Р О С С И Й С К А Я А К А Д Е М И Я Н А У К
И Н С Т И Т У Т Л И Н Г В И С Т И Ч Е С К И Х И С С Л Е Д О В А Н И Й

НАУЧНЫЙ СОВЕТ РАН ПО КЛАССИЧЕСКОЙ ФИЛОЛОГИИ,
СРАВНИТЕЛЬНОМУ ИЗУЧЕНИЮ ЯЗЫКОВ И ЛИТЕРАТУР







ИНДОЕВРОПЕЙСКОЕ ЯЗЫКОЗНАНИЕ
И КЛАССИЧЕСКАЯ ФИЛОЛОГИЯ – XII

Материалы чтений,
посвященных памяти
профессора Иосифа Моисеевича Тронского

23–25 июня 2008 г.

























Санкт-Петербург
Нестор-История
2008


УДК 80/81
ББК 81.2


И 60

ИНДОЕВРОПЕЙСКОЕ ЯЗЫКОЗНАНИЕ И КЛАССИЧЕСКАЯ
ФИЛОЛОГИЯ-XII (чтения памяти И. М. Тронского). Материа-
лы международной конференции, проходившей 23–25 июня
2008 г. / Отв. редактор Н. Н. Казанский. СПб.: Нестор-История,
2008. – 484 с.

ISBN 978-598187-244-0
Редколлегия: Н. Н. Казанский (отв. редактор), Л. Г. Герценберг,
А. В. Грошева, Е. Р. Крючкова, А. П. Сытов.

Утверждено к печати
Институтом лингвистических исследований РАН

Конференция проводится в рамках
постоянно действующей Школы индоевропейского
сравнительно-исторического языкознания при ИЛИ РАН
при поддержке РГНФ – грант № 08-04-14032г

ИЗДАНИЕ ПОДГОТОВЛЕНО ПРИ ФИНАНСОВОЙ ПОДДЕРЖКЕ
ОТДЕЛЕНИЯ ИСТОРИКО-ФИЛОЛОГИЧЕСКИХ НАУК РАН,
РГНФ – грант № 06-04-00471а
«Модели описания диахронических процессов и проблемы
индоевропейского сравнительного языкознания»,
гранта № НШ-1319.2008.6 Президента РФ
«Школа индоевропейского сравнительно-исторического языкознания»
(рук. Л. Г. Герценберг, Н. Н. Казанский)
и
Программы фундаментальных исследований Президиума РАН
«Адаптация народов и культур к изменениям природной среды,
социальным и техногенным трансформациям»
ISBN 978-598187-244-0
© Коллектив авторов, 2008
© ИЛИ РАН, 2008
9 7 8 5 9 8 1 8 7 2 4 4 0



А. С. Авдохин
3



А. С. Авдохин
Роман Сладкопевец: в поисках литературной перспективы

Статус кондаков Романа Сладкопевца, ранневизантийского
гимнографа VI века, обладает двойственностью схожего харак-
тера как в византийской традиции, так и в исследовательской
литературе. С одной стороны, Роман является святым Право-
славной церкви, а его писания считаются вершиной церковной
поэзии; в традиции изучения гимнографа, начиная с его первого
европейского издателя кардинала Питры, этот автор признается
если не «melodorum princeps» (Pitra 1876, XXVI), то, в любом
случае, центральной фигурой византийского литературы. С
другой стороны, кондаки Романа Сладкопевца были полностью
вытеснены из церковного использования; в исследовательской
литературе он остается автором, для которого не ясен, по сути,
ни жанр, ни литературная традиция, ни источники.
Траектория осмысления историко-литературной перспекти-
вы кондаков Романа Сладкопевца с конца XIX и в XX веке, в
кратком представлении, такова. Кардинал Питра был полон эн-
тузиазма и восхищения поэзией Романа (Pitra 1876); не задава-
ясь специально вопросом о его литературном контексте и источ-
никах, он имплицировал богодухновенность кондаков. Немец-
кая филологическая критика рубежа веков впервые обратилась к
проблеме предшественников Романа, указав на других авторов
кондаков той эпохи и на его тесную связь с раннехристианской
гомилетикой (Krumbacher 1898), (Maas 1910). Открытие ряда
текстовых источников произведений Романа привело исследо-
вателей к мысли о его второразрядности как поэта и эпигонстве
(Maas 1910: 302). Так или иначе, ближайший литературный кон-
текст, в котором рассматривался Роман, был контекстом греко-
язычным, хотя указывалась (но не конкретизировалась на текс-
товом материале) общая жанровая близость сирийской стихо-
творной гомилии – мемра и мадраше. Первый этап изучения
Романа определенно помещал его в грекоязычную раннехрис-
тианскую гомилетическую традиции, хотя и отмечались сирий-
ские жанровые прототипы.
Следующей ступенью стала единственная по сей день посвя-
щенная гимнографу крупная монография Гродидье де Матона.
Рассмотрев жанровые особенности кондака, он также нашел, что

4 Роман Сладкопевец: в поисках литературной перспективы

ближайшей параллелью является сирийская мемра (de Maton
1977: 189), но в плане изучения источников категорично выска-
зался об отсутствии свидетельств использования Романом си-
рийской литературы1 (de Maton 1977: 574), в то время как им
были обнаружены дальнейшие текстовые источники кондаков в
раннехристианской гомилии. Наметился некий дуализм сирий-
ского происхождения формы и грекоязычной содержательной
ориентированности произведений Романа.
Практически параллельно шла работа по исследованию
сирийского субстрата кондаков Романа Сладкопевца (Carpenter
1932), (Dalmais 1972), (Halleux 1978), (van Rompay 1993), (Brock
1999). Были обнаружены текстуальные заимствования и общ-
ность мотивов его кондаков как с Ефремом Сирином (Petersen
1983), (Petersen 1985), так и с современником Романа Иаковом
Серугским (Papoutsakis 2007). «Syrianité» (Halleux 1978) Романа
приобретала все более зримые черты, многое объяснив в его
«невписываемости» в греческую литературную традицию;
общеметодологический дуализм его историко-литературной
перспективы остается.
Как представляется, есть возможность в некоторых случаях
указать на третий путь интерпретации литературной перспек-
тивы и традиции, к которой принадлежал Роман Сладкопевец.
Особое значение гомилий малоазийских авторов (Василий
Селевкийский, (псевдо)-Астерий Софист) для Романа, обнару-
женные нами новые случаи использования им произведений
этих авторов2, а также определенная изолированность этой
гомилетической традиции от гомилетики центральных регионов
империи3 позволяет говорить об особой малоазийской гомиле-
тической субтрадиции, во многих случаях позволяющей объяс-
нить необычные смысловые элементы в кондаках Романа.

1 Речь шла, главным образом, о гимнах Ефрема Сирина.
2 Например, кондак «На Илию» (Romanos I: 252) и одноименная гоми-
лия Василия Селевкийского (PG 85, 149); то же в случае кондака Рома-
на (Romanos I: 270) и гомилии Василия «На Иосифа» (PG 58, 121).
Равным образом ср. соответствия кондака «На исцеление прокажен-
ного» (Romanos III: 358) и второй гомилии Астерия Софиста на второй
псалом (PG 28, 1043)
3 Они сохраняют, вместе с кондаками Романа, некоторые архаичные и
высоко специфичные мотивы, которые неизвестны остальному гоми-
летическому корпусу.

А. С. Авдохин
5

Вероятно, эта субтрадиция возникла на стыке эллинизирован-
ного и сирийского культурных миров; эта историко-литератур-
ная перспектива дает новую точку зрения для понимания
происхождения кондаков Романа Сладкопевца.
ИЗДАНИЯ ТЕКСТОВ:
Migne J.-P. Patrologiae cursus completus. Series Graeca. Paris, 1861 sq.
Romanos le Mélode, Hymnes, Introduction, texte critique, traduction et
notes par José Grosdidier de Matons, I, SC (Sources chretiennes), 99,
1964; II, III, SC 110, 114, 1965; IV, SC 124, 1967
БИБЛИОГРАФИЯ
Brock S. From Ephrem to Romanos: Interactions between Syriac and Greek
in Late Antiquity. (Variorum CSS 664, 1999).
Carpenter M. The Paper the Romanos Swalowed // Speculum, 1932. P. 3–
22
Dalmais O. P. Imagerie syrienne et symbolisme héllenique dans le hymnes
bibliques de Romanos le Mélode // Studia Patristica, 1972. T. 11/2. P.
22–26.
Grosdidier de Matons J. Romanos le Mélode et les origines de la poésie
religieuse à Byzance. Paris, 1977.
Halleux A. de. Hellénisme et syrianité de Romanos le Mélode // Revue
d'histoire ecclésiastique, 1978. T. 73. P. 632–641.
Krumbacher K. Romanos und Kyriakos // Sitzungberichte der philos.-
philol. und histor. Klasse der K. Bayer. Akademie der Wissenschaften
zu München, 1898. Bd. II.
Maas P. Das Kondakion // Byzantinische Zeitschrift, 1910. Bd. 19.
Papoutsakis M. The Making of a Syriac Fable: from Ephrem to Romanos //
Le Muséon, 2007. P. 29–75.
Pitra J. B. Analecta Sacra spicilegio solesmensi parata. Vol. I. Parisii, 1876.
Petersen W. L. Romanos and the Diatessaron: Readings and Method // New
Testament Studies, 1983. T. 29. P. 484–507.
Petersen W. L. The Diatessaron and Ephrem Syrus as sources of Romanos
the Melodist // CSCO 475, 1985.
Van Rompay L. Romanos le Mélode: un poète syrien à Constantinople //
Early Christian Poetry. A Collection of Essays, J. den Boeft and
A. Hilhorst (eds.), Supplements to Vigiliae Christianae 22; Leiden:
E. J. Brill, 1993. Vol. 1. Р. 283–296.


6
Палимпсест в античности



Е. В. Антонец
Палимпсест в античности: к интерпретации Catull. 22, 1–8

В настоящее время термином «палимпсест» в палеографии
обозначают рукопись на пергамене, с которого первый текст
удалён (путём соскабливания или смывания), а на его место
нанесён новый1.
Современное представление о палимпсесте обусловило ана-
логичное понимание слова palimpsestum (palivmyhston) в антич-
ной литературе и отнесение его к пергамену. С пергаменом
связывал античный палимпсест Т. Бирт, это же понимание от-
ражают словари Гёльцера, Льюиса и Шорта, Георгеса, предлагая
для слова «палимпсест» значение «пергамен, с которого соскоб-
лен старый текст и написан новый»2. Словарь Гаффио-Флобера
исходной формой называет форму palimpsestus (-os) m, f и даёт
значение «папирус или пергамен, с которого соскоблен или
смыт старый текст и написан новый». Оксфордский словарь,
принимая в качестве основной форму среднего рода (palimp-
sestum, i n), ещё более осторожно переводит его как «палимп-
сест». Употребление и значение слова «палимпсест» в античной
литературе подробно рассмотрено К. Робертсом, который убе-
дительно опроверг закрепившиеся заблуждения, первое из
которых состоит в том, что античное понятие «палимпсест»
нередко относят к пергамену3.
Следует учитывать, что это слово греческого происхожде-
ния, оно возникло в древнегреческой культурной среде, где
главным и почти единственным, в особенности для производ-
ства книг, писчим материалом был папирус, а не пергамен.
Слово «палимпсест» очень редкое и встречается всего два раза в
греческой литературе и два раза в латинской. Контексты его

1 Этим же термином обозначается и текст на микенских табличках,
когда поверх одной записи, предварительно стертой, делается другая.
– Прим. ред.
2 Словарь Гёльцера в качестве начальной даёт форму palimpsestos, i m,
f; словарь Льюиса и Шорта – palimpsestus, i m; словарь Георгеса –
palimpsestos, i m.
3 C. H. Roberts, T. C. Skeat. The Birth of the Codex. L., 1983. P. 16–18.

Е. В. Антонец
7

употребления в античной литературе достаточно определённо
демонстрируют его значение.
Первый случай употребления слова «палимпсест» принад-
лежит Плутарху, который пишет, что Платон сравнивал Диони-
сия Сиракузского с biblivon palivmyhston, так как следы тирана
проглядывали сквозь лоск утонченности, подобно тому, как сле-
ды старого текста остаются на папирусном свитке4. В данном
месте palivmyhsto" является прилагательным, определяющим
слово biblivon, которым в греческом языке обозначалась исклю-
чительно папирусная книга-свиток (для пергаменных свитков
греки использовали слово difqevrai), поэтому biblivon
palivmyhston может иметь единственное значение «папирусный
свиток с уничтоженным текстом»5. Во втором пассаже у Плу-
тарха употреблено субстантивированное прилагательное во
множественном числе: w{sper palivmyhsta diamoluvnonte"; здесь
отношение слова к папирусу менее очевидно6.
В латинской литературе слово palimpsestum встречается у
Цицерона и Катулла и оба раза выступает в качестве субстанти-
вированного прилагательного в форме среднего рода, воспро-
изводя греческое palivmyhston.
Контекст Цицерона следующий: nam quod in palimpsesto,
laudo equidem parsimoniam, sed miror quid in illa chartula fuerit
quod delere malueris ... non enim puto te meas epistulas delere ut
reponas tuas. an hoc significas, nihil fieri, frigere te, ne chartam
quidem tibi suppeditare? (Cic. fam. VII 18, 2) – «что до того, что
на палимпсесте, то хвалю бережливость, но удивляюсь, что на
том кусочке папируса (chartula) было такого, что ты предпочел
уничтожить ... ведь я не думаю, что ты уничтожил моё письмо,
чтобы вместо него написать своё. Или это значит, что ничего не
происходит, ты коснеешь в бездеятельности, и даже папируса
(charta) у тебя нет?». Таким образом, одну и ту же вещь, а имен-
но, письмо, которое он получил, Цицерон сначала называет сло-
вом palimpsestum, а затем словами chartula и charta. Cуществи-
тельным charta и образованным от него уменьшительным
chartula в римской литературе обозначали исключительно папи-
рус или папирусный свиток (в последнем значении обычно упо-

4 Plut. mor. 779 с.
5 Ср. соответствующую статью в словаре Лидделла-Скотта, где для
прилагательного даётся перевод «соскобленный».
6 Plut. mor. 504 d.

8
Палимпсест в античности

треблялось множественное число), а для обозначения пергамена
использовали слово membrana. Поэтому очевидно, что понятие
палимпсеста у Цицерона связано с папирусом, а не с перга-
меном.
Словоупотребление Цицерона отчасти проясняет значение
слова «палимпсест» в последнем, самом известном, контексте
его употребления, а именно в начале XXII стихотворения
Катулла: Suffenus iste, Vare, quem probe nosti,
homo est uenustus et dicax et urbanus,
idemque longe plurimos facit uersus.
puto esse ego illi milia aut decem aut plura
perscripta, nec sic ut fit in palimpsesto
relata: chartae regiae nouae libri,
noui umbilici, lora rubra, membranae,
derecta plumbo et pumice omnia aequata (Catull. 22, 1–8).
Суффен, упоминавшийся как плохой поэт в XIV стихотворе-
нии, высмеивается здесь за его чрезмерную многословность и
вопиющее тщеславие, проявляющееся в том, что свои неумелые
творения он записывает на роскошных и дорогих свитках.
Начало стихотворения (1–4) не вызывает затруднений;
понятно также значение слова membranae, под которым в дан-
ном случае подразумеваются пергаменные футляры, в которых
хранили свитки, чтобы предохранить их от загрязнений и
повреждений. Noui umbilici обозначают стержни, на которые
наматывали свиток. Множественное число (libri, umbilici, lora,
membranae) объясняется тем, что многочисленные стихи
Суффена занимали не один свиток, а много: действительно, для
десяти тысяч строк необходимы были три стандартных свитка.
Для сочетания lora rubra в литературе предлагались два тол-
кования. Согласно одному из них, под lora rubra следует пони-
мать завязки (ремешки), которыми обвязывался пергаменный
футляр свитка. Более убедительным, однако, представляется
второе, в соответствии с которым lorum выступает синонимом
слову index, обозначавшему ярлычок с названием автора и про-
изведения, который прикрепляли к свитку. Главным аргументом
в пользу такого понимания является сопоставление рассматри-
ваемого контекста Катулла со следующими строками Марциала:
pictis luxurieris umbilicis
et te purpura delicata uelet
et cocco rubeat superbus index (Mart. III 2, 9–11)

Е. В. Антонец
9

«пусть ты роскошествуешь раскрашенными стержнями и
пусть тебя покрывает изысканный пурпур и пусть гордый
ярлычок краснеет алым цветом», где purpura соответствует
membranae у Катулла, а index – слову lorum.
Основная проблема анализируемого пассажа Катулла сопря-
жена с фразой nec sic ut fit in palimpsesto / relata: chartae regiae
nouae libri7. Под ut fit Катулл, по-видимому, подразумевает
общепринятый обычай читать свои новые сочинения в кругу
близких друзей до того, как представить их в опубликованном
виде на суд широкой публике. Обычно автор декламировал свои
стихи по черновикам (in palimpsesto), и только потом, внеся
последнюю правку, отдавал их профессиональным писцам для
переписывания, что соответствовало современному изданию
произведения. Суффен же для черновика использует не
palimpsestum, а chartae regiae nouae libri – «книги из нового
царского папируса», то есть первые пробы пишет сразу в книги,
причем из папируса высшего качества. Таким образом, слово
palimpsestum противопоставлено сочетанию nouae chartae libri
«книги из нового папируса», то есть из чистого папируса, не
использовавшегося ранее. Оппозиция «палимпсест» – новый
(чистый) папирус, по всей вероятности, позволяет считать, что и
у Катулла палимпсест связан с папирусом.
Таким образом, перевод всего пассажа принимает
следующий вид: «Твой Суффен, о Вар, которого ты хорошо
знаешь, – человек и обаятельный, и речистый, и воспитанный, и
он же пишет больше всех стихов. Я полагаю, что у него
написано десять тысяч или более (строк) и записаны они не так,
как принято, на уже использовавшемся ранее папирусе: (у него)
книги из нового царского папируса, новые стержни, красные
ярлычки, пергаменные футляры, всё разлиновано свинцом и
выровнено пемзой».
Второй аспект представления о палимпсесте касается
процесса уничтожения ненужного текста. Удаление текста с
такого деликатного материала, как папирус, не могло произ-

7 Большинство издателей приводит чтение noui libri; Дуглас Томсон
принимает nouae libri (Catullus. Edited with a Textual and Interpretative
Commentary by D. F. S. Thomson. Toronto; Buffalo; London, 1997
(Reprinted with corrections: 1998, 2003).

10
Палимпсест в античности

водиться посредством соскабливания8. Даже применительно к
позднеантичным и средневековым пергаменным рукописям не
всегда использовали соскабливание; широко распространены
были более щадящие методы устранения текста (например,
посредством обработки специальными составами или раствора-
ми). В древности текст с папируса смывали губкой или тканью;
сохранился рецепт пасты, которая предназначалась для отбе-
ливания жемчужин, но могла применяться и для удаления тек-
ста с папируса: au{th de; kai; cavrta" gegrammevnou" pavlin ya/', w{ste
dokei'n mhdevpote gegravfqai ktl... eja;n de; eij" cavrthn, movna ta;
gravmmata cri'e «этот рецепт может быть также использован для
смывания папирусных свитков»9.
Как греческие, так и латинские контексты употребления
слова «палимпсест» показывают, что в античности оно подразу-
мевало папирус, а не пергамен, а процесс удаления текста
заключался в его смывании, а не соскабливании. Главным ис-
точником возможной путаницы является современное слово-
употребление, в котором слово «палимпсест» (искусственный
латинский эквивалент которому – liber rescriptus) употребляется
по отношению к пергаменным рукописям. Именно поэтому это
слово нередко вопреки античной традиции ассоциируется с
пергаменом.


8 Словарь Лиддела-Скотта в качестве значений глагола yavw, от
которого происходит слово palivmyhston, приводит следующие: «те-
реть, вытирать, стирать; полировать, шлифовать; разлаживать» и непе-
реходное значение «распадаться, разрушаться, гибнуть, исчезать, про-
падать». Таким образом, в глаголе отсутствует идея соскабливания.
9 Papyrus Holmiensis (ed. O. Lagercrantz, 1913) g, ll. 18–29.

Д. Е. Афиногенов
11



Д. Е. Афиногенов

Об одном латинизме в византийских хрониках

Рассказывая о свержении императора Вардана Филиппика в
субботу Пятидесятницы 3 июня 713 г., хронист Феофан Испо-
ведник пишет, что заговорщики застали государя врасплох,
когда он лег поспать (™n d tù meshmbr…zein aÙtÕn) после
завтрака с именитыми горожанами1. Патриарх Никифор в своем
«Бревиарии» дает расшифровку слова meshmbr…zein, которое он,
по-видимому, счел не вполне классическим: e„j Ûpnon kat¦ tÕn
meshmbrinÕn kairÕn ™tr£peto2. Поскольку, как давно установ-
лено, оба историка для описания этих событий пользовались од-
ним и тем же ныне утраченным источником, ни у кого не могло
появиться сомнений в том, что в нем говорилось именно о пос-
леполуденном сне, обозначаемом не слишком частым для
византийского лексикона словом meshmbr…zein. Однако за пос-
леднее время мною была проведена определенная работа по
отождествлению несохранившихся источников Феофана и
Никифора, результаты которой неожиданно заставили взглянуть
на упомянутое сообщение в новом свете. Более того, весьма
возможно, что оно окажется одним из ключевых при установ-
лении взаимоотношений между различными текстами, как
сохранившимися, так и утерянными, повествовавшими о визан-
тийской истории т. н. «темных веков» – VII и VIII столетий от
Рождества Христова.
Напомним вкратце суть проблемы. Исходной точкой здесь
является достаточно, на мой взгляд, обоснованный тезис о том,
что писавший в 846–847 г. хронист Георгий Монах имел
независимый доступ к тому самому сочинению, которое
послужило и Феофану (ум. 817), и Никифору («Бревиарий»
которого, скорее всего, создан до 787 г.) основным источником
для описания византийской истории 717–775 г. (717–769 г. у

1 Theophanis Chronographia / ed. C. de Boor. Lipsiae, 1883. P. 383, 5–17.
2 Nicephori Breviarium / ed. C. de Boor // Nicephori Opuscula Historica.
Lipsiae, 1880. P. 49, 3–4.

12
Об одном латинизме в византийских хрониках

Никифора)3. Это сочинение я условно обозначил *Historia
Leonis. Дальнейший анализ позволил установить, что для
периода 685–718 г. (с пересечением с *Historia Leonis) Феофан и
Никифор использовали, по-видимому, также один основной
источник, условно называемый *Scriptor anni 717 (тоже не
дошедший до нашего времени)4. Возникает логический вопрос:
мог ли Георгий Монах и к этому тексту обращаться напрямую,
минуя посредничество Феофана? Ответ чрезвычайно важен в
силу правила, формулируемого по-немецки как «einmal ist
keinmal, zweimal ist immer». Если Георгий пользовался не
одним, а по меньшей мере двумя источниками своих предшест-
венников независимо от них, это означает, что в его распо-
ряжении находилось некое собрание текстов, включавшее как
минимум *Historia Leonis, *Scriptor anni 717 и «Хронографию»
Феофана, а как максимум – и существенное число других
сочинений, как сохранившихся, так и утраченных. В таком слу-
чае уже выдвинутая мною гипотеза о природе этого собрания5
получит дополнительное подтверждение.
Вернемся теперь к рассказу о свержении Филиппика и срав-
ним тексты Феофана Исповедника и Георгия Монаха.

Theophanes Confessor, p. 383, 5–17 Georgius Monachus, p.
dietoàj d crÒnou tÁj basile…aj Met¦ d 'IoustinianÕn
Filippikoà ™n toÚtoij paradra-
™bas…leuse Filippi-
mÒntoj, kaˆ toà geneql…ou ƒppi-
kÕj Ð kaˆ Bard£nhj
koà ™piteloumšnou, Pras…nwn œth b. kaˆ e„selqÒntej
nikhs£ntwn, œdoxe tù basile‹ tù ¢pÕ tÁj Qr®khj ™p…-
sabb£tJ tÁj penthkostÁj kabal-
boulo… tinej ™x ™pi-
l£rion met¦ docÁj kaˆ Ñrg£nwn tropÁj Qeodèrou kaˆ

3 Afinogenov D. A Lost 8th Century Pamphlet against Leo III and
Constantine V? // Eranos, 100, 2002. P. 1–17. Под «хроникой Георгия
Амартола» здесь и далее имеется в виду первая редакция его
сочинения, сохранившаяся по-гречески в рукописи Coislinianus 305 и
по-славянски в т. н. «Летовнике».
4 См. Afinogenov D. The source of Theophanes' Chronography and
Nikephoros' Breviarium for the years 685–717 // Христианский Восток, 4,
2005. C. 3–14.
5 Did the Patriarchal Archive End up in the Monastery of Studios? 9th
century vicissitudes of some important document collections // Monastères,
images, pouvoirs et société à Byzance / éd. M. Kaplan (Byzantina
Sorbonensia, 23). P., 2006. P. 125–133.

Д. Е. Афиногенов
13

e„selqe‹n kaˆ loÚsasqai e„j tÕ Gewrg…ou tîn patri-
dhmÒsion loutrÕn toà Zeux…ppou k…wn ™ktufloàsin
kaˆ met¦ politîn ¢rcaiogenîn aÙtÕn ™n tù palat…J
¢ristÁsai. ™n d tù meshmbr…zein merend…zonta.
aÙtÕn ™x£pina di¦ tÁj CrusÁj

pÒrthj e„sÁlqe `Roàfoj, Ð prwto-

str£twr toà 'Oyik…ou, ØpÕ
boul¾n Gewrg…ou, patrik…ou kaˆ
kÒmhtoj toà 'Oyik…ou, tÕ ™p…klhn
Bour£fou, kaˆ Qeodèrou patri-
k…ou toà Muak…ou, met¦ tîn
tax£twn, ïn ecen ™n tÍ Qr®kV
toà aÙtoà qšmatoj, kaˆ e„sdra-
mën e„j tÕ pal£tion eáre tÕn
FilippikÕn meshmbr…zonta, kaˆ
¡rp£saj aÙtÕn ¢n»negken e„j tÕ
Ñrnatèrion tîn Pras…nwn k¢ke‹
aÙtÕn ™tÚflwsen, mhdenÕj
diegnwkÒtoj.

Краткое резюме Георгия полностью соответствует более
подробному изложению Феофана, но содержит одно отличие:
вместо meshmbr…zonta у него стоит merend…zonta. Это слово в
византийской литературе (во всяком случае, той, что отражена в
Thesaurus Linguae Graecae и словарях) представлено лишь в
различных версиях хроники Георгия Монаха и в короткой
выдержке из нее же у Константина Багрянородного в Excerpta de
insidiis6. Откуда же хронист взял столь нестандартную форму?
Искажение текста Феофана в данном случае весьма мало-
вероятно, потому что обычно менее понятное слово заменяется
на более понятное (на чем и основан принцип lectio difficilior
praestat). Таким образом, если в общем источнике Феофана и
Никифора находилось именно слово merend…zein, значение
которого, видимо, было им неясно, оба историка могли заменить
его по созвучию на meshmbr…zein, поскольку последнее дает
вполне удовлетворительный смысл. Напротив, довольно сложно
себе представить, чтобы Георгий проделал обратную операцию.
Ведь чем конкретно занимался император Вардан Филиппик,
когда на него напали злоумышленники, вряд ли представляло
для хрониста какой бы то ни было специальный интерес.

6 De insidiis / ed. C. de Boor // Excerpta historica iussu imperatoris
Constantini Porphyrogeniti confecta. V. 3. B., 1905. P. 187, 19

14
Об одном латинизме в византийских хрониках

Происхождение лексемы merend…zein не вызывает никаких
трудностей. На поздней латыни merenda f (от merere) означает
«перекус», «полдник». Отсюда итальянское, испанское и порту-
гальское merenda с тем же значением. Нет ничего неправдопо-
добного в том, что заговорщики застали Вардана за полдником,
поскольку дело так или иначе происходило во второй половине
дня. Стало быть, данное чтение является lectio difficilior лишь с
точки зрения византийцев более позднего времени, но никак не
с позиции современной науки, а это позволяет практически
исключить возможность случайного искажения и с большим
основанием предполагать, что Георгий Монах точно скопировал
свой первоисточник. Однако им вряд ли могло быть что-то иное
кроме текста, использовавшегося Феофаном и Никифором.
Особенно очевидным это становится, если обратить внимание
на одну из специфических черт этого утраченного источника.
Как я уже указывал, многие пассажи в «Хронографии» Феофана
(который, в отличие от Никифора, почти не подвергал
компилируемые им тексты стилистической редакции) после
6177 г. от сотворения мира изобилуют словами, относящимися к
своего рода профессиональному военному «жаргону», который
в Византии содержал множество латинских или греко-латинских
лексем7. Соответственно, merend…zw и является такой лексемой,
образованной от латинского корня с помощью греческого
глагольного суффикса. В качестве параллелей можно привести
такие среднегреческие образования как praideÚw или
¢plhkeÚw, прочно вошедшие в языковой обиход.
Итак, внимательное рассмотрение одного латинизма в
хронике IX в. показывает, что он мог попасть туда лишь
непосредственно из утраченного источника начала VIII в. Это
может служить еще одним аргументом в пользу существования
некоего комплекса документов («досье»), доступ к которому
имели не только патриарх Никифор и Феофан Исповедник, но и
Георгий Монах, традиционно считавшийся не более чем
компилятором Феофана.

7 D. Afinogenov. The source of Theophanes' Chronography, p. 13.

Zoia A. Barzakh
15



Zoia A. Barzakh
Lai?ou g j ojlwlovto"
(A critical note on Soph. OT 906)

Line 906 of Sophoclean Oedipus Tyrannus – one of the last lines
of the famous second stasimon – presents several textual and
interpretative problems. While the evident metrical problem has led
to various conjectures, the sense always seemed to be clear, and the
interpretative difficulties have never been fully recognized.
The Oxford Classical text runs as follows (OT 906–907):

Fqivnonta gavr (– ∪ – x) Lai?ou
qevsfat j ejxairou'sin h{dh
------------------------------------------------
Lai?ou Lrp Lai?ou palaia; a palaia; Lai?ou pa pavlai Lai?ou p

None of the MSS. variants satisfies the meter of the strophe (v.
893–4 Tiv" e[ti pot j ejn toi'sd' j ajnh;r qumw/' bevlh / e[rxetai yuca'"
ajmuvnein). Several scholars attempted to emend the verse. The most
popular among the proposals (puqovcrhsta Schneidewin, toi
pavlai ta; J. Martin, toi palaia; Hermann) appears to be that of
Arndt and Linwood, namely palaivfata, which has recently been
printed in Dawe’s Teubner text.
But neither this, nor any other proposed conjecture can solve the
interpretative problem posed by the verse. This verse standing as it
is, the Chorus seems to blame Jocasta for disbelieving the oracle
given to Laius (v. 711–722). But it is unlikely that they blame their
queen for stating an “obvious” fact – the fact which seems, to be
sure, no less evident for them either. For they have no reasons at all
to doubt that the child of Laius and Jocasta died being three days old
and so can by no means be the killer of his father1. Neither Chorus,
nor Jocasta and Oedipus himself possess at this time any knowledge
that contradicts this statement.

1 In fact, Kamerbeek (180 ad loc.) believes Chorus to pray “that the result
of the search of Laius’ murderer must vindicate the truth of Apollo’s oracle”
– i. e. the fact Laius was killed by his dead son!

16
Lai?ou g j ojlwlovto"

What Chorus (together with the spectators and Sophocles
himself) can really blame Jocasta for is the false induction made
from this “fact” in v. 709 and v. 724, namely, that we must not
believe in oracles and prophecies at all. This leads to – or rather,
seems to be a consequence of – the famous eijkh' kravtiston zh'n (v.
979), the common principle of the “random life” advocated by
Jocasta and firmly rejected by Oedipus throughout the play (v. 984–
986 et passim). It is this denial of the oracles in general, and,
moreover, of the possibility of divine guidance and logic in human
life that leads Chorus to the profoundly pessimistic conclusion of the
stasimon (v. 910): e[rrei de; ta; qei'a.
So, the object of ejxairou'sin in v. 907 must be not the particular
oracle given to Laius, but the oracles, qevsfata, in general. This can
be confirmed by the fact that genetivus with qevsfata
(qespivsmata, manteuvmata, etc.) never refers to the person who
receives the oracle, but only to the deity or prophet who gives it (e. g.
with qevsfata: Eur. Suppl. 320, IA 1263, Or. 276; with qespivsmata:
Eur. Suppl. 141, Hel. 328, Phoen. 971; with manteuvmata: Soph. OT.
946, 952, Eur. Ion 334, 408, 421, IT 720, Suppl. 17)2.
So Lai?ou cannot be a possessive genitive and must be the part of
some other construction. The problem remains with the unmetrical
palaiav. I will try to show that it can be eliminated as an intrusive
gloss3. This possibility is hinted already by the fact that palaiav in
some of MSS appears before, and in some – after Lai?ou.
Fortunately the very gloss, in which palaiav appeared before being
taken into the text, has survived in the Scholia Vetera to the
manuscript L. Here we read: Fqivnonta: palaiav. It is suggestive
that in the same manuscript L we find the word palaiav in the
margin – and from the margin it could easily be taken into the text4.
But what word did palaiav substitute? What must have been the
function of Lai?ou if it was not a possessive genitive? An obvious

2 These or similar reasons seem to have led Nauck to his conjecture
Loxivou (instead of Lai?ou) in v. 906.
3 For intrusive glosses in the text of Sophocles see: A. C. Pearson. Some
glosses in the text of Sophocles // CQ 13 (1963) 118-126. For this method
applied to the Aeschylean textual criticism see: G. Thomson. The intrusive
gloss // CQ 17 (1967) 232-243.
4 That this scholion could be a possible source for palaiav in the text was
noticed by Kamerbeek (181 ad loc.), alongside with his approval of the
conjectures of Arndt and Dain.

Zoia A. Barzakh
17

solution is to take Lai?ou as a part of absolute genitive construction. I
dare to propose my own conjecture, which seems to me to give both
the correct meter and the required meaning. My suggestion is:

Fqivnonta gavr Lai?ou g j ojlwlovto"
qevsfat j ejxairou'sin h{dh.

That is: “Because of (the manner of) the Laius’ death, the
perishing oracles are not taken by some people into account any
more”. This line contains both the typical Sophoclean word-play and
an elegant chiasm; moreover, the very expression Lai?ou g j
ojlwlovto" appears earlier in the tragedy (v. 126), and later we can see
the similar idea with the same kind of word-play (v. 971–972:
Polybus is dead and has buried all the oracles with him).
But what is much more important is that now the text has the
meaning that makes sense: while Laius died as he died (i. e. at the
hands of unknown robbers, not of his son), there are some people
who think that oracles in general are not worth being taken into
account. We needn’t blame Jocasta for believing the “evidence”;
what was really mistaken is her conclusion that we must not take
seriously oracles at all. For oracles are one of the things we must not
take into account in order to be able to live “at random” – the very
thing that Oedipus in the next scene refuses to accept even at the face
of the “evident” failure of the particular oracle (v. 984–986).

18
Почему Протесилай? Героика Флавия Филострата...


А. В. Белоусов
Почему Протесилай?
Героика Флавия Филострата и воскресший герой

Протесилай является невидимым участником диалога Фла-
вия Филострата «О героях». Место действия диалога – святи-
лище Протесилая в Элеунте недалеко от Херсонесса Фракий-
ского римского времени. Главные участники – элейский Вино-
градарь и заезжий Финикиец, беседующие о героях Троянской
войны, их славных деяниях в прошлом и настоящем, об их
посмертном бытии и о воздаваемых им ныне культах. Прежде
всего, этот диалог1 – история обращения Финикийца к героичес-
ким эллинским культам2. Виноградарь – вдохновенный служи-

1 Из новейшей литературы о Героике Филострата см. в частности:
комментированные издания и переводы: Mestre F. Heroico; Gimnastico;
Descriptiones de cuadros; Filostrato. Descripciones; Calistrato. Biblioteca
clasica Gredos 217. Madrid: Gredo, 1996; Rossi V. Filostrato: Eroico.
Venice: Marsilio, 1997; Beschorner A. Helden und Heroen, Homer und
Caracalla: Übersetzung, Kommentar und Interpretationen zum Heroikos
des Flavios Philostratos. Bari: Levante, 1999; Philostratus: Heroikos,
J. K. B. Maclean and E. B. Aitken, trans. SBL 1. Atlanta: Society of
Biblical Literature, 2001 и Flavius Philostratus: On Heroes, J. K. B.
Maclean and E. B. Aitken, trans. SBL 3. Atlanta: Society of Biblical
Literature, 2003. См. также сборник статей: Philostratus's Heroikos:
religion and cultural identity in the third century C. E., edited by J. K. B.
Maclean and E. B. Aitken. Atlanta: Society of Biblical Literature, 2005.
Недавно вышедшее сочинение: Grossardt P. Einführung, Übersetzung
und Kommentar zum Heroikos von Flavius Philostrat. (Schweizerische
Beiträge zur Altertumswissenschaft, Band 33). Basel, 2006.
2 О языческих обращениях см.: Nock A. D. Conversion: The Old and the
New in Religion from Alexander the Great to Augustine of Hippo. Oxford:
Clarendon, 1933. Reprint. Lanham, Md.: University Press of America,
1988. Отметим также и еще одно обращение, а именно обращение
самого Виноградаря. На вопрос финикийца: «По речи твоей судя,
виноградарь, ты, конечно, образованный? Ибо не кажешься ты мне
необразованным», Виноградарь отвечает: «Я провел в городе началь-
ную пору своей жизни, чужеземец, пользуясь услугами учителей и
занимаясь философией. Затем дела мои пошли плохо, ведь землей моей
тогда занимались рабы, а нам же они ничего не поставляли, из-за чего
приходилось занимать деньги под залог поля в качестве гарантии и


А. В. Белоусов
19

тель Протесилая, просвещенный героем знаток правды о Троян-
ской войне, образ которого вполне можно понимать как еще
одно отражение образа идеального «софиста» подобно образу
Аполлония Тианского в «Жизнеописании» или Паламеда в той
же Героике. Фигуру второго участника диалога, Финикийца,
естественно понимать как образ просвещаемого «второй софис-
тикой» невежественного варвара3. Что же касается самого
Протесилая, то ответа на вопрос: Почему именно Протесилай –
главный авторитет в диалоге Филострата «О героях»? до сих
пор нет4. Прежде чем предложить свой ответ на этот вопрос
напомню вкратце содержание мифа о Протесилае5.

голодать. Придя сюда я посетовал Протесилаю, а тот, справедливо
гневаясь на меня за то, что я, оставив его, жил в городе, смолчал.
Когда же я настойчиво продолжил жаловаться на то, что он обо
мне не заботится, тот сказал: «Смени одежду!». В тот день я
услышал это втуне, а позже, помучившись с этим, я понял, что он
велит мне переменить образ жизни. И после сего переоделся я в
кожаные одежды и взял мотыгу, и с тех пор я даже не знаю дороги
ведущей в город, и на земле у меня пышно произрастает все, а если
заболеет овца или пчелиный рой, или дерево, я пользуюсь врачевством
Протесилая. Жительствуя тут вместе с ним и находясь при его
земле, я становлюсь все мудрее, ибо здесь изобилие его мудрости»
(Her. 4.6).
3 См.: Aitken E. B. Why a Phoenician? A Proposal for the Historical
Location // Philostratus's Heroikos: religion and cultural identity in the
third century C. E., edited by J. K. B. Maclean and E. B. Aitken. Atlanta:
Society of Biblical Literature, 2005. P. 267–284.
4 См.: Mantero T. Ricerche sull’ Heroikos di Filostrato. University of
Genoa: Istituto di Filologia Classica e Medioevale, 1966. P. 100–119.
Андреас Бешорнер и Валерия Росси даже не ставят этого вопроса
(Beschorner A. Helden und Heroen... и Rossi V. Filostrato...). Петер
Гроссардт, автор последнего по времени фундаментального иссле-
дования диалога, ответа на этот вопрос не дает (Grossardt P.
Einführung...).
5 Türk G. Protesilaos // W. H. Röscher (Hrg.). Ausführliches Lexikon der
griechischen und römischen Mythologie. III 2, Leipzig, 1902 1909. Sp.
3155–3171; Preller L. Griechische Mythologie. 2 Bd: Die Heroen, erneuert
von Carl Robert. Berlin, 1920–1926. S. 60–64 und 1119; Radke G.
Protesilaos // RE XXIII, l. Stuttgart, 1957. Sp. 932–939; Gantz T. Early
Greek myth: a guide to literary and artistic sources. Baltimore; London,
1993. P. 592sqq.; Canciani F. Protesilaos // LIMC. VII, l. München; Zürich,
1994. P. 554–560; Scherf J. Protesilaos // Neuer Pauly. 10. Stuttgart;


20
Почему Протесилай? Героика Флавия Филострата...

Протесилай был сыном Ификла сына Филака6 и Астиохи7.
Существовал оракул о том, что первый из ахейцев, ступивший
на троянский берег, погибнет. Этим «первым» и был Проте-
силай, о смерти которого мы впервые читаем в Илиаде8. Его
убийцей традиция называет Гектора9, Энея, Эвфорба и Ахата10.
По смерти своей Протесилай оставил, по Гомеру, δόμος
ἡμιτελής (II, 701) и ἀμφιδρυφὴς ἄλοχος (II, 700), котроую
звали, согласно «Киприям», Полидорой дочерью Мелеагра11, а
согласно более поздней литературе – Лаодамией дочерью Акас-
та12. В классическую эпоху, благодаря, в первую очередь, Эври-
пиду13, становится популярной история о том, как Лаодамия

Weimar, 2001. S. 460; Radermacher L. Hippolytos und Thekla. Studien zur
Geschichte von Legende und Kultus // SAWW 182, 3, 1916. S. 18–21 und
99–111; Herzog-Hauser G. Die literarische Ausgestaltung der Protesilaos-
Mythe // AlPhOS. 1937. P. 471–478; Séchan L. La légende de Protésilas //
BAGB. 1953. P. 3–27; Mantero T. Ricerche sull’ Heroikos... P. 100–119;
Mantero T. Audaci ingressus saltu // Mythos. Scripta in honorem Marii
Untersteiner. Genova, 1970. P. 187–226; Mantero T. Ovidio, Filostralo,
Ausonio e la saga di Prolesilao // GIF. 26, 1974. P. 181–186; Ruiz de Elvira
A. Laodamia y Protesilao // CFC. (L). 1, 1991. P. 139-158; Grossardt P.
Einführung... S. 25–33.
6 Ификл – отец Протесилая: Hom. Il. II. 705; Eustath.; Hdt. 9. 116;
Apollod. III. 10. 8. 3, Epitom. 3. 14; Paus. IV. 36. 3; Luc. Dial. mort. 23;
Dict. Cret. I. 14; Ovid. Heroid. 13. 25; Hyg. Fab. 103, 251. По Гесиоду,
отец Протесилая – Актор (Frg. 94. 36 Kaibel). Вообще о родословии
Протесилая см. Eustath. Il. II. 695sqq.
7 Или Диомедеи. См.: Hyg. Fab. 103.
8 τοῦ δὲ καὶ ἀμφιδρυφὴς ἄλοχος Φυλάκῃ ἐλέλειπτο
καὶ δόμος ἡμιτελής· τὸν δ' ἔκτανε Δάρδανος ἀνὴρ
νηὸς ἀποθρῴσκοντα πολὺ πρώτιστον ᾿Αχαιῶν. (Il. II. 700-702.).
Более подробно см. в «Киприях»: Procl. Chresthom. I. P. 19 Kinkel. См.
также: Apollod. Ep. 3.30; Tzetz. Lyc. Al. 245; Anthom. 221; Paus. IV. 2. 5;
Dict. Cret. II. 11; Dar. Phryg. 19.
9 Apollod. Ep. 3.30; Luc. Dial. mort. 23; Quint. Smyrn. I. 817; Hyg. Fab.
103; Dar. Phryg. 19.
10 Схолии A Hom. Il. II. 701.
11 См. также: Paus. IV. 2. 5.
12 Или Алкаста (Phot. Lex. 410. 9) или Алкофоя (Suda, s.v. πενθερά).
13 TGF. P. 563 Nauck, F 646a Snell. Cf. Hyg. Fab. 103, 104. О
«Протесилае» Эврипида см.: Mayer M. Der Protesilaos des Euripides //
Hermes. 20. 1885. S. 101–143; Jouan F. Euripide et les légendes des chants


А. В. Белоусов
21

упросила богов разрешить ей увидеться с мужем, и милостивые
боги позволили Гермесу вывести Протесилая из Аида на
несколько часов на свидание с женой. Когда Протесилай вновь
умер, Лаодамия, не в силах «стерпеть скорби»14, сделала воско-
вое (или медное)15 изображение мужа, и, поставив его в своей
спальне, стала оказывать ему почитание. Слуга, принесший ей
на рассвете яблоки, заглянув в щель, увидел, что она держит в
руках это изображение и целует его. Решив, что у нее любовник,
он сообщает об этом ее отцу Акасту, а тот приказывает сжечь
«статую и утварь для священнодействий»16. Лаодамия бросается
в костер и погибает17. Вот, в общем, содержание, так сказать,
«канонической» версии мифа о Протесилае.
В постклассическую эпоху Протесилай был героем одно-
именной комедии Анаксандрида18, эпилия Гелиодора Афин-
ского19 и сатировской драмы Гармодия Тарского20. Известны
также две эпиграммы Палатинской Антологии, где говорится о
быстро растущих деревьях у гробницы героя в Элеунте21. Не-
много говорит о нем Ликофрон22. Немного пишут о Протесилае

cypriens. Des origines de la guerre de Troie а Viliade. Paris, 1966. P. 317–
336; Webster T. B. L. The tragedies of Euripides, London 1967. P. 97sqq.;
Lenz F. W. Euripides Protesilaos bei Aristeides und in den Aristeides-
scholien // Mnemosyne. 21. 1968. S. 163–170; Cropp M., Pick G. Resolu-
tions and chronology in Euripides: the fragmentary plays // BICS Suppl. 43.
London, 1985. P. 90; Jouan F., van Looy H. Euripide. Tome VII 2e partie:
Fragments (Bellérophon – Protésilas), texte tabli et traduit. Paris, 2000. P.
567–584; Kannicht R. Scheiben von den großen Mahlzeilen Homers.
Euripides und der Troische Sagenkreis // A. Bierl, A. Schmitt, A. Willi
(Hrgg.). Antike Litteratur in neuer Deutung. Festschrift für Joachim Latacz.
München; Leipzig, 2004. S. 185–202 .
14 Hyg. Fab. 103.
15 См. обсуждение у Г. Радке: Radke G. Protesilaos... Sp. 935–936.
16 Signum et sacra (Hyg. Fab. 104).
17 По другим сообщениям, она поражает себя мечом или умирает в
объятиях мужа (Serv. Verg. Aen. VI. 447: in eius amplexibus periit). См.:
Radke G. Protesilaos ... Sp. 936.
18 PCG 2 F 41–42.
19 Supplementum Hellenisticum. Berlin, 1983. F 473.
20 TGF 1. 156 = SIG3 1079. 41–44.
21 Alex. 526–534.
22 AP 7. 141 (Антифил Византийский) и AP 7. 385 (Филипп Фессалони-
кийский).

22
Почему Протесилай? Героика Флавия Филострата...

Квинт Смирнский23 и Нонн24. Встречаются сравнения Лаодамии
с другими героинями греческой мифологии у Плутарха25 и
Элиана26. Не забывает Протесилая Лукиан27 и представители
мифографии и Schwindelliteratur эпохи империи28. В римскую
литературу миф о Протесилае и Лаодамии входит достаточно
рано и становится весьма популярным от Пакувия до Авзония29.
В целом, можно отметить, что архаическая эпическая поэзия
выделяет в образе Протесилая, главным образом, его «первенст-
во» в высадке на Троянский берег и сознательную героическую
смерть30; классическая трагедия, в лице Эврипида, делает акцент
на невозможности для Протесилая преодолеть смерть и, соот-
ветственно, на необходимости для Лаодамии на смерть решить-
ся; эллинистическая литература уже дерзает делать Протесилая
героем комедии. Классическую римскую литературу, в первую

23 Quint. Smyrn. 1. 230–232; 814–819; 4. 468–471; 7. 408–411.
24 Nonn. Dionys. 24. 192–195.
25 Plut. Amet. 17. 761e-f.
26 Ael. VH. 14. 45.
27 Luc. Cont. 1; Par. 46; Luct. 5; Salt. 53; Deor. conc. 12; Dial. mort. 27, 28.
28 Apollod. Bibl. 3. 10. 8; Apollod. Epitom. 3. 14 et 3. 30; Ptol. Chenn.
apud Phot. Bibl. 190. 146b 18 et 29–30; Dio Chrys. 11. 74 et 11. 112; Dict.
Cret. 1. 14; 1. 17 et 2. 11–12; Dar. Phryg. 13–14 et 19–20.
29 Pacuv. Protesilaus (p. 116 R2.); Titius. Protesilaus (p. 116 R2.); Laevius.
Protesilaudamia. Frg. 13–19 Bländsdorf; Catull. 68. 73–70 et 101–130;
Verg. Aen. 6. 447sqq.; Prop. 1. 19. 7–10; Ov. Am. 2. 18. 38; Epist. 13; Ars.
3. 17sqq.; Remed. 794; Trist. 1.6. 19sqq.; 5. 5. 57sqq.; 5. 14. 39sqq.; Ex
pont. 3. 1. 109sqq.; Stat. Silv. 2. 7. 120–131; 3. 5. 49; 5. 3. 273; Auson.
Cup. cruc. 35sqq. О Протесилае в римской литературе см.: Rosati G.
Prolesilao, Paride e l'amante elegiaco: un modello omerico in Ovidio //
Maia. 43. 1991. P. 103–114; Jolivel J-P. Philologie et mylhologie dans la
IIIe Héroïde (Vv. 63–100) // REL. 70. 1992. P. 138–148; Tandoi V. Dalla
Protesilaudamia di Levio alle Heroides ovidiane // V. Tandoi. Scritti di
filologia e di storia della cullura classica. Pisa, 1992. P. 112–127;
Brescia O. Laodamia <ammaestra> Protesilao (Ov. her. 13): una lezione di
villa // Aufidus. 10. (29). 1996. P. 27–70; Lyne R. O. A. M. Love and death:
Laodamia and Protesilaus in Catullus, Propertius, and others // ClQ. 48.
1998. P. 200–212; Rosati G. L'addio dell'esule morituro (Trist. 1,3): Ovidio
come Protesilao // W. Schubert (Hrg.). Ovid – Werk und Wirkung. Festgabe
für Michael von Albrecht zum 65. Geburtstag, Studien zur klassischen
Philologie 100. Frankfurt am Main, 1999. P. 787–796.
30 Протесилай у Гомера πρότερος καὶ ἀρείων ἥρως (Il. 2, 707–708),
μεγάθυμος (706) πολὺ πρώτιστος ᾿Αχαιῶν (702).

А. В. Белоусов
23

очередь, поэтов августовской эпохи в мифе о Протесилае и Лао-
дамии прежде всего интересует любовь, преодолевающая
смерть. А вот у писателей эпохи Империи образ Протесилая
всплывает, как правило, в контексте темы воскресения после
смерти31 и даже в языческой полемике с христианством32. Эта
тема непосредственно связана с культом Протесилая, к кото-
рому мы теперь и обратимся.
Воздаваемый Протесилаю культ33 известен, в первую оче-
редь, на его родине, в фессалийской Филаке, где, по словам
Пиндара, имелся его τέμενος и справлялся заупокойный агон34, а
также в Элеунте, где находилась его гробница и святилище35,

31 См., например: Petron. Satyr. 140. 12; Arr. Anab. 1. 11. 15; Ael. Arist.
3. 365; Philostr. Heroic. О «воскресении» в литературе «второй
софистики см.: Bowersock G. W. Fiction as history: Nero to Julian // Sather
Classical Lectures 58. Berkeley; Los Angeles; London, 1994. P. 111–113.
32 Origen. Contra Celsem. 2. 55–56.
33 О культе Протесилая см.: Babelon J. Protésilas а Scioné // RN 5 sér 13.
1951. P. 1–11; Robert L. Etudes de numismatique grecque. Paris, 1951. P.
75; Burkert W. Homo necans. Interpretationen altgriechischer Opferriten
und Mythen. RGW 32. Berlin; New York, 1972 . S. 269–273; Nagy G. The
sign of Protesilaos // Métis. 2, 1987. P. 207–213; Boedeker D. Protesilaos
and the end of Herodotus' Histories // ClAnt.7. 1988. P. 30–48; Vandiver E.
Heroes in Herodotus: The interaction of myth and history // Sludien zur
klassischen Philologie 56. Frankfurt am Main, 1991. P. 223–229;
Jimenez F. S. Protesilao en Escione: en torno a la ulilización politica de
leyendas // Baetica. 14. 1992. P. 215–223; Vermeule C. C. Protesilaos: first
to fall at Troy and hero in northern Greece and beyond // Numismatiska
Meddelanden. 38. (Florilegium numismaticum. Studia in honorem U. Wes-
termark edita). Stockholm, 1992. P. 341–346; Brown M. K. The Narratives
of Konon text, translation and commentary of the Diegeseis // Beiträge zur
Altertumskunde. 163. München; Leipzig, 2002. S. 120sqq.
34 Pind. Isthm. I. 57sqq.
35 О святилище Протесилая в Элеунте см.: Schliemann H. Troja: results
of the latest researches and discoveries on the site of Homer's Troy. N. Y.,
1884. P. 254–262; Chamonard J., Dhorme E., Courby F. Recherches
archéologiques sur l'emplacement de la nécropole d'Eléonte de Thrace //
BCH. 39. 1915. P. 135–240; Demangel R. Le tumulus dit de Protésilas.
Paris, 1926; Kahrstedt U. Beiträge zur Geschichte der thrakischen
Chersones // Deutsche Beiträge zur Altertumswissenschaft 6. Baden-Baden,
1954. S. 63sqq. und 68sqq.; Waiblmger A. La ville grecque d'Eléonte en
Chersonese de Thrace et sa nécropole // CRAI. 1978. P. 843–857; Isaac B.
The Greek settlements in Thrace until the Macedonian conquest // Studies


24
Почему Протесилай? Героика Флавия Филострата...

упоминаемое многими писателями36. Кроме того, есть свиде-
тельство, что его почитали и в палленской Скионе, основателем
которой сами жители считали Протесилая37. Многие исследова-
тели отмечали сходство мифа о Протесилае с преданиями о
божествах плодородия и растительности, умирающем и воскре-
сающем божестве малоазийского круга38. История Протесилая и
Лаодамии (или, согласно «Киприям», Полидоры) сильно напо-
минает средиземноморский архетипический миф о Богине-
Матери и ее умирающем и воскресающем паредре-боге. «Боль-
ше века, – пишет Дебора Бедекер, – многие ученые согласны
между собой в том, что Протесилай изначально являлся неким
природным божеством, воспроизводящем в своем мифе сезон-
ные изменения растительного мира»39. Л. Радермахер полагал,
что в мифе о Протесилае сохраняются следы древнейших пре-
даний о вампирах и о божестве плодородия, на последнее, в
частности, указывает почитание Лаодамией воскового изобра-
жения Протесилая, что является, вероятно, отражением хорошо

of the Dutch Archaeological and Historical Society 10. Leiden, 1986. P.
192–194; Jones C. P. Philostratus' Heroikos and its setting in reality // JHS.
121. 2001. P. 141–149; Bieg G. Troas und Gallipoh Landschaft und
Geschichte // R. Aslan et alii (Hrgg ). Mauerschau. Festschrift für Manfred
Korfmann. Remshalden/Grunbach, 2002. S. 377–399; Aslan R., Bieg G. Die
Mittel-bis spätbronzezeitliche Besiedlung (Troia VI und Troia Vila) der
Troas und der Gelibolu-Halbinsel. Ein Überblick // Studia Troica. 13. 2003.
S. 165-213; Hertel D. Die Mauern von Troia Mythos und Geschichte im
antiken Ilion. München, 2003. S 180–182.
36 Hdt. 9. 116–121; Thuc. VIII. 109; Strab. VII. 13; Lyc. Alex. 532; Plin.
NH. IV. 49; Paus. I. 34. 2; Luc. Deor. con. 12; Philostr. Heroic.; Mela.
II. 2. 5.
37 По сообщению Конона (FGrH 26F1. 13) Протесилай выжил в Троян-
ской войне. Он высадился затем в Паллене, где и основал Скиону
после того, как взятая им в плен сестра Приама Айтилла сожгла его
корабли. См.: Babelon J. Protésilas а Scioné // RN 5 sér 13. 1951. P. 1–11 и
Jimenez F.S. Protesilao en Escione... P. 215–223.
38 См.: Radke G. Protesilaos ... Sp. 937–938; Gruppe O. Griechische
Mythologie und Religionsgeschichte. München, 1906. S. 615; Preller L.
Griechische Mythologie... S. 60–64 und 1119; Radermacher L. Hippolytos
und Thekla... S. 18–21 und 99–111; Boedeker D. Protesilaos... P. 30–48 и
др.
39 Boedeker D. Protesilaos ... P. 38. Cf. Mayer M. (Der Protesilaos des
Euripides ...S. 134): ein Bild der immer absterbenden und immer sich
verjüngenden Natur.

А. В. Белоусов
25

известного обычая в культах божеств такого рода40. На диони-
сийские черты Протесилая указывает также наличие виноград-
ника в его Элеунтском святилище, а также огромных вязов, с
вершин которых была видна Троя за Геллеспонтом41. В добав-
ление к этому Вальтер Буркерт обнаруживает в истории Проте-
силая и Лаодамии параллели с афинскими Анфестериями: ис-
чезновение Диониса из Афин накануне праздника и оргиас-
тический танец «басилинны» перед его изображением в тайном
святилище близко напоминают смерть Протесилая и почитание
его статуи Лаодамией42.
Впрочем, в культе Протесилая можно предполагать и мало-
азийские влияния. Еще Максимилиан Майер считал возможным
видеть в Протесилае фракийского Диониса43. Отто Группе пола-
гал, что Протесилай потому и погиб при высадке, что у него
было то же самое имя, что и у троянского божества (Heildämon),
святилище которого располагалось на том самом берегу44. Есть

40 Radermacher L. Hippolytos und Thekla... S. 18–21 und 99–111.
41 См. также упоминавшиеся выше эпиграммы AP 7. 141 и AP 7. 385,
где говорится о быстро растущих деревьях у гробницы героя.
Протесилай кстати вообще славился своей быстротой, которой был
славен и отец его Ификл. См.: Dares Phryg.: Протесилай был corpore
candido vultu honesto velocem confidentem temerarium. На пиксиде
Харета (см. у: Türk G. Protesilaos ... Sp. 3155–3171) Протесилай
изображен на коне, имя которого Ποδαργος, что, по мнению Г. Радке
(Sp. 933), намекает на «быстроту» Протесилая. Кстати, «быстрота», яв-
ляющаяся видимо типичным свойством умирающих и воскресающих
божеств, «скорых» на смерть и воскресение, не единственная черта,
сближающая Протесилая с Ахиллом. Оба сознательно идут на смерть.
На могиле Ахилла закалывает себя мечом (или приносится в жертву)
его возлюбленная Поликсена (у Протесилая – Полидора!). Оба
воскресают по смерти и становятся богами, о чем свидетельствуют, в
частности, совершаемые им θυσίαι. Кроме того, у них симметрично
расположены гробницы на Сигее и в Троаде. См. об этом также:
Demangel R. Le tumulus dit de Protésilas. Paris, 1926. P. 1–6, 65–66 и
Boedeker D. Protesilaos ... P. 36–37.
42 Burkert W. Homo Necans... P. 243–247.
43 Mayer M. Der Protesilaos des Euripides... S. 123–129.
44 Gruppe O. Griechische Mythologie und Religionsgeschichte. München,
1906. S. 615. Во всяком случае, по его мнению, «оба имени (Лаодамия
и Полидора» указывают на какое-то хтоническое божество (ibidem).
Карл Роберт позже вообще включает миф о Протесилае в цикл


26
Почему Протесилай? Героика Флавия Филострата...

