МОСКОВСКАЯ ДУХОВНАЯ АКАДЕМИЯ Кафедра Истории Русской Церкви Иеромонах Петр (Еремеев) ПРОБЛЕМЫ РЕФОРМИРОВАНИЯ ВЫСШЕЙ ДУХОВНОЙ ШКОЛЫ В РОССИИ В НАЧАЛЕ ХХ ВЕКА Диссертация на соискание ученой степени кандидата богословия Сергиев Посад 1999 ОГЛАВЛЕНИЕ ВВЕДЕНИЕ Глава I. Высшая Духовная школа в России на пороге ХХ века 1. Устав 1869 года 2. Устав 1884 года 3. На пороге ХХ века Глава II. ОБЗОР ОСНОВНЫХ ИДЕЙНЫХ НАПРАВЛЕНИЙ В ЦЕРКОВНО–ОБЩЕСТВЕННОЙ СРЕДЕ ПО АКАДЕМИЧЕСКОМУ ВОПРОСУ 1. Характеристика церковной иерархии, профессорско–преподавательского состава Академий и академического студенчества начала ХХ века Церковная иерархия Профессорско–преподавательский состав Академическое студенчество 2. Основные идейные направления в церковно–общественной среде по академическому вопросу (Автономисты( (Охранители( (Ревнители( Глава III. КОМИССИЯ 1905 ГОДА 1. Студенческие беспорядки: требование немедленной автономии 2. Начало работы Комиссии 1905 года 3. (Общие предложения( профессоров 4. Определение Святейшего Синода (о некоторых главных изменениях( 5. Уставы 1869 и 1884 годов и Комиссия 1905 года 6. Временные Правила 7. Освещение академических проблем в периодической печати в период возникновения движения за академическую реформу 8. Проекты академического Устава, представленные Духовными Академиями Глава IV. V ОТДЕЛ ПРЕДСОБОРНОГО ПРИСУТСТВИЯ 1. Учреждение Предсоборного Присутствия 2. Студенческие требования 3. Круг вопросов, обсуждаемых на заседаниях V отдела Учебно–научный статус Духовной Академии Обсуждение вопроса (о попечении архиерея( Обсуждение вопроса автономии высшей Духовной школы Рассмотрение вопроса о занятии должностей и присуждении ученых степеней Учебно–образовательная сторона реформы. Воспитательные функции Духовной Академии 4. Обсуждение проблем академической реформы в прессе Глава V. Комиссия 1909 года 1. (Мероприятия к благоустройству Духовных Академий( 2. Направление работы Комиссии 1909 года Учебная сторона академического образования в оценке членов Комиссии 1909 года Прения вокруг ученой степени ректора Духовной Академии Обсуждение вопроса о воспитательных функциях высшей Духовной школы 3. Новый Устав Духовных Академий 4. Оценка современниками деятельности Комиссии 1909 года Глава VI. Комиссия 1911 года Учреждение Комиссии по изменению Устава 1910 года Измененный Устав Духовных Академий Оценки и отзывы современников о работе Комиссии 1911 года Глава VII. Комиссия 1917 года 1. (О некоторых изменениях в строе академической жизни( Попытки создания Богословского института Создание Комиссии по пересмотру академического Устава Временный Устав и проект Нормального Устава Духовных Академий От уставных положений 1911 года к Временному Уставу 1917 года: церковная общественность о развитии процесса реформирования Духовных Академий ЗАКЛЮЧЕНИЕ Приложения 1. Избранные биографии 2. Дела имеющие отношение к теме исследования, хранящиеся в фондах Российского Государственного Исторического Архива Список источников и литературы Здания, сооружаемые из стихийного вещества, созидаются единожды и потом дают покой трудившимся, но то, что зиждется из живых камений, по совершении первоначального созидания, требует непрестанного воссоздания, утверждения, возвышения, украшения, по размерам возрастающего внутреннего совершенства... Святитель Филарет Московский Введение С овершенно очевидно, что среди вопросов, волновавших церковную общественность в начале нашего столетия, одним из самых насущных и сложных был вопрос о реформе высшей Духовной школы. О проблемах академического устройства заговорили уже во время революционных событий 1905 года. И нужно сказать, что идейная борьба, развернувшаяся вокруг вопроса назревших преобразований, стала своеобразным зеркалом, отразившим все многообразие проблем церковной и общественной жизни тех лет. Действительно, ожесточенные споры и противоречия, которыми так полна история развития высшего духовного образования в России начала ХХ века, являются яркой иллюстрацией тех процессов, которые, охватив все слои русского общества, в конечном итоге привели его к революционной катастрофе 1917 года. В силу своей специфики Духовная школа находилась в непосредственном соприкосновении со всеми проявлениями церковно-общественной жизни. Из Академий выходили будущие иерархи Русской Православной Церкви и сотрудники церковных учреждений. Академии готовили преподавательские кадры для всех духовных учебных заведений и преподавателей богословских дисциплин для светских учебных заведений вплоть до университетов. Они же являлись миссионерско-апологетическими и научно-образовательными центрами и были призваны распространять и отстаивать в обществе истины православной веры, защищать Церковь от лжеучений. Обсуждение академической реформы выявило отсутствие в церковно-общественных кругах единодушия и взаимопонимания по многим жизненно важным для Церкви вопросам. В силу неподготовленности общественного сознания к серьезному обсуждению назревших проблем, проявившиеся расхождения во взглядах постепенно перерастали в открытое противостояние, делающее невозможным какой-либо диалог. В итоге, конструктивное решение многих насущных вопросов церковной жизни стало возможно только в 1917 году, когда грохот канонад отрезвил противоборствующие стороны. Попытаться выявить основные проблемы, возникавшие в связи с преобразованием высшей Духовной школы в начале ХХ века, и есть цель настоящего сочинения. Необходимость такой работы обуславливается тем, что проблема реформы Духовных Академий в наши дни относится к числу наиболее злободневных и актуальных. Изменение условий существования Церкви расширяет сегодня круг задач стоящих перед высшей Духовной школой. Отвечая на запросы времени, Учебный Комитет Русской Православной Церкви в настоящее время уже предпринимает шаги к преобразованию подчиненных ему духовных учебных заведений. И именно в связи с началом процесса реформ в сфере богословского образования, вызванного, как и в начале ХХ столетия, общественно-политическими потрясениями, обращение к его ближайшей исторической перспективе видится нам сегодня особенно необходимым. Историография предмета нашего исследования, как в отечественной, так и в зарубежной литературе незначительна, что, в свою очередь, подтверждает актуальность выбранной нами темы. Лишь немногие исследователи напрямую обращались к вопросу реформирования высшей Духовной школы в начале ХХ века. Так, за период 1900-1917 годов появилось только два сборника, поднимавших на своих страницах современные проблемы высшей Духовной школы. В 1906 году в Москве вышел сборник “Духовная школа”, в котором была помещена содержательная статья П.В. Тихомирова “О Духовных Академиях”, освещавшая состояние богословского образования. А в 1907 году в Санкт-Петербурге был издан сборник “По вопросам Духовной школы”, в котором были опубликованы две статьи Н.Н. Глубоковского “По вопросам Духовной школы и об Учебном Комитете при Святейшем синоде” и “К вопросу о постановке богословского изучения в России”, в которых автор характеризовал академическую реформу 1905-1907 годов и общее состояние современной ему высшей Духовной школы. Остальные дореволюционные работы посвящались каким-либо частным вопросам жизни Духовных Академий, как, например, работа А.П. Лебедева “Слепые вожди” или Т.И. Буткевича “Как иногда присуждаются ученые степени”, и к теме нашего исследования имеют лишь косвенное отношение. В послереволюционных исследованиях, посвященных истории Русской Православной Церкви в описываемый нами период, реформе Духовных Академий не уделяется пристального внимания. Значительный интерес для нас представляют две фундаментальные работы, посвященные истории развития богословской науки в России. Это “Русская богословская наука” Н.Н. Глубоковского и “Пути русского богословия” отца Георгия Флоровского. Работа Глубоковского, опубликованная в Варшаве в 1928 году, оценивает роль отдельных богословских дисциплин в развитии русского богословия. Труд же протоиерея Г. Флоровского, увидевший свет в 1937 году, представляет попытку осмыслить весь путь развития русской богословской науки, оценить те процессы, которые сопровождали ее становление. Хотя в упомянутых сочинениях о реформе Духовных Академий говориться скупо, тем не менее, они представляют для нас огромный интерес, поскольку передают настроения, царившие в Академиях в том числе и в начале нашего столетия. Следующая работа, в которой делается попытка серьезного изучения состояния богословской науки в начале ХХ века, и дается описание реформенных преобразований тех лет, принадлежит перу немецкого исследователя русского происхождения И. К. Смолича. Его фундаментальный труд “Geschichte der Russischen Kirche”, первая часть которого была напечатана в 1964 году в Лейдене, является историческим описанием всего Синодального периода. Он содержит специальную главу посвященную духовному образованию. Разделяя главу на три части: “Духовное образование до школьной реформы 1808–1814 гг.”, “Духовное образование от школьной реформы 1808–1814 гг. до 1867 г.” и “Духовное образование после школьной реформы 1867–1869 гг.”, автор доводит описание до 1914 года, кратко характеризуя при этом все изменения, вносимые в академический Устав. В советской России первой работой, посвященной истории духовного образования, стало исследование профессорского стипендиата Ленинградской Духовной Академии иеромонаха Владимира (Котлярова) “Критический обзор источников и литературы по истории духовного образования в России за синодальный период”. В своем стипендиатском отчете автор анализирует всю источниковедческую базу по истории духовного образования, рассматривая печатные труды и архивные материалы, относящиеся к синодальному периоду. Сочинение заслуживает внимания уже потому, что после революции 1917 года это была первая попытка систематизировать и оценить тот обширный исторический материал, который имел отношение к истории развития отечественной богословской науки. Определенный интерес представляет работа студента Московской Духовной Академии С. Голубцова “История Московской Духовной Академии (1900–1918 гг.)” ( курсовое сочинение 1977 года. В своем исследовании автор восстанавливает хронологию важнейших событий 1900–1918 годов в Московской Духовной Академии и касается разных сфер ее деятельности, не анализируя при этом причины и следствия имевших место в это время преобразований Духовных Академий. Не получает специального освещения вопрос реформирования Духовных Академий и на страницах юбилейного номера “Богословских трудов”, посвященного 300-летию Московской Духовной Академии, которое отмечалось в 1986 году. О предреволюционных преобразованиях в сфере богословской науки в юбилейном сборнике практически ничего не говорится, но зато подробно описываются процессы развития богословской науки в Московской Академии. В аналогичном выпуске “Богословских трудов”, посвященному 175-летию Ленинградской Духовной Академии, была опубликована работа архиепископа Выборгского Кирилла (Гундяева) “Богословское образование в Петербурге ( Петрограде ( Ленинграде: традиция и поиск”. В публикации автор дает краткое описание становления первых христианских богословских школ и рассматривает историю развития отечественных школ, заостряя внимание на истории тогда еще Ленинградской Академии. Данная работа для нас представляет особый интерес в силу того, что две ее главы посвящены преобразованиям академического устройства XIX и ХХ столетий, в частности, Уставам описываемого периода. В 1998 году студенческий православный журнал Московской Духовной Академии и Семинарии “Встреча” опубликовал работу студентки МГУ В. Тарасовой, посвященную полемике по вопросам реформы Академий начала века. В исследовании характеризуется направление дискуссий по этой теме и дается оценка высказанных в начале века предложений по реформированию Академий. К сожалению, остальные публикации и сочинения послереволюционного периода, посвященные богословскому образованию, носят общий описательный характер и не добавляют ничего нового к уже известным фактам и оценкам. В работе был использован широкий круг источников – как опубликованных документов, так и материалов, хранящихся в государственных архивах. К первой группе относятся законодательные и нормативные акты, составлявшие правовой базис высшей Духовной школы в дореволюционной России, а также разнообразная протокольная документация ( журналы заседаний Комиссий по пересмотру академического Устава и V Отдела Предсоборного Присутствия, публиковавшиеся специальными изданиями, и журналы Советов всех четырех Академий, помещавшиеся в приложениях к академическим периодическим изданиям. Перечисленные источники помогают нам составить представление о государственной и церковной политике тех лет в отношении богословского образования и высшей Духовной школы. К этой же группе относится обширный комплекс мемуарной литературы, свидетельства и дневники современников, которые мы также используем для решения поставленных исследовательских задач. Свои воспоминания о предреволюционной России и состоянии духовного образования оставил митрополит Вениамин (Федченков). Его книга “На рубеже двух эпох”, изданная в 1994 году, помогает не только воссоздать хронологию событий, но и ощутить атмосферу того времени. Митрополит Вениамин был свидетелем и очевидцем многих событий, относящихся, как к истории высшей Духовной школы, так и в целом к истории Русской Православной Церкви, что делает его воспоминания ценным и важным источником при изучении нашего вопроса. Другим источником стали мемуары митрополита Евлогия (Георгиевского), оставившего нам свои воспоминания в книге “Путь моей жизни”, впервые изданной еще в 40-х годах издательством YMKA-PRESS. Важным для нашего исследования источником является сборник “Сосуд избранный”, в который вошла частная переписка преподавателей и профессоров Духовных Академий с профессором Санкт-Петербургской Духовной Академии Н.Н. Глубоковским. В 1954 году в нью-йоркском издательстве им. Чехова вышли “Воспоминания последнего протопресвитера русской армии и флота” Г.И. Шавельского. Книга посвящена государственно-церковным отношениям и деятельности военного духовенства накануне и в годы I Мировой войны. Хотя о Духовных Академиях и о реформе духовного образования в своих воспоминаниях протопресвитер говорит мало, но, тем не менее, говоря о проблемах высшего церковного управления, он делает несколько замечаний в адрес “ученого монашества”, что представляет для нас определенный интерес. Небезынтересными, с точки зрения выяснения отношения современников к положению Духовных Академий в период с 1884 по 1914 год являются воспоминания Н.Н. Глубоковского, которые содержатся в его небольшой работе “За тридцать лет”. К сочинениям такого же характера, восстанавливающим саму атмосферу Духовных Академий, относится и работа Н.М. Смирнова “Муки юной души”, а также воспоминания отца Сергия Булгакова “Автобиографические заметки”. В ходе исследовательской работы были также рассмотрены различные проекты Устава и “Отзывы епархиальных архиереев по церковной реформе”, являющиеся своего рода программными документами, характеризующими взгляды профессуры и иерархии на проблемы академического переустройства. Незаменимым источником в работе над нашей темой стали периодические издания. Практически все споры и противоречия, связанные с преобразованием Академий нашли отражение на страницах журналов и газет. В процессе работы были просмотрены и в разной степени использованы следующие духовные периодические издания за 1900–1917 годы: “Вера и разум” (Харьков), “Вера и Церковь” (М.), “Богословский вестник” (Сергиев Посад), “Голос Церкви” (М.), “Богословский библиографический листок” (Киев), “Духовный христианин” (СПб.), “Душеполезное чтение” (М.), “Миссионерское обозрение” (СПб.), “Православный собеседник” (Казань), “Православное русское слово” (СПб.), “Руководство для сельских пастырей” (Киев), “Странник” (СПб.), “Труды Киевской Духовной Академии” (Киев), “Христианин” (Сергиев Посад), “Христианская мысль” (Киев), “Христианское чтение” (СПб.), “Христианское обозрение” (СПб.), “Церковь” (М.), “Церковь и жизнь” (Пг.), “Церковь и народ” (Киев), “Церковь и общество” (Пг.), “Церковно-общественная жизнь” (Казань), “Церковно-общественная мысль” (М.), “Церковно-общественный вестник” (СПб.), “Церковный голос” (СПб.), “Церковный вестник” (СПб.), “Церковные ведомости” (СПб.), а также светские периодические издания: “Век” (СПб.), “Вестник воспитания” (СПб.), “Журнал Министерства Народного Просвещения” (СПб.), “Киевлянин” (Киев), “Киевские вести” (Киев), “Колокол” (СПб.), “Московский еженедельник” (М.), “Новое время” (СПб.), “Путь” (СПб.), “Россия” (СПб.), “Русская мысль” (М.), “Русская земля” (М.), “Русское дело” (М.), “Русские ведомости” (М.), “Санкт-Петербургские ведомости” (СПб.). Периодические издания по-разному реагировали на развитие реформы высшей Духовной школы. Светская пресса, по понятным соображениям, в меньшей мере, чем духовная, интересовалась церковной жизнью, а вопрос академического переустройства иногда вовсе игнорировался ею. Так, например, принятие нового академического Устава 1910 года, упразднившего Устав 1884 года, большинство светских газет и журналов обошло своим вниманием. Но некоторые светские издания все же освещали проходившую реформу богословской науки, публикуя статьи преподавателей и профессоров Духовных Академий. Среди авторов, пишущих по этой теме, были и не принадлежавшие к академической среде, но они, как правило, демонстрировали свою некомпетентность. Ярким примером тому явились публикации журналиста М. Меньшикова, который, по выражению В. Керенского, “мог писать о всем, начиная с решения вопроса о наиболее успешном произрастании в России картофеля и кончая решением вопроса о наиболее успешном устроении церковных дел в России”. В статьях Меньшикова Духовные Академии в Русской Церкви представали “настоящей гангреной”, “гнездом заразы” и “колыбелью духовного разврата”, так что “нужно быть гениально верующей натурой в роде отца Иоанна (Кронштадтского ( и. П.), чтобы, пройдя Академию, не утратить остатков веры”. Рассуждения “меньшиковского” типа давали основание церковным публицистам говорить о “разгроме Православных Духовных Академий”. Другой особенностью светской печати была чрезмерная политизация церковной темы, по причине чего споры вокруг реформы описывались в светских журналах и газетах как столкновения “правых” и “левых”. При этом, конечно же симпатии изданий к той или иной участвовавшей в дискуссии стороне зависели исключительно от их собственной политической направленности. По-иному освещали реформу церковные периодические издания. С 1905 года положение русской богословской науки начинает широко обсуждаться на страницах церковной прессы. Правда, при этом некоторые издания сосредотачивали свое внимание на академических преобразованиях лишь на какой-то определенный срок. В освещении академических проблем церковная журналистика делилась на две основные группы. Журналам миссионерского и пастырского направления не было свойственно детализировать вопросы реформы Академий. В таких изданиях, к числу которых, например, относится “Миссионерское обозрение”, помещались обзорные статьи с общей оценкой духовного образования. Журналы церковно-общественного направления, напротив, пытались освещать академические события подробно. Существует и другой признак, по которому церковная периодика может быть разделена нами на две части ( это отношение к вопросу автономии Академий. Практически все церковно-общественные издания находились в руках профессоров и церковных деятелей с “автономистскими” взглядами, и в определенное время оппозицию им составляли академические издания. В силу зависимости от администрации Академии, последние попеременно присоединялись то к сторонникам автономии, то к ее противникам. В обер-прокурорства князя А.Д Оболенского и П.П. Извольского редакторами академических изданий были профессора ( “автономисты” и, соответственно,: в это время журналы заняли “проавтономистские” позиции. Напротив, в обер-прокурорство В.А. Саблера, после смены ректоров и изменения уставных положений, редакторские должности перешли к представителям если не консервативных, то умеренных взглядов. С этого времени академические издания прекратили печатать статьи в поддержку автономии. В целом, на фоне отсутствия в литературе начала века специальных работ, посвященных анализу проблем реформирования высшей Духовной школы, периодическая печать, на страницах которой помещался разнообразный материал по этой теме, приобретает для нашего исследования особую ценность. При написании настоящей работы были использованы также и архивные источники. Прежде всего это материалы Российского Государственного Исторического Архива г. Санкт-Петербурга, в фондах которого хранятся документы Канцелярии Святейшего Правительствующего Синода (фонд 796), Канцелярии обер-прокурора (фонд 797) и Учебного Комитета при Святейшем Синоде (фонд 802). Из фонда 796, для характеристики академической профессуры, как особого слоя русского общества были привлечены “формулярные списки” преподавателей Духовных Академий. Фонды 797 и 802 привлекли наше внимание благодаря хранящейся в них делопроизводительной документации Духовных Академий: журналы заседаний Учебного Комитета; журналы совещаний по духовно-учебной реформе при Святейшем Синоде; отчеты о ревизиях 1908 и 1917 годов; частная переписка официального характера, состоящая из донесений и писем инспекторов, ректоров и епархиальных архиереев, и содержащая интересующие нас сведения о текущих событиях в Академиях, а также официальные заявления профессоров по вопросу реформ; многочисленные проекты академического Устава и петиции студентов. Также мы обращались к фондам 277 и 1569. В первом из них содержатся официальные документы и Указы Святейшего Синода, а во второй вошла часть официальной переписки. В работе над темой нами были использованы также материалы Росийской национальной библиотеки, в фондах которой содержится переписка участников обсуждения академической реформы (фонд 194) и Государственного Архива Российской Федерации, в котором хранится эпистолярное наследие митрополита Арсения (Стадницкого), а также его дневники (фонд. 550). Использованный нами архивный материал замечателен тем, что помогает воссоздать картину событий, происходивших в духовном учебном ведомстве в начале ХХ века, и выявить те проблемы, которые возникали на пути развития процесса реформирования высшей Духовной школы в это время. Таков, в основном, круг источников, которые в разной степени были использованы при написании данной работы. Данная работа состоит из введения, семи глав, заключения и нескольких приложений. В первой главе предпринята попытка восстановить атмосферу Духовных Академий конца XIX, начала ХХ века. Для этого мы даем краткую характеристику Устава 1869 и 1884 годов. Уставы Духовных Академий были документами своего времени, отражавшими общественную ситуацию и отношение к богословской науке церковной власти. И именно Уставы формировали внутреннее устройство высшей Духовной школы, регулировали направление ее жизни. Этим и объясняется наш интерес к уставным положениям того времени. Параллельно, описывая влияние Уставов на академическую жизнь, мы используем воспоминания современников данного периода. В последующих главах мы пытаемся выяснить, какие пути для выхода из складывавшегося в учебном ведомстве при разных исторических обстоятельствах положения, предлагали в начале нашего века представители тех или иных церковно-общественных кругов. Для этого мы рассматриваем те основные идейные направления в церковно-общественной среде по академическому вопросу, которые сформировались в описываемый период. Как мы знаем, на это время пришлись самые бурные за всю историю русской Духовной школы споры относительно целей и задач богословской науки, а также форм административной, образовательной и воспитательной деятельности Академий. Возникшие противоречия разделили ученую часть церковной общественности на три партии, условно названные нами “охранителями”, “автономистами” и “ревнителями”. Во второй главе нашей работы мы даем характеристику каждому из этих направлений церковно-академической мысли. Борьба между представителями разных идейных течений, обнажившая те проблемы, которые стояли на пути реформ, особенно ярко проявилась в созываемых Святейшим Синодом Комиссиях по пересмотру академического устройства. В нашем исследовании мы пытаемся проследить за тем, как развивалась работа всех пяти совещаний по реформе высшей Духовной школы: Комиссии 1905 года, V Отдела Предсоборного Присутствия и Комиссий 1909, 1911, и 1917 годов. Для этого мы выделяем в отдельные главы события, связанные с созывом и работой каждого из них. Также в этих главах особое внимание обращается на публикации в духовной и светской прессе, посвященные академическому вопросу. Наша работа ограничивается 1918 годом, когда революционные события сделали невозможным нормальное течение процесса реформирования высшей Духовной школы. Начало 1918 года было ознаменовано событиями особой для Церкви и Духовной школы важности. Был принят Декрет об отделении Церкви от государства, в рамках которого было решено передать здания духовно-учебных заведений гражданским школам. Члены работавшего в то время Поместного Собора пытались опротестовать решение властей относительно судьбы церковных учебных заведений. В ответ на обращение народный комиссар Елиазаров заметил, что Декрет может быть и изменен, но, несмотря на это, академические помещения у Церкви были постепенно отняты. За отсутствием зданий и средств Академии вынужденно прекратили свое существование уже после “скоропостижного” окончания 1918–1919 учебного года. Перед Церковью встал вопрос о создании новой Духовной школы, находящейся на полном церковном содержании. Дальнейшая история высшей богословской школы, которую пытались воссоздать и приспособить к новым условиям жизни, для нашей работы представляет лишь косвенный интерес, и о ней мы упоминаем вкратце. В приложении мы поместили избранные биографии участников дискуссий по вопросам реформирования высшей Духовной школы и перечень дел, хранящихся в фондах Российского Государственного Исторического Архива и имеющих непосредственное отношение к нашей теме. Итак, в настоящей работе предпринята попытка исследования истории реформирования высшей Духовной школы в начале ХХ века. Разумеется, нами рассмотрены не все вытекающие из поставленной задачи вопросы. Исследовать их ( дело будущего, тем более, что предреволюционная история академического образования богата темами для специального изучения. Глава I Высшая Духовная школа в России на пороге ХХ века В о второй половине XIX столетия академические уставные положения дважды подвергались серьезному пересмотру: в 1869 и в 1884 годах. Два Устава, появившиеся на свет в результате этой работы, представляют собой совершенно противоположные друг другу нормативные документы. 1. Устав 1869 года Устав 1869 года, сменивший Устав 1814 года, предполагал широкий круг позитивных преобразований в академической жизни. Его разработка проходившая при непосредственном участии “авторитетнейшего богослова своего времени и своего рода мецената богословских наук” Макария (Булгакова), ставшего впоследствии Московским митрополитом, велась на основании присланных Академиями в Святейший Синод Докладных записок, в которых были изложены пожелания академических Советов относительно намеченной образовательной реформы. Главным двигателем преобразования Академий и инициатором созыва особого реформенного Комитета, который и выработал в 1869 году новый академический Устав, был тогдашний обер-прокурор Святейшего Синода граф Д.А. Толстой. Помимо преосвященного Макария (Булгакова), в Комитет вошли архиепископ Нижегородский Нектарий (Надеждин), который его и возглавил, а так же председатель духовно-учебного Комитета протоиерей И.В. Васильев, ректор Московской Духовной Академии профессор протоиерей А.В. Горский, ректор Санкт-Петербургской Духовной Академии протоиерей И.Л. Янышев, главный священник армии и флота протоиерей М.И. Богословский и сотрудники синодальных учреждений и Учебного Комитета. Новый Устав, получивший “одобрение в церковно-научных кругах” сыграл важную роль в подъеме уровня и благосостояния Духовных Академий, а вместе с тем и уровня богословской науки. Прежде всего в нем был достаточно ясно выражен научный характер высшей Духовной школы, расширялись права и вместе с тем повышалась ответственность профессорских корпораций. В числе практических мер по переустройству Академий Устав 1869 года проводил в жизнь следующие положения: для удержания кадров резко повышались оклады профессоров и преподавателей высшей Духовной школы; расширялся перечень преподаваемых в академиях дисциплин (теперь их стало не 24, как раньше, а 32); вводилась специализация по трем отделениям: богословскому, церковно-историческому и церковно-практическому; открывался доступ в академии гимназистам, увеличены число казенно-коштных мест и размеры стипендий. Менялась и сама схема обучения в Академии: теперь все студенты обязывались проходить обучение в течение трех лет, после чего лучшие получали право продолжить обучение на четвертом курсе, а остальные выпускались со званием действительных студентов и правом принятия сана или служения в учительской должности в духовных училищах. Студенты четвертого курса по новой схеме обучения слушали практические курсы тех дисциплин, по которым им предстояло в дальнейшем проходить магистерские испытания и готовить магистерские диссертации. Изменения в учебно-научной части Устава коснулись и преподавательского состава: теперь для получения звания ординарного профессора необходимо было представить и защитить докторскую диссертацию. При этом учреждались должности трех помощников ректора по трем учебным отделениям. Помощники избирались Советом на четыре года. Ректор Академии назначался Синодом. Устав 1869 года открыл доступ к ректорству в Академии белому духовенству, чем упразднялась гегемония “ученого монашества”. Реформа и новый Устав Академии 1869 года чрезвычайно скоро принесли на ниве богословского образования добрые плоды, о чем свидетельствовали практически все авторы воспоминаний об этой благоприятной для высшей Духовной школы поре. Об Академии 1876 года ее питомец писал, что “здесь, в Академии (имеется ввиду Московская Духовная Академия ( и. П.), не китайщина, не стоячее болото, а жизнь, правда несколько своеобразная, но жизнь, богатая внутренним содержанием, правильно установленная, ни в коем случае не отрешенная от мира и не закабаленная в безжизненных формах”. А другой студент, передавая свои впечатления о годах, проведенных в Киевской Духовной Академии (1880–1884 гг.), вспоминал, что именно в дореформенной школе он “увидел свет и отраду после всех прожитых горьких дней, в ней увидел живых людей с умом, сердцем и благородным чувством… Здесь почувствовал интерес к науке и благородному добровольному труду… Большая часть из них (преподавателей ( и. П.), ( продолжает автор, ( искренне любила свое дело, трудилась и любила нас, как свое живое поле, которое им хотелось возделать, чтобы оно было плодоносно и растимо”. Иначе оценивается Устав 1884 года. О том, как губительно сказывались некоторые его положения на жизни Духовной школы и на богословской науке, говорили многие современники. Например, профессор Н.Н. Глубоковский описывая “увядание” Московской Духовной Академии в годы своего студенчества, как раз приходившиеся на начало действия нового Устава (1884–1889 гг.), писал, что то была пора, когда “живой организм превращался в механический агрегат”, когда “Академия, как самостоятельное жизненное учреждение, упразднялось и системой, и лицами”. 2. Устав 1884 года Срочный пересмотр уставных положений 1869 года и введение в действие нового Устава высшей Духовной школы было связано с изменением политического климата в стране и, соответственно, пересмотром направления церковной политики. Уже в 1881 году при Святейшем Синоде для разработки нового Устава учреждается Комиссия в составе консервативно настроенного председателя, Кишиневского архиепископа Сергия (Ляпидевского), и представителей Академий и Учебного Комитета. Когда к концу 1883 года работа Комиссии была завершена, подготовленный проект Устава был внесен на утверждение в Святейший Синод. Проект представлял полную противоположность действующего Устава: специализация упразднялась, отменялась и приват-доцентура; некоторые предметы предлагалось просто снять с учебной академической сетки, так, например, преподавание патристики объявлялось излишним, и, в то же время, желательными для изучения признавались нравственная философия, философия права и естественно-научная апологетика; отменялась и практика публичных академических диспутов. Для рассмотрения предложенного проекта Устава в Синоде было образовано специальное архиерейское совещание. Ход работы совещания прекрасно описан в дневнике одного из его участников, преосвященного Саввы (Тихомирова), архиепископа Тверского: “Митрополит Московский Иоанникий частным образом пригласил Холмско-Варшавского преосвященного Леонтия (Лебединского ( и. П.) и меня образовать Комиссию для пересмотра проекта Устава Православных Духовных Академий, составленного в 1883 г. Комитетом, состоявшим под председательством преосвященного Сергия, архиепископа Кишиневского. К нам присоединен был обер-прокурором директор его Канцелярии… Заседания нашей Комиссии проходили на Троицком подворье в покоях митрополита. Они начались 24 января и продолжались до 16 февраля. В продолжении пяти-шести заседаний нами внимательно рассмотрен был проект Устава и в нем сделано было немало изменений и дополнений, но при этом немало было и словопрений. По некоторым вопросам я не был согласен с прочими членами Комиссии и просил мои мысли представить на благоусмотрение Святейшего Синода, но мое заявление оставлено было без внимания. По окончании заседаний в конце сырной недели предложено было еще раз собраться на второй неделе Великого поста для окончания суждения о сделанных нами замечаниях на проект Устава; но это, неизвестно мне почему, осталось без исполнения. Между тем в конце поста составленный нами проект Академий внесен был митрополитом Иоанникием в Святейший Синод для подписания. Митрополиты Исидор и Платон подписали, не заглянувши даже в переписанную набело тетрадь; преосвященный Ярославский Ионафан, не участвовавший в нашей Комиссии, хотел бы прочитать этот проект, но ему это не удалось. Таким образом подписанный членами Синода проект представлен был через обер-прокурора на высочайшее воззрение и 20 апреля 1884 года был утвержден. Так-то совершаются у нас столь важные церковно-государственные реформы”. В опубликованном и разосланном по Академиям тексте нового Устава было сказано, что его цель состоит в упрощении порядка управления Академиями, более целесообразном разграничении сфер деятельности органов академического управления и упрочении власти каждого из них. Это “упрощение”, “разграничение” и “упрочение” выражалось в усилении власти епархиального архиерея над Академией и в возвращении ректору, от которого теперь не требовалась докторская степень, прежнего его начальственного положения. Устав 1884 года упразднял должности трех помощников ректора в профессорском достоинстве, которые раньше курировали три учебных направления, и требовал, чтобы инспектор Академии был в духовном сане, что значительно ослабляло власть и влияние профессуры на академические дела. При этом, с введением Устава 1884 года, управление Академиями постепенно полностью перешло в руки монашествующих, что по-разному оценивалось современниками. В последующих главах нашей работы мы еще коснемся неблагоприятных последствий этого аспекта академической реформы 1884 года, здесь же укажем только на то, что те преимущественные права, которые новый Устав и новое администрирование относили к академическому монашеству были обусловлены постепенным угасанием монашества в высшей Духовной школе. В период действия Устава 1869 года монашеские постриги в Академиях стали редким явлением. Это вызвало опасение у священноначалия относительно будущего ученого монашества, которое являлось золотым фондом русского архиерейства. Исходя из этого и предпринимались шаги по созданию в Академиях благоприятных условий для студентов, желающих принести монашеские обеты. Что касается изменений по образовательной части, то Устав 1884 года, как это предлагалось Комиссией 1881–1883 гг., упразднял научные отделения и специализацию на четвертом курсе. Вместе с этим отменялись и публичные научные диспуты, докторская степень присуждалась теперь без защиты диссертации, а магистерская работа с защитой, но не на публичном диспуте, а всего лишь на заседании академического Совета. 3. На пороге ХХ века Резкое усиление административной власти ректора и инспектора, полная подотчетность школы правящему архиерею, фактическое отстранение профессуры от реального участия в жизни Академий, низведение Академии “до учебно-воспитательного учреждения, до духовного училища, хотя и типа высшей школы”, ( все это не могло не вызывать сопротивления и нарекания академической профессуры, воспитанной в атмосфере Устава 1869 года. Нередко неприятие новых реалий академической жизни профессорами, а также и студентами, вызывало печальные по своим последствиям события. Так, неразумное использование одним из инспекторов Московской Духовной Академии своих расширенных новым Уставом полномочий было ознаменовано “звоном разбитых стекол”, а новые требования к научной работе и бесправие академических профессоров привели к уходу из Академии таких столпов отечественной богословско-исторической науки, как Е.Е. Голубинский и А.П. Лебедев. Таким образом, в ХХ столетие российские Духовные Академии вступали с Уставом 1884 года и комплексом стремительно растущих и обостряющихся внутренних проблем и противоречий. Первая серьезная попытка пересмотра действующих уставных положений была предпринята в 1896 году работавшей в то время Комиссией по реформе Духовной школы. Однако, никаких решений тогда принято не было. После того, как вопрос о реформе был передан в ведение Учебного Комитета к нему вплоть до бурного 1905 года, основательно потрясшего устои академической жизни, практически не обращались. Глава II Обзор основных идейных направлений в церковно-общественной среде по академическому вопросу Н ачавшиеся в России в 1905 году массовые студенческие волнения не оставили в стороне и студентов Духовных школ. В Учебный комитет стали поступать многочисленные предложения и требования от учащихся о введении изменений в действующий Устав ( это и послужило причиной срочного рассмотрения церковными властями вопроса о реформе Духовных Академий. Впрочем, последовавшая за студенческими беспорядками реакция Святейшего Синода, предписавшего Советам Академий подготовить проекты нового Устава, была ожидаема не только студентами, но и всей ученой церковной общественностью. Ко времени выхода упомянутого распоряжения Святейшего Синода обсуждение вопроса переустройства Академий постепенно переросло уже в серьезное движение за ее автономию, которая, по мысли сторонников этой идеи, должна была простираться на все стороны академической жизни. “Автономисты” предлагали освободить высшую Духовную школу от опеки местного правящего архиерея, предоставив полную самостоятельность академическим органам самоуправления ( Совету и Правлению Академии, ввести выборность ректора и инспектора, а также открыть дорогу к управлению Академиями лицам, не имеющим священного сана. Помимо этих предложений, касающихся больше административной стороны автономии, высказывались мнения, затрагивающие учебно-научную и воспитательную стороны академической жизни: свободное от циркуляров и шаблонных программ преподавание, свобода богословского творчества и упразднение инспекторского надзора за учащимися. В противовес все больше утверждающейся в профессорско-преподавательской и студенческой среде тенденции к автономии Академий, высказывались и суждения о необходимости сохранения действующего Устава 1884 года. Этой точки зрения придерживалась небольшая, но довольно представительная часть академических корпораций и некоторая часть иерархов, имеющих непосредственное отношение к учебному ведомству. По мысли “охранителей” существующего академического устройства, сохранение Устава 1884 года позволило бы сдержать проникновение в высшую Духовную школу революционных настроений и светского духа. Помимо этих двух основных течений в учено-академической среде, делящих церковных иерархов, профессоров Академий и студентов по признаку их отношения к реформе Духовной школы, следует выделить еще одно направление в оценке существующего устройства Духовных Академий, отличающееся особой ревностью по возрождению в школе патристических основ богословской науки. К числу “ревнителей” такого пути переустройства Академий помимо нескольких профессоров не из духовного звания, можно отнести большую часть т.н. “ученого монашества”. Выделив, таким образом, основные направления ученой мысли, которые определяли характер развернувшихся в начале ХХ века споров вокруг академической реформы, и прежде чем перейти к более близкому их рассмотрению, попытаемся дать оценку тем основным социальным группам, т.е иерархам, профессорам и студентам, которые были вовлечены в обсуждение вопросов академического переустройства. Характеристика церковной иерархии, профессорско-преподавательского состава Академий и академического студенчества начала ХХ века. Церковная иерархия Управление высшей Духовной школой в исследуемый нами период находилось в руках церковной иерархии, представителям которой принадлежало исключительное право занимать главные в управленческой структуре Академий места ректора и инспектора. В силу этого мы позволили себе выделить в отдельную (от остальной части академической преподавательской корпорации) группу представителей высшей церковной иерархии: архиереев и архимандритов. На наш взгляд, изучение состояния этой части Русской Православной Церкви начала ХХ века (уровень духовной жизни, образования, нравственный авторитет в русском обществе и т.п.), может существенно помочь нам при выявлении причин, которые определяли отношение высшего духовенства к тем или иным вопросам академической реформы. Одной из главных проблем церковной жизни начала ХХ столетия современниками и исследователями называются именно те условия, в которых осуществлялось архипастырское служение. “Смирение” высшего духовного руководства перед государственной властью, его бесправие перед представителем этой власти, ( обер-прокурором, ( являлось характерной чертой синодального периода. К этому добавлялись частые перемещения архиереев с кафедры на кафедру, которым иерархи подвергались иногда по несколько раз в течение года. Все это превращало епископа в чиновника духовного ведомства, беспрекословно подчиняющегося указаниям “сверху”. При этом нередко произвол обер-прокурорской власти порождал архиерейский произвол в вверенной ему епархии. В своих владениях архиерей становился высокопоставленным лицом, ( недаром даже в восприятии молодого Василия Белавина, будущего патриарха Тихона, “епископское служение” состояло из “почета, поклонения, силы и власти.” Огромные размеры российских епархий с их многомиллионным населением затрудняли общение Преосвященного с его паствой, вследствие чего по мнению церковных публицистов того времени “архипастыри составили как бы генералитет в обществе верующих и отделили себя от клира и народа китайской стеной, они никогда не сливаются со средою священнослужителей и народа и не болеют их нуждами”. Не менее строго оценивали впоследствии современники и интеллектуально-образовательный уровень церковных иерархов: “В прежние времена даже самые неразумные господа с большой осторожностью выбирали себе лакеев, горничных, кухарок, чем в Церкви избирали будущих архипастырей, святителей, кормчих великого церковного корабля. Там обращали внимание на аттестацию, на знания, на умение, на характер, на внешний вид, тут требовалось одно согласие постричься... Постригали тех, кто учтя все безграничные выгоды епископского положения, сам заявлял о своем желании приобщиться к “ангельскому чину”. Ежегодные издания “Состава Святейшего Синода и российской иерархии” свидетельствуют о невысоком образовательном цензе даже синодальных членов. Например, в 1905 году только митрополит Санкт-Петербургский Антоний (Вадковский) ( первенствующий член Синода имел высшую ученую степень доктора церковной истории, и только архиепископ Новгородский Гурий (Охотин), ( степень магистра богословия, остальные члены Синода были просто выпускниками Духовных Академий, а митрополит Киевский Флавиан (Городецкий), окончивший Московский университет, вообще не имел никакого духовного образования. Всего из архиереев, а их на 1905 год было 119, ученую степень доктора имели только четверо (епископ Сильвестр, викарий Киевский, митрополит Санкт-Петербургский Антоний, епископ Псковский Арсений, архиепископ Херсонский Димитрий). В последующее время докторские диссертации защитили: в 1910 году ( архиепископ Волынский Антоний (Храповицкий), и в 1911 ( архиепископ Курский Стефан (Архангельский). В начале века вся духовная и светская пресса была вовлечена в критику современного состояния архиерейства в России. Критика эта доходила вплоть до требования “усилить контроль церковной общины над архиереем”. Традиционный путь к архиерейству лежал через высшую Духовную школу. Половина иерархов являлись выпускниками Духовных Академий в звании кандидатов богословия. По окончании Академии ими принималось монашество, и сразу же следовало назначение на довольно высокий пост. Принятие пострига ради карьерных целей, по мнению протопресвитера Георгия Шавельского, было явление нередким. “Талантливые, блестяще закончившие курс Академии, честные и чистые светские студенты назначались преподавателями духовных училищ и семинарий, инспекторские и смотрительские должности представляли для них мечту, которая часто не сбывалась до самой смерти. “Ученые” же монахи, сплошь и рядом самые слабые по успехам в науках, сразу занимали места инспекторов семинарий, смотрителей духовных училищ, через два-три года становились ректорами семинарий, настоятелями богатых монастырей”. Инспекторство и ректорство, таким образом, являлись трамплином к занятию архиерейской кафедры. “Успокоенный так легко давшейся ему важностью своей особы, оторванный от жизни, свысока смотрящий и на своих товарищей, и на прочих обыкновенных людей, “ученый” монах несся вверх по иерархической лестнице со стремительностью, не дававшей ему возможности опомниться, осмотреться и чему-либо научиться”. Если принять во внимание, что отец Георгий в своих воспоминаниях пытается передать дух описываемой эпохи и настроение своих современников, то становится неудивительным столь безразличное отношение многих ректоров, а затем архиереев к судьбам Духовных Академий, непонимание всей важности академической реформы. Наиболее показателен буквально вопль ректора Московской Духовной Академии, адресованный во время волнений 1905 года митрополиту Московскому Владимиру: “Владыка, обратите Бога ради особенное внимание на вопрос о реформе церковной школы. Мне даже думается, что вопрос о реформе учебных заведений важнее вообще реформы церковной.” О невнимательном отношении к Академии вышеназванного митрополита пишет в письме к Н.Н. Глубоковскому преподаватель Московской Духовной Академии А. Андреев, имея в виду тот случай, когда при своем приезде в Лавру митрополит “распространялся о ненужности академий вообще”. Таким образом, даже митрополит Владимир, первый российский новомученик среди архиереев (1918 г.), известный своими заслугами перед Церковью не был лишен предвзятого отношения к высшей Духовной школе, недооценивал ее роль и место в Церкви. Немаловажным свидетельством невнимательного отношения высших церковных иерархов к академическим нуждам стали “Отзывы епархиальных архиереев по церковной реформе”. В этот сборник, изданный в 1906 году, вошли три тома мнений 69 правящих архиереев. В центре внимания конечно же был созыв Поместного Собора и реформа церковного управления. В предложенных в июне 1905 года Святейшим Синодом архиереям Русской Православной Церкви анкетах среди прочих вопросов касательно устройства церковной жизни (о церковном суде, приходе, митрополичьих округах) предлагалось обсудить и реформу Духовной школы. Следует отметить, что до этого времени мнение иерархов запрашивалось лишь в отдельных случаях и число опрашиваемых всегда было ограничено, например, последняя Комиссия 1896 года по реформе Духовной школы потребовала отзывы лишь 18 архиереев. Почти все из опрошенных в 1905 году архиереев отозвались только на реформу низших и средних духовно-учебных заведений. Академическая же реформа затронута из 69 архиереев лишь у 7: епископа Калужского Вениамина, архиепископа Казанского Димитрия, епископа Саратовского Гермогена, епископа Тульского Лаврентия, архиепископа Финляндского Сергия, епископа Волынского Антония и митрополита Санкт-Петербургского Антония. За исключением отзыва архиепископа Финляндского Сергия и епископа Волынского Антония, у остальных вышеперечисленных иерархов академический вопрос рассматривается довольно слабо и умещается иногда в два-три предложения. Те отзывы, где затронута академическая реформа, сводились к одному: усилить контроль над Академиями, не допустить автономии, увеличить число преподавателей с духовным саном. Один лишь архиепископ Сергий высказался за возможность автономии высшей Духовной школы в учебной области. Равнодушие иерархии к такой важной проблеме, как реформа Духовных Академий, которое становится очевидным после ознакомления с “Отзывами”, в какой то степени делает иерархов ответственными за беспорядки и волнения, имевшие место в Духовных школах в 1905 году. В начале века можно насчитать всего несколько архиереев, которых серьезно волновали академические проблемы. Это архиепископ Псковский Арсений (Стадницкий), ( бывший ректор Новгородской семинарии, затем инспектор и ректор Московской Духовной Академии, председатель Учебного Комитета (с 14.01.1906 по 16.02.1907), участник академических Комиссий 1905 и 1909 годов, председатель V отдела Предсоборного Присутствия по духовно-учебным заведениям, один из немногих иерархов, защитивших докторскую диссертацию (в 1904 году); архиепископ Херсонский Димитрий (Ковальский), бывший ректор и инспектор Киевской Академии, председатель Комиссии 1909 года, также имевший степень доктора церковной истории; архиепископ Финляндский Сергий (Страгородский), ( бывший инспектором и ректором Санкт-Петербургской Академии, членом Комиссий 1905 и 1909 годов, председателем Комиссии 1911 года, председателем Учебного Комитета с 1913 года; архиепископ Волынский Антоний (Храповицкий), бывший ректором Московской, а затем Казанской Академий, членом Комиссий 1909 и 1911 годов. Таким образом, церковная иерархия начала ХХ столетия, насколько это можно заключить из предпринятого нами экскурса, при всем ее разнообразии, в целом мало интересовалась вопросом реформирования высшей Духовной школы и уж во всяком случае никоим образом не приветствовала желаемую профессорско-преподавательскими корпорациями академическую автономию. Переходя к описанию преподавательского состава Духовных Академий, следует отметить, что, действительно, именно академическим профессорам, а не духовным властям, принадлежала инициатива в серьезной постановке вопроса о преобразовании высшей Духовной школы. Профессорско-преподавательский состав Духовных Академий Профессора и преподаватели Духовных Академий представляли социально однородную группу. Практически все они, за немногими исключениями, происходили из духовного сословия, и, как правило, из российской глубинки. Например: Е.Е. Болотов ( из г. Осташково Тверской губернии, А.Н. Бриллиантов ( из села Цыпино Новгородской губернии, Е.