ЖАНР "УЧИТЕЛЬНЫХ КНИГ" В ДРЕВНЕЦЕРКОВНОЙ ПИСЬМЕННОСТИ
Жанр "учительных книг" в древнецерковной литературе возникает в
результате слияния двух традиций: традиции ветхозаветной мудрости,
нашедшей свое классическое выражение в ветхозаветных "учительных
книгах", и традиции мудрости эллинской, которая неотделима от истории
греческой философии. Что касается второй, то, как известно, сами истоки
этой философии связываются с образом "семи мудрецов", имена которых
обросли многочисленными легендами, но суть мировоззрения которых можно
определить, как "связь... житейской мудрости с начатками греческой
науки". К этому следует добавить еще религиозный характер
первоначального греческого любомудрия, уходящего своими глубокими
корнями в языческую философию. Содержание учения первых эллинских
мудрецов дошло до нас в форме кратких изречении с ярко выраженной
этической направленностью, типа: "мера лучше всего", "к несправедливости
питай ненависть, благочестие блюди" и т.д. Традиция эллинской мудрости
затем получает своеобразное развитие у Пифагора и его учеников,
объединившихся в религиозно-философско-политическое общество (прообраз
будущих масонских лож). Жизнь их определялась рядом правил, частично
сохранившихся в т.н. "акусмах", которые представляют собой краткие
сентенции, подразумевающие сокрытый и символический смысл. Далее эта
традиция запечатлелась в личности знаменитого Сократа, хотевшего "понять
и оценить жизнь"; она прослеживается у некоторых стоиков, например, в
"Беседах" Эпиктета и "Размышлениях" Марка Аврелия, и, в принципе, не
умирает до гибели языческой античности. Вся данная традиция эллинской
мудрости, несомненно, несет печать нравственно-религиозного научения,
часто граничащего с псевдо-религиозностыо. Обычным способом передачи
этой традиции были сборники кратких изречении или поучений, часто в
устном виде, ибо "эллинские мудрецы" далеко не всегда затруднялись
письменным изложением своих мыслей.
Вообще говоря, сам феномен "мудрости", по своей формальной стороне,
имеет общечеловеческий характер. Естественно, что он обнаружился и в
древневосточных культурах, где также сложилась своя "традиция (или
традиции) мудрости". В эту традицию и уходят корни ''ветхозаветной
мудрости", первоначально существующей лишь на уровне "естественного
Откровения". Поэтому в самых древнейших пластах ветхозаветного мышления
под "мудростью" преимущественно понимается практическое и основанное на
живом опыте знание законов жизни человеческой и вселенского бытия.
Но почти одновременно эта "мудрость" стала пониматься, как Божественная
"харизма", как "посредница" Богооткровения, как "призыв Божий к
человеку". Просто "мудрость человеческая" становится лишь гранью и
аспектом Премудрости Божией, "естественное Откровение" разрешается в
непосредственное Богооткровение, дарованное избранному народу. Сам
процесс преображения "естественного Откровения" в "непосредственное
Богооткровение" остается во многом тайной для нас, но результатом его
явился тот факт, что "ветхозаветная традиция мудрости", по существу
своему, стала отличаться как от "традиции древневосточной мудрости", так
и от "традиции эллинской мудрости", что, впрочем, не означало изоляцию
ее от последних.
Весьма примечательно то, что многие "учительные книги" Ветхого Завета
пишутся именно тогда, когда Ветхий Израиль подвергается мощному влиянию
эллинистической культуры - влиянию, затронувшему не только иудейскую
диаспору, но и саму Палестину. Яркий пример такого синтеза "иудейства" и
"эллинизма" (а, отчасти, и древневосточных культур) являет "Книга
Премудрости Соломона". Не менее показательный пример того же синтеза –
так называемая "Четвертая книга Маккавейская" (написанная, вероятно, уже
в I в. после Р.Х.), которую высоко ценили отцы Церкви (свв. Григорий
Богослов, Иоанн Златоуст и др.). Анонимный автор ее выражает глубокое
убеждение в том, что существует "иудейская философия". нисколько не
уступающая "эллинскому любомудрию", а во многом и превосходящая
последнее. Она, тождественная мудрости, состоит в "ведении вещей
божественных и человеческих" и полностью совпадает с благочестием.
Определяющей чертой этого подлинного любомудрия является единство веры и
дел, и именно такое единство явили маккавейские мученики, вписавшие
незабвенную страницу в "историю целомудренного разумения".
В этом сочинении, как и в ряде ветхозаветных "учительных книг", мудрость
человеческая предстает в качестве "излучения" Премудрости Божией. Далее,
следует отметить, что в "учительных книгах" Ветхого Завета намечается и
слабая тенденция к тому, чтобы Премудрость Божию мыслить в виде
"самостоятельной духовной силы, отличной от Бога по бытию, но стоящей в
непосредственной связи с Ним" (особенно ясно чувствуется эта тенденция в
"Книге Премудрости Соломона"). Другими словами, Премудрость Божия
обретает здесь некоторые, хотя и очень смутные, черты Божественной
Ипостаси ("Софии"). Данная тенденция находит свое крайнее выражение у
Филона Александрийского, который порой отождествляет Софию с Логосом, а
порой их разграничивает; Премудрость он мыслит как "Посредницу" при
творении мира, как "Матерь всего" (наряду с Богом - "Отцом всяческих"),
но, в то же время, Филон говорит о "мудрости" с качестве высшей ступени
знания и пределе всех устремлений человеческих.
В какой мере отмеченная (естественно, в очень беглом виде) достаточно
неоднородная традиция понимания "мудрости" (и "Премудрости") в Ветхом
Завете и эллинистическом иудействе получила продолжение и развитие у
священных авторов Нового Завета - вопрос особый и далеко не однозначный.
Можно лишь констатировать, что отождествление Господа нашего Иисуса
Христа с Премудростью, характерное для богословия многих отцов Церкви,
намечается уже в Новом Завете. Поэтому некоторые западные исследователи
говорят даже о наличии здесь следов так называемой «софио-христологии».
Другие считают более правомерным высказываться лишь об определенном
влиянии ветхозаветного понимания Премудрости на учение новозаветных
авторов о Христе как Слове (Логосе) Божием. Наконец, третьи отрицают
значение ветхозаветных "спекуляции о Премудрости" (Weisheitsspekulation)
для формирования богословия священных писателей Нового Завета. Решение
данного сложного вопроса мы оставляем православным библиологам, но, с
чисто априорной точки зрения, нам представляется вполне вероятным
наличие следов ветхозаветного понимания как "мудрости", так и
"Премудрости" в богословии Священного Писания Нового Завета. Оно и
составляет то необходимое посредствующее звено между "учительными
книгами" Ветхого Завета и аналогичным жанром древнецерковной
письменности. Что же касается последнего, то возникновение его связано с
"встречей" Евангельского Благовествования и "естественного Откровения",
мерцание полусумрачного света которого служило ориентиром для лучших
представителей эллинского любомудрия. В рассматриваемый период указанный
жанр представлен всего двумя произведениями, хотя ими отнюдь не
завершается развитие в истории позднейшей церковной литературы:
некоторые произведения монашеской письменности (в частности, так
называемые "Главы") являются логическим продолжением данного жанра.
Специфику его, с точки зрения содержания, составляет концентрирование
внимания на проблеме истинной мудрости и на вопросе о путях обретения
ее; а с точки зрения формы - афористический стиль изложения мыслей.