однако и еще кое-что позволяющее предполагать в культе Про-
тесилая в Элеунте местную основу. В конце девятой книги
своей «Истории» Героодот рассказывает о крайне неблагочес-
тивом поведении перса Артаикта в святилище Протесилая. Тот
разграбил храмовые сокровища Протесилая, велел перенести их
в Сест, а священный участок засеять и возделывать. «Сам же,
всякий раз, когда бывал в Элеунте, то в святилище совокуплялся
с женщинами» (ἐν τῷ ἀδύτῳ γυναιξὶ ἐμίσγετο)45. Уже после
того, как этот Артаикт был взят афинянами в плен случилось
чудо. Один страж жарил соленую рыбу и вдруг эти самые рыбы
(οἱ τάριχοι) «запрыгали и стали биться в огне словно только что
пойманные». Артаик же, обратившись к изумленному страж-
нику, сказал: «Ξεῖνε ᾿Αθηναῖε, μηδὲν φοβέο τὸ τέρας τοῦτο·
οὐ γὰρ σοὶ πέφηνε, ἀλλ' ἐμοὶ σημαίνει ὁ ἐν ᾿Ελαιοῦντι
Πρωτεσίλεως ὅτι καὶ τεθνεὼς καὶ τάριχος ἐὼν δύναμιν
πρὸς θεῶν ἔχει τὸν ἀδικέοντα τίνεσθαι»46, что Г. А. Стра-
тановский переводит следующим образом: «Друг-афинянин! Не
страшись этого чуда! Оно ведь явлено не тебе, а мне.
Протесилай в Элеунте этим знамением возвещает, что хотя
он и мертв (τεθνεώς) и превратился в мумию (τάριχος ἐών), но
все же обладает божественной силой, чтобы покарать своего
обидчика». Очень даже возможно, что здесь перед нами дейст-
вительно игра слов (точнее: словом!) и весьма правдоподобно,
что оживающая «соленая рыба» (τάριχος) символизирует вос-
кресающего Протесилая-«мумию» (τάριχος же!). Τάριχος, как
считается, восходит к глаголу ταρχύω ‘торжественно хоронить,
погребать’, и этимологию этого глагола возводят к хетт.-лув.
*tarhu- в хетт. tarhuili ‘героический’, tarhuilatar ‘мужская сила’, в
лувийском к имени бога-громовержца Tarhunt. Таким образом, в
греч. ταρχύω отражается мотив героического погребения с пре-
вращением усопшего в существо наделенное сверхъестествен-
ной силой47. Однако недавно В. Л. Цымбурским были высказа-

исконных троянских преданий. См.: Preller L. Griechische Mythologie...
S. 60–64 und 1119.
45 Hdt. 9. 116.
46 Hdt. 9. 120.
47 См.: DELG. P. 1095; Цымбурский В. Л. Греч. ταρχύω «погребаю» и
малоазийский миф о поражении Бога-Победителя // Индоевропейское


А. В. Белоусов
27

ны убедительные соображения в пользу предположения Дж.
Пульезе Каррателли о возможном преломлении в греч. ταρχύω
хтонических свойств и связей малоазийского бога-громовержца
Тархунта (Тарху)48. В. Л. Цымбурский приводит достаточно
веские аргументы в доказательство того, что греч. ταρχύω,
«проникшее из какого-то анатолийского языка к малоазийским
грекам, скорее всего, в начале I тыс. до н. э. <...> представляет
отзвуки мифа о погребении сокрушенного в первой битве и
восставшего для окончательной победы Тархунта»49. Тот факт,
что словарь LSJ дает значение «мумия» для τάριχος со ссылкой
только на это место во всей греческой литературе позволяет
предположить, что малоазийский грек Геродот из Галикарнасса
использует это слово в несколько ином значении, вкладывая в
него, вероятно, более глубокий и при этом понятный его земля-
кам смысл. Кроме того, сама история Протесилая, воскресшего
дважды, (в первый раз лишь на несколько часов, а во второй
очевидно, победив смерть, навсегда) не является ли отзвуком
того самого малоазийского мифа о погребенном, сокрушенном в
первой битве и восставшем для окончательной победы Тархун-
те? Не настаивая на этой интерпретации выражения τεθνεὼς
καὶ τάριχος ἐὼν, я все же полагаю, что она возможна. И, в
принципе, малоазийская основа у культа Протесилая вполне
может быть.
Итак, Протесилай в литературе «второй софистики» часто,
как я уже сказал, встречается в связи с темой воскресения, столь
в то время популярной. Попытка Петера Гроссардта оспорить50
предположение Глена Бауэрсока о том, что Протесилай Фило-
стратовой Героики также является результатом популярности
этого героя в русле темы воскресения, на том основании, что
мотива повторного воскресения и мотива личного присутствия
героя у своей гробницы в предшествующей Филострату литера-
туре не находится, а потому писатель либо эти сюжеты выду-

языкознание и классическая филология–IX. Материалы чтений, посвя-
щенных памяти профессора И. М. Тронского. 20–22 июня 2005 г.
СПб.: Наука, 2005. С. 257–258. См. также: Boedeker D. Protesilaos ... P.
40–41.
48 См.: Цымбурский В. Л. Ук. соч. С. 257–258.
49 Ibidem. C. 266.
50 Grossardt P. Einführung... S. 28–29.

28
Почему Протесилай? Героика Флавия Филострата...

мывает сам, либо берет их из местных преданий (что, вероятно,
так и есть) не совсем удачна. Во-первых, что касается второго
мотива, Гроссардт неправ, ибо еще Элий Аристид говорит, что
Протесилай присутствует среди живых (μετὰ τῶν ζώντων)51, а
потому естественно предположить, что он захаживает и в свое
святилище. Далее, мотиву второго воскрешения, несмотря на
его явную архаичность, совершенно необязательно браться из
предшествующей литертауры. Потому, в целом, явление Фило-
стратова Протесилая вполне в русле имперского интереса к во-
скресению52 и, удовлетворяя этот интерес, Филострат вытас-
кивает на всеобщее обозрение факт вторичного воскрешения
героя, подробности которого, очевидно, запрещалось рассказы-
вать непосвященным, и потому-то Виноградарь и говорит:
«Когда он вновь после того восстал к жизни, он не говорит,
хотя я и хотел об этом узнать, но он скрывает как нечто
неразглашаемое по велению Мойр»53. Дополнительным указа-
нием на то, что Протесилай – неслучайный участник диалога,
можно считать также факт благочестивого посещения Кара-
каллой гробницы Ахилла на Сигее в 214 г.54 Вряд ли он при
этом не воздал должные почести и Протесилаю, раз уж он так
хотел быть похожим на Александра, который эти почести,

51 Ael. Arist. 3. 365 (Behr; Orat. 46 Dindorf).
52 Филострат и сам неравнодушен к «воскресению». Причем он оче-
видно намеренно не употребляет ставшее уже в его эпоху знаком
христиан слово ἀνίστησις, предпочитая ἀναβίωσις. Филострат наме-
рено использует глагол ἀναβιῶναι, чтобы подчеркнуть свое понима-
ние «вновь восстановленной жизни», причем не просто «жизни возвра-
щенной», но, поскольку ἀναβιῶναι можно только вне тела, то и более
совершенной жизни. Ведь, по словам Виноградаря, «у душ божест-
венных, а потому блаженных, началом жизни является очищение от
своего тела. А, будучи спутниками богов, они познают их, не почитая
изваяния и символы, но очевидно имея прямое общение с ними.
Освобожденные от болезней и тела, они наблюдают за человеческими
делами, исполняются мантической мудростью, и вакхийствует в них
пророческое прозрение (τὸ χρησμῶδες αὐταῖς ἐμβακχεύει)» (7. 3).
Именно избавившись от тела, душа сближается с божественным. И
именно в этом, полагаю, следует искать понимание Филостратова
ἀναβιῶναι.
53 Philostr. Heroic. 2. 11 de Lannoy.
54 Dio Cass. H.R. 78. 16. 7.

А. В. Белоусов
29

согласно свидетельству Арриана55, оказал, учитывая еще и то,
что святилища Ахилла и Протесилая находились очень близко
друг к другу56. Кроме того, Протесилай, вероятно еще в ранние
времена ставший совсем «своим», эллинским героем, с эпохи
Мидийских войн был защитником эллинства от варварства, стоя
на рубеже между Европой и Азией. Отчасти еще и поэтому, в
эпоху Сасанидской угрозы и «разгулявшихся» по империи «вос-
точных» мистерий, фигура просвещенного героя-бога, наставля-
ющего устами Виноградаря невежественного Финикийца, была
выбрана Флавием Филостратом на главную роль в «драме
обращения» с простым названием ΗΡΩΪΚΟΣ.


55 Arr. Anab. 1. 15. 5.
56 Мысль о посещении Каракаллой святилища Протесилая высказывал
уже К. Мюншер. См.: Münscher K. Die Philostrate // Philologus suppl.
10/4. (1907). S. 507sqq.

30
К вопросу об источниках драматического языка...



Е. И. Белявская, Н. В. Карева
К вопросу об источниках драматического языка
М. В. Ломоносова

Из всего обширного наследия М. В. Ломоносова наименее
изученными на сегодняшний день остаются драмы. Две тра-
гедии Ломоносова еще при жизни автора были весьма сдер-
жанно оценены современниками и не имели успеха при поста-
новке. Интерес к драматургии Ломоносова появился у иссле-
дователей только в начале ХХ века. В 1910-х годах был опуб-
ликован ряд статей, посвященных «Тамире и Селиму» и «Демо-
фонту» (Мочульский 1911; Петровский 1912; Резанов 1911;
Шалина 1915). Исследование трагедий продолжилось в сере-
дине ХХ века (Касаткина 19582; Моисеева 1962), но в основном
с позиции литературоведения. Основной темой научных изыс-
каний стал поиск источников сюжета, композиции и стиля
трагедий. Ученые выявили значительное число перекличек с
драмами предшественников и современников Ломоносова, в
частности с трагедиями Расина и Готтшеда, с драмами Тредиа-
ковского и Сумарокова, с произведениями античных авторов и
со школьными драмами Славяно-греко-латинской Академии,
где Ломоносов проходил обучение. Автором работы, где с наи-
большей степенью подробности рассматриваются возможные
источники трагедии «Демофонт», является В. И. Резанов. Его
статья посвящена рассмотрению текстуальных связей между
«Демофонтом» и «Андромахой» Расина. Резанов анализирует
обе трагедии и указывает на заимствования в тексте Ломоносо-
ва. Однако общефилологический характер данного исследова-
ния ограничивает объем лингвистического анализа, и, таким об-
разом, комментарий Резанова сводится к отсылкам к француз-
скому тексту Расина. В дальнейшем ученые принимали гипо-
тезы Резанова, не подвергая их критическому переосмыслению.
Действительно, влияние сюжета и композиции «Андрома-
хи» на «Демофонта» очевидно, однако стилистические заимст-
вования до сих пор изучены не были. Задачей нашего иссле-
дования явилось подтверждение или опровержение выводов
Резанова на собственно лингвистическом материале. Конечной
целью нашей работы стало выявление возможных источников

Е. И. Белявская, Н. В. Карева
31

драматического языка Ломоносова и определение места стиля
его трагедий в контексте теорий драмы того периода.
Для осуществления этой цели нами был проанализирован
французский текст трагедии Расина «Андромаха» в сравнении с
русским текстом трагедии «Демофонт» Ломоносова. При
поверхностном сравнении текстов бросаются в глаза мелкие
заимствования на уровне мотивов и лексики. Так, Ломоносов
эксплуатирует мотив «рокового» младенца, который внушает
страх одним своим существованием. Что же касается лексики,
то Ломоносов использует, в частности, обращение «троянка»
по отношению к Илионе (вслед за Расином, который именовал
Андромаху Troyenne).
Однако наибольший интерес вызвали места «заимствова-
ний», указанные в статье Резанова (всего 8 фрагментов). В этих
случаях речь может идти о совпадениях исключительно компо-
зиционных, но не сюжетных. Показательны, например, Акт 2
сцена 5 в «Андромахе» (Феникс и Пирр) и соответственно акт 2
сцена 8 в «Демофонте» (Демофонт и Драмет). В этих отрывках
идет диалог между главным героем и второстепенным, который
пытается отвратить первого от незаконной страсти. Однако
персонажи Ломоносова и Расина используют не только разные
речевые обороты, но и разную аргументацию и, в конечном
итоге, добиваются разных результатов. Таким образом, основ-
ной причиной сюжетного расхождения при изначальном совпа-
дении конфликта является различие в подходе к построению
драматического произведения. Если для Расина основополагаю-
щим принципом было изображение чувств и характеров, то для
Ломоносова на первый план выходили верность долгу и соблю-
дение норм. Доминирование дидактизма в драмах Ломоносова
объясняется влиянием немецкой драматической школы и, в
первую очередь, теории драмы Готтшеда. Принципы класси-
цистической драмы были преобразованы немецким драматур-
гом, и на первый план была выдвинута назидательная ценность
сюжета. Именно этот аспект проявляется в диалогах персонажей
Ломоносова.
В ряде фрагментов наблюдается более близкое сходство.
Так, например, у Расина в четвертом акте в сцене 5 в монологе
Гермионы есть следующие строки
…Du vieux père d’Hector la valeur abattue
Aux pieds de sa famille expirante à sa vue
Tandis que dans son sein votre bras enfoncé

32
К вопросу об источниках драматического языка...

Cherche un reste du sang que l’âge avait glace
Dans des ruisseaux du sang Troie ardente plongée;
De votre propre main Polyxène engorgée…

У Ломоносова же во втором явлении в монологе Илионы
присутствует аналогичный фрагмент:
Велит мне позабыть отечества паденье
И братей и сестры несносное мученье,
Как Гектор был попран, лишен по смерти гроба,
Как матери моей растерзанна утроба,
Пронзенный как Приам пред олтарем лежал,
В сыновней и в своей крови живот скончал!
Как мне не представлять ту ночь бесчеловечну,
Что день Троянский в ночь переменила вечну,
И лютых хищников торжествовавших крик,
Которой мне и здесь наносит страх велик,
Как Греки, наших стен освещены пожаром,
На пагубу Троян спешили в буйстве яром;
Чрез сродников моих стремилися тела,
Из коих по земли густая кровь текла?
Содержание обоих отрывков практически идентично, однако
средства, использованные для описания, радикально отличают-
ся. У Расина мы видим констатацию фактов гибели Трои и тво-
рящегося насилия. Эпитеты отсутствуют, также как и детали
описания. У Ломоносова же находим такие экпрессивные слово-
сочетания, как «ярое буйство», «лютое буйство», «несносное
мученье», «растерзанная утроба». Абстрактные «потоки крови»
Расина превращаются в «сыновнюю и свою (Приама) кровь».
Такое детальное и экспрессивное описание смерти идет вразрез
с принципами классицизма, которые призывают избегать край-
ностей. И Ломоносов сознательно идет на это нарушение, «пе-
реиначивая» цитату Расина для своих целей. Каковы же источ-
ники этого эмоционального и наполненного яркими деталями
стиля?
Здесь кажется уместным привести еще не упомянутые иссле-
дования, посвященные трагедиям Ломоносова, – статьи
И. Клейна (Клейн 1999; 2002). Ученый рассматривает материал
с позиций литературоведа и на основе анализа сюжетных и
композиционных приемов приходит к выводу о преемствен-
ности между школьными драмами Славяно-греко-латинской
Академии и драматургией Ломоносова. Одной из основных

Е. И. Белявская, Н. В. Карева
33

черт, унаследованных Ломоносовым, Клейн называет принцип
барочной «избыточности». Автор стремится «наполнить», обо-
гатить текст, используя эмоциональные описания, экзотические
мотивы, отдельные яркие повороты сюжета, соединяя их в
рамках одной трагедии. В этом, как пишет Клейн, он проявляет
«ту самостоятельность, которая характерна и для его торжест-
венных од» (Клейн 2002: 41). Этими же принципами руковод-
ствовался Ломоносов при создании языка новой Российской
драмы. Он использует французскую трагедию как основу, но
изменяет ее стиль, наполняя его экспрессией для создания более
полной, принципиально иной картины мира.
ЛИТЕРАТУРА
Ломоносов М. В. Полное собр. соч. Т. VIII. М., 1955. С. 441–486.
Racine Jean. Oeuvres complètes. Paris: Gallimard, 1999.
Касаткина 1949 – Касаткина Е. А. Трагедия Ломоносова «Тамира и
Селим» // Уч. зап. Томского пед. ин-та. Томск. Т. VII. Сер. гума-
нит. наук. С. 116–142.
Касаткина 19581 – Касаткина Е. А. Полемическая основа трагедии
Ломоносова «Тамира и Селим» и Тредиаковского «Деидамия» //
Уч. зап. Томского пед. ин-та. Томск. Т. ХVII. С. 122–136.
Касаткина 19582 – Касаткина Е. А. Трагедия Ломоносова «Демофонт»
// XVIII век. Сб. 3. М.; Л.
Клейн 1999 – Клейн И. Ломоносов и Расин: («Демофонт» и «Андро-
маха») // XVIII век : Сборник 21. СПб. С. 89–96.
Клейн 2002 – Клейн И. Ломоносов и трагедия // XVIII век: Сборник 22.
СПб. С. 28–42.
Моисеева 1962 – Моисеева Г. Н. К вопросу об источниках трагедии
«Тамира и Селим» // Литературное творчество М. В. Ломоносова.
Исслед. и матер. М.; Л. С. 253–258.
Мочульский 1911 – Мочульский В. Н. М. В. Ломоносов как драматург
// Рус. филол. вест. Т. LXVI. № 4. С. 310–331.
Петровский 1912 – Петровский Н. М. К вопросу о трагедии М. В.
Ломоносова «Демофонт» // Изв. Отд. рус. яз. и словесн. Т. XVII.
Кн. 4. С. 133–139.
Резанов 1911 – Резанов В. И. Трагедии Ломоносова // Ломоносовский
сборник. СПб.
Шалина 1915 – Шалина А. Ломоносов как драматург // Рус. филол.
вест. № 1. С. 58–75; № 2. С. 249–267.

34
Quaeris quid agas, in quo te occupes?...



Н. А. Бондарко
Quaeris quid agas, in quo te occupes?
Модальность долженствования
в «Послании к братии Мон-Дьё» Гильома из Сен-Тьерри
(латинская и средневерхненемецкая редакции)

В исследованиях по историческому синтаксису немецкого
языка уже на протяжении нескольких последних десятилетий
обсуждается вопрос о причинах и характере развития синтак-
сической системы: осуществляется ли оно исключительно под
воздействием внутренних закономерностей или же ведущую
роль в языковом развитии играют внешние социопрагмати-
ческие факторы – коммуникативные ситуации, типы текста и
функционально-стилистические нормы (см. Betten 1990: XXV и
сл.). Очевидно, однако, что специфику типовых форм текстов
(Textsorten/Texttypen/ Gattungen) невозможно игнорировать даже
в тех случаях, когда внимание исследователя концентрируется
на отдельных аспектах системы. Такой подход представляется
особенно оправданным при изучении синтаксических явлений
на материале письменных свидетельств коммуникации, столь
сильно связанной институциональными рамками, как это имело
место в позднесредневековой культуре1. Интересные в этом
отношении наблюдения обещает дать сопоставительный анализ
немецких переводных текстов и латинских оригиналов: интерес-
на ситуация, когда смена языкового кода оказывается связана со
сменой функции текста, а сам перевод превращается в парафра-
зу. Речь идет прежде всего о текстах бытового и литературного

∗ Работа выполнена при поддержке немецкого Фонда им. Александра
фон Гумбольдта (Alexander von Humboldt-Stiftung).
1 Так, например, Ф. Хундснуршер призывает «обращать особенное
внимание на обусловленные, к примеру, стилистическими факторами
и контекстуальными связями функциональные различия», «поскольку
во многих областях синтаксиса (закономерности в порядке слов,
репертуар моделей предложения) речь идет о конвенциональной фор-
ме организации высказывания (Hundsnurscher 1984: 643); ср. его обзор
методологических проблем в различных концепциях исторического
синтаксиса (Ibid.: 643–644).

Н. А. Бондарко
35

характера, однако и опыт изучения ранних переводов Библии
свидетельствует о существовании четких статусных и функци-
ональных различий между латинской Вульгатой и ее немецкими
переложениями вплоть до появления Лютеровского перевода.2
Если основным содержанием текста является действие, оце-
ниваемое как необходимое / разрешенное / запрещенное, то мы
имеем дело с такой текстовой функцией, которая определяется
деонтической модальностью. В монастырской назидательной
литературе и тем более в орденских и монастырских уставах,
которые являются основным материалом моего исследования,
предписываются нормы поведения: соответственно, и такое опи-
сание типовых синтаксических конструкций, которое учитывает
жанровые характеристики этих текстов, неизбежно превращает-
ся прежде всего в описание определенного набора модальных
конструкций. Данная задача укладывается в более общее
направление исследований, связанное с поиском принципов и
моделей языковой типизации некоего стандартного содержания:
имеются в виду такие элементы содержания, которые отби-
раются автором текстов в соответствии с определенной текс-
товой функцией и регулярно актуализируются в этом качестве.
В качестве основного материала исследования мною был вы-
бран текст, который, во-первых, может считаться весьма репре-
зентативным для языка южнонемецкой духовной прозы, пере-
живавшей в конце XIII в. период раннего взлета3, а во-вторых,
является фактически первым известным переводным прозаи-
ческим памятником средневерхненемецкого периода во всем
баварско-швабском диалектном ареале: речь идет о переводе
трактата «Epistola ad fratres de Monte Dei» («Послание к братии

2 См., напр., Bieberstedt 2004. А. Биберштедт демонстрирует широкий
спектр возможностей изменения функционирования переводов Библии
в позднем Средневековье.
3 Наиболее важные обзорные работы по данному материалу: Ruh 1984;
Heinzle 1994: 66–78; Steer 1994. Следует особо отметить новые диссер-
тационные исследования К. Боля и Д. Мюллера, в которых изложены
все доступные на сегодняшний момент фактические сведения о произ-
ведениях аугсбургско-регенсбурсгкой литературы XIII в., а также ис-
тория изучения этих текстов: Bohl 2000; Müller 2003. На русском языке
«Послание» вместе с некоторыми другими прозаическими текстами
южнонемецких францисканцев рассматривается в: Бондарко 2005.

36
Quaeris quid agas, in quo te occupes?...

Мон-Дьё», далее – «Послание»)4, известного в средневековой
традиции также как «Epistola aurea» («Золотое послание»). В
среде немецких францисканцев XIII в. этот чрезвычайно важ-
ный для истории средневекового мистического богословия текст
часто приписывался Бернарду Клервосскому. На самом же деле
его автором был Гильом из Сен-Тьерри (1085/90–1148/49) – друг
и последователь Бернарда, автор нескольких богословских
трудов, посвященных теории мистического богопознания. «По-
слание» было обращено к монахам-картузианцам из монастыря
Мон-Дьё (Mons Dei) в Арденнах. Около 1300 г. (дата весьма
приблизительна) в Аугсбургском регионе был выполнен пере-
вод Монте-Кассинской редакции памятника5 – он сохранился в
двух восточношвабских рукописях начала XIV в.6
По своему содержанию, композиции и функциональному
предназначению латинское «Послание» является, безусловно,
оригинальным трудом (см. Déchanet 1975: 33 и сл.). Как было
установлено Ж. Дешане, уже история его написания была
непростой. Главы трактата неоднородны по своему происхожде-
нию, в них обнаруживаются два стилистических пласта, отража-

4 Средневерхненемецкий текст изучался мною по изданию Ф. Хоне-
мана (Honemann 1978); представленный в этом же издании латинский
текст Монте-Кассинской редакции приводится Хонеманом по мате-
риалам Ж. Дешане – в дальнейшем он цитируется здесь как Epistola
(«Послание»).
5 Как было установлено Ф. Хонеманом, перевод был сделан с руко-
писи, принадлежавшей к Монте-Кассинской ветви рукописной тради-
ции «Послания», см.: Honemann 1978: 140 и сл.; Déchanet 1975: 67–68.
6 Основной список: Карлсруэ, Библиотека земли Баден (Badische
Landesbibliothek), Сod. Donaueschingen 421. Подробное описание руко-
писи, в том числе и письменного диалекта, выполнено Хонеманом:
Honemann 1978: 120–138). В XV в. рукопись принадлежала книжному
собранию женского монастыря св. Екатерины в Нюрнберге. Однако
смешение баварских и швабско-алеманнских диалектных черт позво-
ляет считать местом создания рукописи область вокруг Аугсбурга.
Хонеман предположил, что рукопись (а может быть, и сам перевод)
могла быть написана в цистерцианском монастыре Кайсхайм,
находящемся к северу от Аугсбурга (Ibid.: 139). От другой рукописи
сохранилась только копия XIX в. (см. Ibid.: 332–349; Ruh 1997).
Последним к немецкой рукописной традиции «Послания» обращался
Н. Палмер, который подверг некоторому сомнению Хонемановскую
локализацию (Palmer 2005).

Н. А. Бондарко
37

ющих разные стадии формирования текста, два разных жанра:
собственно духовное послание – апология картузианского мона-
шества – и назидательный трактат для новициев и монахов,
подвизающихся в деле духовного совершенствования (Déchanet
1975: 35). Если в начале текста, выдержанном в эпистолярном
стиле, Гильом обращается к братьям-картузианцам (fratres) во
2-м лице множественного числа, то в дальнейшем текст начи-
нает выглядеть как трактат для новициев, для которого в качест-
ве риторического приема было характерно обращение к одному
ученику – например: Quaeris quid agas, in quo te occupes? («Ты
спрашиваешь, что бы тебе сделать, чем бы заняться?» (Epistola,
c. 83, S. 316).
В первой половине трактата внимание уделяется в большей
степени homo animalis – первой из трех стадий становления
человека в духовной жизни. Предметом назидания является
отправление богослужений, lectio divina, физический труд,
питание, сон. Именно благодаря этой части «Золотое послание»
приобрело широкую популярность как учебник аскезы. Однако
вторая половина «Послания» содержит теоретические
разработки на философско-антропологические и мистико-
богословские темы. Здесь можно найти описание духовного
восхождения в молитве, перехода от «животного» состояния к
«разумному», а затем – к духовному созерцанию.
Не во всех главах «Послания» деонтическая семантика ак-
туализируется в равной степени. Для подробного анализа мною
были выбраны несколько глав с наибольшей концентрацией
модальных конструкций. Некоторые из них относятся к той
части текста, которая изначально характеризовалась как «посла-
ние»: гл. 25–27, 29 (они посвящены теме постоянства в молит-
ве), а также гл. 83, в которой говорится о повседневном труде.
Большая же часть проанализированных глав относится к «трак-
тату»: гл. 70–79 (вторая ступень продвижения homo animalis –
усмирение плоти), гл. 91–94 (третья ступень – формирование
привычки к благим делам); три следующих главы взяты из
последней части текста – они посвящены описанию состояния
совершенного человека: гл. 254 (проверка устремлений тела и
духа посредством совести), гл. 281 (упражнение в добродетелях
как путь к мудрости), гл. 300 (об отказе человека от своей воли
при созерцании).
В основу предложенной мною классификации модально-
деонтических конструкций положены структурно-синтаксичес-
кий и функционально-семантический критерии. С одной сторо-

38
Quaeris quid agas, in quo te occupes?...

ны, классификацируемые элементы могут быть упорядочены с
точки зрения их способности наиболее адекватно отражать
деонтическую семантику. Здесь следует различать центральные
и периферийные типы – в полном соответствии с полевым прин-
ципом структурирования языковых средств, служащих для
выражения определенного концептуального содержания. Не
желая останавливаться на преимуществах полевого подхода для
функционально-семантической классификации языковых явле-
ний, укажу лишь на методологически важную, с моей точки зре-
ния, обзорную работу М. К. Сабанеевой, посвященной истории
формирования поля необходимости в латинском языке (Саба-
неева 2005). В частности, представляется весьма продуктивным
мнение Сабанеевой о том, что при ономасиологической направ-
ленности анализа, имеющего своей отправной точкой семанти-
ческую категорию, а конечной целью – средства ее выражения,
не должно ставиться никаких ограничений относительно поло-
жения функционально-семантического поля в иерархии языко-
вых уровней (лексика, словообразование, морфология, синтак-
сис), равно как и относительно их позиции на оси «центр» –
«периферия» (Ibid.: 252).
С другой стороны, с точки зрения синтаксической структуры
предложения имеет смысл различать простые и комбинирован-
ные типы. Наложение обоих принципов друг на друга дает об-
щую классификационную сетку, в которой основные средства
языкового представления семантики необходимости распреде-
лены по трем основным группам: 1) простые типы, относящиеся
к ядру поля, – основные типы; 2) простые типы, находящиеся на
периферии поля, – периферийные типы; 3) сложные синтакси-
ческие типы, в основе которых лежит комбинация типов прос-
тых – они также могут тяготеть к ядру или периферии поля.
Далее, внутри типов различаются подтипы и варианты на основе
вторичных признаков, более или менее релевантных. Эти под-
типы и варианты представляют собой модификации, не выходя-
щие за рамки базовой структуры каждого типа. Поэтому, не-
смотря на то, что классификация, разработанная мною на огра-
ниченном материале, не может претендовать на полноту, попол-
нение типов различного ранга не должно ломать общую струк-
туру классификации.
Наконец, если ставить перед собой задачу описания репре-
зентации определенного семантического содержания не в языке
вообще, а именно в конкретном тексте или типе текстов, то при
построении классификации необходимо учитывать и частот-

Н. А. Бондарко
39

ность использования конструкций: в частности, как показывает
исследуемый материал, некоторые стандартные возможности,
предоставляемые грамматической системой языка, могут весьма
скупо использоваться автором текста – здесь уже следует учи-
тывать такую категорию, как функциональный стиль речи.
Поскольку деонтические операторы представлены главным
образом определенными модальными глаголами, конструкции с
модальными лексемами занимают центральное место среди
средств выражения деонтической семантики (см. Цейтлин 1990:
146–147). В предлагаемой мною классификации они находятся
среди центральных простых типов. Это основные типы, и имен-
но они формируют модальную доминанту текста.
Периферийные простые типы охватывают весьма разнород-
ные явления. С одной стороны, речь идет о полипредикативных
конструкциях, которые отражают деонтическую семантику
лишь благодаря содержащимся в них логическим отношениям
(определенные типы относительных и условных предложений).
С другой стороны, сюда относятся также лексические средства:
прежде всего, важно лексическое значение предикатов, которые
нельзя определить как модальные в строгом смысле слова.
Комбинированные типы формируются на основе сложных
предложений, которые объединяются в подгруппы в зависимос-
ти от состава их компонентов. Наиболее частотную подгруппу
комбинированных типов образует центральный простой тип
предложения с финитным модальным глаголом.
Один из наиболее важных результатов наблюдений над фор-
мами языкового выражения деонтической модальности в латин-
ском и немецком тексте «Послания» состоит в констатации
чрезвычайно интенсивного варьирования соответствующих лек-
сико-грамматических средств. При этом существует несколько
типов как для латинского, так и для немецкого текста, которые
используются чаще всего.
В латинском оригинальном тексте таковым доминирующим
типом, а точнее, группой типов, оказались конструкции, обра-
зованные на основе сonjugatio periphrastica futuri passivi, в то
время как такие модели – сами по себе прототипические – как
conjunctivus imperativus или императив 2 л. ед. ч., используются
значительно реже (особенно последний). Крайно редко встре-
чается, как бы странно это ни выглядело, глагол debeo, имею-
щий модальное значение.
Синтаксическая модель, строящаяся на основе сonjugatio
periphrastica futuri passivi, имеет несколько разновидностей. Осо-

40
Quaeris quid agas, in quo te occupes?...

бенно часто используется вариант – обозначим его как подтип
ЛАТ1, при котором референтом патиенса (подлежащее)
является новиций, только начинающий духовное восхождение, а
референтом остающегося невыраженным субъекта действия,
агенса, является наставник новициев – истинный адресат посла-
ния. Действие, которое ему надлежит исполнить, – наставление
новиция в определенном комплексе поведения или же инфор-
мирование об определенном положении дел. Главное предло-
жение обязательно содержит глагол с инструктирующим значе-
нием (doceo, dico, instituo, praemunio), в то время как зависимая
клауза имеет глагол, обозначающий действие, которое надлежит
исполнить ученику. В роли зависимой клаузы могут выступать
инфинитивная группа и дополнительное придаточное предложе-
ние (quod objectivum или ut objectivum); иногда вместо сентен-
циальной или несентенциальной клаузы могут появляться еди-
ницы более мелкого уровня, содержащие свернутую пропози-
цию: предложные группы в роли обстоятельства цели и допол-
нения.
Довольно сильно распространен также тип ЛАТ2, в котором
патиенс обозначает неодушевленное лицо – либо конкретный
предмет (возможна, впрочем, персонификация, как в случае с
существительным «тело»), либо абстрактное понятие. На этот
патиенс направлено действие, субъектом которого является
новиций / homo animalis: это действие выражается герундиаль-
ной конструкцией. Как правило, агенс остается невыраженным,
однако он может быть представлен дополнением в дательном
падеже (dativus auctoris).
В средневерхненемецком переводе предикативные конструк-
ции с модальными глаголами (основные типы 1-й и 2-й под-
групп, а также их комбинации с другими типами), прежде всего
с sollen, являются наиболее важным способом выражения деон-
тической модальности. Таким образом, проявляется еще одна
основополагающая черта в соотношении латинских и немецких
модальных конструкций – их структурная асимметрия. Чаще
всего conjugatio periphrastica futuri passivi передается не струк-
турно эквивалентной конструкцией субъект-патиенс + финитная
форма бытийного глагола sîn + ze + инфинитив / партицип I,
которая вообще-то имелась в грамматическом арсенале позд-
него этапа средневерхненемецкого языка, а при помощи модаль-
ных глаголов. Это решение в пользу перевода, трансформирую-
щего синтаксическую структуру оригинала, но зато в большей
степени отвечающего узусу целевого языка, следует, безуслов-

Н. А. Бондарко
41

но, приписать мастерству переводчика.
Рассмотрим пример соотношения двух описанных доми-
нантных типов:
(1) Docendus est sic habere corpus suum, sicut aegrum
commendatum; (2) cui etiam multum volenti inutilia sunt neganda,
utilia vero nolenti, ingerenda sunt [...] (Epistola, c. 72, S. 311).
[Следует научить его обращаться со своим телом, будто с
вверенным ему больным; в бесполезных вещах, которых он
сильно желает, следует ему отказывать, а вещи полезные
даже вопреки его желанию следует ему навязать.]
Модальность 1-го предложения определяется формой преди-
ката, а именно conjugatio periphrastica futuri passivi (герундив
смыслового глагола + вспомогательный глагол EST). Базовая
синтаксическая структура выглядит следующим образом:
субъект + предикат [герундив + EST] + инфинитивная группа.
Подлежащее (homo animalis) является патиенсом, а агенс
(наставник новициев) остается невыраженным.
Немецкий перевод выглядит следующим образом:
Er sol sines libes phlegen als eins siechen, der im empholhen ist.
Schaedlichiv vnd vnnvtziv dinch sol er im wern vnd ab prechen wider
sinen willen, aber nvtzer vnd gvoter ding sol er in noeten vnd
twingen ioch wider sinen willen. Er sol sines libes phlegen, als ob er
niht sin si. (Epistola, c. 72, S. 311).
Базовая синтаксическая структура всех матричных предло-
жений может быть представлена в виде формулы: личное место-
имение 3-го л. ед. ч. ER + финитный глагол SOL + инфинитив-
ная группа.
При переводе латинских предложений осуществляются
следующие синтаксические трансформации:
1. Латинский период распадается в переводе на четыре
самостоятельных предложения.
2. Происходит смена пассивных латинских конструкций на
активные. При этом переводчик прибегает к унификации: син-
таксически различные типы модальных конструкций в частях
(1) и (2) латинского пассажа передаются при помощи одной и
той же немецкой структуры.
3. При переводе предложения (1) предпринимается струк-
турное упрощение, выражающееся в изменении актантных
ролей: агенс (наставник новициев) устраняется вместе с выпол-
няемым им действием (инструктирование новициев), а патиенс
(новиций) превращается в агенс. В итоге теряется целая про-
позиция и соответствующая клауза. Эксплицитное поучение для

42
Quaeris quid agas, in quo te occupes?...

наставника устраняется из текста, зато при помощи деонтичес-
кого оператора подчеркивается обязательность действий, кото-
рые требуются от новиция. Таким образом, изменяется адресная
направленность текста: обращение к наставнику более не
используется.
4. В последнем немецком предложении вводится повтор
финитной клаузы с модальным глаголом Er sol sines libes
phlegen... вместо варьирования в рамках инфинитивной группы
habere corpus suum / de eo agere.
Описание всех конструкций с деонтической семантикой и
перечисление всех вариантов переводных соответствий между
латинским оригиналом и немецкой редакцией вместе с соответ-
ствующими примерами не может входить в задачи настоящей
статьи. Представляется необходимым лишь упомянуть латин-
ские безличные конструкции с семантикой необходимости,
которые не находят структурного соответствия в средневерхне-
немецком тексте:
1) безличный матричный глагол OPORTET + accusativus cum
infinitivo;
2) безличный матричный глагол EXPEDIT + инфинитивная
группа;
3) conjunctivus imperativus матричного глагола;
4) конструкции с genitivus characteristicus.
В то время как структурный изоморфизм между простыми
синтаксическими типами весьма редок, полипредикативные
подчинительные конструкции – в том, что касается синтаксичес-
ких отношений между клаузами – как правило, переводятся
эквивалентным образом.
Богатство варьирования модальных конструкций как в ла-
тинском, так и в нововерхненемецком текстах «Послания» –
памятника, явно выбивающегося из общего ряда трактатов для
новициев XIII–XIV вв., – становится очевидным при сопостав-
лении обеих версий «Послания» с некоторыми другими латин-
скими текстами, принадлежащими Давиду Аугсбургскому и
Бертольду Регенсбургскому – францисканским авторам, сыграв-
шим главную роль в развитии монастырской духовной лите-
ратуры на немецком языке в баварско-восточношвабском
регионе (Аугсбург, Регенсбург) во второй половине XIII в. – и
их более поздними немецкими переводами.
В качестве примера приведем главу 26 из 1-й книги трактата
Давида Аугсбургского «De exterioris et interioris hominis
compositione secundum triplicem statum incipientium, proficientium

Н. А. Бондарко
43

et perfectorum»7 («О формировании внешнего и внутреннего
человека в соответствии с троякого рода положением начинаю-
щих, преуспевающих и совершенных») (= Сomp.).
Первая книга представляет собой трактат для новициев,
регулирующий поведение «внешнего» человека и соответствен-
но озаглавлена: «Formula de compositione hominis exterioris ad
novitios» («Формула о формировании внешнего человека для
новициев» (в некоторых изданиях также «De institutione
novitiorum» – «О наставлении новициев»). В 26-й главе обобща-
ется содержание предыдущих глав, посвященных отдельным
аспектам жизни новициев в монастыре:

Ut ergo breviter percurram omnia, quae supra dixi: esto devotus
Deo et cor tuum semper, quantum potes, occupato cum ipso. Esto
praelatis humiliter obediens nec rancores contra eos teneas nec
spernas eos nec iudices nec murmures de eis. Esto cum
Fratribus pacificus, patiens ad verba dura et ad reprehensiones.
Noli facile iudicare aliquem nec sis suspiciosus. Esto
obsequiosus, maxime infirmis et in humilibus obsequiis.
Saepissime ora. Esto in choro disciplinatus et Deo intentus, in
victu discrete modestus et in his, quae corporis necessitas requirit.
Esto in cella libenter. Fuge verba otiosa. Plane loquere, modeste,
iucundus, verax valde. Verba tua sint sicut iuramentum. Nulli
detrahas nec detrahentem audias. Odium contra nullum teneas.
Non sis elatus in verbis vel moribus. Pecuniam odito. Paupertatem
amato. In omnibus fuge mulieres. Esto compatiens afflictis, castus
in omnibus. (Comp. I, c. XXVI, f. 35–36).

[Теперь я хочу обобщить вкратце то, что сказал выше: будь
предан Господу и всегда, насколько можешь, занимай твое
сердце Им. Пребывай в смиренном послушании по отноше-
нию к вышестоящим и не держи на них зла, и не презирай их и
не суди, не злословь о них. Будь миролюбив с братьями,
терпелив к суровым словам и упрекам. Не осуждай никого
поспешно и не будь подозрителен. Будь услужлив, особенно

7 Этот трехчастный труд представляет собой руководство для трех
категорий людей духовной жизни: начинающих (incipientes), продол-
жающих (proficientes) и совершенных (perfecti). Данную трехчастную
схему, равно как и само представление жизни духа в виде внутреннего
продвижения (характерно использование ключевых слов progressus,
profectus, processus), Давид напрямую заимствовал из «Послания»
Гильома из Сен-Тьерри.

44
Quaeris quid agas, in quo te occupes?...

же по отношению к больным и в делах смирения. Молись как
можно чаще. В хоре будь дисциплинирован и устремлен к
Богу, скромен в еде и во всем, чего требует телесная
необходимость. Пребывай с охотою в келье. Избегай досужих
слов. Говори просто, скромно, а главное правдиво. Пусть
слова твои будут как клятва. Никого не порочь, а порочащего
не слушай. Не питай ни к кому ненависти. Не будь надменен в
словах или поведении. Ненавидь имущество. Люби бедность.
В любых делах избегай женщин. Сострадай опечаленным,
будь целомудренным во всем.]

В двух алеманнских рукописях 2-й пол. XIV в. сохранился один
из наиболее ранних переводов трактата для новициев. Приведем
данную главу по изданию К. Ру:

Vnd daz ich dir alle dise vordern lere kurtzlich begriffe, so sprich
ich: Du solt andechtig sin gegen got vnd din herz alleweg zuo im
richten. Du solt demteklich gehorsam sin dinen obren vnd hab
enkeinen vrdrutz [in dinem Herzen] wider si vnd versmach si nút,
noch vrteil si nút, noch murmel nút wider si. Du solt nút
lichteklich ieman vrteilen oder arkwenig haben. Du solt dienstber
sin [aller menlich], aber aller meist den siechen vnd an demuetigen
werken. Du solt emzeklich betten. Du solt zúchtig sin in dem
bethus. Wis flissig vnd warnemende goetlicher dingen. Wis
bescheiden vnd messig an allen den dingen, die zuo liplicher
noturft gehoerent, es si spis oder ander ding. Bis gern [da heime
vnd andechtig] in diner zelle. Huet dich vor vppiger rede. Du solt
schlechteklich vnd messeklich reden, froelich, zúchteklich
gebaren, warhaft sin, also daz man also wol dinen worten gelovbe,
als ob du dar nach sweren soeltist. Du solt nieman hinder reden,
vnd solt es ovch von nieman gern hoeren. Du solt wider nieman
hass oder vrbunst tragen. Du solt nút hochuertige wort oder
geberde haben. Du solt eigenschaft hassen vnd armuot minnen,
frowen vnheinlich sin, mitliden haben gegen betruebten menschen,
kúsche sin an allen dingen. (Ruh 1985: 144).
Стратегия использования модальных конструкций явным
образом отличается от той, что можно наблюдать в «послании»
и его переводе. Прежде всего очевидно наличие одной домини-
рующей грамматической модели, которая, будучи употреблена
множество раз подряд, позволяет усмотреть здесь текстообра-
зующую функцию языкового стереотипа. В латинском тексте
доминирует форма императива 2-го л. ед. ч., которая оттесняет
на задний план сonjunctivus imperativus (nulli detrahas nec
detrahentem audias; odium contra nullum teneas). В переводе

Н. А. Бондарко
45

доминантной конструкцией является сочетание «личное место-
имение 2 л. ед. ч. + финитный модальный глагол solt + инфини-
тивная группа». Предложения с императивом встречаются
значительно реже.
Итак, при сопоставлении латинского текста «Послания» с
его средневерхненемецким переводом обнаруживается прежде
всего весьма значительная структурная асимметрия конструк-
ций с деонтической семантикой. Столь же ассиметрично это
соотношение в приведенном примере из трактата «О формиро-
вании» Давида Аугсбургского и его средневерхненемецкого
(нижнеалеманнского) перевода. При этом существуют и обрат-
ные примеры структурного соответствия доминирующих грам-
матических форм данной семантики – например, в текстологи-
чески близкой традиции проповедей Бертольда Регенсбургского
(в частности, проповедь Y 37 и ее латинский источник8).
ЛИТЕРАТУРА
Бондарко 2005 – Бондарко Н. А. Историческое и сакральное время в
немецкой религиозно-дидактической литературе XIII века //
Атлантика. Записки по исторической поэтике. Вып. VII. М., 2005.
C. 179–209.
Сабанеева 2005 – Сабанеева М. К. Поле долженствования в латинском
языке // Теория функциональной грамматики. Полевые структуры.
СПб., 2005. С. 252–276.
Цейтлин 1990 – Цейтлин С. Н. Необходимость // Теория функциональ-
ной грамматики. Темпоральность. Модальность. Л., 1990. С. 142–
156.
Betten 1990 – Betten A. (Hrsg.). Neuere Forschungen zur historischen
Syntax des Deutschen. Referate der Internationalen Fachkonferenz
Eichstätt 1989. Tübingen, 1990.
Bieberstedt 2004 – Bieberstedt A. Die Übersetzungstechnik des Bremer
Evangelistars. Eine syntaktisch-stilistische Analyse unter Einbeziehung
von Vergleichsübersetzungen des 14. bis frühen 16. Jahrhunderts.
Berlin; New York, 2004 (= Studia Linguistica Germanica 73)
Bohl 2000 – Bohl C. Geistlicher Raum: Räumliche Sprachbilder als Träger
spiritueller Erfahrung, dargestellt am Werk De compositione des David
von Augsburg. Werl, 2000 (= Franziskanische Forschungen 4).
Comp. – Frater David ab Augusta O. F. M. De exterioris et interioris
hominis compositione secundum triplicem statum incipientium,
proficientium et perfectorum (Libri tres castigati et denuo editi a pp.
collegii S. Bonaventurae, Ad Claras Aquas, Quaracchi 1899.

8 Оба текста изданы К. Ру (Ruh 1985).

46
Quaeris quid agas, in quo te occupes?...

Déchanet 1975 – Déchanet J. O. S. B. Guillaume de Saint-Thierry: Lettre
aux Frères du Mont-Dieu (Lettre d’or). Introduction, text critique,
traduction et notes. Paris, 1975 (Sources chrétiennes 223).
Heinzle 1994 – Heinzle J. Geschichte der deutschen Literatur von den
Anfängen bis zum Beginn der Neuzeit, II. Vom hohen zum späten
Mittelalter. Teil 2. 2. Wandlungen und Neuansätze im 13. Jahrhundert
(1220/30–1280/90). Tübingen, 1994.
Honemann 1978 – Honemann V. Die Epistola ad fratres de Monte Dei des
Wilhelm von Saint-Thierry. Lateinische Überlieferung und
mittelalterliche Übersetzungen. München, 1978 (= Münchener Texte
und Untersuchungen 61).
Honemann 1989 – Honemann V. Eine neue Handschrift der deutschen
‘Epistola ad fratres de Monte Dei’ // Überlieferungsgeschichtliche
Editionen und Studien zur deutschen Literatur des Mittelalters. Kurt
Ruh zum 75. Geburtstag, hrsg. Konrad Kunze u. a. Tübingen, 1989. S.
332–349.
Hundsnurscher 1984 – Hundsnurscher F. Prinzipien und Methoden histori-
scher Syntax, in: Sprachgeschichte. Ein Handbuch zur Geschichte der
deutschen Sprache und ihrer Erforschung. Hrsg. v. Werner Besch,
Oskar Reichmann, Stefan Sonderegger, Bd. 1. Berlin; New York, 1984.
S. 642–653.
Müller 2003 – Müller D. Gesellschaft und Individuum um 1300 in
volkssprachlicher franziskanischer Prosa. Diss. Phil. Köln, 2003
(Онлайн-рессурс: http://kups.ub.uni-koeln.de/volltexte/ 2005/1487/).
Palmer 2005 – Palmer N. F. Deutschsprachige Literatur im Zisterzienser-
orden. Versuch einer Darstellung am Beispiel der ostschwäbischen
Zisterzienser- und Zisterzienserinnenliteratur im Umkreis von Kloster
Kaisheim im 13. und 14. Jahrhundert, in: Zisterziensisches Schreiben
im Mittelalter. Das Skriptorium der Reiner Mönche. Beiträge der
Internationalen Tagung im Zisterzienserstift Rein, Mai 2003, hg. von
Anton Schwob und Karin Kranich-Hofbauer. Bern [u.a.], 2005
(Jahrbuch für Internationale Germanistik, Reihe A: Kongressberichte,
Bd. 71), S. 231–266.
Ruh 1965 – David von Augsburg, Formula de compositione hominis
exterioris ad novitios (De institutione novitiorum) // Kurt Ruh (Hrsg.),
Franziskanisches Schrifttum im deutschen Mittelalter, Bd. 1: Texte.
S. 140–146. München, 1965 (= Münchener Texte und Untersuchungen
11).
Ruh 1984 – Ruh K. David von Augsburg und die Entstehung eines
franziskanischen Schrifttums in deutscher Sprache // Ruh K. Kleine
Schriften, Bd. 2. Scholastik und Mystik im Spätmittelalter, hrsg. v.
Volker Mertens. Berlin; New York, 1984. S. 46–67.
Ruh 1985 – Ruh K., Ladisch-Grube D., Brecht J. Franziskanisches
Schrifttum im deutschen Mittelalter. Bd. 2. Texte. München 1985
(Münchener Texte und Untersuchungen 86).

Н. А. Бондарко
47

Ruh 1997 – Ruh K. Wilhelm von Saint-Thierry // Verfasserlexikon des
Mittelalters. 2. Aufl., Bd. 10 (1997), Berlin; New York. Sp. 1138–1142.
Steer 1994 – Steer G. Virtus und Sapientia. Der Einfluß Bernhards von
Clairvaux auf Davids von Augsburg deutsche Traktate „Die sieben
Vorregeln der Tugend“ und „Der Spiegel der Tugend“ //
Zisterziensische Spiritualität. Theologische Grundlagen, funktionale
Voraussetzungen und bildhafte Ausprägungen im Mittelalter. Bearb.
von Clemens Casper OCist. und Klaus Schreiner. St. Ottilien, 1994. S.
171–188.
ABSTRACT
Quaeris quid agas, in quo te occupes? Modalität der Notwendigkeit
in der «Epistola ad fratres de Monte Dei» Wilhelms von St. Thierry
in lateinischer und mittelhochdeutscher Fassung

Im Beitrag werden einige Ergebnisse einer text- und textsorten-
gebunden Untersuchung zu dominierenden grammatischen Struk-
turen in der spätmittelalterlichen geistlichen Prosatexten exemp-
larisch vorgestellt. Als Untersuchungsmaterial wurden Traktate der
geistlichen Unterweisung für Novizen gewählt, daher stehen Sprach-
mittel zur Wiedergabe der deontischen Modalität im Vordergrund
der Analyse. Es wird über eine speziell zu diesem Zweck entworfene
Klassifikation stereotyper modaler Konstruktionen berichtet, der ich
einerseits strukturell-syntaktische, andererseits funktional-seman-
tische Kriterien zu Grunde gelegt habe. Nach dem Prinzip einer
felderbezogenen Darstellung sprachlicher Mittel werden zentrale und
periphere Typen syntaktischer Konstruktionen unterschieden.
Beim Vergleich der ‚Epistola ad fratres de Monte Dei’ Wilhelms
von St. Thierry mit seiner aus der Augsburger Gegend stammenden
mhd. Übersetzung aus der Zeit um 1300 lässt sich vor allem eine
erhebliche strukturelle Asymmetrie zwischen lateinischen und deut-
schen syntaktischen Konstruktionen mit deontischer Semantik fest-
stellen. So gilt für die lateinische ‚Epistola’ die Conjugatio peri-
phrastica futuri passivi als dominierende grammatische Struktur zur
Wiedergabe der deontischen Semantik, während in der verdeutschten
Version der ‚Epistola’ Sätze mit Modalverben vorherrschen.
Kein strukturelles Äquivalent konnte in der mhd. Übersetzung
für lateinische unpersönliche Konstruktionen mit deontischer
Bedeutung gefunden werden: a) unpersönliches Matrixverb
OPORTET + Accusativus cum infinitivo; b) unpersönliches Matrix-
verb EXPEDIT + Infinitivgruppe; c) Conjunctivus imperativus des
Matrixverbs; d) Konstruktionen mit Genitivus characteristicus.

48
Quaeris quid agas, in quo te occupes?...

Während strukturelle Ähnlichkeit zwischen ermittelten syntakti-
schen Grundtypen relativ selten ist, sind im Gegenteil bei polyprädi-
kativen hypotaktischen Konstruktionen meistenteils symmetrische
syntaktische Relationen zwischen Klauseln in beiden Fassungen
festzustellen.
Insgesamt zeichnet sich die ‚Epistola’ durch eine intensive
Variation verschiedener sprachlicher Elemente des Modalfeldes aus.
Ein Grund dafür könnte in der Textsortenmischung und in der
Eigenartigkeit der Textfunktion liegen. Im Gegenteil weist der als
Vergleichsmaterial untersuchte 1. Teil des Novizentraktats ‚De exte-
rioris et interioris hominis compositione’ Davids von Augsburg
sowie dessen alemannische Übersetzung aus der Mitte des 14. Jh.
einen weitgehend einheitlichen Gebrauch modaler Strukturen auf.

Н. В. Брагинская, А. Н. Коваль
49



Н. В. Брагинская, А. Н. Коваль

«Ираническое» в Персах Эсхила1
I. Габробаты у Эсхила и Бакхилида
Общеизвестно, что эллины сопротивлялись изучению иных
языков и проникновению иных наречий. Однако в драме есть
примеры вторжения иного языка, ибо война народов предпо-
лагает и войну языков (Sprachkrieg). Такова, например, иска-
жённая эллинская речь варвара-скифа, стрелка, который служит
«полицейским» в Афинах2. Он должен вызывать смех, как и
косноязычный перс (или, скорее, лидиец) в «Персах» Тимофея3;
так в «Войне и мире» «шутник-песенник» Залетаев тешит возле
костра однополчан, коверкая слова французской песни. Совсем
иную, куда более сложную и противоречивую стратегию изби-
рает в «Персах» Эсхил, вводя в трагедию обильный персидский
(или – шире – иранский) языковой материал, о чем и пойдёт
речь далее.

1 Авторы выражают искреннюю благодарность коллегам, которые
помогли получить необходимую научную литературу и содействовали
ходу исследования своими консультациями и замечаниями: П. В. Ба-
шарину, Н. П. Гринцеру, С. В. Кулланде, Б. П. Маслову, В. Л. Цымбур-
скому.
2 Речь идет о сцене, занимающей финал комедии «Женщины на
празднике Фесмофорий», от ст. 1000 и до конца. Скиф-стрелок говорит
на ломаном языке, гетеру Артемисию зовет Артамуксия, переиначивая
ее имя на персидский лад (персидских имен на Арта- великое
множество) и т. д. Мы полагаем, что сцена перекликания Стрелка и
Еврипида в роли Эха (ст.1082 и далее) является пародией на финал
«Персов». Но это требует еще специального обсуждения.
3 См. перевод Я. Э. Голосовкера, который попытался передать речь
иностранца: «он сплетал греческий и азиатский языки, коверкая
чуткий отпечаток своих уст, в погоне за ионийским наречием: «Что
мой тебе? И что делать? Мой никак не придет опять, и теперь меня
приводил сюда господин; никогда, отец, никогда мой не придет сюда
сражаться; но мой не ходить; мой не к вам сюда, мой вон туда – в
Сарды, в Сузы, домой в Экбатану. Мой великий бог Артемид сохранит
на пути в Эфес» (Fr. 15, 146–161).

50
«Ираническое» в Персах Эсхила

Изучение персидской, а также общеиранской лексики (в том
числе и личных имён) в греческой передаче ведётся сразу по
трём научным «ведомствам»: иранистики, индоевропеистики в
целом и собственно классической филологии. Иранисты и
индоевропеисты, учитывая грекоязычные данные, не ставили
себе целью сосредоточиться именно на них. А филологи-класси-
ки, чьи заслуги в этой области сравнительно скромны, как
правило, оставляют без пояснений имена персов, звучащие «по-
гречески» и в греческой передаче так или иначе искажённые. В
этом смысле важным для нашей темы исключением стал
Рюдигер Шмитт, которому принадлежит, в частности, моногра-
фия «Имена иранцев у Эсхила» (Schmitt 1978b) и статья,
посвященная именно слову ¡brob£thj в «Персах» Эсхила и у
Бакхилида (Schmitt 1975).
Речь идёт о слове, которое встречается в самом конце
трагедии «Персы». Ксеркс, обращаясь к хору персидских стар-
цев, называет их ¡brob£tai: «Рыдайте, габробаты!»4
Слово ¡brob£thj редкое. Кроме Эсхила и Бакхилида, оно
встречается только у комментаторов и схолиастов в связи с
этими же текстами. Еще в одном фрагменте Эсхила слово
появляется в результате «волевой» эмендации текста5.