Е. Голубинский ( из села Матвеево Костромской губернии, Н.Н. Глубоковский ( из села Кичметский городок Вологодской губернии, А.А. Дмитриевский ( со станции Дуреновской Архангельской губернии. Все они заканчивали обычно духовное училище, затем семинарию и Академию, то есть имели полное духовное образование. Иногда случались исключения, и членом профессорско-преподавательской корпорации становился питомец светской школы. Например, священник Павел Флоренский пришел в Академию после университета, но таких были единицы. Как это ни странно, но именно благодаря сословной ограниченности, не оставлявшей детям церковнослужителей, выходцам из отдаленных окраин страны, возможности выбраться в столицу, подняться на высокую ступень общественной лестницы кроме как при помощи приобретения “научного веса” и занятия какого-либо места при Духовных Академиях, наша богословская наука начала века приобрела многих достойных своих сынов. Ведь, на самом деле, чадо какого-нибудь дьячка Тамбовской губернии, пройдя курс училища, семинарии и Академии, получив при этом ученую степень, а следовательно, чиновничий статус, имело шанс дослужиться до действительного статского советника. Поэтому нетрудно предположить, что нередко при определении на академическую службу в силу вступали карьерные соображения. Мы ни в коем случае не хотим оскорбить память светил высшей Духовной школы конца прошлого, начала этого века ( безусловно, в абсолютном большинстве это были люди редких талантов и дарований. Но все же, как кажется, немалая часть преподавательского состава состояла на академической службе не по призванию, а по необходимости. Характерной чертой этой социальной группы было то, что происходя из духовного сословия и состоя на службе в Духовных Академиях, сами профессора редко имели духовный сан и не собирались его принимать. Большая их часть оставалась мирянами, при этом иногда равнодушными к самой Церкви и ее установлениям, не считавшими нужным посещать храм, причащаться Святых Христовых Таин, словом, удаленными от духовной жизни, что отмечалось не раз в донесениях ректоров Академий к высшей церковной власти. При этом, факт наличия или отсутствия сана разделял преподавательскую корпорацию, по признанию самих профессоров, на два лагеря ( “рясофоров”, с одной стороны, и “фрачников” и “сюртучников”, с другой. К “рясофорам” преимущественно относили монашествующих лиц. Нередко подсознательное взаимное недоброжелательство перерастало и в открытое противостояние. Можно предположить, что неприязнь к монашествующим, характерная для большой части профессоров того времени, была вызвана, в первую очередь, привилегией, какую имели монахи при повышении в должностях. “Вообще наше молодое академическое монашество, ( вспоминает митрополит Евлогий, бывший студентом Московской Академии, ( не встречало сочувствия не только у наших профессоров, но и в других церковных кругах. Быстрое продвижение по службе молодых монахов, часто не по достоинству и не по заслугам, всегда давало пищу к подозрению, что… шли в монашество не по идейному побуждению, а ради карьеры”. Антимонашеские настроения также вызывал тот факт, что иногда во главе Академий стояло некомпетентное монашествующее лицо, от которого во многом зависела научная деятельность профессоров и их продвижение по службе. Неприязнью к академическим монахам проникнуты выступления многих профессоров на заседаниях Комиссий по академической реформе, их статьи в светской и духовной прессе. Это отношение профессуры распространялось не только на академическую монашествующую среду, но и вообще на всех, кто носил клобук, особенно на правящих архиереев, страдавших, по их мнению, бюрократизмом и низким уровнем нравственного авторитета. Становятся понятны истоки той борьбы, которую вела порой профессура по некоторым церковным вопросам и, в частности, по академическим вопросам (борьба против архиерейского контроля над Академиями, против монашеской привилегии в занятии ректорской должности). И все же сводить все только к чисто внешним, лежащим на поверхности причинам (например: карьерным соображениям или требованиям свободы научного исследования и преподавания), было бы не совсем верно. Существовала более глубокая внутренняя причина, вызывавшая антимонашеские настроения профессоров. Профессора Духовных Академий сознавали, что в их руках находится судьба богословской науки. Процент светских богословов, стоящих вне академической корпорации, был ничтожным, а низкий научный уровень большинства современных им иерархов, иногда и представителей “ученого монашества”, порождал чувство превосходства у светской профессуры. “У нас не было и не ожидается талантов в монашестве”, ( писал профессор Н.Н. Глубоковский. Но при этом многие сознавали, что путь к истинному богословию без аскетического подвига затруднен. Пример же святых отцов, чьи творения профессора изучали всю свою жизнь, которые все же, несмотря на монашеское звание, были светочами богословской мысли, постоянно напоминал о необходимости заменить отвлеченную научную практику деятельным богословием. Но неприятие каждым для себя существующего монашеского служения и монашеского духовного опыта создавало почву для личной раздвоенности у многих представителей профессуры, для особенной озлобленности на тех из ученых монахов, которые не отвечали своему истинному предназначению. К моменту поднятия вопроса о преобразовании высшей Духовной школы в 1905 году, академическая профессура уже стала обособленной прослойкой в церковном обществе. Сознавая себя интеллектуальной элитой и претендуя на особую учительскую роль в Церкви, академические профессора ощущали свое особое положение как в церковной среде, так и в русском ученом обществе. Сословная замкнутость, подобная отчужденности духовенства от русского общества, не позволяла профессорам и преподавателям Духовных школ в полной мере ощущать себя равноправной частью русского ученого братства. Среди преподавателей светских учебных заведений бытовало снисходительное отношение к представителям академической корпорации. Их не включали в “свой” круг, хотя несомненно признавали обширные познания и научную эрудицию последних. Между тем, многие профессора Духовных Академий, являясь образованнейшей частью русского общества, в полной мере могли претендовать на определенное место и уважение в научном мире. Среди них были специалисты по античной литературе, философии, истории, внесшие свой вклад в науку. Профессор В.В. Болотов, чьи труды по церковной истории не знали себе равных вплоть до середины XX века, свободно владел коптским, сирийским, армянским, грузинским, древнеэфиопским, арабским и персидским языками, А.А. Дмитриевский оставил после себя многочисленные работы по описанию древних рукописных фондов Востока, которые до сих пор не опубликованы во всей полноте. Многие профессора преподавали параллельно в светских учебных заведениях, являлись профессорами светских университетов. Например: И.С. Бердников был профессором Казанского университета, С.Т. Голубев ( профессором Киевского университета Св. Владимира, Н.Н. Глубоковский и И.С. Пальмов были академиками Императорской Академии наук. Академические профессора состояли членами и участниками научных обществ и съездов не только в России, но и заграницей. Так П.В. Тихомиров был членом Кантовского общества при Германском университете в Галле, С.Т. Голубев имел членство в обществе Истории и Древностей при Московском университете, Потехин А.Н. в обществе невропатологов и психиатров при Казанском университете, а Н.П. Покровский являлся директором Императорского Археологического института. Но не только противостояние с “рясофорами” и отсутствие взаимопонимания с представителями светской науки создавали настроения в профессорской академической среде. С началом XX-го века в академических корпорациях возрос удельный вес молодых профессоров. Естественно это породило внутренние процессы, разделявшие профессорско-преподавательские корпорации по признаку отношения к предмету научного исследования и, как ни странно, вообще к стилю жизни. Ведь если в XIX веке профессора Академий были изолированы от общества и вели довольно замкнутый образ жизни, то теперь, деятельность профессоров вне академических стен заметно активизируется. Молодое поколение профессуры, более восприимчивое ко всем новым веяниям, стремилось быть в курсе всех тех новаций в общественно-политической жизни, которые владели умами русского общества. И если профессора “старой закалки” по-прежнему сдержанно относились к течению жизни: “Певницкий по принципу не читает газет, Липицкий рекомендует то же”, то молодые представители корпорации напротив, все чаще выступают на страницах светской либеральной прессы, участвуют в различных кружках и обществах. Благодаря этой активности академическая профессура оказывается вовлеченной в гущу общественно-политических событий, начинаются ее бесконечные и нередко полезные диалоги с русской общественностью. Интересно заметить, что комплекс “недостаточно светского человека”, испытываемый академической профессурой, еще более стимулировал их к увлечению передовыми общественными идеями.. Такое “панибратское” отношение с политикой и другими общественными проблемами молодой части профессуры и нескрываемое ею стремление любым способом преодолеть свою обособленность от остальной образованной части общества безусловно делил профессорские корпорации на представителей “старой” и “новой” школы. Политизация академической среды повлекла за собой и некоторую политизацию учебного процесса. В Академиях появляется целый жанр политизированных лекций, имевших необычайный успех у студенчества. Показателен следующий отзыв об одной из лекций профессора И.М. Громогласова, составленный ревизором Московской Академии: “Имеющий ориентацию на либерализм, преподаватель всю лекцию вел в ироническом тоне, добиваясь различными выходками и остроумными замечаниями одобрения у слушателей”. Таким образом, политические споры, явившиеся частью того внутреннего противостояния, которым была охвачена академическая профессура в начале века, стали недобрым дополнением к противоречиям на почве церковной, что грозило привести к внутрицерковному расколу. “Манифест 17 октября” коренным образом изменил ситуацию в Духовных школах. Если раньше политические взгляды преподавателей находились под строгим контролем духовного начальства и поэтому им приходилось, руководствуясь карьерными соображениями, надевать на себя маску двуличия и изображать строгую лояльность, то теперь Духовная Академия стала открытой для любых социально-политических теорий, любых настроений, и преподавателей уже не сдерживало ничто. После первого революционного всплеска 1905 года в академической среде обнаружилось острое противостояние трех политических течений: монархического, революционно-демократического и умеренно-либерального. Понятно, что в Духовных Академиях, как и в университетах, всегда были те, кто сочувствовал либеральным настроениям, и те, кто занимал консервативно-монархическую позицию. Такая расстановка наметилась с 60-х годов XIX века. Но теперь выражение сочувствия политическим взглядам приобрело серьезные формы, порой неприемлемые для Духовных школ, и неприязнь, ранее скрываемая противостоящими сторонами теперь грозила перейти в открытое столкновение. “У них происходят частые конспиративные собрания, ( рассказывает о партии кадетов в Киевской Духовной Академии профессор М.Э. Поснов в письме к профессору Н.Н. Глубоковскому, ( Разумеется, постановления и решения их для всех тайна. Слышно только, что особенную нетерпимость и озлобленность к лицам некадетской партии обнаруживает В.И. Экземплярский”. Следует отметить, что наиболее либеральные взгляды были свойственны профессорам небогословских предметов, например, В.С. Серебренников занимал кафедру психологии, А.Д. Андреев преподавал новую гражданскую историю. Интересно, что наиболее правыми взглядами отличались профессора Киевской Академии В.Ф. Певницкий и С.Т. Голубев. Итак, мы видим, что политическая волна, разлившаяся с первой революцией по России, захлестнула и Духовные Академии. Теперь все популярнее при оценке личности преподавателя Духовной школы становятся критерии “правизны” и “левизны”. Может показаться, что политическая ориентация профессорско-преподавательского состава высшей Духовной школы имеет мало отношения к теме нашего исследования, но на самом деле приверженность профессоров тем или иным политическим взглядам в немалой степени определяла и их отношение к академической реформе. Дело в том, что либеральная академическая профессура ощущала себя частью всероссийской оппозиции. Это оказывало существенное влияние на характер полемики по академическим вопросам в корпорациях и в Комиссиях по реформе Духовной школы. Демократические требования в отношении государственного устройства переносились на академическую жизнь и выливались в борьбу за демократизацию управления высшей Духовной школы. Противостояние по признаку политических симпатий практически калькой легло на разделение по отношению к академической реформе. И консерваторы стали “охранителями” а либералы ( “автономистами”. Как мы уже отметили, общественное брожение начала века особенно сильно сказалось на молодой профессуре, которая, в свою очередь, была наиболее близка к студенчеству. Молодые преподаватели руководили студенческими кружками и придавали им политическую окраску. Неудивительно, что именно на них легла вся тяжесть обвинений в студенческих волнениях в Академиях осенью 1905 года. “Студенты пошли на решительные меры, и воодушевил их... образ мыслей профессоров”, ( докладывал ректору Московской Духовной Академии инспектор архимандрит Иосиф. Академическое студенчество Переходя таким образом к описанию студенчества, необходимо сразу отметить, что к началу XX века облик студентов Духовных Академий, по сравнению с предшествующими десятилетиями сильно изменился. “В своей будничной жизни наш студент теперь всего менее походит на студента Духовной школы и в своих серьезных научных занятиях всего менее походит на студента богослова”, ( так отзывался об академическом студенчестве современник в 1906 году. Подобно своим преподавателям и наставникам, студенты Духовных Академий подверглись сильному влиянию тех революционных процессов, которые происходили в русской общественно-политической жизни в этот период. Ярким свидетельством вовлечения духовного студенчества в политическую жизнь страны является письмо Казанского архиерея “О брожении молодых умов” от 18 февраля 1906 года: “Эпидемия освободительного движения не могла не затронуть нас”, ( писал владыка Димитрий, имея в виду студентов Казанской Академии. Студенты Духовных школ, ощущая себя частью русского студенчества, не желали оставаться на периферии общественной мысли и в своих идейных увлечениях и действиях стремились подражать студентам университетов. Характеристика светского студенчества университетов, данная в “Сборнике памяти русского студенчества”, может быть применима и к академическому студенчеству: “не обиженным чувствовало себя студенчество под влиянием принимаемых против него политических мер, нет, напротив, возведенным в какое-то достоинство: мы ( студенты, небось приходится с нами считаться. И самый легкомысленный безыдейный студент внутри себя смутно ощущал себя общественным деятелем”. Характерным явлением в высшей Духовной школе в начале века стали панихиды по общественно-политическим деятелям, студенческие сходки, петиции, телеграммы, выражавшие сочувствие или порицание тем или иным политическим событиям. Так, например, студенты Казанской Духовной Академии постановили на сходке 19 февраля 1907 года в день открытия Государственной Думы отменить лекции и послать в Думу приветственную телеграмму. Ими же была составлена телеграмма Тамбовскому и Козловскому временному генерал-губернаторству по поводу приговора Военного суда о девице Марии Спиридоновой, обвиняемой в убийстве советника Тамбовского губернского Правления Луженовского. Необычным для студентов Духовной школы поступком, вызвавшим негодование консервативной части профессуры, стало открытое обращение студентов Московской Академии к “Архипастырям Русской Церкви” со страниц либеральной газеты “Путь”, где высшие церковные иерархи обвинялись в покорном молчании и равнодушии к нуждам общества. Теперь академическое студенчество начинало чувствовать себя силой, способной многое изменить. Впервые в Академиях голос учащихся стал звучать, как голос коллектива, отстаивающего свои права, предъявляющего свои требования. В этом плане ярким примером служат действия студентов нашей Московской Духовной Академии. 11 апреля 1906 года Совет заслушал коллективное заявление студентов всех четырех курсов, которые отказывались слушать лекции иеромонаха Серафима (Остроумова), “ставленника” митрополита, и требовали его смещения. Иеромонах Серафим был утвержден в преподавательской должности в обход действующим правилам без чтения пробных лекций и без одобрения его кандидатуры Советом. Раньше на подобное действие митрополита мало бы кто обратил внимание, теперь же оно вызвало открытое сопротивление. “Письменное заявление студентов ( явление небывалое”, ( говорил на заседании 11 апреля 1906 года профессор М.Д. Муретов. При голосовании вопроса практически все профессора поддержали студентов, за исключением, пожалуй, одного ректора епископа Евдокима, и добились перемещения иеромонаха Серафима (указ Святейшего Синода от 10.06.1906). Спустя некоторое время, 25 февраля 1906 года, Совет вынужден был рассматривать еще одно коллективное требование студентов ( о предоставлении в полное распоряжение учащихся библиотеки и читальни, о возращении конфискованных после ревизии 1895 года книг Добролюбова, Лескова, Михайловского, Золя, Спенсера, Милля, и об изменении Правил пользования библиотекой (для получения “Отечественных записок“, например, необходимо было разрешение ректора). Эти организованные действия московских студентов вылились в стремлении к созданию общестуденческой организации, и 21 ноября 1906 года студенты предоставили в академический Совет проект Устава такой организации, которая одновременно являлась бы представительным органом в официальных сношениях с начальством. В это время в Академии уже существовали студенческие Литературный и Философский кружки и Пастырско-просветительское братство, и вот путем слияния этих не лишенных политической окраски обществ и предполагалось сформировать общестуденческую организацию. Впрочем, опыт создания студенческой организации в Московской Академии уже был. Ревизия 1895 года обнаружила существование студенческой Хозяйственной Комиссии, имевшей большие полномочия. Последняя считала себя вправе не только наблюдать за правильностью расходования на кухне дневной провизии, но и участвовать в приеме съестных припасов, забраковывала иногда говядину и рыбу и отсылала обратно к поставщикам, отклоняя в данном случае компетентность самого эконома. Совет профессоров выразил сочувствие идее создания студенческой организации на своем заседании 23 ноября 1906, за что удостоился выговора от Святейшего Синода (указ Синода №702 от 20.01.1907). Студенческие претензии на участие во внутреннем управлении вызывали у многих представителей академической корпорации опасения. Корпорация очень скоро почувствовала, что рядом с ней вырос соперник, который не только не желал подчиняться ее влиянию, но и проявлял желание сам подчинить своему влиянию профессорскую коллегию. Своими попытками давления на академическое начальство студенты Духовных школ хотели показать свою прогрессивность ( по сути их требования мало разнились с теми претензиями, с которыми выступало университетское студенчество в отношении высшей светской школы. Уже позднее обращения студентов в академические Советы и Святейший Синод приобрели сугубо академическую окраску, и вместе с тем, стали отличаться большей ультимативностью. Так или иначе, демонстративно несдержанное поведение академического студенчества нам представляется фактом, показывающим насколько общая масса учащихся Духовных школ была подвержена обмирщению, пытаясь подстроить под себя и свой уровень Духовную школу. Винить в этом только самих студентов было бы неверно. Дело в том, что академическое студенчество испытывало на себе тяжесть общего обмирщения, которому была подвержена наша Церковь в начале XX века. Студентов все больше захватывала городская жизнь с ее разнообразными развлечениями. Богослужение в академическом храме начинает их тяготить: “К обедне, ко всенощной ходили, но в задних рядах иногда читали романы, нередко своим атеизмом бравировали”, ( вспоминал о своих студенческих годах митрополит Евлогий. Для того чтобы понять причины такой недостаточной воцерковленности некоторой части академического студенчества, необходимо обратить внимание на среднюю богословскую школу ( семинарию, которая, собственно, и готовила будущих “академистов”. Антирелигиозная настроенность, вынесенная молодыми людьми из семинарий, была довольно незаурядным явлением. Тот факт, что революционные ряды пополнялись выпускниками именно духовных учебных заведений, отметил еще Ф.М. Достоевский. К сожалению, именно молодые воспитанники Духовных школ чаще других делали вывод, что Бога нет и Царство Божие придется устраивать на земле и без Бога. Последнее означало социализм и революцию. Не даром в начале ХХ века в Духовных школах особую симпатию вызывали идеи христианского социализма. С 60-х годов XIX столетия само слово “семинарист” в России употребляется как обозначение революционера-разночинца. В 1870 году Достоевский записывает: “Я обнаружу врага России ( это “семинарист”. Ответ на вопрос, в чем причина нигилизма учащихся Духовных школ, кроется в самой системе богословского образования, построенной по западному схоластическому образцу и не способной ответить на самые животрепещущие вопросы, возникающие у юношей, обучающихся в этих школах. Процесс утраты религиозного чувства наиболее ярко описан в “Автобиографических заметках” отца Сергия Булгакова, известного русского философа, в свое время учившегося в духовной семинарии: “...когда же началось сомнение, критическая мысль, рано пробудившаяся, не только перестала удовлетворяться семинарской апологетикой, но и начала ею соблазняться и раздражаться. Семинарская учеба непрестанно ставила мысль перед вопросами веры, с которыми не под силу было справиться своими силами, а то, как все это преподавалось, еще более затрудняло мое внутреннее положение… Это противление усиливало принудительное благочестие… Мне нечего было противопоставить и тем защититься от нигилизма. При этом те, довольно примитивные способы апологетики, вместе с не удовлетворявшими меня эстетическими формами, способны были содействовать этому переходу от православия… к нигилизму”. Не считая себя в праве судить строго, дерзнем все же сказать, что немалая часть академического студенчества по своему настроению была далека от духовной жизни народа, что демонстрировал состоявшийся в Академии “разрыв между богословием и благочестием, между богословской ученостью и молитвенным богомыслием, между богословской школой и церковной жизнью”. Причиной тому, помимо указанных выше, можно считать сам принцип, по которому формировался состав учащихся Духовных школ. В целом, студенты представляли социально-однородную группу, были выходцами из духовного сословия. Но основная масса их поступала в высшую Духовную школу не по призванию. Часть студентов, особенно из многодетных семей сельского духовенства, рассматривала Академию как средство повышения своего социального положения, ( об этом мы уже говорили, характеризуя профессорско-преподавательский состав Академий. Большой интерес представляет отзыв о студентах Киевской Академии, данный ее ревизором в 1908 году: “В Академию поступают не интересующиеся богословием и вообще наукой, но в большинстве те молодые люди духовного сословия, которые желают воспользоваться возможностью при казенном содержании выйти в господа, перейти из среды сельского духовенства в более привилегированную ( чинов духовного и светского ведомств”. Отчасти причиной тому были и внесенные в 1879 году Министерством Народного Просвещения ограничения на доступ семинаристов в университеты (дополнительный экзамен в гимназии с разрешения духовного начальства). В 1908 году эти ограничения были повторены, теперь для поступления в университет требовалось свидетельство об окончании классической гимназии, для чего нужно было сдать предварительные испытания по математике, физике и одному из новых языков. В Государственную Думу не раз поступали различные петиции и письма с просьбой принять меры к восстановлению прав семинаристов. “Министерство Народного Просвещения, ( писало “Русское Слово”, ( если бы оно было повнимательнее, знало бы очень хорошо, что в гимназиях поповский сын, учащийся худо ( почти неизвестное явление, а между студентами университета никто не отличается такою усидчивостью в занятиях, такою деловитостью и начитанностью, как поступившие в университет из семинаристов”. Чтобы совсем не остаться без диплома о высшем образовании и хоть как-то удовлетворить свои стремления к знаниям, семинаристы вынуждены были поступать в Академию. Быть может, именно это было причиной требований студентов Академий, вызванных несбывшейся мечтой об университете (например: требование расширения курса светских наук в Академии). Этим, может быть, объясняется и вообще постоянное тяготение студентов к светским высшим учебным заведениям, о котором свидетельствуют донесения ректоров Академий за 1905–1906 года. Этой же причиной можно объяснить и массовое бегство выпускников Академий из духовного ведомства в “акцизные чиновники, контролеры, податные инспекторы, в чиновники различных министерств и палат” и почти поголовного уклонения от священства. Описав таким образом все те слои русского церковного общества, которые имели непосредственное отношение к реформе высшей Духовной школы, перейдем к рассмотрению основных идей, касающихся академических преобразований в начале ХХ века. 2. Основные идейные направления в церковно-общественной среде по академическому вопросу “Автономисты” Из трех партий, составившихся из среды иерархов и профессуры в ходе обсуждения насущных вопросов богословского образования, и условно названных нами “автономистами”, “охранителями” и “ревнителями”, в большей степени первые явились выразителями духа своего времени. Партию сторонников автономии высшей Духовной школы составило большинство преподавателей всех четырех действующих в России Духовных Академий, среди которых наибольшим процентом “автономистов” в корпорации отличалась Санкт-Петербургская Академия. В этом плане показательно заседание Совета СПбДА 3 октября 1905 года, на котором большинством голосов 21-м против 1-го (ректора Академии епископа Сергия (Страгородского)) была признана необходимость введения автономных начал в Академии. Ядро, или ударную группу партии “автономистов”, составили молодые академические преподаватели и либерально настроенная часть профессуры. Кроме единого взгляда на академическую реформу, практически всех их объединяла еще и принадлежность к критическому направлению в богословской науке. Свои взгляды на академические вопросы “автономисты” выражали, как на заседаниях Советов Академий и Комиссий, так и на страницах светской и церковной печати. Наиболее яркими представителями партии "автономистов" являлись профессора Н.М. Дроздов, В.З. Завитневич, П.П. Кудрявцев, И.В. Попов, прот. А.П. Рождественский, В.П. Рыбинский, В.С. Серебреников, прот. Ф.И. Титов, Б.В. Титлинов, П.В. Тихомиров, В.И. Экземплярский. Наиболее полно программа "автономистов" выражена в таких, например, официальных академических документах, как проекты Устава, выработанные специальными академическими комиссиями согласно указу Святейшего Синода от 30.11.1905 года. В предложенных Академиями проектах красной нитью просматривается симпатия большинства академической профессуры к Уставу 1869 года, как известно, отличавшегося предоставлением высшей Духовной школе некоторого самоуправления и свобод в научном творчестве. Среди сторонников идеи автономии были и те, кто не до конца разделял взгляды большинства своих “однопартийцев”. Умеренных взглядов относительно автономии высшей Духовной школы придерживались архиепископ Херсонский Димитрий, епископ Могилевский Стефан (участники Комиссий 1909 и 1911гг.), а также профессора Н.Н. Глубоковский, И.С. Пальмов, И.Г. Троицкий, которые вполне сочувствовали идее автономии в учебно-научной части, но выступали против автономии в административном устройстве. По мнению этой части “автономистов”, принцип независимости Академий в управлении может внести разлад в академическую корпорацию, вызовет внутрикорпоративную борьбу и помешает тем самым преподавательской и научной деятельности. Программа “автономистов” явилась результатом общего недовольства действующим Уставом 1884 года, который по общему мнению препятствовал нормальному течению в Духовных школах научного и образовательного процесса. С другой стороны, требования демократизации и децентрализации, выдвинутые академической профессурой, во многом были навеяны общим революционным настроением, царившим тогда в стране. Будучи вызваны общественно-политическими настроениями времени, они во многом соответствовали требованиям, выдвигаемым светской ученой общественностью в отношении университетов. Несмотря на это, не может не вызвать сочувствия стремление “автономистов” максимально приблизить Духовные Академии к жизни, преодолеть известную обособленность и замкнутость Духовной школы. “Охранители” В противоположность “автономистам”, другая часть научно-академической общественности считала Устав 1884 года вполне приемлемым для Духовных Академий. Более того, сохранение этого Устава связывалось ими с самим сохранением жизнеспособности и защищенности духовного образования от обмирщения. Наиболее яркими представителями партии “охранителей” были профессора И.С. Бердников, С.Т. Голубев, В.Ф. Певницкий и К.Д. Попов, считавшиеся консервативной частью академической российской профессуры. В их число входили большинство ректоров и инспекторов Духовных школ. Несмотря на кажущуюся малочисленность (а в корпорациях, действительно, их было очень мало) “охранители”, как правило, составляли большинство в созываемых Святейшим Синодом Комиссиях по реформированию Духовных школ. Как и “автономисты”, они активно публиковались в светской и духовной прессе, что создало великолепную почву для изучения их позиции. Кроме этого, богатым для изучения материалом являются выступления “охранителей” на заседаниях V отдела Предсоборного Присутствия. Целью “охранителей”, как мы уже сказали, являлось сохранение Устава 1884 года. По их суждению, упадок Академий и вообще богословского образования, о чем так много говорили их оппоненты, был вызван революционным брожением в обществе, которое коснулось академической профессуры и студенчества по причине многочисленных нарушений самого Устава. Главной мерой к восстановлению нормального хода академической жизни признавалось строгое подчинение академическому Уставу и церковной дисциплине. Для “охранителей” требования автономии, самоуправления, выборов, распространившихся в академической среде одновременно с развитием в стране революционного движения, являлись революционной терминологией, ассоциировались с разрушением и освобождением от религии. Исходя из своей принципиальной позиции по академическому вопросу, “охранители” требовали сохранить принцип иерархичного устройства академического управления и подчинения его духовной власти, усилить контроль со стороны администрации за учебной частью и процессом воспитания студенчества. “Ревнители” Выделение части участников обсуждения реформы в третью группу ( “ревнителей”, может показаться несколько натянутым. Действительно, на первый взгляд, их позиция мало чем отличалась от программы “охранителей”. Так же, как и “охранители”, они не принимали идею ослабления архиерейской власти, самоуправления Совета, выборности ректора, введения в академическое управление светских лиц, так же, как и “охранители,” они высказывались против углубленной специализации и равноправного положения светских наук. Но если внешняя формулировка взглядов этих двух партий была одинакова, то понимание внутренней сути каждого отдельного требования было разным. Особенно четко полярность этих двух внешне схожих партий проявилась в ходе деятельности Комиссии 1909 года, когда “охранители”, как представители ученого сословия, делали упор на научных задачах Академий, а “ревнители” ( на практических духовных и пастырско-миссионерских задачах. К числу “ревнителей” переустройства Академий в школы духовные, не по одному только названию, а по сути, можно отнести преосвященных Антония (Храповицкого), Сергия (Страгородского), Федора (Поздеевского) ( с 1909 года ректора Московской Духовной Академии, Феофана (Быстрова) ( ректора Санкт- Петербургской Академии, архимандрита Илариона (Троицкого) ( с 1913 года инспектора Московской Духовной Академии, профессора Д.И. Богдашевского ( будущего инспектора и ректора Киевской Духовной Академии (в иночестве Василия), С.М. Зарина ( будущего инспектора Санкт-Петербургской Духовной Академии, обер-прокурора В.К. Саблера. К “ревнителям” можно отнести и владыку Арсения (Стадницкого), имевшего непосредственное отношение к высшей Духовной школе и учебному ведомству как раз в начале обсуждения вопроса реформы. Противоположность взглядов “охранителей” и “ревнителей” становится очевидна при сравнении их отношения к ряду важнейших вопросов. На самом деле, если для первых архиерейская власть была внешним фактором, обеспечивающим порядок и спокойствие в Академии, то для вторых важно было участие архипастыря в жизни высшей Духовной школы, для них главным было наличие живой связи епископа с Академией. Если первые, отстаивая “количественное” усвоение всех богословских предметов, не касались изменения их внутреннего построения, то вторые высказывались за полное переустройство системы изучения богословия: за раскрытие в богословской системе того, что “имеется в ней церковного, богооткровенного”, за основание богословских знаний на живой святоотеческой традиции, за расширение изучения первоисточников. Если для первых регламентация студенческой жизни означала контроль над внешним исполнением религиозных обрядов, то для вторых она подразумевала деятельное участие студентов в церковной жизни, воспитание людей, несущих свет миру. Если “охранители” не принимали автономию только из-за того, что относили ее к разряду революционных идей, то для “ревнителей” она была просто чужеродным телом в духовном организме Духовной школы. По сути “ревнители” предлагали совершенно новую программу академического переустройства и в идеале высказывались за коренную ломку существующего типа высшего духовного учебного заведения. По их мнению, Духовная Академия должна готовить не столько ученого специалиста, замкнутого в изучении своей области науки и оторванного этим от жизни, сколько образованного пастыря, несущего свидетельство о Боге в светское общество. Именно это и отталкивало академическую профессуру, воспринималось, как “фанатичное” стремление иерархов из всех выпускников Академий сделать священнослужителей, пренебрегая при этом научно-исследовательской работой. Недооценка частью профессуры той роли оплота пастырства в Церкви, которую “ревнители” относили к Академии, коренится в непонимании смысла пастырского служения, чему многие “ревнители” посвятили труды всей свой жизни. По их глубокому убеждению, в Русской Православной Церкви особенно в современный им период остро ощущалась потребность в высокообразованных священниках, не либеральничающих и не заигрывающих с обществом, а ведущих за собой. “Современный пастырь, ( писал преосвященный Антоний (Храповицкий), ( должен быть хозяином в воззрениях века на все стороны бытия и жизни, должен ясно сознавать их согласие и несогласие с учением христианским, должен уметь дать оценку всякой философской идее, хотя бы вскользь брошенной в модной повести или в журнальной статье”. Именно Духовная Академия, как высшая ступень при подготовке пастырства, могла расширить и дополнить необходимые пастырю знания. Следующим пунктом, дающим нам возможность наблюдать принципиальное расхождение в понимании задач высшей Духовной школы, и теперь уже не только “охранителей” и “ревнителей”, но и “автономистов”, является кадровый вопрос. Многие “ревнители”, и в частности владыка Антоний (Храповицкий) подчеркивали, что одного желания и усердия в деле духовного просвещения недостаточно, необходима благодать священства. Отсюда вытекало новое требование касательно преподавательского состава: подготовкой будущих пастырей должны были заниматься не миряне, а лица духовные. Бесспорно такая постановка вопроса вызывала негодование светской профессуры, независимо от принадлежности к “охранителям” или “автономистам”, и расценивалась ими как стремление удалить из Академий всех светских профессоров. Таким образом, мы рассмотрели три основных подхода ученой академической мысли к вопросу реформирования высшей Духовной школы в России в начале ХХ века. Из приведенного обзора можно сделать вывод, что нараставшее в Академиях еще до событий 1905 года противостояние коренилось в действительно имевших место в высшей Духовной школе серьезных глубинных проблемах. Наличие же различных взглядов на решение этих проблем означало то, что Академии во многом уже не удовлетворяли ни религиозным исканиям русского общества, ни научным запросам профессорско-преподавательских корпораций, ни практическим нуждам духовного сословия. Все это делало вопрос реформирования вышей Духовной школы одним из важнейших в ряду насущных вопросов церковной жизни начала ХХ века. Глава III Комиссия 1905 года Начало XX столетия в России ознаменовано невиданным доселе всплеском революционной активности в студенческой среде. Это настроение, захватив студентов Духовных школ, выразилось в их многочисленных требованиях пересмотра действующего Устава Духовных Академий. Усиливавшиеся в высшей Духовной школе волнения потребовали немедленного принятия чрезвычайных мер, что подтолкнуло священноначалие Русской Православной Церкви к скорейшему рассмотрению вопроса академической реформы. Исходя из этого, нам представляется важным начать изучение деятельности Комиссии 1905 года и событий, связанных с академическим студенчеством. 1. Студенческие беспорядки: требование немедленной автономии Поводом к возникновению студенческого академического движения стали введенные 27 августа 1905 года Временные университетские Правила. Первой выступила Киевская Духовная Академия, студенты которой 20 сентября отказались участвовать в традиционном годичном торжественном Акте. Мотивировка поступка была следующая: “1) торжественный Акт неуместен в виду тяжелого экономического и политического положения страны; 2) он свидетельствует о том, что в данном учебном заведении все обстоит благополучно и жизнь идет нормальным порядком, что совершенно не соответствует истине.” За этой акцией киевских студентов последовал всеобщий саботаж студентами всех четырех Академий начала учебных занятий. В первых числах октября академисты на сходках вынесли резолюции, что они не приступят к занятиям до тех пор, пока Академиям не будет предоставлена автономия. Уже в начале октября 1905 года в Советы всех четырех российских Духовных Академий стали поступать петиции студентов с требованием немедленного введения изменений в действующий Устав, наподобие изменений, введенных 27 августа 1905 года в университетский Устав. “Нормальное течение академической жизни возможно только при условии коренных ее реформ, ( писали в одной из Записок студенты, ( поэтому мы, студенты Московской Академии, просим Совет довести до сведения Синода о нашем требовании немедленно распространить Временные Правила 27.08.1905 г. об университетской автономии и на Духовные Академии. Впредь до введения Временных Правил мы прекращаем учебные занятия.” В академические Советы также начали поступать записки, составленные преподавателями Академий (например, “Заявление” 22 профессоров Московской Академии, по примеру “Заявления” 342 профессоров университетов о нуждах университетского образования). Было совершенно ясно, что студенты не “образумятся”, и профессорские Советы трех Академий, за исключением Казанской, в поисках выхода из сложившегося положения, послали в Синод ходатайства с просьбой предоставления Академиям автономии как формы “плодотворной и наиболее обеспечивающей осуществление научно-образовательных задач Духовных Академий”. Но резолюция Святейшего Синода в ответ на ходатайства Советов была категоричной: “Применение в Духовных Академиях начал автономии… представляется несовместимым с прямым назначением Академий”. Более того, Синод, в случае отказа студентов приступить к занятиям до 1 ноября (впоследствии этот срок был продлен до 15 ноября) пригрозил “закрыть Академии до 1 сентября будущего года”. Впрочем, к началу ноября отношение Синода к данному вопросу меняется и следует решение о созыве Комиссии из представителей четырех академических корпораций. Скорее всего, такой шаг стал возможен вследствие принятия “Манифеста 17 октября”, даровавшего обществу известные свободы и последовавшие за ним массовые “выступления студенчества”. Кроме этого, на решение Синода существенным образом могло повлиять появление на обер-прокурорском посту с 20 октября вместо К.П. Победоносцева либерально настроенного князя А.Д. Оболенского. Так или иначе, в ноябре, когда в Академиях уже были прекращены занятия, новым обер-прокурором были разосланы телеграммы в высшие Духовные школы, где предлагалось командировать от каждой Академии по три делегата для совещания по выработке мероприятий к успокоению Академий. Но и после столь уступчивого шага Учебного Комитета, даже после того, как состоялись заседания Комиссии 1905 года, студенческая масса не переставала волноваться и выступала с новыми и новыми требованиями. В архивных делах высшей Духовной школы сохранилась “Объяснительная записка проекта нового академического Устава”, составленная студентами. В записке говорится: “Указом Святейшего Синода от 26 ноября 1905 г. за № 6081 положено начало обновлению нашей высшей богословской школы. Советами Духовных Академий, согласно этому Указу, представлены в Святейший Синод проекты нового академического Устава. Но вопрос об окончательной выработке общего академического Устава и введения его в академическую жизнь представляется, по видимому, вопросом неопределенного будущего. Между тем, дело коренной реформы Духовных Академий настолько существенно и необходимо, что не терпит ни малейшего отлагательства, и мы, студенты Духовной Академии, сочли своим нравственным долгом заявить о желательности, как можно скорейшего введения в действие нового, окончательно выработанного на автономных началах, Устава Православных Духовных Академий. Студенты настаивают на том, чтобы такой Устав был введен с начала будущего учебного года, т.к. в противном случае нет ни малейшей гарантии на то, чтобы жизнь в Духовных Академиях пошла в будущем учебном году нормальным порядком. Мы полагаем далее, что окончательную наработку нового академического Устава всего естественнее поручить самим же профессорам, представившим проекты Уставов, а потому ходатайствуем о возможно скором созыве делегатского съезда профессоров Духовных Академий, с тем соображением, чтобы Устав, выработанный ими и утвержденный надлежащею властью, ( начал свое действие с начала будущего учебного года”. В записке студенты высказали ряд пожеланий и предположений. Они подчеркнули, что проект Устава, предложенный Московской Академией, наиболее последовательно проводит принципы желаемой всеми автономии, и потому его следует принять, сделав в нем изменения и дополнения. Студенты внесли следующие предложения: “Епархиальный преосвященный не должен слишком влиять на Академию. Подчинение ему должно быть приравнено к понятию “ставропигиальности”. В Академиях должны быть отменены мелочные правила, определяющие частную жизнь студента, т.к. он ( личность зрелая. В Академии следует упразднить должность помощника проректора, назначив вместо него секретаря по студенческим делам. Студенты должны быть допущены в Совет и в Хозяйственный Комитет с правом совещательного голоса. Всем студентам предоставить свободный выбор места жительства: в общежитии или на частных квартирах. Допустить суд чести студенческий и смешанный, если произойдет недоразумение между профессорами и студентами. Предоставить студентам право принадлежности к определенной партии и участвовать в ее жизни. Ввести в программу академического курса преподавание истории буддизма, ламаизма и др. религиозных учений. В Академии студентам назначать первые три года по два сочинения, а на IV курсе ( одно. Студент, окончивший полный курс, получает звание не кандидата богословия, а кандидата Академии. Что касается выборов профессоров, доцентов и приват-доцентов, то студенты для пользы науки нашли возможным установить такой порядок: на открывшееся место преподавателя Академии объявляется конкурс по научным трудам или по программе особо для этого составленной Советом. Все лица, подавшие заявления, подвергаются баллотировке. Совет выбирает двух кандидатов, которые обязываются читать публичную лекцию на одну и ту же тему, предложенную Советом. Другую лекцию кандидаты должны читать на собственную тему. Затем производится баллотировка, и получивший большинство голосов считается преподавателем Академии. Мы думаем, только таким путем можно обеспечить лучшие научные силы за Академиями”. Кроме того, в петиции студенты высказали пожелание о допущении в число студентов лиц женского пола. В общем, требования академического студенчества в отношении высшей Духовной школы мало разнились с теми требованиями, которые выдвигало университетское студенчество к светской школе. Не вызывает удивления и то, что чаяния студентов, выражаемые ими под девизом: “студенты… очень часто видят те или иные ее (академической жизни ( и. П.) недостатки, и то, что нередко ускользает от взора профессоров, ясно чувствуется в среде студенчества”, в целом получили положительную оценку в преподавательской среде, особенно в молодой ее части, отличавшейся крайним либерализмом. Впрочем, наши комментарии, в которых мы проводим параллель между событиями в высшей светской и высшей Духовной школами летом и осенью 1905 года, не оригинальны. Уже современники описываемых нами событий упрекали студентов и профессуру Духовных Академий в подражании коллегам светского звания, что вызывало у них немало возмущения: “Толчок академическому движению был дан Временными Правилами университетской автономии от 27 августа 1905 года, но это был лишь толчок, повод. Академистов упрекали в том, что они начали все движение из подражания университетам; выставляли потом, где это нужно было, что все движение студентов ( одно поветрие, занесенное извне, и не имеет никаких корней, никаких оснований в собственной жизни Академий. Но тяжелая обида таких обвинений, выставляющих студентов Академий какими-то жалкими подражателями, настолько очевидна, что не хочется говорить об этом… университетская автономия была только поводом давно назревшего в стенах наших Академий…” Как бы то ни было, с августа-сентября жизнь в высшей Духовной школе замерла. Студенты, кто дома, кто в расположении Академии, ожидали выполнения своих ультиматумов; профессора в большинстве своем солидаризовались со студентами и настаивали на решении вопроса в пользу требований студентов; церковные власти, в свою очередь не желали и слышать об автономии. В такой обстановке, как мы видим, основной задачей созванной в 1905 году Комиссии стала выработка срочных мер, необходимых для возобновления нормального хода академической жизни. 2. Начало работы Комиссии 1905 года Для участия в Комиссии были избраны: от Московской Духовной Академии ( И.В. Попов, П.В. Тихомиров, И.М. Громогласов, от Санкт-Петербургской Н.К. Никольский, Д.П. Миртов, А.П. Дьяконов, от Казанской ( И.С. Бердников, Н.И. Ивановский, А.И. Писарев, от Киевской ( В.З. Завитневич, Д.И. Богдашевский, В.П. Рыбинский. Прибывшие в Санкт-Петербург делегаты имели на руках реальные предложения Советов по переустройству Академий. Так, Московская Духовная Академия подготовила критический анализ действующего Устава, Киевская Академия представила готовый проект Устава, разработанный специально созванной для этого 5–27 октября Советом комиссией, Казанская ( разработала лишь некоторые отдельные вопросы академического Устава. Решения и пожелания Советов Академий напрямую перекликались с университетскими Временными Правилами от 27.08.1905 г. В центре всех предложений было требование введения автономных начал в административную и научно-педагогическую часть Устава, введение права свободного выбора ректора из наличного состава академических профессоров, права выбора инспектора, действующего по инструкции, составляемой Советом, права формирования Советов из всех преподавателей и присуждения Советом ученых степеней, а также права студентов жить вне стен общежития. Заседания Комиссии проходили с 10 по 22 ноября. Председательствовал в Комиссии Обер-прокурор Святейшего Синода князь А.Д. Оболенский. С первого же заседания, в процессе обсуждения предложений Советов Академий, резко обозначились два противоположных друг другу течения: на левом фланге стояли защитники автономных начал в Академии ( профессора И.В. Попов, П.Е. Тихомиров, И.М. Громогласов, Н.К. Никольский, А.П. Дьяконов, А.И. Писарев; на правом ( Н.И Ивановский, И.С. Бердников, а с пятого заседания к последним присоединились архиепископ Финляндский Сергий (Страгородский) и архиепископ Псковский Арсений (Стадницкий). Начало работы Комиссии в целом было встречено общественностью положительно. Но вскоре стали слышаться нотки разочарования ( критике в печати подверглось, во-первых, то, что все делегаты, кроме представителей Московской и Киевской Духовных Академий были избраны Советами без участия младших преподавателей-доцентов, во-вторых, присутствие на заседаниях архиепископа Сергия и архиепископа Арсения ( представителей Синода. Последнее особенно раздражало многих либерально настроенных современников в силу того, что преосвященные владыки принимая участие в выработке окончательных решений Комиссии, существенно повлияли на их содержание, не во всем отвечающее требованиям профессуры и студентов, как писал впоследствии журнал Казанской Духовной Академии, “чем далее шли заседания, тем более суживались в своих требованиях профессора”. Противоположную точку зрения на персональный состав Комиссии выражали представители “охранительно” настроенной части церковной общественности. “Охранителей” возмущало то, что большинство профессорских представителей отличалось крайне либеральными воззрениями. В этом смысле показательную характеристику делегатам от Московской Духовной Академии дает ее ректор, епископ Евдоким (Мещерский): “Не понимаю, что творится на белом свете, ( пишет владыка в письме к Московскому митрополиту, (…для участия на заседаниях под председательством самого обер-прокурора, наш Совет выбирает: П.В. Тихомиров ( горлопан и почти нигилист.., И.М. Громогласов (директор Коммерческого училища, не имеющий почти никакого отношения к нашей школе, И.В. Попов ( из красных и враг монашества”. По сути, состав участников ноябрьской Комиссии 1905 года и состоявшееся на ее заседаниях разделение участников дискуссии на сторонников той или иной концепции реформы, предопределил ту борьбу, которая не прекращалась ни на одной из последующих Комиссий. Из протоколов заседаний “делегатского профессорского съезда” видно, что его участники не сразу поняли, что церковная власть отнюдь не ждет от них немедленных решений, касающихся действующего Устава. Только через два ( три заседания обер-прокурор заявил, что задача Комиссии заключается в “выработке общих положений, на которых впоследствии может быть выработан Устав”. До этого профессора полагали, что в их компетенцию входит рассмотрение и внесение конкретных изменений в Устав 1884 года, теперь же им сообщили, что их деятельность должна быть направлена лишь на разработку основных принципов для только предполагаемой в ближайшем будущем реформы. Такая постановка вопроса, конечно, кардинально меняла статус Комиссии, но несмотря на это, участники дискуссий смогли рассмотреть главнейшие вопросы академического устройства. 