмене церковного Предания национальной
традицией[9], подмене дара Святаго Духа плотью и кровью, которые
Царствия Божия не наследят (1 Кор. 15, 50). Филетизм ставит любовь к
своему народу (т.е. твари) выше любви ко Христу, нарушая Его заповедь
(Мф. 10, 37). Конечно, сохранение народных традиций существенно
необходимо для жизни на земле — как нельзя было бы жить на земле без
плоти и крови. Уничтожение этих традиций равносильно убийству народа. К
тому же необходимо помнить, что разделение человечества на племена и
языки было спасительным наказанием Божиим, положившим некоторый предел
безумному и самоубийственному строительству Вавилонской башни. В этом
смысле остается необходимой и спасительной некоторая обособленность,
сохранение своеобразия народов — в мiре, всеми силами стремящемся к
завершению столпотворения и к пропасти погибели (Ис. 14, 14). Спасение
человеческое может строиться на земле не иначе, как только исходя из
Промысла Божия о каждом человеке или народе — Промысла, проявляющегося
во всех благоволительных или попустительных обстоятельствах жизни.
Очевидно, что Православию чужда как дуалистическая ненависть к материи,
так и рационалистическое, протестантское, мечтательно–гордое отношение к
жизни. В Церкви временные, земные особенности и различия (в том числе и
национальные) не исчезают, но приобретают другой смысл, поскольку
оцениваются они с точки зрения главной цели — вечного спасения. Апостол
Павел пишет, что во Христе нет ни еллина, ни иудея, ни раба, ни
свободного, ни мужеского пола, ни женского (Гал. 3, 28). Это, однако, не
означает, что можно просто отбросить все эти различия здесь, в земной
жизни. Напротив, мы видим, что Святая Церковь в своих определениях
находит должное место каждому видимому, внешнему обстоятельству; поэтому
и Апостол Павел дает подробные наставления мужьям и женам, родителям и
детям, рабам и господам (Еф. 5, 22–32; 6, 1–9).
Как невозможно спасаться, игнорируя свое тело (преп. Иоанн Лествичник),
так невозможно христианскому народу строить свою жизнь во Христе,
игнорируя народное своеобразие. Однако это не повод, чтобы возводить в
культ национальные традиции — а именно это и происходит, когда путают
сохранение традиций и обычаев православного народа с сохранением самого
Православия.
Те христиане, у которых экуменическая ересь вызывает неприятие,
естественно, стремятся найти опору в традиции. Но здесь возможен новый
соблазн: обратиться к народному преданию вместо Предания церковного.
Конечно, народное предание у тех народов, которые были выпестованы
Православной Церковью, одухотворено Преданием Церковным. Оно может и
должно возводить к той высоте, на которой человек встречается с Богом.
Христианские империи стали в истории тем подсвечником, на котором высоко
над вселенной была вознесена, да светит всем, свеча света Христова (Мф.
5, 13–16). Но, взятая отдельно, сама по себе, народная традиция подобна
тому, чем является гора Синай или Фавор в своем чисто материальном .виде
— нагромождением земли и камней.
Никакой народ, кроме Нового Израиля — христианской Церкви в совокупности
— не является членом Церкви и субъектом спасения. В каждом народе каждый
человек отвечает, в конечном счете, сам за себя: он или спасается, или
гибнет (Деян. 10, 35). Народная же традиция и все связи, соединяющие
отдельного человека с народом, представляют собой весьма мощный фактор,
содействующий ему в спасении или погибели. Для того и нужно пропитывать
традиции Православием, чтобы они помогали спасению, а не препятствовали
ему. Однако окончательно все решает свободная воля человека[10].
Из этого очевидно, что полагать национальные различия в основу церковной
организации неправильно. Подобная тенденция всегда была чревата
расколом. Однако, в наше время она стала гораздо опаснее, и Собор 1872
г. не зря назвал ее ересью.