4 В нашем случае «hабро равно «абро. «Густое» придыхание в
греческой передаче может соответствовать каким-то фонетическим
реалиям, а может и не соответствовать. И дело здесь не только в про-
тивостоянии ионийского и аттического диалектов. Если эллины по тем
или иным причинам хотели произносить «hаброс «густым» приды-
ханием, они так и произносили, полностью пренебрегая всякой фоне-
тической строгостью. А хотели они этого в тех случаях, когда им нуж-
но было отождествить иноязычное habro- или abro- с греческим ¡bro-.
5 Речь идёт о фрагменте утраченной трагедии Эсхила «Эдонцы»,
который цитируется в словаре «Суда». Слова ¡brob£thj там нет: «Это
что еще за мусомантис, немой <или другой>, Абратей». Габробата
поставил на место Абратея (или абратея) Г. Германн (см. Die
Fragmente der Tragödien des Aischylos, Fr. 75). Он опирался на то, что в
«Птицах» Аристофана (276) содержится замеченная еще схолиастами
аллюзия на тех же «Эдонцев»: «Это что за мусомантис, нелепая птица,
гороход (Ñreib£thj)?», причём Ñreib£thj – последнее слово пародий-
ного стиха – (Scholia in Aves 276.1–7). Аристофан тем охотней вставил
сюда имя на -батес, что имя этой птицы в его комедии «Мидянин», а
имена на -батес, как мы покажем ниже, устойчиво связывались
греками с персами и мидянами. В то же время в другом издании


Н. В. Брагинская, А. Н. Коваль
51

Греки понимали «габробатов» естественно, исходя из своего
языка, и схолии несколько аграмматично поясняли стих так:
«Рыдайте, габробаты: означает, что персы – неженки, и мягко
и изнеженно ступая, скорбите»6. Таким объяснением удовлетво-
рились и современные словари, и переводчики.
Второй случай употребления слова ¡brob£thj – это Эпини-
кий Гиерону Бакхилида, созданный через четыре года после
«Персов»: постановка трагедии – 472 год, эпиникий исполнялся
на Олимпийских играх в 468 г.
В эпиникии идет рассказ о конце Креза. Не желая стать
рабом победителя, он взошел с женою и дочерьми на жертвен-
ный костёр и воззвал к Фебу, пеняя ему на коварство оракулов.
«Так он молвил и приказал габробату
Поджечь деревянный сруб» (48–49).
TÒs' epe, kaˆ ¡b[ro]b£tan k[šle]usen
¤ptein xÚlinon dÒmon.
Русский перевод М. Л. Гаспарова следует традиции пере-
водов Бакхилида на разные языки и традиционному пониманию
слова в словарях: «мягко ступающий» слуга или раб7.
Достаточно давно высказывались гипотезы об иранском
«субстрате» слова «габробат» в «Персах» Эсхила и в Эпиникии
Бакхилида. Впервые Ману Лойманн (Leumann) высказал пред-
положение о том, что габробат есть переделка на греческий лад
перс. имени Awra-pāta из Ahura-pāta, «Защищённый Ахурой»
(Schmitt 1975: 208). Это толкование было включено в крити-
ческий аппарат 5-го издания Бакхилида (Bacchylidis Carmina) и с
тех пор воспроизводится в дальнейших критических изданиях.
На переводы оно, правда, никак не повлияло.
Шмитт задаётся вопросом о том, засвидетельствовано ли
где-нибудь в иранских источниках имя, подобное Ahura-pāta, и
отвечает на него отрицательно (Schmitt 1975: 208). Греч. имена
на (h)абро-, по его мнению, не дают ничего для габробата,
поскольку сами они не имеют надёжных толкований (Schmitt

трагиков (Tragicorum Graecorum fragmenta, Fr. 60) мы встречаемся с
другим исправлением: ¢bratoàj, и тем самым габробата тоже нет.
6 Go©sq' ¡brob£tai. ½toi Pšrsai trufhloˆ kaˆ ¡brîj kaˆ teqrum-
mšnwj ba…nontej ÑdÚresqe (Schol. in Aeschyl. (schol. recentiora) ad loc.).
7 Так, и немецкий перевод Хервига Мелера (Maehler) от 1968 г. гласит:
(leise gehenden Diener ‘тихо ступающего слугу’), см. Schmitt 1975: 208.

52
«Ираническое» в Персах Эсхила

1975: 212). С фонетической стороны непонятно, почему дифтонг
au- преобразовался в ab, тогда как обычная его передача в
греческом – «o» (так, Ахурамазда = Ормузд) (Schmitt 1975: 213).
Поскольку в «Персах» есть ещё четыре греческих прилага-
тельных сложных с ¡bro-, причем вторые части очевидно гре-
ческие, Шмитт не считает нужным искать иного, негреческого
объяснения и для габробатов. Он призывает «не только
толковать Эсхила, исходя из Эсхила» (Schmitt 1975: 215–216),
но и Бакхилида толковать, тоже исходя из Эсхила. Ещё в 1905 г.
Р. Джебб в комментарии к изданию Бакхилида предполагал, что
Бакхилид заимствовал, «подхватил» слово у Эсхила (Bacchylides
(Jebb)). Ведь, по «Жизнеописанию» Эсхила, «Персы» были
заново поставлены Эсхилом в Сиракузах по желанию того
самого Гиерона, которому Бакхилид посвящает свой эпиникий.
Это было ок. 472–469 г., во время первого пребывания Эсхила
на Сицилии и почти накануне постановки Эпиникия Гиерону в
468 г. (Schmitt 1975: 214).
Поскольку Шмитт пришел к отрицательному выводу –
персидского в габробате ничего нет – в работе «Имена иранцев
у Эсхила», опубликованной через три года после статьи, он уже
не упоминает габробатов и не ссылается на эту свою статью.
Мы согласимся с первой частью тезиса: «понимать Эсхила из
Эсхила», но не согласимся со второй. Если и не иранское, то
«ираническое», в габробатах, возможно, всё-таки присутствует.
Под «ираническим» мы разумеем изображение иранского «все-
ми доступными средствами». Издатели «Персов» отмечают, что
в этой трагедии ионические формы не следует исправлять, так
как такова была «воля Эсхила», считавшего, что персам удобнее
или больше подобает говорить на ионийском диалекте (tamquam
Persis aptius foret Ionice loqui) (Aeschylus (Sidgwick) 1971, 4).
Прежде чем предлагать «ираническую» гипотезу, укажем на
некоторые трудности прочтения габробата из греческого, как у
Эсхила, так и у Бакхилида.
Как полагает большинство учёных, у Бакхилида описано
ритуальное «самоубийственное» жертвоприношение царя,
потерпевшего поражение (Bacchylides: 195–7, 256–61). Это
событие изображено на Луврской амфоре, датируемой рубежом
VI–V вв.8: Крез в венке и пышном одеянии восседает на

8 Louvre G 197 (см. Smith: 267–269; Jones: 84–85).

Н. В. Брагинская, А. Н. Коваль
53

сложенном подобно срубу костре и совершает возлияние; некий
человек, чье имя прекрасно читается EUQUMOS (Евтим),
подносит факел к костру. Если сопоставлять вазу с Бакхилидом,
Евтим там делает то, что у Бакхилида – габробат9. Весьма
деликатную, скорее всего жреческую роль на вазе выполняет
Евтим, а у Бакхилида – человек, которого тот зовет габробатом.
В страшном и торжественном действе участвует человек
доверенный, приближённый к царю, скорее придворный, чем
раб или слуга, как обычно его называют в переводах и научных
трудах. Разве не странно, что к нему обращаются с каким-то
эпитетом? Не по имени, не по должности? Причём эпитет этот
сомнительного свойства. Зачем это он «мягкоступ»? Крадётся?
Трусит? И почему, собственно, он раб или слуга?
Тут есть ещё одно любопытное обстоятельство. В оракуле,
который Крез получил в Дельфах, он сам назван ногонежным
или нежноногим (Herodot. Hist 1.55.6–8):
'All' Ótan ¹m…onoj basileÝj M»doisi gšnhtai,
kaˆ tÒte, Lud podabrš, poluy»fida par' “Ermon
feÚgein mhd mšnein, mhd' a„de‹sqai kakÕj enai.
Коль над мидянами мул царём когда-нибудь станет,
Ты, нежноногий лидиец, к обильному галькою Герму
Тут-то бежать торопись, не стыдясь малодушным

казаться
(Пер. Г. А. Стратановского)
Подабр семантически тождествен габробату, только места-
ми поменялись составные части композита. Структура слова
прозрачна, значение самопонятно и уничижительно, а построено
оно по модели эпических, гомеровских слов, таких как подарк,
подарг, но с вывернутой наизнанку семантикой. Подаркэто

9 Дата вазы подтверждает большую древность версии принесения себя
Крезом в жертву по отношению к Геродотовой версии, согласно кото-
рой Кир собирался Креза сжечь и пощадил. Торжественные посвяще-
ния себя богам, принесения себя в жертву вместе со всей семьей из-
вестны из Геродота (Богес 7. 107 и Гамилькар 7. 167); ср. Зимри в 1
Цар 16.18 и легенду о Сарданапале, последнем царе Ниневии
(Fragmenta Historicorum Graecorum II. 505). Если выбор только из двух
возможностей: казнь и пощада или жертвоприношение, тогда второе
более вероятно, так как поддерживается более древней традицией и не
противоречит религиозным запретам персов, почитавших огонь и не
осквернявших его прикосновением к трупу.

54
«Ираническое» в Персах Эсхила

постоянный эпитет быстроногого Ахилла, который встречается
в Илиаде более 20 раз10, и ещё есть Подарг – имя быстрого коня
Менелая (Il. 8.185; 23. 295). Слово podabrÒj не было подхвачено
поэзией и может быть обнаружено только при цитировании
этого самого оракула у более поздних писателей или у лексико-
графов, которые поясняют снова тот же оракул. Все пояснения
слова вращаются в теме роскоши и изнеженности11, не уточняя,
при чём тут ноги. Мы же полагаем, что слово подабр искус-
ственное, что оно придумано специально для этого оракула по
эпической модели подарк и подарг ради насмешки, чтобы про-
тивопоставить быстроного героя похода против Трои нежно-
ногому царю, «погрязшему в роскоши» лидийцу и варвару,
войну проигравшему12.
Оракул позволяет сделать вывод, во-первых, о том, что
«нежноногими» могут быть и цари, не только слуги, и, во-
вторых, что это слово звучит как насмешка. Но если в вымыш-
ленном оракуле (а все эти оракулы играли с Крезом в жестокие
игры) насмешка понятна, то для чего у Бакхилида Крез так
обращается к своему доверенному лицу, восседая на собст-
венном погребальном костре? До шуток ли тут? До обвинений
ли в изнеженности в адрес своих окольных и близких? То же
самое верно и для Ксеркса. Кажется странным такое обращение
Ксеркса к своим старейшинам. Уместно ли под самый конец
трагедии говорить рвущим на себе волосы рыдающим старикам,
что они «неженки»? Что у них – какая-то плавная походка или
нежные ноги в конце, в сущности, погребального плача по

10 Слово встречается как имя собственное у Гомера (Il. 2.704 и 13. 693)
и Гесиода (Fr 199.5 M-W) и многократно в формуле «быстроногий
божественный Ахилл»; после эпоса подхвачено Пиндаром (Pyth. 5.33)
и Бакхилидом (Dithyr. 5. 30).
11 В папирусном фрагменте Каллимаха (Iambi 203.10-12) с известной
уверенностью восстанавливается это слово, причем тоже, как и в
оракуле в звательном падеже, но смысл фрагмента не прочитывается
(Call. Iamb. 203. 10. Все прочие случаи, а возможно, и этот – это либо
воспроизведение оракула (Diod. 9. 13. 2. 4, AG 14. 112. 2; Dio Chr. 13.
7. 2; Const. Porph. De sent. 290. 7; Schol. Hes. 45. bis. 23; Schol. Plat. Rp
566с 6), либо толкование и объяснения данного слова из оракула: EM
678.1–2; Them. 226. d.3.
12 Время создания этого квазисторического, по формулировке Фонтен-
роуза (Fontenrose 114.), оракула установить невозможно. Ясно только,
что он сочинён до Геродота и входил в предания о Крезе.

Н. В. Брагинская, А. Н. Коваль
55

погибшему войску?! И кто это говорит? Спартанец? Нет,
Ксеркс!
Тут мы возвращаемся к «иранской» гипотезе предшест-
венников Шмитта, но при этом, во-первых, предполагаем, что за
габробатом стоят не те персидские слова, какие предлагали до
сих пор, и одновременно уходим от справедливых с
фонетической точки зрения возражений Шмитта, а, во-вторых,
не отказываемся и от греческого прочтения этого слова.
Подобная «беспринципность» обусловлена отличием наших
задач от задач собственно лингвистических. Вместо того чтобы
извлекать из «Персов» и вообще греческих источников
достоверную историческую информацию по персидской и
иранской ономастике, мы намерены проследить, как в поэтике
трагедии, строящейся на двусмысленности и двузначности,
находит свое место «этимологизация» и игра, основанная на
сопряжении разноязычных слов и смыслов.
II. «Персидская» поэтика «персов»
В «Персах» происходит первое массированное вторжение
ираноязычной лексики и ономастики в греческую литературу.
Имена вождей и царей подаются Эсхилом в четыре приёма, в
четырёх каталогах, подражающих Гомеру. Тень Дария вспоми-
нает и называет поимённо (мидийско-) персидских царей (стт.
759–786). Имена их до Эсхила в греческой литературе не встре-
чаются. Кроме того, в начале, ближе к середине и в конце пьесы
есть три каталога персидских вождей. В стт. 21–51 перечисля-
ются 17 персидских и других «экзотических» антропонимов; в
стт. 302–330 – ещё 19; в плаче (стт. 958–999) – ещё 29. Некото-
рые имена повторяются в этих каталогах, так что разных имён
49 (при этом ни один греческий герой не назван), а всего экзо-
тические имена звучат 65 раз, не считая имен царей. Кайпер (у
него несколько иные цифры, но абсолютная точность нам сей-
час и не важна) считал, что иранских среди них 42, 10 греци-
зированы, а 3 не имеют ясной этимологии: ни иранской, ни
греческой (Keiper: 175–299).
Современные исследования показали, что лишь несколько из
этих имён встречаются в персидских источниках, а 18 – в других
греческих (Broadhead: 318). Это обстоятельство чрезвычайно
важно. Во-первых, как известно, лишь малая доля реально су-
ществовавших имён засвидетельствована персидскими письмен-
ными источниками, а это значит, что имена, звучащие по-
гречески, могут скрывать незасвидетельствованные иранские

56
«Ираническое» в Персах Эсхила

имена. А во-вторых, у Эсхила, участника войны с Персией, и у
его слушателей, переживших её сравнительно недавно (с момен-
та Саламинского сражения прошло всего 8 лет), был свой набор
«типично» персидских имен, звучавших «по-персидски» и вы-
зывавших ассоциации с Персией13. Так и народное именование
гитлеровских солдат «фрицами» опиралось на языковую
интуицию русских, а не на анализ частотности этого имени у
немцев.
Древние понимали, что Эсхил не только переделывал пер-
сидские имена греческий лад14, он и выдумывал их 15, а иногда
играл ими сознательно. Наиболее очевидный случай – имя царя
Кира (Kàroj), великого властелина (ст. 768). Уже сама передача
этого имени в греческом характерна: долгий гласный в корне
греч. слова соответствует краткому в перс. оригинале. Почему
долгий? Да для того, чтобы Kàroj стал звучать как kÚrioj,
«господин», «властелин»16.
Как мы знаем из позднейшей греческой историографии,
грецизация и ложная этимология персидских слов и имен, в том
числе слов на -b£thj из иран. -pāta- (Schmitt 1967: 142),
происходила повсеместно, но у Эсхила она, по нашему мнению,
служила трагической иронии.

13 Геродот, писавший свою историю несколько десятилетий спустя,
тоже даёт каталог персидских вождей (7. 61–97), содержащий 39 имён.
При этом только четыре имени у Эсхила и Геродота совпадают. С точ-
ки зрения исторической достоверности каталог Геродота заслуживает
большего доверия. Но Эсхил сочинял «религиозную» трагедию, а не
историческое повествование, и ему важно было лишь то, чтобы мно-
гочисленные варварские имена «звучали по-персидски» – разумеется,
для греческого уха той эпохи. По каким-то не вполне ясным причинам
первый каталог иранских имён в пароде (стт. 21–51) точнее и
достовернее, чем каталог в плаче (стт. 958–999): Schmitt 1978b, 71.
14 Так обстоит дело, например, с персидским именем Artafarna- ‘обла-
дающий фарном Истины’, а также с другими именами на -fršnhj и
-fšrnhj: 'Artafršnhj, 'Intafšrnhj. Вторая часть их понималась как
греческое fr»n ‘разум’, ‘дух’.
15 Так, в одном из схолиев к Эсхилу утверждается: «одни имена он
передал точно, а другие выдумал» (t¦ min ƒstÒrhse, t¦ d' œplase).
Это мнение поддержали и пионеры иранской ономастики, А. Ф. Потт и
Ф. Юсти. Прежде всего это относится к семи именам, содержащим
звук «l», чуждый древним иранским языкам (Schmitt 1978b: 21).
16 См., в частности, Schmitt 1978b: 27.

Н. В. Брагинская, А. Н. Коваль
57

1. Поэтика сложных слов, повторов и лейтмотивов
Общеизвестно, что Эсхил имел пристрастие к сложным сло-
вам-неологизмам. Значительная часть Эсхиловых композитов
больше нигде не засвидетельствована. Схолии, лексиконы и
цитаты не в счет, а появление иных образных составных слов в
эллинистической литературе всегда вызывает подозрение в том,
что через школьную «программу» они попадают в прозу
прямиком из Эсхила. Необычное сложное слово, особенно
окказиональное сложное слово, то есть созданное здесь и сейчас
и при этом прозрачное по смыслу из-за ясности его частей,
имеет больший вес и особую выразительность. Тем заметней по-
вторения сложных слов и как частный случай – перекомбинация
частей и повтор этих частей. Такие составные слова «красу-
ются», они себя показывают, привлекают внимание.
Действие «Персов» весьма ограничено, здесь два актера,
больше половины текста – пение хора, больше половины остав-
шегося – рассказ Вестника и Дария. Характеры очерчены очень
бегло, и, вероятно, поэтому трагедия опирается на поэтику
лирического жанра. Конфликты и перипетии, столкновения и
встречи происходят между словом и словом, образом и образом,
которые проявляют и вычерчивают основную трагедийную
мысль вознесение в котором человек не чует опасности хотя
всё подсказывает ему о ней и намекает на неё и затем –
низвержение с этой высоты Чтобы на протяжении столь боль-
шого лирического произведения повторы были ощутимы их
должно быть много Если в кратком лирическом произведении
довольно одного повтора то в трагедии придется повторить
трижды и четырежды чтобы послание достигло слуха адресата
(См.: Cliffton; Winnington-Ingram; Kelley).
Продемонстрируем приём «двуслойного» слова и разворачи-
вание второго смысла на протяжении трагедии с самых первых
её строк. Трагедия начинается с упоминания Земли Эллады, а
заканчивается упоминанием Земли Персиды (1–2 и 1074).
«Персов, ушедших в землю Эллады», – говорит хор17. Но таков
только первый смысл, а второй получается потому, что o‡comai
значит не просто «уходить», но «уходить далеко, исчезать», и

17 Стт. 1–2 T£de mn Persîn tîn o„comšnwn



`Ell£d' ™j aan pist¦ kale‹tai.

58
«Ираническое» в Персах Эсхила

без управляемого слова – «погибать» и «умирать». Если же
перед нами причастие с артиклем, как в этой строке, tîn
o„comšnwn, то так, «ушедшими», называли покойников, умер-
ших. Однако есть управляемое слово: ушли в землю Эллады,
поэтому второй смысл дан только намёком. А в ст. 59 после
описания всего пошедшего на Элладу огромного многоплемен-
ного войска говорится: «Цвет мужей земли Персиды ушёл». И
уже не сказано, куда ушёл. Значит, читаем второй смысл: погиб
и умер цвет мужей Персиды. Слова хора предвосхищают
события, в частности, благодаря этому двойному смыслу. Вот
Атосса говорит о своем сыне, что тот снится ей с тех пор, как
ушёл, «желая погубить землю ионян». Атосса говорит, как ора-
кул, двойственно, ведь можно понять и так: «с тех пор как по-
гиб, желая погубить землю ионян». И вот, наконец, появляется
вестник: «Цвет персов, павши, уходит»18. Так врачи говорят о
больном, у которого остановилось сердце. Ясно, куда он уходит,
этот цвет: в Аид.
Старцы плачут о жребии (смерти) ушедших. Теперь жребий
смерти назван – это mÒroj, и потому в «ушедших» сохраняется в
какой-то мере обычный смысл: смерть ушедших от нас – в
Элладу, и в Аид19. И вот уже Ксеркс кричит: «пусть бы ты, Зевс,
меня мойрою смерти накрыл вместе с ушедшими мужами»20. В
последних двух случаях скрытая смерть ушедших уже не
скрыта, она названа прямо.
Так, достаточно предсказуемым образом, соотнесены парод
и эксод с его коммосом, рассказ хора о пышном походе блиста-
ющего войска на Элладу, в котором спрятаны проэкономи-
ческие указания на грядущую гибель, и финальный плач, в
котором все предвосхищения «оправдались» и ушедшие в землю
Эллады стали просто ушедшими, т. е. умершими.
2. Сложные слова на -батес и абро-
Интересующее нас слово находится в эксоде. Получив мо-
дель лексической «интриги» на слове «ушедшие», мы рассмот-
рим далее слова на -батес, и на абро- и проследим, как «подго-
тавливается» в пароде и пьесе в целом эксод и необычное слово

18 Ст. 252: tÕ Persîn d' ¥nqoj o‡cetai pesÒn.
19 Ст. 546: mÒron tîn o„comšnwn.
20 Стт. 915-917: e‡q' Ôfelen, Zeà, k¢m met' ¢ndrîn / tîn o„comšnwn /
qan£tou kat¦ mo‹ra kalÚyai.

Н. В. Брагинская, А. Н. Коваль
59

или даже два слова в этом финале. Эсхил заслуживает того, что-
бы мы не предполагали у него выражений случайных, неу-
местных, нелепых.
Трагедию завершает длинный плач Ксеркса и хора старей-
шин. На все лады варьируются призывы плакать, рыдать, во-
пить, рвать на себе волосы, в последних строках всякое содер-
жание вытесняется междометиями и воплями (стт. 1066–1077):

Ксеркс: Кричи, эхом на мои вопли!
Хор: Ойой ойой!
Ксеркс: Ступай, плачущий (a„aktÒj) по домам.
Хор: Йоо йоо! [Персия земля (aa) злосчастная (dÚsbatoj)!]
Ксеркс: «Йоо-йоо»21 по городу.
Хор: «Йоо-йоо», и точно, да-да.
Ксеркс: Вопите, мягкоходы (¡brob£tai)!
Хор: Йоо йоо! Персия земля (aa) злосчастная (dÚsbatoj)!
Ксеркс: Ээ ээ! в три ряда вёсла, ээ ээ! на кораблях погибших.
Хор: Пойду за тобой с воплями горезвучными (dusqrÒoij).

На этом трагедия завершается.
Переводчики не всегда передают все эти строки с воплями,
которые никуда не продвигают действие и словно топчутся на
месте22. Но в оригинале концовка вовсе не так скучна, как в
переводе, здесь очень много словесной игры и, как кажется, есть
пара слов «с двойным дном». Фонетическая ткань концовки
тщательно продумана. Это то место, которое запоминается.
Тема плача, конечно, сам плач. Не только глаголы «кричать»
и «вопить» образованы от звукоподражательных основ, Эсхил
насыщает междометными слогами и немногочисленные здесь
значащие слова: «плачущий» – a„aktÒj, земля
aa а чтобы
призыв отвечать nсловно эхо€ реализовался слово dÚsbatoj
откликается на ¡brob£tai перед ним и отзывается в dusqrÒoij
после него Некоторые издатели повторяют строку nПерсия
земля (aa) злосчастная (dÚsbatoj)» дважды и в таком случае
на 7 строк dÚs- повторяется трижды (заметим, что слов на dÚs

21 ijwa; – двойственное число, которое обозначает такой дупликацией
обобщение, «вопли», как русск. «ахи и охи».
22 В русском переводе С. К. Апта строка с мягкоступами-габробатами
вообще пропущена: Эсхил, 122–123.

60
«Ираническое» в Персах Эсхила

до выхода Вестника нет, а после – в изобилии, а в концовке – в
концентрации). Переводы не могут передать слишком тесной
связи поэтического искусства с языковой материей. Тем неожи-
данней в таком продуманном и при этом внятном поэтическом
фрагменте два странных слова: dÚsbatoj и ¡brob£tai.
3. Этимология ¡brob£thj
Сами греки понимали -b£thj как производное от глагола
ba…nw ‘идти’. По образцу, например, гомеровского Эврибата
EÙrub£thj – Широкоступ, Скороход. Таких слов и имен в гре-
ческом достаточно, они не часты, но и не редки и, как правило,
прозрачны по смыслу. Персидских имён, заканчивающихся в
греческой передаче на -b£thj десятки причем за единообраз-
ным греческим -b£thj иногда p£thj) стоит как правило либо
иранское -pāta, ‘защищённый, находящийся под покровительст-
вом’, как Megab£thj и Bagap£thj ‘защищённый богом’23,
Mitrob£thj ‘защищённый Митрой’ (Schmitt 1982: 23, 24);
'Artab£taj и 'Artab£taj nЗащищённый Истиной€ *KP\ 
его персидская форма arta-pāta) и др., либо -pati ‘господин’.
Естественно, что вместе с именами в лексику «Персов» втор-
гается и переводная титулатура: «владыка владык», «тысячена-
чальник», «тмоначальник» (т. е. начальник десяти тысяч), «Ца-
рёво Око»24. Компонент pati- участвует в наименовании целого
ряда должностей. Геродот перечисляет персидские воинские
звания: dek£rchj = *daθapati; ˜katon£rchj = *θatapati;
cili£rchj = *hazārapati; muri£rchj = *baivarpati. Всё это самые
настоящие переводы персидской титулатуры (Herod. 7. 81).
Впрочем, встречаются и транслитерации, как например, общеиз-
вестное «сатрап» из перс. xšaqrapā-, а Гесихий сохранил форму
*hazārapati в виде ¢zarapate‹j (s.v.) и пояснил эту должность

23 Schmitt 1978b: 41–42. Предлагались и другие толкования, вроде
Bagapatiš (Абаев 270) и Bagapātiš (Cameron, 95). Однако оба эти
варианта Р. Шмитт отвергает в силу прежде всего семантических
трудностей («что такое ‘Господин бога’?».
24 Ст. 666: dšspota despot©n= āyaθiya xšāyaθiyānām; ст. 304: Дадак
«хилиарх» = *hazārapati; ст. 314 : Маталлос «мирионтарх» = *baivar-
pati, причем в ст. 993, Ксантис, обладатель той же должности, назван
«мириотагом»; ст. 979 Алпист, «верный во всём глаз царя» (cр. Лже-
Артабас, «Царёво око», у Аристофана: Acharn. 93 и др.).

Н. В. Брагинская, А. Н. Коваль
61

как «докладывающие о посетителях у персов».
Принадлежащие к разным склонениям и с разной долготой a
иранские имена на -pati ‘господин’ и на -pāta ‘защищённый’
грекоязычные авторы подвёрстывают под привычную собствен-
но греческую модель на b£thj а разница долгот на письме не
отражается
Но что же значит габробат «по-персидски»?
Р. Шмитт, как и многие другие, обратил внимание на то, что
в «Персах» Эсхил сочинил ещё четыре слова на габро- причем
здесь это греческий компонент слов целиком греческих. Первое
слово, ¡brodia…twn, (ст. 41) характеризует лидийцев – законо-
дателей роскоши: ¡bropenqe‹j – «нежноскорбящие» – говорится
о персидских женах, горюющих о своих воюющих мужьях (ст.
135); потом ¡brÒgooi, они же уже не нежно скорбят, но нежно
вопят (ст. 541), вспоминая погибших мужей, с которыми делили
ложе, устланное ¡broc…twnaj, «нежными хитонами» (ст. 54). Ни
одно из них не встречается до Эсхила, два так и остались Эсхи-
ловыми гапаксами, одно попадается у лексикографов и несколь-
ких поздних учёных поэтов, и только ¡brod…aitoj стало широко
употребляться, но в послеклассическом языке: после Эсхила в
V–IV вв. единичные случаи, в III–II вв. вообще не засвиде-
тельствовано. Но зачем Эсхил так настойчиво повторяет слова
на габро-?
Погибшего при Фермопилах брата Ксеркса греки называли
Аброком ('AbrokÒmhj)25. Таким его имя попало в традицию,
видимо, в ионизированной форме (утрата густого придыхания) и
с заменой основы на -a основой на -о26. Если понимать его как
греческое, то он Нежнокудрый.
Это не замена персидского имени греческим. Такого гречес-
кого имени вплоть до героя романа Ксенофонта Эфесского, т. е.
до II или III в. н. э. нет! Это прилагательное, «нежнокудрый»,
которое Еврипид, например, применяет к кроне финиковой

25 Herod. 7. 224. Был и другой перс, носивший имя ’AbrokÒmaj –
сатрап Артаксеркса (Xen. Anab. 1. 3. 20. 3; 4. 3. 5; 4. 5. 4; 4. 5. 5;
4. 18. 3; 7. 12. 3; 7. 12. 6; Isoc. Pan. 140. 6). Таким образом, мы видим,
что эллины определенным образом передавали определенное персид-
ское имя, прочитывая его по-гречески, но слегка варьируя.
26 Такая же замена a на o произошла, напр., в имени 'Artoxšrxhj и в
других случаях (см. Schmitt 1967: 133).

62
«Ираническое» в Персах Эсхила

пальмы27. Значит, имя принца «услышали» как это прилагатель-
ное. Имя убитого греками царского брата, Аброкома, должно
было быть на слуху. Такие имена обсуждались, «звучали». Их
не просто приспособили к эллинским морфемам сходного
звучания, но пропустили через определённый семантический
фильтр: греческие имена персидских принцев отвечают образу
аристократической пышности и утонченности. Ведь есть и
второй погибший при Фермопилах принц. Его имя Гиперант
(`Uper£nqhj), Сверхцветок. «Нежнокудр» и «Суперцветик»28.
Разумеется, и Гиперант скрывает некое персидское имя29.
Не потому ли Эсхил насыщает свой текст (г)абро-словами?
В них содержится аллюзия и на грецизированное имя павшего
царского сына, и на образ восточной аристократии и роскоши.
Так Sprachkrieg получает двойное звучание: за мотивом войны с
иноземцами встаёт мотив совсем иной войны, «гражданской»,
внутриполисной.
Аброком, младший брат Ксеркса и, возможно, второй по
старшинству мог называться *Apara-kāma – «Желанный вто-
рым» (сын). Apara – следующий, второй, младший. Хотя такого
имени в иранских источниках не засвидетельствовано, тем не
менее, известно, во-первых, авестийское имя Apara-zāta
«Рожденный вторым», «Младший», а, во-вторых, известны
такие имена, как 'Artak£maj – «Любящий закон» и 'Artak£ma –
«Любящая закон»30, от arta – закон и kāma – желание. Таким
образом, в персидских и иранских источниках засвидетель-
ствованы имена как с первым, так и со вторым компонентом

27 Eur. Ion 920; I. T. 1099; Hesych. Lexicon alpha.196. Нельзя сказать,
что прилагательное очень распространенное, хотя его можно найти у
поэтов Антологии, Нонна Панополитанского, Павла Силенциария, у
орфиков, в оракулах.
28 Не можем не обратить внимание на то, что герои эллинистического
романа Ксенофонта носят имена Габроком и Антия – Нежнокудр и
Цветок. Более того, имя Гиперант тоже является именем одного из
героев этого романа и встречается как имя только и исключительно в
нем. Опора автора романа, который носит имя афинского историка
Ксенофонта, на имена из Геродота совершенно очевидна.
29 Юсти первым высказал догадку, что за этим скрывается перс.
*hubaranta- ‘хорошо ездящий верхом’ – отличное имя для принца! См.
Schmitt 1967, 135.
30 Ср. персидские имена, Xen. Cyr. 2.1.5.3; 8.6.7.6; Хen. Anab. 7.8.25.3;
Arrian. 7. 4. 6. 3; Phot. Bibl. 9. 68b 13.

Н. В. Брагинская, А. Н. Коваль
63

предполагаемого персидского *Apara-kāma, которое греки пере-
делали в Аброкома. Известно также персидское имя 'Abra-
d£taj, обладатель которого выведен в «романе» об Абрадате и
его жене Панфии в «Киропедии» Ксенофонта (5.1–6.4). Абрадат
– царь Суз и союзник ассирийцев в войне против Кира
Старшего, перешедший затем на его сторону; он пал в битве с
египтянами, союзниками Креза.
Форма Абрадат указывает на позднее древнеперсидское
произношение *Apara-dāta – дарованный после, младший (ср.
снова авестийское Aparazāta – рожденный вторым, младший).
Весьма вероятно, что Ксенофонт, воевавший на стороне Кира
Младшего, знал такую его кличку, соответствующую греч.
Neèteroj (Brunner: 228). Для подтверждения перехода Apara- в
Abra- можно сослаться на лидийское имя Abrna- от иран. apara-
«младший», в эламской передаче Ha-ba-ra (Schmitt 1982, 29,
№ 1). Известна также форма Abrna-, которая имеет несколько
вариантов толкования, и среди них – от перc. apara- ‘младший’,
N. pr. Элам. Ha-ba-ra = *Apara (Schmitt 1982, 29).
Надо сказать, что в персидской антропонимике имена на
-d£taj имеют часто те же первые части, что и имена на -b£thj,
они существуют как бы парами, например: Артапат/Артабат и
Артадат, Митробат и Митрадат, Мегабат и Мегадат. Поэтому
вполне можно предположить рядом с Абрадатом и Абрабата,
грецизированного подобно Аброкому как Абробат.
Итак, складывая вместе apara- и pati-, мы предполагаем, что
габробаты – это персидский титул, aparapati – младшие влады-
ки, «придворные».
Персидский царь именовался «царём царей», или «владыкой
владык», поэтому для его придворных подходят титулы вторых
по порядку царей или младших владык. Разумеется, это только
гипотеза, и покуда не обнаружена надпись с Aparapati-/
Aparapata- или иной аутентичный источник, нельзя быть уве-
ренным в существовании такого иранского слова, титула или
имени. Но поскольку Эсхил имена персов придумывал, а часть
Абро- в имени принца Аброкома и часть -батес для персидских
имен и титулов были ему хорошо известны, он мог составить
такое псевдо-персидское, «ираническое», слово и сам.

64
«Ираническое» в Персах Эсхила

4. «Ираническая» поэтика «Персов»
Габробат и дюсбат не единственные слова в nПерсах€ на
батес, -батос. Вместе с двумя словами из финала в nПерсах€
десять слов на батес и еще четыре раза звучат Агбатаны Экба-
таны  Но три слова повторяются персидское имя Мегабат
Megab£thj стт    навбаты   и, возможно
дважды, дюсбаты (стт. 1069, 1074). Есть еще одно имя перса
Агбат (960), и еще одно слово на -батес – агдабаты (924:
¢gdab£tai  Последнее обладает несомненной nперсидско-
стью», хотя значение его туманно. Издатели ставят на этом
месте крест Древние комментаторы сообщают, что агдабаты –
могучее персидское племя, которое полностью погибло.31 Три
упоминания персидских имен и агдабаты вместе Агбатанами
создают «персидский фон» для слов на -батес. И в игру
вступают греческие слова на -батес: дюсбаты, гиппобаты,
елеобаты и навбаты, которые получают «ираническое» звуча-
ние за счет второй части композита и при этом получают допол-
нительный второй смысл.
Габробатам и дюсбатам эксода противостоят гиппобаты и
елейобаты (26 и 39) парода в пышном описании идущих на
войну народов и войск. Но при ближайшем рассмотрении в этих
словах с персидским «звуком» таится дурной или зловещий
смысл.
Гиппобаты всегда понималось переводчиками Эсхила как
«всадники». Могучие лучники и конники. Так понимают его и
схолиасты и Гесихий. Но вообще говоря, для всадника есть
другое слово, ƒppeÚj, а гиппобат в значении «всадник», кроме
как в этом месте, практически не используется. Зато в ряде
контекстов, у авторов, писавших о конях, а также у Страбона32
это слово означает осла, который покрывает кобыл, а соответ-
ствующий
глагол
означает
«покрывать
лошадей»33.

31 Один древний комментатор говорит так: «Агдабаты, ибо погибли»
(Scholia vetera ex Cod. Mediceo 32.9. v. 926, 5). С опорой на этого
схолиаста и на упоминание рядом Аида, Г. Германн исправил в свое
время агдабатов, на аидобатов – «входящих в Аид». Конъектура
остроумная, но принимать её необязательно.
32 См. Hipp. Berol. 14.2–5. T. 2 и Eutecn. Soph. Paraphr. Opp. 14.22;
Strabo 8. 8. 1.16.
33 AP 9. 317; Theocr. I.187 ; ср. Ñnobatšw: Xen. Eq. 5. 8, Poll. 5. 92.

Н. В. Брагинская, А. Н. Коваль
65

Действительно, глагол bate‹n имеет отношение к случке, а не к
верховой езде. И кентавры, которые у Еврипида именуются
гиппобатами (Eur. I. A.1059), – это не кентавры-всадники, как
понимают (вернее, целомудренно не понимают) переводчики.
Как это кентавры будут всадниками? Сядут на лошадь? Кентавр
– это не человеческая часть кентавра, а человек+лошадь. О
кентаврах сказано другое: что они сходятся с лошадьми. Итак,
Эсхил, назвав персов гиппобатами, сказал слово с двойным
дном. В ряду с токсодамантами – «властелинами стрел», по
аналогии с навбатами – «всходящими на суда», гиппобаты
могут «смотреться» как всадники, хотя намекают в то же время
и на другой, скорее всего уничижительный смысл. Вместе с тем
и здесь мы можем предположить иранский подтекст. Так, в в
надписях из Персеполя засвидетельствовано слово *asapati-
‘господин коней’. Это может быть названием профессии, вроде
«конюха», и притом титулом придворного конюшего. К нашему
сожалению, в иных иранских источниках подобное слово
практически не встречается, что несколько озадачивает: ведь в
древнеиндийском, напр., такая словобразовательная модель ис-
пользовалась широко: это и aśvapati- ‘господин коней’, и
gajapati- ‘господин слонов’, что в эллинистическую эпоху будет
переведено на греческий как ™lefant£rchj, «слононачальник»,
и проч.34
Кроме того, слова на -батес характеризуют людей из могу-
чего войска, над которыми нависла опасность. Елейобаты – это
разумеется тоже гапакс, встречается только у Эсхила и его
схолиастов: «болотоходы». С одной стороны, так названы
египтяне, которые, по словам схолиастов, живут на болотах в

34 Едва ли не единственная, но весьма сомнительная параллель – это
имя одного из праведных иранских владык, которому был передан
фарн (Yt. 13. 116). Его звали Aspōpaδōmaxšti. Этот необычный антро-
поним так и не нашёл себе однозначного объяснения, хотя в нём
пытались видеть элемент Spō.paδi- ‘Владыка коней’. В таком случае
это имя следовало бы толковать как «Коневлад Макштиевич», т. е.
«сын Макшти». Однако обычно такое толкование отвергается (см.
Mayrhofer 1979, S. 61, № 33 (Aspōpaδōmaxšti); № 220, № 294: Spōpaδ.
Разночтения: aspōpaδō и spōpaδō. (AirWb 1623). Если всё же
предположить, что за этим именем скрывается нечто вроде *aspa-pati-
‘господин коней’, тогда придётся признать, что греческое гиппобат
наполовину переведено, наполовину же передано звуковым соответ-
ствием с иным смыслом.

66
«Ираническое» в Персах Эсхила

Дельте Нила. Может быть, и так. Но жители болот звучанием
напоминают о жалости, œleoj, а значением вызывают опасение
за их жизнь. Не так-то просто ходить по болотам. Таким
образом, вместе с персидским «звучанием» слов на -батес в
гордое описание войска проникают опасные ноты.
Уже не в пароде, не в столь ответственной позиции, дважды
упомянуто обычное греческое слово навбаты, первый раз о
персах, второй об ионийцах (375 и 1011), встреча с кораблями
которых была так трагична. Морское Саламинское сражение и
гибель там кораблей и корабельщиков – центр рассказа Вест-
ника. Нет, хождение по морю ничуть не надёжнее хождения по
болотам. И те слова на -батес, в которых ничего иранского нет,
встраиваются в ряд персидских слов и имен на -батес и создают
серию, куда входят собственно персидские слова, псевдо-
персидские, «иранические» двуязычные слова и греческие
говорящие гапаксы.
Как было сказано, в финале есть ещё слово дюсбат. Никому
не придет в голову искать какой-либо иранский прототип за
словом dÚsbatoj, оно безусловно греческое и само по себе
вполне обычное. Не совсем обычным выглядит его применение
к Персидской земле. Означает оно «труднопроходимый», «труд-
нодоступный». «Труднопроходимая земля Персии»? Для кого?
Ведь это персы говорят о Персии.
Словари среди его значений предлагают «злосчастный»,
ссылаясь исключительно на это место у Эсхила. Лексикографы
не могут понять, при чём тут труднодоступность и трудно-
проходимость. Значит, здесь у Эсхила слово приобретает осо-
бый, более нигде не встречающийся смысл? 35
А что если здесь за обычным греческим словом просве-
чивает персидское, как за габробатом – aparapati? Если взгля-
нуть на dÚsbatoj с этой точки зрения, тогда можно увидеть за
ним нечто вроде *duš-pāta- ‘плохо защищённая’. Правда, такое
слово у Бартоломэ (AirWb) не засвидетельствовано. Но, если
Эсхил осознавал, что может стоять за композитом с -b£thj, он

35 Издатели старались найти такому слову замену. Так, Г. Вайль (H.
Weil) издавший Эсхила в 1858, заменил dÚsbatoj на dÚsbauktoj от
baäzw – лаять, тявкать, ворчать и роптать. Это слово встречается в
«Персах», ст. 572 и относится к aÙd» – голос, пение, слова. Повторять
его здесь вопреки рукописной традиции нет нужды.

Н. В. Брагинская, А. Н. Коваль
67

мог выбрать именно это греческое слово, чтобы вложить в него
и иной, дополнительный, «иранический», смысл.
Вот это отлично подходит к тому, что должны бы говорить
старики о своей родине. Конфликта старейшин из хора и Ксер-
кса нет на сцене, но он, как и в других случаях, перенесён в
конфликт лексики. Таким образом, в «ираническом» плане для
младших владык, для aparapati, то есть вельмож, земля Персии
плохо защищена, а на уровне эллинской речи для тех, кто
«нежно ступает», земля Персии труднопроходима. Так и идёт
среди вопля и плача текст со своеобразным «синхронным пере-
водом». Старейшины, говорят о том, что по земле родины им
теперь тяжко ходить, но намекают и на то, что Персию плохо
защищает царь. Ксеркс, обращаясь к ним, вельможам, с «ирани-
ческим» словом-титулом, в тоже время выговаривает и эллин-
ское обвинение варварам в изнеженности. А «труднопроходи-
мая земля» и «нежноходы» создают на греческом «связный
текст».
В характерную для трагической поэзии двусмысленность и
«двудонность» Эсхил ввел в «Персах» в неслыханном прежде
масштабе усвоение, переосмысление и использование «варварс-
кой», вражеской речи36. Габробаты и дюсбаты, а возможно, и
гиппобатыэто слова с двойным дном, греческие, но намекаю-
щие на персидские, на второй смысл, на иное значение при
близком звучании. Так ведётся у Эсхила изощрённая
Sprachkrieg, в которой слова одного языка, словно лазутчики,
незамеченными прокрадываются в стан другого.
Однако стан здесь не только персидский и эллинский.
Идеализация Дария и осуждение безрассудного Ксеркса подо-
зрительно напоминает совсем недавний конфликт афинян и
детей Писистрата. О Писистрате принято было помнить с
почтением, жизнь при нём была как жизнь при Кроне, но его
дети Гиппий и Гиппарх вызывали общее и резкое осуждение
(Aristot. Ath. Pol. 167; Plato, Hipparch. 229 b).

36 То же, но с комическим эффектом делает Аристофан, когда на смеси
персидского и греческого говорит Псевдо-Артабас в «Ахарнянах» и
Скиф-лучник в «Фесмофориазусах».

68
«Ираническое» в Персах Эсхила

III. Поэтика и политика
1. Аристократы и варвары
Знаменательная история слова ¡brÒj давно привлекла вни-
мание филологов. Впервые оно встречается в стихе, приписыва-
емом Гесиоду. Речь идет о реке Партении (Девственнице), кото-
рая так неслышно течёт, «как идёт нежная дева» (Fr. 339 M-W).
Слова сложные с ¡bro-появляются в лирике37 и, за исклю-
чением ¡brod…aitoj и ¡brokÒmhj, все оказываются если не гапа-
ксами, то, во всяком случае, окказиональными немногочислен-
ными образованиями с прозрачной внутренней формой38. На
истории этих слов можно проследить, как отношение к роскоши
менялось от восторженного к презрительному.
Для роскоши есть два главных словесных выражения: про-
изводные от ¡brÒj (может быть, без аспера) и от truf». У лекси-
кографов (Зонара, Фотий, Гесихий, Суда, Лексика Севериана)
слова первого гнезда объясняются через слова второго, ¡brÒj
через truferÒj. И тем не менее они отличаются: первое говорит
скорее об изяществе и природной красоте, породистости, о сти-
ле и даже стильности, хотя может получать и уничижительные
коннотации развращённости, изнеженности и женственности
(применительно к мужчинам). Габросюне поясняется в част-
ности через слово faidrÒthj – ясность духа, веселое настро-
ение, а габрос у тех же лексикографов через lamprÒj, ¡palÒj,
блестящий и нежный, а не изобильный и пышный. Truf» не
содержит в себе легкости.
Добродетельная женщина может носить имя (Г)абросине39.
А женское имя Трюфе в классическую эпоху встречается у ко-
миков Аристофана и Алексида и представляет собою олице-
творение чувственного удовольствия40, как и вымышленное имя

37 У Сафо: Fr. 2. 14; 44. 7; 58. 25; 84. 5;100. 1; 128. 1; 140a.1 Lobel-Page;
у Алкея: Fr. 41. 2; 42. 8 Lobel-Page; у Анакреонта: Fr 2,1.1; 28. 2; 28. 3;
116. 1 (Page); у Стесихора: 35.2 (Page).
38 Chantraine 1968, там же, считает слова сложные с ¡bro- поэтичес-
кими изобретениями ad hoc. По мнению Lombardo 1983 1083–87, при-
лагательное габрос встречается раньше и шире, чем формы сущест-
вительных.
39 AG, Appendix. Epigrammata sepulcralia, 587 и в надписях: Inscr. 2223
Pappe.
40 Arph. Thes. 973, Athen. Deipnosoph., 10. 431 b (фрагмент Алексида).

Н. В. Брагинская, А. Н. Коваль
69

корреспондентки «Деревенских писем» Элиана (№№ 11 и 12); а
Трифера – это, скорее всего, имя гетеры (AG 5. 154 и 185).
Truf» – другая роскошь, она предполагает изобилие, прежде
всего материальных благ, съестного, в этой роскоши велика до-
ля чревоугодия, лени и сладострастия. Этим термином описы-
вали обычно жизнь сибаритов и варваров всякого разбора.
Но если авторы, например, Геродот, слова truf» не знают41,
то в описании различий между персами-победителями и лидий-
цами-побежденными или греками-победителями и персами-по-
бежденными,
побежденные
оказываются
носителями
габросюне42.
Габротес, габросюне характеризует стиль жизни, усвоенный
греками Малой Азии и восточных островов от их соседей,
особенно лидийцев, причем этот стиль жизни был воспринят
эллинскими аристократами сперва в восточных областях43, а
затем распространился и далее и служил сословию для того, что
теперь любят назвать «самоидентификацией» (Mazzarino: 191–
246; Lombardo, Kurke 1992: 91–120). Сафо обожает габросюне
(Fr. 58. 25. Lobel-Page), и завидна доля того, кто может, как
говорит Солон, gastr… te kaˆ pleura‹j kaˆ posˆn ¡br¦ paqe‹n:
«Чреву, бокам угождать, холить и ноги свои»44.
Наречие ¡brîj определяет то, как смешивает Киприда в
золотых сосудах вино (Сафо), как играют на лидийском инстру-
менте пектиде (Анакреонт), как поют гимны, избравши фригий-
ский лад (Стесихор), а прилагательное определяет мех, которым
укутывают девушку, Харит, Адониса и Андромаху (Сафо), деву
(Алкей), шею, на которую падают локоны, и «девчонку» (Ана-
креонт), Эрота, в многоцветных митрах, которого поэт намерен
воспевать (Анакреонтика 1. 1). Анакреонта, как известно, при-
гласил в Афины тиран Гиппий, прислал даже за ним корабль.

41 Слова truf» не знают также Эсхил и Софокл, но оно часто встре-
чается у Аристофана и Еврипида, то есть несколько позже, см. Kurke
105, note 58.
42 Там же. 1. 71, 155, 157; 9.122.
43 Suda, Lexicon iota. 495. 2: 'Iwnikîj, ¢ntˆ toà ¡brîj. («[Говорят] «по-
ионийски» вместо [того, чтобы сказать] ¡brîj».
44 Solo, fr. 24 West : gastr… te kaˆ pleura‹j kaˆ posˆn ¡br¦ paqe‹n.
Ср. Theogn. 474: «Радость такую иметь (¡br¦ paqe‹n) можно не
каждую ночь» (Пер. В. Вересаева) и 722: цитата из Солона.

70
«Ираническое» в Персах Эсхила

У Геродота мы находим и приведенный выше оракул, кото-
рый называет Креза «ногонежным». Нет никакой возможности
узнать, кто и когда сочинил этот оракул и это слово и включил в
устное или письменное предание о Крезе. Оракул мог сущест-
вовать до Эсхила и быть сочинённым после него и после
габробата Бакхилида. А могло быть и обратное: оракул с искус-
ственным словом podabrÒj появился в оракуле Крезу после
Эпиникия о Крезе. Автор уже знает слово габробат из «Пер-
сов», из Бакхилида и придумывает на его основе свое, звучащее
еще лучше – точь-в-точь, как у Гомера, но как эпитет не славы, а
хулы. Вместе с оракулом слово попадает к Геродоту. Несом-
ненно при этом одно – оракул включен в дискредитацию
«восточного стиля».
Сложное слово tÕ ¡brod…aiton, которое собственно и озна-
чает утонченный образ жизни, впервые встречается у Эсхила в
«Персах» как характеристика лидийцев: «толпа лидийцев
¡brodia…twn»45, а второй раз у Фукидида. Фукидид пишет, что
пожилые люди из состоятельных семей недавно, то есть на его
памяти, перестали носить льняные хитоны и сложные прически
с золотыми шпильками в виде цикад. У родственников афинян,
ионян, эта манера сохранялась дольше (добавим, и в Афины
пришла из Ионии). Фукидид называет причину такого пове-
дения: они так поступали di¦ tÕ ¡brod…aiton, т. е. следуя осо-
бому изысканному, женоподобному восточному стилю. Можно
сравнить это замечание Фукидида с высмеиванием пышных
камзолов и пудреных париков, которым привержены бывали
старики Екатерининских времен во времена Александра I.
Дело, конечно, не просто в моде, но и в противопоставлении
мирных и военных доблестей и в том, что война с персами
компрометировала подражание манерам малоазийских соседей.
Ксенофан Колофонский уверен: его сограждане подпали под
персидское иго, потому что переняли образ жизни, который,
когда враг у ворот, оборачивается уже не утончённостью, а
расслабленностью: «Научившись у лидийцев бесполезной рос
(¡brosÚnaj … ¢nwfelšaj)», колофоняне попали в рабство к
персам (Fr. 3 West).

45 Aesch. Persae, 43; Схолии, поясняющие это слово у Эсхила, заме-
чают, что и у Анакреонта сказано ludopaqe‹j, вместо ¹dupaqe‹j. Тем
самым схолиаст приравнивает тех, кто живет по обычаям лидийцев, к
тем, кто живет в роскоши.

Н. В. Брагинская, А. Н. Коваль
71

Ямбический жанр также критикует габросюне, но уже не в
варварах, а в женщинах. Происхождение жены от изящной гри-
вастой кобылы (t¾n d' †ppoj ¡br¾ caitšess' ™ge…nato) говорит о
том, что это аристократка, тем более, что содержать подобную
супругу может только тиранн или «держатель жезла»
(Semon. Am. 7.57–70 West).
Посмотрим теперь специально на «нежноногость». Что
греки говорили о походке и пользовались ли для характеристики
походки словом ¡brÒj?
В словаре «Суда» говорится, что Аристофан и Алкей ис-
пользовали глагол «подмитриться» вместо «подпоясаться» о
носящих митры и двигающихся по-ионийски: подпоясанные
митрами, как поясами, «разгуливали изысканно» (¡brîj
periep£toun) (Suda epsilon. 989. 4). Слово Kalp£zein пояснется
в том же словаре, как «ходить изысканно» (tÕ ¡brîj bad…zein –
Sudas kappa. 263.1), а глосса saukrÒpodej· (= YaukropÒdhj EM)
поясняется у Гесихия через гапакс ¡brÒpodej, легконогий как
нежноногий (Hesych. Sigma 265). К какому времени относятся
эти редкости, мы не знаем. После Эсхила и Бакхилида, у млад-
шего трагика Еврипида несколько раз встречается сочетание
наречия ¡brîj /¡brÒn /¡br£ с тем или иным глаголом для
ходьбы, в том числе с ba…nw46.
Кроме того, Эврипид несколько раз говорит о нежной ноге,
используя прилагательное ¡brÒj. Так, Гекуба говорит, что её
«нежные стопы, ныне рабские» (Troiad. 506–7), другие
обладательницы нежных ног и голеней – Елена и Ифигения
(Eur. Helena 1528; Iph. A. 614). Таким образом, нежно ступают и
ходят и обладают нежными ногами или походкой женщины и
«приравненный» к ним Ганимед47.
А про нежные ноги мужчин говорится только в обсуж-
даемых нами пассажах: Крез-подабр в оракуле, приближенный
Креза, габробат, у Бакхилида и старейшины-габробаты у
Эсхила.

46 Med. 824–34: Музы Пиериды шествуют ¡brîj сквозь сверкающий
эфир (di¦ lamprot£tou ba…nontej ¡brîj a„qšroj); Med. 1164: Царев-
на, невеста Ясона, надела подаренный Медеей убор и прохаживается
«нежно ступая белой ногой» (¡brÕn ba…nousa palleÚkwi pod…);
Troiad. 820: Ганимед, стремясь на пире у Зевса пленить бога, ступает
нежно ¡br¦ ba…nwn меж золотых киафов.
47 См. выше: Troiad. 820.

72
«Ираническое» в Персах Эсхила

Мы видим, что габросюне, особенно соответствующая по-
ходка – имеет коннотации женского48 и эротического, «восточ-
ного», варварского49, или ионийского и подражающего «восто-
ку» аристократического пиршественного обихода50. В V веке
идеал габросюне постепенно уходит в прошлое, историки и
ораторы считают своим долгом порицать всякое его проявление
(Lombardo: 1079, 1097–1103; Kurke: 102). Исключение составля-
ет, пожалуй, только Пиндар. В воспеваемых им конных риста-
ниях аристократы удерживают «свои позиции», и Пиндар, при-
миряя аристократический идеал роскоши с демократическим –
служения полису, не отказывается от признания и восхваления
аристократического стиля (Kurke: 106 sqq., Lombardo: 1089,
note 56).
Мы видим, таким образом, что габросюне оказалось словом,
которое вовлечено в серьезные перемены в социальном и цен-
ностном мире эллинов. И перемены эти связаны с войной и по-
бедой над персами, с антиаристократическими законами против
роскоши: война с персами заставила аристократический образ
жизни и аристократические ценности потесниться (Kurke,
passim).
2. «Свои» и «чужие»
Эсхил был аристократом и воином, сражавшимся на
Марафонском поле и у острова Саламин. Героями его трагедии
выступают поверженные враги. А закон искусства таков: герою
сочувствуют. Если сделать героем авантюриста, сочувствуют
авантюристу, если сделать гулящую – гулящей. Если есть в
пьесе «они» и «наши» – симпатии на стороне наших. Поэтому
Эсхил не вывел ни одного греческого героя, только в
персидской же передаче звучит клич эллинов защищать родные
могилы, своих детей и своих богов. И к врагам нет ни пре-

48 Lombardo 1085, 1088–9. О женском мире габросюне говорит, воз-
можно, и то, что прилагательное габрос субстантивировалось в жен-
ском роде ¹ ¤bra для обозначения любимой служанки, наперсницы,
воспитанной вместе с госпожой: «милочки», «душеньки».
49 См. Aesch. Ag. 918–920: роскошь помещается здесь между двумя
отрицательными образцами – женским и варварским.
50 Ср. «всенежного», панабра у Лукиана: «Панабр какой-нибудь, Сар-
данапал, или Кинира, или сам Агафон-трагик» (Rhet 11. 8); ср.
Collectio paroemiarum 13. 89. 1–2.

Н. В. Брагинская, А. Н. Коваль
73

зрения, ни злорадства, ни стремления изобразить их смешными,
жалкими и уродливыми, как, например, в «Персах» Тимофея.
Воспроизводя речь пленного перса, Тимофей изображает лома-
ный, искажённый, убогий и смешной греческий язык вояки,
которого тащат за волосы, пока он умоляет отпустить и обещает
никогда не покидать свои Сарды (См. Longman: 208–209).
Волосы у него, конечно, длинные, а положение его жалкое.
Ничего подобного нет у Эсхила. Ещё Мюррей задавался вопро-
сом: почему, несмотря на Ûbrij и святотатство персов, в траге-
дии выражена симпатия к ним? Он писал: «Частью потому, что
их имена звучат так величественно, частью потому, что они
честно дрались и смело встречали смерть; но я думаю, главным
образом потому, что Эсхил пропитал свои стихи таким
чарующим колоритом и заставил нас верить, что он персидский.
А был ли колорит и впрямь персидским или только лидийским
или фригийским – на этот вопрос нам не следует ждать ответа.
Для Эсхила и его зрителей персы были Востоком, и он
предлагает нам колорит и музыку Востока»51.
Рискуя впасть в вульгарный социологизм, который спустя
восемь или девять десятков лет после отечественного паро-
ксизма этого направления воцаряется ныне в западной класси-
ческой филологии, заметим всё же, что персы у Эсхила отве-
чают образу родной для него ионической аристократии. Внут-
ренние конфликты аристократических родов и демоса, под во-
дительством богачей, оказались во время войны в поле проти-
востояния эллинов и персов. Изгнанный из Афин тиран, сын
Писистрата Гиппий, бежал к сатрапам Лидии, а потом привел в
Элладу на Марафонское поле полчища врагов. Но и великий
защитник Афин Фемистокл, когда был изгнан своим демосом
опасавшимся возвышения сильных где нашел он свой приют? У
персидского царя. И любого аристократа могли заподозрить в
симпатиях восточным владыкам. Великого Мильтиада сгноили
в тюрьме как предателя! А вот аристократ Эсхил ясно пока-
зывает в «Персах», в чём слабость персидских воинов: они рабы
одного господина, а эллины – свободны. В этом гордость афин-
ского демоса, здесь афиняне видели свое торжество.

