Православная

Психотерапия

Сборник статей

Содержание:

1. Врач-психитерапевт Димитри А. Авдеев:   HYPERLINK  \l "n1" 
Православная Психотерапия .

2. Психолог Валерий Ильин:   HYPERLINK  \l "n2"  Православие и
Психотерапия .

3. Проф. Д. Е. Мелехов:   HYPERLINK  \l "n3"  Психиатрия и проблемы
духовной жизни .

4. Еп. Феофан Затворник:   HYPERLINK  \l "n4"  “Плоды доброй и недоброй
жизни.” 

Православная

Психотерапия

Врач-психитерапевт Димитри А. Авдеев

Содержание:   HYPERLINK  \l "n6"  Психосоматика .    HYPERLINK  \l "n7" 
Неврозы .    HYPERLINK  \l "n8"  Депрессии .    HYPERLINK  \l "n9" 
Психозы .    HYPERLINK  \l "n10"  Психотерапия .    HYPERLINK  \l "n11" 
Псевдолечение .    HYPERLINK  \l "n12"  Пастырская Психиатрия .  

Дорогие читатели!

	Будучи врачом психиатром-психотерапевтом, я убежден, что моя
практическая деятельность, в основе которой — диагностика и лечение
пограничных нервно-психических нарушений, душевная поддержка и утешение
обращающихся за помощью людей, не может быть вне моего собственного
мировоззрения, вне спасительного лона Православия. Как врач, я считаю
своим долгом способствовать духовной защите психического здоровья людей,
ограждать их души от посягательств многочисленных новоявленных
псевдоцелителей.

	Это не обстоятельное сочинение, не научный трактат, а, скорее, веление
сердца и желание поделиться своими размышлениями.

	Поднятые темы обширны и сложны, поэтому представленные читателю
дневниковые записи не претендуют на полноту их изложения. Заключительная
часть книги представлена главой “О болезнях и болеющих,” которая
составлена по творениям святых и некоторых других душеполезных книг.

	При подготовке к изданию этого материала я подолгу беседовал со
священниками, монашествующими и приходскими, и получил их одобрение
относительно главных выводов книги. Отдельные главы этой работы были
напечатаны в христианском собеседнике “Свет Православия” и газете
“Радонеж.”

	Книга, надеюсь, будет полезна коллегам-врачам, в чьих сердцах есть
искра веры Христовой, и всем тем, кого интересуют проблемы психического
здоровья.

Дмитрий Авдеев, Москва, 1997 г.

Психосоматика

	Термин “психосоматика” впервые употребил R. Heinroth в 1818 году, и вот
уже более ста пятидесяти лет психосоматическое направление в медицине
представляет собой арену жаркой полемики. В основе идеи психосоматозов
положено утверждение, что в происхождении ряда соматических заболеваний
лидирующее место принадлежит психоэмоциональным факторам. Таким образом,
психосоматическая патология — это своеобразный соматический резонанс
психических процессов. К числу так называемых истинных психосоматозов
относятся: ишемическая болезнь сердца, бронхиальная астма,
гипертоническая болезнь, язвенная болезнь 12-перстной кишки, язвенный
колит, нейродермит, неспецифический хронический полиартрит.

	Остановимся подробнее на ишемической болезни сердца (ИБС).
Возникновение и течение ИБС — это итог комплекса патогенных факторов.
Роль одних (артериальная гипертония, повышение уровня холестерина,
курение, сахарный диабет) показана в научных исследованиях достаточно
убедительно. Роль других — психологических, социальных также установлена
и отражена в работах последних 20-25 лет. Учеными были проведены
параллели между “инфарктным” характером и возникновением ишемической
болезни сердца. Итог этих исследований книга М. Фридмана и Р. Розенмана
“Поведение типа А и ваше сердце” и ряд последующих публикаций. Черты
характера, отнесенные к типу А (от англ. амбициозность) таковы:
внутреннее напряжение, нетерпимость, стремление к постоянному лидерству,
компульсивность, эмоциональная неустойчивость. “Плачет мозг, а слезы в
сердце” — так образно говорил известный ученый Р. А. Лурия. Но только ли
мозг плачет? И что лежит в основе “болезненного” поведения типа А?
Прежде всего грех, совершенный в глубине человеческого духа, который
возбуждает страсти, влияет на характер, лишает душевного покоя.
“Исходящее из человека оскверняет человека; ибо извнутри, из сердца
человеческого, исходят злые помыслы, прелюбодеяния, любодеяния,
убийства, кражи, лихоимство, злоба, коварство, непотребство, завистливое
око, богохульство, гордость, безумство: все это зло изнутри исходит и
оскверняет человека” (Мк. 7:20-23).

	Следовательно, происхождение психосоматической болезни можно эскизно
представить как процесс соматизации греха: грех — характер — болезнь (в
случае ИБС — приступы загрудинных болей и атеросклеротическая
облитерация коронарного русла). Установлено, что возникновение
бронхиальной астмы связано с наличием в характере выраженных черт
напористости, нетерпимости. Заболевания щитовидной железы могут быть
инициированы неумеренностью. При облитерирующем эндартериите
обнаруживают боязливость.

	Разумеется, эта схема должна восприниматься с осторожностью и применима
лишь к части случаев. По воле Господа болезни могут даваться человеку во
испытание веры и даже в награду тем, кто радуется болезненным тяготам,
переносимым ради Бога и вечной жизни. К нетленным мощам такого святого,
преподобного отца нашего Пимена Многоболезненного, мне посчастливилось
прикладываться в Киево-Печерской лавре. Таким образом, в зависимости от
того, на какой духовной “почве” возникают хвори, и определяется их
смысл. Но во всех случаях Господь призывает к Себе, и во всех случаях
необходимы покаяние, молитва и ежедневная работа над собой. Вопросы
духовности и нравственности неотделимы от вопросов болезни и здоровья. Я
уверен, что психотерапевт, пренебрегающий духовными корнями заболеваний
и признающий лишь психосоматические взаимоотношения, не сможет оказать
действенную помощь, а его усилия рискуют превратиться в “бег по кругу.”

Неврозы

	“Тело, будучи сложено из многих, притом неодинаковых частей, которые и
сами составлены из четырех стихий, когда занеможет, имеет нужду в разных
лекарствах и притом составленных из разных трав. А душа, напротив,
будучи невещественна, проста и несложна, когда занеможет, одно только
врачует ее — Дух Святой, благодать Господа Иисуса Христа,” — писал преп.
Симеон Новый Богослов.

	Сущность греха, как справедливо указывает старец о. Силуан, не в
нарушении этической нормы, а в отступлении от вечной Божественной жизни.
Совершается грех прежде всего в таинственной глубине человеческого духа,
но последствия его поражают всего человека. Грех отражается и на
физическом здоровье творящего его, и на внешнем облике. Грех неизбежно
выходит за пределы индивидуальной жизни и отягощает окружающих. Болезни
телесные, а в особенности душевные — это следствие греха.
Взаимоотношения между грехом и болезнью достаточно сложны. Попытаемся
затронуть некоторые аспекты.

	В настоящее время около 400 миллионов человек больны той или иной
формой психического расстройства. Из них примерно 80% страдают
пограничными (на грани здоровья и болезни) нервно-психическими
нарушениями, среди которых главное место занимают неврозы. Согласно
современному определению, принятому в нашей стране, невроз — психогенное
(как правило, конфликтное) нервно-психическое расстройство, которое
возникает в результате нарушения особо значимых жизненных отношений
человека и проявляется в специфических клинических феноменах при
отсутствии психозных явлений (Неврозы. М.: Медицина, 1990). Проще
говоря, невроз развивается тогда, когда человек, в силу различных
обстоятельств, не может найти приемлемый выход из сложного положения,
разрешить психологически определенную ситуацию или перенести трагедию.

	Симптомы невротического срыва общеизвестны: снижение настроения,
раздражительность, бессонница, чувство внутреннего неудовлетворения,
вялость, апатия, ухудшение аппетита. Могут появляться навязчивые идеи,
вспышки агрессивности, злобности и т. п. Вся эти симптомы сопровождаются
общим недомоганием, неприятными соматическими ощущениями, вегетативными
дисфункциями.

	При неврозе человек сохраняет ясность мысли, критичен, тяготится своим
состоянием, но подчас ничего не может изменить в себе. В книге Дж.
Фурста “Невротик: его среда и внутренний мир” читаем: “Многие невротики
справляются с преподаванием, исследовательской работой и другими видами
интеллектуальной деятельности, но в то же время тщетно борются с личными
затруднениями явно эмоционального характера.” Тот же автор отмечает, что
чувства невротика сильнее его интеллектуальных убеждений; ...эмоции
невротика — продукт искаженного понимания им объективной ситуации.

	Термин “невроз” прочно вошел в нашу жизнь и неизвестен разве что
младенцу. Выделяют школьные и пенсионные неврозы; неврозы достижения и
одиночества; соматогенные и экологические, а также много иных
разновидностей этого неприятного недуга. Особую группу составляют так
называемые ноогенные неврозы, связанные с утратой или отсутствием смысла
жизни, ценностными, конфликтами. Имеются данные о том, что примерно
каждый пятый невротический случай имеет ноогенную основу. В
действительности, думается, что едва ли не каждый невроз имеет духовные
корни. Впрочем, обо всем по порядку.

	Впервые понятие “невроз” было предложено в 1776 году Кулленом, и с тех
пор дискуссии о сущности невроза, корнях его возникновения и механизмах
формирования не становятся менее животрепещущими. Сегодня трудно найти в
медицине другое понятие, трактуемое различными научными школами столь
многозначно и противоречиво. Невротические реакции, которые могут
возникать у человека вслед за тяжелыми потрясениями, конфликтами,
соматическими заболеваниями или жизненными неурядицами, очень
разнообразны. Проявления их преломляются личностью человека,
особенностями его характера. Поэтому и взгляды на эту проблему
отличаются полярностью. Причем на острие научных дискуссий находятся не
только вопросы систематики неврозов, а само существование их как
нозологической формы. Крайняя точка зрения некоторых психиатров выглядит
примерно так: невроз — “нормальное поведение в ненормальном обществе.”
Другие точки зрения могут быть представлены следующим образом: мозговые
нарушения; выход в бессознательное; затвердение в установках и
догматический строй мышления; неумение предвидеть конфликт и готовиться
к нему; неверные привычки поведения; неудовлетворение потребности в
самоутверждении и еще многие другие предположения. Одни исследователи
относят истоки неврозов к некоторому своеобразию рассудка, другие к
патологии эмоций, третьи — к процессу самопознания, четвертые — к
психологической незрелости и инфантильности. Есть и такие авторы,
которые склонны думать, что невроз — наследственное заболевание. Мнений
много, но ясности нет.

	Некоторыми авторами высказывались мысли о том, что невротики страдают
из-за неспособности любить себя (неврастения) или любить себя и других
(психастения).

	Следует сказать, что каждое психологическое направление только тогда
становилось состоятельным в глазах коллег, когда его представителям
удавалось доказать и по-новому высказать  взгляды на невроз.

	В последнее десятилетие вопросы происхождения неврозов стали
подвергаться активному пересмотру. Отношение к неврозу как к легкому
психическому нарушению в значительной степени изменяется. Принцип легкой
обратимости не подтверждается современной клинической практикой. По
опубликованным в печати данным, выздоровление при неврозах наступает
менее чем у 40-50% заболевших. Установлено, что в первые три года при
неврозах выздоравливают лишь 10% больных. Часто страдания длятся годами
и даже десятилетиями. Следовательно, невроз чаще возникает ввиду
каких-то внутренних  механизмов данной личности. Внешние провоцирующие
факторы и обстоятельства представляют собой лишь “последнюю каплю,” для
развития невротических нарушений. У человека, склонного к этому недугу,
развивается своеобразная “способность” реагировать на жизнь нервной
слабостью, раздражительностью, навязчивостью или истеричностью. Одни
причины (конфликты, стрессы) со временем уходят, становятся
неактуальными и вскоре их место занимают другие и недуг  возобновляется.

	По моему глубокому убеждению, для понимания истоков невротических
нарушений (как, впрочем, и других болезней) необходимо подняться на
самый высокий уровень и рассматривать эту патологию с позиции духовного
начала, с позиции православного вероучения и святоотеческих писаний. И
тогда во многих случаях будет обнаружен корень страдания — духовная
слепота, игнорирование духовных потребностей, безбожие. Святитель Феофан
Затворник указывает на то, что “естественное отношение составных частей
человека должно быть по закону подчинения: меньшего большему, слабейшего
сильнейшему. Так тело должно подчиняться душе, душа духу, а дух же по
свойству своему должен быть погружен в Бога. В Боге должен пребывать
человек всем своим существом и сознанием. При этом сила духа над душою
зависит от соприсущего ему Божества, сила души над телом от обладающего
ею духа. По отпадении от Бога произошло, и должно было произойти,
смятение во всем составе человека: дух, отделившись от Бога, потерял
свою силу и подчинился душе, душа, не возвышаемая духом, подчинилась
телу. Человек всем существом своим погряз в чувственность.”

	Таким образом, невроз имеет в первую очередь духовную, а уже затем —
психофизиологическую природу. Глубокий невроз — показатель нравственного
нездоровья, духовно-душевного разлада. Формы его различны: неврастения
(уныние, “плач души” или раздражительность, нетерпимость); истерия,
которая тесно связана с грехами гордыни и тщеславия; невротические
навязчивости (“умственная жвачка,” склонность к излишней
рационализации). Грех, как корень всякого зла, близок к невротическим
расстройствам. Совершаясь в глубине человеческого духа, он возбуждает
страсти, дезорганизует волю, выводит из-под контроля сознания эмоции и
воображение (об этом подробно пишет преосвященный Феофан Затворник в
своих творениях). Грех определяет соответствующую духовную почву для
возникновения невроза. В дальнейшем невротические проявления могут
зависеть от особенностей характера, условий жизни и воспитания,
нейрофизиологических предпосылок, а также различных стрессов и других
обстоятельств, многие из которых остаются неизвестными. Все в одну схему
не уложить. Жизнь гораздо сложнее. У одного человека формируется невроз,
а у другого реакция ограничивается сильным потрясением, но болезни не
возникает. Глубинная сущность неврозов — тайна, известная только
Господу. На все воля Божия. И еще. Со времен наших прародителей
человеческая природа повреждена грехом. Посему человек, страдающий
неврозом, не лучше и не хуже остальных. Невроз — лишь частный случай
последствия греха. Всем нам надлежит, уповая на помощь и милосердие
Господне, каяться и исправляться.

	Кто-то может спросить: “Бывают ли случаи психологических срывов у
православных христиан?” — Да, бывают. Ибо в мире нет человека,
свободного от греха. Но православные молятся ко Господу о помиловании,
прибегают к врачующим душу Таинствам покаяния и причащения. И
милосердный Господь принимает кающихся, восстанавливает в них свою
благодать и дарует душевный мир.

	Хочу поделиться своим психотерапевтическим опытом. На практике мне не
приходилось наблюдать случаи выраженных неврозов или невротических
развитий личности у людей, живущих благочестивой христианской жизнью.
Среди православных иногда встречаются больные эндогенной психотической
патологией. Но эти заболевания, как известно, не принадлежат к группе
приобретенных и развиваются по другим механизмам.

	Чаще всего ко мне на прием приходят неверующие; либо те, кто не ведает
истинного Бога (иноверцы, новые язычники). Немало и тех, кто находится в
поисках истины. От психотерапевта может зависеть многое.

	Однако ныне среди психиатров и психотерапевтов верующих — меньшинство.
В этом, на мой взгляд, одна из причин низкой эффективности помощи при
неврозах. Психотерапия насчитывает сегодня  1000  техник для
исправления, пытаясь различным образом помочь мятущейся душе. Но
количеством качества не подменить. Истинное излечение от душевной скорби
может произойти только через покаяние, что требует духовных усилий и
непривычно для немалой части наших современников (в том числе и врачей).
В этой связи становится понятно, почему разнообразные рациональные и
эмоциональные терапевтические воздействия оказываются далеко не
всесильны и приносят лишь симптоматический эффект.

	Духовные корни есть у всякой болезни, но распознать их бывает подчас
невозможно. Невроз выделяется из числа остальных психических и
соматических заболеваний тем, что является своего рода чутким
нравственным барометром. Его связь с духовной сферой очевидна. И
возникновение этого недуга вследствие душевных терзаний и угрызений
совести может быть стремительным.

	Сложности, связанные с поиском причин возникновения неврозов,
обусловлены тем, что большинство ученых и практиков пытались и пытаются
решить эту сложную проблему самостоятельно, без помощи Божией, без веры
Христовой. Духовность человека (пациента) либо подменяется
образованностью, эрудицией, либо совсем не принимается во внимание,
отрицается. Деятельность подобного рода исследователей сравнима с бегом
по кругу. Истинных плодов такие труды не принесут. Кстати сказать,
многие последствия духовного повреждения у человека, страдающего
неврозом, описаны, на мой взгляд, верно. Я уже упомянул о патологии
процесса самопознания, “невротическом” строе мышления и особенностях
эмоциональной сферы. Однако прежде всего эти изменения произошли на
духовном уровне, а уже затем как бы отразились в душевной жизни
индивидуума. Причем все сказанное выше относится не только к неврозам,
но и к широкой группе нарушений, составляющих так называемую “малую”
психиатрию (акцентуации характера, приобретенные психопатии и др.).

	

Депрессии

	Число депрессий растет с каждым годом. Около 5% населения земного шара
страдает депрессивными расстройствами. Более половины из общего числа
психически больных составляют люди с различно выраженным депрессивным
синдромом. Миллионы людей во всем мире принимают специальные лекарства
(антидепрессанты, нейролептики, транквилизаторы), чтобы обрести душевный
комфорт и хорошее самочувствие. О депрессии, унылом настроении, тоске,
подавленности можно услышать разговоры везде: в транспорте, на работе,
среди знакомых... Сегодня многие считают, что депрессия — болезнь
цивилизации с ее требованиями к жизни, к человеку.

	Науке многое известно о причинах возникновения депрессивных состояний,
но в среде ученых не принято говорить о грехе. А причиной многих форм
болезненной подавленности и уныния является именно он. Об этом говорят
святые отцы. Об этом свидетельствует весь аскетический опыт православия.

	Депрессия — это своего рода сигнал души о неблагополучии, бедственном
ее положении. Сказанное особенно относится к депрессиям, которые не
связаны с ходом жизненных событий. Мучается человек от печали, тоски.
Страдает. Душа его томится. Как врач, я, конечно, облегчаю страдания
этих людей медикаментами, беседами да и просто человеческим участием. Но
удовлетворение при приеме больного у меня наступает лишь тогда, когда
заходит разговор о душе, о вере, о покаянии. С согласия пациента и по
его желанию мы пытаемся оценивать симптомы заболевания с духовных
позиций.

	Не буду углубляться в детали. Скажу лишь, что тех пациентов, которые
находят дорогу в храм, воцерковляются, каются во грехах (в том числе и
грехе уныния), Господь не оставляет. Иные исцеляются, другие — с Божией
помощью учатся бороться со своими страстями и пороками и нередко
побеждают болезнь.

Психозы

	Это обширная группа заболеваний, имеющих не психологическое
происхождение и связанных с рядом генетических, обменных и иных
нарушений. Среди основных заболеваний этой группы выделяются:
шизофрения, маниакально-депрессивный психоз, эпилептические и старческие
психозы. Болезнь может протекать непрерывно или приступами, вяло или
ярко, тяжело или умеренно. Типичные симптомы психозов: бред,
галлюцинации, расстройства эмоциональной сферы, нарушения поведения. Со
временем расстраивается интеллект, страдает память. Изменяется личность
человека.

	Психическая болезнь — тяжелый крест. До конца познать тайну ее
возникновения и духовный смысл не удастся. Мои собственные рассуждения
по этому поводу примерно таковы: в случае психозных состояний смысл
страдания заключается в искуплении грехов (самого больного, или его
родителей, или прародителей). Причем если болезнь проявляется в детстве
и течет достаточно злокачественно, то больной получает шансы ко спасению
как невинная жертва. Спасительными окажутся в таком случае старания и
терпение, проявленные близкими, которые переносят тяготы Христа ради.
Если психоз возникает в более позднем возрасте, то и он посылается
человеку во спасение. Ибо Господь есть абсолютное благо. Иным Господь
попускает впасть в немощь одержимости, потому что знает, что ум и волю
свою человек использует себе во зло; других ограждает тем от тяжких
грехов. Мы читаем в послании к коринфянам у св. ап. Павла: “Предан
сатане во измождении плоти, чтоб дух был спасен в день Господа нашего
Иисуса Христа” (1 Коринф. 5:5). Страдания этих людей следует облегчать
не только таблетками и уколами, но и молитвой за здравие сих болящих
рабов Божиих. Они очень нуждаются в молитве за них, так как их душевные
силы расстроены, ослаблены тяготами болезни.

	Крещеных больных  надо деликатно призывать к покаянию. Делать это
следует в период между приступами или во время улучшений. Хорошо, если в
психиатрических лечебницах будет больше верующих врачей, медсестер,
санитарок. В таком случае появится православная среда, и те же
лекарства, убежден, будут действовать эффективнее. По возможности
следует приглашать в клиники священников, служить водосвятные молебны,
распространять православную литературу. Опыт подобной деятельности уже
есть. Милостью Божией в октябре 1992 года Святейшим Патриархом
Московским и Всея Руси Алексием II был освящен храм иконы Божией Матери
“Целительница” при НИИ Клинической психиатрии Научного центра
психического здоровья Российской академии медицинских наук.
Душепопечение пациентов клиники осуществляют готовящиеся в священники,
практикующие врачи-психиатры.

	Традиционно принято считать, что большинство разновидностей патологии
психики мало излечимо. Особенно это относится к тяжелым психозам,
дегенеративно-дистрофическим заболеваниям коры головного мозга,
врожденным формам умственной неполноценности и т. д. Но милость Божия по
вере людей являет нам чудеса, и законы естества отступают. Приведу
несколько примеров.

	Около пяти лет тому назад в храме я увидел женщину с младенцем на
руках, облик которой известен любому врачу. Диагноз, как говорят в таких
случаях, был у девочки на лице. Обычно звучит он как приговор. Болезнь
Дауна. Патология эта возникает в результате генетических нарушений.

	На следующей неделе я вновь обратил внимание на эту девочку, а затем
видел ее на службах постоянно. Её (в 3-4 г.) всегда причащали святых
Христовых Тайн. С переездом в другой город, связанным со служебными
обстоятельствами, я потерял из виду свою “пациентку.” И вот как-то
летом, четыре года спустя, я увидел ее вновь. Малютка возвращалась с
мамой с вечернего богослужения. Лицо ее было милым, улыбчивым, красивым!
Под светленькой косыночкой красовались два белоснежных банта. Узнать в
ней “обреченного инвалида” было невозможно. Разглядеть следы заболевания
смог бы только опытный специалист. Храни тебя Господь, милое дитятко!

	Воспользуюсь очень ярким примером, который описан в небольшой книжечке
с названием “Когда болеют дети.” Ее автор врач и священник о. Алексий
Грачев. “Два с половиной года назад ко мне на исповедь пришла больная
девочка лет двенадцати из детского дома. Она не могла связать двух слов,
крутилась, как волчок, ее ненормальный взгляд, постоянные гримасы, весь
вид ее говорил о “неполноценности.” И вот она стала исповедоваться и
причащаться каждое воскресенье.

	Через год у нее появилась потребность откровения помыслов (кто молится
и часто исповедуется, тот знает, что это такое). Девочка стала вести
такую внимательную духовную жизнь, о которой не подозревают даже те
люди, которые считают себя глубоко верующими и церковными. Она стала
молиться Иисусовой молитвой (“Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий,
помилуй мя, грешную”), бороться с прилогами, прощать обиды, терпеть все.
В течение нескольких месяцев она научилась читать и писать, прошли все
признаки дебильности, на лице изобразилась печать духовности. Во всем,
что она говорила и делала, было чувство и рассуждение...” Подобные
примеры не единичны, их множество...

Психотерапия

	Место психотерапии в медицине особенное. В процессе взаимодействия
врача и пациента встречаются две личности, два сердца. Происходит
лечение души душой. Больные психотерапевтического профиля — это
совершенно особенный контингент. Их страдания нередко связаны с
моральными конфликтами, семейными проблемами, переживаниями после
тяжелых болезней, духовными поисками. В глаза врачу, как правило,
смотрит человек, который испытывает дефицит любви, взаимопонимания,
поддержки со стороны близких. К специалисту он обратился тогда, когда
переживаниями заполнена вся душа, весь организм, и нет больше сил
терпеть. Иногда переживания переходят в тяжелые соматические симптомы,
различные боли, онемения, другие нарушения. Мне чаще всего приходится
лечить и консультировать людей либо неверующих, либо со слабой,
несформировавшейся верой. Именно поэтому на психотерапевта возлагается
большая ответственность, как на врача и человека. Его задача — помочь
пациенту, стесненному болезнями и конфликтами, неурядицами и потерями.
Для врача, посвятившего себя психотерапии, важно иметь собственные
духовные ценности, которые бы определяли его работу с пациентами. Без
собственной (я добавляю: православной) духовной платформы он не сумеет
различить ситуационные (психо-социальные) и биологические причины
заболеваний от экзистенциальных, мировоззренческих.