Филетизм нашего времени является оборотной стороной экуменизма. Ни одна
ересь не приходила без своей «пары». Иначе и быть не может: никогда
простое отрицание какой-либо ереси, то есть исповедание всех ее пунктов
с прибавлением отрицания, не становилось Православием. Пример
монофизитства, появившегося как «анти-несторианство», — хрестоматийный.
Но и во все другие эпохи Православие обреталось не «правее» или «левее»
какой-либо ереси, а как бы на острие ножа между пропастями погибели. Не
в плоскости распространения поля действия ересей нужно искать
Православие — оно всегда ищется по вертикали от плоскости земного
мудрования. Филетизм противопоставляет «духовному интернационалу»
экуменического всесмешения национальную ограниченность. Эта
ограниченность, действительно, может быть благотворной. Но только тогда,
когда таким образом ограждаются ростки истинной церковности. Ревнители
же племенного начала не в состоянии заботиться о соблюдении этого
«только». Национальные формы церковности им знакомы, разбираться же в
качестве их религиозного содержания в каждый данный момент они не хотят
— и не могут. Да им это и не нужно: для поддержания племенного или
государственного начала от религиозных или квази-религиозных идей
требуется вовсе не истинность, а практическая пригодность.
Мы имеем в Священном Писании ярчайший пример пагубных плодов такого
искажения: вожди иудейского народа отвергли Спасителя мiра именно
потому, что Его благовестие показалось им неподходящим и даже крайне
вредным для целей национального и государственного строительства.
Подобный результат является закономерным, когда в системе ценностей
место Небесного Царствия занимает царство земное, царство человеческое.
Невозможно думать, что этого гибельного результата удастся избежать,
выбрав предметом такой же плотской, земной, душевной привязанности — не
иудейский, а какой-либо из христианских народов.
Однако, есть некоторое глубинное и более сокровенное родство между
экуменическим всесмешением и филетическим обособлением. Это
обстоятельство гораздо менее очевидно, чем сам факт несовместимости
филетизма и Православия. Быть может, для того, чтобы не впадать в
филетизм, такого понимания и не требуется. Но оно безусловно необходимо,
если мы хотим представить себе истинный образ двуликой религии
Антихриста.
Филетизм: всесмешение через обособление
В отличие от каких-либо частных ересей, религия Антихриста будет
универсальна: это подлинная всеересь. К ней непосредственно ведет ересь
экуменизма, которая, как и всякая ересь, имеет своего зеркального
близнеца, а именно филетизм. Однако в данном случае — по сравнению с
парами других ересей — отношения между этим близнецами необычны. Это
отнюдь не война на уничтожение, а следование к одной и той же цели с
противоположных сторон. Если для обыкновенных ересей общность цели
достигалась только за гробом — все они одинаково ведут в ад, — то
экуменизмом и филетизмом общность цели в рамках построения религии
Антихриста достигается еще на земле. Об этом нужно сказать подробнее.
Истинная Церковь не замыкается в национальных или государственных
границах. Когда же говорят о церкви именно в пределах подобных границ,
то на деле Церковь всегда подменяется какой-то земной и вполне
обыкновенной организацией. И такая организация уже не может оказаться
выше земных законов. Ее судьба оказывается подобной судьбе национального
государства, образовавшегося после развала какой-либо империи, о чем
писал еще в конце прошлого века Константин Леонтьев.
«[...] группировка государственности по племенам и нациям [11] есть
[...] ничто иное, как поразительная по силе и ясности своей подготовка к
переходу в государство космополитическое, сперва всеевропейское, а
потом, быть может, и всемирное!
Это ужасно! Но еще ужаснее, по-моему, то, что у нас в России до сих пор
никто этого не видит и не хочет понять...»[12]
«Группировка государств по чистым народностям ведет быстрыми шагами
европейское человечество к господству международности»[13].