51 Murray: 129. Под музыкой Мюррей разумеет необычно звучащие
слова и ионическую стопу – два кратких и два долгих.

74
«Ираническое» в Персах Эсхила

Уже давно и много сказано о том, что театральные пред-
ставления, предназначенные первоначально для одной един-
ственной постановки, не мыслились вечными произведениями
искусства, каковыми оказались, если повезло дойти до нас. Они
служили, horribile dictu, скорее, актуальными «агитками» и
содействовали опосредованному разрешению общественных
напряжений. Эсхил побеждал 13 раз, потому что умел это
делать. Тут ведь не просто художественные качества имели
значение, а и вот эта роль медиатора. «Эдип-царь» проиграл,
«Медея» Еврипида проиграла каким-то трагедиям, которые не
сохранились, и трагикам, от которых не дошло ни одной пьесы.
Понять, какую конструкцию, опосредующую внутренние
конфликты, предлагал в «Персах» Эсхил, нам помогают эти
пять слов на габро-. Идеал габросюне – идеал аристократи-
ческой изысканности, идущей от ионян и лидийцев. Вокруг
этого стиля жизни развернулась нешуточная полемика и слова
на габро- были низвергнуты с пьедестала. В периоды стре-
мительных изменений с места, по словам Фукидида, трогается
сам язык (См. Thuc. 3. 82. 4–5).
Конечно, можно решать такого рода вопросы и не занимаясь
микроскопическим анализом лексики. Но мы пошли здесь по
пути, связывающем поэтику и политику через ценности, слова,
их выражающие, и коннотации этих слов. Мы полагаем, что
видеть у Эсхила такую двуслойную поэтику и медиативную
задачу – это и значит понимать Эсхила, исходя из Эсхила.

ЛИТЕРАТУРА
Абаев В. И. Из иранской ономастики // История иранского государства
и культуры. К 2500-летию иранского государства. М., 1971. С.
262–276
Эсхил. Трагедии. Перевод С. Апта. М., 1971.
Aeschylus (Sidgwick): Persae with Introduction and Notes by A. Sidgwick.
Oxf. 1971 (первое издание 1903).
AirWb: Bartholomae Chr. Altiranisches Wörterbuch. Straβburg 1904,
Berlin, 1961.
Bacchylidis Carmina cum fragmentis. Lipsiae, in aedibus B. G. Teubneri,
1934.
Bacchylides (Jebb): Bacchylides. The Poems and Fragments / ed. R. Jebb.
Cambridge University Press. 1905.
Broadhead H. D. (ed.). The Persae of Aeschylus. Cambridge, 1960.
Brunner Christopher Joseph (1984), «Abradatas» // Encyclopaedia Iranica,
vol. 1.3, Cosa Mesa: Mazda Pub. P. 228.
Chantraine P. Dictionnaire de la langue grecque. Vol. I. P., 1968.

Н. В. Брагинская, А. Н. Коваль
75

Cliffton G. The Mood of the «Persae» // Greece & Rome. Vol. 10, 1963. P.
11–117.
Die Fragmente der Tragödien des Aischylos. Hrsg. von H. J. Mette. Berlin,
1959.
Fragmenta Historicorum Graecorum / auxerunt, notis et prolegomenis
illustrarunt, indice plenissimo instruxerunt Car. et Theod. Mülleri.
Parisiis : A. Firmin Didot, 1841–1870.
Fontenrose J. The Delphic Oracle: Its responses and operations with a
catalogue of responses. Berkeley-Los Angeles-London, 1978
Hinz W. Altiranisches Sprachgut der Nebenüberlieferungen. Wiesbaden,
Otto Harrasowitz, 1975.
Jones H. Stuart. Bacchylides and the Fate of Croesus // Classical Review,
vol. 12, N 1, 1898. P. 84–85.
Justi F. Iranisches Namenbuch. Marburg 1895, Hildesheim, 1963.
Kelley K. A. Variable repetition. Word patterns in the Persae // Classical
Journal, 1979, LXXIV. P. 213–219.
Kurke L. The politics of ¡brosÚnh in archaic Greece. // Classical Antiquity,
1992, Vol XI. N 1.
Lobel E., Page D. Poetarum Lesbiorum Fragmenta. Oxford, 1955.
Lombardo M. Habrosyne e Habra nel mondo Greco arcaico // Forme di
contatto e processi di transformazione nella società antiche // Atti del
Convegno di Crotona (24–30 maggio 1981) Pisa, 1983.
Longman G. A. Timotheus, Persae 162 // Classical Review, 1954, IV, N. S.
P. 208–209.
Mayrhofer M. Iranisches Personnennamenbuch herausgegeben von
M. Mayrhofer. Bd. I. Die Altiranischen Namen. Fasz. 1 Die Avestische
Namen. Wien, 1979.
Mayrhofer M. Zum Namengut des Avesta. Wien, 1977.
Mazzarino S. Fra oriente e occidente: Richerce di storia greca archaica.
Firenze, 1947.
M-W: Merkelbach R., West M. L. Fragmenta Hesiodea. Oxford, 1967.
Page D. L. (ed.). Poetae Melici Graeci. Oxford, 1962.
Passerini A. La “TRUFH” nella storiographía ellenistica // Studi italiani di
filología classica, 11 (1934). P. 35–56.
Schmitt R. Medisches und persisches Sprachgut bei Herodot // Zeitschrift
der Deutschen Morgenlandischen Gesellschaft. 1967 CXVII. S. 119–
145.
Schmitt R. Bakchylides’ ¡brob£taj und die Iranier-Namen mit Anlaut
ABRA/O- // Glotta 1975 (LIII). S. 207–216
Schmitt R. Die Iranier-Namen bei Aischylos. Wien: Verlag der
Österreichischen Akad. der Wissenschaften, 1978b.
Schmitt R. Iranisches Personennamenbuch, V, 4: Iranische Namen in den
indogermanischen Sprachen Kleinasiens (Lykisch, Lydisch, Phrygisch)
/ von Schmitt Rüdiger. Wien, 1982.

76
«Ираническое» в Персах Эсхила

Scholia in Aeschylum (scholia recentiora): Aeschyli tragoediae superstites
et deperditarum fragmenta, vol. 3 [Scholia Graeca ex codicibus aucta et
emendata]. Oxford, Oxford University Press, 1851 (Hildesheim, 1962)
Smith A.H. Illustrations to Bacchylides // Journal of Hellenic Studies, Vol.
18, 1898. P. 267–280.
Tragicorum Graecorum fragmenta. Ed. S. Radt, vol. 3. Göttingen,
Vandenhoeck & Ruprecht, 1985.
West: Iambi et elegi Graeci ante Alexandrum cantati / edidit M. L. West.
Ed. 2., aucta atque emendata. 2 v. Oxford; New York: Oxford
University Press, 1989–1992.
Winnington-Ingram R. P. A word in the Persae // Bulletin of the Institute of
Classical Studies of the University of London, 1973. XX. P. 7–38.
Summary
Aeschylus’ “Persae” is obviously the first case of massed
invasion of a foreign language stuff into Greek. There are lots of
Persian / Iranian words and personal names in ”Persae”, but we try to
pay our special attention to only one of them: ¡brob£tai (verse
1073), which to the Greek mind would mean “soft-stepping”. In the
context of Aeschylus’ tragedy, the epithet seems somewhat strange,
because Xerxes himself applies it to Persian high officials and
aldermen. This word was the subject of a special research by
R. SCHMITT (1975), who refused to recognise its Persian / Iranian
prototype and resumed the ancient scholiast’s claim: “to interpret
Aeschylus from Aeschylus”. We do agree with this claim, but at the
same time we suppose that there is some “Iranian” element which
shines forth through the apparently Greek word-form ¡brob£tai.
Our hypothesis is rather simple: Greek ¡brob£thj corresponds to
Persian *apara-pati, that is, “younger/ lower ruler”, which, in its turn,
could have been a title of high-rank courtier.
On the other hand, Aeschylus intentionally fills his tragedy with
words beginning on (h)abro-. While ¡brosÚnh was a feature of
Ionian aristocratic style of life, the names of Persian princes slain at
Thermopyles were hellenized in Greek tradition as Abrokomes
(Aparakama?) and Hyperanthes (Hubaranta?). It makes part of
Aeschylus’ conscious strategy of transposing the Greek-Persian
“Sprachkrieg” into civil conflict between aristocracy and democracy
in Greece itself. That is to say, foreign words, such as ¡brob£tai,
served Aeschylus as a shell covering his own ideas and as a means of
creating “tragic ambiguity”.

М. В. Вексина
77



М. В. Вексина
Место частиц γε и περ в высказывании

В данном докладе предполагается дать характеристику дис-
трибуции частиц γε и περ. Согласно общепринятому мнению,
эти частицы не подчиняются вакернагелевскому закону
(Wackernagel 1892: 418; Seiler 1962: 166ff.). Невакернагелевские
частицы относятся к локальным клитикам, в противоположность
сентенциальным, такие частицы выделяют по смыслу одно
слово либо группу слов, не несущих предикативную функцию в
предложении (далее для краткости такие группы слов будут
называться просто «группы слов» или «словосочетания»).
Важным фактом является постановка локальных частиц на
втором месте внутри словосочетаний. При этом часто оказыва-
ется, что слово, к которому собственно по смыслу отнесена час-
тица, стоит не перед ней, а после.
См.: ἀτὰρ τά γε τεύχε’ ἔχει κορυθαίολος Ἕκτωρ Il. XVII 693
(= Il. XVII 122).
Тем самым, модель постановки этих локальных частиц
внутри словосочетаний аналогична модели постановки вакер-
нагелевских слов в предложении: слова, относящиеся к ядру
конструкции, стоят на втором месте внутри этой конструкции,
часто нарушая при этом принцип проективности (Зализняк
2008: 25), или, в иных терминах, неразрывности непосред-
ственных составляющих.
Таким образом, функция и семантика частиц релевантны для
их дистрибуции, но проводить жесткое противопоставление ва-
кернагелевских и невакернагелевских частиц на этом основании
представляется не обязательным – по крайней мере, в рамках
древнегреческого и особенно гомеровского языка. В рамках
предложения данные частицы обнаруживают определенные
предпочтения, которые представляются достойными исследо-
вания. Для описания этих предпочтений целесообразно восполь-
зоваться классификацией и символами Довера (Dover: 12):
q – постпозитивы, «слова, никогда или только при опреде-
ленных обстоятельствах начинающие предложение»;
p – препозитивы, «слова, никогда или только при опреде-
ленных обстоятельствах заканчивающие предложение»;

78
Место частиц γε и περ в высказывании

M – слова, не ограниченные в своей постановке в предло-
жении.
Хотя Довер излагает свою классификацию под заглавием
«lexical and semantic determinants» – «лексические и семанти-
ческие критерии» (sc. порядка слов – М. В.), в ее основе лежит
все же чисто дистрибутивный критерий, и эмпирически установ-
ленные на его основании списки слов семантически однородны
лишь до некоторого предела. Особого внимания заслуживает
группа т. н. preferential words. На семантическую разнородность
этого класса указывает сам Довер (Dover: 24), согласно его
определению, эти слова уступают только препозитивам в стрем-
лении оказаться на первом месте в предложении (Dover: 20).
Нам кажется целесообразным ввести термин такт. Следую-
щие последовательности составляют такт:
1. M
2. p(n)M
3. Mq(n)
4. p(n)Mq(n)
5. p(n)q(n)
Разделение M на preferential words и остальные M не играет
тут существенной роли.
Нас будет интересовать распределение данных частиц по
тактам внутри бóльших сегментов текста. Для сегментации текс-
та на релевантные отрезки (практически значима только их ле-
вая граница) примем ряд рабочих принципов: 1. учитываются
границы всех предложений (clause), к которым мы отнесем
также любые причастные и инфинитивные конструкции (при
этом если финитный глагол вклинен в такую конструкцию, то
часть конструкции после группы финитного глагола будет
считаться за отдельный сегмент). 2. Помимо синтаксических
критериев необходим «лексический»: начала релевантных сег-
ментов текста сигнализируют препозитивные союзы и относи-
тельные местоимения (см. Dover: 13), отрицания (οὐ только если
это первое слово в такте) и следующие препозитивы, не указан-
ные в списке Довера: ἤτοι, δή (когда это первое слово в такте),
ἠΰτε, πρίν (в значении союза).
Материал Илиады Гомера дает следующие предварительные
результаты:
1) Интересующие нас частицы обнаруживают сильнейшую
тенденцию не помещаться далее второго такта внутри релевант-

М. В. Вексина
79

ных сегментов текста. Для περ соответствующие примеры со-
ставляют всего около 12/326 ~ 4 %, для γε 27/548 ~ 5%.
2) Подавляющее большинство употреблений περ сосредото-
чено в первом такте: 286/326 ~ 88%, на второй такт приходится,
соответственно, ~8%. γε в первом такте появляется лишь в ~
35% случаев (193/548), во втором ~ 24% (130/548). Оставшиеся
~36% не могут быть однозначным образом проанализированы и
не могут без дополнительных уточнений отнесены ни к пер-
вому, ни ко второму такту (см. далее).
Если принять, что полученные в результате нашего анализа
сегменты текста релевантны также и для закона Вакернагеля, то
явные невакернагелевские употребления данных частиц не
столь велики, как можно было бы предполагать: ~12% περ,
~29% γε (и, возможно, некоторая часть спорных случаев).
Тяготение к первому такту для локальных эмфатических
частиц легко объяснять проявлением другой синтаксической за-
кономерности, признаваемой общеиндоевропейским законом,
согласно которой позиция абсолютного начала предложения
выбирается для элемента, несущего смысловое выделение
(TOPIC/FOCUS-Position – см., например, Krisch 2002, Krisch
2004). Исследователи закона Вакернагеля по-разному интерпре-
тируют контексты с локальной энклитикой, помещенной после
первого слова в предложении, к которому она относится по
смыслу.
См.: τιμήν πέρ μοι ὄφελλεν Ὀλύμπιοσ ἐγγυαλίξαι Il. I 353.
Такие контексты относят к невакернагелевским, например,
Зализняк 2008; Krisch 1990; другая точка зрения, согласно
которой речь идет о частном проявлении закона Вакернагеля,
восходит к Hale 1987.
Однако слово, к которому относится частица, не обязательно
должно ей предшествовать. Насколько часто первый такт, в
котором находится одна из исследуемых нами частиц, состоит
целиком из служебных слов, которые не могут нести выделе-
ния? Сколь редки случаи, когда частица «механически» попала
в первый такт, не относясь к предшествующему слову?
Что касается неоднозначных контекстов с частицей γε, ос-
новная масса этих примеров может быть проанализирована как
последовательность двух элементов, оба из которых несут на
себе эмфазу: для второго из этих элементов частица γε пред-
ставляет достаточно надежный критерий эмфазы (при этом
особенное смысловое выделение может отсутствовать: важно,
что частица создает позицию эмфазы). Для первого элемента

80
Место частиц γε и περ в высказывании

недостает такого четкого критерия.
См.: πλησίαι αἵ γ’ ἥσθην, κακὰ δὲ τρώεσσι μεδέσθην Il. IV 21
(= Il. VIII 458).
С одной стороны, для неоднозначных контекстов требуются
критерии эмфазы, которые наименее зависят от субъективной
оценки исследователя. Интересно, что на роль такого критерия
выдвигаются вакернагелевские слова (соединительные союзы)
(Krisch 2002: 252–253).
С другой стороны, если принять для неоднозначных контек-
стов эмфазу первого элемента, мы сталкиваемся с дополни-
тельной методологической проблемой: считать ли этот первый
элемент самостоятельной, отдельной единицей, а счет тактов
начинать после него (ср. Fraenkel 1964), или относить этот эле-
мент к сегменту текста, релевантному для закона Вакернагеля
(ср. Krisch 2002; Krisch 2004).
Важно, что постановка «локальных» частиц не столь произ-
вольна, как можно было бы предполагать, и в сущности закреп-
лена за двумя позициями в предложении. Выявлению семанти-
ческих и синтаксических механизмов, регулирующих эти пози-
ции, мы предполагаем посвятить наши дальнейшие иссле-
дования.

БИБЛИОГРАФИЯ:
Зализняк 2008 – Зализняк А. А. Древнерусские энклитики. М.
Analecta homini universali dicata: Arbeiten zur Indogermnaistik, Linguis-
tik, Philologie, Politik, Musik und Dichtung; Festschrift für Oswald
Panagl zum 65. Geburtstag
/
Hrsg. von Thomas Krisch.
Stuttgart: Heinz, 2004.
Dover – Dover K. J. Greek Word Order. Cambridge: CUP, 2000 (1960
repr.).
Fraenkel 1964 – Fraenkel E. Kolon und Satz. Beobachtungen zur
Gliederung des antiken Satzes // Kleine Beiträge zur klassischen
Philolgie. Roma: Ed. di storia e letteratura. Bd. 2.
Hale 1987 – Hale M. R. Notes on Wackernagel’s Law in the language of the
Rigveda // Studies in Memory of Warren Cowgill. P. 38–50.
Indogermanische Syntax – Fragen und Perspektiven / Hrsg. von Heinrich
Hettrich. Wiesbaden: Dr. Ludwig Reichert Verlag, 2002.
Krisch 1990 – Krisch T. Das Wackernagelsche Gesetz aus heutigen Sicht //
Sprachwissenschaft. S. 64–81.
Krisch 2002 – Krisch T. Indogermanische Wortstellung // Indogermanische
Syntax. S. 249–261.

М. В. Вексина
81

Krisch 2004 – Krisch T. Some aspects of word order and sentence type:
From Indo-European to New High German // Analecta homini
universali dicata. Р. 106–129.
Seiler 1962 – Seiler H. Zum Verhältnis von Wort und Satz in indogerma-
nischen Sprachen // Innsbrucker Beiträge zur Kulturwissenschaft,
Sonderheft 15, Innsbruck. S. 163–74.
Sprachwissenschaft und Philologie: Jacob Wackernagel und die Indo-
germanistik heute: Kolloquium der Indogermanischen Gesellschaft vom
13. bis 15. Oktober 1988 in Basel / Hrsg. von Eichner Heiner& Rix
Helmut. Wiesbaden: Reichert, 1990.
Studies in Memory of Warren Cowgill: (1929–1985); papers from the
Fourth East Coast Indo-Europ. Conference, Cornell Univ., June 6–9,
1985 / ed. by Calvert Watkins. Berlin; New York: de Gruyter, 1987.
Wackernagel 1892 – Wackernagel J. Über ein Gesetz der indogermanischen
Wortstellung // Indogermanische Forschungen 1. S. 333–436.


82
Грамматическое оформление глаголов...



А. В. Верещагина

Грамматическое оформление глаголов мыслительной
деятельности (на материале языка Гомера)

В связи с возросшим интересом к проблемам «ментального
лексикона» остается актуальным углубленное и разноаспектное
изучение формирования семантики глаголов мыслительной дея-
тельности. Для того чтобы в полной мере охарактеризовать их
специфику, необходимо дать формальное описание исследуе-
мого лексико-семантического поля в языке Гомера (частотность
глаголов, префиксы, формы глагола и т. д.).
Соответственно поставленной задаче были исследованы осо-
бенности всей парадигмы глаголов мыслительной деятельности
в языке Гомера, а полученные результаты можно представить
следующим образом:
1. в гомеровском языке сохраняются некоторые индоевро-
пейские перфекты;
2. выделена группа глаголов, которые употребляются только
в медиальном залоге;
3. выявлена тенденция к превербизации мыслительных гла-
голов;
4. структурированы основные гомеровские фразеологичес-
кие сочетания, обозначающие мыслительную деятельность.
1. К типу древних индоевропейских перфектов относятся,
например, oi\da ‘знать’ и mevmona ‘желать, замышлять’.
2. Среди глаголов, которые обозначают мыслительную дея-
тельность и употребляются только в медиальном залоге, следует
назвать: ejpivstamai ‘знать, уметь’, maivnomai ‘неистовствовать,
быть безумным’, mevdomai, mhvdomai ‘размышлять’, punqavnomai
‘узнавать’. Видимо, грамматическое оформление этих глаголов
связано с их косвенно-возвратным значением, со стремлением к
субъектному оформлению.
3. Подсчеты показали, что прослеживается четкая тенденция
к префиксальному оформлению глаголов со значением мысли-
тельной деятельности в гомеровском языке, так как отдельные
формы 27 из 38 глаголов засвидетельствованы либо с одним,
либо с несколькими префиксами. Два глагола употребляются
только с префиксом. Всего в гомеровском языке отмечено 15

А. В. Верещагина
83

приставок, каждая из которых употребляется с несколькими
глаголами, обозначающими мыслительную деятельность.
4. Мыслительная деятельность может выражаться фразео-
логическими сочетаниями типа novon e[cw / mhvdea e[cw ‘иметь
мысли’, ejmbavllw qumw/', bavllw fresiv ‘помещать в душу’,
bavllesqai fresiv ‘принимать в душу, помнить, думать’, oJrmavw
(oJrmaivnw) ejn fresiv ‘двигать мысль, обдумывать, размышлять’,
tivqhmi ejn fresiv ‘помещать в душу’, ejpiyauvw prapidevssi
‘касаться душой’.

84
Словарь к немецким текстам М. В. Ломоносова



С. Св. Волков
Словарь к немецким текстам М. В. Ломоносова

1. В 2007 году в Институте лингвистических исследований
РАН начались работы по проекту «Словарь к немецким текстам
М. В. Ломоносова». Как известно, за время учебы в Германии
немецкая культура и наука оказали глубокое влияние на
формирование М. В. Ломоносова как личности и как ученого.
Его природная одаренность и лингвистические способности
позволили ему быстро освоить немецкий язык, которым он стал
владеть как родным. Позднее, уже в России, он продолжает
активно пользоваться немецким языком: переводит научную
литературу, ведет деловую и личную переписку, общается с
коллегами по Академии наук. Немецкий язык был значим для
М. В. Ломоносова и в семейной жизни. Использование М. В. Ло-
моносовым немецкого языка как средства общения и научного
поиска (в его рабочих дневниках некоторые записи сделаны на
немецком) было тесно связано с общей культурной атмосферой
Академии наук, Санкт-Петербурга середины XVIII века.
Однако, немецкие тексты М. В. Ломоносова до сих пор прак-
тически не были объектом детального филологического, истори-
ко-культурного и социолингвистического изучения. Такое ис-
следование, с последующим представлением полученных све-
дений в удобной для современного пользователя словарной
форме позволит не только открыть новые данные, важные для
понимания жизни и творчества М. В. Ломоносова, но и покажут
огромный интеллектуальный, нравственный, культурный потен-
циал М. В. Ломоносова как самостоятельного мыслителя и,
одновременно, как ученого, глубоко освоившего систему идей
Западной Европы Нового времени и выработавшего систему
языковых средств для их выражения не только на немецком, но
и на родном языке. Составление «Словаря к немецким текстам
М. В. Ломоносова» имеет особое значение для трехъязычного
«Словаря языка М. В. Ломоносова», общей филологической
задачей которого является создание «языкового портрета»
великого ученого, что предполагает описание в одном словаре
всех словоупотреблений идиолекта М. В. Ломоносова, демон-
страцию всего лексико-фразеологического богатства текстов
М. В. Ломоносова на русском, латинском и немецком языках,

С. Св. Волков
85

отражающего как мировоззрение и личность ученого, так и ха-
рактерные черты складывающегося европейски-ориентирован-
ного вектора развития науки и культуры России 40–60-х гг.
XVIII в., тем более что немецкие тексты Ломоносова до сих пор
практически не были объектом историко-филологического, со-
циолингвистического и лингво-культурологического описания.
2. Такой лексикографический проект, как представляется,
позволит выявить новые лингвистические факты и свидетель-
ства, которые будут представлять интерес и для исследователей
немецкого языка. Во-первых, в это время в Германии интен-
сивно идет унификация национального языка, становление и
закрепление единой национальной литературной письменной
нормы (die eine richtige Sprechart), проходившие в атмосфере
оживленной дискуссии между лейпцигскими и цюрихскими
филологами: свидетелем этого был М. В. Ломоносов. По трудам
идеолога «лейпцигского классицизма» вольфианца Иоганна
Христиана Готтшеда Ломоносов усердно изучал поэтику и
риторику, книга этого немецкого филолога «Versuch einer
critischen Dichtkunst fűr die Deutschen» была использована им
при составлении «Письма о правилах российского стихотвор-
ства» (1739), философские, грамматические и нормативные воз-
зрения Готтшеда1 нашли отражение в «Российской грамматике»
М. В. Ломоносова2. В 1761 г. Готтшед публикует немецкий пе-
ревод «Слова похвального блаженныя памяти Государю Импе-
ратору Петру Великому» (1755), сопроводив его благожелатель-
ным предисловием: «Теперь уже наши читатели могут сами
судить о том, какой мужественной силой и каким хорошим
вкусом обладает этот русский вития». Во-вторых, немецкий
язык Ломоносова мог отразить и сохранить некоторые языковые
факты диалектной речи тех частей Германии (современные
земли Гессен и Баден-Вюртемберг), где он жил: в первую
очередь средненемецкого, рейнско-франкского (гессенского), а
затем и южнонемецких диалектов (в соответствии с системой
изоглосс, предложенной акад. В. М. Жирмунским)3. Кроме того,
во время своих странствий по Европе в 1740 г. Ломоносов

1 Gottsched J. C. Grundlegung einer deutschen Sprachkunst. Leipzig, 1748.
2 B. Djubo. Die Grammatischen Anschauungen der Aufklärung bei
Gottsсhed und Lomonosov // Deutsche Sprache. Heft 4. 1998. S. 369–377.
3 Жирмунский В. М. Немецкая диалектология. М., 1956; Жирмунский
В. М. История немецкого языка. Изд. 5-е. М., 1965.

86
Словарь к немецким текстам М. В. Ломоносова

побывал в Амстердаме, Роттердаме и Гааге, где получил воз-
можность познакомиться с нижненемецкими диалектами. Яркие
диалектные различия, которые Ломоносов наблюдал, привлека-
ют его внимание: у него, исконного носителя севернорусского
наречия, пробуждается интерес к живой народной речи. Позже
это становится мотивом и основой для филологического
сравнительного изучения русских диалектов: для Ломоносова в
Германии, в отличие от России, «баварский крестьянин мало
разумеет мекленбургского, или бранденбургский швабского»4.
Заслуживает внимания немецкий язык М. В. Ломоносова и в со-
циолингвистическом плане: в нем могла получить отражение
устная речь разных социальных и профессиональных групп того
времени: университетских профессоров, буршей, бюргеров,
крестьян, горных рабочих и пр. В третьих, ценные и достовер-
ные факты для изучения прошлых состояний каждого нацио-
нального языка часто проявляются именно в тех текстах, кото-
рые созданы не носителями языка, а представителями иной
культурно-языковой общности (ср., например, исследование
проф. Б. А. Лариным иностранных источников по русскому
языку XVI–XVII вв.).
3. Эмпирической базой нового словаря станет подготовлен-
ный силами участников проекта электронный корпус немецких
текстов М. В. Ломоносова объемом в 10628 словоупотреблений,
превращенный с помощью разработанных для этой цели про-
граммных средств в алфавитный словоформоуказатель с кон-
текстами,
а
также
электронная
коллекция
текстов
М. В. Ломоносова на немецком языке. Основным источником
текстов для корпуса станет самое полное на сегодняшний день
Академическое собрание сочинений М. В. Ломоносова в 11
томах (1950–1959, 1983; далее – АПСС). В дальнейшем
участники проекта также предполагают использовать материалы
собрания сочинений М. В. Ломоносова под редакцией
М. И. Сухомлинова (т. I–V).
4. Словарь «Тексты М. В. Ломоносова на немецком языке»
будет особым словарем по многим лексикографическим пара-
метрам. Он будет представлять собой: (а) словарь текстов, фраг-
ментов текста или даже отдельных слов, вкрапленных в русский

4 Ломоносов М. В. Предисловие о пользе книг церковных в россий-
ском языке. // Ломоносов М. В. Полное собрание сочинений в 10 тт.
Том 7. Труды по филологии 1739–1758 гг. С. 589.

С. Св. Волков
87

или латинский текст, ср., например, der Lawissige Glimmer
(АПСС, 2, 386) или Stahlgrűn (АПСС, 2, 424), печатать in 8 groβ
(АПСС, 4, 447), в «Материалах к «Российской грамматике»:
Такъ. So. Такъ онъ былъ – So ist er gewesen. Такъ. So. ja и под.;
(б) тексты естественнонаучных произведений М. В. Ломоносо-
ва, материалы к филологическим работам, его рабочие записи и
дневники, научную, служебную (отчеты, рапорты, сообщения в
Академическую канцелярию и пр.) и личную переписку; (в)
немецко-русский исторический словарь языка одного автора,
который будет сочетать перевод заголовочного слова на совре-
менный русский язык с его филологическим толкованием и
комментированием.
5. Уже из приведенных примеров следует, что словарь будет
в определенной мере отражать смену языковых кодов, переход и
смешение языковых кодов. Рассматривая факты подобного рода,
можно выделить, прежде всего разные случаи смешения и даже
расслоения кодов5. Встречаются: (а) прямые заимствования, ср.,
например, die Meinung des H. Richmans von dem Indice
Electricitatis naturalis (АПСС, 10, 486) или Wenn Sie etwa Reson
finden, daβ wir dem H. T. die Bibliothek etc. zu приданое abgeben,
so schreiben Sie es auf (АПСС, 10, 556). Здесь же укажем на слу-
чаи «уподобления реалий», ср. сажень дров ‘традиционная рус-
ская складочная мера’ и Faden Holz ‘морская сажень = 1,7 м.’;
(б) калькирование и семантическое калькирование, при котором
немецкий язык выступает как язык-источник, ср. равнобочный –
нем. gleichseitig (АПСС, 3, 399), оглаз – нем. Okular (АПСС, 4,
426), здесь же оглазный (АПСС, 4, 426) и окуларный (АПСС, 4,
414), чернозём – нем. Schwarzerde (АПСС, 6, 320, 326), марк-
шейдер – нем. Markscheider c примечанием Ломоносова горный
межевщик (АПСС, 5, 562), давление – нем. Drück и лат. pressio6,
Папинова машина – лат. machina Papiniana. Если исходная
гипотеза проекта трехъязычного «Словаря языка Ломоносова» о
более глубоком, чем это предполагалось ранее, влиянии класси-

5 Н. Н. Казанский. Code slicing («Раcслоение языкового кода» как
поэтический прием) // Res philologica II. Сб. статей, посвященных
памяти академика Георгия Владимировича Степанова. К 80-летию со
дня рождения. СПб.: Петрополис, 2000. С. 130–145.
6 Волков С. Св. О слове «давление» в естественнонаучных трудах
М. В. Ломоносова // Русское слово в историческом развитии. Вып. 3.
СПб., 2007. С. 14–24.

88
Словарь к немецким текстам М. В. Ломоносова

ческих и западноевропейских языков (греческого, латинского,
немецкого, французского) на весь широкий спектр русской речи
М. В. Ломоносова верна, то словарь должен показать элементы
калькирования и семантической индукции в большем объеме и
более глубоко, чем это делалось ранее; (в) межтекстовые связи,
соотнесенность немецких текстов М. В. Ломоносова с другими
немецкими текстами: ср., например, упоминание в письмах
Ломоносова трудов немецкого химика Георга Эрнста Шталя
(АПСС, 11, 11) или книги И. Гюнтера «Günters Gedichte», о
которой он пишет Д. И. Виноградову (АПСС, 10, 432), немецкой
периодики – «Гамбургского магазина», немецкого «Журнала
естествознания и медицины» (АПСС, 10, 517) и пр.; (г) собст-
венно смена языковых кодов – свободный, спонтанный переход
М. В. Ломоносова от одного языка к другому (другим) языкам:
от латинского – к русскому (см., например, corpora diversae
soliditatis et gravitatis aquae ferventi imposita eundem gradum
caloris aquirunt (правда ль). Бург., De igne (АПСС, 1, 110) и
немного далее на той же странице от латинского языка к
французскому и русскому: Robervallius quindecim annorum
decursu clausum aёrem examinans reperit, quod illibatus illi elater
constiterit (du Hamel, Hist.de 1'Acad. des Sc., p. 368. Который год
смотреть в Бургаве, De аёrе, сначала) (АПСС, 1, 110), от
латинского – к немецкому, ср. 5 vitra Zuckerglaser dicta (АПСС,
9, 13; также АПСС, 1, 124;), от русского – к латинскому (см.
АПСС, 2, 386), от русского – к немецкому, см. например, в
«Химических и оптических записках» заметку М. В. Ломоносо-
ва о полученном им сплаве меди, олова и цинка: к бою крепко,
только серовато шпейзе (АПСС, 4, 411), см. также ich brauche
χρη'μα, pecuniam, деньги, Geld, argent, Raha (АПСС, 10, 545), от
латинского – к французскому (АПСС, 1, 140)7. Такие переходы,
как нам представляется, обусловлены, как писал акад.
Л. В. Щерба, особым состоянием языкового сознания человека,
свободно владеющего несколькими языками, когда эти языки
«образуют в уме лишь одну систему ассоциаций», что приводит
к образованию «смешанного языка с двумя (в нашем случае –

7 Текст на французском языке (179 слов) является выпиской из статьи
«Des couleurs», помещенной в Histoire de 1'Academie royale des sciences
(1. 1, Paris, 1733. Р. 291–303) и излагающей сведения об опытах Э. Ма-
риотта, произведенных в 1679 г.

С. Св. Волков
89

как минимум с тремя – С. В.) терминами»8. И еще одно принци-
пиально важное, на наш взгляд, замечание акад. Л. В. Щербы,
раскрывающее причины смешения языков: «ответ на этот
вопрос .. мы должны искать в самом индивиде, помещенном в
те или иные социальные условия (выделено мной – С. В.)»9.
Представляется очевидным, что факты использования разных
языковых кодов М. В. Ломоносовым если не обусловлены, то,
скажем, во многом связаны с научной и административной
деятельностью Ломоносова в Петербургской Академии наук,
которая была в те годы многонациональной.
6. «Словарь к немецким текстам М. В. Ломоносова» будет
представляет собой полный словарь-тезаурус, ориентированный
на описание всех знаменательных и служебных слов немецкого
языка М. В. Ломоносова. Словник задается совокупностью ис-
точников Словаря. Особые параметры Словаря требуют особой
организации словарной статьи, которая будет включать следу-
ющие компоненты: (а) заголовочное слово и его грамматичес-
кую характеристику; (б) статистические сведения о заголовоч-
ном слове, т. е. указание на его частотность; (в) оценку по пара-
метрам нормативное/диалектное и актуальное/устарелое с точки
зрения немецкого языка того периода; (г) перевод на современ-
ный русский язык или толкование; (д) аналог (аналоги) в рус-
ском или латинском языке М. В. Ломоносова (только там, где
такие данные предоставляет материал); (е) иллюстрации упо-
требления слова; (ж) демонстрацию лексической сочетаемости
слова, как свободной типической, так и устойчивой; (з) реально-
исторические, историко-научные и филологические коммен-
тарии к заголовочному слову; (и) словоформоуказатель, т. е.
полный алфавитный перечень словоформ с отсылкой к текстам;
(к) справочный отдел, отражающий представленность лексичес-
ких элементов идиолекта М. В. Ломоносова в словарях немец-
кого языка XVIII века, например, в словаре Иоганна-Христофа
Аделунга «Versuch eines vollständigen grammatisch-kritischen
Wörterbuchs der hochdeutschen Mundart» (1774–1786 гг.).
7. Проектируемый Словарь будет представлять собой актив-
ный словарь10, то есть словарь текстов, являющихся результатом

8 Щерба Л. В. О понятии смешения языков // Языковая система и
речевая деятельность. Л., 1974. С. 68.
9 Там же. С. 67.
10 См.: Берков В. П. Двуязычная лексикография. СПб., 1996. С. 7–8.

90
Словарь к немецким текстам М. В. Ломоносова

непосредственной речевой деятельности Ломоносова на немец-
ком языке. На следующих этапах работы этот словарь может
быть расширен, дополнен новыми материалами и превращен в
пассивный словарь Ломоносова, т. е. словарь, эмпирическую
базу которого составит, например, лексический массив писем
немецких коллег к М. В. Ломоносову, текстов, которые Ломо-
носов цитировал или на которые ссылался. Так, ссылки и
цитаты из названных выше сочинений Г. Э. Шталя есть во
многих химических диссертациях М. В. Ломоносова, написан-
ных на латинском и русском языках, в деловых бумагах Акаде-
мии, о которых известно, что Ломоносов их читал, а также из
тех немецких текстов, которые он помнил наизусть: как писал
академик Петербургской Академии наук Я. Я. Штелин в одной
из первых биографий М. В. Ломоносова: «В особенности любил
он стихотворения Гюнтера и знал их почти наизусть»11. Доба-
вим, что в XVIII веке в Германии, кроме известных всем
М. В. Ломоносова, Д. И. Виноградова и Г. У. Райзера, получили
образование еще 20 студентов Петербургской Академии наук,
14 позднее были избраны действительными членами Академии
наук (И. А. Полетика, Г. В. Козицкий, С. К. Котельников и
др.)12. Для сопоставления возможно также привлечение немец-
ких текстов другого, не менее известного, чем М. В. Ломоносов,
русского вольфианца – Г. Н. Теплова.


11 Ломоносов. Сборник статей и материалов. Вып. 2. М.; Л., 1948. С.
20.
12 Смагина Г. И. Российско-немецкие научные связи в XVIII–XIX вв. //
Немцы в России: русско-немецкие научные и культурные связи. СПб,
2000. С. 208–224. См. также А. Ю. Андреев. Русские студенты в
немецких университетах XVIII – первой половины XIX века. М., 2005;
П. И. Хотеев. Русские студенты в университетах Германии в первой
половине XVIII века // XVIII век. Сборник 24. СПб., 2006. С. 71–80.

Л. Г. Герценберг
91



Л. Г. Герценберг
К этимологии персидских arγ, ar , axš

Посвящается моему учителю М. Н. Боголюбову
– замечательному учёному, первоклассному
педагогу, академику.

Анализ истории некоторых слов позволяет не только
взглянуть в далёкую предысторию, но и реконструировать
парадигматические отношения той давней поры.
Три персидских слова: axš (saA) ‘ценность, значимость’ <
*arγš , где *-š является продолжением древнего *-s (показатель
именительного падежа единственного числа), переходящего в
*-š возле *r по правилу “ruki” (в других позициях индоиранское
*-s переходит в *-h-), < и.-е. *h2Jlgu9h-s; ср.







[qad fazAyad hamISah gawhar aKS]
[AnsarI]
«Само сокровище постоянно умножает (свою) ценность» (Ансари)
Arg (iA) ‘укрепление’, родственно мл.-авест. aGra- ‘начало,
первый, верхний’, др.-инд. ágra- ‘вершина, начало, первый’ <
и.-е. *h2Jlgu9h-m8; ср.



-

.



[Arg - qal÷a-yi kÇ…ek- bāÓad,
ke dar miyān-i qal÷a-yi buzurg sāzand ]
[Dehxudā]
«Арк - небольшая крепость (= крепостца), которую
сооружают внутри большой крепости» (Деххуда)
Aræ‡ (XiA) ‘ценность, значимость’, также arG (غرا), ср.-перс. arž
['lc], парф. arG~w ['rg'w], хот.-сак. ~ra, авест. arej&ah, праир.
*ÀrGa-, др.-инд. (вед.) arh- ‘быть ценным’, др.-гр. ajlfavnein

92
К этимологии персидских arγ, ar , axš

‘добывать, доставлять, приносить’, лит. algB, algts ‘жалованье’ <
и.-е. *h2l8gu9h-és [*h2l8gu9h-ós]; ср.





[Guhar dāÓtI, arj& naÓināxtI, -
ba nadānI az kaf biyandāxt ]
[AsadI]
«Ты имел сокровище, но не знал ему цены,
Из-за (этого) неведения ты его не удержал в своей ладони»
(Асади)
Таким образом, выстраивается парадигма, которую можно
назвать акцентологическим термином «амфидинамическая»:
NS *arγ-š < и.-е. *h2Jlgu9h-s
AS *arγ-am < и.-е. *h2Jlgu9h-m8
GS *ar -ah < и.-е. *h2l8gu9h-Js.
Из этого следовало бы, что морфема *h2Jlgu9h- является рецес-
сивной, то есть «отталкивающей» ударение. Что касается arG, то
эту форму нетрудно объяснить: для этого необходимо предполо-
жить, что наряду с и.-е. GS *h2l8gu9h-és существовала образованная
по «естественной» межпарадигматической аналогии форма
*h2l8gu9h-ós – она-то и дала в дальнейшем *arγ-as > *arγ-ah > arG.
Семантические отношения приведённых слов также достаточно
просты.
БИБЛИОГРАФИЯ
Персидско-русский словарь под ред. Ю.А. Рубинчика. Т. I–II. М.,
1983.
H. W. Bailey. Dictionary of Khotan Saka. Cambridge, 1979.
R. E. Emmerick, P. O. Skjærvø. Studies in the Vocabulary of Khotanese.
Bd. I–III. Wien, 1982–1997.
M. Mayrhofer. Etymologisches Wörterbuch des Altindoarischen.
Heidelberg, 1986.
Moḥamad Ḥosayn ebn-e Khalaf de Tabriz. Barhān-e Qātec (Dictionnaire de
la langue persanne. Edition entièrement revue, annotée et illustrée, avec
des additions par M. Mocīn. Teheran, 1952.

А. В. Григорьев
93


А. В. Григорьев
Библейские и патристические источники выражения
по морю аки по суху

Выражение по морю аки по сухуо легком преодолении
какого-либо препятствия’ современные фразеологические сло-
вари со ссылкой на труд М. И. Михельсона возводят к Посла-
нию апостола Павла к евреям: «Верою перешли они Чермное
море как по суше» P…stei dišbhsan t¾n 'Eruqr¦n Q£lassan æj
di¦ xhr©j gÁj (буквально: как по сухой земле æj di¦ xhr©j gÁj
– Евр. 11:29)1. Однако это далеко не единственный и не непо-
средственный источник данного выражения. Уже в древнейших
старославянских и древнерусских текстах мы встречаем иссле-
дуемое сочетание в том виде, в котором оно представлено в
современном языке: (ходяи) по морю аки по суху (Супрасльская
рукопись, 77, 8, XI в., Поучения Кирилла Иерусалимского XI-
XII вв., 136 об. и др.), в то время как выражение из Послания к
евреям имело иную славянскую форму: «Пр идоша Чермное
море аки по сус земли».
Можно предположить, что выражение по морю аки по суху
возникло в результате процессов, происходивших в греческих
патристических сочинениях. Под влиянием прообразователь-
ного (типологического) принципа истолкования Священного
Писания, когда ветхозаветные и новозаветные события связы-
вались между собой личностью Христа, и ветхозаветное собы-
тие являлось провозвестником, прообразом новозаветного, фор-
ма библейских выражений как следствие сопоставления различ-
ных эпизодов Писания могла изменяться. Так, у Отцов Церкви
фрагмент из книги Исход о пересечении евреями Красного моря
(ср.: Исх. 14:16 «И пройдут сыны Израилевы среди моря по
суше» kaˆ e„selq£twsan oƒ uƒoˆ Israhl e„j mšson tÁj
qal£sshj kat¦ tÕ xhrÒn) нередко соотносится с уже упоминав-
шимся отрывком из новозаветного Послания к евреям, где
представлено компаративное употребление: Евр. 11: 29 Верою

1 Кочедыков Л. Г., Жильцова Л. В. Краткий словарь библейских фра-
зеологизмов // Вестник СамГУ. 1997. №1 (3). Михельсон М. И. Русская
мысль и речь. Т. 1. СПб. 1902–1903. Репринт. изд. М., 1997.

94
Библейские и патристические источники...

перешли они Чермное море, как по суше (æj di¦ xhr©j gÁj). В
патристических сочинениях в данном случаем мы можем на-
блюдать контаминацию ветхозаветного и новозаветного стихов
с сохранением сравнительного оборота и устранением определе-
ния t¾n 'Eruqr¦n по аналогии с Книгой Исход, а также сущест-
вительного gÁj (под влиянием Ветхого Завета или вследствие
субстантивации прилагательного), что приводит к появлению
таких выражений, как, например: di¦ qal£sshj æj di¦ xhr©j
(Постановления апостолов, 7, 36, IV в.). Подобные выражения в
различных парафразах в компаративном употреблении в
святоотеческой традиции мы встретим у Евсевия Кесарийского,
Иоанна Златоуста, Дидима, а также у Григория Богослова (PG
36, 172: æj di¦ xhr©j tÁj Øgr©j [Øgr£ – поэт. ‘море’: по морю
как по суху]) и Георгия Мниха (Хроника, 110, 500 и 427, 192: ™n
mšsJ toà Ûdatoj æj di¦ xhr©j среди вод как по суху),
сочинения которых были известны в славянских переводах.
Таким образом, в патристических текстах возникает несколько
вариантов исследуемого выражения, в которых может быть
представлено субстантивированное прилагательное: (di¦) xhr©j
по суху и существительные q£lassa ‘море’ или Ûdwr ‘вода’: по
морю (воде) аки по суху.
Однако более внимательное изучение славянских контекстов
показало, что часто перед изучаемым оборотом находится
причастие ходяи, что позволяет рассмотреть и его как часть
библейской цитаты. Тогда мы можем сделать вывод, что
нередко выражение (ходяи) по морю аки по суху – перевод
фрагмента из Книги Иова: (peripatîn) æj ™p' ™d£fouj ™pˆ
qal£sshj (Иов 9:8), где греческое œdafoj ‘основание, дно’, gÁ
‘земля, почва’ в святоотеческих текстах может заменяться
словами ‘земля’ или xhr£ ‘суша, земля’ (от xhrÒj ‘сухой’), а в
славянских текстах переводиться формой субстантивированного
прилагательного: по суху. Следует указать, что в патристических
источниках порядок слов по сравнению с цитатой из книги Иова
изменён: по всей вероятности, по аналогии с Евр. 11:29,
компаратив представлен в конце предложения: (peripatîn) ™pˆ
qal£sshj æj ™pˆ ™d£fouj у Афанасия Александрийского (PG
28: 1225), Иоанна Златоуста (PG 56: 364, 59: 247), Фотия (ср.

2 Georgii monachi chronicon. Stuttgart, 1978.

А. В. Григорьев
95

также у Феофилакта Болгарского – PG 123: 1292), ™pˆ qal£sshj
æj ™pˆ gÁj (у Иоанна Златоуста: Quod nemo…, 13, 423) и др.
Таким образом, мы можем выявить два основных пути появ-
ления в святоотеческой и славянской традициях исследуемого
выражения: оно возникает 1) либо в результате контаминации
Исх. 14:16 и Евр. 11:29, 2) либо как следствие влияния Исх.
14:16 и Евр. 11:29 на Иов 9:8.
Итак, источниками выражения по морю аки по суху являются
как минимум три библейских фрагмента: Исх. 14:16, Иов 9:8 и
Евр. 11:29. Кроме этого, возможно влияние сходных ветхозавет-
ных контекстов, где также рассказывается о переходе евреев
через Красное море (Исх. 14: 22, 29; Пс. 105: 9, Пс. 77: 13), и
новозаветных отрывков, повествующих о хождении Христа по
водам Галилейского моря: Мат. 14: 25–33, Мк. 6: 47–51. Данные
библейские фрагменты под влиянием типологического принци-
па истолкования Священного Писания объединяются и преобра-
зуются в святоотеческой традиции (Иоанн Златоуст, Афанасий
Александрийский, Евсевий Кесарийский, Григорий Богослов и
др.), что приводит к формированию в патристических текстах
синонимичных выражений di¦ qal£sshj æj di¦ xhr©j, ™pˆ
qal£sshj æj ™pˆ ™d£fouj, ™pˆ qal£sshj æj ™pˆ gÁj, æj di¦
xhr©j tÁj Øgr©j, ™n mšsJ toà Ûdatoj æj di¦ xhr©j, которые
уже в ранней славянской книжности переводятся как по морю
аки по суху и по воде аки по суху.


3 Quod nemo laeditur nisi a se ipso // Lettre d'exil à Olympias et à tous les
fidèles / ed. A.-M. Malingrey. Paris, 1964 (= Sources chrétiennes 103).

96
Из истории классической филологии в России



Н. С. Гринбаум
Из истории классической филологии в России
(Советский период, 1967–1977 гг.)

Заслуга изучения истории классической филологии и, в
частности, древнегреческого и латинского языков, в России
принадлежит И. М. Тронскому. Этому вопросу посвящены его
два обстоятельных исследования. Первое относится к изучению
древнегреческого языка со времен Киевской Руси и вплоть до
1917 года1, второе – охватывает советский период до 1967 г.2
В этих работах рассмотрен детально весь спектр проблемы,
определены основные этапы изучения классических языков в
дореволюционной России и в Советском Союзе, определяющие
тенденции и предполагаемые пути изучения греко-римской
античности в нашей стране. В частности, отмечены опреде-
ленные сдвиги в решении ряда теоретических вопросов,
касающихся развития классических языков, античной истории и
культуры, издания переводов произведений древних авторов,
учебников и учебных пособий, подготовки кадров квалифици-
рованных специалистов-классиков3.
Дальнейшие шаги в классической филологии (до 1977 г.)
рассмотрены в статье А. А. Тахо-Годи4.
Учитывая значение этого последнего периода для изучения
истории науки об античности, мне показалось целесообразным
вернуться в настоящем обзоре к его более углубленному
рассмотрению.

1 И. М. Тронский. Лингвистическое изучение древнегреческого языка в
России (до 1917 г.) // Acta antiqua Academiae scientiarum Hungaricae.
Т. XV. F. 1–4. Budapest, 1967. P. 1–26.
2 И. М. Тронский, Классические языки // Советское языкознание за 50
лет. М., 1967. С. 143–157.
3 Там же. См. также: И. М. Тронский. Задачи советского языкознания в
области античных языков // Известия Академии наук СССР. Отде-
ление литературы и языка. Т. XVII. В. 3. М., 1958. С. 237–246.
4 А. А. Тахо-Годи. Возрождение классической филологии // Вестник
Московского университета. Филология. М., 1977. № 5. С. 68–70.

Н. С. Гринбаум
97

Вижу свою задачу в освещении развития классической
филологии в нашей стране за время с 1967 по 1977 годы.
Следует, прежде всего – вслед за А. А. Тахо-Годи – отме-
тить, что это десятилетие характеризуется определенной активи-
зацией деятельности в области классической филологии.

I. Общий обзор

В 1968 году в г. Москве прошла научная конференция по
проблемам античности5. Год спустя в г. Тбилиси состоялась IV
Всесоюзная конференция по классической филологии. На ней в
14 секциях было заслушано 140 докладов6. В 1972 году журнал
«Вестник древней истории» провел авторско-читательскую
конференцию по античной проблематике7. 1976 год был
ознаменован организацией в г. Ереване XIV Международной
конференции античников социалистических стран «Эйрене», на
которой было заслушано 237 научных сообщений8.
Регулярно (ежеквартально) выходил в свет на протяжении
всего десятилетия журнал «Вестник древней истории». Перио-
дически появлялись выпуски трудов: Московского университета
– «Вопросы классической филологии» (II–VI)9 и Львовского
университета – «Питання классической филологии» (V–XII)10;
Ленинградский университет опубликовал первый выпуск сбор-
ника «Philologia classica» (1977)11 и Кишиневский университет –
«Проблемы классической филологии» (1972)12.
Вышел из печати ряд сборников: Вопросы античной
литературы и классической филологии. Под ред. М. Е. Грабарь-
Пассек. М., 1966; Язык и стиль античных писателей под ред.

5 Программа заседаний и тезисы докладов конференции по проблемам
античности. М., 1968 (27–30. V).
6 IV Конференция по классической филологии (ноябрь 1969 г.). Тезисы
докладов. Под редакцией А. В. Урушадзе. Тбилиси, 1969.
7 Авторско-читательская конференция журнала «Вестник древней
истории». Тезисы докладов (28–31. V. 1972). М., 1972.
8 Проблема античной истории и культуры. Доклады XIV Между-
народной конференции античников социалистических стран (18–23. V.
1976). Ереван, 1979.
9 Под редакцией проф. А. А. Тахо-Годи.
10 Под редакцией проф. А. А. Белецкого.
11 Под редакцией проф. А. И. Доватура.
12 Под редакцией проф. Н. С. Гринбаума.

98
Из истории классической филологии в России

А. И. Доватура. Л., 1966; Культура античного мира. К 40-летию
научной деятельности В. Д. Блаватского. М., 1966; Античное
общество. М., 1967; Античная лирика. М., 1968; Античный ро-
ман. М., 1969; Античная эпистолография. М., 1967; Античность
и современность. К 80-летию Ф. А. Петровского. М., 1972;
Античная цивилизация. Под ред. В. Д. Блаватского. М., 1973;
Античность и Византия. Под ред. Л. А. Фрейберг. М., 1975;
Проблемы античной культуры. Под ред. А. В. Урушадзе и
Р. В. Гордезиани. Тбилиси, 1975; Тайны древних письмен. Под
ред. И. М. Дьяконова. М., 1976; и другие.
Увидели свет публикации:
А) по античной философии – В. Ф. Асмус. Античная фило-
софия. 2-е изд. М., 1976; Э. Н. Михайлова, А. Н. Чанышев.
Ионийская философия. М., 1966. М., 1966; В. Татаркевич.
Античная эстетика. М., 1977; С. Я. Лурье. Демокрит. Текст,
перевод, исследование. Л., 1970; И. Д. Рожанский. Анаксагор.
М., 1972; А. Ф. Лосев. История античной эстетики. Софисты.
Сократ. Платон. Т. II. М., 1969; Высокая классика. Т. III. М.,
1974; Аристотель и поздняя классика. Т. IV. М., 1975; Его же.
Проблема символа и реалистическое искусство. М., 1976; Его
же. Античная философия истории. М., 197713. А. А. Тахо-Годи.
Платон. Сочинения. Комментарий к диалогам. Указатель. Т. 1.
М., 1968; Т. 2. Комментарий. М., 1970; Т. 3, 1. Комментарий. М.,
1971; Т. 3, 2. Комментарий. М., 1972; Ее же. Платон. Жизне-
описание. М., 1977 (в соавторстве с А. Ф. Лосевым)14. Б. Р. Вип-
пер. Искусство Древней Греции. М., 1972; О. Нейгебауер. Точ-
ные науки в древности. М., 1968; и другие.
Б) по истории и культуре – Д. Г. Редер, Е. А. Черкасова.
История древнего мира. Ч. I. М., 1970; Т. В. Блаватская. Гре-
ческое общество второго тысячелетия до новой эры и его куль-
тура. М., 1976; Е. М. Штаерман. Кризис античной культуры. М.,
1975; Л. М. Глускина. Проблемы социально-экономической
истории Афин IV в. до н. э. Л., 1975; Т. В. Блаватская,
Е. С. Голубцова, А. И. Павловская. Рабство в эллинистических

13 См. А. А. Тахо-Годи. Список печатных работ проф. А. Ф. Лосева //
Алексей Федорович Лосев. К 90-летию со дня рождения. Тбилиси,
1983. С. 156–165. С 1967 по 1977 г. А. Ф. Лосевым опубликовано 240
работ.
14 С 1967 по 1977 г. А. А. Тахо-Годи опубликовала 53 работы. См.:
Вопросы классической филологии. Выпуск XII. М., 2002. С. 431–434.

Н. С. Гринбаум
99

государствах в III–I вв. до н. э. М., 1969; А. Кравчук. Закат Пто-
лемеев. М., 1973; Ю. К. Колосовская. Паннония. М., 1973; Исто-
рики Рима. Переводы под ред. С. Маркиша. М., 1969; А. И. Не-
мировский, А. И. Харсекин. Этруски. Воронеж, 1969; Я. Буркан,
Б. Моухова. Загадочные этруски. М., 1970; А. Д. Люблинская.
Латинская палеография; и другие.
В) по литературе – Н. А. Чистякова. История античной лите-
ратуры. 2-е изд. М., 197115; А. А. Тахо-Годи. Античная литера-
тура. 2-е изд. М., 1973; С.И. Радциг. История древнегреческой
литературы. М., 1977; В. Н. Ярхо, К. П. Полонская. Античная
лирика. М., 196916. Р. В. Гордезиани. «Илиада» и вопросы ис-
тории и этногенеза населения Эгеиды. Тбилиси, 1970 (на гру-
зинском языке); М. Л. Гаспаров. Античная литературная басня.
М., 1971; Его же. Басни Эзопа. Перевод. М., 1968; Т. И. Кузне-
цова, И. П. Стрельникова. Ораторское искусство в Древнем
Риме. М., 1976; Александрийская поэзия. Переводы М. Е. Гра-
барь-Пассек. М., 1972; Античные риторики. Под ред. А. А. Тахо-
Годи. М., 1978; С. С. Аверинцев. Плутарх и античная биогра-
фия. М., 1973; Б. П. Михайлов. Витрувий и Эллада. М., 1967.
Г) переводы авторов – Аполлодор. Мифологическая
библиотека. Перевод В. Г. Боруховича. Л., 1972; Аристофан.
Избранные комедии. Перевод А. Пиотровского. М., 1974; Геро-
дот. История в 9-и книгах. Перевод Г. А. Стратановского. Л.,
1972; Еврипид. Трагедии. Перевод И. Анненского. Комментарий
В. Ярхо. Т. I – II. М., 1967; Ксенофонт. Киропедия. Перевод
Э. Д. Фролова. М., 1976; Феофраст. Характеры. Л., 1974.
Вергилий. Буколики. Георгики. Энеида. Перевод С. Шервин-
ского. М., 1972; Гораций. Сочинения. Перевод М. Гаспарова. М.,
1969; Он же. Избранные песни. Перевод К. Конрада. Кишинев,
1971 (на молдавском языке); Овидий. Элегии и малые поэмы.
Перевод М. Л. Гаспарова. М., 1973; Гай Светоний Транквилл.
Жизнь 12-и цезарей. Перевод М. Л. Гаспарова и Е. М. Штаер-
ман. М., 1976; Корнелий Тацит. Сочинения. Перевод А. С. Бо-
бовича, Я. М. Боровского и М. Е. Сергеенко. Т. I – II. Л., 1969;

15 С 1967 по 1977 г. автором опубликовано 13 работ. См. ΕΠΙΣΤΟΛΑΙ.
Сборник статей к 80-летию профессора Н. А. Чистяковой. СПб., 2001.
С. 10–11.
16 С 1967 по 1977 г. В. Н. Ярхо опубликовал 70 работ. См.: Библио-
графический указатель по античной литературе и классической
филологии. Профессор В. Н. Ярхо. Самарканд, 1989. С. 1–56.

100
Из истории классической филологии в России

Цицерон. Три трактата об ораторском искусстве. Переводы
Ф. А. Петровского, И. П. Стрельниковой, М. Л. Гаспарова. М.,
1972; Он же. О старости. О дружбе. Об обязанностях. Переводы
В. О. Горенштейна, М. Е. Грабарь-Пассек и С. А. Утченко. М.,
1975; С. А. Утченко. Цицерон и его время. М., 1972; и другие.
Д) по языкам – И. М. Тронский. Общее индоевропейское
состояние. Л., 1967; Его же. Вопросы языкового развития в
античном обществе. Л., 1973; Ю. В. Откупщиков. Из истории
индоевропейского словообразования. Л., 196717. И. А. Перель-
мутер. Общеиндоевропейский и греческий глагол. Л., 1977;
Н. С. Гринбаум. Язык древнегреческой хоровой лирики (Пин-
дар). Кишинев, 197318; Н. С. Гринбаум, С. Д. Мисько. Язык и
стиль древнегреческих писателей (6-5 вв. до н. э.). Кишинев,
1973; А. Н. Дынников. Народная латынь. М., 1975; Н. Г. Корлэ-
тяну. Исследование народной латыни и ее отношений с
романскими языками. Кишинев, 1973; Я. И. Порецкий. Элемен-
ты латинского словообразования и современные языки. Минск,
1977; и другие.
Е) разное – А. М. Кондратов, В. В. Шеворошкин. Когда мол-
чат письмена. М., 1975; Е. В. Федорова. Латинские надписи. М.,
1976; А. Н. Казаманова. Введение в античную нумизматику. М.,
1969; И. Ф. Фихман. Оксиринх – город папирусов. М., 1976;
Ю. В. Шанин. От эллинов до наших дней. М., 1975. Греческие
рукописи. Описание рукописного отдела Библиотеки Академии
Наук СССР. Т. V. Сост. И. Н. Лебедева. Л., 1973.
За истекшее десятилетие появились новые учебники древних
и, особенно, латинского языка для очного и заочного отделения
вузов и методики их обучения. А. Н. Попов, П. М. Шендяпин.
Латинский язык для университетов. 5-е изд. М., 1970;
Латинский язык. Учебник для университетов. Колл. авторов под
ред. А. И. Доватура. Л., 1974; Я. М. Боровский, А. В. Болдырев.
Учебник латинского языка для университетов. IV изд. М., 1975;

17 И. М. Тронский опубликовал с 1967 по 1977 г. 15 работ. См.
Н. А. Чистякова, В. Н. Ярхо. И. М. Тронский (1897–1970) // Вестник
древней истории. 1971, 2. С. 164–166. Ю. В. Откупщиковым опублико-
вано за этот же период 17 работ. См. Библиография, в книге автора:
Opera philologica minora. СПб., 2001. С. 452–455.
18 Н. С. Гринбаум опубликовал за это десятилетие 84 работы. См.: Биб-
лиографический указатель в книге автора: «Пиндар: проблема языка».
СПб., 2007.