	Годы атеизма и, соответственно, отсутствия духовных требований к врачам
этой сложной и очень специфической, в медицинском смысле слова,
профессии не прошли бесследно. К большому сожалению, православная
духовность не является в нашем обществе критерием для деятельности
психотерапевта. А как было бы правильно руководствоваться христианскими
ценностями в таком сложном деле, как душепопечение. На практике каждый
работает в меру своего видения жизни, своих принципов. С другой стороны,
и это одна из нелегких проблем, — если и есть в душе врача вера
Христова, то не всегда она находит отклик в сердце пациента.

	Доктор чаще всего больных не выбирает. На приеме может оказаться
убежденный коммунист, атеист, представитель иного вероисповедания. В
последних случаях медицинское кредо “не навреди” (не только пациенту, но
и себе) применимо вполне. Мой опыт показывает, что упор в лечении
неверующих и неправославных стоит делать на здравый смысл, душевную
поддержку, медикаменты. То есть оно должно быть более
психофизиологически ориентированным. Но мы также должны с величайшим
благоговением отнестись к душе такого человека, ибо и она есть образ
Творца. Если же на приеме оказывается человек, душа которого хочет
обрести Господа, но мечется в неведении, то православный психотерапевт
должен и духовно помочь ему. Он не подменяет собой священника. Он лишь
предшествует ему. Доктор иногда представляет собой “заслон,” ограждающий
пациента от еще больших искушений (алкоголь, блуд, самоубийство).

	Нередко пациенты спрашивают меня о смысле собственной жизни, видя в
моем кабинете иконы. Евангелие. И тогда тем, у кого открыто сердце к
вере, я рассказываю о христианстве, о христианском понимании смысла
жизни, смысле страдания. Уверен, что психотерапия, проводимая по
принципу “потерпите, все пройдет,” в большинстве случаев просто
недопустима. Приведу лишь несколько примеров. Около полутора лет тому
назад в состоянии выраженной тревоги ко мне обратился один очень
состоятельный предприниматель пятидесяти двух лет от роду. Он сообщил
мне, что не хочет больше жить, так как не видит смысла в своей жизни. В
течение последних восьми лет он был трижды женат на женщинах вдвое
младше его, нажил немалый капитал, и вот такой плачевный итог... Или
другой пример. Женщина средних лет потеряла единственного сына. Горе,
слезы, безысходность и отчаяние не покидали ее ни на день с момента
автокатастрофы, которая произошла два года тому назад... Еще пример.
Молодой человек, перенесший в свои тридцать восемь лет два инфаркта
миокарда... Есть тема практически запретная в светской медицине и
психологии. Тема смерти. О смерти предпочитают умалчивать. Наука здесь
бессильна. Тяжелых больных постоянно подбадривают: “Все будет хорошо,”
“Все будет нормально.” В этой лжи и умирает человек. Умирает не
подготовившись, без покаяния, без духовного завещания. Мне не раз
приходилось видеть смерть неверующих людей. Хорошо помню одного
человека. На лице его — ужас и смятение, весь он был в сильнейшей
тревоге. Не нахожу слов, чтобы описать этот леденящий душу страх, в
котором он пребывал. Даже мысли о смерти у атеиста рождают отчаяние и
уныние. Для православного человека памятование часа смертного — одно из
главных дел жизни. С юных лет христианин просит у Господа
безболезненной, мирной, непостыдной кончины и доброго ответа на страшном
судилище. Когда читаешь о кончине праведников и святых, то не горем, а
умилением и отрадой наполняется душа...

	Лечебное психотерапевтическое воздействие должно, на мой взгляд, иметь
иерархию целей: от ближайших (успокоить, вселить надежду, устранить
симптомы заболевания) до главных — внутренний рост и развитие, обращение
к непреходящим ценностям. В противном случае психотерапия  может стать
небезопасным манипулированием душами людей или принесет лишь
“косметический” эффект.

	По моему глубокому убеждению, психотерапия, когда это возможно, должна
стать “мостиком” в православие. Я искренне радуюсь, видя своих бывших
пациентов в храме. Впоследствии если они и заходят ко мне, то только в
гости, ибо обретают их души Всемогущего целителя — Господа нашего Иисуса
Христа.

	Поделюсь еще одним примером. В течение трех лет я работал в
реабилитационном отделении кардиологической клиники. Мне предстояло
проводить психологическую реабилитацию больных после инфаркта миокарда.
Люди, которые приходили на прием, а это были в основном мужчины
трудоспособного возраста, не находили себе места. Настроение их было
подавленным, на глазах часто появлялись слезы. Другие — недоумевали,
находились в растерянности и не верили происшедшему с ними. Еще бы,
45-50 лет, обилие планов, проектов. А тут такая тяжелая болезнь-инфаркт.
От одного этого слова многие вздрагивали, на коже появлялись мурашки.

	По инструкциям, как врачу-психотерапевту и психиатру, мне следовало
проводить диагностику психических аномалий и лечить с помощью
медикаментов и психологического воздействия. Различными исследователями
установлено, что даже спустя 6-12 месяцев после возникновения инфаркта у
90% пациентов обнаруживается депрессия. Причины ее стойкости, как
показали наблюдения, связаны с утратой смысла жизни, крахом надежд.

	Детально ознакомившись с литературой по вопросу психологической
реабилитации инфарктных больных, я уловил одну тенденцию, которую можно
обозначить как уход от действительности, сглаживание острых углов или
отвлечение. Конечно, успокоиться необходимо, но что дальше? Такие
вопросы я задавал себе очень часто.

	В центре психического здоровья Российской АМН в мае 1993 года
состоялась конференция под названием “Психические расстройства и
сердечно-сосудистая патология.” Я был ее участником. Тема
психологической реабилитации инфарктных больных обсуждалась в контексте
вопроса о “качестве жизни.” Было заслушано много выступлений и докладов
по психологической реабилитации.

	Главная философская мысль выступавших укладывалась в схему: достойно
жить -достойно болеть — достойно умирать. Причем под достоинством
понимались скорее социально-бытовые составляющие, но отнюдь не
нравственные. О духовности, о Боге, о вере не было сказано ни единого
слова. Ученые, как мне показалось, пытались спрятаться за научной
терминологией, уйти от ответа на главный вопрос: “Что противопоставить
болезни?” В который раз светская медицина и психология оказались в
тупике. Выход из него непростой, он видится в обращении ко Христу, в
смирении. Митрополит Вениамин (Федченков) писал: “Несомненно существует
связь между неверием и так называемой образованностью. Но дело здесь не
в учености, по нашему мнению, а в чем-то ином. В чем же именно? В
отсутствии смирения! Или, проще, в гордости! По крайней мере, мое
наблюдение таково. Ученость выделяет людей из массы простых рабочих,
дает им преимущества, растет самомнение... а со всем этим приходит и
гордость. “Вера же есть смирение,” — говорит св. Варсонофий Великий. Но
главное — не в этом; ученый человек начинает верить в себя: в свой ум, в
свои знания, а не в Бога, не в благодать Божию.” Добавить к этим словам
мне нечего.

	Вот уже 14 лет руководит клиникой, в которой я вел прием, моя мама —
Авдеева Галина Петровна. Она, как верующий человек, всячески
способствует созданию теплого христианского климата в больнице, в
реабилитационном отделении. Под ее руководством мы разработали программу
помощи больным на амбулаторном этапе. Одна из главных идей программы
сводилась к тому, что инфаркт миокарда (или другая тяжелая патология)
это событие, из которого необходимо извлечь что-либо ценное для будущей
жизни, превратить страдания в нечто осмысленное и преодолеть болезнь на
психологическом и духовном уровнях. С Божией помощью мы предприняли
попытку целостного взгляда на человека в единстве всех сфер его бытия:
биологической, социально-психологической и духовной. Девизом программы
стали слова “врач и пациент в поисках смысла.”

	Мой духовный наставник священник о. Борис Закиров, хорошо знакомый с
вопросами психологии и философии, неоднократно приезжал к нам в клинику.
Он встречался с врачами, знакомился с нашими планами, многое
порекомендовал и благословил программу “во славу Божию и на помощь
ближним.” Желающим пациентам мы стали читать поучения святых отцов,
особенно те из них, которые касались смиренного перенесения болезней
Христа ради. В моем кабинете мы прослушивали фрагменты православных
песнопений, встречались с духовенством. После моего возвращения со
Святой Земли мы получили благословение помазываться лампадным маслом от
Гроба Господня, от Гробницы Пресвятой Богородицы. К большой радости всех
нас, кардиологическая клиника располагалась в ста метрах от Введенского
собора. Некоторые больные по возможности посещали богослужения,
готовились к исповеди и святому причащению. Бывало и так, что больной
поступал на лечение в очень тяжелом состоянии. Затем — этап
реабилитации. А перед выпиской домой становился истинно православным.
Слава Богу, Свою милость и щедроты непрестанно изливающему на нас!

	С особенным вниманием мы вместе с больными и выздоравливающими читали
поучения святителя Феофана Затворника. Как ясно, как четко епископ
Феофан, угодник Божий, говорит о болезнях, об их значении для нашей
жизни. С радостью процитирую святого: “Все от Бога: и болезни, и
здоровье, и все, что от Бога, подается нам во спасение наше. Так и ты
принимай свою болезнь и благодари за то Бога, что печется о спасении
твоем. Чем именно посылаемое  Богом служит во спасение, того можно не
доискиваться, потому что и не узнаешь, может быть. Посылает Бог иное в
наказание, как епитимью; иное для вразумления, чтоб опомнился человек;
иное, чтоб избавить от беды, в какую попал бы человек, если бы был
здоров; иное, чтоб терпение показал человек и тем большую заслужил
награду; иное, чтоб очистить от всякой страсти, и для других причин...
Ты же, когда вспомнишь о грехах, говори: “Слава Тебе, Господи, что
наложил Ты на меня епитимью в наказание!” Когда вспомнишь, что прежде не
всегда поминала Бога, говори: “Слава Тебе, Господи, что Ты дал мне повод
и науку почаще вспоминать о Тебе!” Когда придет на мысль, что если бы
была здорова, то иное и не доброе сделала бы, говори: “Слава Тебе,
Господи, что не допускаешь меня до греха,” и так все... Так и
благодушествуй!” (Вып. 1, пис. 42, с. 41).

Псевдолечение

1. Психоанализ Фрейда

	К великому сожалению, после снятия идеологических ограничений и
партийного пресса психотерапия в нашей стране оказалась в положении
ребенка, ввергнутого в водоворот жизни без присмотра. И как водится в
таких случаях, ребенок чаще всего выбирает не самое лучшее. Можно
привести и другую аналогию. Психотерапия оказалась в положении человека,
сидящего на мешке с золотом и протягивающего руку за милостыней.

	Духовность святой Руси в очередной раз была не востребована. Свет
православия не привлек к себе внимания ученых мужей и большинства
практиков. Напротив, отечественная психотерапия стала магнитом для
огромного количества разнообразных техник и средств оздоровления,
нахлынувших с Запада и с Востока, а также из собственного “подпола.” Что
только не практикуется в последние годы, причем официально! Судите сами:
колдовство, магия, экстрасенсорика, ворожба, снятие порчи, медитация,
“прочистка” сознания голотропным дыханием и многое другое.

	Вышеупомянутые “технологии” без всяких оговорок нужно квалифицировать
как бесовщину и настоятельно рекомендовать людям сторониться подобного
рода “целительства.”

	На этом фоне, прикрываясь научной обоснованностью и известностью, в
Россию пришел психоанализ Фрейда и его последователей. В
психоаналитической теории человек воспринимается как необузданная
высокоорганизованная особь, у которой доминируют идеи сексуальности и
агрессивности. Эти идеи формируют поведение человека, мотивируют
поступки. Вытесненные сексуальность или агрессивность приводят к
болезням, неврозам. Осознать их — значит решить все проблемы. Так
утверждают сторонники психоанализа. Кстати сказать, Зигмунд Фрейд был
воинствующим атеистом, утверждавшим, что “религия — это массовое
безумие.” И вот к такому человеку, точнее, к его научному наследию
обратили умы тысячи людей. Среди них в первую очередь психологи,
философы, психиатры, психотерапевты, студенчество. Созданы
психоаналитические ассоциации, издаются специальные журналы, выходят
книги и статьи.

	Что представляет собой психоаналитическое лечение. Оно может отдаленно
напоминать исповедь, но без покаяния, без Бога. Фрейд не оставил и
малого места в личности человека для духовности. Сущность человека
представляется ему только биологией. Примеров можно привести много.
Приведу лишь один. Недавно снял с полки “Московский психотерапевтический
журнал” № 4 за 1993 год и стал его листать. Передовая статья посвящена
психоаналитической терапии. Объект психоанализа А. сфотографировал свои
половые органы, открыто поделился этим с аналитиком (к его радости).
Далее их разговор обрастал массой интимных подробностей, фантазий (как
клиента, так и самого психоаналитика). И тот и другой смаковали блудные
грехи. О резюме и писать стыдно...

	Меня могут упрекнуть в том, что многое в теории Фрейда разумно.
Например, бессознательное в человеке действует на сознание и проявляется
в сновидениях, оговорках, описках, ассоциациях и т. д. Может быть, это и
так. Главное — в другом. Видеть в человеке только бессознательное,
сексуальное, агрессивное — значит невероятно умалить, упростить и
извратить человеческую сущность, усмотреть в ней только негативное, не
понимать высшего предназначения человека, смысла его жизни и устремления
в вечность.

	Другой момент в психоанализе Фрейда — человеконенавистничество.
Глубокий анализ проявлений жестокости в психоаналитическом учении
находим у о. Бориса Ничипорова в книге “Введение в христианскую
психологию.” Фрейд, будучи богоборцем, видел лишь “роковой” демонический
ареал в отношениях отца и сына.”

	Отец Борис пишет: “Следуя ему до конца, сын обязательно должен или
убить отца, или противопоставить себя  отцу. Так случилось с Кроном,
отцом Зевса. Так было с Лаем, отцом Эдипа. И эту демоническую судьбу
психология знает под именем Эдипова комплекса. Но Фрейд, будучи
новоязычником, в своей приверженности к эллинистической мифологии,
намеренно не заметил, что Сын Божий Иисус Христос побеждает эти роковые
отношения. И являет нам это прежде всего Его молитва в Гефсиманском
саду, накануне страданий, где Он молится Отцу: Отче мой! Если возможно,
да минует Меня чаша сия; впрочем, не как Я хочу, но как Ты (Мф. 26:39).”
Это ли не пример величайшей любви Сына к Отцу, который показал нам
Спаситель. Если Царствие Божие для Фрейда безумие, то что душеполезного
может дать нам, православным, этот безбожный человек? Ответ ясен. Ничего
хорошего.

2. Гипноз

	Популярность гипноза и иного целительства, связанного с его
разновидностями, достигла в наши дни небывалого уровня. Факт, прямо
скажем, очень настораживающий. Количество “эстрадных целителей” растет с
каждым днем. Они пытаются предстать перед людьми как сверхличности,
требуют веры лично себе (а не Богу), говорят о “свободе” и “духовности,”
превратно интерпретируя эти понятия. Большинство “эстрадников” не имеют
никакого медицинского образования и демонстрируют зрелищные приемы
гипнотизации в коммерческих целях и для популярности. И поверьте, их
совершенно не заботит душевное и телесное здоровье людей, которые
посещают сеансы гипноза.

	Но разговор пойдет не о псевдо-лекарях. Гипноз широко используется
официальной медициной, специалистами-психотерапевтами. Этот грех был и
на моей душе. Для тех врачей, кто еще не разобрался в темной силе
гипноза и хочет проводить душеполезное лечение, пишутся эти строки.

	Итак, гипноз. Адепты применения гипнотических трансов говорят об
открытии особых психосоматических каналов во время использования
гипноза, о влиянии на психику человека, минуя критику (“без тормозов”),
о раскрытии резервных возможностей организма, о потрясающих
терапевтических эффектах. Как специалист, я с уверенностью заявляю, что
никаких исключительных эффектов нет. Наблюдаются симптоматическое
улучшение самочувствия, редукция отдельных невротических нарушений и
истерических стигм. Вот, пожалуй, и все.

	Но несравненно больший ущерб наносится душе человека! Об этом
гипнотизеры, в лучшем случае, и не задумываются. Гипноз, в особенности
глубокие его стадии, — это насилие над личностью. Сам Господь не
начальствует над нами, ибо мы Его образ и подобие. Он терпеливо ждет
нашего обращения, обильно изливая на нас Свою милость и щедроты. Какое
же дать оправданно тому лицу, которое лишает человека критики и
рассудка, даже на короткое время, даже с благой, казалось бы, целью?
Оправдания этому нет. Человек — величайшая тайна, и нам, грешным,  не
дано знать и видеть, что испытывает душа в гипнотическом состоянии, что
происходит в глубине человеческого духа. Ни один святой не прибегал к
тому, чтобы исцелять человека в измененном состоянии сознания. Кротко и
смиренно угодники Божии являли людям дар целительства, который стяжали
от Господа за святость жизни. В “Журнале Московской Патриархии” читаем о
гипнозе как о явлении, “разрушающем дух человека.” Гипноз назван
“сознательным служением злу.” Подчеркнуто, что в гипнозе используются
темные силы духовного мира (ЖМП. № 12. 1989. С. 45-46). Обращение к
гипнотизерам строжайше запрещено для православных христиан.

	Известны случаи тяжелых психических заболеваний у людей после сеансов
колдунов, магов и, как это ни прискорбно сказать, врачей. Об именах
Тарасова, Кашпировского  многие наслышались. Во время выступлений прямо
или косвенно ими используется гипнотическое воздействие. Приведу
некоторые данные. Профессор В. Лебедев сообщает: “Обследовано 2015
школьников, 93% были вовлечены в сеансы Кашпировского. Во время сеансов
отмечаются навязчивые движения, истерические реакции, галлюцинации и
другие психические нарушения. У 42% был отмечен гипнотический сон, после
сеансов у 7% детей выявлены различные формы нарушений нормальной
психики. Четко наметилась тенденция повышения внушаемости и рост
истерических реакций. В результате телесеансов некоторые дети впадали в
состояние каталепсии при виде только фотографии Кашпировского.” Мне
приходилось видеть прямо-таки беснования некоторых пациентов после
выступлений Кашпировского. Скажу откровенно, я не мог еще тогда
поставить духовный “диагноз” происходившему, но весь ужас душа
чувствовала явственно. Позднее пришло и понимание. Следует сказать, что
гипноз со временем приобретает роль наркотика. Одни и те же люди ходят
от гипнотизера к гипнотизеру, стремятся чаще испытывать “необыкновенные”
состояния. Как жаль этих людей! И как преступно поступают те, кто
приводит их к подобной зависимости.

	Исследованиями установлено, что между терапевтической эффективностью
при лечении словом (психотерапия) и глубиной гипноза нет взаимосвязи. То
есть гипноз для лечения больных попросту не нужен. В последние годы в
специальной литературе появилось много публикаций, свидетельствующих о
нарушении психической деятельности человека после частого применения к
нему глубокого гипноза.

	Таким образом, православный врач раз и навсегда должен отказаться от
этой темной силы и исключить гипноз из своего лечебного арсенала.

3. Йога

	Как-то еще в школьные годы мне попались в руки статьи о йоге в журнале
“Наука и жизнь.” Редколлегия в ту пору, видимо, сама была увлечена этой
экзотической диковинкой, потому что статьи занимали солидный объем и
выходили регулярно целый год.

	Словом, я занялся йогой. Первое время осваивал хатху, которая связана с
совершенствованием физических функций организма. И действительно, спустя
полгода я стал гибче, выносливее, стройнее. Но что произошло дальше?
Главным делом для меня стала медитация. Уроки в школе я практически
запустил, резко похудел и с проявлениями невротического срыва обратился
за помощью к психотерапевту. Сейчас я почти убежден в том, что это было
действием злых сил. Дело в том, что хатха-йога — только первый шаг,
последующие шаги ведут к раджа-йоге и буддизму с его системой ценностей.
Таким образом, хорошее самочувствие лишь приманка. Иеромонах Серафим
Роуз детально исследовавший этот вопрос, однозначно утверждает, что
занятия йогой только ради телесного здоровья уже подготавливают человека
к определенным духовным воззрениям и даже переживаниям, о которых он,
несомненно, и не догадывается.

	В чем нужно разобраться прежде всего? Следует уяснить, что путь
раджа-йоги есть путь искания Бога в себе. Согласно с этим, пишет
православный писатель и философ М. В. Лодыженский, проповедующие
раджа-йогу индусы отрицают божественное откровение в том смысле, как его
понимают христиане. По их убеждению, откровение идет не из какого-то
особого источника, но оно есть раскрытие высшего “я” в самом человеке.
Следуя этим воззрениям, учителя йоги, как и индуизма, внушают своим
ученикам, что они частицы самого божества и при определенном усердии
можно добиться святости и могущества.

	Как явствует из вышесказанного, йога (читай индуизм) — это
анти-христианство. Священник Родион в книге “Люди и демоны” очень точно
сравнивает утверждения йогов с мыслями возмечтавшего о себе Денницы,
который пал с неба и стал сатаной (Исайя 14:14). Христианин уповает на
Господа, на Его милость и благодать, но отнюдь не на собственную немощь
и грехи.

	Хочу сказать следующее. Понятно, что каждое направление в медицине и
психологии имеет свою идеологию, свою базу мировоззрения. Например:
йога-индуизм, акупунктура — буддизм, колдовство — сатанизм, психоанализ
— богоборчество и т. д. В связи с этим надо задуматься прежде, чем
отдать свое здоровье в руки того или другого лекаря, пользоваться той
или иной психологической техникой. Лучше в сложных, спорных ситуациях
попросить совета духовника или приходского православного священника.
Можно прибегнуть за разъяснением к верующему врачу. Будьте бдительны!

Пастырская Психиатрия

	Среди всех медицинских специальностей существует одна, которая вплотную
может соприкасаться с пастырством. Название ее — психиатрия. Наверное,
не будет преувеличением сказать, что многие священники за годы своего
служения встречались у исповедного аналоя или во время иного
душепопечения с ситуациями, когда их духовное чадо обнаруживало
некоторые эмоциональные или мыслительные расстройство в поведении.
Встречаются и случаи пастырского окормления психических больных,
находящихся в состоянии ремиссии. И наконец, выделяется обширная группа
пограничных (на грани здоровья и болезни) психоневрологических
нарушений, распространенность которых достаточно велика.

	Существуют состояния души, как указывает архимандрит Киприан
(Православное пастырское служение, Париж, 1957) которые трудно
определить категориями нравственного богословия и которые не входят в
понятия добра и зла. Эти состояния принадлежат не к аскетической
области, но к психопатологической. и развиваются от плоти, от естества.

	Раньше учащиеся Духовной академии знакомились с пастырской психиатрией.
В настоящее время предмет этот не изучается по причинам организационным,
связанным с его преподаванием. Однако вопрос этот оживленно обсуждается
и, хочется думать, — решится положительно.

	Пастырская психиатрия стремится проникнуть в те сферы душевной жизни,
которые не квалифицируются как грех, но “соседствуют” с ним или
“подталкивают” болеющего к последнему. Например, тревога (если это
симптом) не является грехом, однако может привести к тяжким последствиям
ее обладателя. В результате психической болезни душа человека как бы
покрывается “дымкой тумана,” который нужно рассеять. Такая душа, как
правильно заметил один священник, теряет путь к Господу. Воля человека
ослабляется. Пастырские наставления оказываются преждевременными, потому
что не могут быть восприняты страждущим одинаково. Лечить такие хвори
исключительно аскетическими средствами не всегда оправданно. Здесь будет
уместна помощь психиатра. Хорошо, если в приходе окажется православный
врач. В таком случае священник может воспользоваться его помощью. Знания
по психиатрии самому батюшке тоже пригодятся. Психиатрия в этих
ситуациях не противостоит пастырству, но стремится обогатить его
некоторыми сведениями. Задача священника — настроить окормляемого на
терпение и смирение, помолиться за него. Задача врача — уповая на помощь
Божию, лечить душевные расстройства методами современной медицины.
Психиатр-психотерапевт, воздействуя на волю человека, его разум и
эмоции, помогает преодолеть болезнь или ее последствия. Он пытается
устранить патологические симптомы и синдромы со стороны центральной
нервной системы, такие, как депрессия, тревога, астения и др., которые
возникли не ввиду вражеского искушения, но по причинам биологическим и
наследственным. По своем выздоровлении (когда это бывает возможно)
человек вновь возвращается в обычное состояние. Он может трезво смотреть
на окружающую жизнь и на себя, посещать храм Божий, молиться, работать
на благо семьи и общества. По мере выздоровления больного “удельный вес”
психиатрической помощи будет ослабевать, а духовной, напротив,
возрастать.