3. (Общие предложения( профессоров Результатом первых заседаний Комиссии стали (Общие предложения( по реформе, выраженные в следующих принципиальных положениях: “1) выборное начало для ректора, инспектора и членов Правления, которые избираются из наличного состава всей профессорской корпорации на четыре года и утверждаются в должности Святейшим Синодом; при чем ректор может быть безразлично духовное или светское лицо, с ученой степенью доктора. 2) В состав Совета входят все наличные профессора, доценты и и.о. доцента. 3) Совет в ученом, учебном и воспитательном отношении непосредственно подчиняется Святейшему Синоду и по делам, которые ранее утверждались епархиальным архиереем, входит с представлениями об их утверждении в Святейший Синод, а по делам, представляемым ранее епархиальному архиерею для сведения, полагает окончательное решение самостоятельно”. Кроме этого, делегаты выражали желание, чтобы к компетенции Совета относилось и утверждение в ученых степенях доктора, магистра и кандидата. Что касается роли правящего архиерея в жизни высшей Духовной школы, то она, по мнению профессоров могла бы заключаться в представлении ему журналов заседаний Советов для сведения и решения экономических вопросов Академий. Таким образом, проблемными на Комиссии 1905 года стали следующие вопросы: замещение руководящих постов в системе академического управления, формы участия в жизни Академий правящих архиереев и Святейшего Синода, а также, в широком смысле, права Советов в решении академических вопросов. Очень остро на заседаниях встал вопрос о ректоре Академии. Интересен разброс мнений, высказывавшихся участниками дискуссии, по вопросу о его сане. Так, профессора И. С. Бердников и Н.И. Ивановский настаивали на том, чтобы Комиссия признала необходимость занятия ректорского места только духовным лицом, Д.И. Богдашевский придерживался взгляда о желательности наличия духовного звания у кандидата, но и не был категорично против светской кандидатуры, П.В. Тихомиров и А.П. Дьяконов высказывались в пользу светского лица на ректорском посту, В.З. Завитневич, И.В. Попов, В.П. Рыбинский и А.И. Писарев не видели никакой разницы в наличии или отсутствии священного сана у ректора Академии. В итоге, Комиссия решила, что светская ректура в высшей Духовной школе допустима. При голосовании только проф. Бердников и Ивановский дали голоса против, остальные же 10 были поданы в пользу принятого решения. В результате же, как пишет современник, “во Временных правилах появился пункт, что ректором Академии может быть лицо только духовное и, следовательно, одержало верх мнение двух, а не десяти”. Вопрос о замещении ректорской должности для профессорских корпораций имел не только важное идеологическое, но и практическое значение, об этом свидетельствует инцидент, связанный с упомянутым пунктом Временных правил, случившийся в Киевской Духовной Академии в 1907 году. После освобождения должности ректора Киевской Академии епископом Платоном на его место академическим Советом был выбран профессор Академии А.А. Глаголев. Скоро прошедшая процедура избрания нового ректора, впрочем, не надолго позволила торжествовать корпорации. Уже после выборов часть профессоров Киевской Академии подала в Синод протест, в котором было указано, что “в течение 300 лет Академия и братский монастырь были тесно связаны друг с другом, ректорами Академии всегда были настоятели монастырей и что подобный порядок желательно сохранить и на будущее время.” Реакцией Святейшего Синода стал Указ, предписывающий Совету “избрать в ректоры Академии лицо монашествующее, или же из светских профессоров такого, который пожелает принять монашество…” По вполне понятным причинам, распоряжение Святейшего Синода произвело тяжелое впечатление и на профессорско-преподавательскую корпорацию и на студенчество Киевской Академии. Общее недоумение вызвала формулировка синодального Указа, которой предписывалось избрание на ректорскую должность не просто кандидата в священном сане, а именно монашествующего лица. Дело в том, что согласно Временным правилам от 30 ноября 1905 года и Временным правилам от 20 декабря 1906 года (явившимся развитием предшествующих правил) Святейший Синод хотя и имел право отвергнуть выбранного Советом кандидата, но не мог требовать избрания именно монаха. Этот факт игнорирования высшей церковной властью действующих правовых положений, которыми руководствовалась высшая Духовная школа, поставил современников перед фактом реального господства в учебном ведомстве начал Устава 1884 года. Указ Синода не мог быть исполнен не только потому, что большая часть корпорации его не приняла, но и по причине отсутствия в Киевской Академии на тот момент профессоров–монахов. Не было и “охотников принять пострижение”. Таким образом, академический Совет должен был искать кандидата на ректорскую должность из черного духовенства на стороне. Такие реалии, разумеется, сделали пункт Устава о замещении ректорской должности практически важным для жизнедеятельности Академий. Дискуссия по этому проблемному вопросу стала непременным атрибутом всех действовавших в начале ХХ века Комиссий по реформе высшей Духовной школы. Размышляя о свободе богословской науки, большинство академических делегатов высказалось в пользу расширения прав профессорских Советов, т.е. введения автономных начал в управление высшей Духовной школой. В представлении профессоров, автономное устройство являлось гарантом создания и существования в Академиях благоприятной атмосферы для развития научной мысли. В целом, конечно же, движение за автономию было вызвано общим в Духовных школах недовольством действующим Уставом 1884 года, который ограничивал влияние профессорских корпораций на развитие научных, образовательных и воспитательных процессов. В требованиях “автономистов” можно наблюдать благое стремление максимально приблизить Духовные Академии к жизни, преодолеть вызванное старыми и отжившими по их представлениям уставными нормами несоответствие Академий реалиям и потребностям времени. Поскольку в численном отношении большинство Комиссии составляли “профессора-автономисты”, то и настроенность большинства выступлений на ее заседаниях носила “автономистский” характер. Осуществление автономии было возможно единственно при упразднении 11 параграфа Устава 1884 года, который предоставлял епархиальному архиерею право “начальственного наблюдения за направлением преподавания и воспитания… за исполнением в Академии… Устава”. Поэтому участники съезда академических профессоров требовали исключить этот параграф из Устава или, по крайней мере, подвергнуть его редакции таким образом, чтобы участие правящего архиерея в академическом управлении было минимальным. Отметим, что дискуссия по этому вопросу на заседаниях профессорского съезда 1905 года не обладала той остротой, с которой неизменно проходили обсуждения этой темы впоследствии, на заседаниях Комиссий по реформе. Дело в том, что на данном этапе развития процесса преобразования высшей Духовной школы, высшая церковная власть находила возможным идти навстречу академическим корпорациям, тем более, что требование автономии для Академий было выдвинуто в ультимативной форме и академическим студенчеством, для умиротворения которого, собственно, и была созвана сама Комиссия 1905 года. И если позже Святейший Синод занял позицию резкого отрицания принципа автономии, то сейчас, на своих совещательных заседаниях 14 и 16 ноября, проходивших в присутствии участников профессорского съезда, он, в числе прочего, признал приемлемыми автономистские требования академических корпораций. Итогом заседаний Комиссии 1905 года стало Определение Святейшего Синода, вводящее новые основания для устройства жизни высшей Духовной школы. Пункты намеченных преобразований, по замечанию Синода, должны были реализовываться в Академиях постепенно и “под условием, если студенты предварительно приступят к обычным занятиям”. 4. Определение Святейшего Синода о (некоторых главных изменениях( По окончании работы Комиссии, Святейший Синод 26 ноября 1905 года, признав необходимость “согласования существующего порядка академического управления с современными задачами Православной Церкви и богословской науки”, принял “некоторые главные основания”, которые должны быть применены при дальнейшем реформировании Академий и уже в современный момент, для осуществления нормального хода академической жизни (Определение Синода было разослано на места и опубликовано в прессе в виде Указа Святейшего Правительствующего Синода от 30 ноября 1905 года, за № 12052). “…Основания сии заключаются в следующем: 1) Духовные Академии находятся в подчинении высшей церковной власти в лице Святейшего Синода и состоят под попечительным наблюдением местного епархиального преосвященного; 2) ректор и инспектор Академии избираются академическою корпорациею и утверждаются в должности Святейшим Синодом. Ректор Академии состоит в духовном сане и должен иметь ученую степень не ниже магистра богословия. Если бы оказалась необходимость временно допустить к исправлению должности лицо, не имеющее духовного сана, то такое временное исполнение обязанностей ректора не может продолжаться долее 6 месяцев; 3) в состав академического Совета должны входить все ординарные и экстраординарные профессора и доценты, а в случае признанной Советом надобности принимают участие в собрании Совета и прочие преподаватели Академии; 4) Совету должно быть предоставлено окончательное утверждение в ученых академических степенях и самостоятельное в пределах, установленных законом, разрешение учебных и воспитательных вопросов…” Кроме процитированных пунктов, важным, по своему значению для дальнейшего развития академической реформы стало поручение Святейшего Синода профессорским Советам выработать предложения об изменении академического Устава, которые необходимо было подать в Синод не позднее 1-го февраля 1906. 5. Уставы 1869 и 1884 годов и Комиссия 1905 года Прежде чем перейти к характеристике синодального Определения 1905 года, напомним, что проекты и предложения профессорских корпораций, ставшие его основой, отталкивались от сравнения положений Уставов 1884 и 1869 годов. Первый пункт Определения Синода касается вопроса управления Академиями. Определение выводит высшую Духовную школу из подчинения епархиальному архиерею, сводя его участие в академической жизни к “попечительному наблюдению”. Такая формулировка была возвращением к духу Устава 1869 года, который давал право правлению Академии самостоятельно обсуждать внутренние вопросы и даже не соглашаться с архиереем. Устав же 1884 года, разработанный с целью “устранить допущенную Уставом 1869 года некоторую неясность в определении характера власти епархиального преосвященного над Академиею и расширить права его по управлению этим высшим учебным заведением”, наоборот, предоставлял широкие полномочия правящему епископу. Таким же возвращением к прежде существовавшему порядку стало и введение вторым пунктом Определения выборного начала в Академиях. В Уставе 1869 года, конечно, не содержится положение о выборности ректора, хотя такой порядок академического управления содержал Устав 1808 года, но находится пункт о выборности инспектора, трех помощников ректора и профессоров. Эти остатки самоуправления были упразднены Уставом 1884 года. Определением Синода они возвращались в Духовную школу. Совершенно новым по сути явлением в академической жизни стало расширение прав профессорских Советов, сформулированное в двух последних пунктах Определения. Советам предоставлялось право окончательного и самостоятельного утверждения ученых степеней и право решения учебных и воспитательных вопросов. И Устав 1869 года, и Устав 1884 года относили решение этих вопросов к прерогативе правящего архиерея и Святейшего Синода. 6. Временные Правила Итак, Определение Святейшего Синода от 26 ноября 1905 года, вводило жизнь Духовных Академий в новое русло. Условием, при соблюдении которого новые правила академического устройства вступали в свои права, было немедленное возвращение студентов в аудитории. 25 января 1906 года Синод удостоверился в выполнении своего условия и принял решение произвести в действующем Уставе 1884 года “необходимые согласования”. Уже 21 февраля Синод рассмотрел проект временных изменений в действующем Уставе Духовных Академий, предложенный Учебным Комитетом и постановил: “впредь до составления нового Устава Духовных Академий и утверждения оного в установленном порядке, ввести в действие следующие изменения…” Введенные таким порядком 21 февраля 1906 года Временные Правила, повторяющие пункты Определения 26 ноября 1905 года, теперь уже вполне определенно и законно зафиксировали все достижения “автономистской” Комиссии 1905 года. Таким образом, первая попытка студенчества и профессуры Духовных Академий добиться некоторых свобод увенчалась неожиданным успехом. Конечно же, и Определение Святейшего Синода от 26 ноября 1905 года и Временные Правила 1906 года были лишь уступкой высшей церковной власти требованиям революционного времени и не выражали настроения Синода. Уже через два года синодальный курс на автономию в Духовных Академиях пошел на спад. В 1908 году во всех четырех Академиях была проведена Ревизия, которая, по замечанию современника, должна была “свести счеты с автономией”. Вскоре после этого Временные Правила были отменены. Говоря в целом о Комиссии 1905 года, необходимо отметить ее значение в общем процессе преобразования Духовной школы. Впервые для обсуждения проблем духовного образования собрались вместе представители всех четырех Академий, впервые борьба за академическую реформу была вынесена из стен Академий на всеобщее обозрение. Наконец, именно с выработанных Комиссией 1905 года предложений Синоду, положенных в основание Определения и Временных Правил, и начинается серьезная разработка академического вопроса. 7. Освещение академических проблем в периодической печати в период возникновения движения за академическую реформу С 1905 года дискуссия по академическим вопросам была перенесена на страницы церковной прессы. Если раньше жизнь Академий освещалась в периодике довольно слабо, то с 1905 года, когда академические проблемы начинают привлекать всеобщее внимание, количество статьей по этой тематике в церковной прессе значительно увеличивается, а также появляются публикации по этому вопросу и на страницах светских журналов и газет. Во введении мы уже указывали на то обстоятельство, что российская пресса строила свое отношение к вопросу реформирования Академий в зависимости от своей политической ориентации. Например, “Русские ведомости” или “Русское слово” больше рассматривали отрицательные стороны церковной жизни и статьи, помещаемые на страницах этих изданий, соответственно, отличались тенденциозностью. А такие газеты, как “Россия” и “Голос Москвы” стремились освещать проблемы церковного переустройства в конструктивном, объективном ключе. Похожим образом и церковную прессу можно разделить на два лагеря, с той только поправкой, что духовные издания не позволяли себе несерьезного тона при рассмотрении насущных вопросов жизни и устройства Церкви, чем нередко согрешали либеральные светские издания. Ориентация церковной периодики преимущественно зависела от того, чьим печатным органом являлось конкретное издание. Например, официальный печатный орган Святейшего Синода “Церковные ведомости” в публикуемых материалах выражал всецело настроение Синода по рассматриваемому вопросу. “Богословский вестник” ( журнал Московской Духовной Академии, имея прямое отношение к профессорскому Совету, мог позволить себе разносторонний подход. Такие независимые издания, как “Церковный вестник” и “Церковно-общественная жизнь”, издающиеся профессорами Санкт-Петербургской и Казанской Духовных Академий, вообще могли иметь самостоятельную, независимую от церковных властей ориентацию. В основном, проблемы высшей Духовной школы обсуждались на страницах церковных изданий. И несмотря на то, что духовная пресса стремилась по возможности полно освещать ход реформы духовного образования, многие стороны академических переустройств были раскрыты недостаточно. Например, деятельность Комиссии по реформированию высшей Духовной школы 1905 года была удостоена всего пяти-шести замечаний в церковной и светской печати. Связано это было, возможно, с тем, что на фоне других реформ церковной жизни, вопросы духовного образования казались современникам второстепенными. И все же, в целом, положение русской богословской науки в Академиях явилось одной из важнейших тем внутрицерковных дискуссий. С 1905 года эта проблема, как никогда ранее, получает широкое освещение: с одинаковым воодушевлением духовные издания приступают к обсуждению задач богословского исследования и перспектив дальнейшего развития богословской мысли. Церковную прессу беспокоила та позиция, которую заняло русское общество по отношению к богословской науке: ею вообще мало интересовались, высказывались о ней порой и с пренебрежением, а “ответа искали у Розанова и Мережковского”. Авторы публикаций в академических журналах призывали “чутко вслушиваться в запросы времени, особенно как они отражаются в литературе, и глубоко, напряженно, пристально вглядываться в особенности духовных интересов, которыми живет современное общество... при раскрытии христианских истин по возможности пользоваться всеми теми приобретениями естественной мысли - научными, философскими, литературными, которыми по преимуществу живет так называемое светское общество... облекать богословские истины в термины общего сознания, говорить с обществом понятным ему языком”. Действительно, по общему признанию, многие проблемы отечественного богословия существовали по причине изоляции самой науки: “Наша наука борется с тенями умерших. Она как будто не слыхала, что уже не материалист Фогт господствует над умами, а Толстой, Маркс, Соловьев, Ницше...” “Общество нуждается в теоретических основаниях для религии. Оно все шире знакомится с ее отрицанием на почве философской, естественнонаучной, социологической, экономической, исторической и даже эзотерической, а ответа со стороны академической науки не слышит”. Возможно, академическая наука не заслужила столь резкой критики, поскольку, на самом деле, посредством духовной прессы, богословы пытались достучаться до современников, и не их вина, что выступления церковных публицистов “ничего не значили против целого моря чернильной воды, вылитой в университетах, в редакциях, в типографиях для проповеди современных лжеучений”. И все же мы должны принять характеристику, данную в самом начале ХХ века, как вполне отражающую общественное настроение. Как было уже замечено, в общем числе печатных материалов, посвященных вопросам церковных преобразований, статьи, рассматривающие реформу духовного образования, и особенно высшего, занимают далеко не первое место. К сожалению, особенно это касается деятельности Комиссии по реформе Академий 1905 года, которую обошли своим вниманием большинство светских изданий и немалая часть духовной прессы. Мы не можем на основании газетных и журнальных статей составить картину происходивших на заседании Комиссии обсуждений. Впрочем, анализируя в данной части работы публикации в прессе, мы не ставим себе задачу детального рассмотрения деятельности самой Комиссии. Наша цель ( с помощью публикаций проследить и проиллюстрировать возникновение и развитие общих тенденций, настроений в обществе по вопросу реформы, поскольку в прямой зависимости от них и происходило развитие событий в Комиссии. Из общего круга обсуждаемых в прессе проблем академической реформы выделяется вопрос автономии, включающий в себя вопросы внутреннего и внешнего управления высшей Духовной школой, а также вопрос о преобразовании учебно-научной стороны академического Устава. Интересным материалом к изучению развития дискуссий по вопросу академической автономии является полемика, развернувшаяся вокруг Докладной Записки Святейшему Синоду епископа Волынского и Житомирского Антония (Храповицкого), в канун 1906 года. Надо заметить, что деятельность преосвященного епископа Антония всегда давала богатую пищу для разнообразных дискуссий в церковных кругах: то все обсуждают его очередной разгромный отзыв на чью-либо научную работу, то разом обрушиваются на него с критикой за какую-нибудь реплику в адрес академической профессуры. На этот раз причиной журнальных публикаций послужила Записка преосвященного, посвященная вопросу академической автономии и вообще академической реформе. В Записке владыка, оценивая “психологию академических автономистов”, делает вывод, что желание профессурой автономии вызывается “явным сочувствием революционному университетскому движению”, “явным желанием уничтожить в России просвещенную иерархию через истребление в Академии монашества”, “враждебным отношением к Православной Церкви”, наконец, “желанием подчинить ее протестантскому влиянию”. “Не имея возможности заинтересовать (студентов ( и. П.) своим залежалым литературным товаром, ( пишет преосвященный автор, ( профессора-либералы не сытым оком взирают на Трубецких, Соловьевых и Лебедевых, и особенно на профессоров тюбингенцев… Сколько заманчивого материала для плагиата, для рукоплесканий… Вот почему этим мыслителям (профессорам ( и. П.), всю жизнь подвизавшимся на плагиатировании, так хочется автономии преподавания.., конечно речь не о всех профессорах и не о большинстве, но наиболее настойчивые претенденты на автономию и являются такими бездарными и непросвещенными импотентами ученой мысли.” Решительным образом автор Записки выступает против выборного начала в высшей Духовной школе и особенно против желаемого “автономистами” права избрания на ректорский пост не монашествующего лица. По мнению епископа Антония, ректором Академии непременно должен быть епископ, а инспектором ( архимандрит, поскольку, монахи являются “незаменимыми” начальниками, хранителями веры, представителями личной праведности, радетелями о богослужении, образцами нестяжательности, руководящимися любовью к ученикам. Можно представить меру негодования “профессоров-автономистов” после обнародования Записки преосвященного Антония. В ответ на нее редактор “Трудов Киевской Духовной Академии” профессор В.П. Рыбинский опубликовал в своем журнале негодующую статью. Автор “ввиду несправедливых обвинений, могущих повредить дорогому академическому делу…( от лица “профессоров-автономистов” последовательно разбирает основные тезисы Записки. Следует признать, что тон статьи профессора в отличии от “духа нехристианской нетерпимости, который, к прискорбию и смущению многих, обнаруживается в Записке” отличается сдержанностью и серьезностью. Опуская нелестные комментарии автора относительно порядочности и учености преосвященного Антония, “много лет жившего академической жизнью, письменно и устно заявлявшего о своей любви к Академии” а теперь называвшего профессоров “вырождающимися учеными обществами”, прейдем к комментариям В.П. Рыбинского на основные обвинения и предложения, изложенные в Записке. Отвечая на упрек, брошенный в адрес профессоров, которые ходатайствуют об автономии, единственно из желания открыть простор “бесшабашному либерализму” и “кощунственным выходкам”, профессор замечает, что “по проекту Академия остается православной и находится в подчинении высшей церковной власти” и преосвященный не имел никаких оснований “нагромождать преступления на головы академических профессоров”, и тем более требовать “разогнать профессоров, разломать, вырыть фундаменты семинарских и академических зданий, и взамен их на прежнем месте выстроить новые, и наполнить их новыми людьми”. Недоумение профессора вызвала и склонность автора “представлять мирян почти врагами Церкви” и постоянное “подчеркивание различия между иерархией (точнее ( монашествующими) и мирянами в их отношении к благу Церкви”. Равным образом легковесными находит профессор и доводы автора Записки в пользу замещаемости административных мест в Академии только монашествующими. Вопрос участия монашествующих лиц в управлении Духовными школами вообще очень бурно обсуждался в описываемый период. Довольно категоричную, даже резкую. характеристику администраторам-монахам дает профессор Санкт-Петербургской Духовной Академии Н.Н. Глубоковский в письме В.В. Розанову, написанном незадолго до подачи епископом Антонием своей Записки в Синод: “Иерархия пала во всех отношениях и никак не может служить образцом даже благочестия или добродетелей… это и понятно, если монашество стало не способом устроения своей нравственной жизни (“созидания спасения”), а самым дешевым средством скверного ради прибавка… И разве нормально, что везде в церкви выдвигаются вперед не люди за свои достоинства, но балахоны известного черного цвета, хотя бы там скрывались не добродетели, о которых говорил Спаситель в обличительной речи против книжников фарисеев?.. Духовная школа сверху донизу развращена монахами, и свет знания едва мерцает, причем могу Вас уверить, что для всех иноков наука есть величина только едва терпимая… парада ради… Белое духовенство и парализовано, и деморализовано, и напрасно бьется в этих тисках…” Подобного рода мысли высказывал не один только Н.Н. Глубоковский или В.П. Рыбинский. Негативная оценка роли монашествующих в жизни Академий присутствует во многих профессорских публикациях, письмах и дневниковых записях относящихся к началу ХХ века. Ограничимся уже процитированными источниками, тем более, что оценки Н.Н. Глубоковского вполне характерны для единодушной ему профессорской среды, равно как и высказывания епископа Антония Волынского выражают весь колорит антиавтономистских выступлений того времени. И вместе с тем отметим важность подобных мнений для нашей работы, поскольку они помогают нам полнее представить, ощутить ту атмосферу взаимного неприятия противоборствующих в академических дискуссиях сторон, которая являлась одной из главных проблем реформы высшей Духовной школы. Помимо административной стороны реформы, церковной общественностью активно обсуждался и вопрос постановки в Академиях ученого и учебного дела. В газетных и журнальных публикациях 1904-06 годов единодушно отмечается понижение образовательного уровня выпускников высшей Духовной школы и равнодушие большинства студентов к богословским наукам, что (Церковный вестник” охарактеризовал, как “научный пессимизм и атрофия любознательности”. Оценивая студенческие волнения 1905 года ректор Вифанской Семинарии протоиерей А.А. Беляев так отзывается о состоянии образования в Духовных школах: “Если юноши, не утратив естественной потребности знаний, бегут из аудитории, то это можно объяснить тем, что они не видят там света науки, что в профессорских поучениях не горит огонь… Как экономическая забастовка есть протест против неудовлетворения экономических требований, так “забастовка учебная есть протест против неудовлетворительного обучения”. Причину неудовлетворительного состояния учебного дела в академиях искали многие духовные журналы. Сама профессура на страницах церковной периодики стала задаваться вопросом: каким должен быть преподаватель высшей Духовной школы. Причина этому ясна ( в понижении интереса у студентов винили, в первую очередь, самих педагогов. С требованием восстановить утраченную связь учителя с учениками, объединив преподавательские и воспитательные функции, выступил профессор Петербургской Духовной Академии М.И. Орлов: “Профессор должен стать ближайшим учителем, старшим братом, учащим и воспитывающим своим примером, своим авторитетом… Ни к кому другому после родителей ученик так близко не стоит, как к своему профессору”. Все чаще в публикациях стало звучать требование применения новых приемов в общении со студентами ( на основе полного доверия к личности студента. Связь с учениками во многом определялась отношением к преподаваемой науке, поэтому среди причин равнодушного отношения преподавателя к студентам нередко называли его равнодушие к предмету. Последнее связывалось лагерем противников автономии, преимущественно “ревнителями”, с равнодушием вообще к Церкви: “Профессора преподают разные богословские дисциплины, как логические построения, но своим равнодушием к их внутреннему смыслу, своим житейским презрением к уставам Церкви постоянно доказывают, что сердце их не лежит к преподаваемой науке”. Из предпринятого нами обзора публикаций следует, что к началу движения за академическую реформу, большинство профессоров и студентов Академий всецело связывали улучшение и развитие высшей Духовной школы с автономией. Самостоятельность Академий, как непременное условие оживления богословской науки и пастырства, должна была быть узаконена, по мнению “автономистов”, немедленно новым Уставом Духовных Академий, пройти через все его главы и параграфы. В административном плане, автономия означала освобождение Школ от опеки правящего архиерея, самостоятельность академических органов управления, выборность ректора и инспектора, участие светских лиц в управлении Академией, а в учебном плане ( свободное от предписаний преподавание и развитие богословской науки. В данном случае проблемой стало полное неприятие профессорами старой формации требований “автономистов”, и нежелание последних пойти на уступки своим недавним учителям, что вносило в академические корпорации дрязги и неконструктивные препирательства, доходившие до “гнилых речей”. Надо заметить, что впоследствии, когда спало первое революционное напряжение в обществе, академическая профессура стала несколько терпимее к противоречиям в своей среде, но в то время, когда только отшумели дебаты Комиссии 1905 года, а Советы разрабатывали проекты академического Устава, противостояние и открытые споры вошли в академическую жизнь как некая неотъемлемая ее часть. 8. Проекты академического Устава,представленные Духовными Академиями Мы помним, что Определение Синода от 26 ноября 1905 года заканчивалось поручением Советам на основании принятых положений разработать до 1 февраля 1906 года проекты академического Устава. Во исполнение синодального распоряжения в каждой Академии были созданы специальные комиссии, которые работали в период с декабря 1905 по январь 1906 годов. Предложения по изменению действующего Устава обсуждались по главам, по отдельным параграфам, их редакция принималась большинством голосов комиссии, после чего сами проекты утверждались большинством голосов всего профессорского Совета. Таким образом, каждый проект представлял мнение основной массы преподавательского состава четырех Духовных Академий. Работа над проектами, обсуждение вариантов и предложений проходило в свободной, демократической обстановке, что проявилось в освещении мнения “меньшинства” ( “охранителей”. Интересным фактом является и привлечение к работе над проектом Устава академического студенчества. Совет Санкт-Петербургской Духовной Академии решил даже приложить к своему проекту список требований студентов. Четыре проекта, выработанные в Академиях, составили “Свод проектов Устава Православных Духовных Академий”, где они для удобства расположены в четырех столбцах с симметричным изложением по пунктам. Отдельно от “Свода проектов” были опубликованы проекты Московской и Санкт-Петербургской Академий с приложенными к ним объяснительными записками. Все это позволяет нам уточнить взгляд “автономистов” на некоторые предметы обсуждения и сравнить позиции каждой Академии. Заметим, что эти проекты активно использовались в работе Предсоборного Присутствия, о котором речь пойдет в следующей главе. В проектах постоянно прослеживается связь с Уставом 1869 года, который всегда вызывал симпатии большинства академической профессуры. По сравнению с Уставом 1884 года, Устав 1869 года, составленный в эпоху “великих реформ” 60-х годов XIX века и взявший за образец университетский Устав 1863 года, предоставлял частичные свободы в академическом управлении и научно-образовательной области: расширялась компетенция Совета, вводилось частичное самоуправление ( в вопросах выбора инспектора, выбора помощников ректора, замещения вакантных кафедр, ослаблялся контроль над Академиями местного архиерея, открывался широкий простор для научной работы в стенах Академий, студенты получали возможность специализироваться на любом предмете из курса светских и богословских наук. Устав 1869 года приблизил высшую Духовную школу к типу научно-исследовательского учреждения. Но если сравнивать Устав 1869 года с предложенными Святейшему Синоду академическими проектами Устава, то последние окажутся куда прогрессивнее первого. Предложенная Академиями программа реформирования Школы основывается на двух принципах: демократизация управления и децентрализация учебного процесса. Конечно же эта программа выражала настроения “автономистского” большинства академических корпораций. По большинству принципиальных пунктов Устава все четыре Академии выразили единодушие: “управление... сосредотачивается в Совете Академии”. По мнению корпораций, таким образом, Совет Академии должен был стать самоуправляющейся единицей. Кроме этого расширялся и состав самого Совета: если по действующему Уставу в Совет входили ректор, инспектор, ординарные и экстраординарные профессора, то проекты прибавили к составу еще приват-доцентов, а проект Московской Академии еще и профессоров, вышедших в отставку, но продолжавших чтение лекций. Интересную поправку в Устав относительно названия высшей Духовной школы внесла комиссия Совета Киевской Духовной Академии. В проекте Киевской Академии существующее название заменено на “Православная Богословская Академия”. Предлагая такую формулировку Совету Академии, члены комиссии мотивировали свой шаг тем, что “термин духовный имеет… смысл многоразличный, и потому задача и характер Академий им не определяется ясно”. Работая над пунктом Устава, касающимся роли правящего архиерея в жизни Академий, авторы трех проектов остановились на формуле 1869 года (“попечительное наблюдение”, вместо “начальственного наблюдения”, согласно действующему Уставу 1884 года. А в проекте Московской Духовной Академии пункты об отношении местного архиерея вообще были опущены, показывая тем самым, наверное, что для корпорации Московской Академии, участие архиерея в академической жизни представляется если не нежелательным, то по крайней мере не необходимым. Всеми проектами предлагалось ввести выборность ректорской должности, притом не только из лиц духовных, но и из светских ( из наличных и бывших профессоров Академии, имеющих степень доктора. Впервые определялись сроки исполнения должности ректора: от 3 до 5 лет. Самым демократичным в этом плане оказался проект Московской Академии, где ректор избирался всего на два года. Учебно-образовательная часть проектов полностью продолжала линию 1869 года: вводился принцип специализации, деление предметов по определениям и группам и углубленное изучение отдельных дисциплин. Проекты содержат предложения по увеличению числа светских наук и открытию новых кафедр. Со стороны Санкт-Петербургской Духовной Академии прозвучало требование предоставить регламентацию учебной части Устава на усмотрение каждой Академии, в соответствии “со сложившимися в ней историческими традициями и особенностями”. Звучат в проектах предложения принимать в Академии всех удовлетворительно окончивших средние учебные заведения и выделение богословских классов семинарии из общеобразовательных. В воспитательной части Устава проекты предлагали параграфы, предоставляющие различные права академическому студенчеству: вступать в брак, иметь свою организацию, свою студенческую библиотеку (по проекту Санкт-Петербургской, Казанской и Киевской Духовных Академий), своих представителей для сношения с профессорским Советом, право сходок и собраний. Сделанных набросков вполне достаточно, чтобы удостовериться в том, что академические проекты всецело стояли на “автономистских” позициях. И хотя в дальнейшем у профессорских корпораций еще будет возможность работать над Уставом (как, например, в 1917 году, когда Советы Академий по запросу Святейшего Синода давали отзывы о желательных изменениях в Уставе), проекты 1905–1906 годов, все же наиболее ярко и четко, нежели другие материалы, раскрывают программу академических “автономистов”. Мы видим, что представленные в Синод проекты не оставляли церковным властям никакой надежды на возвращение к жизни, по крайней мере с одобрения корпораций, положений Устава 1884 года. Все четыре профессорских комиссии в категорической форме отвергли главные основания дореформенной Академии: зависимость от правящего архиерея, принцип назначения членов администрации, полная подотчетность в научной деятельности вышестоящим инстанциям и т.п. Единодушие академических Советов создавало почти непреодолимую проблему для Синода. С одной стороны, Синод сам предложил корпорациям внести свои предложения по переустройству Школы и следовательно, как бы не неприемлемы были эти предложения, теперь необходимо было учитывать их при выработке нового Устава Академий. С другой ( большая часть начальствующих в Академиях лиц, ряд профессоров, иерархия твердо стояли на “охранительных” позициях, и с этим фактором даже “проавтономистски” настроенный обер-прокурор А.Д. Оболенский не мог не считаться. Выйти из этого положения Синоду помогло учрежденное к тому времени Предсоборное Присутствие, на суд которого и были переданы академические проекты Устава. Рассматривая в следующей главе работу V отдела Предсоборного Присутствия, занимавшегося вопросами реформы духовного образования и непосредственно реформой Духовных Академий, мы постараемся проследить, как на его заседаниях строилось обсуждение проектов академических Советов. Глава IV V отдел Предсоборного Присутствия Ш ирокие и разнообразные перемены в жизни русского государства, реформы, произведенные в государственном строе, и, особенно закон 17 апреля 1905 года о веротерпимости, дали сильный толчок к обсуждению назревших проблем в области устройства и деятельности Русской Православной Церкви. О необходимости преобразований в церковной области, которые были бы направлены к обеспечению свободы и самостоятельности Церкви заговорила вся Россия. Поэтому, когда в 1906 году митрополит Санкт-Петербургский Антоний (Вадковский) попытался через известный мартовский доклад Святейшего Синода довести до сведения Государя мысль о необходимости скорейшего созыва Поместного Собора, вся отечественная пресса буквально взорвалась публикациями, посвященными вопросам церковной реформы. С марта по май появилось свыше 200 статей, авторы которых в один голос поддерживали преобразовательные инициативы Синода. Даже отрицательная резолюция Императора не охладила пыл радетелей обновления церковной жизни. 1. Учреждение Предсоборного Присутствия Следствием общего настроения явилось Предложение Святейшему Синоду К. Победоносцева от 26 июля 1906 года за № 100, в котором тот, оценивая церковную ситуацию, указывал на необходимость заблаговременной подготовки Собора. В ответ на вынужденную инициативу обер-прокурора Святейший Синод указом от 27 июля 1905 года за № 8 поручил епархиальным епископам войти в суждение по вопросам касающимся реформы и предоставить свои соображения Синоду. Результатом предварительных работ в епархиях явились т.н. “Отзывы епархиальных архиереев по вопросу о церковной реформе”, которые в дальнейшем и послужили основой для обсуждений в Предсоборном Присутствии. Само же Предсоборное Присутствие было учреждено по предложению Синода 16 января 1906 года, после того, как Государь на аудиенции трех старших митрополитов все таки дал долгожданное согласие на подготовку Поместного Собора. Необходимость Предсоборного Присутствия была вызвана потребностью выработать необходимые для нормальной деятельности Собора определения о его составе, порядке прохождения заседаний, а также необходимостью привести в систему находящиеся в распоряжении Синода отзывы епархиальных архиереев. В качестве членов Присутствия государственными властями были приглашены: Митрополит Московский Владимир (Богоявленский) и Киевский Флавиан (Городецкий), архиепископы: Херсонский Димитрий (Ковальницкий), Литовский Никандр (Молчанов), Ярославский Иаков (Пятницкий), Финляндский Сергий (Страгородский), и епископы: Волынский Антоний (Храповицкий), Псковский Арсений (Стадницкий) и Могилевский Стефан (Архангельский). Протоиереи: профессор Санкт-Петербургского университета М. Горчаков, профессор Харьковского университета Т. Буткевич, профессор Киевского университета П. Светлов, ординарный профессор Киевской Духовной Академии Ф. Титов, настоятель посольской церкви в Берлине А. Мальцев и настоятель Санкт-Петербургской Вознесенской церкви А. Лебедев, профессоры Санкт-Петербургской Духовной Академии священник А. Рождественский, ординарный академик Академии Наук Е. Голубинский, ординарный профессор Санкт-Петербургской Духовной Академии Н. Глубоковский, ординарный профессор Санкт-Петербургской Духовной Академии И. Соколов, экстраординарный профессор Санкт-Петербургской Духовной Академии А. Бриллиантов, профессор Московской Духовной Академии и Московского университета В. Ключевский, профессора Киевской Духовной Академии В. Певницкий, В. Завитневич и С. Голубев, профессоры Казанской Духовной Академии И. Бердников, М. Машанов, В. Несмелов, Н. Ивановский, профессор Московской Духовной Академии Н. Заозерский, профессор Московского университета Н. Суворов. Согласно ходатайству митрополита Антония (Вадковского), который возглавил Предсоборное Присутствие, в число членов его включили также: генерал-лейтенанта А.А. Киреева, дворян Д. Хомыкова и Д. Самарина, профессор Киевского университета князя Е. Трубецкого и коллежского секретаря Н. Аксакова. И, наконец, уже в ходе работы в состав Особого Присутствия были включены: председатель училищного совета при Святейшем Синоде прот. П. Соколов, профессор Новороссийского университета А. Алмазов, профессор Юрьевского университета М. Красножен, профессор Харьковского университета М. Остроумов, профессор Киевской Духовной Академии К. Попов, профессор Московской Духовной Академии И. Попов, профессор В. Шеин, профессор Киевской Духовной Академии Дмитриевский, Н. Кузнецов, А. Пашков, А. Нейдгард, Н. Мансуров и епископ Сухумский Кирион (Садзагелов). Несмотря на столь представительный состав, общественность сразу же назвала Присутствие “бюрократически составленным совещанием, совсем не отвечающим жизненным потребностям настоящей минуты”. Критике подвергали сам подход к формированию состава Присутствия, участники которого были “вызваны, приглашены властью, а не избраны церковным обществом… и подобраны с тонким расчетом: перевес желанных мнений имеет обеспеченное большинство”. Таким образом, как мы видим Присутствию приходилось начинать работу в атмосфере недовольства, когда пресса заранее уже ставила на всю его деятельность “печать общественного отвержения”. Все это показывает, насколько остро воспринимался общественностью вопрос церковного переустройства и вместе с тем, насколько разнились подходы и взгляды у разных общественных слоев на возможные пути решения этого вопроса. Если для священноначалия и церковной интеллигенции сам этот вопрос виделся трудным, кропотливым, возможно, даже долгим, то для публики сама попытка предварительного рассмотрения церковных проблем на Присутствии казалась ловкой уловкой иерархии, предпринятой для того, чтобы “отвести внимание нетерпеливого общественного возбуждения”. 2. Студенческие требования Характеристика общественных настроений будет неполна, если мы не упомянем о событиях, происходивших накануне созыва Присутствия в Духовных школах. Революционный дух проникший в Академии еще в 1904 году, до сих пор владел академическим студенчеством и выражался порой в совершенно несвойственных для духовной среды формах. Например 20 января 1906 г., студентами Санкт-Петербургской Духовной Академии была организована сходка, на которой были приняты общие пожелания об изменениях в действующем Уставе. Пожелания студентов были представлены академическому правлению и в Учебный комитет при Святейшем Синоде.. Сказав о пользе общеобразовательных наук, студенты отметили, что в академическом курсе их не так уж много, что студенты не имеют вообще возможности познакомиться с выводами некоторых наук. Далее студенты писали: “Академия ( высшая богословская школа, а в ней нет Истории религии. Основной предмет в ней Священное Писание, а между тем в Академии нет Истории востока”. Ссылаясь на эти и другие недостатки, студенты требовали открытия новых кафедр. Кроме этого, в свои пожелания студенты включили и следующие требования: “Доступ в Академии должен быть открыт всем окончившим среднее учебное заведение без экзаменов (семинарист без различия разрядов)…Всякий студент имеет право жить по собственному выбору или в интернате, или в частной квартире. Студенчество во внутренней своей жизни всецело представляется самому себе, чем, естественно, исключается возможность инспекторского надзора и совершенно упраздняется должность проректора, из обязанностей которого воспитательные задачи исключаются”. Из имеющихся дел трудно сделать заключение, как в целом были встречены в Учебном Комитете пожелания, принятые на сходке студентов, но по одному пункту Комитет поспешил сделать демонстративную уступку. 3 марта 1906 года учебное ведомство обратилось в Совет Санкт-Петербургской Духовной Академии с предложением изменить Правила приема в Академию. Уже 14 марта Совет сообщает в Комитет о своем решении принимать в Академию всех выпускников семинарий окончивших их по 1-му и 2-му разрядам без вступительных экзаменов. Объяснение такой поспешной уступчивости дает газета “Колокол”, предположив в аналитической статье “По поводу семинарских событий”, что Учебный Комитет вынужден был отреагировать таким образом на события в российских семинариях: “В Черниговской семинарии выстрелом ранен инспектор. В Тамбовской семинарии искалечен ректор. В Пензе ректор убит наповал. В Тифлисе инспектор расстрелян. И еще бойкот экзаменов, беспорядки до омерзительного кощунства, взрывы бомб и петард.” Можно представить, насколько серьезным и в полном смысле слова жизненно важным представлялся в тот момент вопрос академической реформы. По всей видимости члены Присутствия имели возможность ознакомиться с требованиями студентов столичной Академии, по крайней мере, выступления профессоров Санкт-Петербургской школы перекликающиеся с требованиями их студентов, позволяют предположить, что они были известны широкому кругу лиц. 3. Круг вопросов, обсуждаемых на заседаниях V отдела Открытие Предсоборного Присутствия состоялось 8 марта 1906 года. В интересах максимальной успешности работ совещания его члены разбились на семь отделов. Наше внимание будет обращено на работу V отдела, заседавшего под председательством архиепископа Псковского Арсения (Стадницкого) и занимавшегося вопросом преобразования духовно-учебных заведений. Задачей отдела стала выработка мер, “в основу которых, ( по воспоминанию преосвященного Арсения, ( должны быть положены начала будущей реформы”. По сравнению с Комиссией 1905 года, в основу которой легли лишь пожелания профессоров и студентов, высказанные в октябре 1905 года, деятельность V отдела опиралась на “Отзывы” епархиальных архиереев, полученные Святейшим Синодом в январе 1906 года, а также на проекты академического Устава, разработанные специально созданными при каждой Академии Комиссиями и выразившие мнение большинства профессуры. Материалы V отдела, работа которого продлилась с 13 марта по 14 декабря 1906 года, помещены в 4-ом томе ”Журналов и протоколов Высочайше учрежденного Предсоборного Присутствия”. Непосредственное обсуждение реформы Духовных Академий началось с 14 заседания (09.05.1906). До этого в центре внимания был вопрос о состоянии средних и низших духовно-учебных заведений, о типе духовной школы, обсуждался проект отделения общеобразовательной школы от пастырской, чему и была посвящена половина деятельности V отдела. Вторая половина, с 14 по 30 заседания, предназначалась академической теме: из которых 4 заседания были посвящены организации академического управления, 6 заседаний ( учебному делу, 3 заседания ( правилам присуждения ученых степеней и приема в Академию и 2 заседания ( реорганизации Учебного Комитета. Учебно-научный статус Духовной Академии Обсуждение академической реформы в V отделе Предсоборного Присутствия имело необычное начало. На первом же заседании был поднят вопрос “быть или не быть” Духовным Академиям в России. Началось заседание с выступления профессора Киевского университета протоиерея П.Я. Светлова, который, исходя из того, что богословие читалось в светских учебных заведениях предложил провести реформу высшей Духовной школы в том смысле, чтобы ее превратить в богословский факультет при университете. В пользу своего проекта протоиерей П.Я. Светлов говорил: “наши Академии для блага Православной Церкви не только бесполезны, но и вредны. Они сузили богословскую мысль, совсем не пригодны к распространению религиозного образования в обществе, служат оплотом кастового обособления духовенства... Первою задачею рассадников высшего духовного образования должно служить наивозможно большее распространение в обществе богословских знаний, их общедоступность. Препятствием к осуществлению этой задачи служит как раз приурочение высшего духовного образования к школам академического типа”. Отец протоиерей указывал, что Академии оторваны от интересов общества, более того, “пугают и отталкивают сухостью, схоластичностью преподавания, а также кастовой замкнутостью своего общего строя”, в них нет свободы для богословского исследования, светские науки, вспомогательные для богословия, преподаются здесь крайне слабо. Таким образом, профессор поставил под сомнение само право Духовных Академий на существование. Обсуждая предложение докладчика, члены V отдела Предсоборного Присутствия заметили, что в рассматриваемое время, сами университеты переживают глубокий кризис, кроме того, само преподавание богословских дисциплин в светском учебном заведении, таким образом, как это делается в специальном духовном учебном заведении практически невозможно, в силу существующего критического подхода светской науки к предмету своего исследования. Заканчивая прения, участники заседаний в большинстве своем выступили за самостоятельное существование Духовных Академий. Развивая тему соотношения светского и духовного образования, а также определяя роль самой высшей Духовной школы, профессор Певницкий, заметил, что “задача и цель Академии состоит в том, чтобы доставлять высшее богословское образование в духе Православия для просвещенного служения Церкви на пастырском поприще”. Для достижения этих целей, ( по мысли профессора, ( в составе академического курса должны быть, главным образом, богословские науки. Поддерживая профессора Певницкого и возражая предложениям расширения круга светских наук изучаемых в высшей Духовной школе, проф. М. Остроумов посоветовал различать существо светского и духовного образования. По его мнению из светских наук вообще изучению в Академиях подлежат лишь те, которые касаются вопросов христианского богословия. На примере изложенных мнений мы можем представить себе, насколько разнообразным было видение членами Присутствия проблем академического образования. Не менее разнообразны и мнения архиереев, которые также рассматривались на заседаниях Присутствия. Впрочем, отзывы архиереев мало касаются конкретно академического образования, что не позволяет нам проанализировать отношение иерархии к ряду насущных вопросов высшего богословского образования, но имеющиеся суждения, по крайней мере помогают нам получить примерное представление об общем отношении епископата Русской Православной Церкви к богословскому образованию. Так, например, епископ Астраханский Георгий (Орлов), размышляя вообще о богословском образовании, предлагал разделить доселе совмещаемые в духовном образовании цели: профессиональную и общеобразовательную, с тем, чтобы приступить к созданию специального духовного образования, исключительно направленного на подготовку священнослужителей. А епископ Вологодский Алексий (Соболев), наоборот, пишет, что необходимо расшить сферы интересов богословского образования и включить в него светские науки, ему вторит и епископ Черниговский Антоний (Соколов). С опасением к идее расширения курса светских наук в Духовной школе отнесся митрополит Киевский Флавиан (Городецкий), полагавший, что увлечение светскими науками может послужить соблазном для молодых людей оставить путь к священству и уйти в область светских занятий. Комментируя высказывания архиереев, профессор Н.