Н. С. Гринбаум
101

В. И. Мирошенкова, Н. А. Федоров. Учебник латинского языка.
М., 1977 (II изд. М., 1995); А. Ч. Козаржевский. Учебник
латинского языка для нефилологических гуманитарных
университетов. М., 1971; Н. Л. Кацман и др. Учебник
латинского языка. М., 1969; М. Э. Кирпичников, Н. Н.
Забинкова. Русско-латинский словарь для ботаников. Л., 1977;
В. Н. Куприянова, И. М. Унова. Краткий словарь латинских
слов, сокращений и выражений. Новосибирск, 1975; А. В.
Доровских. Древнегреческий язык. Учебное пособие.
Свердловск, 1978.
См. также: С. И. Радциг. Введение в классическую филоло-
гию. М., 1975. Н. Л. Кацман. Методика преподавания латин-
ского языка. М., 1979; Г. Г. Козлова. Латинский язык. Граммати-
ческий справочник для заочников. М., 1972.
Ряд учебников вышел из печати в союзных республиках:
Ю. Ф. Мушак. Латинска мова. Учебник для университетов.
Львов, 1964 (на украинском языке); K. Kuzavinis, L. Valkunas.
Vox Latina. Учебник латинского языка для IX–XI классов.
Kaunas, 1973 (на литовском языке); Н. С. Гринбаум, К. Н.
Никова, А. П. Маричук. Лимба латинэ. Кишинев, 1972 (II изд. на
молдавском языке); Л. Д. Фрак. Латинский язык. Пособие для
студентов-юристов. Душанбе, 1972; Латинский язык. Учебное
пособие для студентов-заочников. Кафедра классической
филологии КГУ. Кишинев, 1973 (на молдавском языке).
Все эти годы (с 1967 по 1977 гг.) продолжалось обучение
филологов-классиков на соответствующих кафедрах Москов-
ского, Ленинградского, Киевского, Львовского, Тбилисского и
Вильнюсского университетов. В 1965 году была образована
кафедра классической филологии при Кишиневском универ-
ситете. В 1976 г. состоялся выпуск в одноразовом порядке груп-
пы классиков для нужд республики.
В начале 70-х гг. при Министерстве высшего образования
СССР была образована впервые секция классической филологии
в составе Научно-методического Совета по филологическому
образованию, ее председателем был назначен А. А. Белецкий.
Секция проводила регулярно (1–2 раза в год) свои заседания в
разных городах страны. На них обсуждались научные сооб-
щения и намечались пути совершенствования подготовки спе-
циалистов-античников. В 1975 году такая встреча классиков
состоялась – впервые в истории республики – и в Кишиневском
университете. Важным показателем состояния и разработки
греко-римской тематики за рассматриваемый период является

102
Из истории классической филологии в России

наряду с упомянутыми выше опубликованными работами – за-
щищенные нашими классиками докторские и кандидатские дис-
сертации. Они охватывают различные области античности и
отличаются стремлением их авторов к углубленному изучению
окружавшей древнее общество действительности, проникнове-
нию в сложный мир его духовной жизни и происходившие в нем
процессы.

II. Докторские диссертации

Предваряет защищенные за период с 1967 по 1977 гг. дис-
сертации исследование Виктора Ноевича Ярхо19. В этой работе
автор впервые формирует свой взгляд на Эсхила как на худож-
ника, стоящего на рубеже двух культурных эпох – архаики и
классики. Открывая в древнегреческой поэзии период классики,
Эсхил преодолевает и переосмысляет достижения архаики под
углом зрения идеологических вопросов, выдвигаемых афинской
демократией. Соответственно, в диссертации две первые главы
были посвящены проблеме ответственности и изображению
человека в эпосе и лирике. Три следующие – религиозно-нравст-
венным представлениям Эсхила, изображению человека в его
трагедиях, их композиционной структуре. Последняя – шестая –
папирусным отрывкам его сатировых драм20.
Диссертация Лии Менделеевны Глускиной посвящена исто-
рии Аттики IV в. до н. э.21 Социально-экономическая история
Греции IV в. до н. э. представляет особый интерес, так как это
был период ломки устоев классической полисной системы и
вызревания в ее недрах предпосылок для новых отношений,
утвердившихся в последующую эллинистическую эпоху. Рас-
смотренный материал позволил выяснить черты появления
переживавшегося Афинским государством кризиса, связанного
с усилением удельного веса в хозяйственной и социальной
жизни страны ее свободного негражданского населения и с
углублением разрыва между государственными и частными

19 Драматургия Эсхила. Автореферат. М., 1964.
20 См. выше: Библиографический указатель … С. 25–26.
21 Исследования по социально-экономическим отношениям в Аттике
IV в. до н.э. Автореферат. Л., 1968.

Н. С. Гринбаум
103

интересами в тех областях экономики, где они соприкасались и
сталкивались22.
Владимир Васильевич Каракулаков посвятил свое доктор-
ское исследование творчеству выдающегося деятеля римской
науки и культуры I в. до н.э. Варрона, автора знаменитого трак-
тата «De lingua Latina»23. На основании всестороннего анализа
собранного материала диссертант пришел к ряду выводов, ха-
рактеризующих как научную ценность деятельности Варрона,
так и его вклад в развитие европейского языкознания. Во-пер-
вых, труды Варрона являются ценным источником для ознаком-
ления с предшествующими ему греческими или римскими
суждениями о языке и истории латинского языка. Во-вторых,
Варрон является систематизатором греческих грамматических
учений и вносит сам нередко свои новые суждения во взгляды
предшественников. В-третьих, многие из выдвинутых им
положений послужили основанием для дальнейшего развития
науки о языке и определения его тенденций. Наконец, Варрон
внес немалый вклад в формирование римской грамматической
терминологии24.
В докторской диссертации Людмилы Ивановны Савельевой
с новых позиций рассматривается творчество выдающегося
римского комедиографа II в. до н. э. Публия Теренция Афра,
представляющее особую ступень в истории античной драмы и
сыгравшее важную роль в формировании драмы нового вре-
мени25. Полагая, что значение Теренция в истории античной и
мировой литературы явно недооценивается, диссертант под-
вергает обстоятельному анализу его творческий путь на фоне
особенностей общественного развития и с учетом мировоз-
зренческих и социальных позиций писателя. На основании сопо-
ставительного сравнения Теренция с Плавтом Л. И. Савельева
выявляет своеобразия художественной манеры Теренция и при-
ходит к выводу, что его комедии оказали существенное влияние
на формирование эстетических взглядов его времени и выпол-
няли определенный социальный заказ верхушки эллинисти-
ческого общества. Вместе с тем, его творения благодаря прису-

22 Там же. С. 28.
23 Марк Теренций Варрон и его место в истории языкознания.
Автореферат. Л., 1969.
24 Там же. С. 33–34.
25 Творчество П. Теренция Афра. Автореферат. М., 1970.

104
Из истории классической филологии в России

щим им высоким художественным достоинствам способ-
ствовали в определенной степени гуманизации общественных
нравов и семейных отношений его времени26.
Докторское исследование Рисмага Вениаминовича Гордези-
ани посвящено проблеме гомеровского эпоса и в частности его
единства и формирования27. Исходя из констатации, что вопрос
о единстве Илиады и Одиссеи является на протяжении многих
столетий одним из спорных в гомерологии и проследив самым
тщательным образом историю его возникновения и многочис-
ленные попытки его разрешения, Р. В. Гордезиани подвергает
пристальному анализу весь комплекс становления эпической
поэзии и его особенности, сопоставляя композицию и струк-
туру, язык и стиль обеих поэм, интерпретируя т. н. сомнитель-
ные части Илиады с одной стороны, и Одиссеи, с другой.
Диссертант приходит к основному выводу, что греческий поэт
VIII в. до н. э., согласно традиции Гомер, на основе разно-
образных источников используя письмо, создает оригинальные
по своей поэтике поэмы. Процесс их создания был посте-
пенным. Не исключено, что отдельные части Одиссеи могли
быть созданы раньше отдельных частей Илиады. Однако общ-
ность плана, структурное единство, единство характеров героев
и т. д., указывают на то, что поэт сам проделал окончательную
редакцию произведений28.
Наталья Александровна Чистякова рассматривает в своей
докторской работе греческую эпиграмматическую поэзию29.
Поставив перед собой задачу проанализировать происхождение
и основные этапы ее развития, диссертант констатирует, что эта
поэтическая литература, возникшая в Греции в VIII в. до н. э. и
получившая название «эпиграмма», продолжает до сих пор оста-
ваться малоизученным и в некоторой степени загадочным лите-
ратурным явлением. Не решен вопрос об ее истоках, жанровой
природе, отношении к другим видам поэзии, поэтапном станов-
лении. Предстоит задача дальнейшего изучения эпиграмма-
тической поэзии в ее основных аспектах и восстановления

26 Там же. С. 62.
27 Проблема единства и формирования гомеровского эпоса. Авто-
реферат. Тбилиси, 1974.
28 Там же. С. 54.
29 Греческая эпиграмматическая поэзия VIII–III вв. Автореферат. Л.,
1974.

Н. С. Гринбаум
105

исторического пути ее развития. Н. А. Чистякова в ходе анализа
фактического материала определяет основные этапы становле-
ния эпиграмматической поэзии с VIII по III вв., подвергая под-
робному рассмотрению каждый из них и выделяя доказательно
его общие и специфические аспекты. Творчество представи-
телей жанра изучается на историческом и литературном фоне
эпохи. Автор приходит к выводу, что эпиграмматическая поэзия
как литературная, так и низовая, входит в литературу как
особый жанр лишь в эллинистическую эпоху в связи с
происходившими в это время существенными классовыми и
политическими, а вслед за ними и идеологическими сдвигами в
греческом обществе. Проведенное исследование приводит дис-
сертанта также к заключению, что изучение античной эпи-
граммы поможет в дальнейшем исследователям вскрыть новые
– пока неизвестные – пласты античной культуры30.
Докторская диссертация Натана Соломоновича Гринбаума
связана с проблемой языка хоровой лирики и в частности с
языком виднейшего ее представителя – поэта VI–V вв. до н. э.
Пиндара31. Ее решение тормозилось на протяжении продолжи-
тельного времени рядом обстоятельств и, в частности, пони-
манием языка хоровой лирики как сугубо искусственного,
объяснением ее смешанного диалектного характера умыслом
создателей, преувеличением степени влияния гомеровского
эпоса на хоровую лирику. Основным компонентом языка Пин-
дара признавался одними исследователями дорийский, другими
– гомеровский диалект. В своей работе автор руководствовался
следующими общими соображениями: язык хоровой лирики
является результатом развития греческой истории; он не
выдуман тем или иным поэтом, а отражает объективную
реальность; этот язык сложился не в поздней дорийской среде, а
в додорийскую эпоху: для решения проблемы языка хоровой
лирики необходимо привлечь древнегреческий эпиграфический
материал, в том числе – крито-микенские надписи ХIV–ХII вв.,
дешифрованные М. Вентрисом; предстоит, наконец, проследить
языковые связи Пиндара с греческой поэзией и прозой для
установления как их общих, так и частных особенностей, и
прежде всего, как само собой разумеющееся, нужен анализ

30 Там же. С. 35.
31 Язык Пиндара (фонетико-грамматический анализ и проблема диа-
лектно-территориальной базы). Автореферат. М., 1969.

106
Из истории классической филологии в России

языка самого Пиндара и его отношения к греческим диалектам.
В результате проведенной работы диссертант пришел к заклю-
чению о несостоятельности тезиса не только о дорийской, но и о
гомеровской базе языка Пиндара. Его базой следует признать
архаическое греческое койне. Оно состояло из более раннего и
менее значительного эолийского и более позднего, основного
протоионийского языкового слоя. Этот язык сложился до
дорийского вторжения. Возможно, это был язык панахейского
или панэллинского единства. Его следы обнаружены Н. С. Грин-
баумом в надписях греческого Севера: на о. Лесбосе, в
Фессалии, Беотии и Лидийском побережье Малой Азии. Итак,
речь идет о северной части материковой Греции. Язык Пин-
дара – не плод поэтической выдумки, а отражение реально
существовавшей на заре греческой истории диалектно-террито-
риальной среды32.
Исай Михайлович Нахов посвятил свою докторскую дис-
сертацию древнегреческой философии кинизма, рассматривая
его как плод исторических и, прежде всего, социальных
противоречий и неурядиц греческого общества конца V в. до
н. э.33 Он видит свою задачу в углубленном анализе этого –
почти не изученного – феномена античности, каким является
кинизм и его литература, и намечает рассмотреть три аспекта
вопроса: теорию, художественную практику и источники. Автор
намерен, собрав воедино весь корпус кинических писателей,
проследить, как и в какой степени восприятие кинической
идеологии способствовало обострению их социального видения,
острой критике действительности с позиций трудящейся
бедноты. В первой части диссертации устанавливаются взгляды
киников на науку и религию, их политические, этические и
литературно-эстетические воззрения. Киники выступали против
идеализма Платона и на стороне материализма, выдвигали идею
единого бога, лозунг «Назад к природе». Киническая этика
выступает против морального кодекса рабовладельцев, она
негативна, носит демократический уклон, прославляет честную
бедность и трудолюбие. Во второй части диссертации анализи-
руется киническая поэзия, ее расцвет в эпоху эллинизма в лице
виднейших представителей жанра. В третьей части работе

32 Там же. С. 29–32.
33 Кинизм в древнегреческой литературе (теория и художественная
практика). Автореферат. М., 1971.

Н. С. Гринбаум
107

«Источники» (Corpus cynicorum), данный как приложение,
впервые собрано и переведено на русский язык все, что сохра-
нилось от деятельности киников. Их творчество несло на себе
знаки демократического происхождения, что выражалось в про-
славлении свободы, труда и трудолюбия, честной бедности,
справедливости и равенства всех людей. Они призывали жить в
гармонии с природой, уважать личность человека и не подав-
лять ее34.
Наталья Васильевна Вулих избрала темой своей докторской
диссертации творчество Овидия и, в частности, поэму «Мета-
морфозы», предполагая проанализировать проблематику, худо-
жественную структуру и поэтику памятника35.
Вводная глава диссертации содержит критический разбор
монографий и статей, посвященных наследию поэта. Автор
приходит к заключению, что в имеющейся научной литературе,
несмотря на все недостатки, заложен фундамент, позволяющий
подойти к обобщениям, касающимся проблем идейного
содержания и художественной структуры поэмы. В первой главе
диссертации анализируются композиция произведения и ее
взаимоотношение с главными темами. Поэма делится на две
части: мифологический период (до Троянской войны) и
исторический период (до века Августа), включая в себя около
250 легенд о превращениях людей в одушевленные и
неодушевленные существа. Диссертант выявляет здесь и
прослеживает основную тенденцию поэтического замысла:
божественному насилию первой части произведения постепенно
противопоставляется высокая любовь смертных людей. Во
второй главе диссертантом ставится вопрос и сущности
концепции превращений, выдвинутой Овидием. Поэт не просто
рассказывает занимательные легенды о превращениях, но
решает проблему вечной изменчивости человеческого бытия.
Глава третья диссертации содержит подробный анализ
фольклорных основ «Метаморфоз» и связи поэмы с культурой и
искусством века Августа. Подводя итог своему исследованию,
Н. В. Вулих отмечает, что целью Овидия было создание некоего
«универсального» эпоса, посвященного теме бессмертия. Его
интересовало соотношение постоянных и заменяющихся

34 Там же. С. 30.
35 Мировоззрение и художественный стиль Овидия (поэма «Метамор-
фозы»). Автореферат. Л., 1977.

108
Из истории классической филологии в России

компонентов в природе, деятельность и судьба людей, их
нравственный мир и сфера их чувств. Ломая рамки римской
классицистической поэзии (Вергилий, Гораций), Овидий
проложил пути римской литературы «серебряного века»36.

III. Кандидатские диссертации

Тематика кандидатских диссертаций по классической фило-
логии, защищенных с 1967 по 1977 годы, разнообразна и охва-
тывает различные области античной действительности.
Две диссертации связаны с дешифровкой крито-микенских
надписей XIV–XIII вв. до н.э.
Г. Ф. Полякова посвящает свое исследование структуре
пилосского общества37. Глава первая – аграрные отношения в
Пилосе – содержит анализ документов серии Е и толкование
важнейших терминов – kotona kitimena и kotona kekemena, кото-
рые она понимает как ‘частновладельческая’ и ‘общественная’
земля. Диссертант обращает особое внимание на социальную
группу арендаторов земли teojo doero/ra – рабов / рабынь бога,
составляющих довольно широкий слой населения. Г. Ф. Поля-
кова выделяет всего семь групп держателей семейных участков
и, в частности, кроме рабов богов, также рабов дворцовой адми-
нистрации, частных лиц представителей культа (жрецов) и
других. Во второй главе рассматриваются таблички серии Cn об
организации скотоводства в Пилосе, т. е. о стадах домашних
животных, находившихся в аренде у поименно указанных лиц и
о системе учета, применяемой в табличках. Глава третья посвя-
щена анализу вопросов государственного устройства Пилоса,
деятельности должностных лиц (wa-na-ka, ra-wa-ke-ta, qa-si-re-u
и т. д.). В заключении диссертант делает вывод о том, что
понятия «дворец» и domos «община» следует признать основ-
ными для характеристики социально-политического и государ-
ственного устройства Пилоса38.

36 Там же. С. 34.
37 Социально-политическая структура пилосского общества (по
данным линейного письма Б). Автореферат. М., 1969.
38 Там же. С. 23.

Н. С. Гринбаум
109

С. Я. Шарыпкин подвергает анализу язык крито-микенских
надписей и, в частности, его именное склонение39. Первая глава
посвящена падежной системе этих древнейших (XIV–XII вв. до
н. э.) памятников греческой письменности. Она определяется
диссертантом как редуцированная по сравнению с общеиндо-
европейским языковым состоянием и как переходный этап к
греческому языку I тысячелетия до н. э. Автор выделяет в языке
надписей пять падежей: именительный, родительный, датель-
ный – местный, винительный и творительный, особое внимание
обращает на вопрос о падежном значении образований на -pi =
phi. Три последующие главы посвящены рассмотрению трех
главных типов основ (склонений): тематического, атематичес-
кого и основ на -a. Привлекается внимание к окончанию -ojo в
родительном падеже ед. ч. тематических основ (наряду с
окончанием -о). Констатируется, что уже в микенское время ате-
матические основы составляли единый тип склонения, противо-
поставленный двум остальным. В четвертой главе дан анализ
склонения основ на -а, в пятой – двойственного числа, в шестой
– обобщение всего материала. В заключении диссертант указы-
вает, что, несмотря на глубокую архаичность крито-микенских
надписей, именное склонение уже имело основные структурные
особенности древнегреческого классического языка.
Завершился синкретизм дательного и местного, а также, по-
видимому, родительного и отложительного падежей. Речь идет
о развитии падежной системы древнегреческого языка в
напавлении его редукции. В микенское время уже сложились
парадигмы трех основных типов именного склонения. Обраща-
ют на себя внимание формы на -ojo, -a-o, -phi, встречающиеся
впоследствии в единичных случаях у некоторых писателей и в
надписях40.
Две кандидатские диссертации анализируют один из аспек-
тов древнегреческого языка, а именно глагольную временную
систему перфекта.
И. А. Перельмутер41 посвятил свое исследование историчес-
кому сопоставлению его общеиндоевропейской и греческой ста-

39 Именное склонение языка крито-микенских надписей. Автореферат.
Л., 1972.
40 Там же. С. 17–19.
41 Проблема общеиндоевропейского и греческого перфекта. Авторе-
ферат. Л., 1969.

110
Из истории классической филологии в России

дий становления. Конкретным объектом изучения диссертантом
избран язык гомеровского эпоса. Во вводной главе рассмат-
ривается вопрос о формальном строении индоевропейского пер-
фекта и его отличительных признаках: личных окончаниях,
огласовке корня и наличии удвоения. Глава первая содержит
анализ так называемых перфектных форм в языке Гомера. Речь
идет о так называемых интенсивных перфектах типа mšmona,
характерных для глаголов, обозначающих психические состо-
яния и чувственные «восприятия». Автор предполагает, что
перфект не был первоначально грамматической формой глагола,
а составлял особый лексико-грамматический разряд слов. Со
временем он превратился в особую видо-временную глагольную
категорию. Во второй главе рассматривается вопрос о проис-
хождении древнегреческого плюсквамперфекта. В третьей главе
речь идет об условиях и причинах включения перфекта в сис-
тему глагольного спряжения. Исходя из тезиса о первоначаль-
ном противопоставлении систем презенса-аориста и перфекта,
диссертант – на материале языка Гомера – прослеживает про-
цесс постепенного нивелирования семантического и функцио-
нального своеобразия перфекта и все более полного включения
этой грамматической категории в состав глагольного спряже-
ния. Перфект превращается в особого рода прошедшее время и
вступает в новую оппозицию: презенс – аорист – перфект42.
Автором второй диссертации, посвященной древнегречес-
кому перфекту, является Н. И. Степанов. В отличие от И. А. Пе-
рельмутера, его внимание привлекает поздний, а именно после-
классический, этап развития этой системы43. Диссертация со-
стоит из введения, пяти глав и заключения. Языковые на-
блюдения проводятся на материале текстов новоаттической ко-
медии IV–III вв. до н. э. и в частности, произведений Менандра.
В первой главе рассматривается синонимия перфекта и презенса
в ее двух аспектах: результативный перфект и квалитативный
перфект; во второй главе – синонимия перфекта и аориста.
Глава третья содержит анализ стилистического употребления
перфекта в нелитературных текстах греко-римского периода (на
материале папирусов). В пятой главе автор обсуждает завер-
шение эволюции перфектной системы. В заключении диссер-

42 Там же. С. 19–21.
43 Значение и употребление древнегреческого перфекта в послеклас-
сическую эпоху. Автореферат. Л., 1969.

Н. С. Гринбаум
111

тант подводит итоги проделанной работы и делает ряд интерес-
ных наблюдений и обоснованных выводов. Обращение к ново-
аттической комедии позволяет выявить дополнительные
подробности в системе перфекта глагола в ранней греческой
койнэ. Проявляются многочисленные случаи системной синони-
мии перфекта формам настоящего времени. В повествова-
тельных партиях персонажей обнаруживается нередко идентич-
ность перфектных и аористных словоформ. Перфект употребля-
ется авторами Новой комедии чаще всего в описательной форме
и нередко служит ее стилистическим приемом. Однако лекси-
ческое обособление и семантическая трансформация перфекта,
превращающие его в более редкий синоним аориста или
презенса, делают его лишним членом синонимического ряда и
приводят к постепенному отмиранию перфектных форм44.
Третья диссертация по глагольной системе древнегречес-
кого языка принадлежит М. Н. Славятинской и трактует гла-
гольные основы презенса и аориста на материале гомеровских
поэм45. Автор видит цель своей работы в изучении древнейших
пластов в семантике обеих основ. Диссертация состоит из
введения, трех глав и заключения. В первой главе рассматрива-
ется состояние изучения этого вопроса в настоящее время. Во
второй главе анализируется значение и употребление презент-
ных и аористных форм у гомеровских глаголов древнейшей
морфологической структуры. Глава третья содержит обобщения
результатов проведенного анализа и выводы диссертанта отно-
сительно семантики презенса и аориста на древнейших этапах
развития греческого глагола. М. Н. Славятинская приходит к
выводу, что в гомеровском языке основы обоих времен многих
глаголов различаются своей семантикой, включающей лексико-
морфологическое значение и функциональную – морфологи-
ческую и синтаксическую – нагрузку. Последняя часть
исследования посвящена детальному анализу и лексической и
грамматической оппозиции презенс – аорист, с одной стороны,
и функциональной (синтаксической и морфологической) семан-
тики основ презенса и аориста, с другой. Чем к более древнему
морфологическому слою, – заключает диссертант, – относятся

44 Там же. С. 13–15.
45 Семантика глагольных основ презенса и аориста в греческом языке
древнейшего периода (на материале поэм Гомера «Илиада» и
«Одиссея»). М., 1969.

112
Из истории классической филологии в России

гомеровские глаголы, тем большую роль в употреблении пре-
зентных и аористных форм играет не только их лексическое
значение, но и их функциональная семантика46.
В ряде кандидатских диссертаций анализируются различ-
ные аспекты древнегреческой литературы.
Исследование Н. К. Садыковой посвящено теме цветообоз-
начений у Гомера47. Автор ставит перед собой задачу семан-
тико-этимологического изучения всех гомеровских цветовых
терминов с учетом своеобразного синкретизма эпического
мышления, проявляющегося в «предметном», «телесном» и
«образном» понимании цвета и смешения цветовых и нецвето-
вых свойств предметов и явлений. В первой главе диссертации
рассматриваются цветообозначения, связанные с растительным
миром. Они, как выясняется, находятся на самой низкой ступени
абстракции, их значения в большинстве случаев уподобитель-
ные, редко – качественные и переносные. Вторая глава
содержит анализ прилагательных, образованных от названий
материалов или предметов. Чаще всего они имеют материально-
цветовые значения (237), велика и доля качественных (199), в
том числе переносных значений (52). В третьей главе анализи-
руются цветообозначения, связанные со свето-теневыми явлени-
ями. Замечается преобладание абстрактных цветовых значений
(196) над нерасчленимыми (129). Разбор самых абстрактных и
самых малочисленных цветообозначений дан в главе четвертой.
Итог: можно говорить о своеобразии лексико-семантической
микросистемы цветообозначений в языке гомеровского эпоса,
находящейся на стадии становления и представлявшей основу
для развития современной цветовой лексики48.
В. П. Завьялова обращает взор в кандидатской работе на
творчество Каллимаха49. Свою задачу автор видит в изучении
функционально-стилистического значения тропов в гимнах
Каллимаха в соотнесенности с художественными принципами
гимнической эпической традиции. Диссертация состоит из вве-
дения, трех глав и заключения. Рассматриваются четыре основ-
ных вида тропов: метафора, метонимия, синекдоха и антоно-

46 Там же. С. 17.
47 Цветообозначения у Гомера. Автореферат. М., 1975.
48 Там же. С. 22.
49 Функционально-стилистическое значение тропов в гимнах
Каллимаха. Автореферат. М., 1977.

Н. С. Гринбаум
113

масия. Каждый троп анализируется в трех аспектах: лексико-
семантические группы, структура и функционально-стилисти-
ческое значение тропа в микро- и макроконтексте гимнов. В
первой главе речь идет об истории «гомеровского» направления
в изучении поэтики Каллимаха, гимнической традиции в его
поэтике и характеристике художественно-эстетических принци-
пов эпохи эллинизма. Во второй главе рассматриваются лекси-
ко-семантические группы, на базе которых поэт строит свои
тропы, и их структура. В третьей главе автор решает основную,
поставленную перед ним задачу. Подведя ее итоги, он делает
ряд заключений. Проведенный анализ показал необходимость
изучения всего гимнического цикла как единого целого.
Основные выявленные художественно-эстетические принципы
творчества Каллимаха едины для всех гимнов. Самой важной и
многочисленной группой тропов является антропонимия. В гим-
нах 1-3-4 преобладают метафоры, в 2-5-6 – метонимия. Удалось
установить между тропикой Каллимаха, с одной стороны, и
гомеровских гимнов, с другой, как случаи совпадений
(метафоры), так и расхождений (метонимии). Анализ тропики
Каллимаха и ее основных принципов важен не только для
изучения эллинистическо-римской поэзии, но в известном
смысле и для поэзии нового времени50.
Внимание Т. Г. Мальчуковой привлекло творчество римско-
го поэта I в. н. э. Лукиллия51. В своей диссертации она просле-
живает пути становления и его место в развитии античной
скептической эпиграммы. Характерная особенность поэзии ав-
тора (130 стихотворений) – ее насмешливость. Во всех эпиграм-
мах изображены комические типы людей с условными именами.
Диссертация состоит из введения, трех глав и заключения. Глава
первая посвящена определению жизненного пути поэта и его
времени. Лукиллий пишет эпиграммы в середине I в. н.э., когда
создают сатирические произведения Сенека, Персий, Петроний,
– скептическая эпиграмма возникает в окружении римской
сатиры. Во второй главе изучается литературная традиция жан-
ра и, в частности, влияние политической и художественной ин-
вективы в элегическом дистихе эллинистического времени.
Комическое у Лукиллия определяется диссертантом скорее как

50 Там же. С. 24–5.
51 Творчество Лукиллия и античная скептическая эпиграмма. Авторе-
ферат. Л., 1972.

114
Из истории классической филологии в России

ирония, в отличие от юмора Менандра и смеха древней коме-
дии. Его основные типы персонажей – представители свободных
профессий: грамматики, риторы, астрономы, музыканты и т. д.
Третья глава называется «Поэтика Лукиллия». Автор диссерта-
ции привлекает внимание к композиционным и стилевым осо-
бенностям поэзии Лукиллия: антитетическому построению эпи-
грамм, лаконизму, широкому использованию гипербол, нали-
чию вульгаризмов, новообразований, необычных словосочета-
ний. Лукиллий, греческий поэт, впервые придавший эпиграмме
сатирическое содержание, был тесно связан с римской литера-
турой и перенес в эпиграмматическую поэзию опыт ее сатиры52.
Кандидатская диссертация Ю. В. Шанина посвящена антич-
ной агонистике53. Ее автор задался целью выяснить, как отразил-
ся в древнегреческой поэзии классического периода принцип
гармонического развития человека и последовательное измене-
ние гражданского идеала в Элладе. Рассматриваются последова-
тельно вопросы: физическое воспитание и агонистика в жизни
эллинов (глава I), агонистические сюжеты древнегреческой
мифологии (глава II), отражение ритуальных состязаний в
поэмах Гомера (глава III), задачи агонистики как тема
древнегреческой поэзии VII-VI вв. до н.э. (глава IV), этические
принципы в эпиникиях Пиндара (глава V), и агонистическая
«доблесть» Вакхилида (глава VI). Диссертант при их анализе
исходит из глубокого убеждения в том, что тема физической
закалки, агонов и спортивной доблести в той или иной степени
присутствует почти у всех древнегреческих писателей, начиная
с Гомера и до поздней античности. Принцип гармонического
развития человека, составлявший основу воспитательной систе-
мы эллинов классического времени, не будучи единым (спар-
танская и афинская системы), по-своему воспринимался и трак-
товался древнегреческими поэтами. В своих произведениях они
отражали ведущееся в обществе обсуждение проблемы всесто-
роннего гармонического воспитания и меняющиеся со временем
взгляды на роль агонистики и физического воспитания граждан
полиса54.
Объектом изучения нескольких кандидатских диссертаций
является латинский язык.

52 Там же. С. 16.
53 Агонистика в древнегреческой поэзии. Автореферат. Киев, 1968.
54 Там же. С.17.

Н. С. Гринбаум
115

Н. Д. Численко обращается к глагольной префиксации
архаической латыни55. На базе литературных памятников этого
периода диссертант намерен произвести семантическое изуче-
ние предлогов и префиксов в историческом срезе языка. В главе
первой сжато определяются основные проблемы и методы ис-
следования сложных глаголов. Вторая глава посвящена обстоя-
тельному рассмотрению основной проблемы, а именно
семантики глагольных префиксов. За основу наблюдений в
работе принято изучению двух типов их значений – местополо-
жения и направленности. Выделяются шесть основных префик-
сальных групп, связанных с определенной категорией глаголов.
Уточняются особенности их взаимоотношений. Префиксы арха-
ической латыни характеризуются как семантическая система и
дается анализ количественных закономерностей их употребле-
ния. Методологические и теоретические результаты изучения
семантики глагольных префиксов позволили диссертанту углу-
бить понимание системного строения как пространственных,
так и динамических их значений56.
В диссертации Л. Э. Киселевой ставится вопрос о способах
и особенностях выражения футуральности на ранней фазе раз-
вития латинского языка57. Делается попытка дать дифференциа-
цию степеней футуральной дистантности, проследить и систе-
матизировать взаимосвязи этих подтипов с различными мо-
дальными значениями для определения соотнесенности указан-
ных категорий. Анализируются основные типы футуральности,
выраженные доминирующими синтетическими вербальными
формами: футурум I, футурум II и футуральным презенсом.
Основным источником для этой цели послужили комедии
Плавта и Теренция (III–II вв до н. э.). Исследование состоит из
введения, трех глав и заключения. Первая глава содержит
контекстуальный анализ будущности в формах футурум I с
акцентом на случаях, передающих объективное или близкое по
семантике будущее. Во второй главе рассматривается связь вы-
бора временных форм с жанром и содержанием литературного
произведения. Устанавливается, что в диалогических партиях

55 Глагольная префиксация в архаической латыни (семантический
аспект). Автореферат. Л., 1972.
56 Там же. С. 8–9.
57 Способы выражения футуральности в архаической латыни. Авторе-
ферат. Л., 1975.

116
Из истории классической филологии в России

комедий нередко вместо будущего времени автор употребляет
настоящее (так называемый футуральный презенс). Глава третья
отведена месту и роли футурума II, относительному будущему,
предшествующему другому будущему действию. В абсолютном
значении оно встречается, главным образом, в независимых
предложениях. Диссертант детальным образом изучает и ком-
ментирует случаи употребления форм будущего времени в до-
шедших до нас образцах раннеримской комедии (Плавт, Терен-
ций) и приходит к выводу, что основным выразителем идеи
футуральности в латинском языке архаического периода следует
признать будущее на -am, -es и на -bo, т. е. футурум I58.
Т. А. Карасева избрала объектом своего кандидатского ис-
следования систему гласных латинского языка59. Оно представ-
ляет собой историко-типологическое описание развития систе-
мы вокализма начального слога в латыни VI–II вв. до н.э.
Главная задача описания – выявить связь фонетических измене-
ний в латинском вокализме с изменениями фонематических
отношений. В развитии вокализма доклассической латыни вы-
деляется пять исторических периодов, и диссертант подвергает
каждый из них последовательно подробному рассмотрению. На
основании сравнительно-исторической реконструкции в архаи-
ческой латыни VI–V вв. до н. э. восстанавливается система глас-
ных двух типов: одноморные (краткие) и двуморные (долгие и
дифтонги). Эта система является исходной для дальнейшего
развития. Подсистема одноморных гласных начального слога не
изменяется в течение доклассической эпохи, основные преобра-
зования связаны в дальнейшем с двуморной подсистемой.
Анализ развития системы латинских гласных в течении VI–II вв.
до н. э. показал, что необходимо выделять не только
фонетические, но и фонологические изменения вокализма.
Основной вывод, к которому пришел диссертант, состоит в том,
что фонетические изменения гласных могут сопровождаться
изменениями дифференциальных признаков фонем, но и могут
не сопровождаться ими и, наконец, могут происходить без
фонетических изменений этих гласных60.

58 Там же. С. 21.
59 Изменение фонологической системы гласных в латинском языке
доклассической эпохи. Автореферат. М., 1969.
60 Там же. С. 24.

Н. С. Гринбаум
117

В своей кандидатской диссертации Г. А. Чупина анализи-
рует язык Плавта61. Автор видит свою задачу в изучении средств
речевого побуждения, осмыслении тенденций их развития и
появления у поэта тех или иных конструкций. Первая глава
работы отведена основной побудительной форме – императиву.
Выясняется, что в языке Плавта это наклонение обладает четко
выраженными формой и значением настоящего и будущего
времени действительного залога. Во второй главе диссертации
анализу подвергается независимый побудительный конъюнктив,
являющийся непременным компонентом синонимического ряда
императива. Конъюнктив у Плавта, еще не являясь наклонением
придаточных предложений, лишь начинает в них проникать, по
мнению диссертанта, через прохибитивы и функционирует в
основном в речи запрещения. В заключении диссертант анали-
зирует роль вопросительных предложений, занимающих значи-
тельное место в побудительных ситуациях62.
Кандидатская диссертация А. Г. Ступинской посвящена
изучению вопроса о прозаическом ритме у римского писателя I
в. н. э. Корнелия Цельса63. Исследование проводится на
материале его произведения «De medicina» и преследует целью
анализ встречающихся в нем ритмических клаузул. В первой
главе рассматривается в историческом аспекте учение и лите-
ратура о прозаическом ритме, начиная с Аристотеля. Выделя-
ются два основных направления в его трактовке: типологичес-
кое и метрическое. Как явствует из главы второй, автор
диссертации тяготеет к типологическому методу и выделяет
восемь основных клаузульных форм, которые использует Цельс
для достижения ритмичности своей прозы, а именно: дитрохе-
ическая (– ∪ – ∪), диспондеическая (– – –∪), т. н. – ∪ – – ∪,
антиспастическая (∪ – – ∪), дикретиновая (– ∪ – – ∪ ∪),
дохмическая (∪ – – ∪ ∪), т. н. – ∪ – ∪ ∪ клаузула и, наконец,
героическая (–∪∪ – ∪). Как показали соответствующие
подсчеты диссертанта, из общего числа 6450 наиболее
употребительными являются: 3-я (997 клаузул) и 5-ая (452).
Диссертант приходит к заключению, что применение легких или

61 Средства выражения побудительности в языке Плавта. Автореферат.
Л., 1977.
62 Там же. С. 20.
63 Ритмические клаузулы А. Корнелия Цельса (на материале произве-
дения «De medicina»). Автореферат. Львов, 1970.

118
Из истории классической филологии в России

тяжелых клаузул у Цельса в значительной степени определяется
грамматическим ударением слов64.
Методика обучения латинскому языку в языковых вузах
рассматривается в кандидатской диссертации Н. Л. Кацман65.
Теоретические и практические результаты исследования подве-
дены самим автором. Обоснован прикладной характер курса
латинского языка в языковых вузах. Уточнены и проанализиро-
ваны цели обучения. Показано, как и на каком конкретном мате-
риале они могут быть реализованы. Определены единицы отбо-
ра, установлены критерии отбора языкового материала по всем
аспектам языка. Отобран лексический минимум и определен
потенциальный словарь, предложенный для обучающихся.
Разработана система упражнений с использованием технических
средств (магнитофона и обучающих машин). Создана система
учебных пособий для студентов языковых вузов66.
Подводя итог деятельности наших филологов-классиков за
период десятилетия – с 1967 по 1977 годы – следует отметить их
значительные успехи в исследовании греко-римской антич-
ности. Участились научные встречи в различных центрах стра-
ны, вышли из печати многочисленные труды и сборники докла-
дов, были осуществлены переводы произведений античных
авторов, появился ряд учебников по латинскому языку, защи-
щены серьезные докторские и кандидатские диссертации.
Оценивая их проблематику, нужно указать на широкий
охват исследованного материала, включающего в себя почти все
области науки об античности, – ее историю, культуру, фило-
софию, литературу и особенно такие сферы, как греческий и
латинский языки. Необходимо заметить, что особо пристальное
внимание ученых привлекли вопросы, относящиеся к
различным аспектам древнегреческого мира. Не исключено, что
усилению интереса к греческой тематике способствовали
новейшие научные открытия, в том числе и дешифровка крито-
микенских надписей.
Попытаюсь обобщить собранный выше материал.
Литературоведческие исследования наших классиков за ис-
текший период отличает широкий историко-диалектический

64 Там же. С. 21.
65 Теоретическое обоснование учебных пособий по латинскому языку с
использованием технических средств. Автореферат. М., 1975.
66 Там же. С. 32.

Н. С. Гринбаум
119

подход к явлениям, стремление охватить творчество писателя в
целом, его неразрывную связь с античным рабовладельческим
обществом, классовыми и политическими явлениями современ-
ной ему жизни. В этой связи следует отметить работы В. Н. Яр-
хо, посвященные творчеству великих греческих драматургов –
Эсхила, Софокла, Еврипида и Аристофана. Его внимание
привлекает, прежде всего, образ античного человека, сложный
внутренний мир переживаний гражданина полиса, отражающий
его деятельность и обусловленный происходящими в ней
процессами. Л. И. Савельева, рассматривая с новых позиций
творчество выдающегося римского комедиографа Теренция в
сопоставлении с Плавтом, выявляет своеобразие его художест-
венной манеры и приходит к заключению, что произведения
первого из них сыграли важную роль в формировании эстети-
ческих взглядов того времени и выполнили определенный
социальный заказ верхушки эллинистического общества.
Р. В. Гордезнини изучил вопрос о единстве и формировании
гомеровского эпоса и пришел к интересному выводу, что поэмы
возникали постепенно, так что отдельные части «Одиссеи» мог-
ли быть созданы раньше отдельных частей «Илиады». Однако
общность плана, структурное единство характеров героев ука-
зывает на то, что проделал окончательную редакцию цельных
произведений.
Греческая эпиграмматическая поэзия VIII–III вв. до н.э. при-
влекла внимание Н. А. Чистяковой. Опыт анализа ее происхож-
дения и основных этапов развития доказывает, что эпиграммы
сочинялись в Греции с давних времен, однако только в эллини-
стическую эпоху они входят в литературу как особый жанр с
самым разнообразным содержанием, обусловленным измене-
ниями в идеологии греческого общества.
Впервые за многие годы к изучению творчества Овидия
обращается Н. В. Вулих. Ее интерес привлекает его поэма «Ме-
таморфозы» в ракурсе мировоззрения и художественного стиля
поэта. В отличие от своих западных коллег, она рассматривает
произведение Овидия в тесной связи с социально-политической
ситуацией Рима конца I в. до н.э. с его идейными и
культурными запросами.
Из других рассмотренных выше литературоведческих работ
заслуживают упоминания исследования: И. К. Садыковой – о
цветообозначениях у Гомера, В. П. Завьяловой – о творчестве
Каллимаха, Т. Г. Мальчуковой – об эпиграммах Лукиллия,
А. Г. Ступинской – о ритмах в прозе Цельса.

120
Из истории классической филологии в России

Языковедческая тематика обогатилась рядом новых исследо-
ваний, в том числе связанных с изучением дешифрованных
М. Вентрисом крито-микенских надписей XIV–XII вв. до н.э.
Заслуживают внимания работы Г. Ф. Поляковой, анализирую-
щей аграрную и социальную терминологию древнейших гре-
ческих письменных текстов и пытающейся восстановить струк-
туру микенского общества. Представляет интерес исследование
С. Я. Шарыпкиным именного склонения языка памятников и
высказанные им впервые соображения об истории и особен-
ностях развития древнегреческой падежной системы. Свой
вклад в изучение древнегреческого языка вносит М. Н. Сла-
вятинская, исследуя его глагольную структуру в спектре сопо-
ставления временных форм презенса и аориста в языке Гомера.
Оригинальность суждений привлекает к себе исследование
И. А. Перельмутера, избравшего объектом изучения роль пер-
фекта в глагольном строении древнегреческого языка на раннем
этапе развития, а также работы Н. И. Степанова, изучившего
место и назначение перфекта в послеклассическую эпоху.
Среди крупных языковедческих диссертаций по древним
языкам надлежало бы выделить две: одну – по греческому, а
другую – по латинскому языку.
Первая принадлежит автору настоящего обзора и посвящена
проблеме языка древнегреческой хоровой лирики на материале
Пиндара.
Автором второй является В. В. Каракулаков, исследовавший
историю латинского языка на материале Варрона.
Н. С. Гринбаум67 выдвинул и пытался, основываясь на базе
анализа литературных и эпиграфических свидетельств, отстоять
тезис о диалектной основе языка хоровой лирики как отражения
исторически сложившейся в древнейшей Греции диалектно-тер-
риториальной реальности, а именно протоионийско-эолического
наддиалекта, своеобразность койнэ материковой архаической
Эллады, в то время как преобладающее большинство исследова-
телей считает основой хоровой лирики и, в частности, Пиндара
искусственно обработанный эпический диалект.
В. В. Каракулакову удалось на основании скрупулезного
исследования творчества Варрона и, в частности, его труда «De
Lingua Latina» доказать не замеченную раньше учеными боль-

67 См. цит. соч., с. 68.

Н. С. Гринбаум
121

шую ценность его наследия для изучения истории латинского
языка, систематизации греческих грамматических учений и фор-
мирования системы грамматических терминов латинского
языка.
Подводя окончательный итог деятельности наших филоло-
гов-классиков за десятилетие с 1967 по 1977 годы, нельзя не
признать, что это был бурный период в истории науки об антич-
ности в России и серьезный шаг в разработке ее проблематики.
Можно, пожалуй, присоединиться к высказанной в год оконча-
ния этого десятилетия его оценке, данной А. А. Тахо-Годи:
«Возрождение классической филологии».
Следует в заключение обратить внимание на то существен-
ное обстоятельство, что в данный обзор осталась невключенной
масштабная научно-исследовательская и педагогическая дея-
тельность кафедр классической филологии вузов страны за
обозреваемое десятилетие.
СПРАВОЧНАЯ ЛИТЕРАТУРА
Тронский И. М. Лингвистическое изучение древнегреческого языка в
России (до 1917 г.) // Acta antiqua Academiae scientiarum Ungaricae.
Tomus XV. Fasc. 1–4. Budapest, 1967. P. 1–26.
Вейсман А. Д. Успехи изучения греческого языка и литературы в
России за последнее двадцатилетие // Русский Вестник, 1880. № 4.
С. 439–466.
Прозоров П. Систематический указатель книг и статей по греческой
филологии, напечатанных в России с XVII столетия по 1892 год на
русском и иностранных языках. С прибавлением за 1893, 1894 и
1895 годы. СПб., 1898 (ср. дополнение А. И. Малеина в
«Филологическом обозрении». Т. XV (1898), Крит. и библ. С. 48–
56, и П. Н. Черняева в «Гимназии», 1899. №1. С. 1–10.
Малеин А. И. Классическая филология (в статье «Россия» в
«Энциклопедическом словаре «Брокгауза-Ефрона». Т. 28, 1899. С.
813–816.
Воронков А. И. Древняя Греция и Древний Рим. Библиографический
указатель изданий, вышедших в СССР (1885–1959). М., 1961.
Тронский И. М. Классические языки // Советское языкознание за 50
лет. М., 1967. С. 143–157.
Тахо-Годи А. А. Возрождение классической филологии // Вестник
Московского университета. Филология. М., 1977. № 5. С. 68–70.
Советская наука об античных авторах (1960–1975). Издание и
исследование. Справочник. Составитель И. Е. Борщ. М., 1980.

122
О чувстве вкуса у Лукреция



А. В. Грошева

О чувстве вкуса у Лукреция

Гениальная философская поэма Лукреция «De rerum natura»
(«О природе вещей»), созданная в I в. до н. э., представляет
собой первую дошедшую до нас c времен античности «попытку
полностью объяснить природу на основе физических принци-
пов» (Вавилов : 13). Притягательная сила этого произведения,
не ослабевающий интерес к заключенным в ней идеям на
протяжении более двух тысячелетий (в 1946 г. было отмечено
2000-летие со времени смерти поэта) кроется в слиянии ее фи-
лософского содержания с изумительной поэтической формой.
Непреходящее значение имеет учение Лукреция о сущест-
вовании первоначальных тел, или просто первоначал (semina =
primordia), т. е. атомов (у Лукреция этот термин не встречается),
соединения которых и образуют все вещи. Лукреций приписы-
вает первоначалам всех вещей только механические свойства в
виде плотности, или твердости (Nat. 1. 510 sunt igitur solida ac
sine inani corpora prima «начальные плотны тела и нет пустоты в
них»), формы и размеров. Все теоретические посылки Лукре-
ций, как правило, подкрепляет иллюстративным материалом.
Последнее из перечисленных свойство – размер первоначал – он
поясняет на нескольких примерах, из которых наиболее прос-
тым, заимствованным из обыденной жизни, представляется
сравнение элементов вина с элементами оливкового масла (Nat.
2. 341): первые мельче, чем вторые, вот почему при процежива-
нии вино протекает мгновенно (subito), но медленно сочится
масло. Движение Лукреций также считает неотделимым механи-
ческим свойством первоначал, в то же время отрицая наличие у
них таких свойств, как цвет, температура, звук, вкус, запах,
которые, по его мнению, являются субъективными качествами.
Эти основополагающие физические принципы составляют со-
держание двух первых книг поэмы Лукреция. Остальные четыре
книги следует рассматривать как приложение физической осно-
вы к объяснению более сложных природных явлений – души,
ощущений, астрономических явлений, развития Земли, жизни,
общества и т. д. Наиболее полная и точная оценка идей, разви-
ваемых в одной из последних книг Лукрецием, как нам кажется,
дана В. И. Светловым: Лукреций считал, что «единственным

А. В. Грошева
123

достоверным источником познания мира являются человеческие
чувства, человеческие ощущения и восприятия. Чувства нас не
обманывают. Они являются критерием истины. Нас может обма-
нуть лишь рассудок, когда он отрывается от чувств или непра-
вильно обобщает показания чувств» (Светлов: 102). Вопросам
чувственных восприятий, получаемых с помощью ощущений
(sensus), – зрения (visus), слуха (auditus), вкуса (sapor), обоняния
(odor), посвящена главным образом IV книга поэмы; при этом,
если зрению отводится в ней почти 300 стихов (230–521), то
рассмотрение прочих видов ощущений дается в более сжатой
форме и занимает значительно меньше места: рассуждение о
слухе – примерно 100 стихов (522–614), о вкусе – около 60 (615
– 672), об обонянии около 50 (673–721). Осязание (tactus) в этом
перечне вообще отсутствует, однако указание на то, что Лукре-
ций включает его в число пяти чувств, в поэме имеется (см. Nat.
3. 626 quinque sensibus); кроме того, упоминание о tactus неод-
нократно встречается в разных местах поэмы, например, Nat. 2.
435–436 Tactus enim, tactus, pro divum numina sancta, Corporis est
sensus … «Ведь осязание, да, осязанье, клянуся богами, Чувства
источник у нас, когда в тело извне проникает Что-нибудь». К
сожалению, текст IV книги сильно испорчен; в некоторой
недоработанности текста, весьма возможно, повинен cам автор
поэмы (Петровский: 2, 410).
Процесс чувственного познания выглядит у Лукреция
довольно упрощенно. По его представлению, чувственное вос-
приятие состоит в том, что с поверхности предметов отделяются
маленькие тельца – изображения вещей; из-за их тонкости
Лукреций называет их образами, изображениями, или призра-
ками (simulacra). Они носятся в воздухе во всех направлениях и,
проникая в глаза, вызывают зрительные образы, в уши – слухо-
вые ощущения и т. д. И уже от описания чувственных впечатле-
ний, образов Лукреций переходит к обобщению, к мышлению
(духу, animus), к некоторым выводам или открытию определен-
ных закономерностей в природе.
Остановимся прежде всего на понимании Лукрецием чувст-
венного ощущения (sensus). Определения этого понятия в поэме
нет, тем не менее на основании употребления sensus в различ-
ных контекстах можно установить, какой смысл вкладывал Лук-
реций в это слово. При рассмотрении значений sensus будем
исходить из материала, представленного в Оксфордском латин-
ском словаре (с некоторой корректировкой и дополнениями).
Наиболее общим значением sensus было ‘способность воспри-

124
О чувстве вкуса у Лукреция

нимать (что-либо) с помощью ощущений’. Так, например, вывод
о бесконечности Вселенной (Nat. 1. 962) Лукреций делает на
том основании, что наши чувства не способны проследить
отделяющие ее границы: у Вселенной нет края. Примером более
конкретного чувства (sc. осязания) является ощущение зубной
боли, которая может возникнуть или от холодной воды, или от
песчинки, попавшейся в хлебе (Nat. 3. 692 uti dentes quoque sensu
participentur «так что зубы также принимают участие в
ощущении»). Таким образом, любое из пяти физических чувств
или все в совокупности могут быть обозначены сущ. sensus.
Предугадывая сложную структуру атома, Лукреций утверждает
его неделимость на части и малую величину: Nat. 1. 600 cacumen
Corporis illius, quod nostri cernere sensus Iam nequeunt «есть
предельная некая точка Тела того, что уже недоступно для
нашего чувства» (дословно «…которую вершину/верхушку
(cacumen) того тела наши чувства различить уже не могут»).
Следующее значение sensus словесно определяется довольно
сложным образом как ‘впечатление (например, зрительное, слу-
ховое и т. д.), которое возникает как результат восприятия,
ощущения’ (англ. ‘an impression consequent on perception by the
senses’). Что касается непосредственно вкусовых ощущений, они
могут быть весьма разнообразны, обозначая как положительные,
так и отрицательные впечатления. Из поэмы Лукреция можно
привести несколько случаев подобного употребления sensus. В
одном отрывке из II книги (Nat. 2. 399), предвосхищая тематику,
которой специально посвящена книга IV, Лукреций говорит,
например, о приятном вкусе (iucundo sensu), который произ-
водят мёд и молоко на наш язык (linguae in ore).
И последнее, четвертое значение sensus, имеющееся у Лук-
реция (из десяти, отмеченных в Оксфордском словаре) – ‘спо-
собность восприятия (умственного и физического)’ иллюстpи-
руется одним примером из поэмы De rerum natura: 3. 98 sensum
animi certa non esse in parte locatum…. Чтобы лучше понять
смысл этого высказывания, необходимо сначала уяснить зна-
чения слов animus и mens у Лукреция в отличие от anima, свое
понимание которых он приводит чуть выше в этом же отрывке:
3. 94 animus ‘дух’ (он же mens ‘ум’, ‘разум’) «есть лишь
отдельная часть человека, как руки и ноги Или глаза…». Таким
образом, в цитируемом выше стихе 3. 98 Лукреций критикует
заблуждения той толпы мудрецов, которая совершенно напрас-
но считает, что «ощущающий дух (sensus animi) не занимает
особую часть в организме», и, «не имея Места отдельного, нам

А. В. Грошева
125

дает ощущение жизни» (vivere cum sensu). По мнению самого
Лукреция, который строго различает существующие в теле
человека дух (animus) и душу (anima), дух, отождествляемый им
с разумом, есть хозяин души, а душа, отождествляемая с орга-
нами чувств, есть исполнитель воли духа. Дух является управи-
телем души, а через нее и управителем тела, которое она при-
водит в движение. Дух находится в средней части груди, душа
же разлита по всему телу (Nat. 3. 215–216). Дух и душа состоят
из тончайших, наиболее круглых, гладких и подвижных мель-
чайших частиц, и доказательством этому служит быстрое появ-
ление и движение мыслей. Хорошим примером противопо-
ставления разума и чувств является высказывание одного врача
древности, Скрибония Ларга (I в. н. э.): Larg. 180 (opium potum)
mentem soporat sensusque abalienavit «опийный напиток ум
усыпляет и чувств (ощущений) лишает».
Прочие значения sensus, отмечаемые у других авторов,
такие, как абстрактные ‘сознание, образ мыслей, взгляд’; ‘содер-
жание, мысль, идея’ и т. п., у Лукреция не наблюдаются.
Перейдем к пониманию вкуса у Лукреция как одного из
видов чувственного восприятия (Nat. 4. 615–672). Хотя этому
отрывку дан заголовок De sapore (эти заголовки ставили в руко-
писях), Лукреций в первом же стихе 4. 615 …qui sentimus sucum,
lingua atque palatum «то, чем мы чувствуем вкус, – наш язык или
нёбо», обозначая вкус, употребляет не существительное sapor, a
sucus; здесь же он указывает на органы, служащие для опреде-
ления вкуса, – язык (lingua) и нёбо (palatum). Как верно замече-
но в статье И. И. Толстого «Лукреций как поэт», «поэтическая
способность видеть творимый образ проявляется у него
(Лукреция) особенно четко в тех пояснительных иллюстрациях,
которые он так часто дает к своим теоретическим положениям»
(Толстой: 152). Одной из таких ярких иллюстраций является
описание вкусового процесса, построенное целиком на картине
быстро сменяющихся образов исключительно чувственного
порядка: ощущение во рту при жевании пищи Лукреций
сравнивает с тем, как если бы из мокрой губки выжимали
досуха воду. Заметим, что в этом же небольшом отрывке о вкусе
Лукреций употребляет sucus и в его основном значении ‘влага,
сок’: Nat. 4. 622 manantis corpora suci «тела сочащейся
жидкости/сока». Здесь же поэт говорит о зависимости вкуса от
свойств основных тел: если тела сочащейся жидкости гладки,
они вызывают ощущение сладости, а чем они грубей и
шершавей, тем сильнее «колют и раздирают чувство» (pungent

126
О чувстве вкуса у Лукреция

sensum lacerantque), где sensus употреблено для обозначения
вкуса как одного из пяти чувственных ощущений. Наслаждение
от вкуса (Nat. 4. 627 е suco) ограничено полостью нёба, а далее
вкус пищи уже не ощущается. Лукреций рассуждает и о
громадном различии вкусов, когда какая-либо пища по своим
качествам одним доставляет удовольствие, кажется очень
сладкой (perdulce), а другим – неприятной и горькой (triste et
amarum). B качестве иллюстрации он приводит весьма сомни-
тельную легенду о ядовитости человеческой слюны для змей,
которая мгновенно их убивает. Более убедительно сообщение о
чемерице (veratrum), смертельной отраве для людей, от которой,
однако, «козы тучнеют и жир нагоняют себе перепёлки». Лук-
реций пытается объяснить эти парадоксы исходя из много-
образного смешения различных по форме (figura) первоначал в
различных телах (ст. 645–672).
Таково содержание той небольшой части IV книги Лукре-
ция, которая специально посвящена вкусовым ощущениям. Сле-
дует отметить, что термин sapor ‘вкус’ встречается в этом от-
рывке лишь однажды, в предпоследнем, 671-ом стихе: in mellis
sapore ‘во вкусе мёда’. В комментарии Ф. А. Петровского сказа-
но: «некоторые издатели совсем исключают этот стих, считая
его позднейшей вставкой» (Петровский: 2, 423).
Однако в других местах поэмы сущ. sapor, oris m можно
встретить довольно часто. Во II книге (Nat. 2. 398–407) имеется
рассуждение о том, что приятное ощущение (sensus – здесь
конкретно о вкусе) вызывают у нас вещи, состоящие из гладких
и круглых частичек, – молоко, мёд, а горький и терпкий вкус
создают крючковатые, тесно сплетенные частицы, которые,
например, содержатся в полыни и тысячелистнике: Nat. 2. 401
centauri foedo pertorquent ora sapore (Примеч. Centaurium бот.
Золототысячник, растение, содержащее горькие гликозиды), и
«уста нам кривят отвратительным вкусом» – foedo sapore; имен-
но этот единственный случай из текста Лукреция приводится в
Оксфордском словаре. Значение прилагательного в таких соче-
таниях с sapor указывает на определенное качество вкуса: пло-
хой – хороший, сладкий – горький, приятный – противный и
т. п. Количество примеров можно увеличить: Nat. 4. 222
(Denique) in os salsi venit umor saepe saporis… «Часто нам в рот,
наконец, попадает солёная влага, если вдоль моря идём»
(дословно «влага с солёным (при)вкусом»). Разнообразие вкусов
Лукреций отмечает употреблением формы мн. ч. sapores: Nat. 4.
706 «во (всевозможных) видах вкуса». Другое значение sapor

А. В. Грошева
127

‘ощущение, чувство вкуса’, обычно (но не всегда) в сочетании с
oris, указывающим на орган восприятия вкуса, рот, встречается
также в IV книге, в том месте, где проводится очень важная для
Лукреция мысль, что чувства являются критерием истины: Nat.
4. 478 sq. …primis ab sensibus esse creatam Notitiam veri, neque
sensus posse refelli «(Ты убедишься сейчас), что чувства в нас
порождают понятие истины, и чувств опровергнуть ничем не-
возможно». Разум целиком исходит из чувств (Nat. 4. 489).
Именно в этом отрывке Лукреций утверждает, что «каждому
чувству особые область и сила даны»; силой особою, свойствен-
ной только ему, вкус обладает (sapor), поэтому вкус не может,
например, уличить осязанье в ошибке: Nat. 4. 487 (An) hunc
porro tactum sapor arguet oris.
Обращает на себя внимание следующий факт: еще одно
существительное, употреблявшееся в латинском языке, наряду с
sapor, для обозначения ‘ощущения, чувства вкуса’ – gustus, us m,
в поэме Лукреция не отмечено. Наличие в тексте родственного
глагола degusto ‘пробовать, отведывать’ (Nat. 2. 192 Et celeri
flamma degustant tigna trabesque «пламенем быстрым лизать
начиная и балки, и бревна», образно – об огне, ignes) свидетель-
ствует о том, что сущ. gustus Лукрецию, конечно, было извест-
но, но для употребления в качестве термина, обозначающего
вкус, он отдал предпочтение более абстрактному сущ. sapor, не
отягченному, в отличие от gustus, дополнительными значениями
и оттенками.
ЛИТЕРАТУРА
Лукреций. О природе вещей. Том I. Редакция латинского текста и
перевода Ф. А. Петровского. Изд-во АН СССР. Л., 1946. Том II.
Статьи, комментарии, фрагменты Эпикура и Эмпедокла. Составил
Ф. А. Петровский. Л., 1947. Цитируемые статьи из II тома: 1)
Вавилов С. И. Физика Лукреция. С. 9–38; 2) Светлов В. И. Миро-
воззрение Лукреция. С. 87–120; 3) Толстой И. И. Лукреций как
поэт. С. 146–162.
Oxford Latin Dictionary. Ed. By P. G. W. Glare. Oxford, Clarendon Press,
1968–1982.