	Безусловно, вышеописанное лишь эскизно изображает такую сложную область
знаний, как пастырская психиатрия. В качестве иллюстрации к сказанному
приведу пример из книги известного русского психиатра и глубоко
верующего человека Д. Е. Мелихова “Психиатрия и проблема духовной
жизни.” Автор в одной из глав описывает болезнь Достоевского и опыт его
духовного пути.

	“Очень поучительным для священника примером врожденной наследственной
эпилепсии является болезнь Ф. М. Достоевского: гениальный писатель
страдал с 15 лет эпилепсией. Это была относительно благоприятная по
течению форма смешанной эпилепсии с редкими припадками и эквивалентами,
благодаря чему он до конца жизни сохранил творческие способности, хотя и
страдал значительными дефектами памяти. Заболевание дало обострение в
студенческие годы, а затем в период суда, смертного приговора, лет
каторги и солдатской службы.

	Грубой ошибкой являются наивные попытки объяснить болезнью, выводить из
болезни мировоззрение и творчество писателей или общественных деятелей.
Ф. М. Достоевский был гениальным писателем “не благодаря, а вопреки”
болезни. Будучи писателем автобиографическим, он в своем творчестве
показал, в частности, и все многообразие и противоречивость проявлений и
переживаний неуравновешенных типов человеческой личности. В то же время,
как верующий человек, вера которого прошла “сквозь все горнила
сомнений,” он в ряде своих героев отразил и попытки осмыслить свою
болезнь, и опыт борьбы с болезнью... Князь Мышкин и Рогожин в “Идиоте”;
ясность, смирение и вера старца Зосимы и бунт Ивана Карамазова; ясность
и чистота Алеши Карамазова и глубокое моральное уродство
(“инфернальность”) Федора Карамазова и Смердякова; безудержная власть
влечений и аффектов у Димитрия, сменяющаяся глубоким покаянием, жаждой
избавления путем страданий и т. д. Он сознавал себя пленником своей
судьбы и болезни и вел с ней борьбу. Двойственность — судьба не только
его героев, многие из которых гибнут в борьбе со своими двойниками.
Двойственность он сознавал и в себе и к концу жизни подводил итоги
своего опыта борьбы с ним... Но Достоевский до конца своих дней сохранил
творческие силы, критическое отношение к болезни, к своему характеру и
живое сочувствие  людям. Раздвоение личности было трагедией больного
гения и его героев. Но он сохранил, как писал о нем Страхов, “глубокий
душевный центр, определяющий все содержание ума и творчества,” из
которого исходила энергия, оживляющая и преобразующая всю
деятельность...

	На этом примере можно кратко суммировать отношение самого верующего
больного к проявлениям болезни, и наметить основную линию поведения
священника для попечения о больных эпилепсией. Можно выделить две
основные обязанности священника в отношении больных: 1) побудить
больного к врачебному обследованию и в случае необходимости —
систематическому лечению и 2) помочь больному в борьбе с болезнью, в
критическом осознании и преодолении своих аномалий характера и
поведения.

	Врач-психиатр может лечить больного в периоды острых психозов, помочь
сделать приступы болезни и припадки более редкими и по возможности
предупредить их рецидивы. Роль духовника особенно важна для этих больных
в периоды между припадками, когда они осознают мучительные противоречия
полярных состояний подъема и упадка, озарения и дикого гнева,
просветления и помрачения сознания, полярных состояний благостного
доброжелательства к миру, и  мрачного озлобления, раздражения и
подозрительности. Поведение священника определяется общей задачей
пастырства помочь человеку найти глубину покаяния, восстановить
правильное духовное ощущение жизни в душе человека, правильное отношение
к своему греху и к своему бессмертному человеческому достоинству,
которое подвергается таким драматическим испытаниям у больных, когда
двойственность выражена максимально.”

***            ***            ***

2.  Православие

и Психотерапия

Психолог Валерий Ильин

Понятие психотерапии нередко отождествляется многими верующими и
священнослужителями с оккультизмом или, во всяком случае, с делом
заведомо безбожным — порождением чисто атеистического ума. Единственным
источником и причиной душевной болезни нередко называется грех. Часто
упоминаются в этой связи также “духовная пустота,” недостаточная
воцерковленность и т.п. Эти представления заслуживают очень серьезного
внимания, поскольку они симптоматичны для нашего времени, времени
“разброда умов.”

	В самое последнее время стало модным среди некоторых лиц, имеющих
медицинское либо психологическое образование, называть себя
“православными психологами,” “православными психиатрами,” “православными
врачами” и т.п. Взгляд автора на природу и сущность данного явления
будет изложен ниже. Здесь же необходимо отметить, что эти лица обычно
отводят психотерапии место вспомогательной дисциплины в практике
приходского священника.

	Классические психотерапевтические школы упрекаются ими все в том же
безбожии и непременном поощрении и потворстве греховным наклонностям
личности. Апофеозом такого взгляда на вещи по праву можно считать
брошюру Антонины Шустровой “Опасность психологии,” вышедшую в 1998г.
Автор сразу же берет быка за рога: “Психология — это лженаука, которая
сумела войти уже и в наше русское общество. И до такой степени, что даже
проникла в ограду церкви: психологи становятся священниками не
покаявшись, не оставив психологические взгляды на душу. …Психология от
своего рождения была и есть богоборческая система. Она ловко скрывает
это на первых этапах своего воздействия на людей — в конечных же своих
методиках обучает поклонению бесам и сатане. Теории психологии — это
мировоззрение сатаны.” Далее следуют еще 128 страниц того же и так же.

	Все это не стоило бы выеденного яйца, если бы не одно “но.” В последнее
время все чаще можно встретить вполне нормальных и искренних людей,
отдающих должное тону и стилю г-жи Шустровой и, тем не менее, в чем-то
соглашающихся с ней по сути. Посмотрим, насколько справедливы и
основательны выше перечисленные претензии по существу.

	Прежде всего, необходимо отметить разницу между психологией как наукой
изучающей душу и психотерапией как прикладным использованием
психологических знаний для решения проблем личности. Если психология
получила широкое развитие и распространение в России в начале ХХ в., то
психотерапия в ее современном виде — типичное порождение западной
культуры. Причиной ее возникновения и широкого распространения во многом
стала жизнь без Бога, точнее сказать без благодати Божией. Не случайно
все ведущие современные психотерапевтические школы возникли, получили
наибольшее развитие и окончательное оформление, прежде всего, в Германии
и США — в странах по преимуществу протестантских. Поэтому любимое
многими критиками психотерапии от православия и приписываемое ими Фрейду
высказывание: “Психоанализ работает там, где нет Бога,” — по существу
является очень точным. Более того, оно имеет смысл по отношению к
психотерапии вообще.

	Вопрос в другом: а плохо ли это? Для многих верующих людей, да и
священнослужителей Русской Православной Церкви ответ очевиден: да,
плохо! Настолько ужасно, что большинство упоминавшихся уже “православных
психиатров, психологов” и т.п. изо всех сил пытаются соединить
психотерапевтический процесс с практикой церковной жизни и церковными
таинствами. Результаты такого рода “мичуринского” подхода нередко
бывают, мягко говоря, сомнительными. Вот лишь один из примеров.

	В один “православный реабилитационный центр” за помощью обратилась мать
наркомана. В ходе беседы со “специалистом” она рассказала, что сын ее
хотя и крещен с детства, ходить в церковь, тем более участвовать в
таинствах категорически не желает. Тем не менее, “специалист” центра
указал, что этого молодого человека надо исповедовать и причастить во
что бы то ни стало. В результате, после долгих уговоров и слез матери
наркоман со словами: “Ну, если тебе от этого легче!” — сходил на
исповедь и причастился Святых Тайн. Через несколько дней после этого, в
очередной раз употребив героин, он не преминул заметить своей
родительнице: “Я же говорил тебе — все это чушь!”

	К сожалению, с подобной практикой, когда молитвы и таинства
“православные врачи” “прописывают” при различных, особенно душевных
недугах, как какую-то, прости Господи, микстуру, в наши дни приходится
сталкиваться все чаще. А почему бы, прежде чем прибегать к такого рода
новаторствам, зачастую, граничащим с кощунством и магическим восприятием
церковных таинств, не задаться вопросом: а что, собственно плохого в
том, что психотерапия работает там, где нет Бога? Попробуем разобраться.
Критики нередко противопоставляют святоотеческую аскетическую практику
психотерапевтическим школам и техникам. Но такое сопоставление не только
не корректно, но и попросту абсурдно. Православная аскеза имеет своей
целью уход от “мира сего,” приближение человека к Богу и, в конечном
счете, соединение с Ним. Она служит средством к спасению души.

	Психотерапия же, если это на самом деле психотерапия, а не оккультная
практика, ни в коем случае не претендует на спасение души. Ее задача —
помочь человеку жить в этом мире, мире безбожном. Именно поэтому
справедливо и оправданно то, что “психоанализ работает там, где нет
Бога.” Тут, конечно многие возразят: мол, потому-то и богопротивное это
дело, оно ведет к обмирщению, к отпадению от Церкви, ну и так далее.
Однако, подобные утверждения носят спекулятивный характер, ибо их авторы
случайно или намеренно игнорируют тот очевидный факт, что груша не может
“отпасть” от яблони, поскольку не является плодом последней. Не может
отпасть от Церкви тот, кто к ней не принадлежит. Столь же нелепо
говорить об “обмирщении” человека, живущего исключительно в миру.

	Но жить в этом самом безбожном миру можно по-разному. И одна из главных
целей психотерапии — дать возможность людям жить в нем, не превращаясь
окончательно в хищных волков или в скотов, к чему нередко подталкивает
их действительность. Казалось бы, это никак не может вызвать возражения
у православного христианина. Проблема заключается в другом и на другом
уровне — когда те или иные “православные психологи” и публицисты в
очередной раз акцентируют, что источник личностных проблем и душевных
расстройств есть грех. Психотерапевт, говорят они, в лучшем случае
устраняет следствие, а не первопричину болезни.

	Но всегда ли объективное состояние человека, обратившегося за помощью,
позволяет начинать процесс лечения с глубинных процессов, происходящих в
душе? Представим себе, что на наших глазах прохожий падает и ломает себе
ногу. Причина инцидента, лежит, так сказать, на поверхности — это яма
посреди тротуара. Однако, если видеть более глубокие причины, можно
обнаружить, что у пострадавшего, по-видимому, неважная координация
движений, слабые мышцы и связки. Он не умеет правильно падать. Все это
правда. Но что можно сказать о враче, который, вместо того чтобы
зафиксировать сломанную ногу и уложить человека в постель, тут же
потащит больного в гимнастический зал и будет заставлять его прыгать и
кувыркаться? Между тем, именно так поступают иные “православные
специалисты,” когда, к примеру, тому же наркоману в остром состоянии
предлагают строгий пост, ежедневные молитвы, отказ не только от
наркотиков, но и от сигарет и т.п. При этом еще раз хочется подчеркнуть:
сами по себе эти меры (а также воцерковление, крещение некрещеных,
посещение святых мест) не только полезны, но и необходимы при лечении
душевных расстройств (как, заметим, необходимы и полезны физические
нагрузки в реабилитационный период после переломов). Но полезны они
только тогда, когда человек хочет и способен им следовать. В противном
же случае, как имело место в рассказанной выше истории матери наркомана,
результат может быть самый плачевный.

	Возвращаясь же к нашему примеру со сломанной ногой, добавим, что даже
при идеальных физических кондициях всего населения, не является излишним
вовремя ремонтировать дороги и тротуары.

	Еще одна причина негативного отношения к психологии и психотерапии
части православной общественности кроется в элементарной
терминологической путанице. Скажем, то же самое понятие агрессии в
обыденном сознании укоренилось в его военно-политическом и
уголовно-процессуальном аспекте — то есть как заведомо негативное. В
понимании многих “радетелей за веру” — явление агрессии, безусловно,
греховное явление. Не случайно все чаще раздаются голоса “православных
психологов” и “педагогов,” негодующих по поводу присутствия в магазинах
детских игрушек танков, ружей, роботов, космических кораблей. Похоже,
скоро договорятся до того, что надо запретить мальчишкам играть в войну.
Между тем, с психологической точки зрения, к агрессивному поведению в
самом широком смысле слова может быть отнесена любая активность
личности, направленная во внешний мир — на окружающих индивида людей или
предметы. Но даже если взять более узкий аспект и рассматривать агрессию
как действие, направленное на нанесение физического или психологического
вреда или уничтожение другого человека или группы людей, все равно
следует различать, говоря терминами Э.Фромма, доброкачественную и
злокачественную агрессию.

	Это очевидно из простого примера. Раннее утро 8 сентября 1380г. на
Куликовом поле. Инок Пересвет готовится к поединку с мамаевским сотником
Челубеем. В его намерение входит уничтожить, убить противника. Вот кони
рванулись навстречу друг другу. Всадники сшиблись в смертельной схватке.
Челубей убитый наповал вылетает из седла. В данном случае мы видим
проявление Пересветом крайней формы агрессивного поведения. Но является
ли оно деструктивным? Можно ли назвать греховными действия человека,
спасающего ребенка от бешеной собаки при помощи винтовки? Ответ,
думается, очевиден.

	Что же касается детских игр и спортивных состязаний, в которых
присутствуют элементы агрессии, они играют важную роль в становлении
личности и имеют глубокий смысл. Прежде всего, возможность
“отреагирования” реально существующих агрессивных чувств (а они могут
возникать даже у самых маленьких) в социально приемлемых, не наносящих
реального вреда окружающим формах. Не случайно, детская ролевая игра
легла в основу некоторых методов психотерапии, таких, например, как
психодрама. Другим важным аспектом является то, что дети учатся
использовать свой агрессивный потенциал для достижения успеха, выигрыша.
Вот еще одно понятие, вызывающее категорическое неприятие у
новоиспеченных охотников на ведьм. При этом под успешностью понимается,
как правило, стяжание благ земных, чрезмерное честолюбие и тщеславие. В
стремлении превзойти в чем-то других усматривается исключительно
проявление гордыни. Хочется задать вопрос проповедникам подобных
взглядов: а, к примеру, успешная защита Отечества, укрепление
государства, обеспечение процветания своей страны и народа, не есть ли
преуспеяние в “мире сем"? А ведь на подобном поприще подвизались многие
прославленные православной Церковью святые. И можно ли назвать греховным
стремление, скажем, врача или учителя делать свое дело как можно лучше
и, следовательно, превзойти в профессиональном плане многих коллег?

	Можно задать еще немало подобных вопросов. Однако, главный источник
всех этих, мягко говоря, несуразностей кроется, на мой взгляд, в самой
попытке иных авторов выделить какую-то особую “православную
психотерапию.” В общем-то, такое стремление (отбрасывая откровенные
дремучие спекуляции) можно понять. Ведь тот бесспорный факт, что
психология как наука имеет дело с таким специфическим объектом познания
как душа человека, естественно наводит на мысль об обращении к
богословским трудам и аскетическим опытам святых отцов. Однако, далеко
не всегда первая вроде бы очевидная мысль является самой верной! В самом
деле: тайны божественного домостроительства заключены повсюду в
окружающем нас мире. Но ведь давно никому, даже Антонине Шустровой, не
приходит в голову рассуждать о том, насколько православна или не
православна, скажем, теория Эйнштейна. Читатели, вероятно с изумлением,
а многие и с возмущением узнали бы о создании, к примеру, лиги
православных дворников! Но чем, если говорить по существу дела, такое
профессиональное объединение принципиально отличается от “общества
православных врачей” или “православных психологов"? Что вообще хотят
сказать, соединяя понятие “православный” с определением той или иной
профессиональной деятельности? Ведь “православный” — есть определение
конфессиональной принадлежности. Говоря “православный,” мы тем самым
указываем на то, во что и как человек верит. Между тем профессия — это
социальная функция. Православным может быть человек, христианин,
священник (его профессиональная деятельность напрямую определяется
конфессиональной принадлежностью), но не космонавт и не парикмахер.
Также и психология как наука и психотерапия как одно из прикладных
направлений этой науки не могут характеризоваться как “православные” или
“неправославные.”

	Другое дело, что те или иные психологические теории и
психотерапевтические школы могут быть верными или ошибочными,
эффективными или не эффективными, даже, если угодно, полезными или
вредными. Они могут также быть совместимы или нет с православным
вероучением и христианским мировоззрением. В этом смысле, безусловно,
полезно и необходимо отделять зерна от плевел. Но делать это, особенно
нам, православным христианам, следует на основе опыта и тщательного
анализа, а не эмоций и амбиций.

Надо сказать, что в последнее время в этом направлении — отделении зерен
от плевел — делается немало и психологами, и священнослужителями. Здесь
нет возможности подробно анализировать многочисленные направления
современной психотерапии и, тем более того, что за нее, подчас,
выдается. Ограничимся поэтому лишь перечислением наиболее одиозных, с
точки зрения Церкви, и не выдерживающих сколько-нибудь серьезной научной
критики течений. К ним следует отнести, прежде всего, все виды
экстрасенсорного воздействия и директивного гипноза, трансперсональную
психологию (холотропное дыхание), сайентологию (хаббардизм), активно
насаждаемые сейчас в школах валеологию, холодинамику и разработанное на
ее основе так называемое ноосферное образование, а также все виды йоги,
широко рекламируемые в настоящее время как панацея от наркомании.

	Вообще говоря, все перечисленные течения имеют отношение к психологии и
психотерапии только постольку, поскольку сами себя причисляют к ней. В
действительности же все они имеют организационную структуру и другие
признаки, характерные для тоталитарных сект и берут начало в различных
оккультных учениях.

Если кратко охарактеризовать разницу между профессиональным
психотерапевтическим подходом к решению личностных и иных человеческих
проблем и собственно оккультизмом, то она заключается в следующем. При
всем многообразии существующих сегодня психотерапевтических школ и
направлений их объединяет признание де-факто двух обязательных
условий-ограничений психотерапевтического процесса. Во-первых, на самом
деле изменить свою жизнь (сценарий, судьбу и т.п). может только сам
человек. Терапевт, используя те или иные технические средства, лишь
создает условия, в которых такое изменение возможно. Проще говоря, он
может научить своего клиента ходить, но не может пойти вместо него. Он
может показать клиенту необходимость сделать шаг, но не станет
заставлять его этот шаг делать.

	Во-вторых, в результате психотерапевтического процесса могут
происходить непосредственные изменения только на уровне психической
реальности клиента. То есть меняется субъективное восприятие событий
внешнего мира, но не сам мир, его физическое и событийное содержание.
Изменения же во внешней реальности человека, включенного в
психотерапевтический процесс, всегда есть опосредованный результат
изменений происходящих на внутреннем, психическом плане бытия. В самом
упрощенном виде это выглядит как причинная связь “стимул — реакция.”
Меняется субъективное восприятие людей и событий — меняется и отношение
к ним. Меняется поведение человека — меняется реакция окружающих на это
его поведение.

	Оккультизм же во всех своих многообразных проявлениях указанные
условия-самоограничения отрицает. Колдуны и экстрасенсы, как правило,
наоборот, делают в своей практике акцент на том, что жизнь и судьбу
человека могут изменить либо они сами, либо действующие через их
посредство некие “высшие силы.” Причем, согласие самого человека на
такое изменение для этого вовсе не обязательно. Классическим примером
подобного подхода могут служить всевозможные виды кодирования лиц,
страдающих наркотической и алкогольной зависимостью. Оккультисты также
безоговорочно претендуют на возможность и право воздействовать
непосредственно на мир физический и вызывать в нем изменения, выходящие
за рамки естественных причинно — следственных связей. Типичная
иллюстрация — некогда столь популярные телесеансы А. Кашпировского.

	Главной задачей психотерапевта является максимальное расширение свободы
выбора человека, возможности руководствоваться в жизни дарованной от
Бога свободой воли. Задача же оккультиста — прямо противоположна.
Максимально ограничить свободу воли человека, а при возможности и вовсе
лишить его таковой. Тем самым они получают возможность манипулировать
людьми в своих целях. Это и есть суть любого зомбирования вне
зависимости от того, какими конкретно средствами оно проводится.

	Как видим, в этой важнейшей сфере православие и психология нисколько не
противоречат друг другу, оставаясь при этом самими собой: православие —
вероисповеданием, а психология — наукой. И происходит это совершенно
естественным образом без всяких абсурдных с точки зрения логики и
безграмотных по смыслу русского языка терминов вроде “православные
психологи.”

	Другое дело, что христианское мировоззрение и, в первую очередь,
христианская антропология могут выступать как теоретическая и
методологическая основа психологической науки. И в этом смысле можно
говорить о христианской или, точнее, духовно-ориентированной психологии
и психотерапии. И это направление, находящееся сегодня в стадии
становления, безусловно заслуживает того, чтобы хотя бы кратко на нем
остановиться.

	Оно, как уже отмечено, базируется на положениях христианской
антропологии и использует в целях лечения души и душепопечения обращение
к духовным ресурсам личности. Данное направление является практическим
применением и дальнейшим развитием русской духовной или
религиозно-философской психологии. Расцвет последней пришелся на конец
ХIХ — начало ХХ вв. Истоки же религиозно-психологического учения в
России восходят к началам древнерусской письменности и отечественной
философской мысли. Наиболее видные представители данного направления на
рубеже веков — архиепископ Херсонский Никанор, митрополит Антоний
(Храповицкий), С.С. Гогоцкий, В.С. Серебренников, Н.О. Лосский, В.И.
Несмелов, В.В. Розанов, С.Ф. Франк, Е.Н. Трубецкой и другие. После
революции огромный вклад в понимание духовной природы психических
процессов внесли такие выдающиеся представители русского Зарубежья как
И.А.Ильин, В.В. Зеньковский, митрополит Антоний (Сурожский).

	Базовой идеей духовной психологии как теоретической основы духовно
ориентированного подхода в психотерапии является учение об образе и
подобии. Суть его заключается в утверждении троичности человеческой
природы подобной единосущной и нераздельной Троице и воспроизводящей
триединство Бытия: Теос, Космос, Антропос. При этом принципиально важно
различие между душой и духом. Часто происходит смешение этих понятий как
двух названий одной и той же сущности. В православном же богословии
принято различать человека внутреннего и человека внешнего.

	Человек внешний — физическое тело является сосредоточением земли как
особого плана релятивистского бытия (“Из земли взят, в землю отыдешь”).
Человек же внутренний включает в себя небесный план творения, он
уподоблен ангелам и представляет собой диаду души и духа, а вместе с
внутренним человеком образует триаду духа, души и тела. Именно дух
представляет собой высший, божественный план творения в человеческой
природе. По словам Дионисия Ареопагита, человек есть посредник между
ангельской и природной жизнью. В соответствии с этим дух человеческий
аналогичен ангельскому духу и представляет собой высшее начало в
человеческой природе. Тело, как уже сказано выше, есть сосредоточение
земной природы. В этом смысле интересно то обстоятельство, что в своем
развитии человеческий зародыш проделывает весь органический путь,
начиная от одной клетки до вполне развитого человеческого младенца,
пройдя в промежуточных стадиях все формы животного царства. Душа же в
иерархическом строе человека занимает промежуточное положение: “…ее
задача — осуществлять посредничество между духом и телом. Душа
непосредственно связана с телом, а дух — через посредство души.”

	Образ Божий очевидно запечатлен на уровне духа как высшего члена
троичной иерархии человеческого естества, непосредственно принадлежащего
по природе своей горнему миру. Образ Божий при всех обстоятельствах
остается совершенным и прекрасным. Иными словами, дух есть совершенное и
здоровое начало в человеке. Душа же, согласно учению о первородном
грехе, уже в момент рождения человека является на свет Божий духовно не
здоровой, поврежденной грехопадением прародителей.

	Таким образом, человек несет в себе изначальную раздвоенность между
грехом и образом Божиим. Эта раздвоенность является источником
внутриличностных противоречий и конфликтов. Если с течением жизни данное
противоречие не находит удовлетворительного решения и духовный раскол
углубляется, то на душевном уровне он проявляется в виде личностных
расстройств, а в тяжелых случаях — в виде психических патологий.