Н. Глубоковский призывал не бояться того, если кто то из студентов духовных учебных заведений предпочтет священству мирские заботы, “о них мы не можем сказать, что они не наши, ( говорил профессор на заседании Присутствия, ( что они потеряны для Церкви, ибо они служат ей же и на других жизненно важных путях”. Касаясь расширения курса светских наук, Н.Н. Глубоковский рекомендовал не противопоставлять их богословским дисциплинам, а учитывая их “соотносительную значимость в просветительной миссии”, соотносить, как равнодостойные. Таким образом члены Присутствия, с подачи протоиерея П.Я. Светлова, уже в начале своей работы, вынуждены были определить свое отношение к учебно-научному статусу высшей Духовной школы в системе образования России. Но не этот вопрос стал главным в общем списке проблем, обсуждавшихся на заседаниях V отдела, ( основное внимание было обращено вопросу реорганизации академического управления, если точнее, вопросу о том, кому должен принадлежать контроль над Академиями. Обсуждение административной части Устава прекрасно демонстрирует борьбу двух обозначившихся с начала заседаний V отдела идейных партий. Первая партия, включившая большинство членов Присутствия, явно противилась каким-либо серьезным нововведениям и склонялась более к действующему Уставу 1884 года. Здесь мы имеем в виду партию (охранителей(, сторонниками которой стали следующие члены V отдела: профессора Духовных Академий В.Ф. Певницкий, И.О. Бердников, С.Т. Голубев, Н.И. Ивановский, К.Д. Попов, И.И. Соколов, профессора университетов: Т.И. Буткевич, М.А. Остроумов, из белого духовенства: протоиереи К.И. Левитский, П.И. Соколов, А.П. Мальцев, из мирян Н.П. Аксаков. Стоит отметить, что некоторые из них ( протоиерей К.И. Левитский и протоиерей А.П. Мальцев были “безмолвными” сторонниками этой партии, участвуя только в голосовании и не высказываясь по различным вопросам. Наиболее ярко позиция представителей этой части членов Присутствия выражена в “программных” речах профессоров В.Ф. Певницкого (15 заседание) и И.С. Бердникова (16 заседание), в которых они предприняли попытку сузить те требования, которые были высказаны в четырех академических проектах, составленных в духе Временных Правил, и предложили вернуться к старому академическому Уставу 1884 года, допустив лишь самые минимальные уступки (увеличение прав академического Совета в некоторых учебно-воспитательных делах). Предложения “охранителей” нередко становились настолько категоричными, что представителям противоположной партии приходилось обличать их в желании уклониться от Временных Правил, на которые именно и должна была опираться работа V отдела Предсоборного Присутствия по указанию церковных властей. Вторую партию, партию меньшинства, составили защитники автономных начал в Академии. “Автономистов” здесь представляли следующие члены V отдела: из Московской Академии профессора И.В. Попов, Н.А. Заозерский, из Санкт-Петербургской Академии А.И. Бриллиантов, протоиерей А.П. Рождественский, В.С. Серебреников, из Казанской Академии, М.А. Машанов, В.Н. Несмелое, из Киевской Академии В.З. Завитневич и протоиерей Ф.И. Титов. Более умеренную группу представляли профессора Н.Н. Глубоковский, протоиерей П.Я. Светлов, И.Г. Троицкий и А.И. Алмазов. Таким образом, как и в Комиссии 1905 года, перед нами разворачивается противостояние двух идейных направлений выражаемых “охранителями” и “автономистами”. В этом случае противостояние выразилось в прениях относительно форм участия в жизни Академий епархиального архиерея и роли Советов в управлении Академиями. Обсуждение вопроса (о попечении архиерея( Обсуждение роли архиерейской власти в академической жизни, ярко выявило симпатии одной части членов Присутствия (“охранителей”) к Уставу 1884 года (начальственное наблюдение архиерея) и второй части (“автономистов”) к Уставу 1869 года (попечительное наблюдение). Вокруг формулировок этих двух Уставов, определяющих степень контроля Академии местным архиереем, и развернулись жаркие споры. Представители "охранительной" партии выступили с критикой четырех академических проектов, которые единодушно говорили, что “епархиальному преосвященному принадлежит попечительное наблюдение за Академиями” (гл.2, пар. 11) ( по мнению консервативно настроенной части Присутствия, эта формулировка являлась “хитроумной, неуловимой и несколько противоречивой”. “Епархиальному епископу, ( говорил на 16 заседании V отдела в защиту архиерейской власти профессор К.Д. Попов, ( предоставляется право приехать, если пожелает в Академию, походить, посидеть, послушать лекции и уехать домой. Для напоминания о существовании Академии ему посылаются журналы Совета и Правления... Не предоставляя почти никаких прав, проекты возлагают на него серьезные обязанности ( охранять права и преимущества Академий и ходатайствовать о награждении должностных лиц… Были недоразумения, но в общем начальственное наблюдение его над Академией не только не было тяжелым, но полезным и необходимым... Местный епископ выступал авторитетным ходатаем о нуждах ее, часто улаживал острые внутренние отношения академические, в его власти ректор и Совет всегда находили законную и сильную поддержку”. По мнению партии “автономистов”, архиерей, наоборот, был наделен громадными полномочиями, “открывающими широкий простор произволу(: он утверждает журналы академических Советов и Правления, “входит во все подробности управления,...удостоверяется в степени благоустройства Академии (Устав 1884, пар. 81, 94), наблюдает за направлением преподавания и воспитания (пар. 2), удаляет от должности всех служащих, кто стоит по званию ниже экстраординарного профессора (пар. 13), делает Совету смотря по надобности письменные предложения к исполнению” (пар. 15). В ответ на речь К.Д. Попова “автономисты” приводили примеры, доказывая явно ненормальное отношение архиерея к Академиям: “Он (архиерей) посещает Академию 2-3 раза в год и при этом видит ее с чисто внешней стороны... Следить лично за направлением преподавания он не может уже потому, что в его присутствии профессор всегда может прочесть безобидную лекцию, устранив из нее все то, что может возбуждать сомнения владыки. Нередко случается, что сведения об Академии доходят до преосвященного через лиц, не имеющих никакого к ней отношения. Таким образом, критике подлежало “начальственное наблюдение”, осуществляемое архиереем над Академиями согласно действующему Уставу. В защиту идеи освобождения Академий от архиерейского надзора говорилось, что “в Академиях обучаются люди из разных епархий, и едва ли с канонической точки зрения удобно подчинить их власти епархиального архиерея по месту Академии ... В Академиях преподается высшее богословское образование не для нужд одной епархии, а для всей Церкви ... Академия ( учреждение не епархиальное, а всероссийское”. В числе аргументов в поддержку идеи освобождения Академий от властной опеки архиерея, было и то, что преосвященный, часто не имеющий высшего духовного образования не компетентен в академических делах, особенно в области научной, что его вмешательство иногда бывает губительным для творческой деятельности профессуры. Указывалось и на то, что он принимает ошибочные решения, нарушающие ход академической жизни, не дает хода важнейшим делам, представленным Советом. Обладавшие наиболее крайними взглядами “автономисты” высказывались за полное уничтожение архиерейского контроля и подчинение Академии непосредственно Святейшему Синоду. Обсуждение вопроса автономии высшей Духовной школы Итак, мы видим, что вопрос об отношении архиерея к Академии с развитием дискуссии постепенно переходил в область проблемы автономного управления Академией. Представители партии “автономистов” говорили о том, что Совет профессоров, имея над собой сильную архиерейскую власть, сам был бессилен, что затрудняло его деятельность. Все они отстаивали высказанное единогласно четырьмя академическими проектами требование ( “управление Академии сосредотачивается в Совете Академии”. “Став центром, к которому будут сходиться все нити академической жизни и из которого будут исходить все распоряжения, имея во главе выборного, а следовательно и излюбленного ректора. Совет Академии, ( говорилось в проекте Киевской Академии, ( станет в глазах учащейся молодежи не только полноправной властью, но и высоким нравственным авторитетом”. Обсуждение вопроса о необходимости автономных начал в академическом управлении на 17 и 18 заседаниях еще более усилило разногласия между двумя партиями. Сторонники консервативной позиции воспринимали автономию как освобождение от всякой власти, как анархию, сопоставляя ее с результатами введенных не так давно Временных Правил, которые успокоения не принесли, а только еще больше “усилили сумятицу”. На это им отвечали, что если вся страна не успокоилась, то никакими “Правилами” нельзя успокоить и Академии. Опасения у “охранителей” вызывала возможность “партийных” раздоров внутри Советов ( в случае учреждения автономии Академий: “В Совете могут возникнуть протесты, несогласия, которые разделят членов его не только на большинство и меньшинство, но и на несколько фракций. В последнем случае деятельность Совета будет парализована, и сам Совет утратит свою авторитетность, качество голосов будет принесено в жертву количеству. Может получиться такое самостоятельное учреждение, которое будет проявлять, пожалуй, не самоуправление, а самоуправство... Где гарантии, что Совет не будет действовать произвольно?... Безответственность и раздор неминуемо приведут к падению Духовной школы”. Опасения также вызвал и возможный дуализм власти, который мог установиться в Академиях вследствие предполагаемого автономией усиления роли студентов в управлении, кроме этого, профессоров настораживала тенденция “автономистов” идти на поводу у студентов: “Каждая партия будет искать для себя сочувствие студентов. Я боюсь, ( писал профессор Харьковского университета М.А. Остроумов, ( как бы вместо правления Совета не получилось правление студентов”. Быть может, споры на заседаниях V отдела вокруг автономии Академии являются только всплеском на поверхности вод церковной жизни начала ХХ века. И столь разнящиеся взгляды на роль архиерея и вообще духовной власти в жизни богословской школы являются следствием уже утвердившегося в восприятии многих русских интеллигентных людей антагонизма самих понятий демократии и иерархичности. По крайней мере, на эту мысль наталкивает нас ожесточенная борьба поборников автономных начал управления Академиями с правом “начальственного наблюдения”, предоставляемого архиереям Уставом 1884 года, реанимацией которого активно занялось консервативное большинство членов Присутствия. Для “автономистов” было свойственно отождествлять Академии с высшими светскими учебными заведениями, и таким образом переносить на Академию все те требования, принципы, которыми руководствовались борцы за демократизацию университетов. “Охранители” же, напротив, представляли себе Академию духовным учебным заведением, построенном на принципе иерархичности, опирающемся на авторитет духовной власти. Итогом прений стало компромиссное решение. Большинством голосов, которые принадлежали консервативной партии, требование автономного управления было отвергнуто. Но, поскольку полностью игнорировать всеобщее стремление к автономии Духовных Академий на фоне развивавшегося в начале XX века мощного общественного движения за демократизацию всех сторон жизни было невозможно, то противники автономии были вынуждены пойти на компромисс, согласившись с “попечительным наблюдением” над Академиями епархиального архиерея, то есть приняв формулировку Устава 1869 года (гл. 1, пар. 3). Рассмотрение вопроса о занятии должностей и присуждения ученых степеней Противостояние “охранителей” и “автономистов” проявилось и при обсуждении вопроса, касающегося состава академического Совета, а именно допущения в Совет доцентов и исполняющих должность доцентов, т.е. младших преподавателей. “Охранители” соглашались принять доцентов в состав Совета “с правом голоса, но не ранее 5 лет по получении магистерской степени”. Немалую роль здесь сыграло корпоративное самосознание старых профессоров. Представители противоположного течения были за полное допущение доцентов без всяких ограничений, более того, даже высказывались за допуск в Советы исполняющих должность доцентов (например: профессора Попов И.В., Рождественский А.П.), то есть последовательно проводили принцип демократизации академического управления. Наиболее остро был поставлен вопрос об обязательности сана для ректора, ставший, поистине, камнем преткновения в ходе работы первой Комиссии 1905 года. “Автономисты” высказалась за “предпочтение в должности ректора лиц светских”, что обезопасило бы, по их мнению, Академию от давления местного епископа: “светский ректор не обязан принимать к руководству указания и желания епархиального преосвященного, а духовный ректор, по своей пастырской совести, не может поставить себя так независимо”.Для “автономистов” был важен сам принцип участия мирян в академическом управлении, в частности, в замещении должности ректора. Для них это являлось одним из важнейших пунктов программы реорганизации академического строя. Партия “охранителей” считала духовный сан обязательным для ректора, так как Академия не светское, а духовное учебное заведение. Споры приняли более острый характер с того момента, когда в заседаниях начали принимать участие представители от Святейшего Синода ( архиепископ Сергий и архиепископ Арсений, которые полностью отвергли возможность для светского лица замещать ректорскую должность В результате под давлением иерархов профессора были вынуждены пойти на компромиссное решение, вошедшее впоследствии во Временные Правила для Академий: в случае затруднения найти лицо в духовном сане разрешить светскому лицу занять должность ректора, но лишь временно, не более, чем на 6 месяцев. Отчасти к вопросу о статусе Академий можно отнести дискуссию о том, кому должно принадлежать право присуждения богословских ученых степеней ( Синоду или Советам Академий, то есть дискуссию о централизации или децентрализации Академий в научной области, которая развернулась на 27 заседании V отдела. Обсуждение этого вопроса волновало каждого из представителей академического ученого мира. С одной стороны, ученая степень ( это символ признания научных заслуг, с другой стороны, это право на определенное должностное положение в профессорско-преподавательской корпорации Духовной Академии. В своей ученой практике многим из присутствовавших в работе V отдела профессорам при получении ученой степени пришлось столкнуться с массой трудностей, исходящих от вышестоящих инстанций (Святейшего Синода и Учебного Комитета). Например, весьма характерно дело активного участника заседаний протоиерея Т.И. Буткевича о присуждении ему докторской степени, которое растянулось на 10 лет. Неудивительно, что большинством участников обсуждения было поддержано требование предоставления академическим Советам права окончательного утверждения в ученых степенях доктора и магистра богословия, а к функциям Святейшего Синода отнесено наблюдение за православным характером учено-богословских сочинений. “Ученая богословская диссертация, ( говорилось в проекте Киевской Духовной Академии, ( есть лишь опыт искания истины частным лицом, поэтому она требует, с одной стороны, полной свободы исследования, с другой стороны, полного уважения и терпимости ко всякому мнению…Недоверие к Академии, как к рассаднику богословской науки, может приводить последнюю в состояние застоя и не позволит ей выйти на путь широкого свободно-объективного исследования”. “Если Синод ( единственный ценитель достоинства ученых богословских трудов, то вопрос ( кто сейчас в Синоде читает диссертации, ( вопрошал профессор А.И. Алмазов, ( большею частью посторонние архиереи, нередко мало призванные к ученой практике, или члены Учебного Комитета, занятые другими делами, они держат на своем просмотре книгу скорее для соблюдения формы, порою более года, а затем для очищения совести напишут отзыв всего в несколько строк ( вот и вся их ученая оценка”. Что касается Учебного Комитета, то по отзыву профессора Н.Н. Глубоковского, это было “пагубное ярмо для академической науки... Диссертации, прошедшие множество “уставных” чистилищ, задерживались целыми годами в канцеляриях, и иногда пропадали бесследно, другие прямо браковались за еретичество, а через немного лет награждались магистерским достоинством церковной “учительности”(. Таким образом, вопрос о цензорских функциях Академии, о свободе богословской науки в некотором смысле объединил сторонников противоположных идейных партий, благодаря чему наконец стало возможно принятие решения абсолютным большинством голосов. Не так развивались события при обсуждении круга вопросов, связанных с постановкой учебно-образовательного дела в высшей Духовной школе, тогда члены V отдела резко разделились по признаку сторонников Устава 1884 года (“охранителей”) и его противников (“автономистов”). Учебно-образовательная сторона реформы Обсуждение учебно-образовательной реформы, продолжавшееся с 20 по 25 заседания, началось с беспощадной критики Устава 1884 года. Профессора свидетельствовали о “бесспорном понижении студенческого научного уровня и в смысле основательности знаний и со стороны мыслительной продуктивности”, как печальных последствиях существующей постановки образования. Корнем зла всеми одинаково признавалась многопредметность академического курса, которая являлась причиной постоянной перенагруженности студентов учебным материалом, следствием чего было поверхностное, а не основательное изучение наук. Яркой иллюстрацией этому стало восклицание профессора Ф.И. Титова: “...Я не знаю учебного заведения, где изучалась такая масса предметов... Нас заела многопредметность”. “Студент Академии, ( заявлял профессор В.И. Несмелов, ( если добросовестно относится к своему делу, является настоящим мучеником” Таким образом, на повестку дня был поставлен вопрос многопредметности и вытекающие из него вопросы о месте светских дисциплин в системе богословского образования, о необходимости специализации, о распределении предметов по группам и об их разумной комбинации. Полемика, развернувшаяся при обсуждении группы этих вопросов представляла из себя научно-профессиональные, и, даже, внутрикорпоративные споры, которые хотя и являлись отголоском идейной борьбы, но по сравнению с противостоянием в вопросах академического управления, где определяющими были иерархический и демократический факторы, имела иной характер. В ее основе лежали различные концепции высшего богословского образования. При обсуждении учебно-образовательных вопросов каждый из представителей противоборствующих партий, как истинный специалист своего дела, имел собственное видение духовного образования. Отсюда множественность самых разнообразных предложений, поступивших на обсуждение от членов Присутствия относительно учебно-образовательной реформы, из-за чего порой невозможно было найти какое-либо компромиссное решение. Обсуждение проблемы многопредметности выявило два крайних противоположных мнения: либо уничтожить светские науки в академическом курсе, либо усилить их изучение и разделить весь курс наук на отделения и группы. Большая часть членов V отдела, в число которых входила вся группа “автономистов”, были активными защитниками светских дисциплин в системе высшего духовного образования. В прениях они не просто отстаивали их право на существование, но и повышение их уровня, увеличение числа светских кафедр и даже учреждение специальных ученых степеней по светским предметам в Академиях. Свои мнения они подтверждали научным интересом ( идеей “вспомогательного значения” для богословской науки светских предметов, которые необходимы для “всесторонности, полноты и жизненности самого богословия”. Требование учредить степени магистра и доктора по светским наукам, было изложено на 21 заседании профессорами А.П. Рождественским и В.С. Серебрениковым. Предложение это не подразумевало какой-либо выгоды для богословской науки, а имело ввиду, скорее, продвижение по академической службе преподавателей светских дисциплин: “В настоящее время, когда Академии присуждают ученые степени лишь за сочинения на темы богословского характера, наставники небогословских наук находятся в ненормальном положении. Чтобы написать богословскую диссертацию и через это получить право на профессуру, они должны на более или менее продолжительное время оставлять свою специальность и заниматься разработкою вопроса, который прямого отношения к ней не имеет”. Это мнение вызвало немалые опасения у большинства членов: “Тогда Академии будут производить не столько богословов, сколько философов, гражданских историков, словесников… Не будет ли этим внесен роковой разлад в самое существо духовно-академического служения”. Столь радикальное предложение, родившееся в недрах партии “автономистов” стало еще одним свидетельством все больее утверждающейся у ряда профессоров тенденции преувеличивать значение светских наук в Академии, возводить их в разряд самостоятельных, опуская служебную, вспомогательную их функцию для богословской науки. В некоторой степени это характеризует обмирщение духовного образования в начале ХХ века. Другое мнение относительно вопроса многопредметности выражали представители консервативной партии, профессора И.С Бердников, Т.Н. Буткевич, В.Ф. Певницкий, К.Д. Попов, Н.П. Аксаков, которые считали, что в многопредметности академического курса виноваты именно светские науки, которые “не всегда содействуют богословскому образованию... идут даже вразрез ему… Студенты ими увлекаются, а про богословие забывают”. Предметы эти признавались ораторами ненужными. Профессор К.Д. Попов, например назвал их “пережитком академического Устава 1814 года”. Поэтому в качестве решения проблемы многопредметности предлагалось полностью устранить из академического курса светские дисциплины, или же, в крайнем случае ( вынести их в разряд необязательных. Между тем “автономисты” указывали на важность светских дисциплин для подготовки преподавателей в средние и низшие духовно-учебные заведения. Так, В.С. Серебреников, оправдывая необходимость “основ высшей математики и физики” в Академии, опирался именно на идею подготовки учителей по этому предмету для семинарий. Проблема осложнялась тем, что дело подготовки преподавателей по светским предметам было возведено Уставами 1869 и 1884 годов в разряд неотъемлемых задач высшей Духовной школы. С целью освободить Академии от этой двойственности ее задач профессором Н.Н. Глубоковским было предложено отдельно создать педагогический институт при одной из Академий, который бы готовил педагогов для духовно-учебных заведений. Защищая необходимость существования в Академиях светских дисциплин, “автономисты” опирались на идею “универсализма” духовного образования, важности всесторонней образованности академических выпускников, и в связи с этим ( равенства богословских и светских знаний, то есть отстаивали тип гуманитарно-богословской школы. Например, И.В. Попов, защищая изучение светской литературы, говорил на одном из первых заседаний: “Широкое знание литературы необходимо для юноши, готовящегося к пастырскому служению, потому что только литература знакомит его с жизнью, с общественными течениями и психологией современного человека, и эти знания необходимы для пастырского воздействия на общество” Также четко прозвучало требование учреждения кафедры обществоведения “для знакомства с устройством гражданского общества, его правами и законами” в проекте Устава Московской Духовной Академии: “Каждый пастырь в интересах духовно-нравственного воздействия на свою паству, обязан создать себе определенный, основанный на христианском учении взгляд на явления общественной жизни(. Решение проблемы соотнесения светских наук и духовного образования профессорам А.П. Рождественскому и Н.Н. Глубоковскому виделось в предложенном проекте на 20 и 21 заседаниях Отдела ( сформировать духовное учреждение наподобие Академии Наук, где все светские знания получали бы христианское освещение. Проект этот не был новым в академической среде, ранее об этом на страницах “Богословского вестника” размышлял С.С. Глаголев, а также С.Н. Булгаков. Обсуждение проблемы многопредметности разделило членов Присутствия на три противоборствующих стороны. Дискуссия развернулась вокруг вопросов разделения предметов на отделения и введения в систему духовного образования специализации. Первая группа ( самая малочисленная состояла из тех же сторонников устранения светских наук. Ее представители, опираясь на принцип количественного метода в усвоении богословия, высказывались, за полное изучение курса всех богословских наук, за “неделимость богословского знания”, а для устранения многопредметности предлагала лишь специализацию в светских науках. вынесенных ими же в разряд необязательных. Несостоятельность этого проекта доказал опыт Устава 1884 года, выделивший 19 обязательных для изучения богословских наук (пар. 100), но сокративший рамки их освещения. Бесплодность “количественного” подхода к богословскому знанию проявилась в том, что студенты не в силах были “объединить предметы в чем-нибудь конкретном, придающем живой и осязательный смысл их работе”, неизбежным следствием чего были “поверхностное многознайство или малознайство, слабость вдумчивости, смелость невежества”. Позиция двух других из спорящих сторон может быть выражена словами профессора А.И. Алмазова: “Лучше изучить немного, но основательно, чем много, но поверхностно”. Решение вопроса многопредметности обе стороны видели во введении специализации в учебный процесс, которая, разделив все предметы на группы, позволила бы сосредоточить внимание студента на любимом предмете, способствовала бы повышению научного интереса всего академического студенчества. Разделение же поборников специализации произошло при обсуждении двух проектов Устава в части, касающейся способов разделения и группировки предметов при специализации. Наиболее яркое воплощение идеи специализации было достигнуто Уставом 1869 года, который выделил 6 обязательных предметов, из которых богословских было только 2 ( Священное Писание и Основное богословие (пар. 111), остальные же распределил по 3 отделениям, притом в одно отделение попадали науки, ничем между собой не связанные. Так, например, в церковно-практическом отделении находились вместе История проповедничества, Церковное право, Теория словесности, Церковная археология (пар. 114). Теперь же на заседании V отдела Предсоборного Присутствия рассматривались новые предложения относительно способов воплощения принципа специализации. Каждый проект предлагал обязательно свою, не похожую на другие систему распределения предметов (разные комбинации и перегруппировки наук, разное количество отделений и групп, разное время начала специализации). Многочисленные предложения и проекты не позволили членам Присутствия прийти к какому либо единомыслию, не получилось и найти компромиссный путь решения вопроса. Спорящие стороны обвиняли друг друга в неудачной комбинации наук, помещении разнородных предметов в одно отделение, в разрыве связи между богословскими науками. На фоне взаимного непонимания выступление профессора И.Г. Троицкого, который предложил предоставить академическим Советам право самостоятельного решения этого вопроса выглядело единственно разумным и приемлемым: “Разногласия между Академиями по поводу выбора предметов... лежат отчасти в истории самих Академий, которые по своим географическим и этнографическим условиям могут иметь особые ученые цели. Выработать особый униформ для всех едва ли целесообразно”. В том случае мы имеем возможность наблюдать некоторое единодушие и “охранителей” и “автономистов”, хотя расширение прав академических Советов явно противоречило духу отстаиваемого первыми Устава 1884 года. Что же до “автономистов”, то такое решение вопроса их вполне устраивало, тем более что оно перекликалось, с подобными “децентрализационными” стремлениями светских научных кругов в отношении университетов. Воспитательные функции Духовной Академии Следующей и последней проблемой, связанной с реформированием академического строя, обсуждение которой на заседаниях V отдела Предсоборного Присутствия также вызвало резкую полемику между “консерваторами” и “автономистами”, явился вопрос о воспитательных функциях высшей Духовной школы. С предложением обсудить существующее положение студента Академии выступили “автономисты”. По их мнению необходимо было немедленно предоставить студентам право самим составлять правила студенческой жизни, иметь студенческую организацию, институт выборных старост для официальных сношений с Советом. Мнение “автономистов”, основанное на том, что студенты “взрослые люди и не нуждаются в опеке”, встретило сопротивление у консервативной партии и было расценено, как потакание революционным настроениям. “В университетах, ( заявлял прот. Т.И. Буткевич, ( студенческие кружки имеют одно политическое значение. Они крайне вредны и тормозят науку, в них складывается враждебное отношение к Церкви Православной... Это центры нездоровой студенческой автономии, которые с их безобразной шумихой... направляют к развалу Академии”. При этом, однако отец протоиерей соглашался с тем, что в Духовной школе “есть ученье.., но нет воспитания”. Между тем, когда радикально настроенная часть “автономистов” выступила с предложением полной отмены инспекторского надзора над студентами, “охранители” устроили им настоящую обструкцию. Предложения первых имело свои причины, являлось по сути следствием всевозможных притеснений академических инспекторов, носивших часто мелочно-унизительный характер, что наносило непоправимый урон внутренней академической жизни (например: требование брать у инспектора разрешение на послеобеденные прогулки, отмечаться в специальном табеле для выхода из стен Академии, дышать в лицо инспектора, чтобы тот мог убедиться в трезвости студента, денежные штрафы и лишения стипендий за проступки, шпионство и обыски). Кроме этого, профессора выражали общее мнение студентов всех четырех Духовных Академий, в петициях которых на одном из первых мест стоит требование уничтожения должности инспектора. Противники инспекторского поста в один голос говорили: “Никто так не скомпрометировал себя и так не осрамил, как именно инспектора Духовных Академий”. Суждения эти подтверждались тем, что лица, занимавшимпаек54ие инспекторское место, как правило своими качествами никоим образом не соответствовали своему положению и роли в жизни студентов и Духовной школы, представлялись порой “сплошным курьезом” и при этом постоянно перемещались с места на место. Например в Московской Академии за 20 лет (1885–1905) сменилось 13 инспекторов, из них 7 вынуждены были оставить свою должность со скандалом. “Перечитайте многочисленные очерки гимназической жизни и деятельности там инспекции, прибавьте сюда изрядную дозу религиозного лицемерия и ханжества, представьте, что вся эта милая система применяется к взрослым людям в возрасте обычно от 21 до 24 лет и более”, ( предлагал профессор П.В. Тихомиров. Живописуя ситуацию в Академиях подобными красками, “автономисты” на 28 заседании V Отдела предложили опустить в Уставе подробные параграфы о посещении студентами богослужения, о постах, о говениях: “Зачем говорить в Уставе о соблюдении постов, когда это общехристианское правило”. Консервативная часть членов Присутствия, наоборот, отстаивала подробную регламентацию, по их мнению “опущение подробных правил ... будет понято, как прикрытое дозволение не исполнять их”. В результате прений проект ослабления инспекторской власти был отвергнут “консервативным” большинством членов V отдела, равно, как и проект выборов инспектора академическим Советом. Таким образом, закончившиеся 15 декабря заседания Предсоборного Присутствия явились новым шагом в деле разработки академических вопросов. Впервые стало реальным столь открытое коллективное и подробное обсуждение академической реформы. Впервые вместе собрались не только представители Академий, но и специалисты светской высшей школы, что позволило V отделу всесторонне рассмотреть назревшие проблемы духовного образования. И хотя в результате деятельности Присутствия Академии не получили готовых, выраженных в документах и правовых положениях новых определений, регламентирующих их жизнь, проделанная работа имела большую пользу. “Журналы и протоколы заседаний” V отдела составили основную базу для дальнейшего рассмотрения вопроса реформы и широко использовались в работе Комиссий 1909, 1911 и 1917 годов. 4. Обсуждение проблем академической реформы в прессе Заседания V отдела на общем фоне обсуждаемых в Предсоборном Присутствии вопросов церковной жизни практически не вызвали особого подъема интереса светской и церковной прессы к проблемам высшего духовного образования. Впрочем, это не означает, что в периодической печати перестали появляться публикации, посвященные академическим преобразованиям. Просто статьи, помещаемые на страницах российских журналов и газет во время заседаний Присутствия и в непосредственной близости по времени к их окончанию не имели прямого отношения к самим заседаниям V отдела, хотя и перекликались с поднимаемыми на них вопросами. Пресса всего лишь продолжала начатое в 1903–1904 гг. обсуждение состояния Духовной школы России. В центре внимания, как и прежде, был академический Устав, его учебно-ученая и воспитательная стороны. Но по настоящему животрепещущими стали вопросы внутреннего и внешнего управления Духовными Академиями, которые по сравнению с проблемами в сфере учебной или воспитательной, получили более широкое обсуждение на страницах духовной периодики и наиболее ярко продемонстрировали полярность взглядов среди духовных журналов. Отдельно на страницах газет и журналов (особенно духовных) обсуждалась проблема автономии. Вопрос автономии высшей Духовной школы стал, поистине, камнем преткновения, о который разбивалось единство общественного церковного мнения. Но самые горячие споры в духовной прессе вызвал вопрос выборности ректора, и, следовательно, вопрос о правах светских лиц на участие в управлении Духовными Академиями. Полемика развернулась между журналом “Вера и Церковь” и “Православным собеседником”, редакция которого в последнем номере за 1905 год поместила статью профессора Казанской Духовной Академии В.И. Несмелова “Несколько страниц из жизни высшей Духовной школы”. Автор статьи, выражая мнение большинства своих коллег ( профессоров Духовной школы, отстаивая необходимость выборов ректора, указывал на то, что только выборный ректор может стать действительно авторитетным и независимым в глазах всей корпорации лицом, “потому что авторитетность… покоится только на чувстве уважения, а этого чувства уважения, разумеется, нельзя создать никакими административными указами”. Размышления профессора Несмелова, выраженные им в статье “К вопросу о реформе Духовных Академий”, вызвали немалые опасения у автора “Веры и Церкви”: “При выборной системе назначения ректора весьма возможны случаи выбора лиц, не стоящих на высоте своего положения, а только умеющих угодить большинству выборщиков. При выборах очень часто бывают разногласия во взглядах, симпатиях и антипатиях избирателей, и, как следствие их взаимный раздор и неудовольствие. В этом случае избранный большинством корпорации является сторонником партии. Ректор же “со стороны” очень легко и удобно может поставить себя вне партий и вести дела строго”. Дебаты о способе занятия ректорской должности продолжились спорами вокруг кандидатур на пост ректора. Мы уже замечали, что сложившееся привилегированное положение монашествующих в системе духовного образования России: преимущественное право занятия руководящих постов в управлении Академии, легкость продвижения по службе, оставалось всегда больным местом для остальной преподавательской академической коллегии. Теперь же обсуждение этого вопроса из профессорских дневников и личной переписки переместилось на страницы периодической печати (Например: статья “Несправедливая привилегия” в “Церковном голосе”) Как правило, такие материалы помещались на первой полосе журнала, что должно было свидетельствовать о том значении, которое придавалось этой проблеме. Бурю негодования у профессуры вызвала Третья докладная записка Святейшему Синоду епископа Волынского Антония, в которой преосвященный владыка обвиняет либеральных “профессоров-автономистов” в стремлении удалить духовных лиц из Академии. С резким по тону опровержением тезисов записки и защитой права мирян на участие в делах академического управления выступил профессор Киевской академии В.П. Рыбинский. В своей статье “Из академической жизни”, помещенной в "Трудах Киевской Духовной Академии” он, указывая, что обвинения епископа Антония не основываются ни на каких фактах и что сам обвинитель стоит “уже давно вдали от академической жизни”, автор обосновывает необходимость выборного порядка избрания ректоров с участием кандидатов и от мирян: “Если же круг подлежащих выбору лиц ограничить имеющими духовный сан или желающими его принять, то выбор будет затруднен до крайности. Можно опасаться, что на практике придется тогда нередко жертвовать в пользу сана авторитетом личности”. Комментируя характеристику, данную епископом Антонием факту уклонения профессоров от принятия сана, как “уклонение от знамени Христа по любви к миру, по равнодушию к святой вере”, профессор Рыбинский называет мысли синодального докладчика проявлением “нехристианского духа нетерпимости”. “Под знаменем Христа, мы думаем, ( размышлял В.П. Рыбинский, ( стоят не одни только монахи и священники, но и все православные христиане... И миряне суть полноправные члены Христовой Церкви.., и они могут обладать теми качествами, которые украшают лиц монашествующих”. Спор профессора Рыбинского с преосвященным Антонием следует рассматривать на фоне той дискуссии вокруг вопроса о правах мирян в Церкви, который развернулся в начале XX века в связи с чаяниями скорого созыва Всероссийского Поместного Собора. Вопрос об участии мирян в академическом управлении, таким образом, стал естественным развитием вопроса о праве участия мирян в церковном управлении, обсуждавшегося во всевозможных церковных комиссиях, в том числе и на заседаниях Предсоборного Присутствии. Следующая проблема, рассмотрению которой духовные журналы так же уделили большое внимание, заключалась в противоречивом отношении церковных деятелей к постановке внешнего контроля над Академиями, который осуществлялся Учебным Комитетом при Священном Синоде. Зачинателем обсуждения самого вопроса стал журнал Московской Духовной Академии “Богословский вестник”, напечатавший в 1905 статью анонимного автора “Ревизии духовно-учебных заведений”, в которой предлагалось выделить ревизию учебного дела от остальной области ревизорского ведения и предоставить ее людям “науки и школьной практики, но никак не чиновникам”. Такое внимание нашего академического журнала к этому вопросу объясняется живыми воспоминаниями о прошедшей в 1895 году “нечаевской” ревизии Академии, особенность которой заключалась в том, что остальные три Академии не подвергались ревизиям более чем полстолетия. Первый отклик на публикацию в “Богословском вестнике” появился в “Церковных ведомостях”, в 1906 году, в статье “Неудачный проект”: “Ревизору совсем не требуется быть специалистом.., его дело оценить метод преподавания, а не степень знания самого учителя. Опыт ревизора, видевшего по каждому предмету ряд преподавателей с разными приемами, даст возможность ему объективно судить...”. Полемика вокруг роли Учебного Комитета в жизни Академии достигла апогея к 1909 году, как раз ко времени начала работы Комиссии 1909 года. Комитет критиковали одинаково и сторонники, и противники автономии, его обвиняли в бюрократизме, когда простые чиновники, находясь в прямой зависимости одновременно от Святейшего Синода и обер-прокурора, являлись академическими судьями. Старая система ревизий также представлялась неудовлетворительной. Для противников автономии проблема ревизорского контроля была особо существенна ввиду стремления большинства профессуры к свободе Академии от всякого давления из вне. Толчком же к развитию нового витка споров послужили появившиеся в 1907–1909 годах в печати четыре работы, имеющиеся в собрании нашей академической библиотеки, посвященные Учебному Комитету и ревизионному делу: в 1907 году была напечатана книга профессора Санкт-Петербургской Духовной Академии Н.Н. Глубоковского “По вопросам Духовной школы”, в ответ в 1908 году член Учебного Комитета Д.И. Тихомиров опубликовал свою работу “Об Учебном Комитете и о ревизиях духовно-учебных заведений”, в полемике с последним, в том же году, Н.Н Глубоковский издает книгу “Своеобразная защита Учебного Комитета”, которая вызывает негодование у Д.И. Тихомирова, уже в 1909 году издавшего “Учебный комитет при Святейшем Синоде и его критики”. Рассмотрение этих книг могло бы доставить нам обильную пищу для размышлений о роли Учебного Комитета в развитии духовного образования начала ХХ века, но поскольку наша работа имеет более узкую направленность, то мы станем оценивать их лишь со стороны, касательной высшей Духовной школы. Полемика проф. Глубоковского и сотрудника Комитета Тихомирова выявляет все те недоуменные вопросы, которые обращала ученая академическая братия к православному учебному ведомству. Д.И. Тихомиров, защищая Учебный Комитет и самого себя от критики Н.Н. Глубоковского, суммирует в одной из работ все обвинения в адрес своего учреждения, это: а) претенциозное отношение Учебного Комитета и его членов к богословской науке и ее представителям, б) небрежность членов-ревизоров Учебного Комитета в производстве ревизий духовно-учебных заведений, в) индифферентность к запросам педагогических корпораций и крайнее стеснение их инициативы, г) недостаточно корректные приемы при введении учебных производств, д) неудовлетворительное составление учебных программ, е) беспорядочность в назначениях на преподавательские должности, ж) покровительство монахам ( администраторам, з) неспособность разрабатывать серьезные дела в роде духовно-учебной реформы. Рассматривая каждый пункт приведенных обвинений, Д.И. Тихомиров достаточно обоснованно опровергает их один за другим, но общественное мнение не принимает его объяснений и продолжает винить во всех бедах Учебный Комитет. В числе прочих предложений, касающихся преобразований своего ведомства, Д.И. Тихомиров, предлагает предоставить Комитету большую самостоятельность, с сохранением системы ревизионного дела, что вызывало отрицательную реакцию большинства из церковных периодических изданий, только лишь “Церковные ведомости” отозвались на его предложения и публикации положительной рецензией. Зато работы Н.Н. Глубоковского всеми были восприняты, как голос правды. Что касается фактических предложений профессора, то общий их смысл можно свести к следующим пунктам: устранение в Учебном Комитете лишних дел и передача их “на места”, строгое разделение дел на административные и учебно-педагогические, введение принципа ответственности каждого ревизора, допущение к ревизии только специалистов. Отношение к ревизиям высказали практически все духовные периодические издания. Появляется даже предложение вообще упразднить институт ревизоров и более того Учебного Комитета, как ненужного посредника между Академиями и Святейшим Синодом. Из противоположного лагеря ( лагеря противников автономии, ( раздавались голоса в пользу формирования Учебного Комитета только от лиц в духовном сане, “иначе, ( говорилось в прессе, ( на Духовную школу простирает свое влияние мирской элемент”. Третьи предлагали включить в состав Комитета одинаковое число и духовных и светских лиц. Среди прочих упреков, раздающихся в адрес Учебного Комитета было и то, что именно он повинен в “упадке богословской науки в Духовных Академиях и в разложении Духовных Академий”. Впрочем, часто виной тому выставляли и саму внутреннюю атмосферу Духовной школы, ”точнее говоря ( профессоров Академий”. Об учебно-образовательной стороне реформы в прессе, действительно, говорилось много. Единодушно было отмечено понижение образовательного уровня выпускников, равнодушие большинства студентов к богословским наукам, иными словами ( “научный пессимизм и атрофия любознательности”, ярким показателем чего являлись полупустые аудитории. Кроме этого, немало публикаций было посвящено статусу высшей Духовной школы и вообще принципам богословского образования. Некоторые авторы высказывали мысль, что существование науки при двойственности целей Академии (давать образование и готовить преподавателей для средних духовно-учебных заведений) невозможно. Раздавались голоса в защиту отделения научных целей от педагогических путем создания особого научного учреждения, например, Академии богословских наук, где бы занятия со студентами не отвлекали от научной работы. Оживленная полемика в прессе возникла и вокруг другого проекта, о котором мы уже говорили в нашей работе ( проекта профессора Киевского университета протоиерея П.Я. Светлова, который, выступив на страницах “Церковного голоса” со статьей “Почему Духовные Академии должны быть заменены богословскими факультетами”, предложил образовать богословские факультеты при светских университетах. По мысли профессора, это помогло бы создать самые благоприятные условия для творческой научной богословской деятельности. В пользу полного перенесения богословия в университеты сторонниками протоиерея П. Светлова говорилось и то, что “университетская атмосфера выведет богословскую науку из ее академической замкнутости и поставит в ближайшее соседство с остальным научным миром. Университетская среда даст представителям богословского знания все научные средства для лучшей постановки богословской дисциплины”, “иначе при одних Академиях богословие рискует сделаться конфессиональным”. Опубликованные суждения отца протоиерея вызвали массу откликов в духовной прессе, большей частью отрицательных. Предложения профессора выглядели особенно странно на фоне того, что в январе 1906 года Комиссия светских профессоров по пересмотру Устава университетов высказалась за прекращение чтения в высшей светской школе лекций по богословию. Но возражая против идеи интеграции Академии в богословский факультет, ряд авторов признавал необходимость общения Духовной школы с университетским миром. Не раз поднимался и вопрос о перемещении нашей Московской Духовной Академии из Сергиева Посада в Москву. Критике подвергались и условия, в которых протекала научная деятельность Академий. Но если в осуждении замкнутости богословской науки почти все издания проявили единодушие, то вопрос о причинах такого ее состояния продемонстрировал полярность мнений. Критиковалась синодальная цензура по отношение к магистерским и докторским диссертациям на соискание ученой степени. Публикации этого времени “пестрят” фактами из академической научной жизни, когда работы забраковывались из-за найденного часто случайным рецензентом-чиновником “уклонения от православия”. Критиковались и необоснованные запрещения новых кафедр, печатались целые статьи в защиту открытия, например, кафедры русского сектанства (статья преосвященного Алексия “О необходимости изучения в Духовной Академии русского сектанства” помещенная в “Православном Собеседнике” в 1907 году, в №10), церковной археологии (Покровский Н.В. “Желательная постановка церковной археологии в Духовной Академии” в “Христианском чтении” за 1906 год, №3). В ряде статей отстаивалась необходимость существования в Академиях светских наук ( вспомогательных для богословия. По мнению этой группы журналов, редакции которых проявляли явные симпатии идеям “автономистов”, цензура в богословской науке имела печальные последствия, породив “робкую и сдавленную богословскую мысль”, лишенную серьезной обоснованности, и во-вторых, научную пассивность, когда тема диссертации выбирается не по интересу и важности, а по удобству исследования, в результате чего сам процесс работы сводится всего лишь к систематизации мнений церковных авторитетов. То есть по сути, вся критика сводилась к требованию свободы богословского исследования ( одному из основных пунктов программы “автономистов”: “Мы научились слушать циркуляры, в которых нам предлагалось при изысканиях руководствоваться не принципом свободного стремления к вечной правде, а принципом полезности для временных интересов церкви и государства”. Таким образом, общими у “автономистов” и ряда либеральных изданий оказались и оценки деятельности церковных властей, тормозящих по их мнению академическую научную деятельность через многочисленные синодальные указы, циркуляры Учебного Комитета, резолюции архиереев. Среди прочего выражалось и мнение необходимости упразднить цензуру в духовных журналах, против чего незамедлительно выступили представители консервативной части профессуры. “Бояться контроля и наблюдения свойственно только тем, ( писал профессор В.Ф. Певницкий, ( которые нечисто ведут свое дело и намеренно уклоняются от пути, им указанного. Контроль и наблюдение, если есть они в школе, разве непременно несут стеснения и давят живые силы?” К “Церковным ведомостям”, поместившим на своих страницах процитированную статью профессора Певницкого присоединились и журналы “Вера и Церковь”, “Миссионерское обозрение”, ”Церковные ведомости”, которые подвергли резкой критике требование свободы богословского исследования. В публикациях этих изданий указывалось на научную особенность богословия, которое в отличии от светских наук должно быть подчинено и предано Церкви, и служители науки должны нести свою долю послушания, “им не пристало быть слишком притязательными и самонадеянными, присвоять себе непогрешимость”. Таким образом, проанализировав публикации посвященные академическим проблемам периода работы Предсоборного Присутствия и ближайших последующих лет, мы более полно смогли представить себе атмосферу, наполнявшую ученые академические круги, атмосферу, которая формировала отношение участников реформенных дискуссий к вопросу преобразования высшей Духовной школы в 1906 году и которая готовила рабочее поле для дискуссий в Комиссии 1909 года. Глава V Комиссия 1909 года С озыв новой Комиссии по переработке академического Устава был связан с малоприятными для всех Академий событиями. В виду смены политического курса правительства существенным образом меняется синодальная политика. Начиная с 1908 года в Синоде заметно усиливаются тенденции к свертыванию автономных начал в академическом строе. Следствием усиления консервативных настроений стала ревизия в 1908 году всех четырех российских Духовных Академий, выявившая несоответствие складывающихся принципов академического управления и методов преподавания наук с задачами высшей Духовной школы. В Указе Святейшего Синода от 4 февраля 1909 года говорилось: “Согласно ревизорским отчетам, Святейший Синод усматривает, что жизнь наших Духовных Академий, подвергавшаяся за последние десятилетия частым колебаниям, а также некоторому общему ослаблению в отношении научной энергии и церковной дисциплины, отразила на себе противоцерковные влияния революционных годов”. Таким образом, найдя, что Временные Правила “не дали ожидавшихся от них благих результатов”, Синод тем же Указом отменил все произведенные в 1906 году поправки к Уставу 1884 года — наступала реакция. Как и прежде, первым знаком, указующим на грядущее изменение курса церковного корабля (что в данном случае означало отказ от церковных преобразований) стало назначение нового обер-прокурора Святейшего Синода. Многие связывали быструю отставку П.