128 Семантика древнеисландского цветообозначения...



А. С. Данилов

Семантика древнеисландского цветообозначения
grœnnзеленыйв песнях «Старшей Эдды»

1. Рассматривая круг референтов имени цвета, исследовате-
ли цветообозначений в древних германских языках в большин-
стве случаев пытаются предположить, какие цветовые характе-
ристики приписывали тому или иному объекту носители древне-
го языка (ср. Wolf 2006). Предметом исследования в этих слу-
чаях оказываются «собственно-цветовые» семантические при-
знаки, которыми искусственным образом ограничивается интен-
сионал значения имени цвета, тогда как все прочие признаки
представляются импликациональными и, следовательно, пери-
ферийными.
Вместе с тем, стоит отметить, что, произвольно фиксируя
какую-либо совокупность признаков как смысловое ядро древ-
него поэтического слова и оттесняя все прочие признаки на
периферию его значения, мы невольно поступаем так, как
поступили бы при семантическом анализе слова в современном
языке. Но, подходя к древнему слову с теми же готовыми семан-
тическими моделями, что к слову современному, мы молчаливо
допускаем идентичность этих семантических структур, которые
на деле различны, и притом во многом. М. И. Стеблин-Каменс-
кий видит в слове древнего памятника более комплексное смыс-
ловое единство, чем может представиться современному толко-
вателю: «Значения слов древнего языка всегда в большей или
меньшей степени не совпадают со значениями соответствующих
слов современного языка. И всего больше не совпадают они там,
где это несовпадение всего труднее заметить: в самых
элементарных словах, относящихся к духовному миру, таких,
как «душа», «правда», «добро» и т. п.» (Стеблин-Каменский
1971: 7).
А. Н. Веселовский говорит о «синкретических эпитетах»
ранней поэзии: «Эпитеты, которые я называю синкретическими,
отвечают <…> слитности чувственных восприятий, которые
первобытный человек выражал нередко одними и теми же
лингвистическими показателями» (Веселовский 1989: 62).
С. Д. Кацнельсон отмечает в качестве одной из важнейших осо-
бенностей ранних имен качественный полисемантизм: «Каждое

А. С. Данилов
129

первобытное имя обозначает не одно, а несколько качеств дан-
ного предмета, вследствие чего и качественные значения спле-
таются в целые пучки» (Кацнельсон 1949: 265). Чтобы понять
истоки качественного полисемантизма эддического имени цве-
та, необходимо прежде всего учитывать, что цветообозначение в
«Эдде» прочно связано с системой значимостей мифа (язык
эддических песней – это язык описания мифологической реаль-
ности), и «трансформация общего языка в особый поэтический
язык, обладающий новыми семантическими возможностями»
(Смирницкая 1994: 6) предполагает такую модификацию значе-
ния слова, в результате которой слово оказывается носителем
особой «мифопоэтической информации».
Цветовые эпитеты, вероятно, способны отражать не только
внешнее свойство денотата (цвет), но и некоторые другие его
свойства, объяснимые с позиции его значимости в мифе или
героическом предании: «… собственно цветовое значение
выступает в эддической поэзии как вторичное, периферийное.
«Эдда» апеллирует не к зрению, а к иным чувствам, и изучение
эддических цветообозначений ведет глубже цвета» (Смирницкая
2001: 216). Эддические цветообозначения – это характеризую-
щие единицы, связанные со своими денотатами более чем по
одному признаку. Общим семантическим признаком для лексем
данной группы является собственно-цветовой признак, однако
мифопоэтическая информация, которая также входит в их
значение, по своему характеру может широко варьироваться.
2. Цветообозначения, представленные в «Эдде», можно
условно разделить на две группы: в семантике некоторых цвето-
обозначений (rauðr ‘красный’, svartr ‘черный’, grœnn ‘зеленый’,
brúnn ‘бурый’) мифопоэтический компонент значения опреде-
ляется ассоциациями, сформированными на раннем этапе семан-
тического развития этих слов, и в контексте эддических песней
актуализируются древнейшие пласты в их семантике. Употреб-
ление других цветообозначений (blár ‘синий’, grár ‘серый’, jarpr
‘коричневый’) не дает оснований говорить об актуализации в
контексте «Эдды» древнейших пластов их значения. Мифопоэ-
тическая значимость, которую приобретают такого рода цвето-
обозначения в контексте «Эдды», представляется вторичной
модификацией их общеязыкового значения.
Прилагательное grœnn ‘зеленый’, о котором пойдет речь в
настоящей работе, является наиболее характерным примером
цветообозначений первой группы, мифопоэтическая семантика
которых определяется «ассоциациями, восстанавливаемыми

130 Семантика древнеисландского цветообозначения...

этимологически». О. А. Смирницкая отводит этимологической
предыстории слова роль одного из ключевых факторов в ис-
следовании семантики эддических цветообозначений: «Цвет в
любой культуре является источником коннотаций и мотивирует
те или иные символические смыслы. Для изучения цветообо-
значений в «Эдде», однако, важнее принимать во внимание, что
и сами они не первичны в языке, т.е., в свою очередь, имеют
определенную мотивировку, выявляемую этимологически.
Именно эта, исходная мотивировка цветообозначений <…>
определяет их употребление в «Эдде»» (Смирницкая 2001: 216).
Отправной точкой для поиска категорий мифологического
мышления, с которыми связано в языке «Эдды» цветообо-
значение grœnn ‘зеленый’, может послужить космогонический
контекст «Прорицания Вёльвы». Немаловажно, что grœnn
первое, открывающее цветообозначение песни: Ár var alda, / þat
er Ymir bygði, // vara sandr né sær / né svalar unnir; // iörð fannz
æva / né upphiminn, // gap var ginnunga, / enn gras hvergi «В
начале времен, / <когда Имир жил, // не было> ни песка, ни
моря, / ни волн холодных. // Земли еще не было / и небосвода, //
бездна зияла, / трава не росла» (Vsp. 3)1. Вслед за тем сообща-
ется, что боги «подняли» (ypþo) землю, солнце взошло на поло-
женную ему орбиту (Vsp. 4), однако не исключено, что все
перечисленные манипуляции с космической материей следовало
бы рассматривать как экспозицию, «приготовления к бытию»,
но еще не начало самого бытия.
Как подлинную «точку отсчета» в данном микроконтексте
можно рассматривать событие, описанное в конце 4 строфы
«Прорицания Вёльвы»: þá var grund gróin / grœnom lauki «тогда
поросла земля / зеленым луком». С этого момента часы сотво-
ренного мифологического мира начинают свой ход, и мифоло-
гические события развиваются вплоть до «Помрачения Богов»
(ragna rök), когда мир богов исчезает в огне, и вселенная вновь
погружается во тьму. Новый виток в циклической космогонии
«Прорицания Вёльвы» открывает строфа 59: Sér hon upp koma /
öðro sinni // iorð ór ægi / iðiagrœna «<Видит: восходит / в другой
уж раз // из моря земля, / снова зеленая>». Очевидно, что и в

1 Переводы песней «Эдды», использованные в настоящей статье,
соответствуют изданию Старшая Эдда. В угловых скобках <…>
представлен дословный перевод отдельных фрагментов текста,
учитывающий существенные особенности оригинала.

А. С. Данилов
131

данном космогоническом контексте именно прилагательное
grœnn маркирует начало нового цикла: grœnn выступает как
знак, которым замкнута и продлена реальность мифа.
Впрочем, было бы неверно считать цветообозначение grœnn
единственно индикатором переходных состояний, необходимым
цветовым атрибутом акта творения. В «Песни об Альвисе»
приводится обозначение земли ígrœn ‘вечнозеленая’: Iorð heitir
með mönnom, / enn með ásom fold, // kalla vega vanir, / ígrœn iötnar
«<Землей зовется у людей, / и Долом – у асов, // Путями называ-
ется у ванов, / Вечнозеленой – у турсов>» (Alv. 10)2. Привлекает
внимание образ вечнозеленого Мирового Ясеня в Vsp. 19: Asc
veit ec standa, / heitir Yggdrasill, // hár baðmr, ausinn / hvítaauri; //
þaðan koma döggvar, / þærs í dala falla, // stendr æ yfir, grœnn, /
Urðar brunni «<Ясень, ведаю, стоит, / зовется он Иггдрасиль, //
высокое древо, омытое / белою грязью; // с него нисходят росы, /
те, что в долах выпадают; // зелен всегда стоит / над водами
Урд>».
3. В рассмотренных выше контекстах «Прорицания Вёльвы»
цветообозначение grœnn связано с семантикой «прорастания,
произрастания», притом очевидна «растительная» природа всех
без исключения денотатов этого имени цвета. Прилагательное
grœnn восходит к и.-е. *ghrō / ghrə ‘расти, вырастать’3 (ср. др.-

2 Как в эддическом контексте, так и в древнеисландской прозе grœnn
представляется нередкой характеристикой суши, ср. í ey þeiri, / er
Algrœn heitir «на острове том, / что зовется Сплошь Зеленый» (Hrb.
16). В сознании мореплавателя клочок зеленой суши, вероятно,
противопоставлен водной стихии, как в приведенных выше строках из
«Прорицания Вёльвы»: Sér hon upp koma / öðro sinni // iorð ór ægi /
iðiagrœna «Видит она: / вздымается снова // из моря земля, / зелена как
прежде» (Vsp. 59). Показателен фразеологический оборот из языка
древнеисландской прозы, в котором зеленый цвет выступает в качест-
ве доброго знамения, символа надежды: …væntum at nokkut grænt mun
fyrir liggja «…будем надеяться, что впереди нас ждет зеленый уголок»
(Cleasby, Vigfusson: 218). Grœnn нередко употребляется в прозе в
значении «хороший, ладный, верный», ср. Flyt þú mik aptr til eyjar
minnar, ok mun sá grænstr «Отвези меня обратно на мой остров, и будет
так лучше всего» (Finnb. 14).
3 Ю. Покорный делает предположение об идентичности и.-е. корней
*ghrō / ghrə ‘расти, зеленеть’ и *ghrō / ghrə ‘проступать, выходить
наружу’ (варианты и.-е. корня *gher) (Pokorny: 440, 454). В этом
случае к этимологическим коррелятам др.-исл. grœnn ‘зеленый’ сле-


132 Семантика древнеисландского цветообозначения...

исл. gróa, др.-англ. grōwan, др.-в.-нем. gruoen ‘расти’, гот. gras,
др.-исл. gras, др.-англ. græs, др.-в.-нем. gras ‘трава’; возможно,
также лат. grāmen ‘трава, стебель’, рус. гроздь) (Pokorny: 454;
Lehmann: 159–160), что самым естественным образом проявляет
связь зеленого цвета с концептами произрастания, рождения,
первоначала. Мифопоэтическая семантика прилагательного
grœnn в контексте «Эдды», таким образом, напрямую обуслов-
лена этимологическими ассоциациями. Проявление этих связей
можно наблюдать, например, в аллитерационном рисунке дол-
гой строки þá var grund gin / gnom lauki «тогда поросла
земля / зеленым луком» (Vsp. 4), где прилагательное grœnn от-
части дублирует информацию, входящую в значение причастия
gróin ‘поросший’, и обе эти лексемы связываются аллитерацией
с обозначением земли как порождающей стихии (ср. одно из
имен земли в Alv. 10: gróandi ‘прорастающая’). «Способность
аллитерации представлять корневое созвучие слов как выраже-
ние их смысловой сопринадлежности восходит к ее этимологи-
зирующей функции» (Смирницкая 1994: 427)4. Связь цветообо-
значения grœnn с семантикой рождения проявляется и в семан-
тической аттракции лексем grœnn и vaxinn ‘выросший, пророс-
ший’ (ср. gróin ‘поросший’ в Vsp. 4) во «Второй Песни о Гуд-
рун»: Svá var Sigurðr / of sonom Giúca, // sem væri grœnn laucr /
ór grasi vaxinn «Таким был Сигурд / пред Гьюки сынами, // <как
лук зеленый, / меж трав проросший>» (Gðr. II 2).
Итак, приведенные примеры дают основания предполагать,
что в структуре значения прилагательного grœnn присутствуют
семантические признаки двух типов: собственно-цветовой при-
знак «зеленого цвета» и нецветовой этимологически мотиви-
рованный признак «рождения, роста». Grœnn, таким образом,
вполне справедливо можно назвать одним из наиболее показа-
тельных примеров цветообозначения с этимологически мотиви-
рованным мифопоэтическим компонентом.

дует прибавить др.-в.-нем. graz ‘игла хвойного дерева’, гот. *granō,
др.-в.-нем. grana, др.-англ. granu, др.-исл. grön ‘усы’.
4 О. А. Смирницкая отмечает ту роль, которую играют механизмы
аллитерации в раскрытии семантического потенциала поэтического
слова: «… начально-корневая аллитерация, будучи сращена с язы-
ковым ритмом, искони обладает мотивирующей силой, представляя
связь звучаний как прямое выражение семантической сопринад-
лежности слов» (Смирницкая 1994: 68).

А. С. Данилов
133

4. Примечательна роль атрибутивного комплекса grœnar
brautir ‘зеленые тропы’ в некоторых мифологических и
героических песнях «Эдды». Дракон Фафнир пророчит Сигурду
удачу в сватовстве к Гудрун: Liggia til Giúca / grœnar brautir «К
Гьюки ведут / зеленые тропы» (Fm. 41). Старец Риг, идущий
«зелеными тропами», всюду встречает радушный прием – Ár
qváðo ganga / grœnar brautir // öflgan oc aldinn, / ás kunnigan
«<Давно было, шел / зелеными тропами // древний, могучий / ас
многомудрый5>» (Rþ. 1). В «Песни о Риге» весьма часто
встречаются и другие формулы «прямого и доброго пути» с
существительным brautir: перед Ригом «прямые тропы» réttar
brautir (Rþ. 14, 26), он непременно идет «серединой дороги»
miðrar brautar (Rþ. 1, 6, 32); сваты Ярла едут к дочери Херсира
по «влажным тропам» úrgar brautir (Rþ. 39).
Каждая из названных формул как будто знаменует
благополучный исход дела, однако между рассматриваемыми
контекстами есть и еще одна черта сходства. Идущих и едущих
зелеными или влажными тропами объединяет определенная
амбиция: Сигурд намерен просить руки Гудрун, Ярл шлет
сватов к дочери Херсира; Риг, которого за время странствия
трижды приглашают на супружеское ложе, имеет, как можно
думать, непосредственное отношение к рождению детей трех
различных сословий. Формула grœnar brautir, как, вероятно, и
úrgar brautir (есть основания считать данные атрибутивные
комплексы вариантами одной формулы6) может, таким образом,

5 Читают также «высокого рода», ср. kunnigr II (Cleasby, Vigfusson: 359).
6 Úrigr связывают с úr ‘влажность, моросящий дождь’, ýra ‘капать,
моросить’, с наименованием ‘первобытного быка’ úrr (Я. де Фрис тол-
кует úrr как ‘мужественный зверь, зачинатель’, к и.-е. *u9er ‘мочить,
увлажнять’), а также с aurr ‘влага, жидкая грязь’ (Vries: 635–636).
Вспомним, что в описании пышно зеленеющего Мирового Древа не
однажды сообщается о его «напитанности влагой»: …hár baðmr,
ausinn / hvítaauri; // þaðan koma döggvar, / þærs í dala falla, // stendr æ
yfir, grœnn, / Urðar brunni «…древо, омытое / белою грязью, // росы с
него / на долы нисходят; // над источником Урд / зеленеет он вечно»
(Vsp. 19). В «Речах Альвиса» приводятся три наименования земли,
указывающие, вероятно, на ее плодоносящую ипостась: …ígrœn iotnar,
/ álfar gróandi, // kalla aur upregin «<[землю зовут] вечнозеленой ётуны,
/ альвы – прорастающей, // влагою величают боги>» (Alv. 10). Можно
думать, что aurr, úrigr и другие слова из и.-е. *u9er определенным
образом соотносятся с семантикой «плодородия, зарождения жизни».


134 Семантика древнеисландского цветообозначения...

иметь «матримониальное» приложение или, во всяком случае,
связываться с семантикой «продолжения рода». Вероятно,
устойчивость формульного атрибутивного сочетания с grœnn и в
данном случае мотивирована связью этого цветообозначения с
семантикой зарождения жизни, начала.
5. По контрасту с приведенными случаями употребления
grœnn, особенно в формуле grœnar brautir ‘зеленые тропы’,
обращает на себя внимание контекст из «Гренландской песни об
Атли»: Fetum léto frœcnir / um fioll at þyria // marina mélgreypo, /
Myrcvið inn ókunna; // hristiz öll Húnmörc, // þar er harðmóðgir
fóro, // ráco þeir vannstyggva / völlo algrœna «Пустили могучие /
вскачь по нагорьям // <коней, удила закусивших>, / сквозь
Мюрквид неведомый. // <Гуннская земля сотрясалась / там, где
ехали смелые, // гнали они страшащихся плети / долами
зелеными>» (Akv. 13). Как видно из дальнейшего контекста
песни, братья едут «долами зелеными» на верную смерть, что
противоречит безусловному пониманию grœnn в эддических
песнях как доброго знамения, знака благоприятного исхода
странствия.
Напротив, в «Гренландской Песни об Атли» мы находим со-
четание vellir algrœnir ‘долы зеленые’ в окружении многочис-
ленных знаков неблагоприятного исхода, например: Hár fann ec
heiðingia / riðit í hring rauðom: // ylfscr er vegr occarr, / at ríða
ørindi «<Волос нашел я волчий, / вплетенный в кольцо красное,
– // волчий то путь, / которым поедем>» (Akv. 8); Niðiargi hvötto
Gunnar / né náungr annarr, // rýnendr né ráðendr, / né þeir er ríkir
vóro «<Не подстрекали Гуннара ни родичи, / ни верные люди, //
ни советчики, ни мужи премудрые, / ни те, что храбрыми
были>» (Akv. 9); Leiddo landrögni / lýðar óneisir, // grátendr,
gunnhvata, / ór garði húna «<Вывели князя / крепкие духом // дру-
жинники, плача, / из гуннских палат>» (Akv. 12).
Знаки сходного характера обнаруживаются и в описаниях
пути. Кнефрёд, глашатай Атли, пробирается сквозь «Темный
Лес неведомый» (Myrkvið inn ókunni) на коне, закусившем или
рвущем удила (mar inn mélgreypi), т.е. непокорном, бешеном

Таким образом, рассматривая úrigr и grœnn как эпитеты со схожей
мифопоэтической семантикой, мы получаем некоторые основания счи-
тать атрибутивные комплексы grœnar brautir ‘зеленые тропы’ и úrgar
brautir ‘влажные тропы’ вариантами одной формулы «прямого и
доброго пути».

А. С. Данилов
135

коне7. Путь Гуннара и Хёгни сопровождается сходными
атрибутами: Fetum léto frœcnir / um fioll at þyria // *mari ina
mélgreypo, / Myrcvið inn ókunna «Пустили могучие / вскачь по
нагорьям // <коней, удила закусивших>, / сквозь Мюрквид неве-
домый» (Akv. 13). Очевидно, эпитет mélgreypi призван сооб-
щить, что кони Гуннара и Хёгни отказываются следовать по
пути, который Хёгни называет волчьим (…ylfscr er vegr occarr, /
at ríða ørindi «…волчий то путь, / которым поедем» (Akv. 8)), и
везут своих седоков лишь под страхом плети (vandstyggr) (Akv.
13)8. Возможно, именно противоречие, заключенное в формули-
ровке «нехотя ехать добрым путем» (ráco þeir vannstyggva / völlo
algrœna, досл. «гнали они понукаемых плетью / долами зелены-
ми») может послужить объяснению нехарактерного употребле-
ния цветового эпитета grœnn в «Гренландской Песни об Атли».
6. Как можно предположить, в рассматриваемых строках из
«Гренландской песни об Атли» (Akv. 13) употребление в одном
микроконтексте, казалось бы, несовместимых эпитетов (с одной
стороны – mélgreypi ‘рвущий удила’, vannstyggr ‘понукаемый
плетью’, ókunni ‘неведомый’, с другой – algrœnn ‘сплошь зеле-
ный’, т. е. ‘благой, благоприятный’) не случайно; это особый
прием, направленный на придание особого драматизма повест-
вованию. Внешняя оболочка «Гренландской Песни об Атли» –
это приглашение на пир, которому соответствуют отдельные
сегменты композиционной структуры: прибытие гонца, посулы
щедрых даров, изъявление согласия, прощание с родичами, пу-
тешествие, прибытие, встреча с хозяином и челядинцами. Вмес-
те с тем, уже в описании этих этикетных событий можно заме-
тить знаки противодействия, неблагоприятного исхода. Убий-

7 Mél ‘мундштук конской узды’ (Cleasby, Vigfusson: 423), greypa ‘про-
делывать борозды’; но ср. greypr ‘яростный, неистовый’ (Ibid.: 214).
8 Прилагательные vandstyggr ‘страшащийся плети’ и mélgreypr ‘заку-
сивший удила’, ‘рвущий удила’ в Akv. 13 можно было бы рассматри-
вать как поэтические эпитеты коня, указывающие на типичные свой-
ства «покорности» и «резвости», если бы не то обстоятельство, что эти
сложные слова не встречаются ни в одном поэтическом тексте, кроме
«Гренландской Песни об Атли». Композит mélgreypr ‘закусивший уди-
ла’ мы находим в (Akv. 3, 4, 13); vandstyggr ‘страшащийся плети’, как
можно полагать, встречается лишь однажды во всем корпусе древне-
исландской поэзии (Akv. 13). Можно предположить, что употребление
композитов vandstyggr и mélgreypr в «Гренландской Песни об Атли»
мотивировано непосредственным контекстом песни.

136 Семантика древнеисландского цветообозначения...

ство гостей, о котором идет речь в 20–31 строфах песни, не со-
вместимо с их приглашением на пир, и намеренно противо-
речивый характер повествования усугубляется окказиональным
использованием языковых средств, значение которых не соот-
ветствует сути описываемых событий; так, «прямой и добрый
путь» в Akv. 13 оказывается гибельным, а «пиршество в Валь-
галле» в Akv. 14 оборачивается смертью его участников9.
В «Гренландской Песни об Атли» обнаруживаются два се-
мантических пласта, каждому из которых присущи свои собст-
венные выразительные средства, и анализ контекстов, подобных
Akv. 13, выявляет повествовательные стратегии, стоящие за «на-
слоением смыслов» в поэтическом тексте. В Akv. 13 мы можем
наблюдать коллизию знаков благоприятного (странствие по
зеленым долам) и неблагоприятного (укрощение непокорных
коней, путь через неведомый темный лес) исхода событий, в чем
проявляется основное противоречие, заключенное в композиции
песни. Итак, есть основания думать, что именно спецификой
композиционной структуры и соответствующими ей особеннос-
тями повествования «Гренландской Песни об Атли» объясняет-
ся на первый взгляд противоречивое употребление в ней цвето-
обозначения algrœnn ‘сплошь зеленый’.
7. Сравнение контекстов употребления grœnn в «Гренланд-
ской Песни об Атли», «Прорицании Вёльвы», «Песни о Риге» и
«Речах Фафнира» позволяет сделать вывод о семантической спе-
цифике цветообозначений в «Эдде». Космогонический контекст
«Прорицания Вёльвы» актуализирует в семантике цветообозна-
чения grœnn то же единство собственно-цветового признака
«зеленого цвета» и мифопоэтического признака «зарождения
жизни», что контексты «Песни о Риге», «Речей Фафнира» и
«Гренландской Песни об Атли». Следует заметить, что если в
композиции «Песни о Риге» и «Речей Фафнира» «зеленые
тропы» (grœnar brautir) представляются как «путь, ведущий к
рождению новой жизни», то в «Гренландской Песни об Атли»
«долы зеленые» (vellir algrœnir) становятся «путем, ведущим к
утрате жизни». Однако в последнем случае соответствующая
речевая семантика объясняется не модификацией лексического
значения grœnn, но особенностями использования языковых
средств в «Гренландской Песни об Атли». Все контексты

9 Подробный анализ контекстов употребления valhöll в «Гренландской
Песни об Атли» приводит О. А. Смирницкая (2004: 196–199).

А. С. Данилов
137

«Эдды» актуализируют одну ту же совокупность цветовых и
мифопоэтических признаков в семантике цветообозначения
grœnn, что позволяет сделать вывод об инвариантности зна-
чения этой лексемы в языке «Эдды».
В этой связи представляется важным напомнить об особен-
ности поэтики древнегерманского поэтического текста, на кото-
рую обращает внимание О. А. Смирницкая: «…не будет слиш-
ком большим преувеличением сказать, что поэтический текст
(текст конкретного памятника) в эпическом искусстве стремится
к совпадению с системой виртуальных знаков поэтического
языка» (Смирницкая 1994: 50). «Виртуальные знаки поэтичес-
кого языка» – это языковые средства, и если совокупность се-
мантических признаков, составляющих значение поэтического
слова, актуализируется в любом из возможных поэтических
контекстов, то невозможность существования в древнегерманс-
ком поэтическом языке полисемии становится очевидной. В са-
мом деле, проблема дифференциации значений слова имеет обо-
ротной своей стороной проблему дифференциации контекстов,
актуализирующих различные признаки в семантике слова, одна-
ко, анализируя использование прилагательного grœnn, мы ви-
дим, что весьма несходные поэтические контексты способст-
вуют одновременной актуализации всех цветовых и не-цвето-
вых признаков в значении лексемы цвета, что и позволяет гово-
рить о существовании синкретического имени цвета в эдди-
ческой поэзии.
ПРИНЯТЫЕ СОКРАЩЕНИЯ ЭДДИЧЕСКИХ ПЕСНЕЙ
Alv. – Alvíssmál «Речи Альвиса»; Akv. – Atlakviða in grœnlenzka
«Гренландская Песнь об Атли»; Fm. – Fáfnismál «Речи Фафнира»;
Gðr. II – Guðrúnarkviða önnur «Вторая Песнь о Гудрун»; Rþ. –
Rígsþula «Песнь о Риге»; Vsp. – Völuspá «Прорицание Вёльвы».
ЛИТЕРАТУРА
Веселовский 1989 – Веселовский А. Н. Историческая поэтика. М.
Кацнельсон 1949 – Кацнельсон С.Д. Историко-грамматические
исследования. Т. 1. Из истории атрибутивных отношений. М.
Смирницкая 1994 – Смирницкая О. А. Стих и язык древнегерманской
поэзии. Т. 1–2. М.
Смирницкая 2001 – Смирницкая О. А. Цветообозначения в «Эдде» в
освещении исторической поэтики: rauðr и fölr // Скандинавские
языки: Диахрония и синхрония. Вып. 5. М. С. 215–233.

138 Семантика древнеисландского цветообозначения...

Смирницкая 2004 – Смирницкая О. А. О многозначности эпического
текста (комментарий к строфам «Гренландской Песни об Атли») //
Слово в перспективе литературной эволюции. М. С. 171–202.
Стеблин-Каменский 1971 – Стеблин-Каменский М. И. Мир саги. Л.
Cleasby-Vigfusson – Cleasby R., Vigfusson G. An Icelandic-English
Dictionary. Init. by R. Cleasby, revised, enlarged and completed by
G. Vigfusson. 2-nd ed. Oxford, 1957.
Lehmann – Lehmann W. P. A Gothic Etymological Dictionary. Based on
the 3-d ed. of Vergleichendes Wörterbuch der Gotischen Sprache by
S. Feist. Leiden, 1986.
Pokorny – Pokorny J. Indogermanisches Etymologisches Wörterbuch. Bd.
1–2. Bern, 1959.
Vries – Vries J. de. Altnordisches Etymologisches Wörterbuch. Leiden,
1961.
Wolf 2006 – Wolf K. Some Comments on Old Norse Color Terms // Arkiv
för nordisk filologi. 2006. 121. P. 173–192.
ИСТОЧНИКИ И ПЕРЕВОДЫ
Edda – Edda. Die Lieder von Codex Regius nebst verwandten Denkmälern.
/ Hrsg. von G. Neckel. 5. verbesserte Auflage von H. Kuhn. Heidelberg,
1983.
Старшая Эдда – Старшая Эдда / Пер. А. И. Корсуна, ред. и комм.
М. И. Стеблин-Каменского. СПб., 2005.
Finnb. – Finnboga saga ramma / Ed. with introduction and notes by
Jóhannes Halldórsson // Íslenzk fornrit XIV. Reykjavík, 1959.


М. В. Домосилецкая
139



М. В. Домосилецкая
Латинская фитонимия
в балканских языках и диалектах

Подробному исследованию подвергся лишь небольшой на-
бор латинской фитонимической лексики, который все же позво-
ляет усмотреть некоторые закономерности: степень проникнове-
ния латинской народной (не научной!) фитонимии и прочность
закрепления ее в разных балканских языках и диалектах, уро-
вень сохранности исходных латинских лексем, типы семанти-
ческих дифференциаций.
Речь в работе пойдет о наименованиях шести важных для
народного быта и культуры растений: это два ландшафтообра-
зующих дерева – ясень FRAXINUS и дуб обыкновенный
QUERCUS ROBUR, фасоль PHASEOLUS как один из главных
компонентов балканской кухни, распространенное кормовое
растение вика кормовая VICIA (SATIVA), важные лекарствен-
ные травянистые растения подорожник PLANTAGO и цветок
рута душистая RUTA.
1. FRAXINUS fraxinus, -ī ‘ясень’, согласно А. Эрну, относит-
ся к 20 несомненным исконным названиям растений индоевро-
пейского происхождения в латинском и связано с и.-е. наимено-
ванием березы. Сближение могло возникнуть по целому ком-
плексу характерных для ясеня белого признаков, в целом
создающих светлый, светящийся образ дерева.
АЛБ. frashёn (гег.) и frashёr (тоск.). Помимо родового
наименования встречаются видовые (Fraxinus ornus ясень белый
и Fraxinus excelsior ясень черный или обыкновенный) – состав-
ные фитонимы с повторяющимися эпитетами ‘белый’ i bardhё,
‘дикий’ i egёr, ‘горный’ mali, i lartё.
ГРЕЧ. φράξος позднего латинского происхождения, искон-
ное μελία, μέλεγος.
РУМ. литер. родовое: frasín; Fraxinus excelsior frasin + масса
диал. frapţin, frapţîn, frasen и под. (также слав. заимств. в ИСТР.
iasig); Fraxinus ornus: frasin, frasîn и под., а также составные с
эпитетами de munte букв. ‘горный’, negru ‘черный’. В диалектах
также уточнение frasin urm ‘ясень-вяз’ или полное замещение
другим латинским фитонимом urm, urn (ulmus ‘вяз’). В Мун-
тении, Олтении и Молдове – диалектизмы-славизмы mojdrean и

140 Латинская

фитонимия в балканских языках и диалектах

под. и galeş. МЕГЛ. frasin, АРУМ. frapsin, при этом θrapsu
Т. Папахаджи), вероятно, из греч. θράψος (θραψερός) ‘упитан-
ный, сочный’.
В балканославянских языках ни одного рефлекса
FRAXINUS, только славянская лексика. БОЛГ.: ясен и под.,
муждрян и под., исключение – турцизм диспудак (тур. dişbudak
< diş ‘зуб, зубец’ + budak ‘ветка; сук’). МАКЕД. jасен.
СЕРБ/ХОРВ. F. excelsior: jасен и под., F. ornus: jасен и под.,
босиjа, вели трн, велики трн, замор.
Несомненными параллелями-балканизмами при наименова-
нии ясеня, независимо от того, представлено ли родовое слово-
понятие латинизмом FRAXINUS или славизмом, можно считать
следующие эпитеты в терминологичных словосочетаниях: 1.
‘белый’: алб. frashёr i bardhё, болг. бел ясен, серб./хорв. биjели
jасен; 2. ‘черный’: алб. frashёr i zi, рум. frasin negru, болг. черен
ясен и под., серб./хорв. црни jасен и под.; 3. ‘дикий’: алб. frashёr
i egёr, серб./хорв. дивљи jасен; 4. ’горный’: алб. frashёr mali,
рум. frasin de munte, болг. планински ясен, серб./хорв. брдски
jасен, горски jасен; 5. ‘высокий’: алб. frashёr i lartё, болг. виско
ясен, серб./хорв. велики jасен, вели трн, велики трн
2. PHASEOLUS (VULGARIS) = PHASĒLUS лат. phaseolus, -ī
< phasēlus, ī ‘длинный турецкий боб, фасоль; легкое быстрохо-
дное судно, лодка в форме стручка фасоли’ – общепризнанное
заимствование из др.-греч. φάσηλος ‘фасоль’.
АЛБ.: а. непосредственный латинизм frashuall-frashuell
гег.), латинизм, опосредованный новогреческим – fasule, pasulё
и старый славизм – groshe, groshё.
НГР. φασόλι, φασούλι, φασίολος < др.-греч. φάσηλος.
Все вост.-ром. языки не донесли латинское наследие, все
лексемы – позднего нгр. происхождения. См. АРУМ. făsule
(южн.) и fasul’ĭu (сев.), РУМ. fasole, fasoale, fasolă и т. п., при
этом для трансильван. диалектизмы типа pasole, păsulă и под. <
венг. paszuly. В ИСТР. fajolă заметно влияние итал. fagiolo. В
дакороманских говорах обильно представлены и иные истори-
ческие пласты лексики: балканский автохтонный элемент
субстратного характера mazăre, mazere, mazine ‘горох Pisum
sativum’, славизм bob, bob turcesc ‘турецкий боб’, турцизмы
baclău (< тур. bakla ‘бобы’) в Македонии и baghi (< тур. bağ
‘связка, пучок’) в Тульче.
БОЛГ. грецизм фасул, диал. васуль, пасуль и исконные
славизмы боб, сочиво, сочио. То же в СЕРБ/ХОРВ.: пасуљ +
диал, фасул, фижол, бажуљ и мн. др. См. также фитозамену –

М. В. Домосилецкая
141

перенос с наименования гороха (гра, грав, грахи под.) и боба
(боб, машки боб), а также обилие иных обычно экспрессивно
окрашенных и явно мотивированных наименований: бораниjа,
попушка, почањ, притичњак, причинац, пузавац, пушит,
роговилчек, тачкаш, тркљанац.
Таким образом, АЛБ. – единственный язык на Балканах,
который унаследовал латинское PHASEOLUS. В этом смысле
он сближается с западнороманскими языками. Все прочие языки
заимствовали наименование данной культуры из ново- и
среднегреческого.
3. PLANTAGO plantāgo, inis ‘подорожник’ восходит к planta,
ae ‘стопа, подошва’ по признаку сходства листьев со ступней
человека. Вошло во все романские языки, хорошо сохранилось и
в дакорумынском: литер. pătlágină, диал. patlagină, plătăgină и
мн. др. См. также разнообразие поздних народных метафоричес-
ких названий, использующих ключевые понятия: (а) ‘язык’ –
limba oii ‘язык овцы’, limba boului ‘язык быка’, limba mînzului
‘язык жеребенка’, (б) ‘мать’ – mama ploaie, mama ploii ‘мать
дождя’, mama pădurii ‘мать леса’, (в) ‘трава’ – iarbă de cale
‘дорожная трава’, iarbă mare ‘большая трава’, (г) ‘семечки,
семена’ – sămînţa purcelului ‘поросячьи семечки’, а также
mincuină ‘ложь, обман’.
В АЛБ. данного латинизма нет. Все виды Plantago в алб. –
gjethedell букв. ‘листья, жилы, жилистые листья, листья с жила-
ми’, а также диал. fletё delli ‘жилистый лист’, bar delli ‘жилистая
трава’ и под. основаны на ярком признаке – крепких, легко
отделяемых прожилках листа.
В НГР. также не обнаруживаем следов лат. plantago. Име-
ются соответствующие исконные греческие фитонимы
ajρνόγλωσσον (‘овечий язык’ ср. рум.) и πεντάνευρο (πεντά ср.
алб.).
Ни один из слав. диалектов на Балканах также не обнаружи-
вает ‘отголосков’ лат. plantago. Диалектный болгарский, маке-
донский, сербский, хорватский, черногорский материал здесь
чрезвычайно многообразен. Обратим внимание только на важ-
ную для балканского ареала параллель – мотивировку ‘жила’
(ср. алб. gjethedell и под.): болг. жиловлек, жилавец, жиловец,
жиловник, жиловрат и мн.др., а также петрожилка и даже
пятижили (ср. нгр. πεντάνευρο!), серб. жилник, жилњак,
жиловлак, а также jањећи jезик, jањчев jезик ‘ягнячий язык’ (ср.
рум., нгр.).

142 Латинская

фитонимия в балканских языках и диалектах

В ТУР. sinir otu, где sinir ‘граница’, а otu ‘трава’, т.е. ‘погра-
ничная трава, трава, растущая по границам, по бокам (дороги)’,
что может вполне соответствовать по внутренней форме серб.
боква, боквица.
Несомненными мотивационными балканизмами при называ-
нии подорожника можно считать: 1. мотивировку ‘язык (какого-
либо домашнего животного)’ – РУМ., НГР., СЕРБ/ХОРВ.; 2. мо-
тивировку ‘жила’ – АЛБ., НГР., БОЛГ., СЕРБ/ХОРВ.
Таким образом, сама лат. лексема plantāgo, inis сохранилась
только в одном языке Балкан – дакорумынском, а ее внутренняя
форма, основанная на уподоблении листьев со стопой, не нашла
себе отражения ни в одном из балканских языков и диалектов.
4. ROBUR – адъективный компонент лат. фитонима Quercus
robur дуб обыкновенный, летний или дуб черешчатый. Rōbur
‘древесина дуба; изделие из дуба; твердая древесная порода;
дуб; ствол; крепость; сила’ имело древнюю форму rōbus <
*rōbos и означало ‘красный дуб’ (Эрну-Мейе). Здесь в одну
семантическую точку сходятся два латинских архаизма rōbus,
-a, -um ‘красный’ и rōbus, oris ‘древесина дуба; …..сила,
см.выше’.
Лат. rōbur в АЛБ. прекрасно сохранилось, причем в виде
двух разновременных заимствований: древнейшего rre (диал.
гег. суффисальные rrёnjё, rrojzё, rrajё) Quercus robur дуб обык-
новенный, летний и более позднего rrobull Pinus leucodermis
сосна белая. В период активных латинских заимствований в
албанском сильно действовала тенденция к редукции конечных
и начальных безударных слогов, т. о. алб. rre- ‘дуб’ < rōbur.
Алб. rrobull Pinus leucodermis сосна белая – более позднее заим-
ствование
с
сохранением
интервокального
звонкого
(А. Ю. Русаков) и с семантическим переносом. Все обилие
междиалектных синонимов здесь может быть сведено к
исконной лексеме arn(en), art(in,ir) и устойчивому эпитету i kuq
‘красный’ (напр. arnen i kuq).
НГР. исконные названия для дуба обыкновенного βελανιδιά и
δρu~ς. Единственное соответствие некая диал. форма rJόμπολο (τo;)
‘дикая сосна’, обнаруженная Т. Папахаджи, которая могла воз-
никнуть под влиянием албанского или арумынского.
АРУМ. arobul, robul ‘вид хвойного дерева, ели’ > aroabă
‘еловая шишка’, aroabulă ‘сосновая шишка’ из алб.
В РУМ. никаких рефлексов лат. rōbur нет, имеется лишь
прилагательное robust ‘крепкий, здоровый, сильный’ (ср. франц.
robuste, итал. robusto) от лат. производного robustus ‘дубовый;

М. В. Домосилецкая
143

твердый, крепкий; сильный, мощный, могучий’. Для обозна-
чения Quercus robur в дакорумынском используются практи-
чески исключительно одни славизмы: совр. литер. stejar и диал.
stojar, stejer и под., gorun, gărin и под., sledun, slodun и под.
Единственным исконным латинизмом можно полагать
производное от корня tuf- tufan < лат. tūfa ‘султан (на шлеме)’.
Все южнославянские языки и диалекты, по нашим данным,
называют Quercus robur только исконными славянскими лексе-
мами: дуб и произв., (бела) граница, горняк, горун, сладун, бељич
и произв., беликапр, гнилец, кочур, храст и произв., лъжник и
под. и мн. др. Единственным предположительным исключением
может быть кърнък < дакорум. сîrnaţ < carne ‘мясо’.
5. RUTA (GRAVEOLENS) лат. rūta, -ae ‘рута; перен. горечь,
неприятность’, родств. или заимствовано из лат. др.-в.нем. ruta
(совр. нем. Raute, отсюда проникло в разные языки Европы),
др.-англ. rūde. См. лат. производные rūtātus, a, um ‘приправлен-
ный рутой, украшенный рутой’, rūtīnus a, um ‘приготовленный
из руты’, rūtula, ae ‘немножко руты’. Происхождение в лат. из
др.-греч. rJυτή Эрну и Мейе оставляют под вопросом.
В АЛБ. совр. ryzё, однако имеются: rutё, ruzё, rucё. Э. Чабей
упоминает о возможности заимствования непосредственно из
др.-греч. rJυτή, однако, именно ударное корневое y свидетель-
ствует о латинском происхождении данного фитонима, причем в
качестве переходных ступеней следует считать *rytzё (где -zё
частотный суффикс при образовании фитонимов) < *rytё. Алб.
rutё, rucё – вторичны и скорее всего книжного происхождения.
Не возьмем на себя смелость рассуждать об отношениях
древнегреч. rJυτή и указанной Ш. Сейдиу НГР. формы ρύτη. В
совр. нгр. – ajπήγανος, связанное с ajπηγορευμένος ‘запретный,
запрещенный’ (как источник отравления).
РУМ. rută книжное слово. Прочие диалектные наимено-
вания руты душистой в румынском – унгаризмы: virnanţ, vinaţ, и
под. < венг. virnan. В АРУМ. рефлекса лат. rūta не обнаружено.
БОЛГ. материал представлен исключительно турцизмами и
грецизмом: седéфче, садефче, садеф и под. < тур. sedef ‘перла-
мутр’ (арабизм), sedef otu ‘рута, букв. перламутровая трава’ и
апиган < нгр. ajπήγανος ‘рута’.
В современном литер. СЕРБ/ХОРВ. языках рута пахучая
имеет два синонимичных обозначения – ruta (диал. руда, рунда,
рутва и под. как относительно позднее европейское (немецкое)
влияние) и турцизм sedef. При этом материал диалектов обнару-
живает большое лексическое разнообразие: собственно славиз-

144 Латинская

фитонимия в балканских языках и диалектах

мы петопрсница, петопрстница, грецизм пигањ, унгаризмы
веранд, вирента, а также в адъективном словосочетании вртна
рутица и под., турцизмы седеф и под., а также, вероятно, мењик
(cр. menetmek ‘запрещать’, menedilmek ‘быть запрещенным’).
6. VICIA (SATIVA) vicia, -ae ‘вика’. Были попытки связать с
глаголом vincīre ‘обвязывать, обвивать’, поскольку кончиками
стеблей, усиками вика хватается за другие растения и обвивает
их. В АЛБ. рефлексом лат. vicia можно считать северногегский
(Мирдита) диалектизм vigjёz. Первичным развитием лат. vicia
было *viqё. См. также ряд фитонимических диалектных
композитов с компонентом vigj- : mollёviçezё, vodhёviçe и под.
Sorbus aria рябина белая, vimollёviçe, vodhёviçe (центральная
Албания) разновидность рябины Sorbus torminalis. В албанских
говорах Греции vik, viki égjёrё – заимствование из НГР. βικία,
βίκος, куда в свою очередь вошло из латинского.
В современном албанском в качестве общенародного
фитонима VICIA выступает buxhak, buxhak (i zi). Это может
быть < тур. burçak ‘вика’, а также тур. диал. ‘горох и различные
растения семейства бобовых; чечевица; перен. град’. Слово
родственно тур. burç ‘черный перец; омела’ и восходит к тюрк.
корню bur ‘вить, обвивать’, что параллельно лат. vicia < vincīre.
Прочие исторические пласты албанской лексики представлены в
виде искон. modhull – в арбереш. Калабрии и слав. grashinё,
groshёz, groshilё, koçkullё.
Исконным для НГР. словом, синонимичным вышеуказанным
βικία, βίκος, является o[ροβος ‘вика’, ср. также ejρέβινθος ‘Сicer
arientinum турецкий горошек’ (др.-греч. o[ροβος ‘вика; турецкий
горох’, ср. нем. Erbse ‘горох’, среднеирл. orbaind ‘зерна’).
В литер. РУМ. для обозначения Vicia используются два си-
нонима măzăriche и borceag. Первое из балкан. субстартн.
măzăre ‘горох’, ср. алб. modhull(ё) ‘Lathyrus tuberosus чина, вью-
щийся горошек’; второе – южнослав., ср. болг. диал. бурчак <
тур. burçak ‘вика’. Единственное унаследованное слово рум.
диал. linte sălbatică ‘вика’ букв. ‘дикая чечевица’ < лат. lēns,
lentis ‘чечевица’ + нар. лат. salvāticus < класс. лат. silvāticus ‘лес-
ной’. Среди диалектных наименований растения в дакорумын-
ском также много унгаризмов: bechen, bicăn и под. < венг.
bükköny ‘вика’; славизмов с прозрачной мотивировкой bobuşor и
cosiţă. АРУМ. vic s.m. ‘вика’ < нгр. βίκος.
В БОЛГ. никаких следов латинского vicia не обнаружива-
ется. Однако останавливает внимание само богатство и разно-

М. В. Домосилецкая
145

образие диалектного материала: исконные славизмы (посевна)
глушина и под., производные от грах ‘горох’, также сухородица
и чърнеж (ср. алб. buxhak i zi букв. ‘черный горох’); грецизмы
калафария (< ?), ров, урон, уров (< нгр. o[ροβος ‘вика’); турцизмы
бурчак и фий (< тур. fiğ ‘вика’). В отличие от словенского, где
vika относится к современному литературному языку, в
СЕРБ/ХОРВ. vika – редкое обл. хорват. слово; обычно в совре-
менном языке(-ах) – грахорица и прочие производные в диа-
лектах: голубињи грах, граверка и проч. Иные серб. наиме-
нования – либо метафорические переносы, либо лексические не-
различения внутри одного семантического микрополя смежных
фитонимов: ланик (уменьшит. от лан ‘лен’ = ‘дикий лен’), куколь
(‘куколь’, сорное полевое растение), дренчек (связ. с корнем
дрен ‘кизил’, отсюда производные дреник ‘заросли кизила’,
дреча ‘чаща’).
Естественно, столь небольшой объем проанализированных
фитонимов латинского происхождения не может подвести к
исчерпывающим выводам о степени включенности латинской
лексики в ненаучную народную ботаническую терминологию
народов Балканского полуострова. Однако предварительные
выводы очевидны.
Из всех шести представленных латинизмов-фитонимов лишь
один – ROBUR – можно считать балканизмом, не представлен-
ным в западнороманских языках.
Опираясь на фундаментальную работу К. Вэтэшеску «Ал-
банская лексика латинского происхождения в сопоставлении с
румынской» следует полагать, что из общего числа латинизмов,
связанных с фитонимией и ботанической морфологией, (а) 27%
представлены и в албанском и восточнороманских языках, (б)
32% – только в албанском и (в) 41% – только в восточноро-
манских языках. В нашей работе к группе (а) принадлежит
только FRAXINUS ясень, (б) 4 фитонима PHASEOLUS фасоль,
(QUERCUS) ROBUR дуб обыкновенный, RUTA рута и VICIA
вика, (в) только PLANTAGO подорожник. Таким образом,
небольшой и произвольный набор фитонимов мог привести к не
совсем верным выводам.
Что касается НГР., то из нашего фитонимического набора
два латинизма прочно закрепились в нем – это φράξος (<
FRAXINUS) и βικία, βίκος (< VICIA). Прочие наименования
растений – исконные грецизмы. Лишь в одном из периферийных
диалектных наименований сосны rJόμπολο можно усмотреть

146 Латинская

фитонимия в балканских языках и диалектах

заимствование из албанского или арумынского, восходящее в
конечном итоге к лат. ROBUR.
Славянский материал предоставил единственное подтверж-
дение позднелатинско-раннеславянских языковых контактов –
это хорват. диал. и словен. литер. vika. Встречающиеся в
славянских языках рефлексы лат. RUTA – это позднее книжное
европейское (немецкое) влияние (см. словен., хорват., серб.).


К. Ю. Дружкин
147



К. Ю. Дружкин
Рестриктивные предложные группы
в древнегреческом языке

Введение
По-видимому, любой язык имеет некоторые средства – грам-
матические или лексические – для выражения «ограничитель-
ности». В самом деле, у говорящего (независимо от языка) вре-
менами возникает необходимость уточнить, что предикат отно-
сится не к предмету целиком, а только к некоторой части или
некоторому аспекту названного предмета. Однако в том, что
касается диахронического развития ограничительных конструк-
ций и их синхронической формы, наблюдается большое разно-
образие. (В качестве сравнения можно привести категорию
будущего времени: многие языки имеют её; различия в её син-
тактико-морфологическом выражении гораздо серьёзнее, чем в
её семантике; источники грамматикализации различны, но, по-
видимому, составляют конечное множество – глаголы желания,
долженствования, движения и т. д.) Существуют ограничитель-
ные значения падежей; в древнегреческом это – «винительный
отношения» и более редкий «дательный отношения». Современ-
ные индоевропейские языки, в значительной степени независи-
мо друг от друга, развили системы ограничительных предлогов
(например, в русском ограничительными значениями обладают,
как минимум, по, на и в).
В том, что касается исходной семантики ограничительных
падежей и предлогов, не так много обобщений может быть сде-
лано. Источником «ограничительности» могут стать почти все
основные локативные значения: аблатив (откуда / с какой сто-
роны), локатив (где / в чём), аллатив (в какую сторону); а также
инструменталис (чем). Впрочем, у конкретного языка могут
быть весьма конкретные предпочтения; так, древнегреческий,
по-видимому, предпочитает аллатив. (Ни одно из предложно-
падежных сочетаний с генитивом или дативом не получило
ограничительного значения.)
Ниже мы рассмотрим три основных ограничительных пред-
ложно-падежных сочетания древнегреческого языка, являющих-

148
Рестриктивные предложные группы...

ся приблизительными синонимами для «винительного отноше-
ния»1. Стоит отметить, что не всегда можно отделить ограничи-
тельные предложные группы от выражений причины, цели,
предназначения. Отчасти это объясняется тем, что первые диа-
хронически связаны с последними.
Εἰς (+acc)
Среди множества абстрактных значений εἰς (+acc) мы
можем выделить те значения, которые возникают в сочетаниях с
качественными прилагательными, потому что такие сочетания
близки к рестриктивным (по крайней мере, синтаксически).
Прежде всего, стоит отметить сочетания с прилагательными
типа хороший, удобный, полезный, где εἰς (+acc) называет тот
объект, по отношению к которому проявляется указанное
свойство.
От конкретных объектов (хороший для кого-то) можно
перейти к занятиям и родам деятельности (хороший для такой-
то деятельности), а затем от предназначения (хороший для
чего-то) к аспекту рассмотрения (хороший в чём-то).
1) ὅ τι που καλὸν ἴδοι ἐς στρατιάν (Xen. Cyrop. 3,3,6) – всё
хорошее для войска, что он видел (он приобретал и раздавал
воинам) (качество предмета по отношению к другому
предмету)2.
2) γάλα ... χρήσιμον ... εἰς τύρευσιν καὶ ἀπόθεσιν (Ar. Hist.
anim. 522a) – молоко … пригодное для сыроварения и хране-
ния (качество предмета по отношению к деятельности).
3) πόλις … μεγίστη καὶ εὐδοκιμωτάτη εἰς σοφίαν καὶ ἰσχύν
(Pl. Ap. 29d) – город величайший и славнейший «в том, что
касается» мудрости и силы (аспект рассмотрения).
4) Συέννεσις πρῶτος εἰς εὐψυχίαν (Aesch. Pers. 326) –
Свенесий … первый «в том, что касается» мужества (аспект
рассмотрения).

1 Обзор в значительной степени основан на материале классических
грамматик (Соболевский 2000), (Schwyzer 1950).
2 Тексты цитируются по изданиям, вошедшим в состав электронного
корпуса Thesaurus Linguae Graecae (http://www.tlg.uci.edu/)

К. Ю. Дружкин
149

Πρός (+acc)
С прилагательными πρός (+acc) развивает примерно тот же
спектр значений, что и εἰς (+acc), от предназначения до аспекта
рассмотрения:
5) τά τε σώματα πρὸς τὸν πόλεμον κάκιστα καὶ αἴσχιστα ἔχουσι
(..13, 11) – У них самые плохие и постыдные «для» войны
тела.
6) ᾿Επεὶ δὲ ταῦτα καὶ καλὰ πρὸς ἀρετὴν καὶ ὠφέλιμα πρὸς
οἰκονομίαν… (..1345) – Поскольку это и хорошо для «с точки
зрения» добродетели, и полезно для домашнего хозяйства...
Чтобы не повторять то, что уже было сказано о сочетаниях
ограничительных предложно-падежных групп с прилагательны-
ми, рассмотрим более подробно сочетания πρός (+acc) с
глаголами.
Чаще всего ограничительное πρός (+acc) появляется при
стативных непереходных глаголах, которые по своему значению
не так сильно отличаются от прилагательных:
7) ἀθυμοῦσι πρὸς τὴν ἔξοδον (Xen. Anab. 7,1) – <воины>
унывают относительно выступления (т.е. не имеют охоты
к выступлению или полны плохих предчувствий).
8) ἡγοῦντο … τὸ στρατόπεδον τοῦτο τοῦ ἐπὶ Τροίαν
ἀφικομένου διαφέρειν πρὸς ἀρετήν (. 685) – Они считали,
что это войско отличалось по доблести от (войска),
пришедшего под Трою.
Есть и такие примеры, где ограничительное πρός (+acc)
сочетается с переходными глаголами:
9) Τί δ' εἰ ποτέρου τὴν ψυχὴν ἐπαινοῖ πρὸς ἀρετήν τε καὶ
σοφίαν; (. . 145) – Что если он похвалит душу кого-нибудь «в
том что касается» добродетели и мудрости?
Заметим, что семантически чистых ограничительных приме-
ров с πρός (+acc) у нас почти нет. Этого можно было ожидать.
Ограничительные предложные конструкции не являются на-
столько же грамматикализованными, насколько «винительный
отношения», и предлоги неизбежно вносят свою конкретную
семантику.
Κατά (+acc)
Среди ограничительных предложно-падежных сочетаний
κατά (+acc) является, пожалуй, самым нейтральным (как и его

150
Рестриктивные предложные группы...

переводной аналог по в русском языке). Поэтому именно его мы
выбрали для сравнения с ограничительными употреблениями
падежей.
Покажем сначала, что «винительный отношения» и κατά
(+acc) употребляются как синонимы. Для этого рассмотрим
пример, где эти две конструкции занимают одинаковые позиции
в сочинённых структурах, и близость значения подчёркивается
риторическим построением фразы:
10) τά τε ἄλλα σοφώτατον γεγονέναι Σόλωνα καὶ κατὰ τὴν
ποίησιν αὖ τῶνποιητῶν πάντων ἐλευθεριώτατον (..21) – Как
во всём остальном Солон был мудрейшим, так и в своей
поэзии – благороднейшим из всех поэтов.
Далее покажем, что κατὰ (+acc) конкурирует с дательным
падежом. Например:
11) ἀὴρ … δεύτερον κατὰ γένεσιν (Pl. Tim. 56a) – воздух …
второй (элемент) по (порядку) возникновения.
12) ἀὴρ λεπτότητι δεύτερον (Pl. Tim. 58 b) – воздух … по
тонкости второй элемент (после огня)
Оба контекста взяты из одного произведения и находятся
друг от друга на расстоянии двух страниц.
Отметим также, что чаще всего ограничительное значение
существует не в чистом виде. Например, возможны колебания
между значениями причины и аспекта рассмотрения.
13) ἵνα τόδε κατὰ τὴν μόνωσιν ὅμοιον ᾖ τῷ παντελεῖ ζῴῳ
(..31) – чтобы оно по своей единственности было подобно
всесовершенному животному3.
Значит ли эта фраза, что космос подобен всесовершенному
животному «по причине» своей единственности? или «в том что
касается» единственности»? Оба этих значения присутствуют
(или, по крайней мере, ненасильственным образом могут быть
включены в интерпретацию контекста).
Впрочем, так же иногда ведёт себя «дательный отношения»:
14) διαφανὴς ἀρετῇ τε καὶ ῥώμῃ ἐγένετο (Pl. Tim. 25b) – <ваш
город> стал известен доблестью и силой

3 Контекст этой фразы следующий: Представим себе живое существо,
– говорит Тимей, – которое объемлет все остальные живые существа
как свои части: именно таким живым существом, по замыслу деми-
урга, является космос.