Свою, по видимости, парадоксальную мысль Леонтьев обосновывал тем, что
само стремление наций к «освобождению» в рамках национальных государств
диктуется их стремлением быть как все: «...освободившись политически,
они очень рады, в быту или идеях, походить на всех других». Он приводит
пример: для выпущенного из тюрьмы человека небезразлично, в какое время
его выпустили. Если в это время бушует эпидемия, то в тюрьме он был бы
целее. Поэтому и «политический национализм нашего времени не дает
национального обособления, потому что подавляющее влияние
космополитических вкусов слишком сильно. Эпидемия еще не
окончилась»[14].
Все это в высшей степени подтвердила история крушения Российской и
Османской империй, сохранение которых в то время, как предупреждал тот
же Леонтьев, было чрезвычайно важно для земных судеб Церкви. В
частности, сбылись худшие предсказания Леонтьева о возможных
последствиях преждевременного крушения Османской империи: Вселенский
патриархат попал в прямую зависимость от Запада, и уже в 1919 г.
местоблюститель Константинопольского престола митр. Дорофей Брусский
издал свою еретическую энциклику, открывавшую эру экуменизма, а в 1920
г., при открытом нарушении канонов, на Константинопольский престол был
насильно возведен еретик и масон Мелетий Метаксакис, созвавший через три
года экуменический лже-собор.
В начале XX в. умелой дозировкой космополитизма и национализма
сознательно занимались организаторы «мировой революции». Одна и та же
масонская организация — «Великий Восток Франции» — одновременно создала
«космополитические» масонские организации в России (составившие сначала
ядро Государственной Думы, а потом образовавшие из своей среды Временное
Правительство) и «националистические» — в Турции (организация
младотурков представляла собой масонскую ложу) [15].
Но и в чисто церковной области опасения Леонтьева полностью сбылись. Со
времен Метаксакиса и поныне политика Константинопольского патриархата
продиктована греческим национализмом: Запад нужен ему именно для
расширения греческого национального государства, для возможно более
полного осуществления так называемой «Великой Идеи» — восстановления
греческого государства в границах Византии. Греческий филетизм не
позволяет понять, что Византия потому и была великой, что никогда не
становилась национальным греческим государством! Величие Империи Ромеев
сохранялось до тех пор, пока она сохраняла Православие. Для преемников
Метаксакиса все перевернулось: Православие для них — только инструмент
национальной политики, и поэтому инструмент все время
«совершенствуется». Конечно и русская «великая идея» — восстановление в
границах Российской Империи русского национального государства —
принципиально не отличается от своего греческого аналога. Поэтому
нынешние политики-«государственники», если они не воодушевлены подлинной
Православной верой, могут быть союзниками Церкви лишь временными и
ненадежными. Перед греками экуменизм возник неожиданно как оборотная
сторона филетизма; изменилась обстановка — и экуменизм стал выгоден. В
России сегодня это не так: русский филетизм пока еще антиэкуменистичен,
но это не дает никаких гарантий на завтра. И самое главное, — от этого
он не перестает быть ересью.
Оккультные корни экуменизма и филетизма
Оккультные учения в одинаковой степени оказываются глубинной подоплекой
как экуменизма, так и филетизма. Не случайно за «интернационалистскими»
и «националистическими» движениями оказываются подчас одни и те же
масонские организации. Многие внецерковные формы русского национализма
несут на себе печать теософии. Особенно выделяются в этом отношении
«паганофильские» [16] направления, ратующие за возврат к какой-то
первобытной религии славян, — их христоборческий характер очевиден.
Существуют, однако, и такие формы национализма, которые прикрывают те же
самые идеи видимостью христианства. Оккультная, неоязыческая их сущность
остается той же: там, где в религию вводится «мистика рода» и «мистика
крови», не может существовать таинство Крови Христовой.
Если даже примитивный культурно–политический космополитизм смог
превратиться в эпидемию, то что же говорить о заразе теософских учений?