	Поэтому целью духовной жизни личности, с точки зрения
духовно-ориентированной психотерапии, является преодоление изначальной
раздвоенности на самом глубинном уровне. С точки зрения православного
вероучения это осуществимо только в богочеловеческом порядке, — т.е.
“…при сочетании свободного устремления души к Богу и благодатной помощи
Божией” (Зеньковский В.В.). Практически такое сочетание происходит в
момент совершения Церковных Таинств и, в первую очередь, Крещения,
Исповеди (покаяния) и Евхаристии (причащения). При их свершении
устанавливается живая связь человека с Богом и преодолевается
раздвоение. Душа очищается от зла и неправды и на первый план выступает
Образ Божий. Но преодоление раздвоенности также тесно взаимосвязано и с
осознанием личностью Образа Божия в себе, опосредованным родительскими
интроектами (образами родителей, запечатленными в душе младенца с самого
раннего детства).

	“Именно семья дарит человеку два священных первообраза, которые он
носит в себе всю жизнь и в живом отношении к которым растет его душа и
крепнет его дух: первообраз чистой матери, несущей любовь, милость и
защиту; и первообраз благого отца, дающего питание, справедливость и
разумение” (Ильин И.А., “Путь духовного обновления,” М.1998, стр.207).
Подобно тому, как Бог Слово воплотился два тысячелетия назад в образе
Иисуса Христа, так в этих двух первообразах воплощается на душевном
уровне и осознается Образ Божий в человеке. “Горе человеку, у которого в
душе нет места для этих зиждительных и ведущих первообразов, этих живых
символов и в то же время творческих источников духовной любви и духовной
веры! Ибо поддонные силы его души, не пробужденные и не взлелеянные
этими благими, ангелоподобными образами, могут остаться в пожизненной
скованности и мертвости” (Ильин И.А., там же).

	Коррекция искажений родительского первообраза — одна из прерогатив
духовно ориентированной психотерапии. Для этого используются как
традиционные средства индивидуальной и групповой психотерапии, так и
методы душепопечения и опыт социального служения Русской Православной
Церкви. Основное требование духовно ориентированного подхода — понимание
психотерапевтом не только душевного, но и духовного актуального
состояния личности и этиологии имеющихся дисфункций на обоих уровнях. В
соответствии с этим строится стратегия психотерапии в каждом конкретном
случае. Принципиально важно, чтобы психотерапевтический процесс не
противоречил логике и задачам духовного развития а, в идеале, был
интегрирован с ними. Поэтому, там, где это возможно, представители
духовно ориентированного подхода работают параллельно со священником.

	В настоящее время, духовно-ориентированная психотерапия широко
используется для реабилитации лиц, страдающих наркотической и
алкогольной зависимостью, лиц, пострадавших от тоталитарных сект, при
лечении психосоматических и личностных расстройств, социопатии. Особенно
важен данный подход для религиозных людей, не доверяющих традиционной
психотерапии.

	Однако и они должны знать и понимать, что и в процессе использования
методов духовно-ориентированной психотерапии широко используются техники
и подходы различных терапевтических школ, в том числе, пришедших к нам с
Запада.

	Завершая разговор о том, насколько может быть полезна и приемлема для
нашей, пытающейся вернуться к своим духовным корням цивилизации
психотерапия, хочется заметить, что на родине психиатрии тоже живут
христиане. Мы должны иметь мужество и мудрость учиться у них тому, чему
стоит поучиться. Мы заимствовали и продолжаем заимствовать технические и
технологические достижения других народов. Православными христианами
(если мы таковы) от этого быть не перестанем — “Знание поверхностное
удаляет от Бога, знание глубокое — приближает к Нему.”

***            ***           ***

3. Психиатрия и 

Проблемы Духовной Жизни

Проф. Д. Е. Мелехов

Содержание:   HYPERLINK  \l "n13"  Предисловие .    HYPERLINK  \l "n14" 
Поиски целостного учения о человеке .    HYPERLINK  \l "n15" 
Трихотомическое понимание строения личности .    HYPERLINK  \l "n16" 
Попытки объективного понимания религиозного опыта .    HYPERLINK  \l
"n17"  Отношение к религиозным переживаниям больного .    HYPERLINK  \l
"n18"  Болезнь и здоровье в психике человека .    HYPERLINK  \l "n19" 
Соотношения  духовных и душевных переживаний .    HYPERLINK  \l "n5" 
Эпилепсия .    HYPERLINK  \l "n21"  Болезнь Достоевского .    HYPERLINK 
\l "n5"  Примечания к стетье Мелехова .

Предисловие

	Священнику в пастырской деятельности приходится иногда встречаться с
проявлениями психических расстройств и духовно окормлять нервно и
психически больных. Встает вопрос, как помочь душевно больному человеку,
как правильно оценивать его состояние и переживания. С такими вопросами
нередко обращались и к Дмитрию Евгеньевичу многие священники и посылали
к нему, крупнейшему советскому психиатру и глубоко верующему человеку,
для консультации и лечения своих духовных детей.

	Будучи человеком православным, хорошо знакомым с творениями Святых
Отцов и психиатром по специальности, Дмитрий Евгеньевич много размышлял
над соотношением в человеке телесного, душевного и духовного, о душевных
и духовных болезнях. Эти вопросы начали его волновать еще на
студенческой скамье. Известный Дмитрию Евгеньевичу в годы его молодости
старец архимандрит Георгий из Данилова монастыря очень четко различал
эти болезни и одним он говорил: “Ты, деточка, иди к врачу,” — а другим —
“Тебе у врачей делать нечего.” Бывали случаи, когда старец, наладив
духовную жизнь, рекомендовал сходить к психиатру или наоборот брал от
психиатра людей к себе на духовное лечение. Оба они — малообразованный
старец, молитвенник и аскет, и крупный современный ученый с мировым
именем, — одинаково видели тесное сочетание в человеке душевного и
духовного начал и их различия. Один исходил от своего духовного
пастырского опыта, другой от своей обширной психиатрической практики,
соединенной с православной верой и знанием Священного Писания и
святоотеческой литературы. В разговорах Дмитрий Евгеньевич подчеркивал,
что у него нет опыта духовничества, и что свою работу “Психиатрия и
проблемы духовной жизни” он пишет прежде всего как врач-психиатр. Она
предназначается им как пособие для студентов духовных Академий и
священников.

	Подобных пособий, когда Дмитрий Евгеньевич начинал собирать материал
для своей работы, не было. Позже, за рубежом, стали появляться книги
типа “Психиатрия для пастырей.” Однако, они представляют упрощенные
учебники психиатрии, сходные с теми, которые существуют в нашей стране
для средних медицинских училищ. Профессор Д. Е. Мелехов видел свою
задачу в ином — подойти к душевным болезням путем соединения
научно-медицинского и религиозного понимания личности. Это был
оригинальный подход, в котором нуждаются современные пастыри. Дмитрий
Евгеньевич мечтал последние годы своей жизни полностью посвятить книги
“Психиатрия и духовная жизнь,” но ему не удавалось отстраниться от
многочисленных дел и врачебных обязанностей.

	Доктор медицинских наук, профессор Мелехов (1899-1979), сын священника
Рязанской епархии, был учеником и сподвижником основателей советской
психиатрии С. С. Корсакова, П. Б. Ганнушкина. Он является одним из
основателей современной социальной психиатрии, т.е. той области
психиатрии, которая вырабатывает принципы возврата душевно больных в
жизнь. Крупный ученый, автор более 170 научных работ по “различным
вопросам клинической и социальной психиатрии, реабилитации психических
больных и организации психиатрической помощи, истории психиатрии и
общеметодическим вопросам,” один из организаторов советской медицины (он
один из основателей ЦНИИ экспертизы и организации труда инвалидов, в
течение нескольких лет являлся директором Невро-психиатрического
института им. П. Б. Ганнушкина), талантливый педагог и тончайший
клиницист Дмитрий Евгеньевич пользовался огромным авторитетом и своих
коллег в Советском Союзе, и за рубежом, но у тысячи страждущих и
душевнобольных и их близких, среди которых было немало верующих,
профессор Д. Е. Мелехов остался в памяти как великолепный врач, никогда
не отказывающий в помощи. Скольким он помог в трудную минуту! Выписанные
из больницы старались встретиться с ним, только, чтобы услышать от него
ласковое слово. Имело значение не только тонкое понимание болезненных
проявлений, но и глубокое уважение, которое он испытывал к каждому
человеку, в каком бы искаженном облике тот не представлялся перед ним —
в каждом человеке заложен образ Божий. Он умел предвидеть и показать
самому больному здоровые стороны его личности, на которые надо опереться
в борьбе с душевным недугом. В беседах с друзьями Дмитрий Евгеньевич
неоднократно приводил примеры, когда, несмотря на психические
заболевания, благодаря духовно правильному образу жизни, человек
сохранял свою личность, ее красоту и оказывался трудоспособным. Он знал
случаи, когда духовные расстройства — при упорствовании в них — вели к
психическим расстройствам и деградации.

	Это был человек деятельной любви к людям, разговор и встречи с которым
всегда доставляли радость. Христианство он воспринимал как радостную
полноту жизни во Христе, любимыми молитвами его были молитвы
благодарственные. 13 мая 1979 г., в 80-летнем возрасте, он почил
христианской кончиной. До последних часов своей жизни он сохранил
интеллектуальную ясность — светло-радостное восприятие жизни.

	В имеющихся главах незавершенной работы Д. Е. Мелехова священники,
студенты духовных академий, верующие врачи и все интересующиеся духовной
жизнью, несомненно, найдут для себя много полезного и повод для глубоких
размышлений. И хочется надеяться, что работа, начатая Дмитрием
Евгеньевичем, со временем будет продолжена.

Поиски целостного учения о человеке

	(синтетическая теория личности).

	В современной психологии и психиатрии в процессе разработки научных
теорий личности все яснее выступает стремление найти общие пути научного
и религиозного понимания личности, а в практической работе психологов,
психиатров и священников идти путем взаимопомощи, взаимоуважения и
взаимообмена опытом в подходе к вопросам воспитания здоровой личности и
лечения больных людей.

	Научные психологические теории личности за последнее столетие прошли
путь развития от чисто описательного подхода на основе интроспекции
(решение вопроса психологии личности только на основе чисто
субъективного метода самонаблюдения) к объективно-экспериментальным
методам Бунга и теперь — к биологически-ориентированным, — чисто
физиологическим, механически-материалистическим теориям
(рефлексологические и бихевиористические школы). Во всех этих последних
теориях понятие личности неизбежно обеднялось: изучение ограничивалось
исследованием отдельных “операций” или объективно регистрируемых
реакций. Внутренняя жизнь личности в эксперименте не регистрировалась и
выступала в лучшем случае как “индивидуальный фактор, бросающийся в
глаза в лабораторном эксперименте,” либо как “помеха в лабораторном
опыте”; за употребление физиологами психологических терминов в процессе
эксперимента взимался штраф. Здесь нет возможности, ни необходимости
излагать эти многочисленные теории каждую в отдельности.

	Неудовлетворенность, односторонность, ограниченность этих теорий теперь
стали общепризнанными. Идет процесс проникновения понятия личности даже
в биологически ориентированные теории. Повсеместными становятся поиски
синтетического подхода, учитывающего в структуре личности все ее
стороны, все аспекты.

	Современные социологические теории личности требуют рассмотрения как
биологических — “биогенных,” так и психологических—"психогенных,” и
социальных — “социогенных” ее аспектов.

	Диалектическая психология, в отличие от механических,
материалистических теорий, видит главное, определяющее в личности в ее
общественных отношениях (В. Н. Мясищев), в ее высших идейных установках,
мотивах, целях и ценностях (общественных и духовных), которые определяют
“личностный смысл” поведения и поступков человека (А. Н. Леонтьев),
являются необходимой и определяющей частью личности, обеспечивающей
торможение и регуляцию всех врожденных и приобретенных форм поведения,
физиологическую основу этой высшей, чисто человеческой инстанции И. П.
Павлов видел во 2-ой сигнальной системе.

	Выдвигается в качестве основного тезиса диалектической психологии —
“единство сознания и деятельности,” ибо “бездеятельная сознательность
есть чистый дух, абстракция, а бессознательная деятельность есть
обратная сторона той же интроспективной психологии” (Рубинштейн).

	Так, по мере освобождения от примитивного
механически-материалистического мышления (“психика — функция мозга,
такая же как выделение желчи — функция печени”) возникает признание
духовных ценностей, духовных основ личности, несводимых к
физико-химическим процессам.

	Тезис, ставший в XIX веке догматом о том, что наука может успешно
свести все психические проявления человека к физическим и химическим
процессам, измеряемым в пространстве и во времени, расценивается как
“опасность современной цивилизации и важнейшая методологическая ошибка”
(А. Харди — профессор естественной истории и директор научного центра по
объективному исследованию религиозного опыта — Манчестер, Англия).

	Так, всеобщим и императивным требованием становится рассмотрение
человека, как целого, во всей полноте его физических, психических и
духовных проявлений, как духовной личности. И это — бесспорное
достижение современной научной мысли, в особенности по сравнению с тем
периодом, когда само понятие личности в нашей научной и художественной
литературе было одиозным, а психология и социология, как научные
дисциплины, объявлялись ненужными. Верующий психолог или психиатр могут
и должны с интересом следить за тем, как углубляется и расширяется
мышление современных материалистов в исследованиях и теоретических
концепциях личности и ее развития в норме и патологии (В. Н. Мясищев, А.
Н. Леонтьев, С. Л. Рубинштейн, Щеканьский, Шебутани и др.). И пусть на
данном этапе официально принятые в нашей стране социологические и
психологические теории видят в развитии духовной личности человека
только “всемогущее влияние общественных отношений, всей суммы
общественно-исторического и личного опыта.” Будет очень интересно
наблюдать, как станет расширяться у объективных ученых понимание
духовной личности человека и ее отношений к нижележащим пластам бытия —
душевным и биологическим.

	Для нас же теперь представляют интерес некоторые психологические и
философские теории, которые воспринимают личность как “самодеятельную,
самосозидающую, целеустремленную и осмысленную деятельность, как
законченную систему скорее метафизически, чем экспериментально
обоснованную” (В. Штерн).

	Этого типа философски ориентированные теории личности берут начало от
М. Целера, которого по его моральным и интеллектуальным качествам
называют “Сократом современности.” Он — создатель целостного учения о
человеке на основе христианского опыта. В основе этого учения —
необходимость учитывать все слои личности: соматические, витальные,
психические и духовные в их взаимодействии. Он анализирует не только
объективно регистрируемые психические проявления или реакции человека,
но и такие переживания как доброта, благоговение, любовь, раскаяние,
стыд, обреченность, что такое мое “я,” смысл жизни и т.д.

	Поставлена и решается задача преодолеть сведение человека к одному
биологическому или психическому существованию. Предмет исследования —
человека как целое, как духовная личность, обладающая известной
автономией в отношении биологических и психических процессов.
Религиозные переживания не нечто случайное или только отражающее
производственные и общественные отношения: они имеют определенное
значение во всей целостной системе личности, в общей “иерархии
ценностей” в жизни личности. Больше того, личная духовная сфера им
мыслится как доминирующая и находящаяся в определенных отношениях с
душевной и биологической. Современная религиозная психология признает
диалектическое и динамическое отношение с Богом как одно из важнейших
измерений личности.

	Именно на почве такого синтетического учения о личности человека
(“персоналистическая антропология”), учитывающего все слои бытия,
возникают плодотворные отношения между теологом, психиатром и психологом
и устанавливаются правильные отношения между наукой и религией (Н.
Нейман).

	Естественно, что в научной области эта концепция еще не может считаться
завершенной, она только развивается, и поэтому плодотворна в науке. В
ней мы находим много близкого и созвучного с учением православных
богословов и Отцов Церкви, для которых личность человека имеет
неповторимую вечную ценность, абсолютно незаменимую в полном смысле
слова. И эта вечная ценность человека не умирает в смысле полного
уничтожения. Дух его переходит в иную сферу бытия, из одной формы
существования в другую, бесконечно более великую.

Трихотомическое понимание строения личности

	Весь многовековой религиозный опыт богословского и практического
подхода к человеческой личности в христианстве пронизан идеей
трихотомического строения личности, раскрытия в ней не только духовного,
но и душевного и телесного (биологического, “природного”) пластов бытия.
Как у древних, так и у современных Отцов и учителей Церкви мы неизменно
обнаруживаем внимание ко всей личности в целом, не только к духу и душе
человека, но и к телу, участие которого в религиозном опыте признается
как аксиома. Христианская антропология православного святого Григория
Паламы (XIV век), как и христианская по своей природе педагогика К.
Ушинского (XIX век), строится на основе понимания в человеке
дифференцированных и находящихся во взаимодействии проявлений духа, души
и тела (Напомним, что основной труд Ушинского “Педагогическая
антропология” состоит из трех томов: 1. Воспитание тела. 2. Воспитание
души. 3. Воспитание духа, — и религиозные основы его антропологии
совершенно очевидны). Единство и гармония всех сторон человеческой
личности считаются признаком здоровой личности, состояние, которое дано
было человеку в его первозданной чистоте, затем было утеряно в
результате пренебрежения законами духовной жизни и теперь является
заданным человеку, искомым состоянием: “чтобы ваш дух, душа и тело были
совершенны во всей полноте и без всякого недостатка” (1 Фес. 5:22).

	Это завещание ап. Павла проходит через все века. Вот несколько
примеров: Никодим Святогорец (XIX век) пишет: “Дух твой, ищущий Бога
небесного, да властвует над душою и телом, назначение которых — устроить
временную жизнь.”

	Для Макария Великого, подвижника IV века, была очевидна наша
зависимость от психофизического организма (то, что на современном языке
физиологии принято называть конституцией или типом высшей нервной
деятельности). Он пишет: “У преуспевающих в духовной жизни естество
остается прежним: человеку суровому оставляется его суровость, а
уступчивому — его уступчивость... иной по естеству будучи суровым
предает свою волю Господу, и приемлет его Бог, а естество пребывает в
своей суровости. А иной добронравен, скромен и добр, посвящает себя
Богу, и его приемлет Господь.” Но это не значит, что проявления этих
прирожденных особенностей остаются в духовной жизни неизменными: они,
“хотя и остаются прежними в своем существе, но в своих проявлениях
изменяются под влиянием духовной жизни.” Он приводит два примера разного
осуществления заповеди милосердия у человека с мягким характером и
сурового: “один по мягкости умоляет грешника и зовет к покаянию, другой
— суровый — наказывает согрешившего, сообразуясь с его силами, и следит
за действием наказания и ждет покаяния.”

	Широко известен рассказ его о различных проявлениях покаяния у двух
монахов с различным характером: они изменили монашескому обету, ушли в
мир и стали жить по обычаям мирской жизни, а потом раскаялись и просили
братию вернуть их в монастырь. Им был назначен годичный срок испытания.
Вернувшись через год, они дали отчет: один весь год горько плакал о
содеянном, другой — весь год радовался, от какой беды и падения избавил
его Господь. Когда монахи отчитались братии о том как они провели этот
год оба они, пережившие покаяние явно различно в зависимости (как мы
скажем теперь) от своей “конституции,” “темперамента,” были признаны
“равно достойными” вернуться в монастырь.

	Более близкое к нам время — XIX век — описание жизни старцев
отшельников на острове Валааме дает убедительные примеры разных
характеров и темперамента. Напомним два примера: один отшельник выбрал
для своей жизни северную сторону острова, на берегу тенистой бухты,
заросшей вековыми соснами, где никогда не было солнца. Он питался
сухарями и водой, не общался с людьми, соблюдая обет молчания, не
принимал гостей, ходил в темной одежде, пренебрегая правилами гигиены и
т.д.

	Другой избрал для себя южную бухту, окруженную светлыми березами,
расчистил кусочек земли, разводил огород, имел небольшой пчельник, любил
пить чай с медом и охотно принимал и угощал приезжих гостей, летом носил
белый подрясник, был всегда опрятен, весел, жизнерадостен, любил петь
высоким тенором молитвы. Посещавшие его гости, покидая на лодке его
бухту, далеко еще слышали воспеваемые его звонким голосом любимые им
гимны, прославляющие Богоматерь: “О Тебе радуется, Благодатная, всякая
тварь.” Примечательно то, что в соборном сознании руководства монастыря
на острове оба эти отшельника почитались как “равно уважаемые.”

	Такое же разнообразие характеров нашел о. Валентин Свенцицкий, когда в
1913 году, тогда еще журналист и ищущий философ, знакомился с
отшельниками Кавказских гор и описал потом свою поездку в книге
“Граждане неба.”

	Теперь рассмотрим, как эти мысли древних отцов и подвижников отразились
в сознании учителей Церкви XIX века.

	Епископ Михаил Таврический — широко образованный человек, стоявший на
уровне современного ему развития биологии и психологии — различал
“четыре течения” или сферы внутренней жизни человека:

Течение материальной и чувственной жизни, где люди стихийно несутся и
движутся во взаимной жестокой борьбе (здесь, видимо, соматический и
витальный слой Шелра отнесены к одной сфере).

Сфера умственной жизни со своими законами и свойствами соединяет людей
единством идей в своем колеблющемся и меняющемся свете.

Сфера высших человеческих симпатий — (то, что современная психология
объединяет понятием “высшие социальные чувства”) и сострадания (“горячая
струя в истории согревает людей и составляет из них живой организм”).

Сфера свободной веры: здесь — лучи духовного солнца, дающего всем жизнь
и теплоту, которыми “мы живем, и движемся, и существует” (Деяния
Апостолов 17:27-28).

В борьбе этих течений (сфер) совершается драма внутренней жизни
человека. У каждой из этих сфер — свои законы, своя природа, направление
и приемы борьбы.

	Во власти человека непосредственно — только область духовной свободы:
она не уничтожается никогда.

	Все другое течет и развивается по своим природным законам, ничего
общего не имеющим со свободой человека. Только свобода человека, как
солнце, может живить и исправлять стихийные силы и сферы, живущие по
своим законам, под внешним влиянием, бушуя и затопляя собой все.

	Слабая свобода только своим сознанием пассивно присутствует там, куда
увлекают человека стихийные силы и течения, подчиняется их законам и
даже может усиливать своим сознанием эти природные течения. Если у него
доброе сердце, он подчиняется движениям эмоций, живет своим сознанием в
этой области и тем усиливает ее.

	Если у него ясный и острый ум, человек своим сознанием и свободой
следует за его логическими построениями и усиливает их.

	Если у него могучая фантазия, он отдается миру образов и грез.

	Если — несокрушимая сила чувственности и эгоизма, он становится
беззаветным слугою их и подчиняет им свою сферу духовной свободы.

	Колебания возможны в зависимости от природного склада человека, от силы
его стихийных влечений.

	Но схема остается одна и та же. Епископ Феофан Затворник, в том же XIX
веке, систематически исследовал “что есть духовная жизнь,” “что есть дух
в человеке” в отличие от души и тела.

	В его понимании дух в душевной жизни человека проявляется трояко: в
благоговении и страхе Божием, в совести, и в искании Бога. Духовность —
есть “норма” человеческой жизни и проявляется она в сознании и свободе,
“одухотворенности всех трех сторон человеческой психики: эмоциональная
сторона приобретает стремление к красоте, воля — приобретает стремление
к бескорыстным поступкам, ум — “стремление к идеальности.” В единстве и
равновесии всех сторон (духа, души и тела) человеческой природы
коренится, по мнению епископа Феофана, свобода и сознание, подлинное
здоровье человеческой личности, основа целостного нашего “я.” Лицо
человека определяется тем, что в нем преобладает: дух, душа или тело.
Если сознание и свобода помрачены и подчинены душевно-телесному (мы
теперь скажем психофизическому), тогда это уже не человек. Отличительная
черта человека, высшая сторона человеческой жизни в духе, выделяющая его
из всех других тварей, это — неотъемлемая принадлежность нашего существа
и проявляется она у всех своеобразно

	Итак, мы видим, что представление о “слоях бытия,” о “сферах” и
течениях человеческой личности в деталях различается в разные
исторические эпохи и у различных авторов даже одного и того же
направления или вероисповедания, но бесспорно единство во всех веках
обнаруживается в стремлении анализировать человеческую личность как
целое, во всей полноте ее духовного и душевно-телесного бытия и
преодолеть сведение человека к одному биологическому или психическому
существованию [1]. Этот тезис необходим для дальнейшего изложения
стоящих перед современным верующим психологом и психиатром проблем: как
соотносится духовное и душевное здоровье? Духовные и душевные болезни?
Всегда ли они развиваются параллельно или в неразрывной связи? Можно ли
быть душевно здоровым будучи духовно больным? И наоборот — будучи
духовно здоровым, заболеть душевной болезнью в медицинском смысле?

Попытки объективного понимания религиозного опыта

	Взаимоотношение естестенно-научной (медицинской) и теологической точек
зрения на патологические проявления в психике человека и истории
культуры было различным. Можно выделить три периода.