П. Извольского с вопросом об автономии Духовной школы. Например, Л. Львов размышляя на страницах кадетской газеты “Речь” о причинах увольнения обер-прокурора, склоняется к этой версии, цитируя фразу одного из членов столыпинского кабинета министров: “смещением Извольского убиты два зайца: устранены и автономия, и Извольский”. Скорее всего, приверженность автономным принципам академического управления не являлась единственной и даже главной причиной отставки обер-прокурора, но для нас важно само упоминание об этих взглядах П.П. Извольского, как о причине недовольства его политикой. Таким образом, новый обер-прокурор, учитывая все обстоятельства отставки своего предшественника, должен был ориентировать свою деятельность в отличном от него направлении, что в применении к академическому вопросу означало полный отказ от автономии. Касаясь же личных и профессиональных качеств возглавившего после П.П. Извольского Ведомство православного исповедания С.М. Лукьянова, приведем суждения двух уважаемых современниками церковных деятелей. По мнению владыки Евлогия (Георгиевского), к своей высокой должности новый обер-прокурор “был совершенно неподготовлен, ибо не знал ни Церкви, ни народа”. Нелестную характеристику Лукьянову дает и Е. Трубецкой: в своем письме Извольскому князь, сожалея об отставке последнего и высоко оценивая его “усилия сделать что-либо хорошее среди нынешнего мракобесия”, противопоставляет Лукьянова, который “другое дело,.. будет делать все, что прикажут”. Впрочем, новый обер-прокурор не имел личного влияния на развитие академической реформы, его участие в этом вопросе ограничивалось направлением течения преобразований в консервативное русло. 1. (Мероприятия к благоустройству Духовных Академий( Вследствие изменения церковной политики относительно высшей Духовной школы и отмены Временных Правил, уже 15 июня Святейший Синод принимает решение о “введении мероприятий к благоустройству Духовных Академий”. Синодальное определение резко ужесточало контроль церковной власти над Академиями, а также существенно ограничивало в правах профессорские корпорации и студенчество. В учебной части эти изменения выразились в требовании строгого соблюдения пункта Устава о ежегодном предоставлении ректору отчетов и программ по курсам, запрещении совмещать чтение лекций одного и того же преподавателя нескольким курсам и строгом предписании Советам предоставлять темы курсовых работ на утверждение правящему архиерею. Кроме этого Синод предложил в месячный срок подать прошения об увольнении с академической службы ряду преподавателей и профессоров. В воспитательной части обращалось внимание на укрепление учебной и религиозной дисциплины учащихся, запрещались концерты, самочинные собрания студентов и организация кружков, не отвечающих своими целями задачам Духовной школы. Введение этих мер, как замечалось в синодальном Указе, носило временный характер и должно было подготовить Академии к принятию нового Устава, разработкой которого тем временем уже занималась реформенная Комиссия. 2. Направление работы Комиссии 1909 года Комиссия 1909 года открылась в Санкт-Петербурге 18 марта. В ее состав вошли пять церковных иерархов: возглавивший Комиссию архиепископ Херсонский Димитрий (Ковальницкий), архиепископ Волынский Антоний (Храповицкий), архиепископ Псковский Арсений (Стадницкий) (проводившие ревизии Духовных Акаемий в 1908 году), архиепископ Финляндский Сергий (Страгородский) и ректор Петербургской Духовной Академии епископ Ямбургский Феофан (Быстров). Для участия в работе Комиссии были приглашены также члены профессорских корпораций, большей частью принадлежащие “охранительной” партии: И.С. Бердников, К.Д. Попов, И.Г. Троицкий; профессора богословия из светских университетов М.А. Остроумов, А.И. Соболевский, присутствующий в Святейшем Синоде, духовник Царской семьи протопресвитер И.Я. Янышев и представитель от Синода ( В.К. Саблер. В первые дни по учреждении Комиссии в ее адрес поступил Указ Святейшего Синода, свидетельствовавший о внимании к ее деятельности Императора. В Указе говорилось, что Государь “соизволил, чтобы удостоившаяся рассмотрения Его Величества Записка преосвященного Антония по вопросу, “в каком направлении должен быть разработан Устав Духовных Академий”, на которой Его Величеству благоугодно было начертать собственноручно: “Устав разработать непременно в церковном направлении”, сообщена была в руководство Комиссии при выполнении возложенной на нее задачи”. Перед тем, как приступить к заседаниям, члены Комиссии в ожидании прибытия в Петербург своего председателя архиепископа Херсонского Димитрия по поручению временно исполняющего его обязанности архиепископа Волынского Антония были заняты просмотром Уставов 1869, 1884 годов, журналов Предсоборного Присутствия и, что немаловажно, проектов Устава, выработанных Советами Духовных Академий в 1905–1906 годах. По общему мнению, возможность спокойного и рассудительного изучения материалов предшествующих реформенных обсуждений служила формированию цельного восприятия картины начатых с 1905 года преобразований российских Духовных школ. К обсуждению собственного проекта Устава Комиссия приступила в первых числах мая, когда ее заседания смог возглавить преосвященный Димитрий. Как сразу выяснилось, характерной особенностью Комиссии 1909 года стало неприятие большинством ее членов академической автономии. Но на этом, пожалуй, единство взглядов заканчивалось. Остальные из обсуждаемых вопросов вызывали резкое разделение участников дискуссии на два лагеря. Одни хотели видеть в Академиях школы с определенными церковно-практическими задачами ( подготавливающих пастырей, миссионеров, проповедников, “с устранением из программы преподавания всего, что не имеет отношения к этой цели, даже подготовка преподавателей Духовных Семинарий и училищ должна быть возложена на другие специально-педагогические учебные заведения, которые необходимо создать”, но придерживающихся таких взглядов в Комиссии было немного. Другие целью высшей Духовной школы видели “выработку богословских наук и подготовку преподавателей духовно-учебных заведений” и настаивали на “сохранении за Академией всех существующих функций, полагая задачу реформы в улучшении постановки академического дела и условий осуществления его”. Как правило, в оппозиции к большинству оказывались архиепископ Антоний, архиепископ Сергий и В.К. Саблер. Суждения этой “ревнительной” части Комиссии, базирующиеся на принципе превалирования пастырских задач академического образования над научными, всегда вызывали споры и полемику (о сане ректора, об обязательности сана для всех преподавателей, о привилегии монашествующих студентов в получении профессорского звания). Благодаря принципиальной позиции “ревнителей” на обсуждение были вынесены новые, ранее с такой остротой не поднимавшиеся вопросы: о ректоре в епископском сане, об отдельной подготовке к профессуре монахов, о создании специального монастыря для ученых монахов. “Ревнителями” была подвергнута серьезной критике схоластическая система построения и преподавания богословских наук, были предложены проекты усиления изучения Священного Писания и введения практических предметных занятий для студентов. Вследствие “особого мнения” “ревнителей” на реформенном горизонте стали появляться новые, до этих пор не бывшие столь проблемными и принципиальными вопросы. Выделим наиболее яркие из них. Учебная сторона академического образования в оценке членов Комиссии 1909 года Деятельностью Комиссии 1909 года в процесс осмысления учебно-образовательной функции высшей Духовной школы была внесена совершенно новая струя. Заслуга в этом принадлежала преимущественно “ревнителям”. Зачинателем обсуждения этого вопроса стал архиепископ Волынский Антоний (Храповицкий), который на 27-м заседании Комиссии выступил за возвращение в Духовную школу утерянной с “латино-немецким пленением” цельности богословского знания путем соединение духовного делания и богомыслия, через прививание отпавших ветвей (ставших самодовлеющими и оторванных друг от друга наук) к древу святоотеческого опытного богословия, через идентификацию каждой отрасли богословского знания как части живой церковной традиции, церковного Предания. В начале своей речи преосвященный Антоний, подчеркнув огромное значение Духовной школы в деле просвещения русского народа, допустил сильнейший выпад в сторону академических профессоров: “Профессора потеряли свое ученое, иногда, правда, и смешное величие: они чувствуют, что их чтения не соприкасаются с религиозными и нравственными интересами современного общества и даже общества церковного. У них есть критика на Лейбница и Вольфа, на социан и деистов, но кому все это теперь нужно? И вот они, как бы извиняясь за свои пожелтелые тетради, вытаскивают их украдкой из кармана и иногда даже довольны бывают, когда вместо шести очередных слушателей явятся только трое... Едва ли найдется в России другая специальная школа, до такой степени потерявшая веру в себя, в свое назначение и в свою специальную науку. В 1905–1906 годах Академии открыто сдались на капитуляцию университетам, просили принять их в состав последних в качестве богословского факультета, обещая весьма неприкровенно перейти к дружному отрицанию всего того, что они защищали 200 лет, но увы, неприступный предмет академических вожделений, т.е. университетская профессура отвергла их предложение, как сказочная волшебница Наина”. Столь резкий тон выступления преосвященного Антония был вызван расхожим мнением среди академической профессуры, что торможение развития богословской науки лежит целиком на совести академического монашества. Предлагая вплотную заняться пересмотром учебной стороны академического образования архиепископ Антоний, поддержанный единомышленниками, предоложил целую программу необходимых по его мнению реформ. Основной костяк академического образования, по мысли “ревнителей”, должны были составить Священное Писание Ветхого и Нового Заветов, Патристика, Литургика, Церковное право и Пастырское богословие. Выражалось желание пересмотреть сам принцип преподавания в Академиях Священного Писания (этому вопросу были посвящены 27-ое и 28-ое заседания Комиссии). “Нельзя быть богословом-мыслителем, не зная Библии, — заявляли “ревнители”. — А ее не знают оканчивающие Академию, кроме двух, одного или даже ни одного студента; ее не знают и профессора, не знают часто и профессора Священного Писания, просидевшие всю свою жизнь над исагогикой (разработкой вводных сведений в Священные книги) или специализировавшиеся только в одной части Библии… Обыкновенно студенты выслушивают в Академии длинные и бесполезные гипотезы о времени, месте и цели написания всякой библейской книги и остаются совершенно неосведомленными в ее содержании”. Понимая необходимость изменения существующего положения, “ревнители” предложили путь “основательного святоотеческого научного истолковывания если не всех глав и стихов, то, по крайней мере, важнейших мест” и систематического обобщения библейского учения. В связи с этим было предложено увеличить число преподавателей и количество лекционных часов по этому предмету. Впервые за историю Духовной школы, на Комиссии 1909 года был поставлен на обсуждение вопрос о преподавании в Академиях Литургики. Как констатировал в 1886 году профессор А.П. Лебедев, это была “самая заброшенная наука” в богословско-научном цикле”. Вплоть до 1911 года, когда впервые была выделена отдельная общеобязательная кафедра Литургики, эта наука считалась практически-прикладной, служащей назидательному истолкованию церковного обряда наукой (история богослужебного текста и т.д.) и соединялась, как необязательная, с церковной археологией. Старанием “ревнителей” Литургика была внесена в число основополагающих богословских дисциплин. Кроме этого Комиссия 1909 года выделила в отдельную дисциплину Церковное право, несущее богословие в церковных канонах, правилах, дисциплинарных обязанностях, которые рассматривались “ревнителями” как спасительные нормы жизни, как ключ к обожению. Нитью, связующей все богословские предметы, по замыслу “ревнителей”, должно было стать святоотеческое отношение к каждой науке: раскрытие ее в святоотеческом духе, где конечная цель научного процесса заключается в свидетельстве об истинах Богооткровения, которые постигаются опытом и только потом высказываются, а также практическое применение результатов “исследования” в деле личного спасения. Трудно сказать, что такое видение было присуще лишь “ревнителям”, поскольку немалая часть и “охранителей” и “автономистов” по этому вопросу были единодушны и имели единую точку зрения. Другое дело ( средства осуществления, реализации мировоззрения — по этому поводу все три партии имели собственное суждение. Существенное отличие, например, имело мнение преосвященного Антония, который, предлагая пересмотреть систему преподавания богословия в Академиях, заявил, что Литургику, Гомилетику и Пастырское богословие должны преподавать только лица духовные, а прочие преподаватели только три года после введения Устава остаются светскими, а затем должны принять сан или искать другую должность. Совершенно ясно, что мнение архиепископа вызвало мало сочувствия и энтузиазма в противоположных идейных лагерях. Прения вокруг ученой степени ректора Духовной Академии Еще одну дискуссию вызвало разномыслие по поводу ученой степени ректора, родившееся в процессе работы Комиссии 1909 года. Уже после первой Комиссии по реформе Духовных Академий в печати не раз появлялись публикации, в которых отмечалось, что современные ректоры из монашествующих часто не имеют ни научных заслуг, ни педагогического опыта, обладая при этом непомерным начальственным самолюбием. Проходя ректорскую службу как одну из ступеней своей карьеры, слабо образованные ректоры ограничивали свое преподавание “деревянным, пренебрежительно-невнятным чтением тетрадки, списанной с немецкого пособия”. “И теперь стыдно, — вспоминает о своем ректоре профессор Н.Н. Глубоковский, — за эти детские лекции со скудными мыслями из самых элементарных книжек в дубовом изложении”. Профессоров Духовных Академий возмущала сама возможность того, что во главе высшего Духовного учебного заведения могло стоять лицо научно некомпетентное. В процессе обсуждения все чаще стало звучать требование об обязательной для ректора ученой докторской степени. Противниками идеи обязательной докторской степени для кандидата в ректоры стали “ревнители”: по мнению, например, В.К. Саблера, ректор — это “духовный вождь”, “религиозная душа Академии”, поэтому ученость, подтвержденная соответствующей степенью, ему вовсе необязательна. Заключительным аккордом идейных споров на заседаниях Комиссий явилось бурное обсуждение воспитательных функций Духовных Академий. Этот вопрос был не нов для участников дискуссии, поскольку он стал проблемой, камнем преткновения для достижения взаимопонимания в академической среде уже в Комиссии 1905 года. Особенность же Комиссии 1909 года заключалась в том, что на ее заседаниях впервые ясно прозвучало мнение “ревнителей” по воспитательной части Устава. Обсуждение вопроса о воспитательных функциях высшей Духовной школы Отличие оценок и суждений “ревнителей” по вопросу воспитательных функций высшей Духовной школы заключалась в принципиально новом подходе к роли инспекционной службы и администрации в жизни Академии, а также к цели академического образования в целом. По мысли “ревнителей”, жизнь студента в стенах Духовных школ, занятие богословскими науками требует, в первую очередь, благоговейной любви и молитвы. Поэтому деятельность инспекции, состоящей исключительно из духовно опытных наставников, должна направляться на заботу о “совершенствовании сердца” студентов, об “усвоении ими религиозного смысла богослужения”. В своем проекте “ревнители” противопоставили понятию внешнего подчинения дисциплине послушание, понятию обязательного присутствия на богослужении — деятельное участие в богослужении. Если “автономисты” всячески защищали “притесненное” студенчество, то “ревнители” указывали на то, что стеснена именно немногочисленная религиозно настроенная часть студентов и обращали внимание профессуры на то, как эти студенты “прячутся для молитвы, как уединяются по коридорам во время попоек, как принуждены бывают слушать богохульства товарищей и циничные кощунства профессоров, каково им есть в Великий Пост рыбу, слушать часовую всенощную, видеть смех на клиросах?.. Дайте этим мученикам христианства свободу вероисповедания”, — восклицал от лица единомышленников преосвященный Антоний (Храповицкий). Затрагивая в свете воспитательного значения Духовной школы академическое образование, “ревнители” указывали на важность для самих преподавателей служить примером для студентов, примером не только в нравственном отношении, но и в духовном. “Для возрождения Академии нужно переменить не Устав, а состав Академий, — говорил на 47-ом заседании Комиссии архиепископ Сергий (Страгородский).— Мы можем написать самую подробную и самую строгую в церковном отношении инструкцию для студентов, но если мы не обеспечим для Академии наиболее церковного подбора начальствующих и воспитателей.., тогда напрасно тратить труды на инструкцию. Железная дисциплина при более или менее равнодушных к церковности воспитателях может скорее повредить, чем принести пользу”. Идейные расхождения в академической среде по воспитательной части Устава основывались на разных подходах к личности студента той или иной дискуссионной стороны. Для “автономистов” студент Академии — полноправный гражданин общества, свободная личность, которая не нуждается в воспитательной дисциплине уже в силу своего сознательного возраста. Для “охранителей” студент — средневеково-школьная величина, и отсюда нравственное поведение студента требует строгого церковного контроля. Для “ревнителей” студент — сын Церкви, избранный на высокое служение, который должен стремиться “усовершать свою душу подвигами благочестия и послушания”. Разный подход к статусу студента Духовной Академии был непосредственно связан с тем, как понимались задачи Духовной школы представителями разных идейных течений в академической среде. Если это научные задачи, о прерогативе которых в академическом образовании говорили “автономисты”, то и готовить в Академиях, соответственно, необходимо ученых специалистов, если охранительные — то требуется готовить кадры для идеологической опоры государственного и церковного строя, если пастырско-миссионерские задачи, которые выдвигались на первый план “ревнителями”, — то цель духовного образования заключается в воспитании образованных и духовных пастырей и проповедников. Таким образом, дискуссия по поводу воспитательных функций Духовных Академий великолепно продемонстрировала столкновение рационалистического подхода части участников обсуждения академических преобразований, представлявших “автономистские" и “охранительные” взгляды, с пневматологическим подходом “ревнителей” к возрождению Духовной школы на святоотеческой основе. 3. Новый Устав Духовных Академий Как мы уже говорили, еще в начале своих заседаний Комиссия по выработке Устава разделилась на две части. Закономерным продолжением этого разделения стало предоставление в Святейший Синод не одного, принятого большинством членов Комиссии проектов Устава, а двух. Вторым проектом, поданным в Синод помимо основного, стал документ, подготовленный архиепископом Финляндским Сергием, на основании упоминаемой ранее Записки преосвященного Антония Волынского, по согласованию с ним и с членом Государственного Совета и Комиссии В.К. Саблером. Таким образом, результатом продолжительной деятельности Комиссии 1909 года, которая работала в два приема с марта до июня и с 1 сентября до конца ноября, стали предоставленные ею в Святейший Синод проекты Устава Духовных Академий и проекты штата Академий с различными объяснительными записками к ним. Проект Комиссии (к слову сказать, не получивший в полной мере осуществления) не представлял собой ничего нового в сравнении с Уставом 1884 годом. Перед участниками реформенных дискуссий и не стояла, собственно, задача создать нечто принципиально новое: по выражению самого архиепископа Херсонского Димитрия, Комиссия, председателем которой он являлся, “должна была просмотреть весь действующий Устав и иное в нем устранить, другое дополнить, третье точнее проредактировать”. Те же небольшие отличия от Устава 1884 года, которые содержались в проекте поддержанном большинством Комиссии, заключались преимущественно в разделах, регулирующих учебный академический курс. По официальному проекту, науки изучаемые в Академиях должны быть распределены на общеобязательные для всех студентов и на групповые, кроме этого предполагалось ввести понятие “желательных” предметов. Новыми для высшей Духовной школы должны были стать и предложенные Комиссией академические штаты, которые существенно поднимали планку материального обеспечения Академий. По рассмотрении предложенных членами Комиссии проектов, Святейший Синод представил на “Высочайшее утверждение” новый Устав Духовных Академий, который включал в себя основные идеи и “охранителей”, и “ревнителей”. 2 апреля 1910 года Синодальный проект Устава получил положительную резолюцию Императора и был разослан архиереям, надзирающим за Академиями для ознакомления с ним Советов. Профессорско-преподавательские корпорации по рассмотрении Синодального текста Устава должны были направить в Синод свои предложения и вопросы. 31 июля 1910 года появился Указ Святейшего Синода, который окончательно определил условия введения в действие нового академического Устава. Устав 1910 года явился результатом победы “охранительной” части академического общества, представители которого составляли большинство членов Комиссии 1909 года. Основными своими положениями новый Устав опирался на Устав 1884 года и был даже назван современниками “дурной переделкой с тенденциозными интерполяциями и разъяснениями”. Устав 1910 года заметно усиливал существующий административный контроль над преподавательским и студенческим составом. Существенным образом расширяются права Святейшего Синода, правящего архиерея и ректора по отношению к Академии. Судя по обсуждению проектных положений в реформенной Комиссии, полицейско-бюрократический характер нового Устава обуславливался необходимостью борьбы со стремительно растущими в Академиях “автономистскими” настроениями. С введением нового Устава право назначения доцентов отбиралось у Советов и передавалось в ведение Святейшего Синода, при этом последний приобретал право по собственной инициативе увольнять академических преподавателей и обязанность в случае необходимости командировать для присутствия на академических экзаменах проверяющих. Власть епархиального архиерея над Академиями расширялась за счет того, что ему предоставлялось право “в случае несогласия с постановлениями Совета полагать свое решение на всех делах, по прежнему Уставу или решаемых Советом, или подлежащих утверждению архиерея”, в делах же, подлежащих ведению Синода, ему предоставлялось право давать свое предварительное заключение. Кроме этого по новому Уставу правящий архиерей мог увольнять своей властью всех тех, кого он утверждал в должности, тогда как прежде он в этом вопросе он должен был сноситься с Советом. Чрезвычайные происшествия в Академиях давали архиерею право принимать любые решения без предварительных согласований, даже если это право на осуществление этих мер не предоставлялось ему Уставом. Полномочия ректора усиливались тем, что ему предоставлялась доминирующая роль в управлении Академией. По Уставу 1884 года управление Духовной школой находилось в руках Совета и Правления, при наблюдении и руководстве ректора. Теперь же управление Академией должен был осуществлять ректор при наблюдении и участии в пределах данных полномочий Советов и Правления. Кроме этого ректору предоставлялось право принимать самостоятельные решения, превосходящие его полномочия в чрезвычайных обстоятельствах. Отразилось на содержании нового Устава и участие в работе Комиссии “ревнителей”. Вследствие их влияния в Уставе появляются параграфы об обязанностях лиц, имеющих священный сан, об особых правах монашествующих студентов в подготовке к профессуре, о необходимости для преподавателей быть ”строго православного образа мыслей и церковного направления, предпочтительно состоящими в священном сане”. Таким образом, заседания Комиссии 1909 года и Устав 1910 года прекрасно продемонстрировали коренные отличия внешне схожих позиций по реформенным вопросам двух академических партий: “охранителей” и “ревнителей”. Возникшая между представителями этих идейных направлений полемика выявила ряд проблем, которые в дальнейшем развитии реформенного движения станут главными для высшей Духовной школы. Совершенно по другому стали теперь звучать вопросы преобразования Академий, и даже такие подробно обсуждаемые ранее стороны академического Устава, как административное устройство и образовательные функции высшей Духовной школы благодаря позиции “ревнителей” приобрели теперь гораздо более глубокий смысл. Если рассматривать значение Комиссии 1909 года в целом для всей истории академического переустройства начала ХХ века, то ее ценность мы склонны видеть в той подготовительной роли, которую она сыграла по отношению к Комиссии 1911 года. Если последняя и смогла полновесно озвучить позицию “ревнителей” по ряду реформенных вопросов, то только благодаря тому, что концепция, основные принципы этой позиции были сформулированы в Комиссии 1909 года. Как мы уже сказали, Устав 1910 года был воспринят некоторыми негодующими современниками как “дурная переделка” Устава 1884 года. Но помимо отрицательных были и благожелательные отклики на новый Устав. Для того чтобы придать нашей характеристике Комиссии 1909 года законченный вид, укажем на наиболее типичные для описываемого времени публикации на академическую тему в церковной и светской прессе. 4. Оценка современниками деятельности Комиссии 1909 года Официальные духовные издания в целом положительно отреагировали на появление нового Устава Духовных Академий. Так, “Православный собеседник” Казанской Духовной Академии устами ректора епископа Алексия назвал Устав 1910 года той спасительной для Академий мерой, которая, наконец, “твердо и ясно указала Духовной школе ее истинное призвание”. Даже “Церковный вестник”, публикации которого (на академическую тему) носили скорее критический характер, на сей раз нашел необходимым выступить с защитой Устава 1910 года. Автор статьи “В Уставе ли только дело?”, полемизируя с профессором П.Н. Жуковичем, который немногим раньше в том же “Церковном вестнике” говорил о том, что новый Устав безнадежно отрицателен к успехам науки, предложил читателям вспомнить русскую пословицу: “Законы святы, да исполнители лихие супостаты” и указал на то, что непослушание профессорских корпораций академическому Уставу, а не его слабость, и есть главная причина упадка в богословской науке. Между тем у самих профессоров была веская причина негодовать на новый академический Устав, 89-ый и 90-ый параграфы которого предписывали преподавателям высшей Духовной школы, прослужившим более тридцати лет увольняться с академической службы на пенсию. По мнению многих авторитетных авторов, академическая профессура не заслужила того, чтобы в зрелый научный возраст ее “выбрасывали за борт академической жизни”. В суждениях критиков этой части Устава присутствовала явно не спекулятивная логика: “Можно считать несомненным, что каждый профессор, серьезно занимающийся наукой, только к тридцати годам своей службы может чувствовать себя более или менее достигшим ученой зрелости … ведь всякая научная отрасль, как бы она ни казалась легкой на первый взгляд, при внимательном отношении к ней требует для усвоения не одного ( двух лет, а несколько десятков. Может ли, например, профессор по кафедре Истории и Разбору западных исповеданий более или менее созреть в своей научной области, хотя бы и к двадцати годам его службы, если ему по его специальности приходится если не изучить, то по крайней мере просмотреть Минею свыше 150 томов, включающих в себя труды представителей реформационных церквей. К этому следует добавить еще целые десятки томов, испускаемых на книжном рынке западными специалистами по той же кафедре”. Не менее вески аргументы противников введения возрастного ценза в том случае, когда они протестуют против упреков профессуры в “физической непригодности” и “хилости”. Оживленную полемику в прессе вызвало и появление в Уставе пунктов о более широком введении в академическую жизнь монашеского элемента. Если архиепископ Казанский и Свияжский Никанор в своем выступлении в Казанской Духовной Академии, опубликованном в “Православном собеседнике”, говорит о том, что “статейки об особом и преимущественном внимании к студентам монахам” введены в Устав по необходимости готовить для церковного корабля “руководителей-капитанов.., которые бы ради Христа оставили д(мы, родителей, братьев и сестер и сделались странниками”, то редакция “Русских ведомостей” в ответ на предоставление Уставом столь явных преимуществ монашествующим задается вопросом: “Не поведет ли это, вместо пользы, к упадку не только богословской науки, но и всей церковной жизни?”. Наряду с введением привилегий для студентов-монахов, новый Устав содержал требование о том, чтобы и административные лица в Академиях были духовными, и преимущественно в монашеском чине. Такую постановку дела подверг резкой критике журнал “Вера и разум”, проведший параллель этих новых положений Устава с традициями римо-католических богословских учебных заведений и, соответственно, никак не допустимых для применения в российской Духовной школе. Комментируя же введение в Устав желанного для “ревнительной” части Комиссии пункта об обязательности того, чтобы в священном сане состояло не менее половины всех членов Совета, журнал заметил, что “наука от каждого профессора ( университета ли, Академии ли ( для успешной разработки ее требует особенно любовного отношения к ней во всю университетскую или академическую жизнь его. К сожалению, новейшее монашество не проявляет этой особенной любви к богословской науке… Мы видим то, что едва монах займет профессорскую кафедру, как уже через пять, много-много через десять лет делается сначала инспектором, а засим и ректором Академии… По занятии же административных постов наука для профессора-монаха еще более утрачивает свое значение”. Не менее жестко журнал оценил и роль в развитии богословской науки белого духовенства. Не менее интересными представляются и публикации в прессе накануне и во время заседаний Комиссии 1909 года, посвященные вопросу автономии. Отстаивая необходимость автономии Академий, ее сторонники предпринимают экскурс в прошлое высшей Духовной школы. “История Духовной школы за весь XIX век представляет из себя поступательное движение вперед в смысле школьного самоуправления”, писал “Церковный вестник”. Многие авторы находили попытки введения начал самостоятельности в жизнь Духовных Академий еще в Уставах 1808 и 1814 годов, а Устав 1869 года называли “высшей ступенью самоуправления, какою только обладали Академии в течение XIX века”. А XX век, вернее, его начало, рассматривался ими как завершительный этап на пути Академий к автономии. Насколько это можно вывести из сделанного нами обзора заседаний Комиссии 1909 года, публикации “автономистов” не оказали ожидаемого воздействия на членов совещания и были ими попусту проигнорированы. Другую судьбу ожидала общая для “автономистов” и “ревнителей” идея повышения активности академического студенчества в учебном плане, о чем немного, но писали в прессе. Новый Устав, в учебной части согласный с проектом Устава, разработанного архиепископом Сергием (Страгородским), архиепископом Антонием (Храповицким) и сенатором В.К. Саблером, вводил в учебные занятия практикумы и репетиции. Это означало, что по каждому предмету, за исключением немногих, устанавливалось по три теоретических лекции в неделю и по два часа практических. Отношение современников к этому нововведению в Устав выразил “Церковный вестник”, назвавший предложенные “ревнителями” пункты “наиболее удачными во всем учебном плане”. Менее доброжелательно отнесся еженедельник к той части проекта Устава “ревнителей”, в которой говорилось о необходимости удаления из академического курса светских наук, вплоть до древних языков и резкого увеличения часов по Священному Писанию. В целом считая преобразования в учебной стороны академического образования необходимыми, автор журнальной публикации профессор А. Пономарев назвал предложения “ревнителей” ошибкой, которая “не только во всем решительно отодвигает Академию в сторону Устава 1814 года, но за несколько веков до него ( ко времени латинских западных церковно-монашеских и епископских школ Х–XI веков”. Как ни странно, но это уже был второй случай сравнения положений проекта Устава ревнителей возрождения Духовной школы по восточно-отеческому образцу с западной школьностью. Отвечая Пономареву, преосвященный Сергий, архиепископ Финляндский, замечает, что проект Устава вовсе не сокращает часы преподавания древних языков, а согласует Устав с практически существующим в Академиях положением. В ответ же на упрек в слишком скорой коренной ломке сложившихся учебных программ, владыка ответил вопросом: “Неужели, в самом деле, даже с простой школьной точки зрения можно признать идеальным порядок, при котором студент изучал в Академии только одну группу предметов, по прочим же, иногда собственно богословским, оставался с познаниями и кругозором обыкновенного семинариста?” Как мы видим, и профессор А. Пономарев, и архиепископ Сергий были единодушны в стремлении внести изменения в существующий в Академиях учебный процесс, разница же во мнениях начиналась при формулировании практических предложений по внесению этих изменений. История реформирования высшей Духовной школы изобилует примерами подобного рода противоречий; впрочем, ничего странного в этом нет. Разная степень приближенности к реальной жизни Академий, уровень образованности, в конце концов, социально-административное положение делило участников реформенных дискуссий не только на разные идейные группы, но и на практиков и теоретиков. В результате многие внешне полезные и необходимые для Школы преобразования оказывались на практике “мертвыми” или, в лучшем случае, несвоевременными; впрочем, эта оценка относится не к описанному нами конкретному случаю, а к явлению в целом. В данной же ситуации мнение трех “ревнительно” настроенных членов Комиссии было созвучно настроению разных академических слоев. Например, Н.Н. Глубоковский в том же 1909 году в своем исследовании “Священное Писание в Духовных Академиях на рубеже двух столетий” решительно призывал “изменить весь строй научно-академической системы, чтобы в ней Писание было и производящим источников и объединяющим центром для всех богословских наук”; кроме того он поддержал практическое предложение “ревнителей” “увеличить число кафедр в Духовных Академиях по Священному Писанию вдвое и довести состав преподавателей этого предмета до четырех лиц”. Таким образом, Комиссия 1909 года и Устав 1910 года стали для “ревнителей” первым серьезным опытом по внесению в строй высшей Духовной школы изменений согласно их мировоззрению. Начавшееся же через год после принятия нового Устава движение за его согласование с семинарским Уставом привело к тому, что именно “ревнителям” была поручена разработка изменений и коррекция действующего Устава. Это позволило им, несмотря на все нарекания в прессе, в возможно полной мере реализовать свои первоначальные планы по преобразованию Академий. Глава VI Комиссия 1911 года В ведением в действие “Высочайше утвержденных 26 августа 1911 года и объявленных Указом Святейшего Синода от 3 сентября 1911 года изменений в действующем, Высочайше утвержденном 2 апреля 1910 года новом Уставе Духовных Академий” открывалась новая страница в истории российской высшей Духовной школы. Конечный вариант Устава, ставший плодом деятельности Комиссий 1909 и 1911 годов, просуществовал без существенных изменений практически до конца существования Академий, определяя направление развития школы и богословской науки. 1. Учреждение Комиссии по изменению Устава 1910 года Изменения в Уставе стали результатом деятельности Комиссии, созванной Святейшим Синодом 11 июля 1911 года и явившейся по сути своеобразным продолжением предшествующего реформенного совещания, но теперь уже всецело в духе “ревнителей”. Созыв Комиссии стал возможен благодаря обер-прокурорству В.К. Саблера, который пригласил единомышленников продолжить начатое годом раньше преобразование Академий. В состав нового совещания вошли: архиепископ Финляндский Сергий (Страгородский) ( в качестве председателя, архиепископ Волынский Антоний (Храповицкий), ректор Санкт-Петербургской Духовной Академии епископ Ямбургский Георгий (Ярошевский), ректор Московской Духовной Академии епископ Волоколамский Феодор (Поздеевский), ректор Казанской Духовной Академии епископ Чистопольский Алексий (Дородницын), епископ Могилевский Стефан (Архангельский), профессор Казанской Академии иеромонах Гурий (Степанов). Вотличие от предшествующих совещаний, в составе этой Комиссии не было ни одного представителя светской профессуры. Получалось, что за исключением обер-прокурора В.К. Саблера и члена Учебного Комитета Д.И. Тихомирова до обсуждения изменений Устава не был допущен ни один мирянин. На предложение епископа Стефана ввести в состав Комиссии академических профессоров архиепископ Антоний ответил: “Профессора уже высказались”. Таким образом, характер решений, составивших “Высочайше утвержденные изменения” в Уставе был предопределен составом участников заседаний Комиссии. Стоит, правда, заметить, что не все члены совещания до конца разделяли взгляды “ревнителей” по вопросу реформы Духовных Академий. Особые мнения имел преосвященный Стефан, епископ Могилевский, который выступал против усиления власти ректора и умаления Совета, а также против запрещения поступать в Академию семейным лицам. Причиной созыва Комиссии 1911 года была названа необходимость “приспособления академического Устава к будущему семинарскому”, разработкой которого уже некоторое время занималась практически та же по персональному составу группа иерархов и чиновников духовно-учебного ведомства. Проект преобразования семинарий и училищ, на который предполагалось переориентировать академический Устав, представлял собою план реорганизации низших и средних духовных учебных заведений в практические пастырские школы. Для современников появление проекта не было неожиданным, поскольку о тех же изменениях еще в 1905 году в особой докладной записке, поданной в Святейший Синод, писал епископ Могилевский Стефан (Архангельский). Тогда он предложил устроить шестиклассную образовательную духовную школу путем слияния четырехклассного училища и двух первых классов семинарии, а оставшиеся четыре семинарских класса преобразовать в пастырскую богословскую семинарию. Проект не получил поддержки в Синоде, равно как не нашел ее и позже, в V отделе Предсоборного Присутствия, когда его поддержали только епископ Волынский Антоний (Храповицкий) и Д.И. Тихомиров, а остальные участники обсуждения, включая прежнего сторонника инициативы владыки Стефана, преосвященного Арсения (Стадницкого), высказались против. Теперь же, в 1911 году, этот план преобразований, который, по гневному свидетельству доцента Санкт-Петербургской Духовной Академии Б. Титлинова, “разделяется лишь незначительным меньшинством”, был положен в основу реформы Духовной школы. К началу заседаний Комиссии проект будущих уставных положений для низших и средних духовных учебных заведений еще не был готов, но о нем уже стали говорить как о “возвращении к ожившей старине”. Неприятие современников вызывала строгая клерикальность новой семинарии, которая по проекту должна была управляться исключительно лицами в священном сане. Недоумение вызывала и учебная сторона проекта, по которой средняя школа ориентировалась на Академию Устава 1910 года, того Устава, который теперь предполагалось подвергнуть серьезным изменениям. Так, например, предметы светского круга в преобразованной семинарии должны будут преподавать выпускники Академий, но по предлагаемому проекту из академического курса предполагалось исключить светские науки. Смущала ученую церковную общественность и та спешность, с которой подвергались пересмотру Уставы Духовных школ. 2. Измененный Устав Духовных Академий Комиссия по приспособлению академического Устава к семинарскому работала всего две недели. Поскольку ее состав в идейном отношении представлял однородную среду, то каких-либо существенных разногласий и споров, которые могли бы привлечь наше внимание, на ее заседаниях не было. Это позволяет нам перейти сразу к рассмотрению итогов деятельности Комиссии. Предложенные совещанием изменения в Уставе 1909 года касались, преимущественно, административной стороны академического устройства. Их основной смысл заключался в усилении власти администрации Академии и ограничении самоуправления. Решительным образом новый Устав исключает возможность получения ректорской должности светскими лицами или белым духовенством ( ректор Академии теперь должен быть только в сане епископа. Права ректора существенно расширяются. Теперь все кандидатуры на занятие той или иной академической кафедры должны были заявляться непосредственно ректору, а не Совету, как это было раньше. По представлении же ректору дело кандидата передается правящему архиерею и тот окончательно решает его судьбу. Другой новой прерогативой ректорской власти стало назначение редакторов академических журналов, до этих пор избираемых профессорскими Советами. Реформированию подверглась и инспекционная служба. Теперь от инспектора Академии стал требоваться священный сан, а в Московской и Киевской Академиях помимо этого ( монашество. В отношении профессорско-преподавательского состава Академий совещание постановило, что профессора богословских предметов должны иметь священный сан и лишь для доцентов допускается мирское звание. Столь решительное нововведение было “подслащено” дозволением заслуженным профессорам, вышедшим в отставку по истечении тридцатилетнего срока службы, оставаться в корпорации и читать лекции, правда, без вознаграждения. В учебной части реформирование академического Устава ограничилось сравнительно немногим. Из академического преподавания были исключены Общая гражданская история, Латинский язык, Библейская история и вместо них в отдельные кафедры были выделены История русской литературы, История, Обличение сектантства, а также Церковная археология. Заслуживает внимания разъяснение, сделанное Комиссией по практическим занятиям в Академиях, что успехи студентов по практическим занятиям непременно должны оцениваться и по ним должны выставляться годовые баллы. Решение совещания связано с тем, что в Академиях по-разному понимали введенные недавним Уставом практические занятия. Одни профессора относились к ним серьезно, другие считали их необязательными для себя. Еще большая неопределенность царила в студенческой среде: так, например, М. Поснов, спрашивая в 1911 году в письме Н. Глубоковского, как тот ведет практические занятия, пишет, что в Киевской Академии “рефератов от студентов нельзя требовать ( отказываются от всякой самодеятельности в практических занятиях и перекладывают все на плечи преподавателей”. Еще одним новшеством стал пункт Устава о восстановлении приемных экзаменов в Академии для присланных на казенный счет. Дело в том, что за два года до Комиссии 1911 года было утверждено правило о льготах для академических абитуриентов, получивших рекомендации своих семинарий. Теперь эта льгота отменялась в виду того, что семинарские оценки не всегда оказывались правильными, из-за чего Академии порой теряли возможность принять на обучение действительно достойных абитуриентов. Как мы видим, в результате работы Комиссии 1911 года, наиболее серьезным изменениям подверглась административная сторона академического Устава. Именно эти изменения стали причиной возникновения нового витка межпартийных противостояний, новых проблем в академической среде. Под перекрестной критикой оказалась и образовательная часть нового Устава. 3. Оценки и отзывы современников о работе Комиссии 1911 года Обзор мнений и событий связанных с работой Комиссии 1911 года следует начать с описания предшествовавшей созыву Комиссии отставке с поста обер-прокурора С.М. Лукьянова и назначения на эту должность В.К. Саблера. Мы говорили в предшествующей главе, что от Лукьянова на обер-прокурорском посту современники не ожидали ни инициативы, ни каких-либо серьезных решений. Каково же было удивление общественности, когда С.М. Лукьянов занял вдруг жесткую позицию по делу скандально известного иеромонаха Илиодора, взятого под “Высочайшее” покровительство. Именно это “расхождение Лукьянова со взглядами из Царского Села, вероятно, и было, ( как резюмировал свои размышления на эту тему Смиттен, ( причиной его отставки”. Обер-прокурор предпринял тогда решительные шаги к устранению с политической сцены шумного друга Г. Распутина, что не замедлило обернуться его собственной отставкой. Не случайно сам Илиодор в своих записках приводит самовлюбленное заявление Распутина о том, что именно он возвратил Илиодора в желаемый им Царицын и сместил Лукьянова: “Я царей здорово донимал телеграммами с Ерусалима… Упорно держались, а потом сдались. Возвратили. Прокурора Лукьянова я велел им прогнать. Прогнали”. Громкая показательная отставка С.М. Лукьянова, при всей нелюбви к нему сторонников реформ, была воспринята всеми как тревожный симптом, показывающий, что для Церкви наступают нелегкие времена. Ситуация обострялась тем, что обнаглевший Илиодор, по сути простой провинциальный монах, хвалился перед всеми своей победой над Синодом и бравировал близкими отношениями со всесильным царским другом. Создавался прецедент безнаказанного, в данном случае даже выгодного, непослушания клирика священноначалию. Итак, 2 мая 1911 года С.М. Лукьянов, “согласно прошению”, был освобожден от исполнения обязанностей обер-прокурора Святейшего Синода. Его преемником стал В.К. Саблер, “старый синодал”, более десяти лет являвшийся Товарищем обер-прокурора (при К.П. Победоносцеве), как считалось, “ставленник салона Игнатьевой”. Его назначение было для всех полной неожиданностью и воспринято было неоднозначно. “Церковный правые” очень даже благорасположено отзывались о новом обер-прокуроре, даже пророчили о скором созыве его трудами Поместного Собора. По-иному отнеслись к новому назначению демократы: по их мнению, с Саблером, “после ряда потрясений и приключений освободительных годов, существование Церкви вновь становится на дореформенные рельсы”. И все бы ничего, бывали же и раньше обер-прокуроры консерваторы и бюрократы, но в оппозиционных кругах имя нового обер-прокурора все больше и больше стали упоминать в связи с “собинным царским другом”. Во многом усилению славы Саблера как “распутинца” послужил скандал, связанный с именем епископа Саратовского Гермогена, который был уволен обер-прокурором от присутствия в Синоде по указанию Императора и с подачи Распутина. Можно представить, насколько неуважительно стала относиться церковная и светская общественность к обер-прокурору, имя которого ассоциировалось с именем ненавистного всем “старца”. Поскольку деятельность Комиссии 1911 года проходила при непосредственном участии и покровительстве обер-прокурора, то это печальное обстоятельство сказалось и на академической реформе. Кроме этого “распутинский след” отразился и на престиже ученого монашества, во имя которого отчасти и предпринималась реформа высшей Духовной школы в 1911 году. И хотя самих возглавителей ученого монашества трудно было уличить в связи с Распутиным, к самой идее был приклеен ярлык одиозности. Это создавало новые проблемы и новые трудности в деле нахождения взаимопонимания в академической среде по вопросам реформы. Обращаясь к газетным и журнальным публикациям этого периода, необходимо заметить, что время, на которое приходились дни работы Комиссии, для российской прессы было не самое удачное. “Мы переживаем момент упадка духа в обществе, апатии и уныния… ( размышлял обозреватель периодических изданий на страницах “Церковного вестника”, ( быть может этот пессимизм и не всегда справедлив. Но в приложении к духовной журналистике он справедливее, чем во многих других случаях”. Отсутствие в церковных изданиях “жизненно-современного интереса” привело к упадку духовной журналистики и, как следствие, к появлению в светской прессе тенденциозных статей на церковную тему, “по всем признакам принадлежащих полуинтеллигентным лицам или “борзописцам” в стиле уличных изданий”. Еще более сложная ситуация с духовными периодическими изданиями сложилась после введения в действие Изменений в Уставе 1911 года, когда согласно новым правилам ректоры Академий самостоятельно назначили редакторов академических журналов, а синодальные органы ужесточили цензуру изданий, публикующих материалы на церковные темы. В результате значительно сократилось число статей посвященных богословскому образованию, вследствие чего, в свою очередь, многие стороны реформенных процессов, проходивших в Академиях в ближайшие после введения Изменений годы, не были освещены прессой. В силу этого обстоятельства наш обзор периодики будет краток. По этой же причине для раскрытия позиций тех или иных из участвующих в прениях сторон мы будем вынуждены обращаться к публикациям более раннего периода. Вопросом, отразившим всю полярность мнений академической среды по отношению к переустройству Академий, стало обсуждение воспитательной части Устава. Противники автономии смотрели на Духовную Академию как на не только высшее образовательное, но и воспитательное заведение, и потому выдвигали требование о сохранении и даже усилении инспекторского надзора. “Ревнители” были склонны видеть в присутствии наблюдателей за духовным развитием студентов залог повышения в Академиях уровня духовной жизни воспитанников. “Нужно, ( писал еще в самом начале всех реформенных перипетий пресвященный Антоний (Храповицкий), ( строжайше потребовать воскресного участия в богослужении; нужно пополнить два богослужебных часа возможно ночным исполнением стихир, ирмосов и тропарей, а концерты с эротическими руладами вывести совсем. Студенты должны считать за честь прислуживать по очереди в алтаре”. В противоположном же лагере даже сам факт существования инспекции вызвал критику: “В Академию поступают юноши в возрасте зрелом, такие лица являются в высшую богословскую школу не для воспитания, которое в сущности для них уже закончено, а для завершения своего образования”. Особые возражения у “автономистов” вызывало наличие инспекторского надзора в отношении к женатым священникам-студентам. Об обязательности посещения студентами богослужения “автономисты” говорили как о факторе, вызывающем только озлобленность студентов и ничего более. Высказываясь по “воспитательному” вопросу, сторонники автономии предлагали отменить обязательность проживания студентов в общежитии, а также аттестацию успеваемости студентов баллами по поведению как ненужных осложнений жизни студента, поскольку, сама “атмосфера богословской школы и является… воспитывающей средой, насколько это возможно”. Не менее жестки и противоречивы были оценки в прессе в отношении образовательных сторон академического Устава. Разномыслие появилось в тот момент, когда участники обсуждения академической реформы попытались выявить главные причины понижения уровня образования студентов Академий. “Автономисты”, замечая равнодушие студентов к преподаваемым в высшей Духовной школе предметам, называли причиной тому неправильную систему назначений на преподавательскую должность, когда профессорский стипендиат, специально оставляемый при Академии для подготовки к профессуре, назначался на первую освободившуюся кафедру без учета его интереса к данной науке. Критикуя Устав 1910 года и Изменения 1911 года, “Церковно-общественная жизнь” замечает, что профессорский стипендиат оказывается в глупой, безвыходной ситуации, когда “отказаться от случайной кафедры значит расстаться навсегда с наукой, а нелюбимый же предмет все же дает возможность… пользоваться всеми академическими ресурсами в области своей специальности”. В этой связи критика была направлена и в адрес самого института профессорских стипендиатов. Указывалось, во-первых, на недостаточный срок подготовки стипендиатов к профессуре (один год): “Мимолетная, кратковременная и случайная осведомленность… в известной академической науке сказывалась очень сильно на первых порах академической службы. Молодой профессор, в буквальном смысле слова, мученик своего положения, de jure он присяжный ученый, специалист известной науки, авторитетный руководитель обучающегося студенчества, de facto ( он, собственно, ученик, который имеет и массу другой работы: независимо от систематического чтения лекций и семестровых сочинений ( часто очень объемистых, он, по поручению Совета, должен рецензировать еще диссертации кандидатские, магистерские и даже докторские и премиальные”, ( так писал профессор Казанской Духовной Академии Л.