С точки зрения внутреннего бытия Церкви не так важно, какова будет
дальнейшая судьба сообщества, отпавшего от Церкви вследствие филетизма:
во всяком случае, это уже не Тело Христово, а духовный труп. Зато этот
вопрос очень важен с точки зрения отношения Церкви к окружающему миру, в
котором многие и многие люди погибают, принимая за спасительный ковчег
Церкви эти мертвые сообщества. Тут приобретает важность
«санитарно–гигиенический» аспект: степень опасности для окружающих этого
разлагающегося трупа.
Зараза теософии и оккультизма одинаково распространяется через трупный
смрад и экуменического, и филетического лже-христианства.
5. Православие в эпоху экуменизма
Обстоятельства вынуждают современных православных учиться жить и
оставаться христианами в условиях наступления и видимого торжества
экуменизма.
Все унаследованные от прошлого века структуры земной организации Церкви
больше или меньше заражены им и, что самое главное, не имеют никакого
иммунитета против этой инфекции. Поэтому они находятся ныне на разных
стадиях умирания.
«Умиранием» внешней церковной организации можно назвать такое положение
дел, когда в ней еще теплится апостольское преемство епископата, хотя бы
некоторые епископы и отпали от него вследствие ереси, но у сохраняющих
верность Православию членов этой организации уже нет возможности
извергнуть еретиков из своей среды так, чтобы последние не присвоили
себе значительную часть прежней церковной структуры, превратив ее в
раскольническую и еретическую. Иными словами, «умирание» церковной
организации — это такое состояние, когда возможны только два исхода:
оздоровление через видимый раскол или окончательная смерть. Возможность
же плавного развития утрачена.
Многие поместные церковные организации время от времени впадают в такое
состояние. Но мы уже отвыкли от того, что в таком же состоянии могут
оказываться все церковные организации на земле одновременно. Мы не
видели такого больше 1000 лет. И все же, с точки зрения
екклисиологической, ничего особенного не случилось. Для Церкви в целом
тут ничего нового нет.
И тем не менее, создание новых церковных структур, где епископат и весь
народ Божий были бы объединены общим исповеданием Православия, — всегда
мучительно и сопряжено со множеством искушений, о чем свидетельствует
история старостильнического движения. Оно трудно и потому, что нельзя
опереться на фундамент готовой церковной организации, но также и потому,
что образующие новые структуры не могут отрешиться от преемственности со
старыми (хотя бы ради преемства иерархии), а потому и сами с трудом
оберегаются от тех же болезней. И никогда не бывает возможности заранее
определить, какая степень близости к старому еще допустима, а какая уже
нет.
X X X
Когда-то христианство победило языческий мiр. Теперь оно само побеждено
этим мiром. — И то, и другое, разумеется, лишь в земном смысле, т. к.
христианство было и остается не от мiра сего, и перемены в его
отношениях с мiром ничего не меняют во внутренней жизни Церкви. Но во
внешней жизни Церкви они меняют многое. Когда-то огромная часть земли
была поделена на церковные области... области остались, но управляют ими
уже не христиане. Церковь перестала владеть «землями». То, что от нее
осталось — это небольшая армия, которая больше не может удерживать
территорий, но еще имеет время организованно отступить в пустыню...
Нужно только быстрее ее организовывать и не терять времени на
бесполезные переговоры с новыми хозяевами церковных земель.
[1] Из двух стихотворных сотниц о истинной церкви — катакомбное
сочинение середины нашего века; получено из Саратовской области
(неопубликовано).
[2] Т.е. существовавшая до крушения Российской Империи и до еретического
Константинопольского лжесобора 1923-го года.
[3] Оливье Клеман. Беседы с Патриархом Афинагором. Пер. с фр. Владимира
Зелинского. Брюссель: «Жизнь с Богом», 1993. С 301–302. Оливье Клеман —
доныне здравствующий «православный» богослов, очень известный на Западе
как «популяризатор» Православия.