К. Ю. Дружкин
151

Фраза означает, что, с одной стороны, «стала известна сила
вашего города»; с другой стороны, «ваш город стал известен
благодаря своей силе».
Заключение: переход к новогреческому
В синонимическом ряду конструкций, также как и в ряду
лексических синонимов, обычно выделяется один главный член:
одна наиболее употребительная конструкция, имеющая более
общую семантику и меньше сочетаемостных или лексических
ограничений, чем её соперники. Так, среди посессивных конст-
рукций выделяются конструкции с генитивом, а среди ограни-
чительных (в древнегреческом) – винительный отношения. Тем
не менее, другие конструкции из синонимического ряда, хотя и
менее значимые, всё же заслуживают внимания.
В ходе развития древнегреческого языка многие прежде
периферийные конструкции вышли на первый план. Так
произошло и с ограничительными предлогами.
Предлог εἰς (в форме se или s) стал одним из основных
предлогов новогреческого языка. Среди многих его абстрактных
значений присутствует и ограничительное:
15) καλλίτερος σε ποιότητα – лучший по качеству (Хориков:
682)
Предлог κατά(+acc) также сохранил своё ограничительное
значение, хотя и употребляется в более официальном стиле:
16) διαφέρουν κατά το ύψος – они различаются по высоте
(Μπαμπινιώτης: 848) .
ЛИТЕРАТУРА
Schwyzer E. Griechische Grammatik. Bd. 2: Syntax und syntaktische
Stylistik (mit A. Debrunner). München, 1950.
Соболевский С. И. Древнегреческий язык. СПб, «Алетейя», 2000.
Хориков И. П., Малеев М. Г. Новогреческо-русский словарь. М.:
Культура и традиции, 1993.
Μπαμπινιώτης Γ. Δ. Λεξικό της Νέας Ελληνικής Γλώσσας. Αθήνα, 2002.


152
От праиндоевропейского к праславянскому...




А. В. Дубасова
От праиндоевропейского к праславянскому и
прабалтийскому: общее и различное (фонология)

Как известно, общность балтийских и славянских языков
имеет особый (в сравнении с другими индоевропейскими язы-
ками) характер. Вопрос о характере и истоках этой общности
имеет важное значение при реконструкции любой системы:
фонологической, морфологической, лексической или синтакси-
ческой. На наш взгляд, для постулирования общего балто-
славянского языка, не хватает, в первую очередь, археологи-
ческих подтверждений: общий язык предполагает наличие
общей культуры (Lehr-Spławiński 1946: 11), а поскольку надёж-
ных данных, подтверждающих наличие такой культуры, нет
(Kostrzewski 1956: 71−72), с уверенностью говорить о балто-сла-
вянской общности, более тесной, чем контакты, характерные
для языкового союза, не представляется возможным. Чтобы под-
твердить или опровергнуть данное положение, рассмотрим
некоторые фонетические процессы, общие для прабалтийского и
праславянского языков.
Ассибиляция индоевропейских нёбнопалатальных
Одним из ключевых процессов, обусловивших формирова-
ние как прабалтийского, так и праславянского консонантизма,
был переход индоевропейских нёбнопалатальных в сибилянты.
Однако относительно качества этих сибилянтов единого мнения
нет. Выдвигались следующие точки зрения.
1. Индоевропейские нёбнопалатальные *k^, *ĝ, *ĝh > прабал-
тийские и праславянские мягкие шипящие *š’, *ž’; в литовском
языке они затем отвердели, а в латышском, древнепрусском и в
более позднем праславянском изменились в свистящие s, z
(Отрембский 1954). Переход индоевропейских палатальных в
прабалтийские шипящие реконструируется в (Būga 1959: 18, 21,
108, 651−652), (Stang 1966: 89), (Zinkevičius 1980: 130) и отра-
жён в этимологических словарях.
2. По мнению Т. В. Гамкрелидзе и Вяч. Вс. Иванова (Гамкре-
лидзе, Иванов 1984: 106−107), основанного на данных индо-
иранских и армянского языков, индоевропейские палатальные в

А. В. Дубасова
153

балтийских и славянских языках первоначально изменились в
аффрикаты и лишь потом аффрикаты перешли в шипящие и
далее в свистящие.
Обе реконструкции могут быть использованы в качестве
свидетельства существования славяно-балтийского языкового
единства. Однако для праславянского предлагаются и другие
варианты развития, что, напротив, говорит о различии балтий-
ского и славянского. В частности, по мнению О. Н. Трубачёва
(Трубачёв 2002: 31), в славянском рассматриваемый процесс
выглядел следующим образом (для звонких аналогично):
* k^ > *c > s (и.-е. * k^er- > раннепраслав. *cirna > праслав. *sъrna
‘серна’). Кроме того, промежуточная стадия *š’, *ž’ для прасла-
вянского, реконструируемая Я. Отрембским, не является обще-
принятой: в (Селищев 2001 (1951): 176−207), (Бернштейн 2005
(1961): 134−135), (Супрун 1986: 16) такая стадия не предла-
гается, но постулируется непосредственный переход индоевро-
пейских палатальных в славянские свистящие (по мнению двух
последних авторов − в мягкие свистящие).
3. Имеется мнение (Breidaks 2006 (1989): 382−383; Mažiulis
1981: 8, 10−11), согласно которому индоевропейские палаталь-
ные в прабалтийском развились в палатализованные свистящие
*s’, *z’, которые затем в одних идиомах развились в шипящие š,
ž, а в других − в свистящие s, z. Данное мнение в сочетании с
позицией А. Е. Супруна и С. Б. Бернштейна также можно было
бы считать аргументом в пользу существования балто-славян-
ского единства.
Однако такой переход для прабалтийского языка маловеро-
ятен, поскольку переход палатальных (индоевропейских) в пала-
тализованные (прабалтийские) косвенно свидетельствовал бы о
наличии в прабалтийском языке корреляции палатализации.
Мнение Е. Куриловича (Курилович 1963: 29) о наличии в пра-
балтийском такой корреляции опровергалось, в частности,
В. Н. Чекманом (Чекман 1979). Также не совсем понятно, поче-
му и.-е. *k^, *ĝ, *ĝh должны были дать прабалтийские пала-
тализованные *s’, *z’, а не *k’, *g’ − согласно традиционной
точке зрения, в прабалтийском имелись палатализованные *k’,
*g’ (Zinkevičius 1980; Борисенко 1972), и переход палатальных
*k, *g, *gh в уже существующие палатализованные *k’, *g’ был
бы более логичным, нежели переход палатальных *k^, *ĝ, *ĝh в
создаваемые палатализованные *s’, *z’. Если и исходить из
предложенного мнения о переходе индоевропейских палаталь-

154
От праиндоевропейского к праславянскому...

ных непосредственно в свистящие, то следовало бы предпо-
ложить прабалтийские палатальные *ś, *ź. Такое предположение
может быть поддержано следующим аргументом: звуки *ś, *ź
являются, по типологическим данным, неустойчивыми и обыч-
но быстро развиваются либо в š’, ž’, č, dž’ (с возможным
последующим отвердением), либо в s, z, c, dz (Чекман 1979). В
нашем случае закономерно *ś, *ź > лит. š’, ž’, лтш., др.-прус. s, z.
Безусловно, гипотеза о переходе индоевропейских нёбнопала-
тальных в прабалтийские палатальные свистящие нуждается в
более тщательном рассмотрении.
Итак, общепринятого мнения, согласно которому развитие
индоевропейских нёбнопалатальных в славянском и балтийском
совпадало бы, в настоящее время нет, хотя и возможны такие
комбинации мнений, при которых данное развитие выглядит
идентичным. Если же придерживаться традиционных рекон-
струкций (и.-е. *k^, *ĝ, *ĝh > прабалт. *š’, *ž’, праслав. *s’, *z’),
то судьба индоевропейских палатальных в рассматриваемых
языках свидетельствует скорее о независимом их развитии.
Неполная сатемизация
Относящиеся к группе satem прабалтийский и праславян-
ский отличает неполная сатемизация. Согласно традиционному
мнению, процесс перехода индоевропейских нёбнопалатальных
*k^, *ĝ в сибилянты начинался в иранском ареале, распространя-
ясь на балтийский и славянский постепенно.
В этом явлении интересно собственно наличие дублетов, так
как вообще кентумные элементы есть в любом языке satem
либо в виде собственных архаизмов, либо в виде заимствований
(Трубачёв 2002: 81). По О. Н. Трубачёву, группа языков satem
занимала не периферийное, а скорее центральное положение в
индоевропейском ареале.
С. Б. Бернштейн (Бернштейн 2005: 152−154) вслед за Я. Са-
фаревичем предполагает, что *k^, *ĝ, в индоевропейском языке
могли быть не самостоятельными фонемами, а позиционными
вариантами задненёбных k, g: перед гласными заднего ряда упо-
треблялись задненёбные, а перед гласными переднего ряда −
средненёбные, причём позже варианты со средненёбным в язы-
ках satem были обобщены. Исключения и дублеты легко объяс-
няются тем обстоятельством, что никакие морфологические
обобщения не проводятся последовательно. Таким образом, все
обнаруживаемые случаи являются результатом внутреннего

А. В. Дубасова
155

развития праславянского языка. То же, по мнению С. Б. Берн-
штейна, относится и к балтийским языкам.
Не приводя всех существующих мнений относительно при-
чин неполной сатемизации в балтийских и славянских языках,
отметим подход, рассматривающий данное явление с точки
зрения внутреннего развития славянских и балтийских языков,
как особенно интересный и продуктивный.
Правило ruki
Важным для праславянского и прабалтийского является
переход и.-е. *s > балт. *š, слав. х после i, u, r, k.
В балтийском в действительности представлен двойной
рефлекс (Каралюнас 1966), а именно:
а) и.-е. *s после r, k > балт. *š;
б) и.-е. *s после i, u > балт. *s (и *š в изолированных фор-
мах).
Согласно С. Каралюнасу, и.-е. *s после i, u сохранилось в
балтийском в позиции непосредственного предшествования
сонанту в том случае, когда оно принадлежало морфеме,
отличной от той, к которой относились i, u; в других случаях
оно перешло в *š.
Я. Отрембский (Отрембский 1954) данное явление считает
общим балто-славянским, полагая, что в славянской языковой
группе индоевропейское *s превратилось первоначально в *š
(также как в индо-иранском) и затем в х, а в балтийских языках
вторичное š изменилось обратно в s: в латышском и в
древнепрусском во всех случаях, а в литовском с некоторыми
ограничениями, т. е.:
а) и.-е. *s после i, u, r, k > раннепраслав. *š > слав. х;
б) и.-е. *s после i, u, r, k > балт. *š > лтш., др.-прус. s, лит. *s
/ *š (с ограничениями).
Как можно видеть, позиция Я. Отремского отлична от пози-
ции С. Каралюнаса: если последний говорит о сохранении *s и
о − ограниченно − переходе в *š, то первый, напротив, говорит
об исходном изменении *s в *š с последующим возвращением к
первоначальному состоянию.
Что касается возможности перехода и.-е. *s после i, u, r, k >
раннепраслав. *š > слав. х, то промежуточная стадия *š допус-
кается А. М. Селищевым (Селищев 2001: 184), Мейе и другими,
однако не предусматривается в (Супрун 1986), (Бернштейн
2005). Более того, переход прабалт. *š > s в (Бернштейн 2005:
161) считается абсолютно необоснованным.

156
От праиндоевропейского к праславянскому...

В праславянском языке рассматриваемый переход был более
активен и последователен, нежели в прабалтийском. Имея в
виду ареальную интерпретацию данного явления (Stang 1966:
98), следует, по-видимому, принять позицию С. Б. Бернштейна,
в соответствии с которой указанный процесс шёл со стороны
праславянского языка, а в прабалтийском происходил менее
активно и с разными результатами в разных говорах. Такая
позиция также скорее опровергает теорию балто-славянского
единства.
Представленные фонетические процессы, нашедшие отраже-
ние как в славянском, так и в балтийском, несмотря на внешнее
сходство, свидетельствуют скорее о независимом развитии дан-
ных языков. Наличие общих тенденций объясняется территори-
альной близостью и контактами, однако протекание представ-
ленных процессов указывает на различное «исполнение» таких
тенденций и может быть описано без постулирования балто-
славянского праязыка.
ЛИТЕРАТУРА
Бернштейн 2005
− Бернштейн С. Б. Сравнительная грамматика
славянских языков. 2-е изд. М.: Изд-во Моск. ун-та: Наука.
Борисенко 1972 − Борисенко В. В. К вопросу о палатализации в бал-
тийских языках // Вестник Московского университета. Серия 10.
Филология. № 4. С. 50−58.
Гамкрелидзе, Иванов 1984
− Гамкрелидзе Т. В., Иванов Вяч. Вс.
Индоевропейский язык и индоевропейцы: Реконструкция и
историко-типологический анализ праязыка и протокультуры.
Тбилиси: Изд-во Тбилисского университета. Ч. 2. 899 с.
Каралюнас 1966 − Каралюнас С. К вопросу об и.-е. *s после i, u в
литовском языке // Baltistica. Т. 1. С. 3−126.
Курилович 1963 − Курилович Е. О балто-славянском языковом един-
стве // Вопросы славянского языкознания. Вып. 3. М. С. 15−41.
Отрембский 1954 − Отрембский Я. Славяно-балтийское языковое
единство // ВЯ. № 5. С. 27−42.
Селищев 2001 − Селищев А. М. Старославянский язык. 2-е изд. М.:
Эдиториал УРСС.
Супрун 1986 – Супрун А. Е. Праславянский язык. Минск.
Трубачёв 2002 − Трубачёв О. Н. Этногенез и культура древнейших
славян: Лингвистическое исследование. − Изд. 2-е, доп. М.: Наука.
Чекман 1979 − Чекман В. Н. Исследования по исторической фонетике
праславянского языка. Типология и реконструкция. Минск: Наука
и техника.
Breidaks 2006 − Breidaks A. Darbu izlase. 1. daļa, Rīga: LU Latviešu
valodas institūts.

А. В. Дубасова
157

Būga 1959 − Būga K. Rinktiniai raštai. Vilnius: Valstybinė politinės ir
mokslinės literatūros leidykla. T. 2.
Kostrzewski 1956 − Kostrzewski J. Stosunki między kulturą łużycką i
bałtycką // Slavia Antiqua, t. 5. S. 5−73.
Lehr-Spławiński 1946 − Lehr-Spławiński T. O pochodzeniu i praojczyźnie
Słowian. Poznań: Wydawnictwo instytutu zachodniego.
Mažiulis 1981 − Mažiulis V. Apie senovės vakarų baltų bei jų santykius su
slavais, ilirais ir germanais // Iš lietuvių etnogenezės. Vilnius: Mokslas.
P. 5−11.
Stang 1966 − Stang Chr. S. Vergleichende Grammatik der Baltischen
Sprachen. Oslo-Bergen-Tromsö.
Zinkevičius 1980 − Zinkevičius Z. Lietuvių kalbos istorinė gramatika:
Įvadas. Istorinė fonetika. Daiktavardžių linksniavimas. Vilnius,
Mokslas.

158
К вопросу об акцентуации...



А. А. Евдокимова
К вопросу об акцентуации
в византийских греческих граффити

Как известно, последовательная и обязательная акцентуация
в греческих памятниках стала применяться в X веке уже в руко-
писях, когда в живом языке были утрачено интонационное раз-
личие между «острым» и «облеченным» ударением, а до этого
времени согласно исследованиям (Biondi 1983; Laum 1928;
Seider 1967; Turner 1971; Тронский 1962), акцентуация носила
спорадический характер. Однако этот вывод носит условный ха-
рактер, так как до сих пор нет общего свода всех акцентуиро-
ванных греческих памятников более раннего времени, хотя
существуют отдельные исследования папирусов, как в целом,
так и для некоторых объединенных по тематическому или
географическому принципу групп.
Интересный материал по акцентуации дают надписи, осо-
бенно граффити. Для данной статьи были просмотрены граф-
фити из Софии Киевской, Софии Константинопольской, Парфе-
нона и пещерных монастырей Нубии и Каппадокии. В отличие
от остальных, константинопольские и нубийские граффити, со-
гласно их изданиям, не содержат диакритических знаков.
В Софии Киевской чаще всего встречается знак тупого уда-
рения, особенно при сокращении:
Κε (ε)λεησὸν με (Евдокимова 2008: 621, № 17),
σο σ‛‛ τ‛‛ δ ο υ λ‛‛ σου θεω
‛‛ δορ‛‛ = σοσ(ὸν) τ(ὸν) δουλ(ὸν) σου
Θεόδωρον (Евдокимова 2008: 634–635, № 41),
τ‛‛ δουλ‛‛ σου = τ(ὸν) δουλ(ὸν) σου (Евдокимова 2008: 635, № 42).
Большая часть этих ударений схожа с употреблением грави-
са в папирусе Парфения Алкмана около сер. I в. н. э., в котором
гравис в конце окситонного слова пишется либо тогда, когда
оно составляет единую синтагму с последующим словом, либо
тогда, когда последующее слово имеет ударение на первом
слоге (Тронский 1962: 79–80). В приведенных примерах содер-
жатся оба случая, исключением из этого правила являются два
слова: σο σ‛‛ и θεω
‛‛ δορ‛‛, в обоих стоит знак для сокращения на
конце слова, который в данном случае выступает маркером без-

А. А. Евдокимова
159

ударного слога. При этом первый знак для сокращения в θεω
‛‛
δο ρ‛‛ следует понимать как указание на ударение.
Знак острого ударения засвидетельствован в одной надписи
Κέ, θύ (Евдокимова 2008: 640–641, № 50) и выполняет в ней
функцию смыслового маркера. В другом граффито этот знак
дважды повторен по ошибке вместо тупого ударения τ” δου =
τ(ὸν) δου[λον] (Евдокимова 2008: 617, № 9).
В граффити из Афин1 наблюдается большее разнообразие
употребления возможных диакритических знаков.
ϊ
βωηθϊ (7), σοτϊριας (144, 930–960?) Νϊκoλαος
(48, 1175), Ιουνϊω (48, 1175), αλληλουϊα (145)
придыхание
ἕτους (47, 1121),
тонкое
придыхание
ὁ ἁγιωτ(α)τ(ος) (48, 1175), ὁ дважды (58, 1086),
густое
ἁμαρτολος (149, 1482)
ударение
μνήστητη (18), Κοκαλάν (31), δούλ(ο)υ (43),
острое
Ν(ι)κ(η)φόρος (47, 1121), ἕτους (47, 1121),
φιλουμένον (51), μεγάλω (51), αγιότατος (57,
1030), βασιλεία (91), Π(αναγ)ίας (91), τά οματηα
(111), Πέτρος (119 – единственное слово в над-
писи), οργή σου (131), Φράγγος Κουκοπούλ(ης)
(149, 1482), Φράνκος (166, 1482), μνησθόσην
(176), δικ(αι)όσοι(ναι) (176), ημέρα (177)
ударение
τὸν σὸν, (даны в сокращении, которое подразу-
тупое
мевает тупое ударение), τὸν (как выше описано
в 31 дважды, 209, 228) καὶ (58, 1086)
ударение
Βασιλοῦν (16), θεῶθεν (194), εχθρῶν (194)
облеченное
Αθινῶν (172), τοῦ (177)
В таблице представлены примеры спорадического употреб-
ления ударения и придыхания, однако есть четыре граффити
XII–XIV веков, в которых налицо попытка последовательного
использования диакритических знаков:

1 Цитируются по изданию Orlandos 1973. В скобках даны номер граф-
фито в издании и дата для датированных памятников.

160
К вопросу об акцентуации...


δούλον Πέτρον τον ἀμαρτ(ωλον) αμὴν αμα (24) – в этом
примере δούλον вместо облеченного имеет острое ударение,
ἀμαρτ(ωλον) вместо густого придыхания содержит тонкое,
некоторые ударения и придыхания пропущены.

Νικώλ(αος) ιερευς καὶ δευτερέων ἀγιωτ(α)τ(ης)
μ(ητρο)πωλ(εως) Αθήν(ων) μ(η)ν(ι) οιουλήω (26, 1314) – здесь
Αθήν(ων) имеет острое ударение вместо облеченного, к тому же
оно поставлено не на тот слог, ср. 172, пример дан в таблице. В
ἀγιωτ(α)τ(ης) вместо густого придыхания используется тонкое.
Другие два примера, кроме некоторых пропусков ударений и
придыханий, ошибок не содержат:

ἐτελειώθ(η) ἐν κ(υρι)ω ο ἁγιωτ(α)τ(ος) ἡμῶν μ(ητ)ροπο-
(λι)της κῦρ Λε(ων) ο Ξηρὸς μ(η)ν(ι) (ια)ννουαρ(ιω) ιη' ημέρ(α) (39,
1153).

ετελειώθ(η) (εν) κ(υρι)ω ο ἁγιωτ(α)τ(ος) ἡμῶν
μ(ητ)ροπο(λι)της κυρ Γεωργ(ιος) (40, 1160).
В каппадокийских2 граффити также представлены почти все
знаки, за исключением густого придыхания:
ϊ
βοηθϊ- (21), μαϊστορα (31, сер. X в.), μαϊου (74,
1058), βοϊθι (123, 1212, 124, 1212), αέρϊ (140, IX–
X?), (θ)υγατϊ(ρ) (181, XI век и позже), μυρϊοψι-
φιστον (198, X–XI), μυρϊοαναγαγον (198, X–XI)
придыхание ἀγηα (165, 1293), αὐτω (167, 1293), ἐν (167,
тонкое
1293) – дважды
придыхание
густое
ударение
αέρϊ (140, IX–X?), ανέθετο (166, 1293), μίαν (167,
острое
1293)
ударение
δουλὸ(ν) (21)
тупое
ударение
το ὀνόματῖ σο(υ) (199, X–XI), τῖ δυ[ν]άμι σου
облеченное κρῖν[ό][ν (199, X– XI), ῖς (201, X–XI)
Так же, как и в Афинах, в Каппадокии есть примеры более
подробной акцентуации с некоторыми пропусками и ошибками:

2 Цитируются по изданию: Jerphanion 1936–1942. В скобках даны
номер граффито в издании и дата для датированных памятников.

А. А. Евдокимова
161


ιδου υ δ<ο>υλοὶ Κ(υριο)υ γενητό μοὶ κατα τὸ ρήμα σ(ου)
(3, XI и позже) – в слове ρήμα вместо облеченного ударения ост-
рое; несмотря на перенос ударения с клитики μοὶ на последний
слог глагола, она имеет еще одно свое собственное тупое
ударение.

εις λύτροσιν Γεοργίου διακο(νου) αμαρτο(λου)·σφωδρα
εὔχεστε αὐτ(ῳ) δια τὸν Κ(υριο)ν ινα έβρω λύσιν τον πολλων μου
πτεσματων εν η(μερᾳ) τις κρίσεος· ετους (4, 1147/8).
Спорадический характер употребления диакритических зна-
ков сближает рассматриваемые граффити с папирусами (ср.
Biondi 1983; Laum 1928; Seider 1967; Turner 1971). Малочислен-
ность материала пока не позволяет сделать более определенные
выводы.
ЛИТЕРАТУРА
Biondi 1983 – Biondi A. Gli accenti nei papyri greci biblici. Roma:
Papyrologica Castrociquitana.
Jerphanion 1936–942 – Jerphanion G. de. Une nouvelle province de l’art
byzantin. Les églises rupestres de Cappadoce. Texte. T. 2.1–2. Paris:
Librairie orientaliste Paul Geuthner.
Laum 1928 – Laum B. Das Alexandrinische Akzentuationssystem unter
Zugrundelegung der theoretischen Lehren der Grammatiker und mit
Heranziehung der praktischen Verwendung in den Papyri. Paderborn:
Druck und Verlag von Ferdinand Schoeningh.
Orlandos 1973 – Orlandos A. C. Les graffiti du Parthenon. Inscriptions
gravees sur les colonnes du Parthenon a l’epoque paleochretienne et
Byzantine.
Athenes: Academie d’Athenes. Centre Recherches
Medievales et Neo-Helleniques.
Seider 1967 – Seider. Paläographie der griechischen Papyri. Stuttgart:
Anton Hiersmann. Bd. 1.
Turner 1971– Turner E. G. Greek manuscripts of ancient world. Oxford:
Clarendon Press.
Евдокимова 2008 – Евдокимова А. А. Греческие граффити Софии
Киевской (публикация) // Orientalia et Classica: Труды Института
восточных культур и античности. Выпуск XIX. Аспекты компа-
ративистики III. М.: Изд-во РГГУ.
Тронский 1962 – Тронский И. М. Древнегреческое ударение. М.; Л.:
Изд-во Академии наук СССР.

162
Становление метрических принципов...



Я. Л. Забудская
Становление метрических принципов
в рецепции греческой трагедии в России

1. Перевод и подражание – два вида заимствования лите-
ратурных форм – часто оказываются тесно связанными между
собой, а в некоторых случаях – и неотличимы. Особенно часто
это проявляется на ранних этапах влияния одной культуры на
другую и выражается в адаптации специфических черт ориги-
нала к национальной традиции. Далее, в процессе освоения
заимствованных литературных форм не менее важными стано-
вятся и стилистические соответствия в переводимых текстах.
При передаче поэтических форм одним из факторов как адап-
тации, так и передачи стилистического своеобразия оригинала
оказывается выбор стихотворного размера.
2. Жанр и метр. Традиция перевода греческой драматур-
гической классики в России формируется с конца XVIII в.:
сначала переводится Софокл, потом Эсхил и Еврипид. С неболь-
шим запозданием вслед за прозаическими появляются переводы
стихотворные, внешней своей формой ориентированные на ев-
ропейскую, вернее, на французскую традицию. Но французский
александрийский стих (силлабический 12-сложник) на русской
почве неожиданно оказался включенным в иную систему соот-
ношения жанра и метра.
Александрийский стих, по происхождению связанный не с
драмой, а с эпосом, в силу своей «высокости» в классицисти-
ческой системе жанров становится размером «трагическим».
Однако в русской «системе координат»1 этот размер стал вос-
приниматься не как классический, а как классицистический.
«Новая школа русской поэзии», связанная с эстетическими воз-
зрениями декабристов, противопоставляет классицистической
традиции – романтическую, «народную», в жанровом аспекте
это выражается в предпочтении Шекспира Расину, в метри-
ческом – в замене шестистопного попарно рифмованного ямба
пятистопным белым, как в «Аргивянах» Кюхельбекера. Антич-

1 О шестистопном ямбе в поэмах и трагедиях XVIII в. в России см.:
Хворостьянова 2006: 314–324.

Я. Л. Забудская
163

ный материал был условной семантической «окраской» тогдаш-
ней политической и художественной речи, а подобия античных
метров (в реальности далекие от подлинных), как и подобие ан-
тичной драмы, были формальными средствами борьбы с приня-
тыми формами (См. Тынянов 1977).
Не удивительно, что именно этот размер в сочетании с от-
сутствием рифмы выбирает Пушкин для «Бориса Годунова» с
мыслью о «преобразовании драматической нашей системы».
Уже в 1822 г. Пушкин рассуждал в письме брату о том, что
пятистопные стихи без рифм требуют совершенно новой декла-
мации2. В 1824 году Комитетом театральной дирекции офици-
ально решено «не принимать впредь трагедий, написанных
вольным белым стихом», а в 1831 году Б. М. Федоров в траге-
дии «Годунов» переделывает ранее написанную шестистопным
ямбом сцену в пятистопный с комментарием – «пятистопные
стихи без рифм ныне предпочтительны для трагедии».
3. Проблема приоритета. И здесь, в этом процессе станов-
ления истинного «трагического» размера, запутанным оказы-
вается вопрос о предшественниках и неожиданно острым – воп-
рос о приоритете. Пушкин в предисловии к «Борису Годунову»
указал и на примеры пятистопного ямба – «Аргивяне»
Кюхельбекера (1824), переделка «Венцеслава» Ротру А. А. Жан-
дром (1825). Жандр, впрочем, чередует стихи пятистопные и
шестистопные – это так называемый «вольный ямб», и в нем
присутствует рифма. Кюхельбекер оспаривал первенство Жан-
дра в употреблении «белых ямбов» в поэзии драматической –
указывая на собственных «Аргивян» и «Орлеанскую деву»
Жуковского (1817). Катенин отстаивал приоритет своего «Пира
Иоанна Безземельного» (1821) (См.: Тынянов 1977).
Наконец, проблема приоритета заставляет нас заглянуть еще
глубже, в самый конец века XVIII и самое начало XIX. И здесь
мы увидим, что введение 5-стопного ямба оказывается в прямой
зависимости от попыток передачи античных просодических
форм. В 1799 г. В. Т. Нарежный последовательно пользуется
пятистопным ямбом в драме «Кровавая ночь, или Конечное
падение дому Кадмову». Эта драма и есть случай соединения
перевода с подражанием: источниками для драмы Нарежного, в
силу тематической близости, считаются «Семеро против Фив»

2 Пушкин А. С. Письмо к брату от 4 сент. 1822 г. ПСС, т. 13. Изд. АН
СССР, Л., 1937.

164
Становление метрических принципов...

Эсхила и «Антигона» Софокла (Бочкарев 1964: 27), но неко-
торые сцены он очевидно заимствует из Еврипидовых «Проси-
тельниц». А. Востоков, названный открывателем 5-стопного
ямба для русской литературы (Эткинд 1986: 8), в 1810 г. заим-
ствует этот размер у Гете, переводя «Ифигению в Тавриде».
Опираясь таким образом уже не на французскую, а на герман-
скую традицию, он указывает в качестве образца «ямбический
пятистопный стих древней трагедии» (Эткинд 1986: 8).
4. Калькирование метра. Представление об этом «немецко-
греческом» влиянии было довольно устойчивым, и в 1825 г. в
«Сыне Отечества» французским александрийским стихам про-
тивопоставлялся «прекрасный размер греков и немцев, т.е. пяти-
стопные ямбы без рифм»3. Таким образом, пятистопный ямб
оказывается не просто драматическим (шекспировским), но и
«античным» размером, хотя по формальному признаку количес-
тва стоп «александриец» ближе к имитации ямбического три-
метра (при том, что исходное различие квантитативной и силла-
бо-тонической системы исключает точность соответствий при
передаче любого античного размера в его русском эквиваленте).
Впрочем, Кюхельбекер, к примеру, эту разницу между дву-
мя размерами вполне осознаётон не только пишет «Аргивян»
– «античную трагедию с хорами», пятистопником, но и пере-
водит фрагменты эсхиловского «Агамемнона» (Бочкарев 1964:
27) шестистопным ямбом без рифм (перевод этот долгие годы
считался утраченным – следственно, и воздействия на становле-
ние литературных тенденций он оказать не мог, зато удивитель-
нейшим образом оказался похож по стилистическим характе-
ристикам на гораздо более поздний перевод Вяч. Иванова). Но в
остальных случаях сильнее оказывается другой критерий соот-
ветствия – отсутствие рифмы. Сильнее настолько, что в образ-
цах противостоящего «александрийцу» белого пятистопного ям-
ба оказывается «Орлеанская дева», часть сцен которой написа-
ны белым шестистопником, а также хореем! Сопутствующий
размеру признак – наличие / отсутствие рифмы – оказывается
более существенным, чем собственно «метр», как и представ-
ление о «влиянии» – сильнее влияния как такового. Впрочем,
можно рассматривать и это как «влияние» германское: в немец-
кой традиции необходимость передавать античные оригиналы

3 «Сын отечества», 1825, №5. С. 66. Цит. по: Тынянов 1977.

Я. Л. Забудская
165

стихами без рифм обосновывалась уже в первой половине XVIII
века Готтшедом и Венцки4.
5. Проблемы стиля. Классический французский александ-
рийский стих требовал обязательного ударения в конце каждого
полустишия и смежной рифмовки. Однако, оппозиция александ-
рийский стих / белый пятистопный ямб определяется не только
рифмой и количеством стоп, но и более глубокими причинами,
связанными с проблемами стиля. Александрийский стих (осо-
бенно в строгой форме) со срединной цезурой, регулирующей
полустишия, с попарной рифмовкой, образующей чередование
двустиший, – это способ организации стихотворного текста,
сильно связывающий и интонацию, и синтаксис, и движение
поэтической мысли в целом. Белый стих – вне прямой зависи-
мости от числа стоп – всегда свободнее в синтаксисе, устране-
ние же прочих ограничений еще больше приближает его к
разговорной речи, что для драматического жанра весьма суще-
ственно. Так метр приобретает семантическую функцию, и про-
тивостояние двух размеров можно рассматривать как содержа-
тельное. Александрийский стих более логичен, способствует
формированию сентенций и потому подходит классицистичес-
кому стилю. Новая трактовка драматического действия приво-
дит и к смене метра на более подвижный и похожий на разго-
ворную речь. И в переводном тексте александрийские стихи
связывают автора гораздо больше и приводят к бóльшим
отклонениям от подлинника, чем стихи белые.
6. Проблема генеалогии. Усложняли картину противопо-
ставления двух размеров представления об их происхождении:
стих заемный («чужой») / стих народный («свой»). Семантика и
генеалогия «александрийца» очевидны – это размер для «клас-
сических» лирических жанров и для переводов (к примеру, в
драматической поэме Пушкина «Анджело»). А пятистопник рас-
сматривали не генеалогически, а генетически: это изначально
драматический размер, подходящий для драмы исторической,
«народной» – «Аргивян» Кюхельбекера, «Бориса Годунова»
Пушкина, – и для древнегреческой трагедии. Фактически Пуш-
кин объединил традиции англо-германской поэтической драма-

4 Der Biedermann, 42-tes Blatt, 1728, den 16 Februar; Versuch einer
critischen Dichtkunst. 3 Aufl. Leipzig, 1742. S. 152, 168. G. Wenzky. Das
Bild eines geschickten Übersetzers // Beiträge. 9-tes Stück. 1734. S. 59–
114. Цит. по: Егунов 2001: 37.

166
Становление метрических принципов...

тургии с представлениями о «подлинном» драматическом раз-
мере. Таким образом, охарактеризованное выше «противо-
стояние» двух размеров заканчивается, по сути, тем, что один
становится аналогом другого. Эта странная на первый взгляд
контаминация вполне обоснована исторически – античный три-
метр в средневековой силлабике становится 11-сложником, а
силлабический 11-сложник, в свою очередь, в силлабо-тоничес-
ком преобразовании превращается в 5-стопный ямб (Гаспаров
20001: 17). При этом отказ от «классических» французских
образцов в пользу пятистопника – возвращение к истокам: клас-
сицизм начинается с «Софонисбы» Джанджорджо Триссино
(Козлова 1980: 7) (изд. 1524, первая итальянская трагедия,
созданная по образцу античной) – одновременно это и рождение
европейского белого стиха (endeсаsillabo sciolto).
7. Проблема семантики метра. Такими сложными путями
в русской поэтической традиции складываются определенные
метрико-семантические ассоциации: шестистопный стих – это
«Редеет облаков летучая гряда», т. е. малые поэтические формы,
а трагедия – это пять стоп, «Еще одно, последнее сказанье…».
Эта семантическая наполненность стихотворных размеров,
называемая семантическим ореолом (Гаспаров 20002: 13), важ-
на в том числе и потому, что оппозиция шестистопный / пя-
тистопный стих отчетливей проявляется даже не в оригиналь-
ных драмах, а в переводах трагедий. Содержательная окраска
метра становится одним из факторов как адаптации, так и
передачи стилистического своеобразия оригинала. До 1825 г.
античная трагедия переводится александрийским стихом
(С. Аксаков, Н. Кошанский, А. Ф. Мерзляков), после 1825 –
пятистопным белым ямбом (Ап. Григорьев, К. Павлова, В.
Водовозов, М. Илецкий, С. Шестаков)5. Примеры шестистопных
ямбов – редки и как правило неудачны, за исключением
перевода О. Вейсс. Говорить о «влияниях» теперь тем более
сложно – в русской переводной традиции отчетливо прояв-
ляется воздействие «оригинального» драматического стиха; в то
время как в Германии во второй половине XIX в. греческую
драму уже переводят нерифмованными шестистопниками.
В результате при оформлении «полного корпуса» переводов
в конце XIX – нач. XX в. (имеется в виду не доведенная до кон-
ца попытка Д. С. Мережковского, Софокл в переводе Ф. Ф. Зе-

5 Об истории переводов греческой трагедии см.: Успенская 2005.

Я. Л. Забудская
167

линского и Еврипид И. Ф. Анненского) сохраняется форма
именно пятистопного стиха: как кажется, это и есть принцип
метрической аналогии, следование даже не столько традиции
как таковой, сколько семантическому ореолу стиха. И хотя
компромисс – шестистопник без рифм – одновременно является
возвращением к подлинному (насколько возможно!) триметру,
семантический ореол оказывается сильнее. Вячеслав Иванов,
взявший в своих переводах Эсхила за основу шестистопник,
выступает как нарушитель – и традиции, и ореола. Следует ему
разве что Гумилев в «Отравленной тунике», а в переводе Эсхила
много позже – С. К. Апт.
8. На примере обращения к античным драматическим фор-
мам мы видим, что взаимосвязь перевода и подражания в рус-
ской литературе оказывается прямо противоположной западно-
европейской. В литературах Запада на определенном этапе по-
явление переводов становилось литературным событием и пред-
посылкой расцвета драматического жанра – как комедии Плавта
для итальянской комедии, как в Англии трагедии Сенеки для
елизаветинской драматургии, как «Орестея» в переводе Дройзе-
на для жанровых исканий Вагнера. В России, напротив, перево-
ды, как правило, шли вслед литературным тенденциям – что да-
ло возможность апелляции к литературным ассоциациям как ав-
тора, так и читателей, принципам перевода «со стиля на стиль».
ЛИТЕРАТУРА
Бочкарев 1964 – Бочкарев В. А. Стихотворная трагедия конца XVIII –
начала XIX в. // Стихотворная трагедия конца XVIII – начала XIX в.
М.; Л.
Гаспаров 20001 – Гаспаров М. Л. Очерки истории русского стиха. Метрика,
ритмика, рифма, строфика. М.
Гаспаров 20002 – Гаспаров М. Л. Метр и смысл. М.
Егунов 2001 – Егунов А. Н. Гомер в русских переводах XVIII–XIX вв. М.
Козлова 1980 – Козлова Н. П. Ранний европейский классицизм // Литера-
турные манифесты западноевропейских классицистов. М.
Тынянов 1977 – Тынянов Ю. Н. «Аргивяне», неизданная трагедия
Кюхельбекера // Поэтика. Теория литературы. Кино. М. С. 93–117.
Успенская 2005 – Успенская А. В. Античность в русской поэзии второй
половины XIX века. СПб. С. 292–352.
Хворостьянова 2006 – Хворостьянова Е. В. Ритмика шестистопного ямба
XVIII в. // Индоевропейское языкознание и классическая филология–
X. Чтения памяти И. М. Тронского. СПб.: Наука. С. 314–324.
Эткинд 1986 – Эткинд Е. Г. Поэтический перевод в истории русской
литературы // Мастера русского стихотворного перевода. Л.

168
Об одном сюжете из среднеирландского текста...




С. В. Иванов
Об одном сюжете из среднеирландского текста: птица hiruath

Как известно, вопрос о возможном восточном (в широком
смысле слова) происхождении некоторых сюжетов, содержа-
щихся в среднеирландских текстах, неоднократно обсуждался в
научной литературе (Herbert, McNamara 1989: xxvii; McNamara
2003). Одним из таких мотивов, для которых предполагаются
связи с восточными источниками, является сообщение о птице
hiruath, которое мы и рассмотрим ниже.
Рассказ об этой птице представлен в тексте In Tenga
Bithnua1, описывающем разговор между апостолом Филиппом и
иудейскими мудрецами на горе Сион, во время которого апо-
стол раскрывает людям некоторые аспекты космологии и эсха-
тологии. Вместе с тем отдельные сведения отчетливо относятся
к области лапидариев и бестиариев и содержат описания
«заморских диковин». Текст дошел до нас в двух редакциях –
(TB1) и (TB2) соответственно. Издатель первой редакции,
Уитли Стокс, считает временем составления текста X–XI вв.
Далее мы приводим интересующий нас отрывок из обеих
редакций (перевод наш):
TB1:
«[Есть] птица огромной величины в землях Индии, которая
зовется Hiruath. Ее величина достигает такого размера, что тень
ее крыльев покрывает путь трех зимних дней по морю или суше,
когда она простирает их. Она летает, [размахивая] крыльями,
охотясь на морских чудовищ. Горы песка и камней нагревают
яйцо, которое она зарывает [туда], когда снесет. Корабль с
парусами и веслами делают из половины такого яйца, когда его

∗ Работа выполнена при поддержке гранта Президента РФ МК-
100.2007.6
1 Название текста в английском переводе Evernew Tongue. На русский
можно было бы весьма условно перевести как «Вечный (или Неусека-
емый) Язык». Название связано с апокрифической легендой о мучени-
ческой смерти апостола Филиппа, которому несколько раз отрезали
язык, но он все равно продолжал проповедовать (Passions, 112).

С. В Иванов
169

разобьют. Семь тысяч воинов с их оружием и припасами –
столько несет [этот корабль] по морю. И большое множество
людей, которые присутствуют здесь на этом собрании, приплы-
ли в половине такого яйца по Красному морю» 2.
TB2:
«Птица, которая зовется Iruath, есть в землях Индии; [она]
такой величины, что тень ее крыльев покрывает путь трех зим-
них дней с обеих сторон, когда она простирает их. Пища, кото-
рая ее питает, – морские чудовища, и она поднимает их своими
когтями. Она откладывает одно яйцо каждый год в сухой песок,
и солнце нагревает это яйцо, и затем прилетает посмотреть на
него, когда попустит Бог.
Из половины такого яйца делают корабль, который несет па-
рус и весла. Двести семьдесят воинов с их оружием и припасами
– столько несет [этот корабль] по морю. Большое множество
людей, которые присутствуют на этом собрании, прибыли в
половине такого яйца по Красному морю»3.
В статье, посвященной сюжетам из этого текста, Питер Кит-
сон приводит в качестве аргумента в пользу большей близости к
оригиналу TB1 и, соответственно, удаленности от него TB2 тот
факт, что в TB1 «горы песка и камней нагревают яйцо», в то
время как в TB2 яйцо нагревается солнцем. Автор статьи счи-
тает, что во втором случае мы имеем дело с рационализацией
(Kitson 1984: 131). Между тем этот вопрос, на наш взгляд, тре-

2 En inna mete dermhaire dianad ainm Hiruath i tirib India. Rosaig di meit a
delba conid uide tri ngaimlaithe di muirib no tirib rosoich fosccud a eitedh
intan sgailes uadha iat. Forluathar ar ite oc accaill arna bledmila isin muir.
Slebe gainme 7 grian it e guirte in ogh docuirither iar ndothad. Libern co
seoluib 7 ramaib dognither do leth ind ugha sin iarna madhmaim .lxx..x.
mile cona n-armaib 7 a lointib issead bereas dar muir. Ocus ata sochuidi mor
don tsluagsa fil isin ceiti-se sunn is i lleth ind uga sin dodeochatar dar Muir
Ruadh (TB1 § 58).
3 En dianad ainm in tIruath fil a tirib India, ata da med conidh uidhi tri
ngemla uadh ar cach leith ro roich fosgad a eited an tan scailes iad. Ise biad
nos·imfuilngedar .i. bleidhmila muiridhi, conus·ber les iad ana chrobaib
etaruas. Aen ogh ased beres cacha bliadna i ngaineamh tirim, 7 in grian
goires a ogh, 7 ticseam iarum da fis in tan ceadaiges Dia do.
Da-nithear long fhuilnges seol 7 imram do lethblaisc a uighi sin.
Sechtmogha laech ar da cetaib cona n-armaib 7 cona lointib ased beres tar
muir. Atait sochaidi mor don lucht fil asa comdail seo, 7 is a leithblaisc na
huigi sin tangadar tar Muir Ruaid (TB2 §§ 35–36).

170
Об одном сюжете из среднеирландского текста...

бует более внимательного рассмотрения. Дело в том, что фраг-
мент TB1 допускает двоякое толкование. В переводе, данном
выше, мы следовали интерпретации Стокса: Mountains of sand
and gravel are what warm the egg… Однако интерпретация су-
щественно меняется в зависимости от того, как понимать слово-
форму grian в тексте оригинала: Slebe gainme 7 grian it e guirte in
ogh. В среднеирландском существовали омонимы grian «каме-
нья, земля, песок» и grian «солнце» (DIL, col. 157–158). Поэтому
данную фразу можно понимать как «горы песка и камней
нагревают яйцо», так и «горы песка и солнце нагревают яйцо».
Второй вариант кажется нам более достоверным ввиду того,
что, если воспринимать grian в значении «песок», ожидалась бы
форма генитива, соответствующая генитиву gainme (Nom.
gainem), то есть не grian, а griain. Достаточно сопоставить фра-
зы TB1 и TB2, чтобы увидеть, что они весьма близки:
TB1: Slebe gainme 7 grian it e guirte in ogh
TB2: …i ngaineamh tirim, 7 in grian goires a ogh.
Если считать, что в TB1 перед нами grian ‘солнце’, вопрос о
рационализации отпадает, и мы не можем принимать его за
свидетельство более поздней переработки TB2, тем более что в
TB2 сохраняется и, по-видимому, подчеркивается подробность,
что птица откладывает яйца «в сухой песок», который, оче-
видно, под лучами солнца также служит чем-то вроде грелки
для яйца.
С другой стороны, совершенно нельзя исключать и противо-
положную интерпретацию, при которой в обеих редакциях grian
следует понимать как «земля, песок», и в таком случае перевод
TB2 будет выглядеть так: «Она откладывает одно яйцо каждый
год в сухой песок, и земля нагревает это яйцо». Тогда gainem
tirim ‘сухой песок’, очевидно, нужно понимать как синоним
grian ‘земля, почва’, и это вполне оправдывается такими слово-
употреблениями, которые приведены в (DIL: col. 158), напри-
мер: gainem a grīan «its soil is sand». Как бы то ни было, это
вновь показывает, что вряд ли можно судить о большей
близости одной из двух редакций к оригиналу на основании
этой фразы. К этому обстоятельству мы вернемся позже.
Само название птицы (h)iruath восходит к лат. herodius,
которое, в свою очередь, передает греч. ejrwdiov" ‘цапля’. Как
отмечает Китсон, «название ejrwdiov" стало прилагаться к другим
птицам еще в эпоху античности. Оно используется в латинских
переводах Библии, но несколько непоследовательно» (Kitson
1984: 132). Иероним в Tractatus in Psalmos пишет, что herodion

С. В Иванов
171

птица большой величины, которая охотится даже на орлов. У
нее нет постоянного гнезда, и она спит там, где застанет ее ночь.
Китсон полагает, что автор оригинала In Tenga Bithnua знал,
возможно, из каких-либо глосс, только первую часть коммен-
тария Иеронима, поскольку он не упоминает о том, что у этой
птицы нет гнезд, а питается она орлами. По мнению Китсона,
наименование herodius как название птицы необыкновенных
размеров могло побудить ирландского составителя оригинала
текста приложить его к птице, удивительные характеристики
которой были ему известны из каких-то апокрифов. Хотя опи-
сание птицы hiruath не находит параллелей в апокрифической
литературе, Китсон указывает на то, что «дух полного неправдо-
подобия, отличающий описание этой птицы в In Tenga Bithnua,
характерен для раввинической литературы, например, что
примечательно, в описании птицы ziz. Эти особенности
переходят в христианскую апокрифическую традицию, в том
числе проявляясь и в тексте In Tenga Bithnua. Описание птицы
herodius, по-видимому, имеет иудейское происхождение и
восходит к материалу, из которого был составлен оригинал
апокрифа. В таком случае название [herodius] было дано этой
птице самим автором-ирландцем» (Kitson 1984: 132).
Мартин Мак-Намара, также посвятивший статью данной
теме, указывает на то, что «происхождение этой легенды и то,
каким путем она пришла в Ирландию или была там обработана,
все еще остается под вопросом» (McNamara 1988: 90). Далее
автор обращает внимание на возможную плодотворность поис-
ков в направлении, указанном Китсоном, и отводит заключи-
тельную часть своего исследования рассмотрению раввини-
ческих легенд о птицах ziz sadai и Bar Yokani, отмечая, впрочем,
что «объяснить те или иные совпадения [между раввиническими
легендами и описанием птицы hiruath] представляется весьма
сложной задачей. Возможно, эти иудейские традиции, подобно
многим другим, стали известны на Западе по латинским
переводам, хотя эти переводы ныне утеряны или по крайней
мере еще не установлены» (McNamara 1988: 93).
Вопрос о латинских версиях сюжета о птице herodius/hiruath
требует особого рассмотрения. Китсон в цитировавшейся статье
привлек внимание к рукописи Royal 6. A. xi, из Британской
библиотеки, Лондон (XII в.), написанной на латыни. Здесь
содержится текст «Физиолога», к которому добавлено пять
параграфов, перекликающихся с текстом In Tenga Bithnua. Ниже
мы приводим раздел по интересующей нас теме:

172
Об одном сюжете из среднеирландского текста...

«О herodius. Есть птица большой величины по названию
herodius в области Индии, Умбре. Ее величина, когда она про-
стирает крылья, достигает протяженности трех дней пути на
лошади шагом. Когда она летит над берегом моря, то делает
горы песка. В этих горах она откладывает свои яйца, и солнце
нагревает их, пока из них не вылупляются птицы. И из
половины ее яйца получается корабль, в котором могут плыть
семьдесят человек со своим оружием»4.
Исследователь считает латинский текст «производным» от
какой-то редакции In Tenga Bithnua и в качестве одного из аргу-
ментов приводит уже знакомый нам «аргумент солнца», кото-
рое, по его мнению, появляется только в переработанных редак-
циях первоначальной версии апокрифа. Вместе с тем, Китсон
отмечает, что латинский текст не может восходить к TB2, так
как содержит некоторые детали, там не представленные. И, с
другой стороны, «Royal 6.A. xi, несомненно, сохраняет одну
черту первоначальной версии, утраченную в обеих дошедших
до нас редакциях», сообщая, что птица сама наносит горы песка,
в которых затем откладывает яйцо. Кроме того, и 70 воинов ка-
жутся более правдоподобным количеством груза для половины
птичьего яйца, и в этой детали латинский текст также может
быть ближе к оригиналу, чем TB1 и TB2 (Kitson 1984: 130–131).
Вернемся теперь к «аргументу солнца», поскольку, как
представляется, он дает повод к некоторому переосмыслению
соотношения различных версий сюжета о птице hiruath. Как мы
уже видели, его нельзя считать состоятельным. По крайней
мере, он никак не показывает близость той или иной редакции к
оригиналу. Отметим, что латинский текст содержится в руко-
писи XII в., то есть древнее рукописей TB1 и TB2. Если
«производность» латинской версии оказывается недоказанной, у
нас нет оснований полагать, что она происходит от какой-либо
ирландской версии In Tenga Bithnua. Это устраняет уникаль-
ность ситуации, отмеченную в отношении этого текста Джоном
Кэри, при которой изначально написанный на ирландском языке

4 De herodio. Auis est magna magnitudine, herodius nomine, in regione
Indie, Umbre. Illius magnitudo quando alas suas extendit continet spacium
trium dierum deambulatione equi. Quando uolat in litus maris montes facit
de arena. In illis montibus oua sua eicit, et sol calefacit quousque ex eis aues
fiunt. Et dimidio oui ipsius fit nauis in quo nauigare possunt .LXX. uiri cum
armis suis (Kitson 1984 : 127–128) .

С. В Иванов
173

текст оказывается переведенным на латынь и в такой форме
влияет уже на латинскую литературу других стран (например,
Англии) (Carey 1998: 276). Более того, в том, что касается птицы
herodius, у нас нет оснований также полагать, что латинский
текст дальше отстоит от первоисточника, чем In Tenga Bithnua.
Напротив, представляется вполне оправданным предположение,
что он ближе к оригиналу. Сообщение об этой птице в ирланд-
ской версии в любом случае кажется заимствованием из какого-
то бестиария, первоначальная версия которого, скорее всего,
все-таки была написана на латыни, был ли это латинский пере-
вод раввинических легенд, как полагает М. Мак-Намара, или
нет. Такая гипотеза имеет еще и то преимущество, что позволяет
избежать малоправдоподобного предположения, согласно кото-
рому латинский текст оказывается сначала переведен на ирланд-
ский, а затем вновь на латынь.
В пользу латинского оригинала, на наш взгляд, свидетель-
ствует также и текст, привлеченный к рассмотрению Мартином
Мак-Намарой в уже упоминавшейся нами статье. По его дан-
ным, сведения о птице herodius, весьма напоминающие ирланд-
скую традицию, обнаруживаются также в глоссе к Псалмам
103:17 в ватиканском Codex Palatinus Latinus 68, в котором
также содержатся древнеирландские и древнеанглийские глоссы
и который был составлен либо в Ирландии, либо в Нортумбрии
в VIII–IX вв:
«Вот воробьи». То есть, в упомянутых кедрах. «Дом hirodius
(цапли) их вождь». То есть, воробей и hirodius (цапля) – птицы,
которые делают гнезда в диких деревьях; hirodius же главен-
ствует над упомянутыми птицами, то есть воробьями. Иначе:
Hirodius – большая птица и предводитель всех птиц, которая
нагревает яйцо в песчаной горе на выступе в устье реки,
впадающей в море, и жар солнца с ним 40 дней. И по истечении
этого времени она клювом сбрасывает яйцо с горы в устье реки,
и когда оно разбивается, половина его несет 100 человек через
устье и из удивления он показывает это здесь. Иначе: «Дом
hirodi», который на высоких деревьях, предводитель воробьев;
ведь если воробьи отлетают дальше, чем доходит тень дома
hirodius, они не могут найти гнезд; потому говорится «их
предводитель»5.

5 Illic passeres. id est in cedris praedictis. hirodi domus dux est eorum. id est
passer et herodius aues sunt quae in lignis agrestibus ponunt nidos; hirodius


174
Об одном сюжете из среднеирландского текста...

Как показывает Мак-Намара, этот «текст служит свидетель-
ством того, что по крайней мере какие-то мотивы легенды о
птице hiruath из In Tenga Bithnua были известны в Ирландии в
конце VII или начале VIII в.» (McNamara 1988: 90). Нам кажет-
ся, не менее важно и то обстоятельство, что эти мотивы дошли
до нас в латинском варианте и, возможно, являются свидетель-
ством труда скорее переписчика, чем переводчика.
Джеймс указывал на близость некоторых особенностей In
Tenga Bithnua к латинским и греческим диалогам, в которых
содержится множество апокрифических сюжетов. Вместе с тем,
он склоняется к мнению, что первоисточник был написан на
латыни и, возможно, представлял собой какую-то не дошедшую
до нас латинскую обработку апокрифа об апостоле Филиппе
(James 1919: 10).
В общем и целом, представляется наиболее вероятным, что
если не весь текст ирландского апокрифа, то по крайней мере
бестиарная его часть восходит к латинскому оригиналу. На наш
взгляд, параллели, приведенные Китсоном и Мак-Намарой
свидетельствуют как раз о том, что латинский первоисточник
ирландского текста действительно существовал в том или ином
виде и послужил основой для передачи или обработки сюжета о
птице hiruath.
Вопрос о связи этой легенды с восточными (восточнохрис-
тианскими или иудейскими традициями) остается и, по-видимо-
му, останется открытым, однако следует отметить, что, по-види-
мому, для установления непосредственного латинского перво-
источника нет необходимости прибегать к дальнейшему углуб-
ленному изучению сказаний об огромных птицах, широко пред-
ставленных в мировом фольклоре, и дающему основания скорее
для типологического сопоставления разновременных и разно-
культурных сюжетов.

autem principatur praedictis auibus, id est passeribus. Aliter: hirodius
quidam auis magnus est dux omnium auium, qui in monte arena ad hostium
fluminis intrantis mare super inminenti confouet ouum et calor solis cum eo
XL diebus et conpleto tempore ad hostium ouum de monte rostro trudit et
illo distructo eius dimedium C uiros trans hostium portat et hunc pro
admiratione hic ostendit. Aliter: domus hirodi quae in altis lignis fit dux est
passerum; passeres enim si longius exierint quam quod umbra domus
hirodis adierit, iterum non possunt inuenire nidos; ideo dicitur dux est
eorum (McNamara 1988: 89).

С. В Иванов
175

БИБЛИОГРАФИЯ
DIL – Dictionary of the Irish Language based mainly on Old and Middle
Irish materials. Dublin, 1990.
Carey 1998 – Carey J. King of Mysteries: Early Irish Religious Writings.
Dublin.
Herbert, McNamara 1989 – Herbert M., McNamara M. Irish Biblical
Apocrypha. Selected texts in translation. Edinburgh.
James 1919 – James M.R. Irish Apocrypha // Journal of Theological
Studies, 20. P. 9–16.
Kitson 1984 – Kitson P. The Jewels and Bird Hiruath of the “Ever-new
Tongue” // Ériu, 35. P. 113–136.
McNamara 1988 – McNamara M. The Bird Hiruath of the “Ever-new
Tongue” and Hirodius of Gloss on Ps. 103:17 in Vatican Codex Pal.
Lat. 68 // Ériu, 39. P. 87–94.
McNamara 2003 – McNamara M. Apocalyptic and eschatological texts in
Irish literature: oriental connections? // Apocalyptic and eschatological
heritage: the Middle East and Celtic realms / ed. M. McNamara,
Dublin. P. 75–98.
Passions – The Passions and the Homilies from Leabhar Breac: Text,
Translation and Glossary. Ed. R. Atkinson. Dublin, 1887.
TB1 – The Evernew Tongue [первая редакция], ed. and tr. W. Stokes,
Ériu, 1905. T. 2. P. 96–162.
TB2 – The second recension of the Evernew Tongue [вторая редакция],
ed. and tr. Ú. Nic Énrí and G. Mac Niocaill, Celtica, 1971. T. 9. P. 1–
60.

176
«Чужое слово» у Дионисия Периэгета...



Е. В. Илюшечкина
«Чужое слово» у Дионисия Периэгета:
похвала Риму (Dion. Per. 350-356)

Стихотворный пассаж из географической поэмы Дионисия
Периэгета «Описание ойкумены» (II в.), посвященный Риму (ст.
350-356), заметно выделяется из общего описания Италии и по
форме представляет собой поэтический энкомий. Сопоставление
этого отрывка Дионисия с содержанием панегирика Элия Арис-
тида «Похвала Риму» (II в.) показывает, что оба греческих авто-
ра не упоминают легендарного предания об основании Рима и
игнорируют привычный для риторически образованных авторов
перечень местных достопримечательностей; в центре внимания
Дионисия Периэгета (как и Элия Аристида) тема столицы
империи, средоточия верховной власти в Риме (Ср.: Oliver 1953;
Klein 1981). Ниже приводится отрывок из поэмы Дионисия
Периэгета и его перевод с построчными замечаниями.