I. Господство религиозно-мистического понимания всех психопатологических
проявлений. Психиатрии, как медицинской дисциплины, еще не существовало.
Все психические болезни рассматривались как результат воздействия
дьявола, бесоодержимость, или как непосредственный результат
первородного греха (Геймрот). Лечить их поэтому должны не врачи, а
священники, философы, моралисты. Организационно этому донаучному периоду
развития психологии соответствовал монастырский период психиатрии, когда
государство, не имея психиатрических больниц и врачей-психиатров,
возлагало на монастыри призрение психических больных (“бесных,”
“безумных,” слабых умом, слабоумных) наряду с другими убогими людьми
(“хромцы,” “слепцы” и др.).

	Справедливость требует сказать, что уже тогда — в далекие времена — мы
имеем пример дифференцированного подхода к психически больным даже в
монастырях, где опыт заставлял разграничивать переживания людей,
возникшие под воздействием злой духовной силы, демонских искушений — с
одной стороны, и переживания, являющиеся результатом естественных
природных процессов в организме — с другой. Так человек большого
духовного опыта и тонкой наблюдательности, настоятель монастыря, Иоанн
Лествичник (VI век) приводит определенные признаки, по которым он
советует различать возникающие помимо воли монахов расстройства
духовного происхождения от таких же, не уступающих молитве и силе
крестного знамения, настроений, развитие которых зависит, как он пишет,
“от естества.”

	Также основатель монашества в Киевской Руси — Антоний Печерский 3 года
ухаживал за монахом, больным кататонией (психомоторным заторможением),
рассматривая его состояние как болезнь, хотя и считал, что она возникла
в результате “прелести” и воздействия злого духа. (Пример этот
цитируется в Истории Психиатрии проф. Т. И. Юдина).

II-й период — XIX век — становление психиатрии как научной медицинской
дисциплины на основе рационалистических теорий (школа соматиков). По
мнению сторонников этих теорий психические болезни ничем не отличаются
от соматических болезней. Только врач, исходя из чисто телесных,
соматических и мозговых процессов, может понимать психопатологические
проявления. Теолог и пастырь здесь ни при чем. Всякий немедицинский путь
отвергается и осуждается как не имеющий познавательного значения
(Гризенгер — 1861 г.). Проявления религиозной жизни трактовались (как
иногда и в наше время) как психические заболевания или симптомы болезни.

	Религиозные догматы и идеи расцениваются как навязчивые идеи невротиков
(Раин — 1922 г.).

	Для Фрейда религия — “массовое безумие” и в то же время попытка
самолечения человечества, помогающая ограничить власть инстинктов и
влечений.

	В последующие годы становится задача создания “позитивной психологии
религии” путем экспериментального воспроизведения и исследования
религиозных переживаний с помощью религиозных текстов и понятий как
раздражителей, возбуждающих религиозные переживания.

	Этого типа исследователи, естественно, не идут дальше формального
описания религиозных переживаний. Значение содержания духовного
переживания, его “личностный смысл” отступает на задний план и
игнорируется, как это вообще свойственно экспериментальным, чисто
биологически ориентированным, теориям в физиологии и психологии.

III-й период — XX век, когда в психологии и психиатрии возникает
императивная необходимость синтетического рассмотрения психических
проявлений человека в норме и патологии, во всей полноте его духовного и
психофизического бытия. Это направление в психологии и психопатологии
привлекло внимание и сочувствие многих крупных ученых.

Установлено, что наше знание обусловлено тем или иным познавательным
методом, что научные положения имеют ограниченную и переходящую ценность
в зависимости от применяемого метода (К. Ясперс). Целостное
антропологическое воззрение на человека во всей полноте его духовных и
психофизических проявлений привлекало внимание таких ученых как
психиатры Бонхёфер и Кремчер, невролог Лармитт и др.

	Ими признается необходимость рассматривать религиозные переживания в
двух аспектах:

а) поскольку проявления религиозной жизни в душе человека представляют
собой определенные психологические состояния всей личности в целом и
всегда связаны с теми или иными физиологическими процессами в организме
человека, постольку они могут быть предметом психологического,
психофизиологического, а в случае патологии — психиатрического
исследования.

б) но содержание религиозных переживаний выходит за пределы компетенции
этих методов: оно должно быть предметом религиозного исследования
теологии. Психиатрические гипотезы, психологические обобщения и теории
не адекватны для объяснения религиозных переживаний (так же, как и для
объяснения поэтического, музыкального и художественного творчества).

Поэтому религиозный человек, его поведение, состояние и даже заблуждения
должны восприниматься во всем целостном строе человеческой личности,
который включает не только психофизическое, но и духовное бытие. Таков
этот широкий “горизонт общений,” который пропагандируется “Сократом
современности” Шелером и принимается многими учеными. В книге Шелера
“Существенная феноменология религии” (1921) делается попытка по
возможности точно определить специфические черты религиозного
переживания и дать анализ этих особенностей. Выдвигается в качестве
необходимого для объективного ученого требование не только формального
описания религиозных переживаний, но обязательного раскрытия их
духовного содержания и влияния их на поведение личности. В качестве
основного положения (постулата) принимается, что религиозный человек на
любой степени религиозного опыта проникает в одну глубоко отличную от
всего остального опытного мира область бытия и духовных ценностей.

	Поэтому подлинно религиозный акт отличается следующими чертами: а) ему
присуща “тенденция к надмирности”; б) он осуществляется только
посредством Божественного начала, в живой встрече с Богом, только при
наличии некоего бытийного воздействия со стороны Божества, по Своей воле
отдающегося человеку. Таким образом утверждается “самобытность и
непроизвольность религиозного опыта” (Шелер). Это — своеобразный
синтетический акт, в котором мысль и функция “я” сплавлены в
нерасторжимое единство” (Шелер) и который доступен формальному
историческому анализу: “отношение к духовному бытию стоит на первом
плане в структуре религиозного переживания” (Вильволь — 1939 г.). Для
этого переживания характерна “целостность восприятия”: религиозное
переживание открывается одновременно как “дух и жизнь” (Ин. 6:43), как
“духовность, излучающаяся в область иррационального, как иррациональная
жизнь, соединяющаяся с духовностью.”

	“Любовь и благоговение описываются как наиболее выдающиеся черты,
присущие только религиозному мировосприятию, как не простые
эмоциональные величины, но духовно-личностные ценности, которые
возникают лишь в личном опыте и имеют отношение только к личному
носителю ценностей” (Вильволь).

	И, наконец, Трильфас (1952 г). подчеркивает, что подлинный религиозный
акт неразрывно связан с его волевым побудительным компонентом (его
“интенциональным коррелятором”). “Вера как форма познания имеет духовное
содержание, но как норма практической жизни — она есть тип человеческого
поведения.”

	Таковы в самых общих чертах эти попытки современной религиозной
психологии определить объективно не только форму, но и содержание
религиозного переживания.

	В этих попытках можно видеть общие усилия неразрывно связанных между
собой дисциплин: психологии, религии, религиозной феноменологии и
религиозной социологии, направленные на обобщение религиозного (в
основном христианского) опыта человеческой личности.

	Такое определение формы и содержания религиозного переживания поможет
нам в дальнейшем изложении разграничивать здоровое и больное в
религиозной жизни человека, истинно религиозное и псевдорелигиозное. В
этом плане будут иметь особо важное значение следующие характеристики
религиозного переживания:

“Надмирность” этой живой встречи с Богом, проникновение в отличную от
всего остального опытного мира область, отношение к духовному бытию.

Синтетический характер этого переживания, в котором мысль и все функции
человеческой личности выступают во всей их целостности, в единстве, в
котором участвует сердце (не анатомический орган, не центр только
эмоциональной жизни, но сердцевина, центр человеческой жизни, “место
совершенного синтеза,” “фокус всего бытия”).

Любовь и благоговение как наиболее важные черты, присущие религиозному
мировосприятию.

Неразрывная связь с волевым, побудительным компонентом, обязательное
отражение религиозного опыта в делах, в поведении человека.

Отношение к религиозным переживаниям больного

	Вопросы, поставленные в названии этой главы, по существу являются
задачей всех последующих глав, поэтому здесь даются только общие
положения, которые найдут конкретное применение в последующих главах.

	Из них, в частности, станет вполне очевидным, что религиозные
переживания в общей структуре личности могут занимать очень разное
(прямо до противоположности) положение: они могут быть в случаях
патологии непосредственным отражением симптомов болезни (галлюцинаций,
бредовых идей, физически ощущаемого воздействия на мысли и физические
проявления человека). Они могут быть и проявлением здоровой личности, и
тогда, даже при наличии болезни, они помогают больному сопротивляться
ей, приспособляться к ней и компенсировать дефекты внесенные болезнью в
личность больного.

	Вот почему для врача недопустимо при исследовании больного “сходу”
трактовать всякое религиозное переживание, как патологию или заблуждение
и тут же в процессе исследования начинать антирелигиозную пропаганду или
демонстрировать свое элементарное, догматически материалистическое
отношение к религиозным исканиям и сомнениям своего пациента. Более
терпимо снисходительно-скептическое отношение на уровне либерального
западноевропейского мировоззрения, но и оно не вызовет доверия больного
и необходимость контакта с врачом. Врач должен с большим вниманием и
уважением к личности больного объективно проследить развитие не только
личных качеств и болезненных симптомов, но и религиозных переживаний, их
логические, философские и эмоциональные истоки, ознакомиться с
религиозным опытом больного в прошлом и настоящем и помочь ему
разобраться, разграничить, что в этом опыте непосредственно продиктовано
болезнью, природными психофизическими особенностями и патологическими
процессами, и что является ценным духовным опытом здоровых сторон
личности, которые могут помочь в борьбе с болезнью и послужить базой
психотерапевтической работы врача.

	Священник, духовник, пастырь человеческих душ, имеет дело с самыми
глубокими и сокровенными переживаниями человека как в норме, так и в
патологии. Часто он первым замечает в пришедшем к нему за духовной
помощью начальные признаки психического заболевания. Он постоянно имеет
дело с живой человеческой душой, с ее трудностями и болезнями. Его
компетенция — болезни человеческого духа, влияние греха и помощь людям в
преодолении последствий греха, его власти и чувства вины.

	Христос твердо сказал: “не здоровые имеют нужду во враче, но больные. Я
пришел призвать не праведников, а грешников к покаянию.”

	Грех — универсальный факт человеческой личности. Осознание греха и
покаяние — единственный путь борьбы с грехом и его преодоления. “Наше
эмпирически данное состояние есть состояние грехопадения и одержимости
страстями, т.е. действующий в нас грех стал почти законом нашего земного
бытия” (Арх. Софроний). Под влиянием греха живая человеческая душа, не
потерявшая совесть, испытывает чувство вины, печаль, мучение и
потребность освободиться от греха. Верующий человек идет за помощью в
церковь, обращается к духовно опытному человеку. Он испытывает духовную
боль и страдание, а иногда и несет физические последствия греха.

	Перед духовником, а также перед психиатром, если он верующий человек,
стоит первая задача — поставить “духовный диагноз,” т.е. необходимо
определить, что в этих страданиях человека имеет непосредственно
духовную причину и подлежит лечению духовному. Одновременно надо
установить, что в его переживаниях оказывается проявлением душевной
болезни, имеющей причину в нарушениях мозговой деятельности или всего
организма, а потому требует врачебной компетенции, вооруженной
современными знаниями законов психологической жизни, законов
биологической, эмоциональной душевной жизни и медицинского воздействия
(область психиатрии и психофармакологии). Или, наконец, у пришедшего
имеются такие психофизические нарушения, которые являются
непосредственным следствием личных или семейных грехов и тогда нуждаются
в духовных и психиатрических методах лечения одновременно. В таких
случаях духовное выздоровление может привести к психическому и
физическому выздоровлению. (Именно так Христос исцелил расслабленного,
когда видел духовную причину болезни и начал с ее устранения: “Чадо,
прощаются тебе грехи твои”).

	Вот этот этап определения правильного духовного диагноза — не менее, а,
вероятно, даже более ответственный, чем только психиатрический диагноз.
Это — определение духовного уровня развития, которого достиг человек,
выяснение глубоко скрытого в тайниках души его отношения к Богу и ко
греху, и способность его сопротивляться силе греха. Здесь необходима
компетенция умного и опытного человека, который имеет особый дар — как
присущую ему способность духовной прозорливости или как результат
обобщения духовного опыта. Апостол Павел это называл “различение духов”
(discretio spiritum) и перечислял его среди даров духа, различных
действий духа и служений (“слово мудрости, слово знания, вера,
исцеления, чудотворения, пророчество, различение духов"—1 Кор. 12,
4-11).

	В сложных случаях, когда имеется одновременно и духовная и душевная
(психическая) болезнь, необходима компетенция пастыря-богослова и
врача-психиатра, чтобы охватить анализом все сферы (“течения”) личности,
все слои бытия в целом. Именно поэтому в современной зарубежной
литературе стала аксиомой необходимость совместной работы
врача-психиатра и пастыря-богослова. Это — веление времени, диктуемое
интересами больных и широкого всестороннего понимания человеческой
личности. Такая совместная работа необходима в сложных случаях как на
этапе диагноза, так и на этапе лечения.

	В качестве возможного варианта решения вопроса удачным является
сочетание врача-психиатра и пастыря в одном лице.

	Таков пример Уотерхауза, который на основании своей 30-летней работы
психотерапевта и пастыря написал полезную книгу “Психология, религия и
лечение,” к сожалению, в основном отражающую не православный, а
протестантский опыт ведения пастырской работы.

	В предисловии к этой книге Уотерхауз, имеющий 15 лет такого духовного и
психиатрического опыта ведения больных, пишет: “Первый вопрос, который я
задаю всякому приходящему ко мне за психотерапией: “Какова ваша
религиозная вера, религиозные убеждения?” И если мне больной говорит,
что он — верующий, я гораздо более уверен в том, что смогу ему помочь,
чем тогда, когда он лишен такой веры.”

	Но такое сочетание психотерапевта — врача и духовника в одном лице
является редкостью. Обычно в таких случаях возникает необходимость у
духовника рекомендовать больному обратиться к врачебной компетенции.

	Поводы для такого обращения к медицинской компетенции можно указать
следующие:

Припадки истерические, эпилептические и смешанные,
вегетативно-вазомоторные.

Нарастающее падение работоспособности, утомляемость, прогрессирующее
снижение памяти и интеллектуальных способностей.

Резкое и прогрессивное изменение основных черт характера,
немотивированное и независимое от внешних условий развитие возбудимости,
холодности, злобности, жестокости, тревожности, эмоциональной
неустойчивости.

Повторяющиеся обманы зрения, слуха, обоняния, тактильные обманы
(патологические ощущения в коже), ощущения воздействия электротоком и
т.д.

Глубокие и стойкие, или часто рецидивирующиеся состояния депрессии,
тоски с безнадежностью, унынием, в особенности с мыслями о самоубийстве
или состояния беспричинной веселости с беспорядочной повышенной
активностью, неконтролируемым наплывом мыслей и переоценок своих
возможностей.

Неуправляемые, насильственные, навязчивые мысли, наплывы беспорядочных
мыслей, непроизвольные остановки и обрывы в ходе логического процесса,
ощущение искусственных не своих, “сделанных” внушенных мыслей,
возникающих, по мнению больного, под воздействием электротока, гипноза,
радиоволн или бессодержимости.

Яркие и повторяющиеся состояния “озарения,” “прозрения,” видения,
голоса, не вытекающие из прежнего опыта и чуждые общей структуре
личности.

Непреодолимая власть грубых биологических влечений, “хульных” мыслей,
чуждый для основного ядра личности, чувство потери благости,
богоостав-ленности с унынием, отчаянием и мыслями о самоубийстве.

Крайняя гордость, уверенность в правильности своих ошибочных суждений,
вопреки очевидной реальности и объективному мнению окружающих (бредовые
идеи ревности, изобретательства, реформаторства в гражданской и
церковной жизни). Или, наоборот, комплекс приниженности, самоуничижения
как проявления тайной гордости и эгоцентризма.

(“Люди, называемые в человеческом быту помешанными, на языке подвижников
именуются прельщенными, находящимися в состоянии “прелести” — Арх.
Софроний).

	Духовный отец, прибегая к помощи врача, должен отдавать себе отчет, что
врач подойдет к психологическим явлениям с точки зрения их объективного
анализа в соответствии с современным уровнем науки, т.е. не будет
пытаться раскрыть духовный смысл переживаний или трактовать их как
проявления бессодержимости, но будет выяснять особенности их патогенеза
(развития) на основе современных знаний физиологии и патологии мозга,
обмена веществ, эндокринной системы и объективных законов
психофизиологии и психопатологии. Его лечебные мероприятия будут
продиктованы этими законами и его клиническим опытом, т.е. знанием
законов и динамики развития патологических явлений в клинике и уровнем
развития психофармакологии.

	Что же касается отношения самого духовника к психически больному, то
здесь уместно сослаться на авторитет еп. Игнатия Брянчанинова, который
так писал: “И слепому, и прокаженному, и поврежденному рассудком, и
грудному младенцу, и уголовному преступнику, и язычнику окажи почтение
как образу Божию. Что тебе за дело до его немощей и недостатков?
Наблюдай за собой, чтобы тебе не иметь недостатка в любви.”

	Этот совет отражает многовековой опыт православного сознания, практики
монастырей, тюремных и больничных храмов (которые были и в
психиатрических больницах): душевнобольные здесь неизменно встречали
любовь, сострадание, поразительную терпимость к их патологическим
проявлениям и индивидуальным особенностям характера и поведения, заботу,
уход и привлечение к общему труду, не говоря о привлечении к участию в
богослужении и таинствах (если они были в сознании и готовы к покаянию).

	Здесь уместно обратить внимания на принципиальное значение такого
внимательного отношения к проявлению психических заболеваний и уважения
к индивидуальным особенностям характера и темперамента верующих людей.
Оно коренится в признании того, что человек свободен только в своей
духовной сфере и сознательном выборе своего пути к Богу или протеста
против него. Что же касается психической формы, душевной жизни, то уже у
Макария Египетского мы встречаем признание “материальности души” (хотя и
подчеркивается, что это — материя особого рода). Еп. Феофан говорит о
телесной стороне души, общей у человека с животными, о признаках ее
одухотворенности под воздействием духа и утверждает, что именно душевная
сфера объединяет в себе телесную и духовную стороны человеческой
природы.

Это признание детерминированности индивидуальных черт человеческой
психики, типов душевного устроения человека, равного достоинства “этих
разных типов” вполне соответствует современному учению о характерах и
темпераментах, о психологических витально-биологических основах аффектов
и влечений, о биохимических, эндокринных, генетических и даже
церебральных механизмах, влияющих на структуры этих влечений. В
соответствии с такими взглядами весь подвижнический опыт говорит о том,
что изменять свой характер, аффекты, страсти и пристрастия можно только
длительной и упорной работой над собой, системой аскетических приемов,
влияющих как на психику, так и на соматику, как на душу, так и на тело.
Всякая мысль о произвольности и легкости изменения своей природной
организации признается неосновательной, продиктованной только
отсутствием духовного опыта. Отсюда необходимость духовного руководства
молодыми подвижниками. Отсюда целая система воспитательных приемов и
необходимость создания соответствующей среды. Еп. Феофан Затворник в
своих письмах о христианской жизни и в книге “Что есть духовная жизнь и
как на нее настроиться” дает очень точное описание необходимых мер
воздействия на тело и душу в процессе духовного роста и показывает, что
необходима продуманная организация жизни и сферы, в которой мы живем,
выбор людей, предметов, картин, мелодий, образов, окружающих нас
повседневно, если мы желаем изменить свою психофизическую организацию в
соответствии с требованиями духовной жизни.

Болезнь и здоровье в психике человека

	Много веков человеческая личность стоит перед проблемой здоровья и
болезни: определения этих понятий, разграничения их и переходов между
ними.

Религиозно-нравственное понимание всякой болезни, в том числе и
психической болезни, отличается от рационального и научного. Для
верующего человека болезнь всегда вызывает удивление, недоумение и
необходимость самопроверки, выяснения духовного смысла посланного
испытания: человек в болезни имеет время подумать, сосредоточиться с
помощью друзей, близких или духовного отца, проверить свою жизнь, свои
ошибки и падения, которые могли послужить причиной болезни, исправить их
последствия через покаяние и таким образом использовать время болезни
для духовно-нравственного исправления.

	Смиренное принятие болезни, терпеливое несение этого периода, надежда
на помощь не только врачей, но и Того, Кто силен врачевать все болезни —
все эти качества всегда были типичны для людей высокого духа в период
болезни. Каждый человек должен иметь такое отношение к болезни, как
образец для подражания.

	Именно такое принятие болезни открывает возможность духовного
возрастания, служит успокоению человека перед лицом труднопереносимых
страдании, является источником утешения, самопознания и духовного
подъема в несчастье (Ясперс).

Биологическое понимание болезни как одной из форм нарушения всеобщего
закона приспособления к условиям существования требует объективного
выяснения причин и механизмов этого (в данном случае нарушенного)
приспособления. Знание причин и механизмов развития этих нарушений
является основой для помощи организму в преодолении повреждений,
внесенных болезнью, в мобилизацию защитных, компенсаторных механизмов,
помогающих устранить или, по крайней мере, уменьшить проявление болезни.

	Общечеловеческое отношение к болезни, как оно отразилось в жизни,
философских и художественных произведениях, связано с пониманием
несовершенства человеческой природы, какого-то исходного ее нарушения и
повреждения. Для одних (как Ницше) это повреждение изначальное,
выявляющее порочность самой человеческой личности. Для других оно —
результат какой-то метафизической духовно-нравственной катастрофы,
совершившейся в глубинах человеческого духа и извратившей первозданную
гармонию человеческой личности, которая (т.е. гармония) теперь является
для человека заданной и искомой.

	Всякая болезнь, и особенно психическая — вызывает недоумение,
удивление, протест. Человек проходит ряд ступеней (уровней) — от
дисгармонии, декоординации структурных частей его личности до их
распада, дезинтеграции, деградации. В ряде случаев на разных этапах
болезни происходит заострение отдельных качеств личности, выявление
ранее не замеченных творческих возможностей и даже какой-то особой
мудрости и нравственной высоты этих людей (напр. Дон Кихота, Гамлета,
князя Мышкина и многих других).

	Эти общечеловеческие и философские попытки определить сущность здоровья
и болезни могут иметь определенный интерес:

Актеон определял здоровье как гармонию противостоящих сил.

Цицерон — как правильное взаимоотношение психических сил.

Для Эпикура — здоровье — полное удовлетворение всех потребностей.

Для стоика — высокий моральный подход в преодолении страданий.

Для Ницше — здоровья как такового в природе не существует.

Для Груле — здоровье — “свободное развитие врожденного влечения к
добру.”

Вейнзеккер определяет здоровье как естественную возможность выполнить
человеческое предназначение или найти самого себя в наиболее полном и
гармоническом включении в общество.

Комитет экспертов ВОЗ ООН близок к этому и определяет здоровье не только
как отсутствие болезней и страданий, но и возможность полноценной
общественной активности.

И. П. Павлов видел основу здоровой личности, целостности нашего “я” в
правильном взаимоотношении и взаимодействии трех инстанций, трех систем
высшей нервной деятельности: а) безусловных рефлексов — врожденных
биологических потребностей и инстинктов, б) условных рефлексов,
отражающих конкретный опыт личности и в) третьей инстанции — второй
сигнальной системы, отражающей в речевой и обобщенной абстрактной форме
высшие достижения человеческой личности, истории и культуры.

Здесь уместно напомнить то, что было сказано в главе 1-й о понимании
здоровья еп. Феофаном и Никодимом Святогорцем, для которых основным
признаком здоровья было единство и гармония всех трех ступеней (сфер,
слоев) человеческой личности — духовной, душевной и телесной, и это
единство и гармония достигаются только при условии преобладающего
влияния сферы духа, который должен властвовать над душой и телом. В этом
единстве и гармонии — здоровье, норма человеческой жизни. В этом
“спасение” (греческое слово sotirik значит одновременно и спасение и
здоровье).

	В болезни, наоборот, видят распад и изоляцию противоположно действующих
сил или элементов и слоев личности.

	Но в истории, поэзии, в искусстве мы находим постоянное стремление
осмыслить значение болезни для человека. Часто обращают внимание на то,
что существуют какие-то скрытые отношения между болезнью и самыми
глубокими человеческими возможностями, между мудростью и болезнью,
творчеством и болезнью. Постоянно ставится вопрос: раскрытие творческих
возможностей у душевно-больного человека происходит благодаря болезни
или вопреки болезни, за счет сохраняющихся творческих возможностей
личности.