И. Писарев, предлагая увеличить срок и условия подготовки профессорского стипендиата к профессуре. Во-вторых, само количество подготовляемых к профессуре (ежегодно по 3 студента) вызывало возражения, как число, “безмерно превышающее потребность” и “заведомо внушающее доброй половине стипендиатов безнадежность”. В это же время продолжал бурно обсуждаться вопрос о сверхштатных преподавателях. Споры начали разгораться при введении в действие Устава 1910 года, где определялся срок службы, но не оговаривалось право сверхштатных профессоров на продолжение чтения лекций (Устав 1910 года, пар. 90). “Только что достигши расцвета своих умственных сил, ( писал профессор Санкт-Петербургской Духовной Академии А.А. Бронзов, ( только что собрав свой ученый багаж, покинуть Академию. Ведь подготовка к надлежащему профессорству дело целых десятилетий… Человека, по мере сил исполняющего свой долг и чувствующего себя способным его исполнять и впредь, почему-то вычеркивают из списка живых”. Один из способов решения этих проблемы был предложен журналом “Церковно-общественная жизнь”, издаваемым некоторое время профессорами Казанской Духовной Академии: назначить определенный срок профессорской службы, по истечении которого (25–30 лет) профессор получал бы звание сверхштатного, с правом чтения лекций, а освободившееся место на кафедре занимал бы стипендиат. Таким образом мог бы быть налажен постоянный приток более молодых и энергичных сил. Другое радикальное предложение в пользу полной замены института “профессорских стипендиатов” приват-доцентурой, имевшей место в светских университетах, где подготовка к профессуре сочеталась с преподавательской практикой, также раздавалось в лагере сторонников академической автономии. Впрочем, ни образовательная, ни воспитательная стороны измененного Устава не вызвали тех страстных протестов, которые всколыхнули академическую общественность при усилении в Духовных Академиях роли монашествующих, что оговаривалось новыми уставными положениями. Если и раньше многие авторы рисовали в воображении читателей образ ученых монахов, как неких “пассажиров на вокзале в холодную зимнюю пору, заботящихся о том, чтобы им не дуло”, то теперь все больше и больше критические публикации стали содержать в себе призывы типа реплики, брошенной С. Введенским: “пусть монашество совершенно покинет неблагодарное поприще своей… работы” в системе богословского образования. Так, например, В. Талин размышляя в “Русской мысли” о роли монашествующих в развитии духовного образования, писал следующее: “В Духовных Академиях наблюдение за богословской наукой поручается ректорам и епархиальным архиереям. Опять задача непосильная для тех и для других. Часто на этих постах можно видеть лиц, не имевших никакого отношения к науке и издевавшихся над нею…” Продолжая анализировать плоды “порочного влияния” монашествующего духовенства на Духовную школу, автор заключает, что “контроль епископата ничего, кроме вреда, для Церкви и богословской науки не приносит”. Нападки и упреки противников участия монашествующих лиц в управлении Академиями, разумеется, адресовались “ревнителям” и преимущественно лично архиепископу Антонию (Храповицкому), но последние, сочтя, видимо, свои выступления, сделанные на эту тему ранее, достаточными, в полемику не вступали. Глава VII Комиссия 1917 года Р абота последней Комиссии по реформе высшей Духовной школы протекала в совершенно особой для России исторической обстановке: с 10 мая по 5 июля 1917 года. Развернувшееся по всей стране после отречения от трона Императора Николая II общественно-демократическое движение существенным образом сказалось на повышении активности революционно настроенных церковных сил. В это время лидерство в церковно-общественной жизни приобретают представители “левого лагеря” духовенства и академической профессуры. Вызванное политическими событиями резкое изменение церковной политики не могло не повлиять на изменение курса академической реформы: наступало время “автономистов”, которые, сразу сориентировавшись в ситуации, развернули борьбу за изменение действующего Устава Духовных Академий. 1. “О некоторых изменения в строе академической жизни” Перемена общественного климата привела к тому, что уже 22 марта 1917 года новый обер-прокурор Святейшего Синода В.Н. Львов предложил на рассмотрение Учебного Комитета “Временные правила для Православных Духовных Академий”, состоящие из 12, составленных в “автономистском” духе, пунктов: (1. Православные Духовные Академии суть богословские учено-учебные учреждения. 2. Академии состоят в непосредственном ведении Святейшего Синода. 3. Местный Епархиальный Преосвященный состоит почетным покровителем Академии. 4. Ректор избирается Советом Академии из лиц, имеющих степень доктора богословия, и утверждается в должности Святейшим Синодом. 5. Ректор Академии состоит в священном сане. 6. Помощник ректора избирается Советом Академии из профессоров той же Академии духовного и светского звания на четыре года и утверждается в должности Святейшим Синодом. 7. Кандидаты на должности штатных преподавателей Академии или предлагаются членами Совета, или же сами заявляют о своём желании занять кафедру, если имеют ученую степень не ниже магистра. По прочтении ими двух пробных лекций ( одной по собственному выбору, а другой — по назначению Совета, Совет избирает из них в преподаватели наиболее достойного и представляет на утверждение Святейшего Синода. 8. Если Святейший Синод не признает возможным утвердить избранного Советом Академии кандидата на должность ректора, помощника ректора или преподавателя, то сообщает об этом Совету Академии с указанием причин неутверждения и с предложением избрать новое лицо. 9. Примечание к пар. 65 Устава Духовных Академий, согласно которому в священном сане должно состоять не менее 1/2 всех членов совета, исключается. 10. Редакторы издаваемых при Академиях журналов избираются Советом Академии на 4 года. 11. Совет Академии, под председательством ректора, составляют: помощник ректора, ординарные и экстраординарные профессора, доценты и исправляющие должность доцента. 12. Ученые степени магистра богословия и доктора богословских наук присуждаются Советом Академии”. “Учебный Комитет, — как сообщал уже 24 марта Синоду торжествующий обер-прокурор, — признал необходимым ныне же, впредь до выработки нового академического Устава, установить главные основные некоторые изменения в строе академической жизни”. Святейший Синод в ответ на предложение обер-прокурора и в качестве уступки требованиям профессуры и студенчества, разослал в Академии “Некоторые изменения в строе Духовных Академий” (определение Святейшего Синода №1796 от 24–27.03.1917), с пожеланием, чтобы академические Советы прислали свои поправки и отзывы не позднее 10 апреля. Таким образом, внесенные обер-прокурором в Синод “проавтономистские” Временные Правила, поставившие под вопрос дальнейшее действие Устава 1911 года, открыли новую страницу в истории реформы высшей Духовной школы в России. Судьбы Академий находились теперь всецело в руках сторонников академической автономии, что не замедлило сказаться в синодальном Указе (за № 2754, 8 мая 1917 года) “О некоторых изменениях в строе академической жизни”: “1. Православные Духовные Академии суть богословские учено-учебные учреждения. 2. Академии состоят в непосредственном ведении Святейшего Синода. 3. Местный Епархиальный Преосвященный состоит почетным покровителем Академии. 4. Ректор избирается Советом Академии из лиц, имеющих степень доктора или магистра богословских наук, и утверждается в должности Святейшим Синодом. 5. Ректор Академии состоит в священном сане. 6. Инспектор Академии переименовывается в помощника ректора Академии. 7. Помощник ректора избирается Советом Академии из лиц духовного и светского звания на 4 года и утверждается в должности Святейшим Синодом. 8. В случае освобождения преподавательской должности Совет Академии назначает конкурс (при чем профессорам предоставляется право указывать и своих кандидатов на открывшуюся должность). Избранный Советом кандидат утверждается в должности Святейшим Синодом. 9. Если Святейший Синод не признает возможным утвердить избранного Советом Академии кандидата на должность ректора, помощника ректора или преподавателя, то сообщает об этом Совету Академии с указанием причин неутверждения и с предложением избрать новое лицо. 10. Примечание к пар. 65 Устава Духовных Академий, согласно которому в священном сане должно состоять не менее половины всех членов Совета, исключается. 11. Все постановления Советов и Правлений Духовных Академия, подлежащие утверждению Святейшим Синодом, представляются непосредственно в Синод ректором Академии. Постановления, представляемые по действующему Уставу на просмотр и утверждение Епархиального Архиерея, приводятся в исполнение по подписании их членами Совета или Правления по принадлежности кроме дел, означенных в пар. 109 (пп. 1 и 4), постановления по таковым делам представляются на утверждение Святейшего Синода. 12. Редакторы издаваемых при Академиях журналов избираются Советом Академии на 4 года. 13. Совет Академии под председательством ректора составляют: помощник ректора, ординарные профессоры и экстраординарные профессоры, доценты и исправляющие должность доцентов. 14. Ученые степени магистра и доктора богословских наук присуждаются Советом Академии с доведением о сем до сведения Святейшего Синода. 15. Пар. 188-й действующего Устава Духовных Академий, не дозволяющий участия студентов Академии в политических партиях, исключается. 16. В целях увеличения числа учащихся в Академиях по крайнем мере до 600 человек в каждой в Академии принимаются воспитанники духовных семинарий как первого, так и второго разрядов, а равно и окончившие курс в светских средних учебных заведениях. 17. Те из поступающих в Академии лиц, кои не изучали в средней школе древних языков, обязываются сдать экзамены по этим языкам в течение первого года обучения в Академии. 18. Студентам Академии разрешается проживать на частных квартирах. Об изложенном напечатать в журнале “Церковные Beдомости”, пояснив при сем для руководства Советам Духовных Академий, что преподаватели Академий, определенные на службу и состоящие в ней с нарушением действующего Устава, должны быть освобождены от занимаемых ими кафедр, в то же время при замещении освобождающихся кафедр Советам Академий предоставляется избрать по установленному порядку тех преподавателей Академии, кои оставили академическую службу по ревизиям и по представлениям академических начальств”. 2. Попытки создания Богословского института Несколько опережая реформу Духовных Академий, весьма динамично, в связи с изменениями курса церковных реформ, начал развиваться и процесс преобразования средней и низшей Духовной школы. Ранее мы уже говорили, что существование Духовных Академий было напрямую связано с состоянием семинарий и училищ: ведь именно выпускники низшей и средней Духовной школы составляли большинство студентов и, как следствие этого, преподавателей Академий. Эта связь, особенно проявившаяся накануне последних революционных событий, обуславливает наш интерес к некоторым сторонам реформы средней и низшей Духовной школы 1917 года. Уже к маю 1917 года при Учебном Комитете была учреждена Особая Комиссия для выработки проекта реформы Духовных училищ и семинарий, которая начала свою работу 9 числа. Открывая заседания съезда, архиепископ Финляндский Сергий отслужил молебен Святителю Николаю, по окончании которого уже непосредственно в рабочем зале он обратился к присутствующим с приветствием, в котором подчеркнул, что подлежащее обсуждению Комиссии дело об устройстве Духовной школы, — дело большое, больное и давнее. “Давно уже идут разговоры о реформе школы и идут попытки к ее реформированию, — говорил владыка, — быть может, теперь при изменившихся условиях жизни удастся достигнуть той цели, к которой давно стремились. Быть может, в новых условиях наша школа будет так преобразована, что станет совершенной в педагогическо-техническом смысле, будет школой, дающей действительное воспитание и образование, и в то же время не оставит своего знамени и будет состоять на службе церкви”. На заседаниях выступило много докладчиков, размышления которых содержали негативные характеристики старой Духовной школы. Например, на заседании 10 мая протоиерей Егоров говорил: “Пастырство — не требоисправление и писание метрик, а путеводитель душ к Богу. Пастырство — великое дело, требующее определенной подготовки. Но наши школы такой подготовки не давали, они не исполняли своего назначения. Говорят, из нашей школы выходили знаменитые деятели, но это не потому, что школа хороша. У нас давали звания, но эти звания забивали творческую силу и подавляли творческое проявление воли. Кроме того, общий недостаток всех вообще школ — это их ремесленнический характер…” Докладчику вторил протоиерей В.И. Беляков: “Было время, когда из наших школ шли в пастыри Церкви, теперь же большинство семинаристов бегут из наших школ и только отдельные единицы идут в пастыри”. Результатом работы Комиссии стали многочисленные проекты Уставов Духовных училищ и семинарий, а также Устав епархиальных женских училищ. Рассматривались на заседания Комиссии и проекты создания пастырских училищ и Православной Христианско-гуманитарной гимназии, но и первый, и второй были отвергнуты как несоответствующие сложившемуся строю духовного образования. Вместе с тем широкую поддержку у членов Особой Комиссии получил проект по созданию Православного Богословского института. Богословские институты, по мнению членов Комиссии, должны были служить повышению уровня богословского образования у священнослужителей: “высшее богословское образование признано Комиссией необходимым для служителя Церкви. Наличная жизнь не представляет в данный момент возможности осуществления этого желания. Впредь до осуществления этих условий для подготовления пастырей Церкви проектируется организация богословских институтов, которые представляют собою реформированные нынешние пятый и шестой класс Духовных семинарий”. Вместе с тем Богословские институты не должны были заменить собой Духовные Академии, а стать неким рубежом между средней и высшей Духовной школой. Общее видение Богословского института Комиссия выразила в проекте “Положения о Богословском институте”. Так, в I главе “Общее положение” сказано: (Пар. I. Богословский институт имеет своей задачей дать богословское образование и подготовить просвещенных пастырей и деятелей Церкви. Пар. 4. Курс обучения в институте ( трехлетний <....> Пар. 6. В Богословском институте изучаются следующие теоретические и церковно-практические предметы: 1. Священное Писание Ветхого Завета. 2. Священное Писание Нового Завета. 3. Общая Церковная История. 4. Русская Церковная История. 5. Патрология. 6. Основное богословие. 7. Догматическое богословие с изложением Истории догматов. 8. Православное богословие. 9. Разбор западных исповеданий. 10. История и разбор старообрядчества и сектантства. 11. Церковное проповедничество. 12. Литургика. 13. История христианского искусства. 14. Церковное право. 15. Обзор социальных учений. 16. Педагогика с методикой Закона Божия. 17. История философской мысли. 18. Греческий язык. 19. Церковное пение”. Идея создания Богословского института получила развитие на Всероссийском съезде педагогов духовно-учебных заведений, который открылся в Москве 25 мая 1917 года. Среди прочих насущных вопросов, касающихся жизни Духовных школ, участники съезда рассмотрели и приняли правила, которые, по их мнению, следовало бы применить к создаваемому Богословскому Институту: 1. Богословский институт имеет своей задачей дать богословское образование и подготовить просвещенных пастырей и деятелей Церкви. 2. Название проектируемой богословско-пастырской школе должно быть усвоено “Богословский институт”. 3. В Богословском институте изучаются теоретические и церковно-практические богословские предметы, преподававшиеся до сего времени в семинариях. 4. Сверх преподававшихся в семинарии богословских предметов в курс институтов вводится Патрология (учение об Отцах и учение Отцов Церкви). 5. Из светских предметов в курс Богословского института входят в качестве обязательных: Философия (История философии и Систематическая философия), Педагогика (без Дидактики) и Греческий язык. 6. Педагогическим Советам предоставляется право вводить в курс Богословского института и другие, не предусмотренные общей программой и настоящим проектом предметы. 7. Постановка образования в Богословском институте должна способствовать выработке целостного христианского мировоззрения и быть чуждой схоластических приемов. 8. Воспитание в Богословском институте должно носить православно-христианский характер с соответствующим христианской семье режимом, но без мелочной регламентации и без внешнего формализма. 9. Воспитанники Богословского института подготавливается к пастырству путем активного участия в организованной церковно-общественной жизни. 10. Курс обучения в институте 2-х летний. 11. В Богословский институт принимаются лица, получившие законченное среднее образование, от 18 лет и выше, миряне и духовные, православного исповедания. Примечание: Советам Богословских институтов применительно к местным условиям предоставляется право принимать лиц и с неполным средним образованием, организуя для них особые испытания, параллельные занятия, подготовительные курсы. 12. Непосредственное заведование Богословским институтом принадлежит Педагогическому Совету под общим руководством епархиальной и центральной церковной власти. Примечание: В состав Педагогического Совета входят все члены педагогической корпорации и представители от церковно-общественных организаций и учреждений (последние в количестве не более 1/2 числа членов корпорации). 13. Заведующим школой должно быть лицо в священном сане (из белого духовенства), с высшим богословским образованием. 14. Заведующий избирается Педагогическим Советом. Об избрании его доводится до сведения центральной церковной власти. 15. Преподавателями Богословского института должны быть лица с высшим богословским образованием, православного исповедания. I6. Содержание учащихся в Богословском институте облегчается устройством общежития, выдачею пособий и стипендий. 17. Для подготовки низших клириков в епархиях могут быть открываемы особые школы или курсы”. Насколько это видно из приведенных документов, участники обсуждения идеи о создании Богословского института не мыслили это учебное заведение как параллель или замену существующих высших Духовных учебных заведений ( Академий. Институты задумывались как некие образовательные центры, двухлетнее обучение в которых позволило бы выпускнику Семинарии ( священнослужителю, не поступая в Академию, получить приличное богословское образование, достаточное для его пастырского служения. Работа над этим проектом отвлекла на некоторое время ряд общественных и церковных деятелей от дискуссии по вопросу реформы высшей Духовной школы, но зато имела некоторую пользу при определении целей и задач высшего богословского образования работавшею практически в это же время реформенной академической Комиссией. 3. Создание Комиссии по пересмотру академического Устава К моменту учреждения Комиссии 1917 года у власти уже некоторое время находилось Временное правительство, поставившее на обер-прокурорский пост известного своими крайне либеральными взглядами князя В.Н. Львова. Был “обновлен” и состав Святейшего Синода: удалены представители “консервативного” крыла и введены прогрессивные представители иерархии, а также четыре представителя от белого духовенства. Перемены коснулись и учебного ведомства: председателем Учебного Комитета вместо архиепископа Сергия (Страгородского) был назначен К.М. Агеев, который, как это уже делал в 1905 году князь А.Д. Оболенский, разослал в Академии в мае телеграммы с предложением выбрать делегатов для пересмотра действующего Устава. Таким образом, уже весной 1917 года началась работа по подготовке новой Комиссии по переустройству высшей Духовной школы. Общественно-политическая ситуация в стране предопределила состав участников Комиссии. В нее вошел “старый” костяк представителей “автономистского” движения, а также молодые, наиболее радикально настроенные представители этого же идейного направления. Особенностью Комиссии стало то, что большинство ее членов составили доценты и исполняющие должность доцентов, в то время как ранее ни на один из реформенных съездов младшие преподаватели не приглашались. Основной задачей созванной 10 мая Комиссии стало составление Временных Правил, которые действовали бы в Академиях до утверждения нового академического Устава на Всероссийском Поместном Соборе, и проекта Нормального Устава, который должен был быть вынесен на обсуждение последнего. В своей работе участники Комиссии 1917 года широко использовали материалы четырех академических проектов 1906 года. Результатом работы Комиссии стал новый “Временный Устав”, утвержденный 21 июля 1917 года и проект Нормального Устава Духовных Академий. Как и в Комиссиях 1909 и 1911 годов, “однопартийный” состав участников Комиссии 1917 года привел к отсутствию каких-либо серьезных столкновений или прений при обсуждении на ее заседаниях академических вопросов. Те же редкие напряженные моменты, которые имели место в работе Комиссии, были вызваны не столкновением взглядов по важным вопросам реформы Академий, как это бывало на предшествующих съездах, а разницей темперамента ее членов и крайним радикализмом молодых представителей партии “автономистов”. 4. Временный Устав и проект Нормального Устава Духовных Академий Временный Устав Духовных Академий, ставший плодом деятельности Комиссии 1917 года, был утвержден Временным Правительством 21 июля 1917 года. Согласно новому Уставу, повторившему принятые еще 8 мая синодальные “Некоторые изменения” и вобравшему в себя пожелания Советов, в Академиях провозглашалось самоуправление Совета профессоров (пар 4), полностью устранялась зависимость Академии от правящего архиерея (пар. 3), в состав Совета вводились все преподаватели Академии, включая и самых младших ( исполняющих должность доцента (пар. 23), утверждался принцип выборности ректорской и инспекторской должностей из лиц, как имеющих, так и не имеющих священный сан (пар. 52, 62), вводилась углубленная специализация (пар. 167–171). Проект Нормального Устава Духовных Академий, одобренный Поместным Собором в 1918 году и предложенный к введению в академическую жизнь “по мере возможности”, вобрал в себя пожелания большой части деятелей богословской науки. В проекте говорилось о подчиненности Академий высшему церковному управлению, помимо епархиальных архиереев, о выборности должностных лиц и членов профессорско-преподавательских корпораций, об открытом характере преподавания. В целях повышения научного уровня выпускников в основу проекта Нормального Устава, после утверждения на Соборе вошедшего в историю как Устав 1917–1918 годов, полагалась четкая специализация, разделившая предметы на пять групп: 1) библейскую; 2) богословско-философскую; 3) церковно-историческую; 4) филологическую; 5) церковно-практическую. Общеобязательные предметы при этом предполагалось разделить на циклы с последовательным их прохождением. Благодаря принятой схеме обеспечивалась целостность восприятия студентами смежных дисциплин и, что особенно важно, устранялась практика растягивания преподавания предметов на продолжительный срок. Кроме этого, значительно усиливалось преподавание общеобразовательных дисциплин. Авторы проекта Нормального Устава выразили свое отношение к высшему духовному образованию в следующих выражениях: “1) Академии не отрываются от взрастившей их почвы, не выходят из стихии Церкви и сохраняют исторически сложившийся тип, оставаясь Православными Духовными Академиями. 2) Академии служат Православной Церкви стоящею на уровне века богословскою наукой, почему в Уставе Академия определена как учено-учебное учреждение, и, таким образом, на первом месте решительно поставлены научно-образовательные задачи высшей богословской школы. В соответствии с этим и для обеспечения возможно полного осуществления намеченных целей в проекте Нормального Устава широко развернуты учебные планы введением целого ряда новых предметов как специально-богословского, так и общеобразовательного характера и произведено коренное переустройство в самой постановке учебного дела, хотя необходимо сказать, что присущая академическим деятелям чрезмерная скромность требований не позволила довести учебных планов до необходимой полноты. В тех же целях и для использования результатов, достигнутых во всех, необходимых для самостоятельного и основательного развития богословской науки, областях знания, признано было желательным придвинуть Академии к университетам, приглашая для преподавания некоторых наук специалистов из университетов и посылая в университеты студентов, избравших определенную специальность для изучения вспомогательных предметов”. Как мы видим, лето 1917 года стало для сторонников академической автономии во всех отношениях “летом благоприятным”, когда, воспользовавшись общественно-политической ситуацией в стране, либеральная часть академической профессуры смогла, наконец, полностью реализовать собственную программу переустройства высшей Духовной школы. Мы уже заметили, что Комиссия 1917 года дает мало пищи для размышлений в канве главной темы нашего исследования, поскольку на ее заседаниях отсутствовала серьезная полемика или борьба по академическим вопросам. Однако, сам факт существования такой Комиссии равно, как и принятие соответствующего общему настроению ее членов Устава, является прекрасной иллюстрацией к истории реформирования высшей Духовной школы в России. Если мы немного расширим временные границы нашего скромного исследования и посмотрим на всю историю развития Духовных Академий, то нашему взору предстанет интересная картина. Формальное, иногда даже грубое отношение к воспитаннику Духовной школы сменяется гуманным и справедливым; запрет на отъезд из школы, порой даже на каникулы, позднее оборачивается свободой выбора места жительства; изоляция студентов от общества переходит в полное разрешение студентам участвовать в любых политических партиях; сословность школы сменяется свободой доступа в нее всем желающим; некогда строгая и жесткая цензура студенческого чтения уступает место разрешению иметь в Академиях особую студенческую библиотеку. Таким образом, если бы мы нарисовали график функции развития процесса реформирования высшей Духовной школы, то работа Комиссии 1917 года, завершившаяся полным упразднением всех существующих до этого времени “недемократических” элементов в Уставе, стала бы вертикальной отметкой на графической оси, обозначающей развитие “автономистских” тенденций в Духовной школе. Отсутствие серьезной полемики в Комиссии 1917 года, не позволяющее нам с ее помощью выявить проблемы реформирования высшей Духовной школы на этом этапе, побуждает нас снова обратиться к печатным изданиям и другим историческим материалам, относящимся к описываемому периоду. 5. От уставных положений 1911 года к Временному Уставу 1917 года: церковная общественность о развитии процесса реформирования Духовных Академий. Преобразование Духовной школы в 1917 году сопровождалось сильным “брожением умов” в академической среде. Накал страстей, раздиравших преподавательские корпорации и студенчество в этот, по сути, последний год реального существования Академий, можно сравнить лишь с тем революционным настроением, которое царило в высшей Духовной школе в 1905 году. Как и в 1905 году, свое недовольство строем академической жизни студенты выражали посредством многочисленных петиций и обращений. Особенно отличились студенты Московской Духовной Академии, пик активности которых пришелся на апрель 1917 года. Так, 12 апреля четверокурсники нашей Академии направляют на имя обер-прокурора Докладную записку, подписанную председателем Совета студентов IV курса А. Золотницким, секретарем Д. Куличиным и тремя активистами. “Юридическая точка зрения студентов IV курса такова, ( сообщалось в Докладной записке, — права нашего выпуска не могут быть связываемы и фактически после утверждения Временных Правил не будут связаны со старым Уставом; точно так же они стоят вне зависимости и от предполагаемого Устава автономии Академий. Права курса связаны только с Временными Правилами, объясняемыми переходным временем академической жизни: на них они всецело и базируются. Принципиальная позиция студентов такова: все студенты должны быть уравнены в отношении диплома и получить магистерские степени… Наше желание может быть удовлетворено на следующей платформе, когда: 1) в действительности будет уничтожен разрядный список с делением кандидатов богословия на магистрантов и не магистрантов; 2) наш диплом, отражая отмену такой “социальной” перегородки, в обозначении наших успехов будет реформирован в пользу университетской практики обозначения познаний по трехбалльной системе (весьма уд., уд., неуд.), то есть: а) прежние наши баллы за три курса должны перевестись с таким расчетом, что от трех и выше все перейдет в “весьма удовлетворительно”, три с минусом в “удовлетворительно” и ниже в “неудовлетворительно”; б) выпускные экзамены должны быть проведены по трехбалльной системе, и в) балл на кандидатское сочинение уничтожается...” Как видно, предложенные студентами обер-прокурору требования не отличались ни скромностью, ни умеренностью. Надо заметить, что даже профессора Академии не смогли согласиться с положениями Записки, когда студенты попытались заручиться их поддержкой “по изложенной программе, единственно осуществляющей, — по их мнению, — идею равенства”. Практически в это же время все та же инициативная группа четвертого курса МДА, возглавляемая студентом А. Золотницким, направила в Святейший Синод письмо-требование следующего содержания: “Самым первым и общим желанием студентов IV курса является окончание ими курса в свободной Академии, отсюда частными пожеланиями являются: 1. Отмена разрядов и баллов за все учебные годы; 2. Немедленная отмена баллов по поведению и тайных отзывов в Синод; 3. Отмена привилегий монахов на профессорское стипендиатство; 4. Отмена второго рецензента курсового сочинения; 5. Выдача аттестатов на руки; Представление студентов в Совете Академии на всех его собраниях, а в собраниях, решающих учебные дела ( с правом решающего голоса. Пожеланием всех студентов является: представить студентам участие в выработке автономного Устава Академий”. Спустя некоторое время четверокурсники направляют на имя обер-прокурора Святейшего Синода телеграмму уже ультимативного характера: “Основываясь на Вашем обещании, надеемся на проведение Временных Правил кратчайшим сроком, почему откладываем начало экзаменов до Вашего ответа о времени введения Временных Правил, чтобы иметь возможность окончить курс свободной Академии, участвуя в выборах ректора и делегатов”. Активность студентов, несомненно, повлияла некоторым образом на ход реформы высшей Духовной школы ( по крайней мере, члены Комиссии 1917 года с обеспокоенностью обсуждали требования студентов относительно их участия в академическом управлении. Конечно же, большей частью студенческие волнения объяснялись подверженностью учащейся молодежи политическим веяниям времени, но это не являлось единственной причиной выражения ими недовольства устройством академической жизни. Задолго до революционных событий 1917 года, после введения в действие Устава 1910 года в высшей Духовной школе начались волнения студентов, связанные с резким ухудшением их материального положения. До Устава 1910 года “студенты Академии не нуждались в сторонней помощи, т.к. прежде они могли иметь заработок на стороне, ( писала в то время петербургская газета “День”, — Почти большая часть из студентов Академии раньше состояла законоучителями разных частных школ. По новому академическому Уставу студенты Академии не имеют права иметь посторонние занятия. Положение неимущих студентов Академии в настоящее время печальное”. Между тем, например, в Санкт-Петербургской Духовной Академии еще в 1906 году Советом было принято решение, по которому “студенты должники предназначены к увольнению из Академии, если только не погасят своих долгов в непродолжительном времени”. Положение студентов ухудшалось, долги росли, и уже 27 января 1914 года та же газета “День” публикует сведения о катастрофическом положении финансовых дел в столичной Академии: “за 1-е полугодие студентами Академии не внесено в Правление Академии 800 рублей. За 2-е полугодие недоимка за студентами исчисляется в размере 5000 рублей. По академическому Уставу студенты обязаны внести деньги за второе полугодие к 1 января. На состоявшемся недавно собрании профессоров в Академии постановлено: для взноса денег студентами за 1-е полугодие назначить предельный срок 1-е февраля. После чего Правление Академии в отношении недоимщиков примет резкие меры, как-то: лишение стола, недопущение к переходным испытаниям и увольнение. Недоимщиками состоят около половины студентов Академии”. В итоге, уже летом из Академии были уволены 18 студентов, большая часть которых являлась четверокурсниками, при этом решение Совета, поставленного в безвыходное положение, утвердил митрополит Владимир (Богоявленский). Помимо финансовых проблем, студентов волновала и постановка учебного дела в высшей Духовной школе. По характеристике, данной еще в 1910 году учебному и воспитательному процессу в столичной богословской школе профессором Санкт-Петербургской Академии Фесслером, отечественная Духовная школа, действительно, срочно нуждалась в коренных преобразованиях. Профессор писал: “Наши академические студенты обременены большим числом классических часов, нежели чтобы можно было ожидать делаемых успехов в учении по крайней мере от умов посредственных, о коих надлежит иметь особенное попечение. Я не думаю, - продолжал размышлять профессор, — чтоб университеты и Академии были учреждены на тот конец, дабы юноши туда записанные, только приобыкшие к трудным занятиям ума, наипаче от слушания публичных уроков выходили учеными; но я полагаю, что уроки преподаются с тем единственно намерением, дабы принимающие их усматривали только путь к твердому учению и учености, и дабы отсюда почерпали они материю для собственных своих размышлений. Наши академические студенты ежедневно по восьми часов принимают уроки от четырех профессоров, но… с каким напряжением внимания. В шесть часов встают, полчаса, может быть, употребляют на одеяние,.. другие полчаса посвящают на молитву или на чтение житий святителей Церкви. В семь часов собираются в классы, занимаясь или повторением слышанного в предыдущий день, или приготовлением к новым урокам, на кои в восемь часов созываются и слушают их четыре часа беспрерывно.” Интересное добавление к суждениям профессора содержится в Дневнике занятий студентов 1-го курса Санкт-Петербургской Духовной Академии за 1915–1916 и 1916–1917 учебные годы. В Дневнике дежурный студент указывал название лекции и тему, фамилию профессора. Интересно, что в графе “Имена и фамилии студентов, не бывших в классах”, не значится ни одного отсутствовавшего, хотя известно, что студенты в это время не отличались усердием в посещении лекций. В конце каждой недели ректор Академии епископ Анастасий (Александров), просматривал журнал и ставив свою подпись, иногда вместо него это делал профессор Зарин. Так вот, 30 ноября 1915 года дежурный студент Всеволод Троицкий записал в Дневник следующее: “Лекция по Систематической философии профессора Беляева. Наши знания относительны. Позитивизм должен вести к релятивизму. Всякий релятивизм приводит к скептицизму. Древнейшие формы релятивизма принадлежат Протагору. Давид Юм в фактическом смысле является основателем позитивизма. В его позитивизме замечается привязанность к фактам. У Юма есть одна несостоятельность относительно математики. Прочность математики является подводным камнем для релятивизма. После Юма следует признать позитивистами Огюста Конта и Джона Стюарта Милля”. Возмущение “относительностью знаний”, которое высказывалось не только студентами, но и “общественным мнением”, усиливалось и недовольством тем увлечением немецкими протестантскими трудами, которое имело место в Академиях и доходило иногда до крайностей. Подобное состояние отечественной богословской школы не раз порицалось современниками. Об этом, например, в 1914 г, в статье (Онемечение богословской науки” в резкой форме писала газета “Петроградский Курьер”: “Богословская наука находится в буквальном смысле этого слова в плену у немцев. Наши богословы ничего не создают нового оригинального, все заимствуют у немецких ученых. Достаточно пойти на любой магистерский коллоквиум в Петроградскую Духовную Академию, чтобы убедиться в высказанной мысли. Диссертант, почти каждый буквально, ссылается в своем труде на мнения ученых немцев. Причем мнению последних придается большее значение, чем Священному Писанию. Обыкновенно для подтверждения своей мысли диссертант ссылается на немецких богословов и говорит: “Так думает Делич. Такого мнения держатся Фишер и Вунд.” На днях в Академию явился преподаватель В-ой семинарии и предлагал студентам Академии перевести ему немецкие сочинения для написания магистерского сочинения. Таким образом, весь труд при написании магистерских сочинений сводится к механичности, в выписке бесконечного числа выдержек. И за это получается магистерский знак. Профессор Глубоковский заявил недавно, чтобы студенты Академии сдавали практические работы по Св. Писанию на основании немецких пособий. Даже такой профессор, как А.А. Бронзов, ругающий немцев чуть не в каждом академическом органе и церковной газете, позволил студентам писать кандидатские сочинения на основании пресловутых немецких ученых: Гарнаков, Деличей и других. Все эти факты, — резюмирует газета, — красноречиво говорят об онемечивании нашей богословской науки и отсутствии своей чисто русской”. Издания либерального толка, протестуя против подобного рода обвинений, парировали тем, что Духовная Академия — учреждение, в первую очередь, ученое, преследующее научные цели, в своем роде исследовательский институт, поэтому для нормальной ее деятельности необходимо создать благоприятные условия и тогда, при свободе от цензурного вмешательства, станет возможна настоящая научная деятельность. Поэтому требование академической автономии, которая обеспечила бы самостоятельность Академий в научной области, звучало со страниц “либерально” настроенных журналов как самая насущная, первоочередная задача академической реформы. В полемику о состоянии русского богословия сразу же включились представители “ревнующего” направления богословской мысли. Причину падения авторитета богословия в глазах общества они видели не в цензурных стеснениях, о чем сетовали академические профессора, а в том, на какой путь встала русская богословская мысль со времен Могилянской Академии — путь протестантской схоластики и обмирщения. Эту мысль наиболее последовательно на страницах консервативных изданий проводили именно “ревнители”. Наиболее резкая критика немецко-протестанского влияния в науке приходится на время Первой Мировой войны (“Вопрос о неметчине в русском богословии” в “Церковном вестнике”, 1915, № 2, “Немецкое богословие и милитаризм” в “Церковном вестнике”, 1915, № 6, ”Освободительная война в русском богословии” в “Богословском вестнике”, 1915, № 9). В публикациях, касающихся влияния немецкого богословия на русскую науку, указывалось на то, что в русской богословской науке, в исследовании Священного Писания преобладает протестантский историко-критический метод, диссертации пестрят немецкими цитатами, кандидатские и семестровые сочинения студентов основываются на немецких сочинениях. Взамен схоластического пути развития богословской науки представители партии “ревнителей” предлагали новый путь — путь “опытного богопознания”, когда “личный опыт покоится на опыте святоотеческом, и приобщение себя к этому сонму духоносных отцов, хотя бы мыслию и настроением, есть главное условие для богословствования”. “Едва ли возможно богословствовать тому, кто не воспринимает христианство в себе как новую жизнь...”, ( писал “Богословский вестник”. “Нам необходимо самим опытно, на собственной жизни познать святость, жизненную правду богословия”, ( вторил автор публикации в “Трудах Киевской Духовной Академии”. Только в согласии богословской науки и жизни видели “ревнители” залог поднятия богословия на должный уровень, возвышения его в глазах общества. Предложенный путь “опытного богословия” был недружелюбно встречен либеральными изданиями, особенно “Церковным вестником”. Противники категоричной позиции “ревнителей” основывали свою критику на тех доводах, что “мистический элемент” приведет чуть ли не к суеверию. Отказ же от преобладающего влияния аналитического метода расценивался ими как “отказ от разумного усвоения веры”, которое приведет к ограничению круга исследуемых вопросов и безудержному поклонению авторитетам. Таким образом, мы видим, что в период между действием Устава 1911 года до его отмены в 1917 году, существенным образом обострился вопрос о понимании задач и целей богословского исследования. Противостояние по этому вопросу, питавшееся у многих профессоров “автономистов” патологической неприязнью к монашеству, при смене курса церковной политики в отношении реформы высшей Духовной школы привело к полному размежеванию ряда церковных и академических деятелей. Яркий пример тому — события 1917 года в Московской Духовной Академии, когда при проведении в ней ревизии практически вся корпорация встала в прямую оппозицию к ректору, преосвященному Феодору (Поздеевскому), что закончилось посещением Академии обер-прокурором и увольнением ректора. История с отстранением от должности епископа Феодора в настоящее время по разному оценивается исследователями. Некоторые мнения и выводы кажутся нам слишком крайними и категоричными. Так, например, в опубликованных недавно в “Богословском вестнике” работах протодиакона Сергия Голубцова, посвященных церковным событиям начала ХХ века, прямо говорится о том, “что под его (епископа Феодора ( и. П.) мантией скрывалось властолюбие, прикрытое учтивостью и любезностью, которое не могли разглядеть малоопытные в духовной жизни студенты, вроде Постникова, оставившего свои воспоминания об Академии того периода”. Не пытаясь выяснять уровень чьей бы то ни было опытности в духовной жизни, позволим себе не согласиться с выводами отца Сергия, хотя бы по причине того, что в своем суждении относительно личности преосвященного Феодора, уважаемый автор опирается на суждения о нем академической профессуры, которые в силу своей субъективности не могут считаться нами достаточными для составления полной и достоверной картины всего происходящего в то время в Академии. Нам представляется важным в данном вопросе избежать поверхностных выводов, что можно сделать при условии выслушания обоих из противостоящих сторон. Интересное освещение изучаемый нами вопрос получает в воспоминаниях А.Ф. Лосева о преосвященном Федоре. Во время совместного заключения в тюрьме епископ Феодор сообщил Лосеву буквально следующее: “1905–1911 годы вообще наказание Божие. Когда я стал ректором Академии и познакомился с тем, как ведется преподавание, со мной дурно было. Такой невероятный протестантский идеализм”. В том же ключе прозвучал и рассказ преосвященного о посещении Академии митрополитом Московским Макарием (Невским), подробно пересказанный Лосевым: “Епископ Федор умный. В Академию приезжал митрополит Макарий, старец восьмидесяти лет. “В богословии разбирался. Но его беда была ( семинарист, не получил высшего образования. Тем не менее постепенно дошел до митрополичьего сана. Духовной Академии он боялся. Все же приехал, выразил желание посетить занятия. С дрожью в руках даю ему расписание. Что выберет? А выбирать-то нечего, ведь это же вертеп! Застенок! Выбирает ( Психология. Я ахнул. Психологию ведет профессор Павел Петрович Соколов. Владыка думал ( будут говорить о душе, что-то важное. Пришел, сидит, слушает. Ну, во-первых, душа набок, никакой души нет, “мы изучаем явления психики”, вульгарный материализм. Сегодняшняя лекция ( тактильные восприятия. И пошел ( булавочки, иголочки, рецепторы, ощущения. Проводит опыты, вызывает студентов. И так вся лекция. Вышли. Смотрю, митрополит идет с поникшей головой, серое лицо, “Владыка святый ( говорю ему, — я вижу, у Вас неблагоприятное впечатление. Зайдите ко мне, я Вам все расскажу. Не обращайте внимания, Владыка, на этих дураков. Это не профессора Духовной Академии ( это дураки Духовной Академии. И как он смел при Вас излагать всю эту пакость! А знает, что Вы его начальство!” “Да, да… я убогий не понимаю….”, — говорит Макарий. “А тут и понимать нечего! Все вздор!” Так и пошел митрополит оскорбленный, огорченный; я не смог его утешить. Ведь чтобы бороться с Соколовым, всю сволочь надо разогнать. Так этот Соколов и остался на кафедре. И ( до самой революции, когда революция его разогнала”. Впечатляет и другое откровение преосвященного Феодора, прозвучавшее в ответ на вопрос Лосева: “Как Вы такого декадента и символиста, как Флоренский, поставили редактором “Богословского вестника” и дали ему заведовать кафедрой философии?”. “Все знаю. ( отвечал владыка. ( Символист, связи с Вячеславом Ивановым, с Белым… Но это почти единственный верующий ( ! ) человек во всей Академии!” Даже этих небольших штрихов достаточно, чтобы понять, что та “напряженная обстановка” в Академии, которая вменяется ревизовавшим ее в 1917 году профессором Б.В. Титлиновым в вину ректору, в немалой степени была вызвана и взглядами, а также поведением профессоров. Об этом, по крайней мере косвенно, свидетельствуют и впечатления современников. Исходя из этого, нам представляется не совсем правильной оценка, данная отцом Сергием событиям в Московской Академии в 1917 году, в том смысле, что именно “нечистота” внутренней стороны мантии преосвященного Феодора стала причиной его смещения с ректорского места. Нам представляется, что в этой истории главную роль сыграли не личные качества ректора, а его принципиальная позиция, отличная от системы ценностей академической профессуры, что и провоцировало их противостояние по главным вопросам академической жизни и взаимное неприятие. События связанные с отстранением от должности преосвященного Феодора (Поздеевского), помимо всего сказанного, представляются нам вполне характерными для истории реформирования высшей Духовной школы в начале ХХ века, когда противостояние “охранителей”, “ревнителей” и “автономистов” сопровождалось типичными для любой идейной борьбы методами: смещением противников с административных постов, увольнениями, переводами, отказами в присуждении ученых степеней и т.д. Так, после спада революционного движения 1905–1907 гг. и усиления в Академиях позиций противников демократических свобод от участия в академическом управлении были отстранены многие видные “автономисты”, например, инспектор Киевской Духовной Академии (1906–1909 гг.) В.П. Рыбинский. Полностью сменился ректорский состав всех четырех Академий, а также редакторский состав академических журналов. В это время Академии вынуждены были покинуть такие яркие представители партии “автономистов”, как И.М. Громогласов и В.И. Экземплярский. Когда же к власти пришло Временное правительство и лидерство в духовном учебном ведомстве и Академиях перешло большей частью к “автономистам”, то снова был заменен весь ректорский состав, а преподаватели, занявшие свои должности с 4 февраля 1909 года, т.