[4] Один из современных Святых Отцов был духовником Афинагора в бытность
того иеродиаконом. Это никто иной, как будущий первоиерарх
Истинно-православных христиан Греции (старостильников) блаженной памяти
Хризостом, епископ Флоринский (1880—1955). Афинагор сохранил к нему
любовь на всю жизнь: «...мы сохраняем живую и благоговейную память
старца нашего приснопамятного митрополита Хризостома...» — писал
Афинагор в 1969 г. (послание воспроизведено в новостильнической — но
весьма хвалебной — книге о св. Хризостоме: ?. ????????????, ?.
???????????. ????????†??? ??. ????†??? ??????????? ??????†???
([????????? ?~?? [???????†?? ??† ??~? {??????). ??~????, 1981. 9).
[5] Клеман. Беседы с Патриархом Афинагором. 209.
[6] Там же. С. 544. Характерно свойственное еретикам «передергивание»
текстов Св. Писания — ср. Мф. 24, 26-27.
[7] Ср. у Афинагора о влиянии Бердяева на одного из «отцов»,
непосредственно готовивших II Ватиканский собор, - кардинала Жана
Даниэлу, а заодно и на него самого: цит. соч., с. 448, 322. Чтобы лучше
оценить степень влиятельности «русской религиозной философии» в западном
мире, процитируем еще одно недавнее (12.12.1992 г.) выступление
нынешнего Папы Римского Иоанна-Павла II: «...я исповедую ту же
христианскую веру, что была верой Соловьева. Я не могу признать, будто
Церковь разделена. Церковь Христова едина» (Ir?nikon. 1993. T. 66. 526).
[8] Леонтьев даже написал статью «Наше болгаробесие», которая не могла
бы появиться, не будь на то благословения св. Амвросия Оптинского,
поскольку Леонтьев был его духовным чадом и основные направления своей
публицистики с ним согласовывал.
[9] Говоря более точно — словами Собора 1872 г.: «Мы постановляем во
Святом Духе следующее: 1. Мы отвергаем и осуждаем племенное деление, то
есть племенные различия, народные распри и разногласия в Христовой
Церкви, как противное евангельскому учению и священным законам блаженных
отцев наших, на коих утверждена святая Церковь и которые, украшая
человеческое общество, ведут к божественному благочестию. 2. Приемлющих
такое деление по племенам и дерзающих основывать на нем небывалые доселе
племенные сборища мы провозглашаем, согласно священным канонам, чуждыми
Единой Святой Кафолической и Апостольской Церкви и настоящими
схизматиками [раскольниками]». (Рус. пер.: Т. И. Филиппов. Современные
церковные вопросы. СПб., 1882. 186; курсив мой). Собор, решения которого
были приняты и Российским Синодом, создание церковных организаций по
племенному признаку определил как ересь. Мы будем говорить о
филетических тенденциях как о тенденциях к этой ереси. (РПЦЗ была
создана на основании 39 правила VI Вселенского собора, имеющего в виду
случай эмиграции членов какой-либо поместной церкви вместе со своей
иерархией. Доказательством ее принципиально не-филетической основы
служит ее способность принимать «конвертов» и создавать приходы с
богослужением на языках местного населения.)
[10] Яркий пример этого можно увидеть в предреволюционном и
революционном русском обществе, где против Церкви выступали и
воспитанные в православной традиции русские, и выросшие в
христоборческой среде евреи.
[11] Здесь и ниже курсивы мои. Напомню, что филетизм проявил себя в
Болгарии именно в ажиотаже «национально-освободительной» борьбы.
[12] Племенная политика как орудие всемирной революции, письмо 2.
Константин Леонтьев. Избранное. Сост., вступ. статья И. Н. Смирнова. М.
1993. С. 314.
[13] О национализме политическом и культурном, письмо 3. Там же,С. 363.
[14] Там же, с. 360.
[15] Наиболее полный обзор документов: В. И. Старцев. Русское
политическое масонство начала XX века. СПб. 1996.
[16] «Языческолюбивые»