Вопрос о соотношении религиозных переживаний человека и болезни стоит в
ряду этих проблем. Мы рассмотрим на конкретных примерах три стороны
этого вопроса:

Религиозные переживания человека, как проявления болезни, когда больной
воспринимает эти проявления болезни как откровение, как реальность:
“ложная мистика” по терминологии западных психологов и психиатров,
состояние “прелести,” “прельщения” — по терминологии православных
подвижников.

Религиозные переживания, положительная здоровая мистика больного
человека, их роль в борьбе с болезнью и значение их для компенсации
последствий болезни. Может ли душевно больной человек сохранить духовное
здоровье?

Религиозные переживания, связанные с болезнью: могут ли они быть
источником положительного религиозного опыта?

Ответ на эти вопросы требует внимательного анализа соотношения духовных
и душевных процессов при различных психических заболеваниях
(патологических формах) с учетом характера течения и стадии болезни, а
также клинического состояния (синдрома), в котором болезнь проявляется
на той или иной стадии развития.

	Для этой нашей задачи целесообразно иметь в виду современное разделение
трех видов психических заболеваний, в зависимости от их течения и
степени участия органически деструктивных мозговых процессов и их
развития.

1-ая группа болезней, в основе которых лежат соматические заболевания и
органические процессы в головном мозге. Психопатологические проявления
здесь отражают установленные физические изменения. Их точная
квалификация, а не только психопатологический анализ, является конечной
целью врача: правильно поставленный диагноз открывает пути к лечению и
помощи больному. Эти органические заболевания мозга в собственном смысле
дают около 28% всех больных, находящихся на лечении в психиатрических
больницах и диспансерах. Сюда относятся травмы и опухоли мозга,
последствия энцефалитов и менингитов, мозговые специфические инфекции
(сифилис мозга и прогрессивный паралич), склероз головного мозга,
атрофические старческие заболевания, состояния врожденного слабоумия и
умственной отсталости.

	Это сравнительно простая для понимания группа болезней оставляет еще не
решенные вопросы в связи с отсутствием совпадения и параллелизма между
тяжестью болезни мозга и психическими нарушениями. Есть тяжелые психозы
при умеренно выраженном страдании мозга и есть тяжелые соматические
мозговые поражения при умеренно выраженных нарушениях психики и даже при
ясном сознании и душевном здоровье до самой смерти.

2-ая группа психических заболеваний — так называемые эндогенные
процессы. В этой группе нет специфических для диагноза соматических
признаков. Диагноз ставится в основном на основании характерных
изменений психики. Во многих случаях имеются отдельные соматические
нарушения, которые позволяют предполагать наличие патологических
процессов в головном мозге или явлений интоксикации (самоотравления) в
организме. Но часто соматические нарушения отсутствуют, в особенности на
начальных этапах процесса или при благоприятном его течении. Если в
дальнейшем они будут обнаружены (в чем у части психиатров, в частности,
у наших отечественных, есть уверенность) — тогда эти болезни могут
перейти в 1-ую группу.

	При этих болезнях установлены специфические и необычные для здоровых
людей психические проявления, психозы, припадки, изменения личности,
которые имеют определенные и установленные закономерности развития и
составляют основу нозологической характеристики и механизмов развития
заболевания.

	Эти заболевания составляют подавляющее большинство больных, находящихся
в больницах и диспансерах (50-60%).

	Сюда относятся три основные нозологические формы:

Маникально-депрессивный психоз, циклотомия, вся группа аффективных
психозов, типичные и атипичные формы их.

Шизофрения с различными ее формами и вариантами течения (медленно
текущие — так называемые вялые — благоприятные формы, периодические
приступообразные рецидивирующие формы, непрерывно текущие бредовые формы
и юношеские злокачественно текущие заболевания).

Эпилепсия.

При всех этих заболеваниях установлено определенное значение
наследственного предрасположения, что дает основание признавать их
обусловленность внутренними процессами в организме при определенном
значении факторов внешней среды, воспитания, психических травм, защитных
механизмов и сопротивляемости личности для выявления этого
наследственного предрасположения, которое (т.е. выявление) не считается
роковым.

Анатомические находки в мозгу отсутствуют при маниакально-депрессивном
психозе, не характерны для шизофрении, при эпилепсии коррелируют с
течением болезни и, возможно, являются не причиной, а следствием
повторяющихся припадков. (Эпилептические заболевания при органических
процессах в мозгу относятся к 1-й группе болезней).

3-я группа заболеваний: наиболее легких функциональных и психогенных, а
также конституциональных аномалий личности, не имеющих в своей основе
деструктивных, т.е. разрушительных процессов в головном мозгу. Эти
заболевания не угрожают прогрессирующим течением, разрушением личности,
снижением интеллекта, слабоумием. Сюда относятся реактивные психогенные
заболевания, неврозы психопатии, патологические характеры, аномалии
личности и поведения. В больницах эти формы дают не более 10-15%. Их
чаще можно встретить в санаториях, диспансерах и даже в общих
поликлиниках. По зарубежным данным в условиях урбанизации и
индустриализации “неврозами, если учесть и самые легкие формы, страдает
большая часть человечества.” Следовательно, это те пограничные
заболевания, стоящие на границе между здоровьем и болезнью, с которыми
врачу-психотерапевту и пастырю Церкви приходится встречаться чаще всего.
Скажем о них несколько подробнее:

	1. Психопатии, патологические характеры (врожденные и приобретенные в
связи с неблагоприятными условиями воспитания) типа возбудимых,
эмоционально лябильных, патологически замкнутых, эмоционально холодных,
конституциональных астенико-неврастеников, инфантильных,
эмоционально-лябильных-истеричных, эгоцентричных-инертных упрямцев,
склонных к сверхценным (переоцениваемым) и бредовым образованиям
(одержимых идеями ревности, стяжательства, изобретательства,
реформаторов общества), фантазеров, сексуально извращенных и т.д.
Незрелость суждения и черты инфантильности являются общей особенностью
большинства этих болезней.

	2. Неврозы, невротические реакции и затяжные невротические развития
личности возникают в ответ на психотравмирующие ситуации у
конституционально слабых или неуравновешенных личностей, в особенности
тогда, когда они оказываются несостоятельными перед лицом непосильных
требований или сверхсильных раздражителей окружающей среды. Разделяют
неврозы истерические, навязчивые, фобические, ипохондрические,
психастенические.

	К этим формам врач будет подходишь в поисках соматических и
биологических причин и почвы, на которой они развились. Психотерапевт
постарается устранить психотравмирующие причины или, по крайней мере,
научить больного правильно на них реагировать.

	Опытный духовник поможет больному преодолеть моральные причины, дефекты
воспитания, помочь больному достигнуть здорового уровня в духовной
жизни, найти посильные и вызывающие интерес занятия и профессию,
преодолеть моральные затруднения.

	Здесь психотерапевтическая работа часто связана с глубоким анализом
душевных переживаний и многолетним воспитанием, “ведением” больного,
психагогика (от греческого слова ago — веду), как вид психотерапии. В
зависимости от убеждений и возможностей больного он часто обращается за
этим к духовнику.

	Но даже и врачи-психотерапевты в этих случаях аппелируют к моральной
стороне личности и обязательно обращают внимание на наличие совести и
чувства вины у больного.

Один человек видит в болезни выход и выгоду для себя (при истерии), у
другого моральная реакция на симптом болезни возбуждает протест, будит
совесть, способность к критике (Вайнзеккер). Американский психиатр
Карпмен в своей классификации пограничных состояний (неврозов и
психопатий) даже полностью отходит от медико-биологической точки зрения
и придает решающее значение моральной самооценке больного и той реакции,
которую вызывает больной у врача. По его мнению психопат может вызвать
только отрицательную реакцию, ибо “психопаты бездушны, беззаботны,
лишены чувства вины. Жизнь у них проходит в примитивном животном плане.
Они не считаются с внешними обстоятельствами. Их поведение определяется
животными инстинктами, не подчиняющимися диктату сознания. Они не
способны на сложные эмоциональные реакции.”

	Карпмен даже предложил заменить термин психопатия на термин анэтопатия
(патологическое отсутствие морального чувства). Один из последователей
его — Р. Миллер на этом основании предложил такой
дифференциально-диагностический признак: Если у больного есть совесть и
чувство вины — это не психопатия, а только невроз. У психопата нет
совести и чувства вины. В лучшем случае, только чувство неудобства от
тех или иных проявлений психопатического характера.

Мы так подробно привели здесь эту крайнюю чисто морализирующую точку
зрения для того, чтобы показать, что она далека от объективной
медико-биологической и социальной характеристики психопатий, от
научно-медицинского и психотерапевтического подхода. Христианский подход
не заменяет, не подменяет медико-биологического подхода, а лишь его
дополняет и обогащает.

	Эта морализирующая точка зрения по существу чужда и христианскому
подходу к больным с психическими аномалиями: она противоречит всему
многовековому опыту православной Церкви и в частности, монастырской
психиатрии, заветам Христа о помощи больным и приведенному выше правилу
еп. Игнатия Брянчанинова. Но подробнее об этом речь будет идти в
последующих главах, при описании отдельных форм заболеваний и конкретных
примеров.

	Здесь, в заключение этих вводных глав, необходимо сказать о том важном,
что определяет всех трех представителей науки и религии, которые
призваны врачевать душевные недуги: врача, представляющего
медико-биологическую точку зрения, психотерапевта, использующего методы
психического воздействия на больного, и духовника, представляющего
религиозную точку зрения и использующего методы духовно-душевного
воздействия.

	Все они в процессе работы с больными имеют одну общую задачу: помочь
больному осознать свою болезнь, критически отнестись к симптомам
болезни, к своим недостаткам, дефектам психики (интеллекта,
темперамента, характера и поведения). Врач, использующий методы
биологического и лекарственного (психофармакологического) воздействия
для подавления бреда (галлюцинаций), возбуждения или депрессии, будет
видеть успех своего лечения, если больной начинает понимать болезненное
происхождение этих симптомов, относиться к ним, как к явлениям, чуждым
его личности. Такое критическое отношение говорит о выздоровлении, В
других случаях больной говорит врачу: это было в прошлом (голоса, бред,
воздействия колдовства, одержимости), а теперь этого нет, “они меня
оставили и не беспокоят.” Такие больные иногда так и не понимают
болезненного происхождения симптомов, но зная, что лекарство помогает их
преодолеть, сами приходят к врачу в момент обострения или начинают вновь
принимать назначенное ранее и помогавшее лекарство. Врач в этих случаях
констатирует неполное выздоровление, временное “послабление” хронической
болезни, “ремиссию,” с неполной критикой к болезни, с двойственным,
амбивалентным, колеблющимся, неустойчивым отношениям к ее симптомам.

	Врач-психотерапевт сосредоточит внимание на тех симптомах, которые
имеют психическое, психогенное происхождение, которые связаны с
психотравмирующими переживаниями (депрессии, навязчивые идеи, страхи,
ипохондрические идеи) или с тяжелой реакцией на физическое или
психическое заболевание, имеющее органическое, мозговое происхождение
(склероз мозга, эпилепсия, шизофрения) или обусловлены конституцией,
болезненным предрасположением (патология характера, психопатия). Во всех
этих случаях задачей психотерапевта является выяснить путем детального
исследования происхождение болезни, явные или скрытые
психопатологические или конституциональные корни болезни, объяснить их
больному, довести до его сознания, помочь их осознать, критически
оценить, преодолеть методами психотерапии, рациональной психотерапии
(разъяснением, разубеждением, внушением), гипнозом, аутогенной
тренировкой, наконец, воспитательной работой, психологическими методами
и т.д.

	Осознание с помощью врача порою давно забытых или вытесненных из
сознания травмирующих переживаний помогает больному освободиться от их
влияния древних греков. Правильное разумное отношение к психопатическим
чертам характера или к болезненным влечениям с применением необходимой
биологической терапии также облегчает состояние таких больных. В этих
стадиях болезни нужна систематическая психотерапия и продолжение
лекарственной, называемой теперь поддерживающей, терапии.

	Перед духовником стоит та же задача: помочь больному правильно,
критически отнестись к психической болезни, осознать ее и активно ей
противостоять, пользуясь в необходимых случаях помощью врача.

	Верующий человек, живущий здоровой духовной жизнью, постоянно
контролирует себя, состояние своего “сердца,” слышит голос совести, по
мере духовного роста осознает свои грехи, может тяжело переживать
раскаяние (“плач о грехах”), но в молитве, в покаянии, в литургии
находит облегчение, освобождение и радость (“печаль, которая от Бога,
производит неизменное покаяние ко спасению,” ведет к духовному
выздоровлению). Совсем иная “печаль мирская,” депрессия, которая не
проходит от молитвы и покаяния, приводит человека в состояние тоски,
отчаяния, уныния, “производит смерть,” вызывает мысли о самоубийстве.

	Духовник должен уметь показать пришедшему к нему болезненный характер
такой депрессии, является ли она результатом чрезмерной болезненной
реакции, на ту или иную потерю (близких людей, дорогих вещей,
состояния), на тяжелое физическое заболевание, или результатом нарушения
мозговой деятельности, витальной депрессии, эндогенной, циркулярной или
даже шизофренической (т.е. происходит “от природы”; “от естества”). В
таких случаях необходимо кроме лекарственной терапии постоянно и
терпеливо напоминать больному, что это болезнь и она пройдет
(аффективные психозы теперь доступны терапии).

	Также необходимо привести больного к сознанию болезни при
противоположных состояниях — возбуждения, переоценки своих сил,
горделивых, бредовых мыслях о своем богатстве, об исключительных
способностях, об изобретениях мирового значения, об исключительном
понимании и праве всех учить, обличать (паранойя - бред
изобретательства, реформаторства, сутяжничества, ревности и т.д.). В
этих случаях задача длительного и упорного лечения — привести больного к
самокритической оценке своего состояния. То же самое и при
галлюцинациях, бредовых идеях воздействия, навязчивых идеях, особенно
тягостных для верующего человека, непреодолимых навязчивых и
автоматических, нерегулируемых волей идеях хульного содержания (т.н.
“хульных мыслях”). Они требуют длительного лечения. Духовник своим
авторитетом должен помочь больному понять, что эти идеи не являются
результатом воздействия злого духа, бессодержимости, а происходят от
болезненного состояния центральной нервной системы, от “естества,” “от
природы.” То же самое относится к галлюцинациям, и к голосам
ободряющего, императивного характера или типа повторяющихся “озарений” и
“откровений.”

	Во всех этих случаях нужна особая трезвость оценки, правильный духовный
диагноз и умение различить духовные явления от болезненных. На примерах
в дальнейшем изложении будет показано, что опыт, в частности,
православных подвижников, помогает отличить подлинно духовные
переживания от болезненных, которые при отсутствии критического к ним
отношения неизменно приводят верующего в состояние “прелести.”

Соотношения  духовных и душевных переживаний

	Анализ различных взаимоотношений духовных и душевных переживаний мы
начнем с сравнительно простых и очень распространенных аффективных
психозов, при которых первичными являются сдвиги в аффективных,
витальных, жизненно-биологических слоях психики со сменой периодов
упадка, подавленности, депрессии и периодов подъема, экзальтации, так
называемого маниакального состояния. Причем периоду депрессии
соответствует замедление, заторможение мыслей и действий по темпу и
мрачная окраска содержания мышления (идеи самоуничижения, исключительной
греховности, преступности, безнадежности, уныния, духовной гибели и
самоубийства). Периоду экзальтации, маниакального состояния
соответствует быстрый темп движений, гиперактивность, обилие мыслей и
отвлекаемость, “скачка идей,” переоценка своих возможностей, достигающая
степени идеи величия, могущества и т.д. Эти периодические смены фаз
депрессии и подъема настроения, так называемые циркулярные психозы, в
легких амбулаторных случаях носят название циклотомии, часто не
диагностируются и проходят как периоды особой продуктивности в работе,
солнечного настроения, живости и остроумия в обыденной жизни и наоборот,
как периоды меланхолии, мрачного настроения, медлительности в мыслях и
действиях [2]. Такие состояния депрессии нередко приводят к неожиданному
для окружающих самоубийству. В более тяжких случаях они осложняются
бредовыми идеями преследования, воздействия, состояния ступора,
неподвижности и тогда дают основания для диагноза атипичного
циркулярного психоза и циклофрении в одних психиатрических школах или
для циркулярной и периодической шизофрении в других.

	Для нас нозологическая оценка этих смешанных, осложненных переходных
форм не имеет значения. Важно лишь то, что возникают они у лиц особого
психопатического склада или на почве органической неполноценности мозга,
или в результате шизофрении, протекающей во время первых приступов по
типу аффективных или шизофренических психозов.

	Типичные, “простые,” неосложненные аффективные психозы чаще развиваются
у лиц мягких, общительных, эмоционально-теплых, “синтонных” (т.е.
гармоничных по своему складу), а по господствующему настроению относятся
к конституционально-депрессивным, склонным к пониженному настроению,
чувству собственной малоценности, недооценивающих себя, в духовной
области склонных к повышенному чувству греховности, к слезам и печалям о
своих ошибках, к сомнениям в возможность прощения и редко посещающему
чувству радости прощения при покаянии. Другие наоборот обладают
повышенным фоном настроения; это — “гипертимики,” они оптимисты,
самоуверенные, деятельные, часто гиперактивные, но поверхностные,
легкомысленные люди. Чувства покаяния и плача о грехах им не дано от
природы, по их “естеству.” Если первых надо призывать к радости
прощения, то вторым надо прививать чувство совести, самоконтроля, греха
и покаяния. Третьи из предрасположенных к аффективным психозам живут под
флагом постоянной смены периодов депрессии, экзальтации и периодов
ровного, среднего настроения или даже депрессии (циклотомики).

Болезнь Гоголя.

	Рассмотрим круг относящихся к этим заболеваниям проблем на примере
болезни Н. В. Гоголя, который умер в 1852 г., когда еще циркулярный
психоз не был описан. Его болезнь в то время не была правильно
распознана, врачи ее неправильно лечили, духовный его руководитель
неправильно оценивал состояние больного, хотя он за 18 лет перенес 9
аффективных приступов болезни, которые усложнялись от приступа к
приступу, принимали атипичную форму, благодаря включению бредовых и
кататонических (ступорозных) симптомов (заторможенности). И больной умер
от тяжелого истощения с нарушением обмена веществ, бредом греховности,
самоуничижения, а на высоте приступа с упорным отказом от пищи, полной
двигательной и мыслительной заторможенности и мутизмом (10 дней не
говорил ни слова). Сожжение 2-го тома “Мертвых душ” было также совершено
во время приступа депрессии с болезненным сознанием своей виновности и
греховности своего творчества. По своему характеру Н. В. Гоголь был,
конечно, не синтонным человеком: биографы говорят о странной смеси
упрямства, дерзкой самонадеянности, и самого униженного смирения при
склонности к ипохондрическим переживаниям и странным выходкам еще во
время учебы в лицее.

	Нозологическая трактовка болезни Гоголя (для нашей задачи не имеющая
существенного значения) до сих пор остается предметом дискуссии
(маниакально-депрессивный психоз или приступообразная шизофрения, на
первых этапах протекающая в форме аффективных приступов).

	Первый приступ болезни Гоголь переносит в 1840 г. в Риме. Он сознает,
что находится в необычайном болезненном состоянии и пишет в письмах о
тяжести в груди, давлении, дотоле неиспытанном, об остановившемся
пищеварении (что типично для депрессии), о “болезненной тоске, которой
нет основания,” “как смертный ужас.”

	“Солнце, небо — все мне неприятно. Моя бедная душа: ей здесь нет
приюта. Я теперь гожусь больше для монастыря, чем для жизни светской.”

	Противоположные состояния — 5.3. 1841 г. В письме к Аксакову: “Да, мой
друг, я глубоко счастлив, я слышу и знаю дивные минуты, создание чудное
творится и совершается в душе моей,” 13.3 — “труд мой велик, мой подвиг
спасителен.”

Данилевскому — 7.8 — “О, верь словам моим. Властью высшей облечено
отныне мое слово.”

	Языкову — 23.10 — “У меня на душе хорошо и свежо.”

	Аксаков потом пишет об этих периодах: “Гоголь в эти периоды впадал в
противный тон самоуверенного наставника.” В состоянии патологической
экзальтации появились мысли о его провиденциальном назначении.

	В первых приступах еще сохранялась оценка своего состояния и поведения.
Гоголь сам знал эти периоды возбуждения, наступавшие на выходе из
депрессии на несколько недель, когда он не вполне владел своими
чувствами и волей. В частности, о “Переписке с друзьями” он писал о.
Матфею и Иванову, что он написал и выпустил эту книгу “слишком скоро
после своего болезненного состояния, когда ни нервы, ни голова не пришли
еще в нормальный порядок.”

	1842 г. Новый приступ депрессии, и он пишет: “Мной овладела моя
обыкновенная (NB! уже обыкновенная) периодическая болезнь, во время
которой я остаюсь в почти неподвижном состоянии в комнате иногда в
продолжении 2-3 недель.” “Голова моя одервенела. Разорваны последние
узы, связывающие меня со светом. Нет выше звания монаха” (Письмо
Прокоповичу).

	Снова 1846 г.: состояние настолько тяжелое, что повеситься или
утопиться кажется ему единственным выходом, как бы похожим на лекарство.
“Молитесь, друг мой, да не оставит меня Бог в минуты скорби и уныния”
(Письмо Языкову).

	1848 г. Перед поездкой в Палестину письма еще отражают сопротивление и
борьбу с наступающим приступом болезни. Он рассылает близким и друзьям
составленную им молитву с просьбой вспоминать его и молиться о нем по
этой записочке “сверх того, что находится в общих молебнах.” “Душу же
его исполни благодатных мыслей во все время дороги его. Удали от него
духа колебания, духа помыслов мятежных и волнуемых, духа суеверия,
пустых примет и малодушных предчувствий, ничтожного духа робости и
боязни” (Письмо Шереметьевой, 22.1 из Неаполя).

	Приступы учащаются и становятся тяжелее: в 1849 г. —Жуковскому: “Что
это со мной? Старость или временное оцепенение сил? Или в самом деле 42
года для меня старость? Отчего, зачем на меня нашло такое оцепенение —
этого я не могу понять. Если бы Вы знали, какие со мной странные
происходят перевороты, как сильно все растерзано внутри меня. Боже,
сколько я пережил (биограф Шернок читает — пережег?), сколько
перестрадал.”

	Последний приступ болезни (12.2 1852), в котором Гоголь погиб, протекал
злокачественно, на фоне нарастающего аффекта с бредовыми идеями
самообвинения и гибели, с кататоническим ступорным состоянием,
прогрессирующим истощением и с полным отказом от пищи. Известно, что 2
суток он провел перед иконами на коленях без пищи и пития. Слуга
обращается к друзьям, так как опасается за его жизнь. 11-12.2 он сжигает
все рукописи 2-го тома “Мертвых душ.” С этой ночи он 10 дней лежит в
напряженной позе в постели, и ни с кем не говорит до самой смерти
(вследствие бурно нарастающего истощения).

	Итак, даже при отсутствии истории болезни и компетентного врачебного
описания из этих потрясающих по наблюдательности и художественной
точности самоописания ясно следующее:

Гоголь страдал аффективно-бредовым психозом с кататоническими симптомами
и приступообразным циркулярным течением.

Гоголь знал о своей “обыкновенной” периодической болезни и боролся с ней
с помощью друзей и духовника о. Матфея.

Описание этой болезни в психиатрической литературе не было известно и
появилось через 2 года после смерти Гоголя (в 1854 г.). Поведение врачей
и духовника в отношении патологических состояний Гоголя было ошибочным.

При таких состояниях — обязанность духовника вовремя распознать
аффективные, витальные корни депрессий и маний, вовремя рекомендовать
обратиться к врачу за помощью и помочь бороться во время депрессии с
унынием, с греховными мыслями о самоубийстве, с безнадежностью, “мирской
печалью,” с тоской, которая “производит смерть,” а во время экзальтации
— помочь бороться с горделивыми мыслями, переоценкой своих возможностей,
которые непосредственно смыкаются с состоянием прелести.

В религиозных переживаниях Гоголя были, особенно в первых приступах и
даже до 1848 г., элементы борьбы с болезнью, сопротивления, молитвенного
призывания к помощи Божией и просьб к близким и друзьям о помощи в
борьбе с мятежными мыслями, суевериями, пустыми приметами и малодушными
предчувствиями. В дальнейших приступах, и особенно в последнем, было уже
полное господство бреда греховности, самоуничижения, потери веры в
возможность прощения, т.е. все то, что западными психологами религии
расценивается как “ложная мистика,” продиктованная болезнью.