е. со времени отмены Временных Правил, должны были быть подвержены баллотировке. Таким образом, 1917 год в летописи жизни высшей Духовной школы запечатлелся громкими перемещениями начальствующих лиц, утверждением позиций “автономистов” и, наконец, принятием на очередной реформенной Комиссии новых уставных положений, ставших основанием для рассмотрения и утверждения на Поместном Соборе Российской Православной Церкви 1917–1918 гг. во всех смыслах нового Устава Духовных Академий. Заключение В 1918–1919 учебный год, оказавшийся для нее последним, высшая Духовная школа вступила с багажом богатого и разнообразного опыта реформ и новым Уставом. К сожалению, новые уставные положения так и не были в полной мере апробированы в Академиях по причине закрытия последних. А Богословский институт, открытый после долгого перерыва в Москве в 1944 году, руководствовался уже совершенно иными положениями о строе и жизни Духовной школы. Но, несмотря на то, что Устав 1917–1918 годов действовал всего лишь три-четыре месяца, исследователи говорят о нем, как о “вобравшем в себя все пожелания деятелей русского богословского образования за последние 70 лет”. Действительно, можно сказать, что последний Устав увенчал большую предварительную работу по реформе высшей Духовной школы в начале ХХ века. Этот период поистине занимает особое место в истории российских Академий. В нашем исследовании мы старались по возможности показать все многообразие мнений, которые свободно высказывались по вопросам о целях, задачах, наконец, о самом существе богословской науки и высшей Духовной школы. Исследование дискуссии по вопросу реформы Духовных Академий выявило три основных, существовавших в этот период, взгляда на академические проблемы. Движение за преобразование высшей Духовной школы началось, как мы помним, в русле общественного движения за демократизацию государственного устройства. Вначале студенческие, а затем и профессорские обращения к Святейшему Синоду с просьбой о распространении на Академии университетской автономии явились в начале ХХ века отправной точкой процесса академической реформы. Безусловно, развитие “автономистских” настроений в студенческой и, тем более, в профессорской среде к политической обстановке в России имело лишь косвенное отношение. Причина их возникновения лежала в принципиальном неприятии большой частью церковно-академического общества основ Устава 1884 года. Для “автономистов” существующий в высшей Духовной школе строй представлялся главным препятствием к реализации ее научных задач. Как следует из выступлений в печати и на заседаниях реформенных Комиссий представителей указанной партии, первостепенной задачей академического образования, по их мнению, была подготовка ученых специалистов в области богословского и церковно-исторического знания. Многим будущее Академий виделось в преобразовании их в некие научно-исследовательские богословские центры или даже в присоединении к университетам на правах факультетов. Естественно, подобная широта взглядов требовала более свободного Устава, нежели Устав 1884 года. В результате, когда представилась возможность, “автономисты” стали требовать предоставления Духовным Академиям автономии, которая выражалась бы в освобождении школы от архиерейского контроля, введении принципа выборности всех должностных лиц и расширении прав Советов. Вся дальнейшая деятельность “автономистов”, направленная на реализацию их взглядов целиком основывалась на этих трех “китах” академической свободы. То, что “автономисты” считали панацеей от всех академических болезней, для другой части церковно-академической общественности представлялось губительным. “Охранители”, как мы смогли убедиться, полагали, что спасение Духовной школы от ветра революционных перемен, возможно только лишь при условии сохранения существующего строя. Они признавали главной целью Академии подготовку образованных богословов, которые не только стояли бы на страже догматической чистоты православного вероучения, но и являлись бы опорой для Церкви и государства. Была и третья группа церковно-академических деятелей, мнение которых по ряду принципиальных вопросов не совпадало с позициями ни “охранителей”, ни “автономистов”. В силу часто встречающегося в выступлениях ее членов глагола “возродить”, мы назвали эту группу “ревнителями”. По мнению последних, богослов ( это не кабинетный ученый, не защитник богословских схем, а подвижник, осуществляющий богословие в своей жизни. Принципиально новый подход к целям и задачам высшей Духовной школы выразился и в требовании “ревнителей” удалить из Академий дух светскости, проникающий в нее по вине профессоров-рационалистов. “Ревнители” говорили, что цель богословского образования заключается в воспитании образованных духоносных пастырей, соединяющих богословскую ученость и молитвенное богомыслие. Совершенно очевидно, что резкое различие взглядов, выражаемых представителями разных идейных направлений, не могло не повлиять на развитие процесса преобразования Академий. Заседания некоторых реформенных Комиссий превращались порой в настоящие баталии. Так, анализируя работу Комиссии 1905 года и V отдела Предсоборного Присутствия, мы наблюдали жаркие споры между “охранителями” и “автономистами”, заседания Комиссии 1909 года продемонстрировали непримиримость “охранителей” и “ревнителей” по ряду важнейших академических вопросов, а Комиссия 1917 года, признавшая Устав 1911 года “самым неудачным Уставом Духовных Академий”, подтвердила полную противоположность взглядов “ревнителей” и “автономистов”. Исследовав, таким образом, работу реформенных совещаний и проанализировав параллельно широкий спектр общественных мнений, выражаемых в периодической печати, мы пришли к выводу, что первопричиной большинства вставших на пути реформы высшей Духовной школы проблем, явилось отсутствие взаимопонимания между ее участниками. Противоречия, возникшие еще во время работы первой Комиссии, постепенно переросли в открытую вражду, и в итоге, при наличии здравых мыслей у всех трех сторон, реформа Духовных Академий то и дело оказывалась в тупике. В начале ХХ века совершенно отчетливо стали раздаваться голоса о том, что русская богословская школа находится в “плену” у западного богословия. Рассмотрев развитие дискуссии по вопросу реформы, мы пришли к выводу, что одной из главных причин разделения академической среды стало как раз разное отношение к месту и задачам русской богословской науки. В существующем на момент начала описываемых нами событий виде, Духовная школа все еще сохраняла зависимость от того влияния, которое оказали на ее развитие в конце XVII-начале XVIII веков выпускники Киево-Могилянской Академии. Организованная по западному католическому образцу, русская богословская школа восприняла схоластическую систему построения богословского образования, а духовно-учебные заведения были устроены по примеру католических иезуитских коллегий. Отсутствие самостоятельности русской богословской мысли привело к заимствованиям западных методов полемики: против католиков обращались протестантские аргументы, а против протестантов ( католические. Восприятие догмата как внешней юридической формулы требовало внешним юридическим образом оберегать его, что предполагало жесткую цензуру. Отсюда тот охранительный характер русской богословской мысли, который мы наблюдаем в XIX веке. Охранительство наиболее ярко выразилось в Уставе 1884 года и в Правилах “Для рассмотрения сочинений, представленных на соискание ученых богословских степеней” 1889 года, ставивших массу преград для богословского исследования. Отыскивание ересей в сочинениях приводило к отрицательной оценке и запрещению работ с малейшими уклонениями от известных установок. В то же время, работы, явно имеющие элементы католического или протестантского влияния, признавались вполне православными. Цензурные требования стимулировали развитие исторического направления в науке: “Ученые силы академии почти исключительно стали сосредотачиваться на разработке вопросов исторических, археологических, филологических”, “кто писал диссертацию на ученую степень, тот не рисковал браться за наиболее важные богословские вопросы, так как неосторожное выражение, сомнительная частная мысль, вполне естественные при обсуждении богословских тонкостей, могли лишить автора искомой степени. Отсюда получилось, что наша богословская литература загромождена биографиями церковных деятелей, изданиями актов, документов и историко-археологических исследований”. Получалось, что вместо свидетельства об Истине, научные исследования превращались в самоцель. Таким образом, реакцией на охранительство в богословской науке стало резкое развитие исторического направления, которое опиралось на критический метод исследования. Если раньше тенденции к такому исследовательскому подходу приводили к столкновению профессуры с официальным мнением и упрекам в чрезмерной подверженности протестантскому влиянию, то в начале ХХ века профессоров Духовных Академий необинуясь называли “нашими протестантами” или попросту “баптистами”. С начала 90-х годов XIX века, помимо “охранителей” рационально-критической школе начинает противостоять “ревнующая” часть ученой среды. “Ревнители” заявили о своей неудовлетворенности не только критическим методом, но и вообще существующей в России схоластической богословской школой и выдвинули новые принципы богословской науки: нравственное раскрытие догмата, опытное богопознание, возвращение к святоотеческому наследию и первоисточникам, возрождение Предания Церкви и восстановление роли литургического Предания. Они пытались точно определить исторический момент, начиная с которого в русской богословской мысли произошло смешение православных и католическо-протестантских понятий. Благодаря лишь “ревнителям”, конец XIX века в истории русской богословской науки отмечен появлением принципиально новых разработок по догматике. Пытаясь противостоять католическому юридизму и рациональному произволу протестантов, “ревнители” предложили новый принцип нравственного раскрытия догматов, объединивший теоретическое построение и духовный опыт, в качестве нового метода богословского исследования. “Ревнители”, не отвергая научности, указывали на опасность абстрактного интеллектуального богословия, следствием которого может стать расхождение науки и жизни. “Наших прологов, наших догматических гимнов, наших Четий-Миней не знают дипломированные богословы, ( говорили они, ( а если иногда и знают, то не как религиозные мыслители, но как простые богомольцы, как любители церковного пения. Между тем эта славянская литература в толстых, неуклюжих книгах и есть… главная питательница и созидательница веры не только народной, но и просвещенной.” Богословские взгляды “ревнителей” особенно ярко были выражены в ходе обсуждения реформы Академий. Мы упоминали, что именно им принадлежала инициатива усиления в высшей Духовной школе изучения Священного Писания и Литургики, введения расширенного курса Аскетики, ограничение круга светских наук и, наконец, требование ограничить светским лицам доступ к преподаванию. Анализ богословских позиций “охранителей”, “автономистов” и “ревнителей”, подтверждает наше предположение о том, что, возникшее в начале ХХ века в церковно-академических кругах противостояние по вопросу преобразования высшей Духовной школы, явилось отражением происходящих в то время в богословской среде внутренних эволюционных процессов. Действительно, большинство академических деятелей понимало ущербность существующей системы богословского образования. Профессора признавали, что Духовная Академия, призванная давать “цельное знание”, не способна на это по причине того, что “академические предметы остаются довольно безразличными между собой и немало не слагаются,.. у них нет ни генетической преемственности, ни гармонической связи”. Внутрикорпорационный поиск путей выхода из сложившегося положения с развитием политических процессов в стране нашел выражение в гласном обсуждении назревших вопросов. Таким образом, проблемы, возникшие на пути реформы духовного образования, стали прямым следствием расхождения мнений о существе и назначении богословской науки, которое начало развиваться еще в конце XIX столетия. Течение политической жизни в начале века было стремительным и бурным, что, также, к сожалению, отрицательным образом сказалось на процессе реформирования высшей Духовной школы. Расшатывание Академий из стороны в сторону, от одного Устава к другому еще больше усиливало противостояние академических партий. В итоге, в школах резко упала внутренняя дисциплина. По мысли отца Георгия Флоровского, расхолаживание академической среды можно было остановить преобразовательными контрмерами, противопоставив ему “церковное творчество, а не школьные шаблоны, побеждать духовной силой, а не формализмом”. Как мы увидели участникам реформенных дискуссий не достало ни “церковного творчества”, ни “духовной силы”, чтобы, направив реформенный процесс в спокойное русло, совместно работать на благо русской богословской школы. В заключение нам остается лишь выразить надежду на то, что в наше, также неспокойное и переломное время ход реформы высшей Духовной школы пойдет иначе. Пожалуй, именно в этом смысле – смысле извлечения уроков из прошлого – обращение к опыту наших предшественников представляется и поучительным, и небесполезным. ПРИЛОЖЕНИЯ Сравнительное изложение Уставов 1869, 1884, 1912 годов (по основным пунктам) Уставы православных академий содержат следующие части (оглавление дается по Уставу 1884 г.): Гл. 1. Общие положения; Гл. 2. Об отношении Епархиального Архиерея к Академии; Гл. 3. О Ректоре Академии; Гл. 4. Об инспекторе и его помощниках; Гл. 5. О преподавателях и профессорских стипендиатах; Гл. 6. О прочих должностных лицах; Гл. 7. О Совете Академии; Гл. 8. О Правлении Академии; Гл. 9. О науках, преподаваемых в Академии; Гл. 10. О приеме учащихся в Академию; Гл. 11. Об учебном курсе в Академии, занятиях студентов, испытаниях и ученых степенях; Гл. 12. Об учащихся (о религиозно-нравственной и дисциплинарной стороне академической жизни ( С.Г.); Гл. 13. О помещении и содержании студентов; Гл. 14. Об окончивших обучение в Академии; Гл. 15. О средствах к совершенствованию и распространению богословских знаний (и об учебно-вспомогательных учреждениях Академии); Гл. 16. О правах и преимуществах Академий и лиц, принадлежащих к ним. Уставы открываются (общими положениями(. пар. 1 говорит о назначении Академии как высшего (закрытого ( по уст. 1912 г.) духовно-учебного заведения, призванного дать высшее богословское образование в духе православия для служения Церкви на пастырском, духовно-учебном и других поприщах, (предпочтительно в священном сане ( добавляет Устав 1912 г.). В Уставе 1912 г. добавлен параграф (пар. 2) о круге деятельности Академии (разработка богословия на церковном, строго-православном основании; преподавание богословских и ряда не богословских наук, служащих для основательного изучения первых; и воспитание любви к Церкви, ее установлениям и преданности Престолу и Отечеству) ( добавление, как мы отмечали, продиктованное духом реакции 1907–1910 годов. Отношение Академии к Синоду и Архиерею (пар. 3,2,3,) В Уставах 1884 и 1912 гг. указывается на подчинение Академии Синоду и на начальственное попечение Епархиального Архиерея в отношении к Академии, нежели просто попечение (как в Уставе 1869г.). По Временным правилам 1905–1906 гг. (Епархиальному Архиерею принадлежит лишь попечительное наблюдение за Академией( (пар. 2). Непосредственное Управление Академией Уставы 1869–1884 гг. сосредотачивали в руках Совета и Правления (пар.пар. 4,3), а 1912 г. ( в руках Ректора. Совету и Правлению отводилось лишь участие в управлении (пар.4), Устав 1884 несколько усиливал роль ректора в сравнении с 1869 г., говоря о его руководстве управлением. Остальные параграфы (Общих положений( Уставов существенно не отличаются между собой. Можно лишь отметить, что пар. 8 1869 г. упоминал (в отличие от других Уставов) о возможности приема посторонних слушателей в Академию (на свой счет). В Уставе 1912 г. введена глава (пар.1) об отношении Синода к Академии, которая сводит воедино рассеянные по другим главам некоторые параграфы Уставов, в которых затрагивается Синод. Последующие названия глав за некоторым исключением и их нумерация совпадают для Уставов 1869, 1884 и 1912 годов. Глава 2 Об отношении Епархиального Архиерея к Академии Уставами 1869 и 3384 гг. Архиерею принадлежало начальственное попечение и право вникать во все ее дела, некоторые из них утверждать, другие передавать Синоду, устранять временно от дел виновного в чем-либо. Все эти права были временно аннулированы с изъятием пар.пар. 13, 14, 16 и 19 из Устава 1884 г. по Временным Правилам 1905–1906 гг. (до их реставрации в феврале 1909 года) и Архиерею разрешалось лишь делать Совету Академии предложения к обсуждению (пар. 15-в ред. 1905–1906 г.) Устав 1912 г. включает некоторые параграфы, которых не было раньше; в частности, пар. 25 ( о просмотре журналов Совета и Правления и особенно пар. 26, дающий право архиерею пересматривать решение Совета или Правления Академии по этим журналам. ( пар. 28 предоставлял Архиерею право через ректора (ставить на вид( неисправному по службе должностному лицу; ( пар. 31 в чрезвычайных случаях предоставлял Архиерею принимать экстренные меры, превышая данную ему Уставом власть; ( пар. 33 предоставил Архиерею (а не Совету) утверждать в должности лекторов, назначать на должности секретаря, библиотекаря и их помощников, врача, эконома и почетного блюстителя; Глава 3 О ректоре Академии Синод назначал ректора (по представлению Архиерея ( лишь по Уставу 1884 г.) из известных Синоду своими достоинствами лиц духовного сана (1869, 1884 гг.; в сане епископа с 1912 г.), имеющих степень доктора богословия (1869), не ниже степени магистра богословия (1912); Устав 1884 г. не упоминает о степени ( в этом была одна из его слабых сторон. Ректор читает лекции по одному из предметов, имея не более 2 лекций в неделю (Устав 1869 г. ( говорит менее определенно ((ректор ( есть профессор Академии(; пар. 21 ( 1884; пар. 35 ( 1912). Ректор не занимает никакой должности вне Академии. (Устав 1869 г. разрешал занимать должность настоятеля того монастыря, где находилась Академия (Устав 1912 г. поручал ректору надзор за Вифанской семинарией). Ректор есть непосредственный начальник Академии, ответственный за ее благосостояние (пункт введен в 1884 г.), обязан контролировать чтение лекций и направление преподавания (пар. 23 1884; пар. 38 ( 1912 г.), доносить Правлению или Архиерею о проступках студентов. Устав 1912 года (в пар. 41) накладывал на ректора обязанность согласовывать решения Совета и Правления с положениями Устава, и вводил пар. 42 ( о праве ректора в экстренных случаях на превышение власти, данной ему Уставом с сообщением об этом Архиерею. В остальных пунктах Уставы не расходятся между собой. Глава 4 Об инспекторе и его помощниках Инспектор назначался Священным Синодом, по представлению Архиерея ( с 1884 г. из профессоров Академии, предпочтительно из ординарных профессоров в духовном сане ( с 1884 г. (пар. 32), а с 1912 г. ( и из посторонних лиц, имеющих ученую степень не ниже магистра богословия и в сане архимандрит или протоиерея (пар. 48) (сроком на 4 года оговаривалось лишь по Уставу 1869 г.). Инспектору из посторонних (не говоря уж о своих) вменялось чтение лекций по выбору, но не более 2-х лекций в неделю, сверх лекций, положенных по штату данной кафедры (по Уставу 1912 г.). Лишь Уставом 1912 г. запрещалось ему выполнение посторонних обязанностей. На инспектора возлагалось попечение о религиозно-нравственном и дисциплинарном поведении студентов, наблюдение за жизнеобеспечением их со стороны эконома, принятие решения по жалобам и просьбам студентов, делать внушение виновным, или докладывать о них ректору, ведать их отпусками, в конце года подавать сведения о них в Правление (( в Совет ( по Временным Правилам 1905–1906 гг.). Помощники инспектора по представлению ректора и инспектора утверждались Архиереем. Один из них (лишь с 1912 г.) ( должен быть в священном сане. Они должны иметь богословскую степень (и с 1912 г. ( не занимать никакой должности вне и внутри Академии, хотя раньше они могли преподавать в Академии). В остальных пунктах эта глава примерно одинаково изложена в Уставах. Глава 5 О преподавателях и профессорских стипендиатах Преподавателями в Академии состояли: 1. Ординарные профессора, обязательно со степенью доктора богословских наук, ( это требование и, притом, строго, вводилось с 1869 года. Устав 1869 г. определял точное (или примерное ( для небогословских наук) ( соответствие профиля ученой степени и преподаваемой дисциплины. 2. Экстра-ординарные профессора, обязательно со степенью магистра, или доктора (с той же оговоркой ( по Уставу 1869 г.). 3. Доценты (введены Уставом 1869 г. и сохранились до 1919г.) ( обязательно магистры богословия. 4. Приват-доценты (вводились Уставом 1869 г. вместо бакалавров; (с 1884 ( (пар. 55) назывались исполняющими должность доцента). ( кандидаты богословия, защитившие (по Уставу 1869 г.) публично диссертацию (на право чтения лекций( ((pro venia legendi(), с 1884 г. ( необходимость этой диссертации отпала, т.к. были учреждены профессорские стипендиаты, которые должны были подать отчет о своих научных знаниях, который и заменял упомянутую диссертацию. 5. Лекторы новых языков (по Уставу 1884, в случае крайней нужды один из языков мог читать и преподаватель Академии); они должны были иметь право на преподавание (пар.пар. 49,49,69). Преподавателями могли быть лица только православного исповедания (исключение могло быть сделано лишь для лекторов новых языков). По Уставу 1912 г. (пар. 65) добавлялось: строго православного образа мыслей и церковного направления, предпочтительно состоящие в священном сане, последних должно быть не менее половины всех членов Совета. Все кандидаты на преподавательские должности, неизвестные Совету своими педагогическими способностями, должны были прочесть две пробные лекции; одну по теме, предложенной Советом, другую ( по личному выбору (пар.пар. 50,50,71). Получившие степень доктора (или магистра) (по Уст. 1884, 1912 гг.) в одном из русских университетов могли занять кафедру в Академии по небогословским наукам (пар.пар. 47,47,68), Избрание преподавателя на вакантную кафедру по Уставу 1869г. (пар.пар. 51,52) было делом Совета, который баллотировал кандидатов в порядке их предложения и избирал их простым большинством голосов. Допускалось и вторичное баллотирование. При безрезультатности его или отсутствии кандидата объявлялся конкурс (практически до этого почти никогда не доходило дело ( С.Г.). В случае пребывания кафедры вакантной целое полугодие Синод, по представлению Архиерея, сам мог назначить преподавателя (Устав 1869, 1912 гг.). По Уставу 1884 г. (пар.пар. 51,52) Совет своих кандидатов представлял на выбор Архиерею. По Уставу 1912 (пар.пар. 70–72) профессора Академии подают подробные рекомендации (о указанием научных трудов) своих кандидатов, (либо сами кандидаты это делают). Ректор со своим заключением передает все материалы Архиерею, который по исключении из предложенного списка нежелательных лиц, отдает на решение Совету по заслушивании пробных лекций кандидатов. Синод мог утвердить решение Совета или назначить своего (по Уставам 1869 и 1884 гг. доценты и лекторы утверждались не Синодом, а Архиереем, профессора ( Синодом). Приват-доцентам (пар.пар. 55–58 Устава 1869 г.) не полагалось определенного содержания, но они вознаграждались из общей штатной суммы в размерах, определенных Советом согласно их трудам. Они могли прекратить чтение лекций предварительно письменно предупредив об этом ректора. Исполнявшим должность доцента с 1884 года (пар. 55; 1912 ( пар. 67) предписывалось в течение 2-х лет подать магистерское сочинение (Практически редко кто успевал за этот срок написать его и потому писались прошения в Синод, и сроки отодвигались ( С.Г.). Исполнявшие должности доцента получали оклад доцента и права чиновника государственной службы. Для подготовки преподавателей с 1884 года (пар. 54) были учреждены в Академиях два штатных места (с окладом 700 рублей в год) профессорских стипендиата на годичный срок для наиболее даровитых студентов, кончивших курс с отличным оценками (пар. 73 ( 1912). По истечении срока стипендиат должен был представить отчет о своих занятиях (пар.55, пар. 79). Стипендиат, не занявший по каким-либо причинам в Академии кафедру, назначался на подобную ей в одну из Семинарий. Стипендиат, не принявший священного сана (пар.80, 1912 г.), за каждый год пребывания в этом звании должен прослужить 1,5 года в духовно-учебном ведомстве, независимо от синодального содержания в бытность его студентом, а при переходе в другое ведомство должен выплатить сумму за свое содержание (700 рублей за год). Устав 1912 года, кроме изложенного выше, дозволял увеличить стипендиатский срок на год (пар. 74), посылать стипендиатов в русские и зарубежные университеты для занятий (пар. 78) и, в соответствии с церковным направлением Устава, открывал еще две вакансии профессорских стипендиатов для окончивших Академию по первому разряду из монашествующих (по резолюции Архиерея и представлении ректора) (пар. 76) с содержанием их из синодальных сумм. Нормативы для преподавателей, содержащиеся в Уставах Перечень общих обязанностей преподавателей давался лишь в пар. 82 Устава 1912 г., более обще ( в пар. 62 Устава 1869 г. (чтение лекций, проверка знаний, приучение студентов к самостоятельной работе, разбор учебников, пособий и т.п.). Программы преподавания, утверждаемые Советом в начале года, требовались лишь по Уставу 1212 г. Годовые отчеты требовались всеми Уставами (пар.пар. 63, 58, 83). Лекционная нагрузка регламентировалась Советом (1869 ( пар. 64; 1884 ( пар. 59); с 1912 г. ( Уставом (пар. 84): 5 лекций в неделю (по 50 мин.) (из них 2 практических), по языкам ( 4 лекции, начинающим (в течение первых трех лет) и меньшее число лекций ( по разрешению Совета. Совмещение двух кафедр допускалось не более как на полугодие (по Уст. 1869 ( пар.пар. 65,54), и не более как на год ( по Уставам 1884 (пар. 60) и 1912 (пар. 86) годов. Оплата за эту дополнительную работу не могла превышать половинного жалования по основной работе (Устав 1869 г.), а с 1834 г. ( жалования доцента (пар. 60 и пар. 86 ( в 1912 г.). Устав 1912 г. (пар. 85) предписывал преподавание (в строго православном духе, ( благоговения перед непреложной истиной Православия, готовности послужить Святой Церкви...( По выслуге 25 лет штатной службы экстра- и ординарные профессора удостаиваются звания заслуженного (пар.пар. 61,57,87). По Уставу 1869 г. (пар.пар. 59,60) профессор, прослуживший 25 лет, должен был баллотироваться в Совете на следующие 5 лет (но не более как два раза); если он не проходил баллотировки, а кафедра была вакантной, то Совет мог временно, не более как на полгода, приглашать его вновь, но каждый раз с согласия Священного Синода. Уставом 1884 г. срок службы не ограничивался. Устав 1912 г. (пар. 88) ограничивал срок службы 30-ю годами, но позволял на положении сверхштатного профессора без особого вознаграждения выполнять научные поручения Совета и быть членом Совета; в случае, если ему о позволения Совета и утверждения Синода и разрешалось чтение лекций (в этом случае с вознаграждением не свыше доцентского оклада), но не более, в общей сложности, как на один год. Глава 6 О прочих должностных лицах Духовных Академий О секретаре Совета и Правления, библиотекаре и их помощниках, враче, экономе и почетном блюстителе Академии по хозяйственной части и их обязанностях) осталась в Уставах практически без существенных изменений и потому здесь ее не рассматриваем, отсылая интересующихся к любому из Уставов. Глава 7 О Совете Академии Совет Академии под председательством ректора составляли: ( по Уставу 1869 г.: а) три помощника ректора по учебной части; б) инспектор; в) два члена от каждого отделения (из экстра-ординарных и ординарных профессоров), выбираемых на 4 года. По Уставу 1869 г. для решения важнейших дел созывалось Общее Собрание Совета, в состав которого входили те члены Совета, которые определялись нижеследующими положениями Уставов 1884 и 1912 гг. По Уставу 1884 и 1912 гг.: а) инспектор; б) все ординарные и экстра-ординарные профессора; в) с правом совещательного голоса ( доценты и другие преподаватели в случае, если Совет сочтет их нужным пригласить (через ректора). Для предварительного рассмотрения дел могли образовываться Комиссии (1884, 1912 гг.). Все дела, решаемые Советом, делились на 3 группы: а) решаемые самим Советом (и лишь просматриваемые Архиереем ( согласно Уставу 1912 г.) ( 10 категорий по Уставу 1884 г.; б) представляемые на утверждение Архиерею ( 12 категорий по Уставу 1884 г. ( ; в) представляемые через Архиерея в Священный Синод ( 8 категорий по Уставу 1884 г. ( . Не останавливаясь подробно на перечне категорий дел этих трех групп всех Уставов, что заняло бы много места, отметим общую тенденцию отнесения все большего числа наиболее важных дел с течением времени, к компетенции Архиерея или Синода (например, зачисление в студенты Академии и их увольнение из группы (а( (в 1869 г.), перенесено в группу (б( (1884 г.)) и все более детальную регламентацию по Уставу 1912 г.). Собрания Совета созывались: ( обыкновенные ( раз в месяц; ( чрезвычайные ( по мере надобности или по заявлению не менее половины членов Совета (пар.90, 1869); ( общие ( по мере накопления дел, подлежащих решению общим собранием Совета (пар. 91, 1869). С 1884 г. ( собрания Совета ( по мере надобности, по распоряжению ректора или по заявлению не менее половины членов Совета (пар.82, 1884 г.; пар. 110, 1912 г.). Перед каждым заседанием всякого собрания воем членам его за три дня до него ректором должны быть разосланы повестки с указанием предметов для обсуждения (пар. 92,83,112). Вое члены Совета обязаны были присутствовать на собрании или известить о причинах отсутствия, вносимых в журнал. Отсутствовавшие члены Совета не могли требовать пересмотра его решения (пар. 85 ( 1884 г., пар. 114 ( 1912 г.). Совет не приступает к рассмотрению дел, если на (обыкновенном ( 1869 г.) собрании будет менее половины его членов, а на общем собрании (пар. 95 ( 1869 г.) менее двух третей. Дела в собрании Совета решались большинством голосов (в Уставе 1869 г., пар. 96 ( собираемых ректором, начиная с младших членов Совета; при равенстве голосов перевес на стороне ректора). В случае разногласия должны были подаваться и отдельные мнения, и мнение меньшинства (пар.пар. 96, 87, 116–117) на усмотрение Архиерея, который мог назначить закрытую баллотировку (пар. 116, 1912 г.) или пересмотр дела (пар. 99, 1869 г.). Баллотировка, или закрытая подача голоса, по Уставу 1869 г. употреблялась (пар. 97) в следующих случаях: 1) при избрании всех лиц, выбор которых предоставлен Совету; 2) при избрании преподавателей на дополнительные пятилетия по выслуге лет; 3) при всех вопросах, когда ее потребуют не менее семи членов Совета. Все журналы Совета должны были подаваться Архиерею (пар.пар. 98, 88,116). Журналы Совета в полном виде, или в извлечении могли быть печатаемы каждый раз с разрешения Архиерея (по представлении ректора ( пар. 119, 1912 г.). Совет ежегодно (через одного из обоих членов, состоящего в Правлении) составлял Отчет о состоянии Академии, который по утверждении Архиереем печатался ко всеобщему сведению (пар.пар. 1902,90,120) Совет ежегодно назначал день для торжественного собрания Академии, на котором сверх прочтения отчета, раздавались студенческие награды и произносились (обязательно преподавателями о 1884 г.) речи (предварительно просмотренные ректором ( лишь по Уставу 1912 г.). Глава 8 О Правлении Академии В Правление Академии под председательством ректора входили: ( три помощника ректора по учебной части (в 1869–1884 гг.), а вместо них с 1884 г. ( три члена Правления из ординарных профессоров (с 1912 г. ( могли быть и экстраординарные профессора), которые утверждались Архиереем, ( инспектор, ( почетный блюститель по хозяйственной части, ( эконом (не упомянут Уставом 1869 г.), ( врач (с 1912 г., пар. 122). В его ведении, как и Совета, были три группы дел, в частности, согласно Уставу 1912 г. (пар. 124): а) решаемых самим Правлением (с 1912 г. ( просматриваемых и епархиальным Архиереем), как то: ( рассмотрение дел о поведении и проступках студентов; ( производство расходов по сметам и сверхсметных (до 300 рублей в год); ( заключение контрактов на подряды и поставки до 2000 рублей; ( взимание платы с пансионеров и полупансионеров; ( определение количества вещей, выдаваемых студентам; ( назначение квартир лицам, имеющим право на них; ( назначение жалованья низшим служащим и др.; б) представляемых на утверждение епархиальных Архиереев: ( рассмотрение инструкций для помощников инспектора и врача; ( избрание эконома, врача и почетного блюстителя; ( рассмотрение ежемесячных экономических ведомостей; ( составление правил об обязанностях студентов; ( распределение между студентами стипендий или лишение их; ( увольнение студентов по прошениям, или за невзнос платы, или за проступки; ( разрешение сверхсметных расходов до 1000 рублей в год; ( заключение контрактов на подряды и поставки до 10000 рублей; в) представляемые через епархиального Архиерея на утверждение в Синод: ( увольнение в отпуск ректора и инспектора на срок более 29 дней; ( рассмотрение годичных экономических отчётов; ( составление смет на содержание академии; ( разрешение сверхсметных расходов более 1000 рублей в год; ( заключение контрактов на суммы свыше 1000 рублей; ( дела о назначении пенсий и пособий служащим. Правление получало, хранило, расходовало все суммы и отчитывалось в них (перед Советом до 1884 г.) по своим журналам. Правление несло ответственность за всю собственность и здания Академии. Правление обязывалось заседать не реже 1-го раза в неделю (пар.пар. 109.97,127). Глава 9 О науках, преподаваемых в Академии Первые параграфы перечисляли общеобязательные и специальные предметы. С 1869 г. ( специализация проходила по трем отделениям: ( богословскому (БО); ( церковно-историческому отделению (ЦИО); ( церковно-практическому (ЦПО). С 1884 г. ( по филологии и по истории, а с 1911–1912 годов по истории философии и педагогике ( с одной стороны, а с другой (по одной из 4-х групп предметов (подробнее об этом см, в характеристике Устава 1912 года в разделе учебной части, где перечислены все предметы с рекомендацией по их преподаванию (с.15–20) (там же приведены предметы согласно проекту Устава от МДА; См. также л. 2, т.2; л. 45, т.2, ч.2, с.29). Синоду предоставлялось право вводить новые предметы (пар.пар. 115, 104,135). Переход студентов из одной группы в другую разрешался по Уставу 1912 г. (пар. 132) лишь в течение первого месяца учебы. Только Устав 1884 г. распределял 8 вакансий ординарного профессора по группам предметов (пар. 106). Наблюдение за преподаванием поручалось ректору ( по Уставам 1884 и 1912 гг. (См. гл. 3), а по Уставу 1869 г. ( помощнику ректора по учебной части (пар. 118) (Помощники ректора избирались профессорами каждого отделения путем закрытой баллотировки в присутствии Совета и утверждались Синодом через Архиерея. По инициативе помощников ректора на отделении могли создаваться Комиссии для рассмотрения и улучшения учебных дел). Глава 10 О приеме учащихся в Академию Учащиеся принимались раз в году перед началом учебного года (пар.пар. 123,108,136). О вызове лучших семинаристов и из каких семинарий Совет Академии делал свои представления в Синод и вместе с тем объявлял об открытии приема в Академию (пар.пар. 124,109,138). Все поступавшие подвергались поверочным испытаниям. В Академию принимались: 1. Окончившие семинарии по 1-му разряду: а) посланные в Академию; б) волонтеры; 2. Окончившие гимназию (упом. в 1884 и 1912 г.); 3. Окончившие и военные училища (упом. пар. 137, 1912 г.); 4. Окончившие светский ВУЗ (по пар. 137 Уст. 1912) , они принимались без экзамена на свой кошт, и с экзаменом ( на казенный ( на общих основаниях; 5. иностранцы. Казенные и частные стипендии распределялись лучшим из поступивших согласно суммарному среднему баллу. Женатые и только в сане стали приниматься лишь по Уставу 1912 г. (пар. 139) и каждый раз с особого разрешения Синода. Перечень предметов на приемных испытаниях давался лишь Уставом 1912 г. (пар. 140). Практически он все время варьировался. Количество принятых ограничивалось вместимостью Академических зданий, т.к. лишь своекоштным позволялось жить у своих родителей в случае их проживания в Посаде (лишь по Временным правилам 1905–1906 гг. с разрешения Совета своекоштным разрешалось жить вне Академии). Посторонние лица могли слушать лекции с разрешения Архиерея (по усмотрению Совета (вместо Архиерея) ( по Временным Правилам 1905–1906 гг. пар. 115,130,147) Глава 11 Об учебном курсе в Академии, занятиях студентов, испытаниях и ученых степенях Полный курс обучения длился 4 года. Академический год начинался 16 августа и кончался 15 июня (ст. ст.). По Уставу 1869 г. ( все курсы (общеобязательные и специальные) должны были прочитываться в течение первых трех курсов, а IV курс посвящался слушанию особых практическо-специальных предметов и подготовке под руководством наставников к преподаванию в Семинариях избранных предметов (пар. 133). По Уставам 1884 и 1912 гг. такая специализация на 4-м курсе не упоминалась, и все курсы лекций прочитывались в течение 4-х лет. (За нее лишь ратовал М.Д. Муретов в своем проекте Устава. Проект МДА освобождал 4-й курс для кандидатского сочинения и изучения какой-либо дисциплины). Лекции полагалось так распределять, чтобы на IV курсе было не менее 9 лекций (по Уст. 1869) и 12 лекций (по Уст. 1884), а на остальных курсах не менее 18 лекций и 20 лекций (по часу) в неделю (по Уст. 1884 г.). Устав 1912 г. предложил таблицу примерного распределения лекций, в числе 30–32 на младших курсах, 24-х на старшем. В Уставах, начиная с 1884 г. (пар. 119; 1912 ( пар. 152) при составлении расписания лекций рекомендовалось учитывать взаимосвязь наук и общеобразовательные изучать ранее богословских. В течении года на каждом курсе составлялась одна проповедь и писались три сочинения, на IV курсе ( одно (1884 ( пар. 123; 1912 ( пар. 154; Устав 1869 г. ( не содержит подобного параграфа). По Уставу 1869 г. (пар.пар. 136,137–141) студенты отлично окончившие 3-й курс и представившие рассуждение (т.е. сочинение) достойное степени кандидата, переводились на IV-й курс, где проходили подготовку по избранным для преподавания в Семинариях предметам своего отделения, по которым в конце IV-го курса держали экзамен на степень магистра. Представившие и публично защитившие при этом магистерскую диссертацию получали степень магистра. Не представившие или не защитившие получали степень кандидата богословия и также право преподавания в семинариях. В последующем они пользовались правом представить магистерское сочинение и правом отпуска из епархии для его защиты (по согласованию с епархиальным Архиереем). Окончившие 3-й курс недостаточно успешно, так что (по положению об ученых степенях могли получить только звание действительного студента, на 4-й курс не переводились, но выпускались из Академии с аттестатом действительного студента (пар. 136 ( 1869 г.). Правила испытаний на ученые степени определялись особыми положениями, составляемыми Советом и утверждаемыми Синодом (пар. 147 ( 1869 г.). Вольнослушатели и посторонние лица при соблюдении некоторых норм также могли получать эти степени (пар.пар. 142–144). Но эти положения о получении магистерской степени сразу после 4-го курса были нереальны и лучшие студенты оканчивали Академию лишь магистрантами. С 1884 года (пар. 135), как уже говорилось, весь цикл лекций должен был быть прослушан в течение 4-х курсов, по окончании которого они могли получить степень кандидата богословия или звания действительного студента. При этом, было введено две категории: ( кандидата богословия и магистранта (по терминологии Устава 1912г.) ( соответственно кандидата богословия 2-го и 1-го разряда). Последнее давалось тому выпускнику Академии, который при окончании четырех летнего курса оказал отличные успехи и представил сочинение, признанное удовлетворительным для получения магистерской степени (кандидатской ( по Уставу 1912 г.). Ему оставалось напечатать его (конечно, переработав в соответствии с замечаниями рецензентов) и публично защитить для получения степени магистра. Кандидатам богословия (2-го разряда ( по терминологии Устава 1910–1912 гг.) для того, чтобы стать магистрантом или кандидатом 1-го разряда, нужно было в будущем пересдать те предметы, по которым не было отличных оценок, либо написать лучшее сочинение, либо и то, и другое. Студенты Академии, показавшие в течение 4-х летнего курса очень хорошие и хорошие успехи и представившие при окончании курса удовлетворительное для степени кандидата сочинение, утверждались в этой степени (( (кандидата богословия 2-го разряда( ( по Уставу 1910–1912 гг.). Студенты, показавшие посредственные успехи в течение 4-х лет или не предоставившие сочинения достойного кандидатского уровня, получали звание действительного студента; они могли также в последующем стать кандидатами богословия, пересдав экзамены по соответствующим предметам или написав сочинение лучшим образом (пар. 140 ( 1884 г.; пар. 168 ( 1912 г.). (По Уставу 1912 г., пар. 167, не представившие без уважительных причин курсового сочинения, должны были выпускаться из Академии лишь со свидетельством о прослушании ими курса академических наук. В этом случае они могли представить сочинение не ранее как через год (пар. 170)). В отношения переэкзаменовки нормы вводил лишь Устав 1912 г. (пар. 169): (Студент, подучивший при переходных испытаниях один неудовлетворительный балл в видах удостоения степени кандидата мог иметь переэкзаменовку до или после летних вакаций по усмотрению Совета(. В случае 2-х таких баллов переэкзаменовка откладывалась на год после окончания Академии. Согласно пар. 162 (1912 г.) один неудовлетворительный балл ((2() на устном или письменном экзамене не препятствовал переходу студента на следующий курс, если в среднем он будет иметь не менее (4(. При двух неудовлетворительных баллах ((2(, (1() студент увольнялся из Академии или оставлялся на второй год с лишением стипендии. Оставление на второй год по всем Уставам допускалось единожды (пар.пар. 149,134,162). Докторской степени удостаивались магистры богословия по представлении диссертации или сочинения и публичной защиты лишь по Уставу 1869 г. (пар. 145). Знаменитые ученые, приобретшие известность своими учеными трудами, могли возводиться в эту степень без испытания и представления диссертаций (по согласному постановлению по крайней мере 2/3 членов Совета ( пар. 175 Устава 1912 г.). Срок прочтения докторской диссертации Уставом 1912 г. устанавливался 5 месяцев (пар. 173). Глава 12 Об учащихся (о религиозно-нравственной и дисциплинарной стороне академической жизни ( по Уставу 1912 г.) Наиболее существенные пункты этой главы Уставов были следующие: 1. Студентами (и всеми ( 1912 г.) строго соблюдаются посты, установленные Церковью; 2. Дважды в году студенты (и все ( 1912 г.) в первую и последнюю седмицу Великого Поста говеют и приобщаются Святых Таин (пар.пар. 151,147,184–185); 3. В дни воскресные и праздничные все студенты (и преподаватели ( 1912 г.) посещают богослужение в академическом храме как на всенощных, так и на литургии (и принимают посильное в нем участие ( 1884,1912 гг.) (пар.пар. 152,148,178). 4. Студенты ежедневно должны собираться на утренние и вечерние молитвы, и на молитвы, перед принятием пищи (пар.пар. 153,149,183), перед началом и после лекций должна читаться молитва (пар. 183). 5. Устав 1912 года добавлял, что: 1) богослужение в академическом храме должно отличаться полнотой и строго-церковной выдержанностью (пар. 177); 2) студенты в священном сане могли принимать участие в богослужений лишь в академическом храме и нигде более (пар. 179); 3) студенты без сана по собственному желанию или по назначению администрации принимают то или иное участие в службе, в том числе и в хоре, но безвозмездно. Участие в других хорах запрещалось (пар. 180); 4) литургия в праздничные и воскресные дни должна сопровождаться проповедью (студента или преподавателя (пар. 181)); 5) По мере возможности и усмотрению ректора богослужение могло совершаться и в будние дни с обязательным участием студентов в сане и добровольным ( без сана (пар. 182); 6) Для студентов-священнослужителей ректором назначался особый благочинный (пар. 190); 7) Студенты, желавшие принять монашество, должны были подать прошение ректору Академии (пар. 191); 8) Монашествующие получали отдельный о гол, отдельные помещения, и должны были находиться на особом попечении о них местного епархиального Преосвященного (пар.пар. 191–193); 9) Участие в политических партиях или постоянных студенческих организациях (тем более нелегальных), а равно и устройство таких организаций в Академии категорически запрещалось; 10) Студентам Академии не дозволялось устраивать в стенах Академии или вне ее самовольные собрания и сходки, выражать одобрение или неодобрение преподавателям и вообще, каким бы то ни было образом, нарушать установленный порядок (пар.пар. 188–189). Глава 13 О помещении и содержании студентов Академии Все студенческие помещения должны быть достаточно просторны, как можно чаще проветриваемы свежим воздухом и надлежащим образом отопляемы и освещаемы (пар.пар. 160,153,195). Чистота и опрятность всех вещей и одежды должны соблюдаться со всей строгостью (пар.пар. 161,154,196). Пища должна быть простая, из свежих припасов и в достаточном количестве (пар.пар. 62,155,197). Одежда должна быть однообразной (пар.пар. 163,156,198). Желающие из студентов-мирян могли носить одежду духовного образца (пар. 198). Число выдаваемых студенту вещей и сроки пользования устанавливались Правлением Академии и утверждались Архиереем (пар.пар. 164, 157,199). По окончании занятий в Академии предоставлялось удерживать за собой бывшее у них в употреблении платье и белье (пар.пар. 165,158,200). По степени содержания студенты Академии делились на следующие категории: 1. Казенно-коштные, пользовавшиеся полным содержанием от Академии; 2. Своекоштные, которые принимались либо а) в качестве пансионеров; б) либо в качестве полупансионеров (по Уставу 1884 г. они вообще не упоминались), и которые по Уставу 1869 г. (пар. 154) не получали из полного содержания только одежды. Устав 1912 г. не определял степень содержания полупансионеров, предоставляя это, очевидно, Правлению, которое, возможно, подходило к этому дифференцировано, в зависимости от состоятельности того или иного студента). Своекоштные должны были: а) По Уставу 1869 г. ( вносить плату по третям года, в течение первой половины первого третного месяца, в размере, определяемом Правлением Академии, в противном случае они лишались права на помещение и содержание (пар. 155), но не права посещения лекций, которые для принятых считались бесплатными (пар. 8), в том числе и для посторонних слушателей. б) По Уставу 1884 г.; 1912 г. (пар.пар. 150–152; 145) ( вносить годичную плату (для пансионеров ( в размере оклада, отпускаемого на казенно-коштного студента) в два срока: сентябре и январе, в противном случае они увольнялись из Академии в течение месяца. 3. Вольнослушатели (упоминаются в пар. 8 Устава 1869 г. как (посторонние слушатели(, а в пар. 147 Устава 1912 г. им отказывалось в праве подвергаться испытаниям, писать все виды сочинений, и участвовать в практических занятиях). Глава 14 Об окончивших обучение в Академии По окончании Академии: 1. Казенно-коштные студенты (содержавшиеся на синодальные стипендии ( пар. 201 ( 1912 г.) поступали либо на епархиальную службу по желанию, либо на службу по духовно-учебному ведомству о обязательством отслужить по полтора года за каждый год учебы в Академии, куда бы они не были направлены (пар.пар. 166–167; 160; 201 и 205). Пользовавшиеся из них частными стипендиями должны были выполнять условия, связанные с их назначением (пар. 207 ( 1912 г.); 2. Своекоштные в соответствии со своим желанием могли поступить куда им было угодно, при этом без обязательства отработки сроков, и, по-видимому, с правом выбора места служения (пар.пар. 167,159, 202). Уставы говорят об этом косвенно, а прямо лишь о распределении их через те же инстанции ( Епархиальные или Учебно-синодальные. 3. Казенно-коштные в случае выхода их в другое ведомство (гражданское, военное) должны были возвратить духовно-учебному ведомству сумму с учетом не отработанных сроков (пар.пар. 168, 161, 206). 4. Получившие направления (по духовно-учебному ведомству ( пар. 175 ( 1884 г.) получали прогонные деньги и сверх того, пособие в размерах, установленных Синодом (пар. 182 ( 1869 г.) (не в зачет жалования в установленном размере( (пар. 175 ( 1884 г.). 5. Получившим степень магистра (и кандидата пар. 176 ( 1884 г.) по принятии ими духовного сана выдавался от Священного Синода для ношения в петлице крест установленного образца (золотой ( для магистра, серебряный ( для кандидата пар. 176 и пар. 183 ( 1869 г). 6. Докторам наук по принятии ими сана выдавался от Синода крест для ношения на груди (пар. 184 ( 1869 г.; пар. 177 ( 1884 г.). Глава 15 О средствах к совершенствованию и распространению богословских знаний(и об учебно-вспомогательных учреждениях Академии ( по Уставу 1912 г., в том числе и о библиотеке) Уставы говорят о праве Академий с разрешения Священного Синода: 1) Предлагать к решению задачи в той или иной богословской науке и премировать за предложенные решения (пар.пар. 169,162,220); 2) Открывать ученые общества при Академиях, разрабатывать и публиковать источники христианского вероучения и обзоры русской и иностранной богословской литературы, изыскивать способы к возвышению уровня преподающихся наук (Устав: 1869 г. ( пар. 170; 1884 г. ( пар. 164); Устав 1912 г. в пар.пар. 213–218 говорит о праве Академий: 1) Открывать археологические и другие кабинеты и музеи и тому подобные вспомогательные учреждения; 2) Открывать учено-богословские общества; 3) Устраивать публичные чтения по вопросам христианского вероучения; 4) Издавать журналы учено-богословского и церковно-публицистического характера для распространения здравых понятий и для защиты (Православия и Святой Церкви от нападок со стороны неверия, сектантства и т.п.(. (В Уставе 1869 г. пар. 177 и 1884 г. пар. 170: (Академии могут издавать периодические труды ученого содержания. Иметь собственные типографии и книжные Лавки на общем основании( ( последнее не упомянуто в Уставе 1912 г.). Несколько параграфов главы 15-й Устава 1912 г. посвящено библиотеке Академии (пар.пар. 208–217; пар. 128 ( 1884 г.). 1. Устав предписывает избрание Советом Академии постоянной библиотечной комиссии (из библиотекаря и 3-х преподавателей, избираемых на 5-летний срок, под председательством одного из последних); 2. В библиотеке должны вестись каталоги: а) поступлений; б) алфавитный (на карточках); в) систематический печатный. 3. Выписку изданий для библиотеки вести только с разрешения Совета; 4. Ревизию библиотеки производить раз в год особой Комиссией; 5. Порядок приобретения разных изданий и пользования ими должен регулироваться правилами, составленными Советом Академии; 6. Книги и другие издания, взятые преподавателями, должны предъявляться шли в библиотеку к концу каждого учебного года, а студентами ( возвращаться перед отпуском на каникулы и в других случаях, указываемых ректором; 7. В Академии дозволяется иметь и особую студенческую библиотеку, наблюдение за составом которой и пополнением фондов принадлежит ректору, а за порядком ( инспектору (пар. 217; пар. 129 ( 1884 г.). Глава 16 О правах и преимуществах Академий и лиц, принадлежащих к ним 1. Академии имеют большие и малые гербовые печати (пар.пар. 172, 165). 2. Академии входят с представлениями только к епархиальному Архиерею, к прочим ( с отношениями (пар.пар. 173, 166). 3. Академии свободны от уплаты денег за свои почтовые отправления весом менее пуда (пар.пар. 174, 167). 4. Академии свободны от гербового сбора и от платежа крепостных пошлин по совершаемым от их имени актам (пар.пар. 175, 168). 5. Здания академии (не сдаваемые в наем) освобождаются от квартирной повинности и всяких сборов и обложений (пар.пар. 176,169). 6. Академии имеют свою собственную цензуру для тезисов, рассуждений и иных учено-литературных сочинений и сборников, ими издаваемых (пар.пар. 180, 173). 7. Права и преимущества сотрудников Академии и получивших научные степени определяются особым положением (пар. 181, 174). Приложение № 2 Дела имеющие отношение к теме исследования, хранящиеся в фондах Российского Государственного Исторического Архива (Ф. 802, Ф. 834, Ф. 277) Название Фонда № Фонда Год № описи № единицы хранения Название дела Фонд Учебного Комитета при Святейшем Синоде 802 1903 10 83 По отчетам о состоянии Духовных Академий в 1902–1903 гг. 1905 87 По отчетам о состоянии Духовных Академий в 1903–1904 учебных гг. 68 О введение в действие некоторых мероприятий по учебно-воспитательной части в духовно-учебных заведениях. 78 По отчетам о состоянии Духовных Академий в 1904–1905 учебных гг. 79 О профессорских стипендиатах при Духовных Академиях. 1906 132 По представленным Советами Духовных Академий проектам нового академического Устава. 1907 111 О некоторых мероприятиях для установления жизни Духовных школ на надлежащий путь правильного развития. 1908 383 С перепиской по Духовным Академиям. 1909 10 21 О выработке проекта нового Устава Духовных Академий. 153 О разрешении открыть в г. Казани богословские курсы для женщин. 1912 11 560 Об открытии в г. Томске Духовной Академии. 187 О службе окончившего в 1913 г. курс Санкт-Петербургской Духовной Академии кандидата Михаила Сперанского. 1912 364 Об открытии высшего женского Богословского института в г. Москве. 509 Об открытии в г. Вильно Православной Духовной Академии. 1914 46 С перепиской, касающейся Духовных Академий. 106 О службе окончившего в 1913 г. курс Санкт-Петербургской Духовной Академии кандидата Александра Макаровского. 1914 232 Об отсрочке учебных занятий по случаю войны 1914г., 2 части. Название Фонда № Фонда Год № описи № единицы хранения Название дела Фонд Учебного Комитета при Святейшем Синоде 802 1914 11 448 Об открытии Духовной Академии в г. Иркутске. 