Отсутствие истории болезни, описания состояния больного между
приступами, и, наконец, недоступность для изучения творчества Гоголя в
последние 10 лет его жизни не оставляет места для дискуссий о
нозологическом диагнозе (циркулярный психоз атипичный или рецидивирующая
циркулярная шизофрения) . В пользу последнего диагноза говорят бредовые
и кататонические проявления во время приступов, изменение личности и
творчества, утрата творческой свободы, и того легкого жизнерадостного
искрящегося веселья и юмора гения, которым Гоголь владел до начала
болезни.

Все это позволяет говорить о том, что у больного в ходе болезни
нарастали шизофренические изменения личности, выходящие за рамки только
ослабления и одряхления, которые иногда наблюдаются у больных
циркулярным психозом в более пожилом возрасте. Психиатр скажет, что в
ремиссии у больного хотя и не было полного восстановления, наблюдались
остаточные явления болезни, синдром изменения личности.

	Примечание: при отказе от пищи и прогрессирующем истощении врачи
применяли с лечебной целью пиявки, кровопускания, мушки, рвотные
средства вместо укрепляющего лечения, искусственного питания и т.п.

	Духовник не понимал, что имеет дело далеко не с обычным покаянием,
“печалью о грехах” здорового человека, которая в общей диалектике
здорового покаяния заканчивается радостью прощения и возвращением в дом
Отца.

	У Гоголя была депрессия витальная, от природных биологических
процессов, “по естеству,” печаль не та, которая от Бога и “которая
производит неизменное покаяние ко спасению,” а “печаль мирская, которая
производит смерть” (по ап. Павлу). Поэтому вместо ободрения и призыва к
самопроверке, вместо разъяснения больному, что он впал в болезнь,
которая имеет естественное биологическое происхождение, что эту болезнь
надо принять и с терпением нести, как человек переносит тиф и воспаление
легких или туберкулез, духовник советовал бросить все и идти в
монастырь, а во время последнего приступа привел Гоголя в ужас угрозами
загробной кары, так что Гоголь прервал его словами: “Довольно! Оставьте!
Не могу больше слушать! Слишком страшно!” а 6.2 просил у него извинения
за то, что “оскорбил его” (письмо Плетнева Жуковскому).

	Болезнь и смерть Гоголя — типичный случай, когда врачи еще не умели
распознавать это заболевание, которое еще не было описано в медицинской
литературе, а духовник тоже не знал биологических законов этого
заболевания, толковал его односторонне, духовно-мистически, а не в
аспекте “широкого горизонта” человеческой личности, единства в ней
биологического, психологического и духовного, в их сложных
взаимоонтошениях,

Таковы результаты недостаточной компетенции врачебного и (позволим себе
сказать) духовного диагноза, которые в наше время, уже непростительны:
избежать их в таких случаях можно только объединенными усилиями врача и
духовника: верующий больной нуждается в помощи их обоих.

Эпилепсия

	Из большого и весьма разнообразного по своим проявлениям круга
заболеваний мы рассматриваем в этой главе только основную группу
генуинной, врожденной эпилепсии. В этой группе главной причиной болезни
является передающаяся по законам наследственности готовность к
судорожным припадкам (“падучая” болезнь по старой терминологии) и их
психическим эквивалентам нередко в сочетании с особым складом характера
у больных и типичными особенностями их невросоматической организации,
которые могут проявляться с детства (леворукость, заикание, мигрени,
ночные снохождения и страхи, с полным отсутствием воспоминаний о них и
т.д.). [3].

	Различают “простую” — судорожную форму эпилепсии и сложную —
“психическую эпилепсию,” с различными приступами психических
расстройств, заменяющих или сопровождающих судорожные пароксизмы.

	А. “Простая форма эпилепсии” проявляется в однотипных сравнительно
редких судорожных приступах, имеет относительно благоприятное течение и
не сопровождается грубыми изменениями личности и явлениями слабоумия,
большей частью лечится не у психиатров, а у невропатологов, так как
больные не считаются психически больными. Они нередко свои припадки
скрывают — “диссимилируют” их или сами о них ничего не помнят.

	Для духовной личности человека это заболевание ставит по существу те же
проблемы, как и всякая телесная, соматическая болезнь. Такая форма
эпилепсии была у Цезаря, Магомета и, видимо, у св. Тихона Задонского,
который из-за припадков должен был оставить епископскую кафедру и
ограничить свою деятельность литературными трудами и заботой о
человеческих душах. Его высокий моральный уровень и очень теплое
отношение к страданиям людей особо отмечает М. Горький, вообще не
склонный к положительным оценкам священнослужителей, встречающихся на
его жизненном пути.

	Эта форма эпилепсии может развиваться у людей различного склада
личности, но есть некоторые особенности, которые чаще других сочетаются
с припадками “падучей” болезни, входят в структуру типичного
наследственного предрасположения к этой болезни, а нередко углубляются,
“заостряются” в ходе болезни и достигают степени бросающейся в глаза
патологии, особенно при учащении припадков, которые являются одним из
симптомов обострения болезни.

	Обязанность духовника в отношении этих больных двоякая:

Помочь больному правильно отнестись к своей болезни, освободить его от
страха перед припадком, побудить к активному лечению современными и
достаточно эффективными антисудорожными и другими необходимыми
лекарственными средствами, а также содействовать квалифицированному
обследованию больного, чтобы выяснить, не является ли причиной эпилепсии
менинго-энцефалит, опухоль, травмы мозга, которые требуют специального
лечения.

Помочь больному в борьбе с патологическими проявлениями в его характере
и поведении, критическом осознании своих аномалий характера и мышления
(о чем речь — ниже).

В психиатрии эти патологические черты личности больных эпилепсией
определяются как “эпилептоидные,” а в более тяжелых случаях как
“эпилептический характер.” Известны несколько его вариантов: а)
возбудимые, агрессивные люди сильных, непреодолимых влечений,
безудержных вспышек гнева и страсти, приступов злобного агрессивного
поведения. После таких вспышек больной может раскаиваться, просить
прощения, сознавать безнравственность и греховность своего поведения,
давать обещание исправиться; верующий человек может искать помощи в этой
трудной борьбе в молитве, что создает такому человеку репутацию
неискренности и ханжества, так как приступы гнева и агрессивного
поведения повторяются. Отсюда определение старых учебников эпилептика
как “человека с камнем за пазухой и молитвенником в кармане.”

	б) Астенизированные, утомляемые или тугоподвижные, медлительные, с
преобладанием не агрессивных, а защитных реакций (“дефективный тип”),
вязких аффектов, инертности мысли. У одних доминирует чувство долга и
сочувствия к людям, “гиперсоциального” поведения, у других преобладает
практичность, бережливость, скупость, хозяйственность, что в условиях
старого общества также расценивалось как “гиперсоциальность,” типы
“крепкого,” “эгоистического” хозяина-кулака или “скупого рыцаря.”

	в) Больные, склонные к тяжелым расстройствам настроения “дистрофиям,”
наступающим без внешних причин приступа мрачной, злобной тоскливости,
ворчливости, недовольства, продолжающимся от нескольких часов (“встал с
левой ноги”) до нескольких дней. Такие приступы могут сопровождаться
неудержимым влечением к алкоголю или к движению, что создает картину
запойного пьянства и периодического бродяжничества (“эпилептическая
фуга-бегство”).

	В других случаях такие приступы проходят под знаком подъема настроения
и активности, со стремлением к поучениям, морализированию, с повышенной
самооценкой и склонностью к сутяжному поведению.

	О тактике врача и духовника в отношении этих вариантов эпилептических
характеров речь будет идти подробнее при описании вариантов
патологических характеров (психопатий).

	Конечно, если до болезни пациент отличался сильным характером, высоким
интеллектом и уравновешенным типом высшей нервной деятельности, его
сопротивляемость болезни сохраняется дольше и борьба с патологическими
чертами характера ведется более успешно, чем при врожденной
неуравновешенности и патологических чертах характера.

Наоборот, в тяжелых и далеко зашедших случаях эпилепсии, в особенности
начавшейся в детстве или осложненной другими заболеваниями головного
мозга, может развиться картина “эпилептического слабоумия” со снижением
памяти, способности к суждениям. с медлительностью, вязкостью,
тугоподвижностью мыслительных процессов, узостью и эгоистической
направленностью интересов, способностью к односторонним, необъективным
суждениям, продиктованным аффектом и достигающим степени бредовой
убежденности в правильности своих патологических идей (например,
ревности, преследования, сутяжничества и т.п.). Эти тяжелые случаи часто
развиваются при второй форме (“смешанной” или “психоэпилепсии”), но даже
и при редких припадках они крайне затрудняют приспособление этих больных
к жизни в коллективе и полезную трудовую деятельность. Такие больные
эпилепсией со слабоумием и бредовыми идеями, недоступными критике и
коррекции, подолгу находятся в лечебных учреждениях и могут продуктивно
работать при постоянном лечении и коррекции их поведения со стороны
медперсонала или родных в семье.

	Б. Другая форма эпилепсии кроме судорожных припадков проявляется в
психических эквивалентах (“заменителях” припадков), приступах помрачения
или полного выключения сознания с галлюцинациями, бредом, злобным
аффектом, безудержной агрессией и опасностью для окружающих или наоборот
— в состояниях экстаза, озарения, также с галлюцинаторными
переживаниями. Такие состояния помрачения сознания могут быть краткими и
протекать в виде “выключения,” “отключения” от окружающей обстановки,
“отсутствия” (французское — absense), с неясным бормотанием,
причмокиванием или другими бессмысленными “автоматизированными”
движениями, бегства, “фуги” вращения и т.п.

	Эти психические эквиваленты могут наступать в качестве предвестников
больших судорожных припадков или, наоборот, непосредственно следовать за
припадком. Такие “сложные” смешанные формы эпилепсии с судорожными
припадками и психическими эквивалентами быстрее приводят к более грубым
изменениям личности со снижением интеллекта и нарушением правильного
поведения в семье и обществе. Описанные выше типичные варианты
характерологических нарушений выступают здесь в более грубой форме, в
сложных сочетаниях “полярных” — противоположных качеств: черты грубости,
агрессивности, гневливости сочетаются с чертами угодливости, слащавости,
льстивости и другими защитными формами поведения (полярность
агрессивности и дефензивности). Или черты вязкости, медлительности,
тугоподвижности, “гиперсоциальности” — с вспышками гнева, безудержных
влечений, жестокости и т.д. (полярность связанности, замедленности и
безудержных влечений — gebunden-getreeben немецких авторов). Или,
наконец, полярность просветления, экстаза, подъема настроения и мрачной,
злобной тоскливости и упадка. Такие сочетания одновременно проявляющихся
или сменяющих друг друга противоречивых полярных признаков производят
тяжелое впечатление двойственности, “двойниче-ства,” противоречивости
(Иван Грозный — как пример такого эпилептического характера).

	При частых припадках и эквивалентах, при отсутствии светлых промежутков
и восстановления критического отношения к своему поведению у больных
утрачивается способность к правильной оценке (социальной и моральной)
своего поведения, наступает торможение умственных способностей, снижение
уровня личности или эпилептическое слабоумие. В таких случаях могут
возникать не только судорожные пароксизмы и кратковременные эквиваленты,
но и затяжные на несколько дней и недель психозы, когда больные
неправильно воспринимают окружающее, становятся агрессивными и при
изменении сознания могут быть опасными для окружающих. Однако, при
условии лечения, даже и после тяжелых припадков и психозов, возможны
просветления, “ремиссии,” послабления в ходе болезни, с возвращением
интеллектуальной активности, критического отношения, правильной
моральной оценки, раскаяния или сожаления о тяжелых антисоциальных
поступках, имеющих место во время психоза.

	Неожиданное наступление тяжелых припадков, сотрясающих больного,
повергающих его в судорогах и корчах на землю, вызывающих впечатление
какого-то постороннего “чуждого для личности” воздействия, в прежние
времена давало основание расценивать эти приступы как результат
вмешательства злой силы, одержимости бесами или в других случаях как
результат божественных влияний, откуда пошло старое название эпилепсии
“священная болезнь” (morbus sacer).

	Еще в начале XX века возникновение эпилепсии, в особенности первых
припадков, связывали с психической травмой, испугом, что позволяло
описывать эту болезнь в учебниках в главе “неврозов,” т.е. заболеваний
без органической основы. Современными исследованиями в медицине
установлены определенные особенности динамики нервных процессов, а в
ряде случаев и очаговые: органические изменения в головном мозге,
вызывающие припадок, что позволяет врачам с успехом лечить этих больных
противосудорожными и другими средствами с определенным режимом жизни и
питания. При наличии очаговых изменений в коре головного мозга, в
особенности после травм, менингитов и при опухолях мозга успех
достигается оперативным вмешательством в нейрохирургических учреждениях.

Болезнь Достоевского

	Очень поучительным для священника примером врожденной наследственной
эпилепсии является болезнь Ф.М. Достоевского: гениальный писатель
страдал с 15 лет эпилепсией. Это была относительно благоприятная по
течению форма смешанной эпилепсии с редкими припадками и эквивалентами,
благодаря чему он до конца жизни сохранил творческие способности, хотя и
страдал значительными дефектами памяти.

	Заболевание дало обострение в студенческие годы, а затем в период суда,
смертного приговора, лет каторги и солдатской службы.

	Грубой ошибкой являются наивные попытки объяснить болезнью, “выводить
из болезни” мировоззрение и творчество писателей и общественных
деятелей. Ф.М. Достоевский был гениальным писателем “не благодаря, а
вопреки” болезни. Будучи писателем автобиографическим, он в своем
творчестве показал в частности и все многообразие и противоречивость
проявлений и переживаний неуравновешанных типов человеческой личности. В
то же время как верующий человек, вера которого прошла “сквозь все
горнила сомнений,” он в ряде своих героев отразил и свои попытки
осмыслить свою болезнь и опыт борьбы с болезнью.

	Наиболее полное отражение эта сторона переживаний писателя нашла в
образе князя Мышкина (роман “Идиот”).

	В сопоставлении с самоописаниями автора в его письмах, письмах и
дневниках жены мы имеем возможность по этому роману детально
познакомиться с раздумьями гениального художника и мыслителя о болезни в
свете религиозного опыта.

	Из записных книжек Достоевского мы знаем, что к созданию образа князя
Мышкина он подходил с четко осознанной задачей “показать положительного
героя в условиях нашей русской действительности.” “Восстановить и
воскресить человека.” Обсуждая при этом бывшие до него попытки дать
образ положительного героя в литературе, автор упоминает Дон Кихота,
Пиквика, Жана Вальжана и считает их неудачными. А для выполнения
поставленной задачи выбирает образ и судьбу человека, больного
эпилепсией?!

	Перед нами — человек больной с детства. Мы встречаемся с ним после его
многолетнего лечения, проведенного в условиях специального лечебного
учреждения. Болезнь замедлила его развитие, оставила в его психике черты
детскости, незрелости, наивности. Психофизическая его организация
надломлена болезнью, но тем не менее по своим духовно-моральным
качествам он стоит неизмеримо выше всех окружающих. Клинически состояние
его описывается в начале романа как состояние терапевтической ремиссии,
“послабления болезни,” в периоде без припадков и эквивалентов, что
позволяет ему вернуться на родину. Он полон любовью к людям, особенно к
детям. В его планах — работа по воспитанию детей, организация клуба для
них. Но при встрече его с обществом того времени начинают выявляться
парадоксы: это — нездоровый человек, с эпилептическими чертами характера
и поведения, с преобладанием защитных дефензивных черт и
гиперсоциальности. Его за необычные суждения и поступки, не стесняясь, в
лицо называют “идиотом.” Но в то же время он производит на окружающих
неизгладимое впечатление: он покоряет самых разных людей своей
человечностью, добротой и мудростью. Конечно, с точки зрения врачебной,
он и в это время ремиссии не полностью здоров: его организация
надломлена болезнью (как и сам автор был, конечно, надломлен болезнью,
хотя и не сломлен), его ранимость, сверхчувствительность к чужому горю и
несправедливости окружающей жизни обрекают его на страдания.

	Его душевный мир нарушается благодаря крайней ранимости, сенситивности,
что приводит в конце концов к рецидивам припадков, но в этой чуждой
среде петербургского мещанства того времени он оказывается единственным
человеком, кто “сохраняет духовную независимость, поэтическую гармонию
естественно проявляемых чувств” (как стремится показать его артист
Смоктуновский на сцене).

	И, наконец, что самое удивительное, наиболее высокие состояния
духовного подъема, озарения, самые глубокие, почти пророческие
высказывания непосредственно связаны у этого больного человека с
предприпадочными состояниями, входят как бы в общую структуру
предвестников припадка. Отношение самого больного, как верующего
человека, к этим состояниям представляет большой интерес для врача и
священника. Поэтому здесь приводится описание случая на вечере у
Епанчиных целиком, так как оно сделано автором, конечно, на основе
своего опыта и дано с точностью и полнотой медицинского документа
(“Идиот,” изд. 1957, стр. 626).

	“Князь был “вне себя,” много смеялся коротким, восторженным смехом,
говоря короткими фразами, между которыми не всегда улавливалась связь.
“Неужели в самом деле можно быть несчастным? Знаете, я не понимаю, как
можно проходить мимо дерева и не быть счастливым, что видишь его? О, я
только не умею высказать, а сколько вещей на каждом шагу прекрасных,
которые даже самый потерявшийся человек находит прекрасными? Посмотрите
на ребенка, посмотрите на Божью зарю, на траву, как она растет,
посмотрите в глаза, которые вас любят...” — он давно уже говорил стоя…
(пропуск). Аглая быстро подбежала к нему, успела принять в свои руки и с
ужасом услышала дикий крик “духа сотрясшего и повергшего” несчастного.
Больной лежал на ковре.”

	Напомним, что в другой раз перед припадком (стр. 266) при встрече с
Рогожиным на лестнице “князь помнил только первый звук своего странного
вопля, который он никакой силой не мог остановить.” И еще одна страница
(255-256), где Федор Михайлович в словах князя Мышкина излагает,
конечно, свои размышления над проблемой болезни и ее значения в общем
духовном опыте человека. “Он думал о том, что в эпилептическом состоянии
его была одна степень, когда (если только припадок проходил наяву),
вдруг среди грусти, душевного мрака, давления — мгновениями как бы
воспламенялся мозг, и с необыкновенным порывом разом напрягались все
силы жизни. Ум, сердце озарялись необыкновенным светом, все волнения,
все сомнения, все беспокойства как бы умиротворялись разом, разрешались
в какое-то высшее спокойствие, полной, ясной, гармонической радости и
надежды, полной разума и окончательной причины (но и это было только
предчувствие той окончательной секунды, с которой начинается самый
припадок. Эта секунда была, конечно, невыносима).”

	“Раздумывая об этом мгновении уже в здоровом состоянии, — продолжает
дальше Достоевский, — он часто говорил себе, что все эти мгновения и
проблески высшего бытия не что иное как болезнь, как нарушения
нормального состояния, а если так, то это вовсе не высшее бытие, а
наоборот, должно быть причислено к самому низшему. И однако же, он
дошел, наконец, до чрезвычайно парадоксального вывода: что же в том, что
это болезнь! Какое до этого дела, что это напряжение ненормально, если
самый результат, если минута ощущения, припоминаемая и рассматриваемая
уже в здоровом состоянии, оказывается в высшей степени гармонией,
красотой, дает неслыханное и негаданное дотоле чувство полноты, меры,
примирения и восторженное молитвенное слияние с самым высшим синтезом
жизни.”

	В этот момент, говорил он Рогожину, становится понятным необычайное
слово, что “времени больше не будет.” Эти туманные выражения казались
ему очень понятными, хотя еще слишком слабыми. В том же, что это —
действительно “красота и молитва,” что это действительно “высший синтез
жизни,” в этом он сомневаться не мог, да и сомнений не мог допустить.

	“Ведь не видения же ему снились в этот момент, как от гашиша, опиума
или вина. Мгновения эти были именно одним только усилием самосознания.
Эта секунда по беспредельному своему счастью может стоить всей жизни.”

	“Впрочем, за диалектическую часть своего вывода он не стоял: отупение,
душевный мрак, идиотизм стояли перед ним яркими последствиями этих
высочайших минут… Но действительность ощущения была вне сомнения и
смущала его.”

	“Что же в самом деле делать с действительностью?”

	Отсутствие лечения, бытовая неустроенность, сверхсильное напряжение
переживаний в чужой среде приводят к новому обострению. Будущее князя
Мышкина остается неизвестным. Но этим не умаляется значение попытки
князя Мышкина (alter ego — второе “я” Достоевского-эпилептика) осмыслить
значение болезни в общей сумме религиозного опыта личности.

	Князь Мышкин (он же и Достоевский) “не стоит за диалектическую часть
своего вывода,” но явно допускает, что переживания болезненного
происхождения, непосредственно связанные с динамикой болезни, при
определенных условиях могут стать источником положительного духовного
опыта, имеющего большое значение для личности: “что же в том, что это
болезнь?.. если самый результат оказывается в высшей степени гармонией…
дает неслыханное чувство полноты… красоты и молитвы… высшего синтеза
жизни… беспредельного счастья?..” Такой вывод предполагает моральную
ответственность человека и за противоположные обусловленные болезнью
состояния злобы, агрессии, жестокости и т.п., но об этом ниже.

	Здесь, в порядке отступления, необходимо хотя бы коротко суммировать
поучительное для врачевателей тела и души больных отношение Достоевского
к болезни и борьбе с ней. Больной гений! Всю сознательную жизнь
боровшийся с болезнью и преодолевший ее! Это находит отражение в
дневниках Достоевского и его жены, в изданных ею воспоминаниях и
письмах, и в творчестве. Гениальность, конечно, не болезнь. Но болезнь
гения — является фактом большой художественной и духовной значимости, в
особенности у Достоевского. Все его герои в их противоречивости и
двойственности отражают его личный опыт, его “удивительную, прекрасную и
жестокую судьбу” (Б. Бурцев).

	Отличительная черта патологических характеров — выраженная полярность,
противоречивость проявлений — отражается в его жизни и творчестве
необычайно ярко.

Амплитуда колебаний — необычайная. Дисгармония — по видимости —
сплошная. Периоды безудержного влечения к азартной игре в рулетку вплоть
до зрелых лет, приступы дикого гнева, когда он, по его словам, “способен
убить человека” и периоды горького раскаяния и самоуничижения.

	Периоды творческого подъема, когда он за 26 дней пишет к сроку роман
“Игрок,” которые он сам сравнивает с увлечением рулеткой, и периоды
упадка, наступающие после припадков, которые его “добивают окончательно,
и после каждого он суток четверо становится беспамятным, не может
сообразиться с рассудком.”

	Состояние высокого подъема, счастья, озарения, проникновения в “иные
миры” и периоды, когда он (в особенности в утренние часы и в дни после
припадков) становится, по свидетельству Белинского, уже в студенческие
годы “в общении с людьми трудным до невозможности, с ним нельзя быть в
нормальных отношениях, что весь мир завидует ему и преследует его.” Или,
по свидетельству его жены Анны Григорьевны, уже при первой встрече с ним
в 1866 году он производит на нее “такое тяжелое, поистине удручающее
впечатление, какого не производил ни один человек в мире” [4]. Сам он
пишет о себе: “Я дитя века, дитя неверия и сомнения до сих пор (1854
г.), даже и до гробовой крышки,” а к концу жизни, ссылаясь на Великого
Инквизитора и главу о детях в “Братьях Карамазовых,” говорит, что “нет и
не было до него такой силы атеистических выражений: стало быть, не как
мальчик я верую во Христа и Его исповедую, а через большое сомнение моя
осанна прошла…”

	Такую же полярность мы видим и в героях романов, которые ведут начало
от Достоевского как человека: Раскольников и Порфирий Петрович в романе
“Преступление и наказание,” князь Мышкин и Рогожин в “Идиоте”; ясность,
смирение и вера старца Зосимы и “бунт” Ивана Карамазова; ясность и
чистота Алеши Карамазова и глубокое моральное уродство
(“инфернатильность”) Федора Карамазова и Смердякова; безудержная власть
влечений и аффектов у Дмитрия, сменяющаяся глубоким покаянием, жаждой
избавления путем страдания и т.д. И, наконец, в жизни самого Федора
Михайловича соединение надлома, надрыва, самоказнь, сознание себя
неисправимым грешником и пророческий характер выступлений, вершиной
которого была речь о Пушкине. Он сознавал себя пленником своей судьбы и
болезни и вел с ней борьбу. Двойственность, двойничество — судьба не
только его героев, многие из которых гибнут в борьбе со своими
двойниками. Двойничество он сознавал и в себе и к концу жизни подводил
итоги своего опыта борьбы с ним. Еще до каторги (как видно из письма к
брату Михаилу) он знает, что он болен, что хотя глубокая депрессия
преодолена, но “болезнь остается при мне.” А в 1867 г. пишет Майкову:
“Характер мой больной, и я предвидел, что она (Анна Григорьевна) со мной
намучается.” А незадолго до смерти он в письме так анализирует
двойственность: “Эта черта свойственна человеческой природе вообще.
Человек может, конечно, век двоиться и, конечно, будет при этом
страдать… надо найти в себе исход в какую-либо деятельность, способную
дать пищу духу, утолить жажду его… Я имею у себя всегда готовую
писательскую деятельность, которой предаюсь с увлечением, в которую
влагаю все мои страдания, все радости и надежды мои, и даю этой
деятельностью исход.”

	Итак, перед нами пример больной личности гения, который был человеком
исключительной силы. Каторга “переломила его жизнь надвое, но не сломила
его.” Он жил на 15 лет дольше Гоголя, но до конца своих дней сохранил
творческие силы, критическое отношение к болезни, к своему характеру и
живое сочувствие к людям. Двойничество было трагедией больного гения и
его героев. Но он сохранил, как писал о нем Страхов, “глубокий душевный
центр, определяющий все содержание ума и творчества,” из которого
исходила энергия, оживляющая и преобразующая всю деятельность. “Поражала
всегда неистощимая подвижность его ума, неиссякаемая плодотворность его
души. Он не отказывался от сочувствия к самым разнородным людям и даже
противоположным явлениям, как скоро сочувствие к ним успевало в нем
возникнуть.” Психиатры скажут, что мы в Достоевском имеем пример
серьезного и длительного заболевания, которое благодаря большой
сопротивляемости гениального художника и мыслителя позволило ему до
конца жизни сохранить “ядро личности,” творческие способности, сознание
болезни и критическое отношение к себе, несмотря на выраженные черты
патологического характера, наложившего печать болезни на всю его жизнь и
творчество.

	На этом примере можно кратко суммировать отношение самого верующего
больного к проявлениям болезни и наметить основные линии поведения
священника духовника с больным эпилепсией. О двух основных обязанностях
священника духовника в отношении этих больных было сказано раньше: 1)
побудить больного к врачебному обследованию и в случае необходимости —
систематическому лечению и 2) помочь больному в борьбе с болезнью, в
критическом осознании и преодолении своих аномалий характера и
поведения.

Врач-психиатр может лечить больного в периоды острых психозов, помочь
сделать приступы болезни и припадки более редкими и по возможности
предупредить их рецидивы.

Роль духовника особенно важна для этих больных в периоды между
припадками, когда они осознают мучительные противоречия полярных
состояний подъема и упадка, озарения и дикого гнева, просветления и
помрачения сознания, полярных состояний благостного доброжелательства к
миру и людям и мрачного озлобления, раздражения, подозрительности и
морализующих поучений. Острее чем при других психических заболеваниях
верующий больной воспринимает мир, вместе с героями Достоевского как
арену борьбы Бога с дьяволом, а сердца людей как “поле битвы” добра и
зла. Поведение священника определяется общей задачей пастырства: помочь
человеку найти глубину покаяния, восстановить правильное духовное
ощущение жизни в душе человека, правильное отношение к своему греху и к
своему бессмертному человеческому достоинству, которое подвергается
таким драматическим испытаниям у больных, когда “двойничество” выражено
максимально. Неудивительно, что в этом плане имеет такое большое
значение судьба Достоевского и его героя князя Мышкина, образ которого
создан со специальной целью: “восстановить и воскресить человека.”

	В книге “Философия православного пастырства” дифференцируются 2 формы
(степени) одержимости по их духовно-душевной структуре:

Бесноватость (песессия) — как полная связанность души демоном, когда
человек теряет всякое самосознание; личность его совершенно пленена, и

Одержимость (обессия) — как частичная плененность злой силой души
человеческой или тела: человек сохраняет полное самосознание,
возможность нравственной оценки своих поступков, но не имеет силы
справиться с “влекущей его силой.”

“Уговорить одержимого, а тем более бесноватого — нельзя, ему надо
помочь.”

С точи зрения врачебной также разграничиваются 2 формы эпилептических
припадков и нарушения психической деятельности.

	1. С полной потерей самосознания во время приступа и полным последующим
забвением (амнезией) всего происходившего с больным и совершенного им.

	2. С частичным помрачением или сужением сознания, с сохранением
сознания своей личности и воспоминаний о происшедшем, с невозможностью
справиться со своими аффектами, влечениями и побуждениями. Возможны (в
особенности при длительных эквивалентах и сумеречных состояниях)
колебания ясности сознания, смена периодов сохранности воспоминаний и
отнесения переживаний к “я,” к личности больного и периодов
кратковременного помрачения или сужения сознания, когда эти периоды как
облака на ясном небе (“обнубиляция” — колеблющееся, мерцающее сознание).

	Все события и поступки больных во время приступов первого типа, даже
самые тяжелые преступления, судебной психиатрией определяются как
поступки, совершенные в состоянии невменяемости; больные освобождаются
от ответственности за совершенные деяния, выносится решение о
необходимости их стационарного лечения. В случаях тяжелых правонарушений
(убийств, насилий, лишенных цели многодневных путешествий с нарушением
правил общежития и т.д.) назначается принудительное длительное лечение в
условиях строгой изоляции и надзора.

	Если эти больные, узнавая от окружающих или от врачей о совершенных ими
преступлениях против юридических законов и нравственных норм, приходят в
недоумение, в ужас и сознают всю тяжесть своего антисоциального
поведения, сожалеют о нем, то это служит признаком сохранности личности
больного, способности критического отношения к болезни и гарантией того,
что больной будет впредь выполнять все медицинские назначения и примет
необходимость стационарного (и даже принудительного) лечения.

	Если же больной является верующим христианином, сознающим не только
социальную и моральную, но и духовную ответственность за свои поступки,
то он принесет покаяние за поступки даже совершенные и в бессознательном
состоянии. Это будет выражением и доказательством правильной,
самокритической оценки своего поведения и сознания того, что “извнутрь
из сердца человеческого” (а значит, и из области подсознания) исходят
злые помыслы и они оскверняют человека даже в состоянии сна и
беспамятства. Когда поведение определяется биологическими,
психофизическими, “природными” процессами, “от естества,” по Иоанну
Лествичнику, у такого человека, имеющего сознание духовной
ответственности за свои поступки, совершенные даже и при помрачении
сознания, священник не может отказаться принять покаяние, отпустить
грехи (если нужно, то с наложением эпитимьи), и это будет путем к
правильной самооценке и восстановлению человеческого достоинства у
больного, пришедшего в ужас или депрессию от сознания совершенного им.

	Отсутствие такого сознания является свидетельством либо далеко
зашедшего эпилептического слабоумия, либо врожденного морального
уродства, пре-морбидной патологии нравственного сознания и совести, что
должно учитываться и врачами, и духовником в процессе их
психотерапевтической и воспитательной работы с больным.

	Так было в одном случае бессмысленного, безмотивного и крайне жестокого
убийства, совершенного эпилептиком в сумеречном состоянии: равнодушное
отношение к преступлению при выходе из сумеречного состояния у молодого
человека без явлений слабоумия вызвало недоумение у врачей. Когда же
они, собрав все данные о развитии и жизни больного, обнаружили у него
старое органическое заболевание мозга с задержкой развития высших
качеств личности, с господством низших биологических потребностей, без
каких-либо интересов и моральных ценностей, это отсутствие моральной
оценки стало понятным. Больной был признан невменяемым, и ему было
рекомендовано принудительное лечение в условиях строгой изоляции как
представляющему социальную опасность, совершившему преступление в
сумеречном состоянии.

	Необходимость воспитания правильного критического отношения и
социальной и моральной оценки своего поведения, своих поступков и
аномалий характера в полной мере относится к приступам второго типа,
протекающим без помрачения сознания, с сохранением воспоминаний о
происшедшем.

	Эти поступки и аномалии характера имеют закономерную, определяемую
внутренними, физиологическими процессами, смену фаз и динамику, которая
покоряет волю больного и во время приступа делает его неспособным
справиться с “влекущей его силой аффектов и влечений.”

	По критериям Иоанна Лествичника такие состояния и колебания настроения,
неподвластные духовным воздействиям и не прекращающимся от молитвы,
происходят “от природы, от естества.” И тем не менее, поскольку они
проходят с ясным самосознанием, с сохранением чувства “я,” отнесенности
этих переживаний к “я” и сохраняются в памяти больного, они входят в
общую сумму отрицательного или положительного личностного опыта, и,
конечно, подлежат нравственной и духовной оценке. И борьба с ними должна
вестись как врачебными и фармакологическими (лекарственными) средствами,
так и у верующего человека — духовными методами и прежде всего
выработкой “правильного отношения к своему греху и своему человеческому
достоинству.”

	Этот вывод требует некоторого пояснения в свете положений, приведенных
в первых главах.

	Разделяя в человеке три сферы, три пласта его бытия, мы никак не должны
забывать, что личность человека должна рассматриваться в единстве ее
телесной и духовно-душевной организации. Митрополит Антоний (врач-хирург
и психиатр по своему образованию и профессии) говорит так о значении
тела в духовной жизни: “Тело, даже мертвое, лежащее в гробу, это не
только кусок поношенной одежды, которая должна быть отброшена, чтобы
душа могла быть свободной. Для христианства тело — нечто гораздо
большее: нет ничего из того, что происходит с душой, в чем тело не
принимало бы участия. Мы получаем все впечатления в этом мире, но также
и в духовном мире частично через тело: вода крещения, хлеб и вино
Евхаристии и т.д. взяты из материального мира. Мы не можем быть добрыми
или злыми иначе, чем в союзе с нашим телом. С первого и до последнего
дня жизни тело остается соратником души во всех делах и вместе с душой
составляет целостного человека. Оно по праву соединено с миром духовным,
божественным.”

	Достоевский лучше многих других знал, что стремления к духовным идеалам
стоят человеку больших усилий. Преклоняясь перед свободой человеческого
духа, он уважал естественные законы развития: “Что бы он ни делал, на
всякое дело он смотрел как на выявление натуры” (Бурсов). Также он
понимал и болезненные проявления в своих припадках и характере.
Наверное, он не раз вместе с ап. Павлом мог восклицать: “Бедный я
человек! Кто избавит меня от сего тела смерти?” И, понимая болезненное
происхождение, природную обусловленность (“от естества”) как своих
вспышек гнева и страсти, так и своих высоких минут озарения и счастья,
он не освобождал себя от ответственности за состояние злобы, мрака и
двойничества, не мог их отделить от “себя,” раскаивался в них и вел с
ними борьбу. Также не мог он отказаться от состояний счастья и высшего
молитвенного раскрытия мира, природы и людей в минуты озарения: они
обогащали его внутренний опыт и входили в общую иерархию ценностей,
которыми он обладал. Не случайно эти слова князя Мышкина о счастье любви
ко всем людям, ко всей природе, потом повторяет старец Зосима.

_________________________

Здесь мы подошли к глубоко интимным переживаниям верующего человека
перед лицом болезни. И вывод этот имеет значение не только для больных
эпилепсией, но и для других болезненных форм.

	Депрессия обрекает больного на сознание безнадежности, уныния,
преувеличенного чувства вины за свои грехи с мыслями о самоубийстве.
Раскрывая больному болезненное, “природное” происхождение этих мыслей,
духовник должен помогать врачу вооружать больного на борьбу с этими
мыслями и намерениями, раскрывать их греховный характер, напоминать, что
верующий человек не может подчиниться унынию и тем более думать о
самоубийстве. Принятие и терпеливое несение креста в недели и месяцы
депрессии, если она не уступает лечению — единственно верный путь.

	Также больным в противоположном маниакальном состоянии, с переоценкой
своих возможностей, с солнечным безоблачным настроением, с наплывом
горделивых мыслей о реформаторских, паранояльных, бредовых планах надо
помогать сохранять самокритику, призывать к смирению и раскаянию в своих
безрассудных поступках во время болезни. Восстановление критики к
болезни будет симптомом выздоровления — психического и духовного, как
это было в последние годы жизни Дон Кихота, который отбросил все свои
бредовые планы о рыцарских подвигах, принес покаяние за свои
безрассудные путешествия и закончил жизнь в душевном мире.

	Итак, на примере болезни Ф. М. Достоевского — князя Мышкина — выявилось
в полной мере значение борьбы за сохранение критического отношения к
болезни духовного ядра личности и глубины покаяния. Пока у больного это
сохраняется, можно говорить о духовном здоровье даже при наличии
душевной болезни, если она не мешает больному сохранять основные
признаки “духа в человеке” (по еп. Феофану):

жажду Бога, стремление к Нему.

благоговение и страх Божий.

совесть, приводящую человека к покаянию. При этих условиях болезнь
душевная даже и врываясь в область духовных переживаний, может сохранить
больного от ложной мистики, от бреда, от прелести.

Видимо, этот вопрос о сохранении духовного ядра личности в болезни и
критического отношения к ней Ф. М. Достоевскому представлялся столь
важным, что он в поисках положительного героя, с целью “воскресить и
восстановить человека,” остановился на человеке больном. Именно поэтому
творчество Достоевского и обладает такой силой — психотерапевтического
воздействия на больных и духовно возрождающего влияния на всех людей.

Примечания к стетье Мелехова

	[1] Позволим себе напомнить только на двух примерах, что эта мысль о
единстве, цельности всех сторон личности человека, как признака
здоровья, проникает не только в религиозную психологию, но и в
объективную науку и художественную литературу. И. П. Павлов к концу
своей жизни говорил не раз, что его физиологическое понимание высшей
нервной (психической) деятельности никак не зачеркивает духовных
проявлений человеческой личности. В частности, для физиологического
понимания высших человеческих функций, регулирующих и тормозящих
деятельность системы безусловных (чисто биологических) рефлексов и
систем условных (ассоциативных, познавательных) рефлексов он создал
учение о З-ей функциональной системе высшей нервной деятельности, так
называемой 2-й сигнальной системе — специфически человеческой, которой и
придавал высшее регулирующее значение. При этом он прямо говорил, что
основа здоровой личности, цельности нашего “я” коренится в единстве и
взаимодействии этих “трех систем друг на друга.” Американский писатель
Леон Фейхтвангер хорошо писал о наших предках, которые “обладали
способностью воспринимать дух и переносить его на других без посредства
обедняющей и иссушающей письменности и устной речи. Они могли
непосредственно воспринимать все существо человека как нечто единое. Так
земля впитывает дождь. Мы — современные люди — нищие. Мы лишились этого
дара. Только немногие еще обладают им.”

	[2] Ср. самонаблюдения А. С. Пушкина: осенние периоды подъема и
творческой продуктивности и весенние периоды упадка (“весной я болен,”
“таков мой организм”).

	[3] Следовательно, в этой главе не рассматриваются те случаи, когда
эпилептические приступы развиваются в структуре какого-либо
органического заболевания головного мозга (менингитов, энцефалитов,
травм, опухолей, атеросклероза и т. п.), т.е. являются лишь симптомами
этих заболеваний и потому нередко имеют общее название симптоматических
эпилепсий.

	[4] Эта встреча была как раз в период после очередного припадка у
46-летнего Достоевского и не помешала ей, тогда 20-летней девушке, через
месяц принять его предложение о браке.

***            ***            ***

4. Из сочинения еп. Феофана Затворника

“Плоды доброй и недоброй жизни”

Душевность в человеке, не приявшем благодати или потерявшем ее, как
облако какое стоит между лицом человека и Богом, пресекая общение между
ними. Тот, кто порабощен преимущественно ей,  душевный человек не
принимает того, что от  Духа Божия (1 Кор. 2:14). Преобладание души,
ровно как и преобладание тела, есть отрицание жизни по духу. Святой
Апостол Иаков, перечислив страсти, коим удовлетворяет и по которым
действует человек, не приемлющий  Духа Божия, с большею точностью,
прибавляет: Это не есть мудрость, нисходящая свыше от Бога, но земная,
душевная, бесовская (Иак. 3:15). Слова душевный, земной, не Божий,
однозначны...

	Где же дух у такого рода людей? В них же, но, состоя в подчинении душе
и телу, он заморен и совсем почти не действует свойственным ему образом.
Его присутствие в них можно узнавать, с одной стороны, по безграничности
некоторых душевно-чувственных стремлений, не свойственных душе и плоти
по их природе, с другой — по бывающим нередко состояниям сих людей, в
коих они отрицаются от земли, наперекор требованиям души и плоти. В
последнем случае дух покушается как бы войти в свои права. Мучения
совести, боязнь Судьи-Бога, постоянная тоска, это суть его действия на
душу, его стоны, отзывающиеся в сознании душевном. Так, в людях
чувственных и душевных дух тлеет, как искра под пеплом. Возбуди его, или
лучше, не мешай ему возбуждену быть Словом Божиим, проходящем до
разделения души и духа (Евр. 4:12), и он явится во всей свой силе и
власти...

	Теперь об общем состоянии и соотношении действующих внутри нас сил.
Силы эти, исходя из нашего сознания или лица (я) и в него возвращаясь,
должны пребывать во взаимной связи и согласии между собою, под
управлением своего исходного начала. Взаимное проникновение взаимопомощь
при зависимости от действующего лица есть естественное состояние их.

	Но в человеке грешнике, отпадшем от Бога и пребывающем в сем падении,
как представляет опыт, силы сии являются как бы отпадшими от его лица,
ставшими в некоторую от него независимость и самоуправствующими. Что
значат, например, обыкновенные у нас слова: сделал бы, да не хочется;
или: пусть это не очень хорошо, но мне очень хочется; или: сердце не
лежит; поди ты с сердцем; или: поверил бы, но разум не покоряется, ум
царь в голове, куда деваться мне с моим разумом? Эти и многие другие
выражения значат, что силы сии перестали быть во власти человека, но или
управляются сами собою, или подлежат влиянию посторонней силы. Отпадши
же от лица человека, они потеряли взаимную точку соединения, а вместе с
тем перестали получать и взаимную друг от друга помощь и не имеют уже
того, чем одна обыкновенно пользуется от других. Так, разум затемнен,
мечтателен и отвлечен, потому что не удерживается сердцем и не
управляется волею; воля своенравна и бессердечна от того, что не слушает
разума и не смотрит на сердце; сердце неудержимо, слепо и с блажью,
потому что не хочет следовать указаниям разума и не отрезвляется силою
воли. Но мало того, что сии силы потеряли взаимную помощь, они приняли
некоторое враждебное друг против друга направление, одна отрицает
другую, как бы поглощает ее и снедает. Оттого преобладание сердца имеет 
связь со  слабостью ума и непостоянством воли, как бы бесхарактерность;
преобладающее стремление к познаниям ведет за собою ослабление
деятельности и беспечность воли и бесчувствие или холодность сердца.
Преобладание воли всегда сопровождается односторонним направлением,
упорным, не внимающим никаким доводам: там душа не слушает никаких
убеждений и недоступна для потрясений сердечных.

	Таким образом, внутренний мир человека грешника исполнен самоуправства,
беспорядка и разрушения.

Вслед за изменением соотношения составных частей и главных его
способностей не могут не изменяться и существенные свойства его лица,
ибо это лицо есть центр и частей, и способностей. Потому состояние сих
последних непосредственно отражается в первом и его определяет, как и
обратно им определяется.

	Между этими свойствами первое место занимает сознание. Оно есть
свойство, исходное для других, есть прямое свойство лица и как бы
истолкование его. В производстве своем оно, полагая бытие себя и бытие
существ вне сущих, отличает себя от них и их от себя. Следовательно,
условие к совершенству сознания или к состоянию его в своем чине есть
возвышение нашего лица и над собою, и над внешним миром. Где нет сего
возвышения, там сознание должно быть мутно, неопределенно, безотчетно
или приближаться к животному самочувствию. Но о человеке, до восприятия
им благого намерения жить свято, по-христиански, о человеке, работающем
греху и страстям, несомненно известно, что он не возвышается над внешним
миром, а, напротив, увлекается им, живет в нем, как бы сорастворяется с
ним, почему и называется внешним, вне себя живущим, ушедшим из себя. В
себя приходит он уже в обращении. Благосостояние внешних вещей своих он
считает благосостоянием собственного лица, и, напротив, нарушение  их —
своим несчастьем. Оттого покушение на ущерб или самый ущерб в одежде,
доме, мебели, месте и проч. глубоко потрясают его, поражают в самое
сердце.

	Не возвышается он также и над внутренним своим миром, но так же, как
внешними вещами, увлекается и механизмом внутренних своих движений.
Обыкновенно говорят: я задумался, не сознавал, не помню, что со мною
было или около меня... То есть в это время он увлекался движением
мыслей; или был вне себя от радости, убит горем, в сердцах вышел из
себя... То есть предал себя движениям сердца; или: не вспомнишься в
хлопотах и заботах: то нужно, другое нужно... То есть беспрерывно гонят
все вперед и вперед многообразные желания воли. Очевидно, что преданный
греху не властен над внутренними движениями, а погружен как бы в них,
влечется ими, как воин, стесненный внутри полка. И это не на один только
час, а постоянно. Таков уж закон его жизни внутренней: Вести себя, как
бы кем то ведомому.

	Итак, у грешника ясного сознания быть не может. Его и нет. Он ходит как
в тумане, как бы уморенный, кружится как в вихре. Как полусонный слабо
различает предметы от себя и сознает  себя только наполовину, таков и
преданный страстям. Это явление очень странно: в гордости он никого не
считает выше себя, а между тем сам себя слабо сознает.

	Особенный оборот сознания есть самосознание, или самопознание. Оно
преимущественно обращено внутрь и различает себя от своих действий,
опять возносясь над тем и другим. Сие самосознание еще более слабо у
человека страстного, лишенного благодати. Ибо для сего надобно знать
свои действия, знать себя и отделять себя от своих действий.

Второе свойство человеческого лица есть разумно-свободная
самостоятельность. Состояние этого свойства определяется уже состоянием
сознания, ибо они (сознание и самостоятельность) служат взаимным друг
для друга отражением. Следовательно, в истинном виде сознание бывает
только у настоящих христиан, а у преданных греху можно видеть только
тень его. Самостоятельность, свойственная человеку, отличается
разумностью и свободою. Разумность требует, чтоб действия располагались
по своему усмотрению, своим целям и личному распоряжению разумному. При
этом характерно то, чтобы мысль всегда предшествовала  желанию;
напротив, где желание правит мыслью, там отсутствие разумности не
подлежит никакому сомнению. У человека грешника, не руководимого и не
укрепляемого благодатью, так и есть. Мы видели уже, что он предан
механизму внутренних движений; и Слово Божие говорит о нем, что он
творит только волю плоти и помышлений (Еф. 2:3) и ходит в своих похотях
(2 Петр. 3:3), то есть как захотел, так и делает, тогда как следует
действовать так, как находит человек сообразным с собственным своим
назначением.

Мертвящая сила греха состоит: 

	1) в отчуждении человека от Бога. Грешник отчужден от жизни Божией (Еф.
4:18) и живет как бы без Бога (Еф. 2:12). Богообщение, вещи Божественные
и духовные составляют естественную пищу нашего духа, или как бы его
стихию! Отпадши оттуда, он принужден теперь быть не в естественном себе
месте и умирать, как без пищи и без воздуха.

	2) В расстройстве сил и способностей . Жизнь человека состоит в
гармоническом сочетании сил его природы и их взаимодействии
соответственно его природе. Если сие законное соотношение их отнято, как
видели, то и жизни, и деятельности в человеке, свойственной человеку,
нет. На вид он человек, а по настроению внутреннему — неистинный
человек. Как инструмент расстроенный, по виду он такой же; а по его
звукам не узнать какой, так должно судить и о человеке, внутреннее
которого расстроено грехами. В сем отношении надобно сказать, что в нем
умерло или утрачено истинно человеческое, или то, что свойственно
человеку. Как мертвый не видит, не слышит, не движется, так и человек
грешник не видит, не слышит и не движется по-человечески: делает дела,
но мертвые (Евр. 6:1, 9:14).

	3) В отнятии и как бы убийстве сил душевных и телесных. Грех назван
ядом: и точно, он есть яд. Как ржа съедает железо, так он съедает душу и
тело. Он отнимает у ума живость, сообразительность, быстроту, у воли —
крепость и стойкость, у сердца — вкус и такт. Ядовитость же греха для
тела в сем очевидна. В сем отношении человек, работающий греху, есть то
же, что умирающий или томящийся предсмертно. Как ощутимо это выражается
в беспрерывном, безотрадном состоянии человека грешника! Жизни
свойственна радость, но нет радости у нечестивого.

  HYPERLINK  \l "n5"  Go to the top .

Миссионерский Листок # 

Издательство храма Покрова Пресвятой Богородицы 

Holy Protection Russian Orthodox Church 

2049 Аrgylе Аv, Lоs Аngеlеs, Cаlifоrniа, 90068, USА 

Редактор: Епископ Александр (Милеант) 

(Psihoterapia.doc, 08-13-2000).

 PAGE   

 PAGE   62