505 По вопросу о существовании пастырских курсов в г. Москве в 1912–1915 учебном году. 1915 297 О службе окончившего в 1915 году курс Петроградской Духовной Академии Льва Парийского. 1917 78 О реформе Духовных Академий. 83 О созыве Всероссийского съезда учителей духовных учебных заведений. 1917 85 Об организации учебных занятий в духовных учебных заведениях в 1917–1918 учебном году. 104 Об отбытии Священного Синода в г. Москву. 105 О поместном Всероссийском церковном Соборе. 164 О ревизиях духовно-учебных заведений, произведенных в 1917–1918 учебном году. 169 О выработке проекта реформы Духовных школ. 172 О введении выборного начала в духовно-учебных заведениях. 1917 2 О введении в духовно-учебных заведениях нового правописания. 4 О сохранении духовно-учебных заведений в ведении Церкви. 5 О положении духовно-учебных заведений после издания декрета Народных комиссаров об отделении Церкви от государства. 11 Статистические сведения о духовно-учебных заведениях. 15 О дозволении священнослужителям поступать в светские учебные заведения. Рукописи Синода 834 2 1718 Записка И. Гаевского о преобразовании духовно-учебных заведений. 2036 Проект устава Духовных Академий. 4 571 Проект Устава православных Духовных Академий 949 Н.А. Эбервейнг (Мечты и действительность( (О Духовной школе и положении духовенства). XIX в. Санкт-Петербургская (Петроградская) Духовная Академия 277 1875 1 2816 О курсовых сочинениях студентов. Название Фонда № Фонда Год № описи № единицы хранения Название дела Санкт-Петербургская (Петроградская) Духовная Академия 277 1879 1 2881 По устройству церковно-археологического коллекции при Академии. 2889 О наградах студентов III курса за кандидатские сочинения. 1880 2959 Об изменениях в Уставе Духовных Академий. 2965 О подаче студенческих сочинений. 2971 О специальных занятиях студентов IV курса. 1882 2998 Конспект лекций по истории древней греческой литературы. 1884 3042 О поведении студентов, обязанностях дежурного помощника инспектора. 1885 3061 Указ Синода о воспрещении студентам вступать в брак. 3086 Список тем, избранных студентами IV курса для диссертаций на ученую степень. 3089 Темы для курсовых сочинений студентов IV курса. 3090 То же. 3091 То же. 1889 3174 Сведения о состоянии Академии 1892 3237 Указ Синода о соответствии содержания кандидатских сочинений с параграфом 125-м академического Устава. 3243 О профессорских стипендиатах. 1893 3254 Указы Синода. 3255 О подаче, рассмотрении и оценке диссертаций, представленных студентами на степень кандидатов богословия. 1898 3329 Указы Синода. 1901 3407 Отзывы профессоров о проверочных испытаниях по разным предметам. 1902 3442 Конспекты по разным предметам Академии. 1903 3481 Разная переписка. 1906 3538 Объяснительная записка проекта нового академического Устава. 3542 Разная переписка. 3546 Пожелания студентов Академии об изменениях в академическом Уставе. 3571 Главная книга Санкт-Петербургской Духовной Академии. 1908 3598 Копия особого журнала Совета Министров о закрытии высших учебных заведений как меры борьбы со студенческими беспорядками. Название Фонда № Фонда Год № описи № единицы хранения Название дела Санкт-Петербургская (Петроградская) Духовная Академия 277 1909 1 3639 О праздновании столетия Академии. 1910 3654 Отчет о состоянии Академии. 3655 Указы Синода. 3657 Представление о введении в Академии нового устава. 3666 Отчет о классных занятиях студентов Академии. 1912 3715 Отчет о депутации по поездке в Москву к Патриарху. 3727 Отзыв о сочинении Соломина (Проекты реформы духовного образования в России в связи с ликвидацией церковно-имущественного вопроса(. 1913 3734 Представления ректора Духовной Академии Зарина по разным вопросам. 1914 3765 Разная переписка о студентах. 1915 3 90 Дневник занятий студентов I-го курса Академии за 1915–1916 учебный год. 1915 3792 Указы Синода. 3818 Отчет о деятельности Комиссии по научному изданию славянской Библии. 1916 3826 Указы Синода. 1917 3869 Указы Синода. 3874 Переписка о состоянии учебных заведений в Петрограде. 1917 3906 Журнал заседаний Совета Академии. 3907 Указ Синода. 3909 Доклад профессора Академии Зарина о дальнейшем существовании Академии. 3910 Отчет академической депутации о поездке в г. Москву к Святейшему Патриарху Тихону... 3911 Материалы к отчету. 3976 Изменения в параграфах академического Устава. Список источников и литературы Архивные материалы: Государственный Архив Российской Федерации: ГАРФ. Ф.550, оп. 1, ед. хр. 517. Дневники митрополита Арсения (Стадницкого). Российский Государственный Исторический Архив: РГИА. Ф.277, оп. 1, ед. хр. 3542. Разная переписка. РГИА. Ф.277, оп. 1, ед. хр. 3546. Пожелания студентов об изменениях в академическом Уставе. РГИА. Ф.277, оп. 1, ед. хр. 3558, год 1906. РГИА. Ф.277, оп. 1, ед. хр. 3869, год 1917. Указы Синода,. РГИА. Ф.277, оп. 2, ед. хр. 3907. Указы Синода. Указ ректору Петроградской Духовной Академии преосвященному Анастасию, епископу Ямбургскому. РГИА. Ф.277, оп. 2, ед. хр. 3911, год 1918. Материалы к отчету. РГИА. Ф.277, оп. 3, ед. хр. 90. Дневник занятий студентов 1-го курса Академии. РГИА. Ф.796, оп. 189, ед. хр. 263, годы 1908–1913. Дело о командировке преосвященных Димитрия и Антония на ревизию Санкт-Петербургской Духовной Академии, Московской Духовной Академии, Казанской Духовной Академии (Киевской Духовной Академии ( Антоний). РГИА. Ф.797, оп. 96, ед. хр. 205, год. 1906. Проект Устава Духовных Академий. РГИА. Ф.797, оп. 86, ед. хр. 48, год 1917. Отчет “О ревизии Московской Духовной Академии”. РГИА. Ф.797, оп. 86, ед. хр. 111, год 1917. Проект 1-ой главы Устава. РГИА. Ф.802, оп. 10, ед. хр. 21, год 1909. Дело о выработке проекта нового Устава Духовных Академий. РГИА. Ф.802, оп. 10, ед. хр. 68. РГИА. Ф.802, оп. 10, ед. хр. 78, год. 1905. Отчет о состоянии Санкт-Петербургской Духовной Академии. РГИА. Ф.802, оп. 10, ед. хр. 84, годы 1905–1906. О некоторых изменениях в действующем Уставе. РГИА. Ф.802, оп. 11, ед. хр. 73, год 1917. Дело о реформе Духовных семинарий и училищ. РГИА. Ф. 802, оп. 11, ед. хр. 78, год 1917. Дело о реформе Духовных Академий. РГИА. Ф.802, оп. 11, ед. хр. 83. РГИА Ф.802, оп. 11, ед. хр. 164, год 1917. РГИА. Ф.802, on. 11, ед. хр. 169, год 1917. Дело о выработке проекта реформы Духовной школы. РГИА. Ф.802, оп. 16, ед. хр. 167. РГИА. Ф.802, оп. 16, ед. хр. 168, год 1905. Письмо ректора МДА митрополиту Московскому. РГИА. Ф.802, оп. 16, ед. хр. 171, год 1906. Циркуляр Совета Министров о несовместимости службы в правительственных учреждениях с принадлежностью к политическим организациям противозаконного направления и расписки профессоров МДА в его прочтении. РГИА. Ф.802, оп. 16, ед. хр. 188, год 1907. Положение об Учебном Комитете, историческая справка о нем. РГИА. Ф.802, оп. 16, ед. хр. 194, год 1909. Журналы Комиссии при Святейшем Синоде по Уставу Духовных Академий. РГИА. Ф.802, оп. 16, ед. хр. 235, годы 1917–1918. Записка о преобразовании Учебного Комитета. РГИА. Ф.1569, оп. 1. ед. хр. 135, годы 1907–1910. Письма Е. Е. Трубецкого Извольскому П.П. РГИА. Ф.1276, оп. 6, ед. хр. 557, год 1910. Дело об утверждении нового Устава Духовных Академий. Российская Национальная Библиотека: РНБ Ф.102, оп. 1, ед. хр. 16, год 1917. Проект Нормального Устава Православных Духовных Академий. РНБ. Ф.194, оп. 1, ед. хр. 278. РНБ. Ф.194, оп. 1, ед. хр. 731. Печатные издания: Антоний (Храповицкий), архиеп. Отчет по Высочайше назначенной ревизии Киевской духовной академии в марте и апреле 1908 года. ( Почаев, 1909. Архипастырям Русской Церкви // Путь: Журнал. 1906. №24. Богословские труды. Юбилейный сборник. Московская Духовная Академия 300 лет (1685-1985). ( М., 1986. ( 336 с. Богословский вестник. 1905. №3. Богословский вестник. 1905. №12. Богословский вестник. 1906. №2. Богословский вестник. 1906. №8. Богословский вестник. 1914. №10–11. Богословский вестник: Журнал Московской Духовной Академии. 1903. №10. Бронзов А., проф. Отлив ученых сил из Духовных Академий // Церковный вестник. 1910. №35. Стб. 1076 ( 1077. Булгаков С., прот. Автобиографические заметки: Посмертное изд. с предисл. и замеч. Л.А. Зандера. ( Париж.: YMKA-PRESS, 1946. ( 167 с. Буткевич Т.И. Как иногда присуждаются ученые степени. ( Харьков, 1909. ( 14 с. В Уставе ли только дело? // Церковный вестник. 1911. №22. Стб. 661 ( 663. Введенский С. Наше ученое монашество и современное церковное движение. М., 1906. ( 34 стр. Вениамин (Федченков), митр. На рубеже двух эпох: Вступит. ст. и коммент. А.К. Светозарского. ( М.: Отчий дом, 1994. ( 448 с.: ил. Вера и разум: Журнал богословско-философский. 1911. №23. Вера и Церковь. 1905. №.6. Вера и Церковь. 1906. №7. Владимир (Котляров), иером. Критический обзор источников и литературы по истории духовного образования в России за синодальный период: стипендиатский отчет. ( Л., 1959. ( 95 с. (Машинопись). Вопросы философии. 1992. №10. Глубоковский Н., проф. Священное Писание в Духовных Академиях на рубеже двух столетий // Церковный вестник. 1909. №50–51. – Стб. 1581 – 1584. Глубоковский Н.Н. К вопросу о нуждах духовно-академического образования. ( СПб., 1896. Глубоковский Н.Н. К вопросу о постановке богословского изучения в России // По вопросам Духовной школы: Сборник работ. ( СПб., 1907. Глубоковский Н.Н. По вопросам Духовной школы и об Учебном Комитете при Святейшем синоде ( СПб.: Синод изд., 1907. ( 148 с. Глубоковский Н.Н. Русская богословская наука в ее историческом развитии и новейшем состоянии. ( Изд. ред. “Воскресное чтение”, 1927. ( 230 с. (Машинопись). Глубоковский Н.Н., проф. За тридцать лет (1884–1914 гг.). К 100-летнему юбилею Императорской Московской Духовной Академии. – М., 1914. – 19 с. Год борьбы за автономию Духовных Академий // Церковно-общественная жизнь. 1907. №3. Стб. 83–85. Голубцов С., протод. Материалы к биографиям профессоров и преподавателей МДА: архиепископ Иларион (Троицкий) // Богословский вестник: Журнал Московской Духовной Академии. 1998. №2. С.108–170. Голубцов С., протод. Московская Духовная Академия дореволюционного периода. ( М., 1998. ( 315 с. (Машинопись). Голубцов С., протод. Из истории “Богословского вестника” // Богословский вестник”. 1988. №2. С.20–38. Граббе Г., прот. Церковь и ее учение в жизни: Изд. в 2-х т. ( Монреаль, 1970. Т.2. День: Газета. 27 янв. 1914. Духовная публицистика в 1910 году // Церковный вестник. 1911. №1. Стб. 6–9. Евлогий (Георгиевский), митр. Путь моей жизни: Воспоминания / Излож. Т. Манухиной. ( М.: Моск. рабочий; ВПМД, 1994. ( 621 с. (Материалы по Истории Церкви. Кн. 5). Еще одна реформа // Церковный вестник. 1911. №28. Стб. 849–851. Журналы учрежденной при Святейшем Синоде Комиссии для выработки проекта нового Устава Духовных Академий. ( СПб., 1909. Журналы и протоколы заседаний Высочайше утвержденного Предсоборного Присутствия. Т.2, 4 ( СПб., 1906 – 1907. Журналы Совета Казанской Академии за 1906 год. Б м., б. г. Журналы Совета Московской Духовной Академии за 1896 год. Б м., б. г.. Журналы Совета Московской Духовной Академии за 1905 год. Б. м., б. г. Журналы Совета Московской Духовной Академии за 1906 год. Б. м., б. г. Журналы Совета Московской Духовной Академии за 1908–1909 годы. Б. м., б. г. Журналы Совета Санкт-Петербургской Духовной Академии за 1905–1906 годы. Б. м., б. г. Из Киева // Церковно-общественная жизнь. 1907. №44. Стб. 1377–1379. К реформе Духовных Академий // Церковно-общественная жизнь. 1905, №1. Стб. 25–27. Керенский В. Православные Духовные Академии в прошлом и в настоящем // Вера и разум: Богословско-философский журнал. 1911. №23. Стб. 571–595. Киевская Духовная Академия // Церковно-общественная жизнь. 1907. №40. Стб. 1240–1242. Кирилл (Гундяев), архиеп. Богословское образование в Петербурге ( Петрограде ( Ленинграде: традиция и поиск // Богословские труды. Юбилейный сборник посвященный 175-летию Ленинградской Духовной Академии. М., 1986. С.6–34. Колокол: Газета. 10 июня. 1907. Колокол. 4 мая 1911. Лебедев А.П. Слепые вожди: Четыре момента в исторической жизни Церкви. ( М., 1907. ( 86 с. Львов Л. К отставке П.П. Извольского // Речь: Газета. 6 февр. 1909. Миссионерское обозрение: Журнал. 1904. №3. Миссионерское обозрение. 1909. №3. Московский еженедельник: Газета. 1906. №11. Московский еженедельник. 1908. №43. Московский еженедельник. 1910. №22. На пути к обновлению русской церковной жизни // Церковно-общественная жизнь. 1906. №13. Стб. 465–468. Несмелов В.И. Наука о человеке: Изд. в 2-х т. – Казань. 1905-1906. ( 418, 438 с. Неудачный проект // Церковные ведомости. 1906. №7. Стб. 344–347. Никон (Рклицкий), архиеп. Жизнеописание блаженнейшего Антония, митрополита Киевского и Галицкого: Изд. в 17 т. ( Нью-Йорк, 1957–1967. Новое время: Газета. 1910. №1134. Новое время. 1910. № 12133. Новое время. 1910. № 12365. Новый Устав Духовных Академий // Церковный вестник. 1910. №19. Стб. 564–569. Один из проектов Академического Устава // Церковный вестник. 1910. №12. Стб. 358–361. Онемечение богословской науки // Петроградский Курьер: Газета. 19 дек. 1914. Определение Святейшего Синода от 26 ноября 1905 года за № 6081, по вопросу о некоторых изменениях в строе Духовных Академий // Церковные ведомости. 1905. №49. Особая Комиссия для выработки проекта Уставов штатов средних учебных заведений и соответствующих изменений в академическом Уставе. ( СПб., 1911. Отзывы епархиальных архиереев по вопросу о церковной реформе. ( СПб., 1906. Отчет о состоянии Московской Духовной Академии в 1905–1906 учебном году. ( Сергиев Посад, 1907. ( 54 с. Пастернак Б.Л. Сочинения: Хроника жизни и творчества. Стихотворения и поэмы. Переводы. Доктор Живаго. Повести. ( М.: Из-во “Книжная палата”, 1998. ( 1167 с. Писарев Л., проф. Об академическом образовании // Церковно-общественная жизнь: Газета. 1906. №4. Стб. 129–132. Пономарев А., проф. В “Новой Академии” ( с 60-х годов ХХ века // Церковный вестник. 1909. №50-51. Стб. 1603–1607. Последний временщик последнего царя (Материалы Чрезвычайной Следственной Комиссии Временного Правительства о Распутине и разложении самодержавия) // Вопросы истории. 1965. №2. Православно-русское слово. 1905. №19. Православно-русское слово: Журнал. 1905. №16–17. Православный собеседник. 1905. №12. Православный собеседник. 1910. № 10. Православный собеседник: Издание Казанской Духовной Академии. 1907. №10. Преобразование высшего духовно-учебного управления // Церковный вестник. 1911. №29. Стб. 881–884. Проект Устава Духовной Академии, составленный комиссией профессоров Московской Духовной Академии. ( Сергиев Посад, 1906. Проект Устава Духовной Академии, составленный комиссией профессоров Санкт-Петербургской Духовной Академии. ( СПб., 1907. Речь: Газета. 4 мая 1911. Санкт-Петербургская Духовная Академия // День: Газета. 4 января 1914. Сахаров С.П. О Предсоборном Присутствии. Подготовительные работы к созванию Всероссийского Собора. ( Юрьев, 1910. ( 76 с. Сборник памяти русского студенчества. ( Париж: YMKA-PRESS, 1934. Священный Собор Православной Российской Церкви 1917–1918 гг. Собрание постановлений и определений. Вып. 3. ( М., 1918. Сергий (Страгородский), архиеп. Православное учение о спасении. М.: Издательский отдел Московского Патриархата. Иосифо-Волоцкий монастырь. Издательство “Просветитель”, 1991. ( 264 с. Склярова М. Сосуд избранный: История Российских Духовных школ: Сборник документов по Истории Русской Православной Церкви / Сост. М. Склярова. ( СПб., 1994. ( 453 с., ил. Смирнов Н.М. Муки юной души. ( М., 1910. Смолич И.К. История Русской Церкви. 1700–1917: В 2-х ч.: Пер. с нем. ( М.: Издательство Спасо-Преображенского Валаамского монастыря, 1996 ( 1997. ( Посвящается 850-летию основания Москвы. Ч.1. ( 1996. – 800 с.: с ил. ( (Монография выпущена в качестве кн. 8 издания: Митр. Макарий (Булгаков). История Русской Церкви: В 7 т. ( М., 1994 ( 1996) ( Примеч.: С. 493–604. Справочно-библиографические материалы и таблицы: С.605–796. Состав Святейшего Синода и российской иерархии на 1905 год. ( СПб., 1905. Странник. 1907. №5. Странник. 1908. №12. Странник: Духовный журнал. 1907. №3. Талин В. Епископат и богословская наука // Русская мысль: Ежемесячный литературно-политический журнал. 1912. Июнь. С.45–54. Тарасова В. На перепутье // Встреча: Православный студенческий журнал Московской Духовной Академии и Семинарии. 1998. №1(7). С.14–22. Титлинов Б. Где же выход? К реформе Духовной школы // Церковный вестник. 1911. №27. Стб. 819–827. Титлинов Б.В. Ответ на “отзыв” архиепископа Антония Волынского о книге Б.В. Титлинова: “Духовная школа в России в XIX столетия”. К характеристике положения богословской науки в России. ( СПб., 1911. ( 44 с. Титов Ф. Московский митрополит Макарий Булгаков // Богословский вестник, 1913. Титов Ф.И. прот., проф. Императорская Киевская Духовная Академия в ее трехвековой жизни и деятельности (1615–1915).: Исторические записки. ( Киев, 1915. ( 432 с. с ил. Титов Ф.И. проф. Киевская Духовная Академия в ее трехвековом прошлом и в 1911–1912 учебном году. ( Киев: Петр Барский в Киеве, 1913. Тихомиров Д.И. О реформе Духовной школы. ( СПб.: Типография В.В. Комарова, 1905. ( 84 с. Тихомиров Д.И. Учебный Комитет при Святейшем Синоде и его критики. ( СПб.: Синодальная типография, 1909. ( 146 с. Тихомиров П.В. О Духовных Академиях. ( М., 1907. ( 34 с. Третья докладная записка. Духовная школа. Святейшему Правительствующему Синоду епископа Волынского и Житомирского Антония // Докладные записки Святейшему Правительствующему Синоду епископа Волынского и Житомирского Антония. 4-е зап. Б.м., б.г. ( 68 с. Труды Киевской Духовной Академии. 1906. №1. Труды Киевской Духовной Академии. 1906. №8. Труды Киевской Духовной Академии. 1906. №12. Труды Киевской Духовной Академии. 1914. №2. Труды Императорской Киевской Духовной Академии. 1914. №6. Увольнение студентов Духовной Академии // Петроградский Курьер: газета. 30 ноября 1914. Фирсов С.Л. Православная Церковь и государство в последнее десятилетие существования самодержавия в России. ( СПб.: Издательство Русского Христианского гуманитарного института, 1996. ( 660 с. Флоровский Г., прот. Пути русского богословия. ( Париж: YMKA-PRESS, 1983. ( 600 с. Христианин: Журнал. 1912. №1. Христианское чтение: Журнал. 1884. №5. Христианское чтение. 1905. №1. Христианское чтение. 1906. №2. Хроника церковно-общественной жизни // Церковно-общественная жизнь: Журнал. 1907. №41. Стб. 1284–1287. Церковно-общественная жизнь: еженедельный журнал, издаваемый при Казанской Духовной Академии. 1906. №6. Церковно-общественный вестник. 1913. №3. Церковно-общественный вестник. 1913. №34. Церковные ведомости: Еженедельное издание с прибавлениями. 1897. №43. Церковные ведомости. 1906. №3. Церковные ведомости. 1906. №46–47. Церковный вестник: Еженедельный журнал, издаваемый при Санкт-Петербургской Духовной Академии. 1904. №17. Церковный вестник. 1908. №27. Церковный вестник. 1910. №10. Церковный вестник. 1910. №13. Церковный вестник. 1910. №15. Церковный голос: Журнал. 1906. №4. Церковный голос. 1906. №18. Церковный голос. 1906. №28. Шавельский Г., протопр. Воспоминания последнего протопресвитера русской армии и флота: В 2-х т.. ( М.: Крутицкое Патриаршее подворье, 1996. ( 415, 415 с. ( (Материалы по истории Церкви. Кн.12. Репринт. изд. Нью-Йорк, 1954). Цит по: Белявский Ф. О реформе Духовных школ: в 2-х ч. ( СПб., 1907. Ч.1. ( 230 с. Тихомиров П.В. О Духовных Академиях // Духовная школа. М., 1906. Глубоковский Н.Н. По вопросам Духовной школы и об Учебном Комитете при Святейшем синоде // По вопросам Духовной школы. СПб., 1907. Глубоковский Н.Н. К вопросу о постановке богословского изучения в России // По вопросам Духовной школы. СПб., 1907. Лебедев А.П. Слепые вожди. М., 1907. Буткевич Т.И. Как иногда присуждаются ученые степени. Харьков, 1909. Глубоковский Н.Н. Русская богословская наука. Варшава, 1928. Флоровский. Г., прот. Пути русского богословия. Париж, 1937. Работа И.К. Смолича переведена на русский язык и является частью многотомного юбилейного издания по Истории Русской Церкви: Смолич И.К. История Русской Церкви. 1700-1917: В 2 ч.: История Русской Церкви, в 9-ти т. Т.8. Ч.1. М., 1997. Владимир (Котляров), иером. Критический обзор источников и литературы по истории духовного образования в России за синодальный период”. Л., 1959. Богословские труды. Юбилейный сборник. Московская Духовная Академия 300 лет (1685-1985). М., 1986. Кирилл (Гундяев), архиеп. Богословское образование в Петербурге ( Петрограде ( Ленинграде: традиция и поиск // Богословские труды. Юбилейный сборник посвященный 175-летию Ленинградской Духовной Академии. М., 1986. С.6-34. Тарасова В. На перепутье // Встреча. 1998. № 1(7). С.14–22. Под законодательными и нормативными документами подразумеваются академические Уставы 1869, 1884, 1910 годов, Временные Правила и изменения в Уставе, а так же распоряжения и циркуляры Учебного Комитета и Святейшего Синода относящиеся к Академиям, которые публиковались в официальной прессе и, кроме того, помещались в ежегодных сборниках “Циркуляров по духовно-учебному ведомству”. Вениамин (Федченков), митр. На рубеже двух эпох. М., 1994. Евлогий (Георгиевский), митр. Путь моей жизни. Париж, 1947. Шавельский Г., протопр. Воспоминания последнего протопресвитера русской армии и флота: В 2 т. Нью-Йорк, 1954. Глубоковский Н.Н., проф. За тридцать лет (1884–1914 гг.): К столетнему юбилею Императорской Московской Духовной Академии. М., 1914. Смирнов Н.М. Муки юной души. М., 1910. Булгаков С., прот. Автобиографические заметки. Париж, 1947. Отзывы епархиальных архиереев по церковной реформе. М., 1906. Керенский В. Православные Духовные Академии в прошлом и в настоящем // Вера и разум. 1911. №.23. С.571. Новое время. 1910. № 12133. С.253 Новое время. 1910. № 12365. С.354. Там же. Керенский В. Православные Духовные Академии... С.570-571. В “Богословском вестнике” ( И.В. Попов, И.Д. Андреев, А.М. Покровский, Н.А. Заозерский, доцент А.М. Орлов; в “Православном собеседнике” ( Л.И. Писарев, С.А. Терновский; в “Трудах Киевской Духовной Академии” ( В.П. Рыбинский; в “Христианском чтении” ( П.С. Смирнов, Д.П. Миртов. В “Богословском вестнике” с 1913 года ( о.П. Флоренский, в “Православном собеседнике” с 1912 года ( В.А. Никольский, в “Трудах Киевской Духовной Академии” с 1910 года ( Д.И. Богдашевский, в ”Христианском чтении” с 1912 года ( Н.И. Сагарда. Стоит заметить, что “Христианское чтение” Санкт-Петербургской Духовной Академии всегда оставалось несколько либеральнее других академических изданий. Голубцов С, протод. Московская Духовна Академия дореволюционного периода. М., 1998. С.1. “Академический Устав 1869 года, принесший столько блага нашей Церкви и особенно духовной науке, несмотря на кратковременное свое существование, явился в окончательном своем виде в свет благодаря энергичной защите принципов его Макарием Булгаковым, ( пишет биограф последнего. ( Макарий Булгаков смело и твердо отстаивал необходимость предоставления нашей Духовной школе свободного и правильного развития, в полном соответствии с духом и требованиями того времени.” (Цит. по: Титов Ф. Московский митрополит Макарий Булгаков // Богословский вестник. 1913. № 6. С.394) Подготовительная работа по реформированию Академий началась еще в 1867 году, тогда же и была учреждена реформенная Комиссии, подготовившая проект Устава. Проект сразу же был опубликован для обсуждения и в 1869 году пересмотрен Комиссий в расширенном составе и внесен в синод. Высочайшее утверждение проект получил 30 мая 1869 года. Протоиерей А.В Горский, хотя и работал в Комиссии, но особого расположения к преобразованиям высшей Духовной школы, как например преосвященный Макарий (Булгаков) или директор канцелярии обер-прокурора Н.А. Сергиевский, не выказывал. Кирилл (Гундяев), архиеп. Богословское образование в Петербурге ( Петрограде ( Ленинграде: традиция и поиск // Богословские труды. Юбилейный сборник посвященный 175-летию Ленинградской Духовной Академии. М., 1986. С.16–19. У Троицы в Академии. 1814–1914. Юбилейный сборник. Сергиев Посад, 1914. С.174. Цит. по: Смолич И.К. История Русской Церкви. М., 1996, Т.8. Ч.1. С.473. Глубоковский Н.Н. За тридцать лет (1884–1914). М., 1914. С.16. Начало 80-х годов XIX века было омрачено всплеском терроризма и убийством Александра II. Цит. по: Смолич И.К. История Русской Церкви. С.466. Там же. Степень доктора по новому Уставу присуждалась без защиты, на основании лишь отзывов двух рецензентов. Цит. по: Смолич И.К. История Русской Церкви. С.469. Глубоковский. Н.Н. За тридцать лет (1884–1914). С.13. Е.Е. Голубинский добровольно оставил Московскую Духовную Академию в 1895 году. Недовольство им в высших церковных кругах было вызвано тем, что в изучении истории Церкви он использовал научно-критический метод, приводивший его к выводам и оценкам, отличным от общепринятых в церковно-исторической науке. А.П. Лебедев в том же году, что и Е.Е. Голубинский оставив Московскую Духовную Академию, перешел в Московский университет. Церковные ведомости. 1897. № 43. Стб. 1560. Богословский вестник. 1905. № 3. С.799. Шавельский Г., протопр. Воспоминания последнего протопресвитера русской армии и флота. Т.1. Нью-Йорк, 1954. С.105. Состав Святейшего Синода и российской иерархии на 1905 год. СПб., 1905. Лебедев А.П. Слепые вожди. М., 1907, С.86. Шавельский Г., протопр.. Воспоминания последнего протопресвитера русской армии и флота. С.167. Там же. С.167. РГИА. Ф.802, оп16, ед.хр.168. Л.З Склярова М. Сосуд избранный. СПб., 1994. С.70. Отзывы епархиальных архиереев по церковной реформе. СПб., 1906. Журналы и протоколы заседаний Предсоборного Присутствия. Т.4. СПб., 1907. С.249. Евлогий (Георгиевский), митр. Путь моей жизни. Париж, 1947. С.70 Склярова М. Сосуд избранный. С.73. Антоний (Храповицкий), архиеп. Отчет по Высочайше назначенной ревизии Киевской Духовной Академии в марте и апреле 1908 года. Почаев, 1909. С.16. РГИА. Ф. 796, оп. 189, ед. хр. 263. Л.8. Склярова М. Сосуд избранный. С.114. РГИА. Ф. 802, оп. 10, ед. хр. 84. Л.53 Там же. Л. 43 РГИА. Ф.1276, оп. 6, ед. хр. 557 Л.52. Сборник памяти русского студенчества. Париж, 1934. С.49. РГИА. Ф.796, оп. 189, ед. хр. 263. Л.45. Журналы Совета Казанской Академии за 1906 год. С.86. Архипастырям Русской Церкви // Путь. 1906. № 24. Журналы Совета Московской Академии за 1906 год. С.65. Журналы Совета Московской Академии за 1896 год. С.437. Евлогий (Георгиевский), митр. Путь моей жизни. М., 1947. С.24. .Булгаков С., прот. Автобиографические заметки. Париж, 1947. С.26. Флоровский Г., прот. Пути русского богословия. Вильнюс, 1991. С.502. Антоний (Храповицкий), архиеп. Отчет по высочайше назначенной ревизии.... С.12. Церковный вестник. 1908. № 27. Стб. 841 Церковные ведомости. 1897. № 43. Стб. 1560. Журналы Совета Санкт-Петербургской Духовной Академии за 1905-1906 годы. С.178. Никон (Рклицкий), архиеп. Жизнеописание блаженнейшего Антония, митрополита Киевского и Галицкого. Т.17. Нью-Йорк, 1967. С.160. Там же. С.126. В какой то степени деление это условно, поскольку иногда представители того или другого идейного течения высказывались в поддержку отдельных предложений, выдвигаемых противоположной стороной. Церковно-общественная жизнь. 1907. №2. Стб. 52–53. Журналы Совета Московской Духовной Академии за 1905–1906 годы. С.358. Там же. С.359. Там же. С.361. Год борьбы за автономию Духовных Академий // Церковно-общественная жизнь. 1907. №3. С.83. Пастернак Б.Л. Сочинения: Хроника жизни и творчества. Стихотворения и поэмы. Переводы. Доктор Живаго. Повести. М., 1998. С.1116. ГИАЛО. Ф.277, оп. 1, ед. хр. 3558, год 1906. Там же. Л.1. Там же. Л.6. об, 7. Журналы Совета Санкт-Петербургской Духовной Академии за 1906 год. С.275. Год борьбы за автономию Духовных Академий // Церковно-общественная жизнь. 1907. №3. Стб. 52. Богословский вестник. 1906. №8. С389. Церковно-общественная жизнь. 1907, №3. Стб. 84. РГИА. Ф.802, оп. 16, ед. хр. 168, год 1905. Письмо ректора МДА митрополиту Московскому. Л.2. На пути к обновлению русской церковной жизни // Церковно-общественная жизнь. 1906. №13. Стб. 467. Церковно-общественная жизнь. 1907. №3. Стб. 84. К реформе Духовных Академий // Церковно-общественная жизнь. 1905. №1. Стб. 26. Там же. Стб. 85. Киевская Духовная Академия // Церковно-общественная жизнь. 1907. №40. Стб. 1242. Церковно-общественная жизнь. 1907. №41. Стб. 1284. Из Киева // Церковно-общественная жизнь. 1907. №44. Стб. 1377. Там же. Стб. 1379. Труды Киевской Духовной Академии. 1906. №1 С.175. Христианское чтение. 1884. №5. С.4. Церковно-общественная жизнь. 1905. №1. Стб. 26. Там же. Стб. 26-27. Церковные ведомости, 1905, №49. С.536. Объяснительная записка к проекту изменения в Уставе Духовных Академий. Цит. по: Прибавления к Церковным ведомостям. №50. Стб. 2166–2167. Отчет о состоянии Московской Духовной академии в 1905–1906 учебном году. Сергиев Посад, 1907. С.21. Там же. С.21–22. Московский еженедельник. 1908. №43. С.31. Богословский вестник. 1903. №10. С.241. Там же. С.243. Миссионерской обозрение. 1904. №3. С.358. Там же. С.357. Миссионерское обозрение. 1909. №3. С.358. Третья докладная записка. Духовная школа. Святейшему Правительствующему Синоду епископа Волынского и Житомирского. Б. м., б. г. С.6. Там же. С.26. Там же. С.6. Там же. С.16. Труды Киевской Духовной Академии. 1906. №1. С.176. Там же. С.179. Там же. С.188. Там же. С.175. Там же. С.182. РНБ. Ф.194, оп. 1, ед. хр. 278. Церковный вестник. 1904. №17. Стб. 522. Вера и Церковь. 1906. №6–7. С.176. Христианское чтение. 1905. №1. С.129. Православно-русское слово. 1905. №19. Стб. 788. РГИА. Ф.802, оп. 16, ед. хр. 168, год 1905. Письмо ректора МДА митрополиту Московскому. Л.2. Журналы собраний Совета Московской Духовной Академии за 1905 год. Б. м. б г. С.430. Свод проектов Устава Православных Духовных Академий. СПб., 1906. Проект Устава Духовной Академии, составленный комиссией профессоров Московской Духовной Академии. Сергиев Посад, 1906. Проект Устава Духовной Академии, составленный комиссией профессоров Санкт-Петербургской Духовной Академии. СПб., 1907. Свод проектов Устава Православных Духовных Академий. СПб., 1906. С.2. Там же. С.4. Труды Киевской Духовной Академии. 1906. №7. С 238. Проект Устава Духовных Академий, составленный комиссией профессоров Санкт-Петербургской Академии. С.34 Сахаров С.П. О Предсоборном Присутствии. Юрьев, 1910. С.6–7. Христианин. 1912. Январь. С.358. Церковно-общественная жизнь. 1906. №6. Стб. 218. Церковные ведомости. 1906. №3. Стб. 38–39. Там же. 1906. №9. Стб. 117. Странник. 1907. №3. С.462. Церковный голос. 1906. №28. Стб. 773. Московский еженедельник. 1906, №11. Стб. 341. Там же. Стб. 340. РГИА. Ф.277, оп. 1, ед. хр. 3546. Пожелания студентов об изменениях в академическом Уставе. Л.1 об. Там же. Л.2 об. РГИА. Ф.802, оп. 10, ед. хр. 68, л.68. Колокол. 10 июня 1907. №407. ГАРФ. Ф.550, оп. 1, ед. хр. 517. Дневники митрополита Арсения. Л.13. К моменту созыва Комиссии 1905 года, лишь от одной ( Киевской Духовной Академии был представлен полный проект Устава Журналы и протоколы заседаний Предсоборного Присутствия. Т.4. СПб., 1907. С.47. Там же. С.59. Там же. С.58. Там же. С.63. Отзывы епархиальных архиереев по вопросу о церковной реформе. Ч.1. СПб., 1906. С.311. Там же. С.69 Там же. С.109. Там же. С.93–94. Журналы и протоколы заседаний Предсоборного Присутствия. Т.2. СПб., 1907. С.121. Там же. С.121. Свод проектов Устава Православных Духовных Академий. СПб., 1906. С.3. Журналы и протоколы заседаний Предсоборного Присутствия. Т.4. СПб., 1907. С.59. Там же. С.78–79. РГИА. Ф.802, оп. 10, ед. хр. 84, л.12. Журналы и протоколы заседаний Предсоборного Присутствия. С.80. Там же. С.91. Свод проектов Устава Православных Духовных Академий. С.1. Труды Киевской Духовной Академии. 1906. №1. С.4. Журналы и протоколы заседаний Предсоборного Присутствия. С.62. Там же. С.84–85 Там же. С.85. Там же. С.96. Там же. С.86. Буткевич Т.И. Как иногда присуждаются ученые степени. Харьков, 1909. Труды Киевской Духовной Академии. С.3. Журналы и протоколы заседаний Предсоборного Присутствия С.198. Там же. С.267. Там же. С 112. Там же. С.110. Там же. С.107. Там же. С.114. Там же. С.124. Там же. С 190. Там же. С.68. Там же. С.132. Там же. С.170. Там же. С.166. Там же. С. 66. Богословский вестник. 1906. №2. С.355. Журналы и протоколы заседаний Предсоборного Присутствия. С.69. Глубоковский Н.Н. К вопросу о нуждах духовно-академического образования. СПб., 1896. С.5. Там же. С.9. Журналы и протоколы заседаний Предсоборного Присутствия. С.111. Там же. С.108. Там же. С.217. Там же. С.218. Богословский вестник. 1906. Т.2 (июль-август). С.659. Тихомиров. П. О Духовных Академиях. Б.м, б.г. С.20–21. Духовная школа. М., 1906. С.334. Глубоковский Н.Н. За тридцать лет (1884–1914гг.). М., 1914. С.12–13. РГИА. Ф.802, оп.16, ед. хр. 167, л.15. Духовная школа. С.335. Журналы и протоколы заседаний Предсоборного Присутствия. С.212. Там же. С.335. Православный собеседник. 1905. №12. С.660. Вера и Церковь. 1905. Кн. 7. С.527. Церковный голос. 1906. №4. Труды Киевской Духовной Академии. 1906. №1. С.180. Там же. С181. Там же. С.181–182. Богословский вестник. 1905. №12. С.691. Церковные ведомости. 1906. №7. Стб. 344. Тихомиров Д.И. Учебный Комитет при Святейшем Синоде и его критики. СПб., 1909. С.18–44. Церковный вестник. 1910. №13. Церковный вестник. 1911. №29. Стб. 881. Тихомиров Д.И. Ук. соч. С.21. Там же. С.13. Церковный вестник. 1904. №17. Стб. 522. В частности об этом в своем проекте говорил профессор Московской Духовной Академии П.П. Левитов (Богословский вестник. 1906. №6.). Церковный голос. 1906. №18. Странник. 1907. №5.С.742. Православный собеседник. 1907. №10. С.524. Например: проект профессора И.В. Попова опубликованный в “Богословском вестнике” за 1906 год, в №2. Православно-русское слово. 1905. №16–17. Стб. 545. Христианское чтение. 1906. №2. С.140. Церковные ведомости. 1906. №46–47. Стб. 2973. Там же. Журналы Совета Московской Духовной Академии за 1908–1909 годы. С.125. Львов Л. К отставке П.П. Извольского // Речь. 6 февр 1909. Цит по: Фирсов С.Л. Православная Церковь и государство в последнее десятилетие существования самодержавия в России. СПб., 1996. С.430. РГИА. Ф.1569. Оп.1. №135, годы 1907–1910. Письма Трубецкого Е. Извольскому П.П. Указ Святейшего Синода за №1358. Журналы Совета Московской Духовной Академии… С.219–230. Церковный вестник. 1910. №15. Стб. 444. Церковный вестник. 1910. №19. Стб. 574. Там же. РГИА. Ф.802, оп. 10, ед. хр. 21, год. 1909. Дело о выработке проекта нового Устава Духовных Академий. Л.16 об. Никон (Рклицкий), архиеп. Жизнеописание блаженнейшего Антония, митрополита Киевского и Галицкого. Т.17. Нью-Йорк, 1957–1967. С.161. Журналы учрежденной при Святейшем Синоде Комиссии для выработки проекта нового Устава Духовных Академий. СПб., 1909.С.140. Глубоковский Н.Н. Русская богословская наука. М., 1992. С.100. РГИА. Ф.802, оп. 10, ед. хр. 21, год. 1909. Дело о выработке проекта нового Устава Духовных Академий. Л.16 об – 17. Глубоковский Н.Н. За 30 лет. Сергиев Посад, 1914. С.10. Там же. С.13. Журналы учрежденной при Святейшем Синоде… С.31. Никон (Рклицкий), архиеп. Жизнеописание блаженнейшего Антония... С.151. Отзывы епархиальных архиереев по вопросу о церковной реформе. СПб., 1906. С.13. Журналы учрежденной при Святейшем Синоде… С.248. Никон (Рклицкий), архиеп. Жизнеописание блаженнейшего Антония... С.169. Церковный вестник. 1910. №52. Стб. 1637. Журналы учрежденной при Святейшем Синоде… С.4. Труды Императорской Киевской Духовной Академии. 1914. №6. С.263. Московский еженедельник. 1910. №22. С.16. Церковный вестник. 1910. №19. Стб. 564. Там же. Стб. 565. Об этом говорится в § 65 Устава 1910 года. Православный собеседник. 1910. Октябрь. С.502. Церковный вестник. 1911. №22. Стб. 661. Вера и разум. 1911. №23. С.587. Там же. С.588. Там же. С.588. Православный собеседник. 1910. Октябрь. С.722–723. Цит. по: Церковный вестник. 1910. №10. Стб. 300. Вера и разум. 1911. №23. С590. Церковный вестник. 1910. №13. Стб. 389. Странник. 1908. №12. С.679. Церковный вестник. 1910. №12. Стб. 360. Церковный вестник. 1909. №50–51. Стб. 1607. Церковный вестник. 1910. №52. Стб. 1644. Церковный вестник. 1909. №59–51. Стб. 1583. Там же. Титов Ф.И., проф. Киевская Духовная Академия в ее трехвековом прошлом и в 1911–1912 учебном году. Киев, 1913. С.8. Изменения, вносимые в Устав с 1911 до 1917 года, не повлияли на его общую направленность и касались отдельных его параграфов. Так, например, 7 мая 1912 года Указом Святейшего Синода из Устава было исключено примечание №2 к пар. 34, как логически противоречащее тексту пар. 34, а 30 сентября 1916 года особым Указом Синода во всех Академиях учреждалась кафедра Истории Древнего Востока. Хотя в 1917 году и был разработан и издан Временный Устав Духовных Академий, но он не успел, в виду революционных событий и постепенного угасания Академий, войти в силу. Особая Комиссия для выработки проекта Уставов штатов средне-учебных заведений и соответствующих изменений в академическом Уставе. СПб., 1911. С.134. Церковный вестник. 1911. №28. Стб. 849. Церковный вестник. 1911. №27. Стб. 822. Там же. Стб. 854. Автор сознает, что это качество Комиссии 1911 года упрощает его работу, но вместе с тем, к сожалению, отрицательно сказывается на объеме самого исследования. РНБ. Ф.194, оп. 1, ед. хр. 731. Л.19–20. Последний временщик последнего царя (Материалы Чрезвычайной Следственной Комиссии Временного Правительства о Распутине и разложении самодержавия) // Вопросы истории. 1965 №2. С.103. Фирсов С.Л. Православная Церковь и государство в последнее десятилетие существования самодержавия в России. СПб., 1996. С.433. Там же. С.431. Колокол. 4 мая 1911. Речь. 4 мая 1911. Евлогий (Георгиевский), митр. Путь моей жизни. Париж, 1947. С.183. Там же. С.182. Церковный вестник. 1911. №1. Стб. 6. Там же. Стб. 7–9. Миссионерское обозрение. 1904. №3. Стб. 367. Церковный вестник. 1910. №19. Стб. 569. Церковный вестник. 1910. №10. Стб. 568. Церковно-общественный вестник. 1913. №34. Стб .4. Церковно-общественная жизнь. 1906. №9. Стб. 130. Церковно-общественный вестник. 1913. №34. Стб. 4. Церковный вестник. 1910. №35. Стб. 1076. Введенский С. Наше ученое монашество и современное церковное движение. М., 1906. С 33. Там же. Талин В. Епископат и богословская наука // Русская мысль. 1912. Июнь. С.45. Там же. С.53. РГИА. Ф. 802, оп. 11, ед. хр. 78, год 1917. Дело о реформе Духовных Академий. Л.10. Там же. Л.8. Там же. Там же. Л.20. Там же. Ф.277, оп. 1, ед. хр. 3869, год 1917. Указы Синода. Л.11 и об. Там же. Ф.802, on.11, ед. хр. 169, год 1917. Дело о выработке проекта реформы Духовной школы. Л.3. Там же. Л.8. Там же. Л.8 об. Там же. Л.184 об. Там же. Ф.802, оп. 11, ед. хр. 73, год 1917. Дело о реформе Духовных семинарий и училищ. Л.18. Там же. Ф.802, оп. 11, ед. хр. 83. Л. 103–104. О начале подготовки Поместного Собора заявил в своем Обращении Святейший Синода 29 апреля 1917 года. РНБ. Ф.102 (архив А.И. Брилиантова), оп. 1, ед. хр. 16. РГИА. Ф.277, оп. 1, ед. хр. 3869, год 1917. Указы Синода. Л.11 и об. Священный Собор Православной Российской Церкви 1917–1918 гг. Собрание постановлений и определений. Вып. 3. М., 1918. С.21. По этому Уставу разрешалось допущение женщин в Академии в качестве вольнослушателей. РНБ. Ф.102, оп. 1, ед. хр. 16. Проект Нормального Устава Православных Духовных Академий. РГИА. Ф.277, оп. 2, ед. хр. 3911, год 1918. Материалы к отчету. Л.20–21. Там же. Ф.802, on.11, ед. хр. 78, год 1917. Дело о реформе Духовных Академий. Л.31–32. Там же. Там же. Ф.802, on.11, ед. хр. 78, год 1917. Дело о реформе Духовных Академий. Л.26. Там же. Ф.802, оп. 11, ед. хр. 78, год. 1917. Л.15. О этом, в частности, шел разговор на заседаниях 17 мая. Санкт-Петербургская Духовная Академия // День. 4 янв. 1914. РГИА. Ф.277, оп. 1, ед. хр 3542. Разная переписка, д.7. Л.13. День. 27 янв. 1914. Увольнение студентов Духовной Академии // Петроградский Курьер. 30 нояб. 1914. РГИА. Ф.277, оп. 3, ед. хр. 90. Дневник занятий студентов 1-го курса Академии. Л.3. Онемечение богословской науки // Петроградский Курьер. 19 дек. 1914. Богословский вестник. 1914. №10–11. С.216. Там же. С.216. Труды Киевской Духовной Академии. 1914. №2. С.8. Церковно-общественный вестник. 1913. №3. Стб. 8. Голубцов С., протод. Материалы к биографиям профессоров и преподавателей МДА: Архиепископ Иларион (Троицкий) // Богословский вестник. 1998. №2. С.160. Вопросы философии. 1992. №10. С.140. Там же. С. 140–141. Там же. РГИА. Ф.802, оп. 11, ед. хр. 164, год 1917. Л.29. Помимо нового Устава в 1918/19 учебном году вводились в действие новые правила для поступления в Академию. Эти Правила были в 1918 году разработаны Святейшим Патриархом и Священным Синодом в соединенном присутствии с Высшим Церковным Советом. Суть их сводилась к следующему: 1. В православные Духовные Академии принимаются воспитанники, окончившие курс Православных Духовных семинарий, как по первому, так и по второму разряду без поверочных испытаний; 2. Воспитанники, окончившие 4 класса Духовной семинарии, а равно и окончившие курс в светских средних учебных заведениях, принимаются в Академии лишь по сдаче поверочных испытаний по предметам, определяемым Советом Академии; 3. Те из поступающих в Академии лиц, кои не изучали в средней шкоде древних языков, обязываются сдать экзамен по этим языкам в течение первого года обучения в Академии”. (РГИА. Ф. 277, оп. 2, ед. хр. 3907. Указы Синода. Указ ректору Петроградской Духовной Академии преосвященному Анастасию, епископу Ямбургскому. Л.6.) Кирилл (Гундяев), архиеп.. Богословское образование в Петербурге ( Петрограде ( Ленинграде: традиция и поиск // Богословские труды. Юбилейный сборник, посвященный 175-летию Ленинградской Духовной Академии. М., 1986. С.20. В подтверждение нашей мысли приведем цитату из “Записки, внесенной 22 профессорами” в Совет Московской Духовной Академии 13 октября 1905 года: “Волнения в духовно-учебных заведениях и, в частности, в Академиях, не представляют собой явления последних дней. В течение уже 15 лет они получили хронический характер. При этом причину беспорядков нельзя искать в каких-нибудь посторонних влияниях, последние начали обнаруживаться лишь с последнего года…” (Журналы Совета МДА, 1905. С.433–434) См. подр.: Тихомиров П. О Духовных Академиях. Б.м., б.г. С.3. РГИА. Ф.802, оп. 11, ед. хр. 78. О реформе Духовных Академий. Л.271. Духовная школа. М., 1906.С.318. Труды Киевской Духовной Академии. 1906. №12. С.6. Новое время. 1910. №1134. С.522. Несомненно, влияние на “ревнителей” оказало наследие преподобного Паисия Величковского, возродившего в России школу исихазма и начавшего переводить творения Святых Отцов и конечно же творчество святителя Игнатия Ставропольского. Кроме этого, судя по наличию в работах “ревнителей” цитат из сочинений славянофилов, и их опыт повлиял на возникновение нового течения в академической среде. (О богословских взглядах славянофилов см. подр.: Граббе Г., прот. Церковь и ее учение в жизни. Монреаль, 1970. Т.2. С.110) Это движение получило название “освободительной войны в русском богословии”. Так, например, в 1895 году появляется работа архимандрита Сергия (Страгородского) “Православное учение о спасении”, а в 1896 году работа В.И. Несмелова “Наука о человеке” (Сергий (Страгородский), архиеп. Православное учение о спасении. М., 1991; Несмелов В.И. Наука о человеке: В 2-х т. Казань, 1905-1906.). Никон (Рклицкий), архиеп. Жизнеописание блаженнейшего Антония, митр. Киевского и Галицкого. Нью-Йорк, 1967. Т.17. С. 330. Журналы и протоколы заседаний Предсоборного Присутствия. СПб., 1907. С.56. Там же. С.153. Флоровский Г., прот. Пути русского богословия. Париж, 1983. С.483. Отступления от оглавлений будут указываться при сопоставлении уставов ( С.Г. Соответственно: §3 ( 1869 г.; §3 ( 1884 г. О помощниках ректора (по Уставу 1869 г.) ( см. главы 7, 8, 9. Временные Правила 1905–1906 гг. дозволяли выборность ректора Советом при условии свободной вакансии, и даже без духовного сана, но на срок не более 6 месяцев, причем в степени не ниже магистра. Интересно заметить здесь, что проекты Устава от МДА предлагали выборность ректора на срок в 2 года, а проект Муретова ( на 1 год. Монашествующие при этом возводились в сан архимандрита, иереи ( в протоиереи; мирские ( предварительно в сан протоиерея (таким образом, был назначен, например, С.Е. Смирнов). Раньше им ради содержания, очевидно, поручались должности настоятелей некоторых московских и подмосковных обителей. Этот пункт (§ 24), а также § 27 (По Уставу 1884) ( о праве ректора делать внушение преподавателям или доносить Архиерею, ( были изменены Временными Правилами 1905–1906 гг. таким образом, что о студентах ректор мог ставить вопрос лишь на Совете, а в отношении наставников ректор мог лишь наблюдать (за точным исполнением ими своих обязанностей( (§ 27). В Уставе 1869 г. ( о помощнике. А по Временным правилам, естественно, избирался Советом и утверждался Синодом. По проекту МДА избирался на 2 года, по проекту Муретова ( на 1 год (Первым избранным инспектором оказался именно Муретов, который едва-едва добился освобождения от своей должности через год). По Уставу 1869 г. Архиерей лишь мог опротестовывать выбор инспектора, совершенный Советом Академии или одобрять его и тогда лишь посылать на утверждение Синодом. По Временным правилам 1905–1906 гг., помощник инспектора избирался Советом по рекомендации инспектора и представлению ректора и лишь утверждался Архиереем. Число профессоров, доцентов и других должностных лиц и их оклады регулировались штатными расписаниями. В Университетах звание введено в 1863 г. и уничтожено в 1884г.; до 1863 г. ( ему соответствовало звание адъюнкта. Доценту в университете могла быть поручена кафедра не более как на 3 года, пока он не получит звание профессора. Доцент должен был иметь степень не ниже магистра, В Университете и в Академии тоже ( приват-доценты не состояли на действительной службе и не получали жалования (но получали, очевидно, почасовое вознаграждение ( С.Г.). Действительно, согласно Высоч. утвержд. Положению от 24 октября 1876 г. о правах и преимуществах лиц, служащих в духовно-учебных заведениях §2, прим. 2, ПРИВАТ-ДОЦЕНТЫ не считались состоящими на государственной службе и не получали чинов, но пользовались преимуществом классных чиновников. Исполнявшие должность доцента, очевидно, пользовались правами государственной службы. Проект МДА предлагал возвратиться к приват-доцентуре для лиц, имеющих любую богословскую степень (!) с вознаграждением из общей, имеющейся в штатах суммы, а звание доцента присваивать магистрантам, написавшим диссертацию (на право чтения лекций(. Временными правилами 1905–1906 гг. §§ 51 и 52 опускались, т.е. Архиерей вообще устранялся от выбора преподавателей в Академии. По Временным правилам 1905–1906 гг. заслуженному профессору Академии давалась возможность сохранять свою пенсию сверх жалования по службе вне Академии. В Академии же по истечении 30 лет он не должен был включаться в число штатных, его кафедра объявлялась вакантной, но он мог продолжать читать лекции и быть членом Совета. Но о вознаграждении за лекции не говорилось. Временные правила 1905–1906 гг., в состав Совета вводили и доцентов. Прочие преподаватели допускались с правом голоса в случае надобности по решению Совета. Временными правилами 1905–1906 г. ( 9 категорий из 12 были перенесены в разряд решаемых Советом (пп. 1,2,3,5,7–10,12). Также в 1905–1906 гг. из этой группы пункт №6 был перенесен в 1-ю группу дел ((а(). По Временным правилам 1905–1906 гг. ( § 89: (Журналы по делам, относящимся до ученой деятельности Академии могут быть печатаемы... с разрешения ректора на основании постановления Совета(. Дела до 1884 года решались Советом, а не Правлением ( С.Г. В Уставе 1869 г. ( (об отделениях Академии(. Параграфы о содержании студентов разных категорий в Уставах 1869, 1884 и 1912 гг. были помещены в разных главах. Поэтому они в настоящем обзоре сосредоточены в гл. 13. В истории Академии были периоды, когда с разрешения Синода допускались послабления и поверочные экзамены отменялись. Подробнее см. л. 45, т. II,ч. 2, гл. 1. Проект Устава (от МДА) отменял испытания для тех лиц с семинарским и светским образованием, которых Совет найдет достаточно подготовленными для Академии (См. гл. 10 Проектов). И по временным правилам 1906 г. См. за 1900–1919 годы ( Там же. По Уставу 1912 года: (О преподавании в Академиях, занятиях студентов, испытаниях и ученых испытаниях(. В действительности, число лекций намного превосходило этот минимальный уровень. Уже в 1900–1910 гг. практически их было на младших курсах около 27 в неделю, на старшем курсе (около 14; после 1912 г. 30–32 ( на младших курсах, 24 ( на старшем. Примерное распределение учебных предметов по курсам, данное в конце Устава, было составлено настолько небрежно, что охватывало лишь 22 предмета из 26 и поэтому мы эту таблицу опускаем. Устав 1912 г. (§ 155) добавлял, что сочинения могут писаться по всем наукам, при этом два по богословским дисциплинам, одно по общеобразовательным. Эти параграфы были уточнены Положениями 1874 года. По Уставу 1912 г. (§ 165) ( средний балл за все 4 года ( не менее (4и1/2( и он не получил ни одной неудовлетворительной оценки за весь курс. На тему богословского характера (по Уставу 1912 г. ( § 156), одобренную ректором и утвержденную епархиальным Архиереем. При этом Совет должен заботиться о том, чтобы одному преподавателю писало не более 5 человек. С 1910 г. ( стало два рецензента, один должен быть членом Совета. По Уставу 1912 г. (§ 172) срок прочтения профессором магистерской работы должен быть менее 4-х месяцев. Новая формулировка Устава 1912 г. (§ 172) утвердила следующий порядок получения ученой степени: (Степени магистра богословия удостаиваются кандидаты богословия по напечатании признанного Советом достаточным для означенной степени сочинения и публичной защите его(, ( но сути дела она ничего не изменила. В проекте Уставов (от Академий) говорилось: (Удостоенные степени магистерской и докторской носят наименование магистра и доктора богословия, или церковной истории, или церковного права, философии(. По Уставу 1912 г. (§ 171) кандидаты 2-го разряда должны были пересдать те предметы, по которым они имели балл ниже (4(. А По Уставу 1912 г. (§ 165) при условии, что они не получили ни одного неудовлетворительного балла за весь курс обучения и средний балл не ниже (3и1/2(. Таким же образом Устав 1912 г. нормировал в этом плане и жизнь преподавателей. Согласно § 159 ( 1869 г. на каждого студента должно было приходиться полторы и не менее одной кубической (сажени воздуха(. Так, по одному делу из Архива Академии (ЦГИАМ, ф.229, 3.933, л. 78) следует, что полупансионер платил в 1912–1913 гг. за обучение и за стол 210–220 руб. (из общего оклада для студента в 300 руб.) и пользовался бесплатно лишь общежитием и одеждой. Из просмотра документов явствовало, что по внесении платы уволенные восстанавливались в Академии. Вообще, термин (увольнение( говорил о временном исключении (в отличии от термина (исключение( ( С.Г. Соответствующие параграфы в Уставе 1869 г. помещались в 13-й главе и в 14-й главах Уставов 1884 и 1912 г. Пункты 5 и 6 изложены по параграфам, взятым из глав (О правах и преимуществах Академий и лиц, принадлежащих к ним( ( Уставов 1869 и 1884 гг. (и опущенной в Уставе 1912 года). Глава включает параграфы 14-той и 15-той глав Устава 1884г., 14-той главы Устава 1869 г. и 15-той главы Устава 1912 г. В Уставах 1869 г. (§§ 178–179) и 1884 г. (§§ 171–172) Академиям предоставлялось (право свободно и беспошлинно выписывать из-за границы всякого рода учебные пособия на одинаковых основаниях с Российскими университетами, ... которые не подлежали рассмотрению цензуры(. В Уставе 1884г. ( эта глава XV (§ 172–184), в Уставе 1884 г. ( глава XVI (§§ 165–177), в Уставе 1912 г. ( опущена (под тем предлогом, что основные положения этой главы Устава 1884 г. сохраняются в силе). Соответственно: Уставов 1869 и 1884 годов. PAGE 12 PAGE 21 PAGE 68 PAGE 73 PAGE 130 PAGE 127 PAGE 139 PAGE 160 PAGE 170 PAGE 235 PAGE 194 PAGE 172