(350)
toi'" d j e[pi mevrmeron e[qno" ajgauw'n ejsti Lativnwn,
gai'an naietavonte" ejphvraton, h|" dia; mevssh"
Quvmbri" eJlissovmeno" kaqaro;n rJovon eij" a{la bavllei,
Quvmbri" eju>rreivth", potamw'n basileuvtato" a[llwn,
Quvmbri", o}" iJmerth;n ajpotevmnetai a[ndica JRwvmhn,
J
Rwvmhn timhvessan, ejmw'n mevgan oi\kon ajnavktwn,
(356)
mhtevra pasavwn polivwn, ajfneio;n e[deqlon.
«После них – предприимчивый народ славных латинян,
Населяющих прекрасную землю, через которую
Протекает Тибр, неся свой чистый поток в море,
Прекрасно текущий Тибр, самая царственная из всех рек,
Тибр, который разделяет на две части [для всех] желанный Рим,
Рим прославленный, великий дом моих повелителей,
Матерь всех городов, чертог благоденствия».
Поэтической манере Дионисия присущи, с одной стороны,
словоупотребление Гомера и Гесиода (при этом не обязательно
смысловое совпадение), с другой – ориентация на образцы алек-
сандрийской поэзии (Арат, Каллимах, Аполлоний Родосский),
что побуждает Периэгета в качестве литературной игры исполь-
зовать переклички, аллюзии, цитаты и прочие разновидности
интертекстуальных связей.

Е. В. Илюшечкина
177

Так, в эпическом языке эпитет mevrmeron (2) употребляется в
смысле ‘грозный, страшный, тяжелый’ (ср. Hom. Il. VIII 453; X
289 и др.; Hesiod. Theog. 603; Lycophr. Alex. 949; Nicandr. Ther.
248), но позднее в значении ‘ловкий’ (ср.: Plato Hp. Ma. 290E).
Византийский ученый и эрудит Евстафий Солунский (XII в.) в
комментарии к поэме Дионисия Периэгета приводит следующие
глоссы к mevrmeronfrontistikw'/n, sunetw'/n, merimnhtikw'/n (Eust.
ad Dion. Per. 350; ср. Eust. ad Hom. Il. X 524 = p. 822 van der
Valk). Анонимный автор парафразы в качестве синонима
mevrmeron предлагает глоссу polemikw'/n (GGM II, p. 460, col. II,
39 f.)
Именем Quvmbri" (Quvbri" как вариант чтения в издании
периэгезы Г. Бернхарди, 1828) в античной литературе названы
несколько рек, однако, чаще всего имелся в виду римский Тибр
(AP 9, 352; Plut. Rom. 1, 1; Herodian. I 11). Заслуживают вни-
мания частые упоминания схожего варианта Thybris в латинской
поэзии (например, Verg. Aen. II 782; III 500; VIII 330; Ovid. met.
XV 432; fast. III 524; VI 714; Lucan. VI 810 u.a.), которые уже
античные комментаторы приписывали особенностям поэти-
ческого языка (ср. Serv. ad Aen. VII 31: Tiber…in poemate Thybris
vocatur «Тибр… в [стихотворной] поэме называется Фибрис»).
Трижды повторяющееся в начале стиха Дионисия название
«Тибр» (Quvmbri"...Quvmbri"...Quvmbri") представляет собой при-
мер риторической фигуры анафоры, несколько раз встречаю-
щейся в периэгезе. ‘Самый царственный’ Тибр (ср. basileuv-
tato"Hom. Il. IX 69 hapax legomenon) разделяет ‘желанную’
(iJmerthvn, ст. 354; ср. Hom. Il. II 751 hapax legomenon; Apoll.
Rhod. IV 565) и ‘прославленную’ (timhvessan, ст. 355) столицу
на две части (a[ndica), что подчеркивается в тексте симплокой
(двойным повторением) имени города JRwvmh (Eust. ad Dion. Per.
350). Причастие timhvessan, заимствованное, вероятно, из Кал-
лимаха (h. IV 218: {Hra timhvessa, polu; prou[cousa qeavwn «Гера,
моя госпожа, средь богинь высочайшая саном!», пер. С. С. Аве-
ринцева), также иллюстрирует приемы литературной игры Дио-
нисия Периэгета (Counillon 2004:193). Наречие a[ndica ‘надвое,
пополам’ употребляется в том же значении, что и у Гомера и
Аполлония Родосского (Hom. Il. I 97; Apoll. Rhod. II 575). Дио-
нисий демонстрирует здесь словесную игру, основанную на сов-
мещении гомеровской лексики с географическими названиями.
Изображение Тибра в качестве ‘чистого потока’ (kaqaro;n
rJovon), безусловно, идеализировано, поскольку античные источ-
ники, как правило, сообщают о мутновато-желтых водах этой

178
«Чужое слово» у Дионисия Периэгета...

реки (Verg. Aen. VII 31; Hor. od. I 2, 13; II 3, 8; sat. II 1, 8 и др.).
kaqaro;n rJovon eij" a{la bavllei в ст. 352 (и в ст. 783) – это почти
буквальное повторение стиха из «Аргонавтики» (Apoll. Rhod. II
401: Favsi"...eujru;n rJovon eij" a{la bavllei).
По отношению к рекам Дионисий неоднократно употребляет
гомеровский эпитет eju>rreivth" ‘светлоструйный’ (ст. 353, 848,
984, 1152; ср. Hom. Il. VI 34: Satniovento" eju>rreivtao par j o[cqa"
«на брегах светлоструйной реки Сатниона»; Od. XIV 257:
Ai[gupton eju>rreivthn «воды светлоструйного потока Египта»).
Использование гомеровского hapax legomenon basileuvtato" в
качестве эпитета (ср. Hom. Il. IX 69 jAtrei?dh...su; ga;r basileuv-
tatov" ejssi «Атрид… державнейший ты между нами») – очеред-
ной пример вариации Дионисия на тему эпического языка, когда
гомеровское слово попадает в иной контекст и окрашивается
дополнительным смыслом. Эпитет iJmerthvn (см. также ст. 369,
537, 845) восходит к еще одному гомеровскому hapax (Hom. Il.
II 751: iJmerto;n Titarhssovn «Титаресий веселый»; ср. Hom.
hymn. Cer. 417, Hom. hymn. Merc. 510, Hom. hymn. Ven. 2-3;
Hesiod. Theog. 576-577: stefavnou"... iJmertouv"; Pind. Ol. VI 8: ejn
iJmertai'" ajoidai'"; Pyth. III 99, IX 75; Apoll. Rhod. IV 565: iJmerth;
Pituveia). Еще одним примером стилистического обыгрывания
Дионисием словоупотребления Арата из Сол (Arat. Phaen. 49–50
Martin: peritevmnetai в качестве terminus technicus при описании
геометрических фигур) стал глагол ajpotevmnetai, используемый
в географическом значении, что в свое время отметил Э. Маас
(Maass 1892: 257–258).
Очередной пример imitatio cum variatione при описании Рима
представляет собой словосочетание ejmw'n mevgan oi\kon ajnavktwn,
которое является параллелью к стиху Каллимаха из его
«Причин» (F 112, 8 Pfeiffer: cai're, Zeu', mevga kai; suv, savw d j
[o{lo]n oi\kon ajnavktwn «Славься, великий Зевс, и да храни в це-
лости дом [моих] повелителей»), где александрийский поэт
воздает хвалу царскому дому Птолемеев. В своем комментарии
Евстафий Солунский замечает, что в позднегреческих текстах
словом a[nax обозначался обычно император, а не римский
консул (Eust. ad Dion. Per. 350); обращает на себя внимание, что
Дионисий в данном случае говорит от первого лица (ejmw'n) и это
обстоятельство может служить дополнительным аргументом в

Е. В. Илюшечкина
179

установлении более или менее точной даты создания геогра-
фической поэмы1.
Форма mhtevra pasavwn polivwn с тмесисом (в качестве пери-
фрастического выражения для mhtrovpoli" ‘метрополия, столи-
ца’) фактически повторяет одну из строк Пиндара: megala;n
polivwn matrovpolin «[быть Фере] матерью больших городов»
(Pind. Pyth. IV 19–20). Обычно слово to; e[deqlon означает ‘осно-
вание, почва, опора’ в качестве синонима e[dafo" (Eust. ad Dion.
Per. 350), однако у Дионисия Периэгета выступает в значении
‘храм, святилище’ (излюбленное словоупотребление александ-
рийских поэтов, ср. Call. h. II 62, 72; h. IV 228; F 12. 4; F 162. 1
Pfeiffer; Apoll. Rhod. IV 331, 630; Lyc. Alex. 987, 800: ejdevqlion).
Попутно Дионисий использует традиционный эпитет ajfneiovn
‘богатый, обильный’ (ср. Hom. Il. II 825 и др.; Hes. F 134, 2; Pind.
Ol. VII 1; Apoll. Rhod. I 57), который в большинстве случаев
относится к людям (ст. 564, 734, 955, 1004), а в отношении
городов встречается в географической поэме всего лишь раз (ст.
258: ajfneih;n...povlin – об Александрии).
ЛИТЕРАТУРА
Илюшечкина 2003 – Илюшечкина Е. В. О двух акростихах в
географической поэме Дионисия Периэгета // Восточная Европа в
древности и средневековье. Автор и его текст. XV Чтения памяти чл.-
корр. АН СССР В. Т. Пашуто. М. С. 100–103
Илюшечкина 2005 – Илюшечкина Е. В. Еще раз о датировке поэмы
Дионисия Периэгета // Индоевропейское языкознание и классическая
филология – IX. Материалы чтений, посвященных памяти проф. И.М.
Тронского. СПб. С. 94–99.
Counillon 2004 – Counillon P. La Périégèse de la terre habitée et
l’Hymne à Délos de Callimaque // Revue des études anciennes. 106 (1).
Klein 1981 – Klein R. Die Romrede des Aelius Aristides. Einführung.
Darmstadt.
Maass 1892 – Maass E. Aratea. Berlin.
Oliver 1953 – Oliver J. H. The ruling power: A Study of the Roman
Empire in the second century after Christ through the Roman Oration of
Aelius Aristides. Philadelphia.

1 На основании обнаруженных Г. Лойе в конце XIX в. в тексте пери-
эгезы акростихов подавляющее большинство исследователей относит
творчество Дионисия к периоду правления императора Адриана (117–
138 гг.); подробнее к вопросу о датировке поэмы см.: Илюшечкина
2003; Илюшечкина 2005.

180
Микенские начальные тонические частицы о- и jo-




Н. Н. Казанский
Микенские начальные тонические частицы о- и jo-

В греческом языке крито-микенского периода предложение,
начинающееся с глагольной формы, всегда имеет стандартное
начало – ей предшествует частица jo- или o-. Трудно найти
между ними различие: очевидно фонетическое сходство, без
труда устанавливается идентичная синтаксическая позиция, не
менее отчетливо видно функциональное сходство. Чтобы проил-
люстрировать все эти особенности, сопоставим два заголовка
хозяйственных табличек:
PY Vn 10.1 o-di-do-si , du-ru-to-mo
«вот как (от)дают дровосеки…»
PY Jn 829.1 jo-do-so-si , ko-re-te-re , du-ma-te-qe
«вот как (от)дадут к. и д. (должностные лица)»
Разница в семантике частиц (даже если она и ощущалась
писавшими) остается для нас неясной. Именно этим объясняет-
ся, судя по всему, современное положение дел, когда в варьиро-
вании форм jo-/o- все единодушно видят фонетическое изме-
нение *y- > h- , то есть форма с начальным j- представляет собой
архаический графический вариант, а форма без начального со-
гласного ближе соотносится с произносительной нормой конца
микенской эпохи1.
Между тем, переходя к чисто фонетической интерпретации,
мы сталкиваемся с определенными трудностями, поскольку в
других случаях отсутствуют слова, в которых встречались бы
варианты, с присутствием или отсутствием начального j-.
Единственный пример подобной вариативности засвидетель-
ствован в текстах линейного письма А, в языке, который до сих
пор не расшифрован. Представленные в этих текстах варианты
ja-sa-sa-ra-ma / a-sa-sa-ra-ma засвидетельствованы в идентичном
контексте – в стандартных надписях на возливательных сто-
ликах. Таким образом, фонетическое объяснение и графическая

1 Посвященную этому литературу см. в словаре, подготовленном
Ф. Аура Хорро (Aura Jorro 1985–1993).

Н. Н. Казанский
181

вариативность наталкивают на мысль о единстве не только
силлабария линейного письма А и В2, но и его использования в
двух безусловно разных языковых традициях. Приходится
предполагать далее и синхронное развитие сходных фонети-
ческих процессов в двух ареально близких, но явно нерод-
ственных языках. Последнее, однако, маловероятно.
При рассмотрении начальной частицы о- и jo- следует обра-
тить внимание на два обстоятельства.
1. Во всех индоевропейских языках, тексты которых так или
иначе восходят ко II тыс. до н. э., в синтаксической позиции,
предшествующей глагольной форме при структуре предложения
VOS, наблюдается неукоснительное употребление начальной
(вероятно тонической) частицы или целого комплекса частиц
(Иванов 1975; Казанский 1999). Эта нетривиальная особенность
ярко представлена в хеттских текстах и в микенском греческом,
однако следы ее обнаруживаются и в ведийском санскрите, так
что можно предполагать, что она связана с праиндоевропейской
фразовой интонацией, одним из признаков которой было
наличие акцентуированной формы в начале предложения.
Микенский греческий сохраняет эту синтаксическую осо-
бенность как в абсолютном начале предложения, так и после
обстоятельственного оборота, выраженного с помощью
genetivus absolutus:
KN Fp(1) 14 + 27 + 28 + frr. .1 a-b a-ma-ko-to , me-no jo-te-
re-pa-to , OLE
«В месяц а. (вероятно, «месяц жатвы») вот каким образом
отжимают масло».
Очевидно, что обособленное обстоятельство в микенское
время воспринималось как самостоятельная фразовая единица,
не препятствовавшая начать главное предложение таким же
способом, как если бы обстоятельственного оборота не было.
Имеется также один случай, когда частица стоит перед
обстоятельством места, открывающим предложение, а не перед
глагольной формой:
KN Og (2) <4467>.1 jo-a-mi-ni-so-de , di-do-[
«Вот как в Амнисс (форма аллатива) дают» 3

2 Подробнее об этой интерпретации см. Казанский 1991.
3 Как отмечают издатели, «Traces at right consistent with -s≥i≥[ (perhaps di-
do-s≥i≥[)».

182
Микенские начальные тонические частицы о- и jo-

С точки зрения интерпретации частиц o- / jo- предлагались
две возможности. Обычно принимается точка зрения, отражен-
ная в последней по времени грамматике А. Бартонека: «An-
schluss jo-/o- jō(s) bzw. (h)ō(s) (urspr. “wie”, doch eher bereits “so”)
als Reflex der Relativsätze» (Bartoněk 2003: 445). Другую точку
зрения отстаивала Ф. Бадер (Bader 1975)4, предположившая, что
в начальной частице может содержаться форма местоимения
среднего рода, выступающая в качестве прямого дополнения
при переходном глаголе. Была также попытка в неявном виде
сопоставить микенскую начальную частицу с аугментом, идея,
которая не получила дальнейшего развития.
Как мне уже доводилось писать, одна из устойчивых формул
гомеровского текста, как кажется, отражает данную микенскую
синтаксическую особенность (Казанский 2000), и тем самым у
нас появляются аргументы, чтобы отдать предпочтение тради-
ционной интерпретации микенской частицы как застывшей
формы инструментального падежа: /hō/ < *yō < *yo-H1 или /hō/
< *sō < *so-H1 («вот каким образом»). В этом случае за
микенскими формами стоят рефлексы двух местоименных основ
– указательной (*so-, *seH2-, *to-) и относительной *jo-. В
рамках этой интерпретации, обсуждавшейся мною еще в 2000 г.
в Остине, есть все основания пересмотреть устоявшиеся взгляды
на вариативность начальных j-/h- в микенском. В этом случае
на смену чисто фонетической интерпретации должна прийти
морфологическая и синтаксическая.
Сделать это непросто, так как еще в греческом языке клас-
сической эпохи наблюдается широкое употребление w{", проис-
ходящего (это показывает семантика) как от основы относи-
тельного, так и указательного местоимения. Семантическое
разделение во многих случаях невозможно также и в текстах
Гомера, ср. в формулировке Шантрена: «Сходная проблема
существует также для wJ", где указательное наречие *sōs (cр.
лат. sōc) стало фонетически неотличимым от относительного
наречия *yōs. Обе основы коррелируют в оборотах вроде A 512
sqq. (во временном значении) или X 265 etc. (при сравнении)»5.

4 Подробную критику этой точки зрения см. в Morpurgo-Davies1985:
103–104.
5 «Problème comparable pour wJ", où un adverbe démonstratif *sōs (cf. lat.
sōc) est devenu phonétiquement identique à l’adverbe relatif *yōs. Les deux
thèmes sont en corrélation dans des tours comme A 512 sqq., au sens


Н. Н. Казанский
183

Можно отметить также, что распознать исконную этимоло-
гическую основу в высшей степени непросто не только в нареч-
ных формах, представляющих собой застывший инструмента-
лис, но и в формах других падежей, на что применительно к
артиклю в языке Гомера обращал внимание П. Шантрен6.
В других греческих диалектах (например, в ионийском), как
это давно было установлено, вместо указательного местоимения
oJ уже в ранних памятниках появляется относительное место-
имение oJ" (Kühner 1870: 509–510), что свидетельствует об
общем неразличении значений ‘тот (который)’ и ‘который’. При
пересмотре микенских примеров обращает на себя внимание
сходство картины с тем, что мы наблюдаем в классическое
время в разных греческих диалектах7. Вероятно есть основания
предполагать, что уже в микенское время начинает происходить
путаница в употреблении первоначально различавшихся форм
указательных и относительных местоимений. Разница заклю-
чается лишь в том, что в это время еще сохранялось фонологи-
ческое противопоставление исторически указательных (*so-) и
относительных (*yo-) местоимений. Однако с точки зрения се-
мантики в микенском греческом нет ни одного контекста, кото-
рый бы позволил четко противопоставить одно употребление

temporel, ou, au sens comparatif, comme X 265 etc.» (Chantraine 1942:
361).
6 «Dans plus d’un exemple, il est malaisé de déterminer si l’article est
proprement l’équivalant du relatif ou s’il est démonstratif. A la verité, la
question ne doit pas être tranchée, mais les exemples montrent l’origine de
l’emploi « relatif » de l’article. Ces cas ambigus se trouvent surtout dans
l’Iliade» (Chantraine 1942: 166).
7 Употребление форм артикля в относительном значении, частое у
Гомера и Геродота, обычно также в лесбосском диалекте, фессалий-
ском, аркадо-кипрском; оно встречается в беотийском IV в. до н. э., в
гераклейском и киренском. Во всех этих диалектах впоследствии
происходит вытеснение данного явления под влиянием койне. Напро-
тив, в большей части западногреческих диалектов эта особенность
почти не проявляется, а редкие примеры всегда относятся к позднему
времени (ср. Buck 1955: 101). Характерно, что диалекты, в которых
наблюдается путаница в употреблении указательных и относительных
местоимений, в отличие от западногреческих диалектов, находятся в
более близком родстве с крито-микенским и тем самым имеют больше
шансов отражать языковую норму микенского периода.

184
Микенские начальные тонические частицы о- и jo-

другому, хотя, как можно предполагать, изначально такое про-
тивопоставление должно было существовать.
При обращении к фактам праиндоевропейского уровня, там,
где мы можем постулировать не только формальное, но и функ-
циональное противопоставление основ *so- и *yo-, отчетливо
реконструируются оба типа местоименных по происхождению
частиц, предшествующих глагольной форме, начинающей пред-
ложение.
В этой же позиции употреблялась и частица *e-, следы кото-
рой обнаруживаются в ряде местоименных основ, ср. греческое
указательное местоимение ejkei'no", для которого засвидетель-
ствован вариант без начального гласного – kei'no".
В архаической латыни та же начальная частица представлена
в форме enom (*e-no-), показывающей, что в качестве праиндо-
европейской следует реконструировать либо *e-, либо *H1e-.
Помимо местоименных основ, представленных в целом ряде
индоевропейских языков, включая латынь, иранские языки (Рас-
торгуева, Эдельман 2000: 63) и современный русский (э-тот),
та же частица представлена в ряде языков в глагольных формах
– в виде аугмента, маркирующего отнесенность к прошедшему
времени. Аугмент входит в парадигмы санскритского, гречес-
кого и армянского глагола. Для хеттского, италийских, кельт-
ских, германских, балтийских и славянских языков отсутствие
аугмента связано с изменением фразовой интонации. Морфо-
логический показатель, занимающий позицию перед корневой
морфемой, просто не был включен в этих языках в глагольную
парадигму.
Характерно, что аугмент регулярно перетягивает на себя
акцентуацию, т. е. ведет себя так же, как занимающие началь-
ную позицию местоименные основы, комплексы частиц и наре-
чные элементы на пути превращения в приставки. Тем самым,
на основании синтаксических, морфологических и акцентуаци-
онных особенностей можно с достаточной степенью увереннос-
ти постулировать одно из синтаксических правил, действовав-
ших в праиндоевропейском языке, правило, согласно которому
местоименные или наречные дейктические элементы в обяза-
тельном порядке должны были предшествовать глагольной
основе, начинавшей предложение.
Микенский греческий, в котором аугмент фактически не
засвидетельствован, но который сохранил следы употребления
начальных частиц, восходящих к местоименным основам *so- и

Н. Н. Казанский
185

*yo-, позволяет обнаружить некоторые различия в семантике и
употреблении этих двух основ.
До сих пор не обращали внимания на то, что с формами
будущего времени употребляется только форма, восходящая к
относительному местоимению *yo-:
PY Cn 608.1 jo-a-se-so-si , si-a2-ro
«Вот как будут откармливать боровов»
PY Jn 829.1 jo-do-so-si , ko-re-te-re , du-ma-te-qe
«Вот как (от)дадут к. и д. (должностные лица)»
Для форм презенса число употреблений указательного мес-
тоимения о- и относительного jo- оказывается почти одинако-
вым. В ряде случаев можно было бы исходя из контекста пред-
полагать употребление форм настоящего времени в значении
будущего. Однако в нашем распоряжении наряду с формами
указательного местоимения о- при аористной основе (наиболее
частый случай) имеются также случаи употребления при осно-
вах прошедшего времени относительного местоимения jo-.
Анализ микенских текстов позволяет предполагать, что пу-
таница в употреблении основ указательных и относительных
местоимений начинается уже в микенское время, когда основы
*so- : *yo- еще были противопоставлены фонологически как
/ho-/ : /yo-/. Любопытно, что эта микенская особенность, затра-
гивает дорийские и северозападногреческие диалекты лишь на
поздних этапах их существования. Напротив, в аркадском и
кипрском (наиболее близких к микенскому и лучше других
диалектов сохраняющих особенности греческого языка II тыс.
до н. э.), а также в эолийских диалектах и в языке гомеровского
эпоса путаница в употреблении основ указательных и относи-
тельных местоимений, которую мы наблюдаем уже в микенском
греческом, укоренена и исчезает лишь в эллинистическую эпоху
под влиянием койне.
ЛИТЕРАТУРА
Aura Jorro 1985–1993 – F. Aura Jorro. Dicionario micénico. Vol. I–II.
Madrid.
Bader 1975 – Fr. Bader. Particules d’énumération mycéniennes // Minos.
Vol. 15. P. 164–194.
Bartoněk 2003 – A. Bartoněk. Handbuch des Mykenischen Griechisch.
Heidelberg: C. Winter Verlag.
Buck 1955 – C. D. Buck. The Greek Dialects. Grammar, Selected
Inscriptions, Glossary. Chicago.

186
Микенские начальные тонические частицы о- и jo-

Chantraine 1942 – P. Chantraine. Grammaire homérique (phonétique et
morphologie). T. II. Paris: Librairie de C. Klincksieck.
Kühner 1870 – R. Kühner. Ausfürliche Grammatik der griechischen
Sprache. 2. Theil. 2. Aufl. Hannover: Hahn’sche Hofbuchhandlung.
S. 509–510.
Morpurgo-Davies 1985 – A. Morpurgo-Davies. Mycenaean and Greek
Language // Linear B: a 1984 Survey / ed. by A. Morpurgo-Davies and
Y. Duhoux. Louvain-la-Neuve. P. 103–104.

Иванов 1979 – Вяч. Вс. Иванов. Отражение правил индоевропейской
синтаксической акцентуации в микенском греческом // Balcanica.
Лингвистические исследования. М. С. 39–55.
Казанский 1991 – Н. Н. Казанский. К хронологии фонетического пере-
хода *y > h > ø в древнегреческом языке // Балканские древности.
Балканские чтения – 1. Материалы по итогам симпозиума. Март
1990 года, Москва. М. С 54–61.
Казанский 1999 – Н. Н. Казанский. Начальный комплекс частиц o-da-a2
и a-ke-a2 в микенском греческом // Поэтика. История литературы.
Лингвистика. Сборник к 70-летию Вячеслава Всеволодовича
Иванова. М. С. 508–519.
Казанский 2000 – Н. Н. Казанский. Гомеровское w{ı fato: история
одного формульного выражения // Индоевропейское языкознание
и классическая филология – IV. Материалы чтений, посвящен-
ных памяти профессора Иосифа Моисеевича Тронского 12–14
июня 2000 г. СПб. С. 35–38.
Расторгуева, Эдельман 2000 – В. С. Расторгуева, Дж. И. Эдельман.
Этимологический словарь иранских языков. Т. I. М.: Восточная
литература. С. 63.

О. В. Каменева
187



О. В. Каменева
Об этимологии герм. *til-
(др.-англ. til, др.-исл. til, др.-в.-н. zîl)
Корень til-, представленный в германской языковой тради-
ции формами гот. ga-tils ‘соответствующий, удобный’, др.-в.-н.
zîl ‘конец, цель’, др.-исл. и др.-англ. til1 ‘до, к (временное и про-
странственное)’, не имеет надежной этимологии.
Общепринятая точка зрения допускает сопоставление *til- с
*tīd-, *tīm-a-2 (др-англ., др.-сакс. tīd, др.-в.-н. zīt, др.-исл. tíþ, др.-
датск. tīt ‘время, срок’; др.-англ. tīma, др.-исл. tími, алем. zīmə
‘время, пора’) с попыткой объяснить неустойчивый кон-
сонантизм в исходе корня вариантами «расширения» корня или
суффиксами. Семантика ‘время, срок’ развивает производное
обобщенное значение ‘конец, стремление к окончанию, цель’.

1 Соответствующий древнеанглийский предлог является сканди-
навским заимствованием и служит одной из основных особенностей
нортумбрийского диалекта (Skeat 1958: 647).
2 Герм. *tīd-, *tīm-a- связывается с арм. ti ‘время, год’ из *dī-ti-, -to- или
-tā- < праи.-е. *deH2- ‘резать, делить’, ср. санскр. dāti, dyáti, др.-
греч. daivomai (Boutkan, Siebinga 2005: 409–410). Ср. Х. Рикс специаль-
но использует корень с расширением *deH2(i9)- для данного ряда форм
(LIV²: 103). См. также объяснение звонкости в герм. *dailaz ‘часть’ <
*dhái9-lo-s < *dH2-ái9-lo-s (Rasmussen 1989: 51). Семантика ‘резать, отде-
лять’ может распространяться на такие понятия, как ‘разбавлять’ >
‘светлый, чистый’, ‘горький, острый на вкус’, ‘кожа, шкура’, ‘вы-
далбливать’ > ‘корабль’ (см. Откупщиков 2005: 202). По другому пути
следуют Ж. Вандриес и Ю. Покорный, допуская связь с ирл. ad ‘закон’
из праи.-е. *H2ed- ‘определять, устанавливать’, ср. производное прила-
гательное adas ‘законный’, галльск. addas, eddyl ‘подходящий’ из <
*adilo- ‘долг, цель’, др.-верх.-н. z-ougan ‘показывать’, ср. гот. at-augjan.
Этимологическая связь др.-ирл. законодательного термина и основы
предлога / наречия не подвергается сомнению (Vendryès 1959: 13;
Pokorny 1959: 3). У. П. Леманн упоминает обе возможности сопостав-
ления (Lehmann 1986: 344). Несмотря на очевидную близость значе-
ний, сложно принять упоминаемое Х. Фальком и А. Торпом сравнение
с др.-ирл. tan ‘время’ < *ten- ‘растягивать’ и лат. tempus < *temp-, ср.
лит. tem)pti ‘натягивать’ (Falk, Torp. 1960: 1256–1257) из-за отсутствия
формального соответствия.

188
Об этимологии герм. *til-...

При этом, завершая обзор мнений, составители словарей от-
мечают, что данное решение не может быть признано ис-
черпывающим3. Так или иначе, материал германских языков не
позволяет связать воедино многообразие представленных форм.
Объяснить происхождение форм с корнем til- помогает сопо-
ставление с гот. ub-il < *ub-l8- ‘чрезмерный, злостный’ (ср.
санскр. upa ‘наверх, сюда, возле’4) и абстрактным именем гот.
in-ilo < *in-l8ō ‘причина, повод’, которые еще К. Бругманн
(Brugmann 1889: 195–196) помещал в единый ряд с формами,
содержащими суффикс -il (прагерм.*-ila-/-ula- < и.-е.*-l8lo-, в
записи К. Бругманна): гот. mikil-s, др.-англ. mikil, др.-в.-н.
mihhil, др.-исл. mikele, ср. греч. megavlo- < *meg-l8lo5.
Возведение к дейктической первообразной основе6 *t- в
качестве этимологического решения может быть поддержано
сохранившейся в древних германских языках системой сложных
локальных наречий с суффиксами-частицами или застывшими
падежными формами (См. Адмони 1978: 68–69). Словообразо-
вательную парадигму для герм. *-il- можно проиллюстрировать
следующей таблицей:

3 Альтернативой является сопоставление с гот. talzjan ‘обучать’, др.-
фриз. talia ‘полагать, считать’, др.-англ. tellan ‘говорить’, tala ‘рассказ,
счет’, др.-в.-н. zala ‘речь, счет’. В таком случае для *til- предполага-
ется происхождение из именной формы (Jóhannesson 1956: 490–491). В
отдельных случаях словарная статья ограничивается германским
ареалом соответствий (Kluge, Lutz 1898: 213; Schützeichel 1969: 246).
4 Соответствия см. Mayrhofer 1986: 218–219.
5 Более точно *meg-H2-l- в связи с интерпретацией вед. род. ед. mahás
< *meĝ-H2-és (Барроу 1976: 185).
6 Выбор той или иной основы (см. сноска 2) не является задачей дан-
ного материала, поскольку предлагаемое морфологическое членение
формы til- в любом случае отражает самостоятельную продуктивную
модель в прагерманском. В этом отношении кельтские соответствия
также необходимо считать независимыми образованиями.

О. В. Каменева
189

Исходное пространственно-
Производная качественная
временное значение:
характеристика:
гот. in ‘внутрь, в каких-л.
гот. inilo ‘предлог, отговорка,
условиях’
увертка’
jah is galaiþ in skip – kai; aujto;"
iþ nu inilons ni haband bi frawaurht
ejnevbe eij" ploi`on «и он взошел на
seina – nu'n de provfasin oujk
корабль» (Lc. 8:22); iþ swaihro
e[cousin peri; th'" aJmartiva" aujtw'n
Seimonis lag in brinnon – hJ de
«ибо ныне отговорки не имеют
penqera sivmwno" katevkeito;
во грехе своем» (Joh. 15:22); ei
purevssousa «ибо свекровь
usmaitau inilon þize wiljandane
Симона лежала в горячке» (Mc.
inilon – i{na ejkkovyw th;n ajformh;n
1:30); sabbato in mans warþ
tw`n qelovntwn ajformhvn «чтобы
gaskapans, ni manna in sabbato
пресечь отговорку тех жаждущих
dagis – to; savbbaton dia; to;n
отговорку» (2 Cor. 11:12); þandei
a[nqrwpon ejgevneto kai; oujc oJ
allaim haidum, jaþþe inilon jaþþe
a[nqrwpo" dia; to; savbbaton
sunjai, Xristus merjada – plh;n o{ti
«суббота из-за человека была
panti; trovpw/, ei[te profavsei ei[te
создана, не человек из-за
ajlhqeiva,/ cristo;" kataggevlletai
субботы дня» (Mc. 2:27); jah
«поскольку любым способом,
jainai, niba gatulgjand sik in
или отговоркой, или истиной,
ungalaubeinai, intrusgjanda –
Христа прославляет» (Phil. 1:18).
kajkei`noi dev, eja;n mh; ejpimevnwsin

th` ajpistiva/, ejgkentrisqhvsontai
«и те, кто не укоренятся в неве-
рии, привьются» (Rom. 11:23).

гот. uf ‘вниз, под’
гот. ubil ‘низменный, злостный’
ei uf hrot mein inngaggais – i{na
jah ubils manna us ubilamma
uJpo; th;n stevghn mou eijsevlqh"
hairtins seinis usbairid ubil – kai; oJ
“чтобы под кров мой заходил”
ponhro;" [a[nqrwpo"] ejk tou'
(Lc. 7:6); lukarn … uf ligr
ponhrou' profevrei to; ponhrovn «и
[ga]satjiþ – luvcnon ... uJpokavtw
злой человек из злого сердца сво-
klivnh" tivqhsin “свечу … под
его рождает зло” (Lc. 6:45); waurts
ложе ставит” (Lc. 8:16).
allaize ubilaize ist faihugeiro –

rJivza gavr pavntwn tw'n kakw'n ejstin

hJ filarguriva “корень всех зол

есть любовь к деньгам” (1 Tim.

6:10).


Др.-в.-н. uf ‘вверх, наверху’
Др.-в.-н. ubil ‘злой, вредный’
Thes krúces horn thar óbana \ thaz
Thaz dúat uns ubil wíllo,\ thes sint
zéigot uf in hímila… «Этой дуги
thio brústi uns follo, \\ joh ubil
рог там вверху, что показывается múat ubar tház, \ giwisso wízist thu
наверху в небе…» (Otfrid Evan-
thaz «Это творит с нами злая
gelienbuch, Ev. 5, cap.1, vers. 19);
воля, которой груди у нас полны,
…[er] huab thiu óugun uf zi hímile также злой дух сверх того,

190
Об этимологии герм. *til-...

“[он] поднял свои глаза вверх к
наверняка знаешь ты это» (Otfrid
небу” (Otfrid Evangelienbuch, Ev. Evangelienbuch, Ev. 5 cap. 23,
3, cap. 24, vers. 89)
vers. 111–112).
гот. du7 ‘к (пространственное), гот. til ‘соответствующий усло-
для’
виям, удобный’
qaþ þan du imma sa aggilus –
jah sokida hvaiwa gatilaba ina
eijüpen de; pro;" aujto;n oJ a[ggelo"
galewidedi– kai ejzhvtei pw'" aujto;n
«сказал тогда ему ангел» (Lc.
eujkaivrw" paradoi' «и искали, как
1:13); qimands Iosef af
удобно его предали бы» (Mc.
Areimaþaias … anananþjands
14:11); ei bigeteina til du wrohjan
galaiþ inn du Peilatau jah baþ þis
ina – i{na eu{rwsin kathgorei'n
leikis Iesuis – ejlqw;n ijwsh;f [joJ] ajpo; aujtou' «дабы получили удобный
aJrimaqaiva" ... tolmhvsa"
[случай], чтобы предать его» (Lc.
eijsh'lqen pro;" to;n pila'ton kai
6:7).
hjthvsato to; sw'ma tou ijhsou'
«прийдя, Иосиф из Аримафеи, …

осмелившись, вошел внутрь к

Пилату и просил тела Иисуса»

(Mc. 15:43).






7 Предпочтение проводить сопоставление с герм. *tō-основой опира-
ется на структурно-семантические основания. Во-первых, основа *tō-
проявляет более отчетливую связь с идеей направленного движения,
чем основа *ad-. Последняя, помимо указания на временную / про-
странственную координату, имеет значение ‘у, при ч-л., во владении
к-л.’ (unte silbans jus at guda uslaisidai sijuþ du frijon izwis misso – aujtoi;
ga;r uJmei'" qeodivdaktoiv ejste eij" to; ajgapa'n ajllhvlou" «ибо сами вы у
бога обучаемые есть для мира между вами» 1 Thes. 4:9) и в гот. вводит
абсолютный причастный оборот со значением сопутствующего
действия: jah sunsaiw nauhþanuh at imma rodjandin qam Iudas… – kai
eujqu;" e[ti aujtou lalou'nto" paragivnetai ijouvda" … «и тотчас, еще пока
он говорил, пришел Иуда…» (Mc. 14:43). Во-вторых, в др.-англ. и др.-
в.-н. основа *tō- может выступать в роли количественного наречия:
Tház imo ouh ni wári \ thaz gibót zi filu suári, \\ jóh iz mohti írfúllen \ mit
gilústlichemo wíllen «Чтобы ему также не был этот закон слишком
тяжек, также его мог бы исполнить с охотной волей» (Otfrid,
Evangelienbuch, Ev. 2, cap. 6, vers. 9–10); та же функция – у др.-исл. til
(verða til seinn ‘происходить слишком медленно’ Bærings Saga, 15), что
свидетельствует о родстве основ. Гот. du выступает изолированно и
считается вариантом прагерм. *tō- (лат. quan-dō ‘когда’, (en)-dō
‘внутри’; греч. -de в oijkovn-de ‘домой’; слав. äî; авест. vaēsman-da
‘домой’), получившим звонкость как глагольная проклитика, ср. гот.
du-ginnan ‘начинать’ (Lehmann1986: 96).

О. В. Каменева
191

др.-англ. to ‘к, в направл. ч.-л., др.-англ. til ‘подходящий, соот-
чтобы’
ветствующий, исполнительный’
Hi hyne þa ætbæron to brimes
Wæs <þeaw> hyra þæt hie oft
faroðe … «Они его тогда
wæron an wig gearwe, ge æt ham
принесли к моря берегу…»
ge on herge, ge gehwæþer þara,
(Beowulf, 28); þanon eft gewat
efne swylce mæla swylce hira
huðe hremig to ham faran «затем
mandryhtne þearf gesælde; wæs
снова ушел [Грендель], добычей seo þeod tilu. Было у них [в обы-
удовлетворенный, к логову
чае], что они всегда были на вой-
направиться» (Beowulf, 120).
ну вооружены, в доме ли или во

время похода, или где-либо еще,

точно в то время, когда их вож-

дю необходимость случалась;

было то войско что надо

(подходящее) (Beowulf, 1246).
др.-в.-н. zi, zio, zuo ‘(по направ-
др.-в.-н. zîl ‘конец, вершина,
лению) к, чтобы”
край’
Dhazs so zi chilaubanne mihhil
Bootes hábet stânde drî stérnen nâh
uuootnissa ist – quod ita existimare ében-míchele . éinen án demo
magnę dementię est. «Этому так
hóubete . zuêne án dien áhselon .
чтобы верить великое безумие
Drî hábet er tuéres ín zîlun stânde .
есть» (Der Althochdeutsche Isidor, gágen dien tútton . únde éinen
cap. 3); Zi theru búrgi faret hínana, níde\ror sámoso ín sînemo scôzen .
\ ir fíndet, so ih iu ságeta, \\ kínd
dér arcturus héizet…»Волопас
níwiboranaz, \ in krípphun gilégitaz имеет стоящие три звезды при-
«К тому городу едете туда, вы
близительно равновеликие. Одна
находите, как я вам говорил,
на его голове, две на его плечах.
ребенка новорожденного, в ясли Три имеет он по сторонам на
положенного»
вершинах стоящие: против гру-
(Otfrid Evangelienbuch, Ev. 1, дей и одну ниже также на его
cap.12, vers. 19-20).
колене, которая зовется самой

яркой в созвездии Волопаса…»

(Notker, Marcianus Capella, Bd. 2,

86, 2).
Как таковая, несуффигированная др.-исл. til ‘к (пространственное
основа в др.-исл. не представле-
и временное), для, вплоть до’
на. Однако в скандинавских язы-
frændr hans hafa vel til þín gört
ках отмечаются формы без -l:
«родичи его хорошее для тебя
дат. te, toe; швед. диал. te
сделали» (Egils Saga, cap. 36); Ef
(Cleasby, Vigfusson 1957: 630).
Egill hefir mælt illa til konungs
«Если Эгиль сказал дурное о
конунге») (Ibid., cap. 59). Gunnar
mælti: «… ek er kominn at fala at
þér hey og mat ef til er.» Otkell
svarar: «Hvorttveggja er til en
hvortgi mun ek þér selja». Гуннар

192
Об этимологии герм. *til-...

сказал: «… я приехал, чтобы
приобрести у тебя сено и
съестное, если при [тебе] есть».
Откель отвечает: «Оба есть при
[мне], но вряд ли думаю я тебе
продавать» (Brennu-Njal Saga,
cap. 47).

Полученная суффиксальная основа *t-il- участвует в
образовании глагольных и именных форм по продуктивным
моделям:

*t-il-ja-nā-n ‘достигать, касаться ч.-л.’:
др.-англ. tillan (gif we þone hrof þære healican eaðmodnesse
getillan willað and to ðære heofonlican anhefednesse … cuman
þencað «если мы ту кровлю того святого смирения достигнуть
хотим и к той небесной высоте…прийти думаем» (Ælfric’s
Catholic Homilies, 369, 123);

*t-il-ja ‘окончательная точка движения, расцвет’:
др.-англ. till (Swa stent eall weoruld stille on tille, streamas
ymbutan … «Так стоит весь мир покойно в расцвете, потоки
[рек] вокруг…» (The Paris Psalter and the Meters of Boethius 20,
171); …astihð on heofenas up hyhst on geare, tungla torhtust, and of
tille agrynt, to sete sigeð «…поднимается на небеса вверх выше
[всего] в году, светилo ярчайшее, и из наивысшего положения к
земле, к закату клонится» (The Menologium Dobby ,106).

*t-il-ōja-nā-n ‘стараться, соответствовать, служить,
угождать’:
гот. and-tilōn (ni ainshun þiwe mag twaim fraujam skalkinon…,
aiþþau ainamma andtiloþ, iþ anþaramma frakann – oujdei;" oijkevth"
duvnatai dusi; kurivoi" douleuvein ..., h[ eJno;" ajnqevxetai kai; tou'
eJtevrou katafronhvsei «ни один слуга [не] может двум господам
служить…, иначе одному старается [угодить], а другим
пренебрегает» (Lc. 16:13);
гот. ga-tilōn (in þammei alla gatimrjo gagatiloda wahseiþ du alh
…– ejn w/\ pa'sa oijkodomh; sunarmologoumevnh au[xei eij" nao;n... » в
котором все здание, доведенное до соответствия [всех частей],
вырастает в храм …» (Eph. 2:22);

О. В. Каменева
193

др.-в.-н. zilōn, zilēn8 ‘стремиться, спешить’ (Sélbêr scorpio hábet
tuéres án demo rúkke zuêne gláte stérnen ében-míchele. dîe fílo réhto
enchédent tîen dánnân-ûf síh zílentên stérnôn serpentarii. dér ûfen
scorpione stât… «Сам скорпион имеет по бокам на спине две
сияющие звезды равновеликие, которые очень хорошо сочле-
няются с затем вверх стремящимися звездами змеи, которая над
скорпионом стоит…» (Notker, Marcianus Capella, De Nuptiis
Philologiae et Mercurii, Bd. 2, 753, 13).
др.-англ. tilian (Ic bidde eow mine gebroþra þæt ge … doð swa swa
crist sylf tæhte: tiliað eow freonda on godes þearfum …» Я прошу
вас, мои братья, чтобы вы … делали так, как Христос сам учил:
старались [завести] себе друзей во служении Богу…» (Ælfric's
Catholic Homilies, 369); Ða Noe ongan … ham staðelian and to
eorðan him ætes tilian «Тогда Ной начал … дом строить и от
земли [для] себя урожая добиваться» (Genesis A, B, 1555); Þam
lichaman men tiliað, þe <lange> lybban ne mæg, and ne tiliað þære
sawle þe ne swelt on ecnysse «телу люди служат, что [долго] су-
ществовать не может, и не служат своей душе, что не исчезает в
вечности» (Homilies of Ælfric: A Suppl. Collection, hom. 120).

*t-il-ōja ‘тот, кто обрабатывает землю’:
др.-англ. tilia (Þa gelæhton þa tilian heora hlafordes þeowan…
“Тогда схватили те работники9 их господина слугу…” (Homilies
of Ælfric: A Supplementary Collection, hom. 12).

*til-a-s / *t-il-a-n (семантика данной модели
варьируется по германским языкам)
гот. til; др.-в.-н. zîl10 (см. табл.)

8 Связь ē-основ 3 класса слабых глаголов с суфф. -ja- проявляется в
ингвеонских формах habban ‘иметь’, libban ‘жить’, а также в парал-
лельных образованиях др.-в.-н. hebita ‘имел’ (вместо habêta), segita
‘сказал’ (вместо segêta) (СГГЯ: 385–386).
9 В данном случае, речь идет о виноградарях; отметим, что в тексте
притчи хозяин виноградника и те, кто непосредственно возделывают
землю, обозначены лексемами hlafordtilian.
10 Долгий корневой гласный считается вторичным продлением, в
результате которого в германских языках могли быть представлены
основы с разной количественной огласовкой (ср.др.-англ., др.-сакс.
igil, др.-в.-н. igl и др.-исл. ígull из < *igilaz ~ igulaz ‘ёж’) (Orel 2003:
203). Прагерманская система словообразования широко использовала
не только количественные, но качественные чередования (Levickij
1998: 219–226).

194
Об этимологии герм. *til-...

др.-англ. til ‘услужливость, доброта’ (God þu <eart>, drihten, and
me … on þinum tile gelær, þæt ic teala cunne þin soðfæst weorc
symble healdan «Благ ты [есть], Господи, и меня … в своей
доброте да научи, чтобы я завет знал твой праведное дело вечно
соблюдать» (The Paris Psalter and the Meters of Boethius 118, 68).
др.-исл. ó-tili ‘не-доброе, зло, вред’ (… konungr … sagði, at þeim
hafði ótili mikill staðit af Kveld-Úlfi ok sonum hans… “конунг …
сказал, что ему было не-доброе большое сделано от Квель-
дульва и сына его …(Egils Saga, cap. 36).
Предлог til как исключительную особенность северной груп-
пы принято возводить к адвербиальным образованиям (Cleasby,
Vigfusson 1957). Отметим, однако, что в готском и древне-
английском наречие представляет собой вторичное образование
(гот. gatils : gatilaba, др.-англ. til : tillic) и позволяет пред-
положить, что изначально суффикс -il- не имел четкой связи с
какой-либо именной частью речи, ср. суффигированные пред-
логи гот. uf-ar ‘над’, niþ-er ‘вниз’, др.-англ. of-er ‘над’, af-ter
‘после’.
ЛИТЕРАТУРА
Адмони 1978 – В. Г. Адмони. Наречие и его соотношение с однокор-
невым прилагательным // Историко-типологическая морфология
германских языков: именные формы глагола, категория наречия,
монофлексия. М.
Барроу 1976 – Т. Барроу. Санскрит. М.
Откупщиков 2005 – Ю. В. Откупщиков. Из истории индоевропейского
словообразования. М., СПб.
СГГЯ – Сравнительная грамматика германских языков. Глагол. Т. 4.
М. 1966.
Boutkan, Siebinga 2005 – D. Boutkan, M.S. Siebinga. Old Frisian
Etymological Dictionary. Leiden.
Brugmann 1889 – K. Brugmann. Grundriss der Vergleichenden Grammatik
der Indogermanischen Sprachen. Bd. 2 (Wortbildungs- und Flexions-
lehre), 1 Hälfte. Strassburg.
Cleasby, Vigfusson 1957 – R. Cleasby, G. Vigfusson. An Icelandic-English
Dictionary. Oxford.
Falk, Torp 1960 – H. S. Falk, A. Torp. Norwegisch-Dänisches Etymolo-
gisches Wörterbuch. Bd. 2. Heidelberg.
Jóhannesson 1956 – A. Jóhannesson. Isländisches Etymologisches Wörter-
buch. Bern.
Kluge, Lutz 1898 – F. Kluge, F. Lutz. English Etymology. A Select
Glossary serving as an Introduction to the History of the English
Language. Strassburg.

О. В. Каменева
195

Levickij 1998 – V. V. Levickij. Zur deutschen Etymologie // IF 1998, Bd.
103. S. 219–226
Lehmann 1986 – W. P. Lehmann. A Gothic Etymological Dictionary.
Leiden.
LIV² – H. Rix. LIV². Wiesbaden, 2001.
Mayrhofer 1986 – M. Mayrhofer. Etymologisches Wörterbuch des Altindo-
arischen. Heidelberg.
Orel 2003 – V. Orel. A Handbook of Germanic Etymology. Brill; Leiden.
Pokorny 1959 – J. Pokorny. Indogermanisches Etymologisches Wörterbuch.
Rasmussen 1989 – J. E. Rasmussen. Studien zur Morphophonetik der Indo-
germanischen Grundsprache. Innsbruck.
Vendryès 1959 – J. Vendryès. Lexique étymologique de l’irlandais ancien.
Vol.1. Paris.
Schützeichel 1969 – R. Schützeichel. Althochdeutsches Wörterbuch.
Tübingen.
Skeat 1958 – W. W. Skeat. An Etymological Dictionary of the English
Language. Oxford.

To the etymology of germ. *til-
(OE. til, ON. til “to”, OHG. zîl “goal”).
In the article it is proposed to interpret germ. *til- as a
combination of the adverbial particle *t- and the suffix -*il. The
same derivational pattern is attested in Got., OHG. ub-il < *ub-l8-
‘malignant, superfluous’, Got. in-ilo < *in-l8- ‘excuse’ and seems
common for Germanic adverbs.


196
Мир фауны в пословицах и поговорках...



А. Б. Карасев

Мир фауны в пословицах и поговорках
(на материале индоевропейских языков)

Слова, обозначающие животных, птиц, рыб, насекомых во
фразеологических единицах (ФЕ), как правило, употребляются в
переносном значении, так как образы животных заменяют обра-
зы людей. Подобно числительным, значения которых во ФЕ
когнитивно обусловлены (Карасев 2005; 2007) и распределяются
в основном по восьми фразеологическим фреймам, названия
представителей мира фауны также связаны с такими качест-
вами, как «хороший», «большой», «плохой», «небольшой»,
«одинаковый», «всякий». Они служат для выражения руга-
тельств и для обозначения сильного или быстрого движения.
Ниже рассматриваются названия представителей мира фауны в
пословицах и поговорках на материале трех языков: латинского,
русского и английского. Для сравнения используются примеры
и других ФЕ, являющихся идиомами.
Многие пословицы и поговорки имеют своим источником
античную литературную басню, действующими лицами которой
часто являются животные. У римского поэта Федра (I в. н.э.)
около двух третей басен о животных, у греческого поэта Бабрия
(II в. н.э.) – свыше трех четвертей (Гаспаров. 1971, с. 100). Круг
животных персонажей у Федра и Бабрия количественно одина-
ков (около 45 видов), но у Бабрия он рознообразнее: у него
выступают отсутствующие у Федра морские животные (басни
39, 109); вдвое чаще, чем у Федра, выступают различные птицы.
Как показал М. Л. Гаспаров, наиболее частые герои у обоих
баснописцев – лев, лиса, собака, волк, осел. Один и тот же
персонаж в различных ситуациях может олицетворять различ-
ные качества: волк, неизменно отрицательный персонаж, при
встрече с собакой выступает выразителем любви к свободе
(Федр, III, 7; Бабрий, 100). Собака обнаруживает то жадность,
низость и глупость (Федр, I, 4; I, 20; I, 27, IV, 19), то ум и
преданность (Федр, I, 23; I, 25; V, 10).
Продолжателем бабриевской линии басни в римской литера-
туре был Авиан (вероятно, IV – начало V в. н.э.). Все басенные
персонажи становятся у него огромными, великими, могучими:
leo immensus, bos ingens; boves insignes. Жаворонок заменяется

А. Б. Карасев
197

безликой «маленькой птичкой». Продолжателем Федровской
традиции в Риме были басни «Ромула». «Ромул» – условное
название позднего сборника латинских прозаических басен,
который сложился не раньше середины IV в. н.э. (Гаспа-
ров: 209). Подавляющее число басен «Ромула» – басни о живот-
ных (89 из 98). Для обогащения запаса моралей в этот сборник
привлекаются пословицы и сборники сентенций (73 – ср.
Дионисий Катон, I, 26; 50 с характерной оговоркой et vulgo
dicitur; 4; 53; 56; 67; 68 и др.).
Попробуем проследить различие в изображении мира фауны
в латинских пословицах и поговорках по сравнению с русскими
и английскими, а также показать различие образов животных в
этих ФЕ по сравнению с образами в баснях. Следует отметить,
что образы животных могли попасть в латинские ФЕ также и из
произведений других жанров римской литературы, например, из
стихотворений Вергилия, Горация и Овидия.
В латинских пословицах и поговорках (по нашим прибли-
зительным подсчетам) задействовано 28 названий представи-
телей мира фауны, из них 19 названий животных: anguis (змея),
aper (кабан), asinus (осел), bos (бык, вол), caballus (конь), canis
(собака), caprea (коза), cervus (олень), elephantus (слон), equus
(конь), leo (лев), lupus (волк), mus (мышь), ovis (овца), porcus
(поросенок), simia (обезьяна), sus (свинья), tigris (тигр), vulpes
(лисица); 7 названий птиц: aquila (орел), avis (птица), columba
(голубка), corvus (ворона), cycneus (прилагательное лебединый),
hirundo (ласточка), ulula (сова). Самым частотным из этих слов
является avis. Из насекомых встречается только musca (муха).
Названия рыб, в отличие от русских и английских пословиц и
поговорок, нами не зафиксированы (их нет и в баснях Федра), а
есть лишь слово canсer (рак). Интересно, что большинство
названий рыб в латинском заимствованы из греческого: cetus,
murena, pompilus. Нет ФЕ и со словом piscis (рыба), есть, правда,
с глаголом piscor, например, piscari in aere (Плавт) – ловить
рыбу в воздухе = «носить воду решетом». Самыми частотными
представителями мира фауны в латинских ФЕ являются asinus
(10), lupus (10), bos (6), leo (5) и vulpes (5). Это в основном те же
герои, которые чаще других встречаются у Федра и Бабрия.
Однако есть и различия: среди самых частотных встречается bos
(бык, вол), а слово canis (собака) чаще встречается в бранных
выражениях в значениях «бесстыдник» (Плавт, Теренций, Гора-
ций, Петроний), «подхалим» (Цицерон), «злюка» (Плавт), чем в
пословицах и поговорках.

198
Мир фауны в пословицах и поговорках...

В русских ФЕ нам встретились 46 названий млекопитающих
животных (после каждого названия стоит число, указывающее,
сколько раз это слово употреблено): баран (8), белка (3), бобер
(2), боров (6), бык (6), бычок (3), вол (3), волк (44), еж (2),
жеребец (1), заяц (5), кобель (2), кобыла (13), коза (6), козел (14),
конь (21), корова (16), кот (6), кошечка (2), кошка (24), куделя
(1), лиса (5), лошадка (1), лошадь (4), медведь (4), мерин (1),
мышка (4), мышь (15), овца (25), осел (1), пес (5), поросенок (1),
свинья (15), слон (1), собака (52), собачка (1), соболек (1),
соболь (1), сука (2), теленок (3), телок (2), телушка (1), теля (1),
щенок (1), щеня (1), ярочка (2). Самым употребительным из
этих названий животных в русских пословицах и поговорках
оказались собака (52), волк (44), овца (25), кошка (24), конь (21),
корова (16), свинья (15) и мышь (15). Если сравнить этот список
со списком наиболее частых названий в латинских ФЕ, то
сходным в этом отношении для латинского и русского является
только lupus (волк). Очень редко в русских ФЕ встречается
слово осел (1), и по сравнению с русскими баснями и с
латинскими ФЕ совсем не встретилось слово лев. Характерной
особенностью названий животных в русских ФЕ является
наличие слов с уменьшительно-ласкательными суффиксами и
слов, обозначающих детенышей. Например, наряду со словом
корова (16) в пословицах и поговорках встречаются слова
теленок, телок, телушка, теля.
Названия птиц в русских ФЕ также достаточно разно-
образны (38 слов): воробей (6), воробышек (1), ворон (2), ворона
(12), галка (1), гусак (1), гусиный (1), гусь (7), дятел (1), журавль
(2), индюк (1), коршун (1), кукушка (4), кулик (2), кура (7),
курица (11), курочка (3), ласточка (1), лебединый (1), лебедушка
(1), наседка (1), орел (1), павлиний (1), петух (2), пичужка (1),
пташечка (2), птица (12), птичка (2), селезень (1), синица (5),
сокол (7), сорока (5), соловей (5), соловьиный (1), утка (3),
цыплята (1). Самыми частотными оказываются ворона (12),
птица (12), курица (11), кура (7), сокол (7), воробей (6).
По сравнению с латинскими примерами по степени
употребительности совпадает здесь только одно слово – avis
(птица). Однако, учитывая, что в русских ФЕ помимо слова
птица мы встречаем слова с умеьшительными суффиксами
(пичужка, пташечка, птичка), становится ясно, что в русских
пословицах и поговорках этот образ фигурирует гораздо чаще,
чем в латинских. Весьма употребительным оказывается такой
персонаж, как курица, ср. курица (11), кура (7), курочка (3). Эта

А. Б. Карасев
199

птица встречается в русских пословицах и поговорках чаше
других. Важную роль в русских ФЕ играют прилагательные
гусиный, лебединый (ср. лат. cycneus), павлиний, соловьиный,
именно в них бывает заключен «фокус фразеологизации».
Русские ФЕ дают достаточное разнообразие образов рыб
(всего 8): ерш (1), карась (2), окунь (1), рыбка (6), рыба (11),
сельдь (1), щука (2), щучий (1). Самым употребительным
является само слово рыба и уменьшительное рыбка, в то время
как в латинских ФЕ слово piscis не встретилось ни разу.
Среди остальных представителей мира фауны (беспозвоноч-
ные, насекомые, земноводные и пресмыкающиеся) в русских
пословицах и поговорках имеются следующие 19: блоха (3),
вошь (2), жук (2), змея (3), комар (2), лягушка (2), мотылек (1),
муравей (1), муха (4), оса (1), пиявка (1), пчела (3), пчелка (2),
рак (5), сверчок (1), таракан (1), улита (1), червячок(1), червь (2).
Из этих названий самыми употребительными оказались рак,
муха, блоха, змея и пчела. Общими с латинскими являются два
образа: musca (муха) и anguis (змея).
В английских ФЕ нам встретилось 28 названий млекопита-
ющих животных: ape (3, обезьяна), ass (4, осел), bear (2, мед-
ведь), bow-wow (2, собака, слово из детского языка), bull (1,
бык), calf (5, телец), camel (4, верблюд), cat (18, кошка), cow (6,
корова), dog (39, собака), donkey (2, осел), fox (2, лисица), goat
(1, козел), hare (6, заяц), horse (18, лошадь), hounds (1, гончие),
lamb (3, ягненок), leopard (2, леопард), lion (5, лев), mare (1,
кобыла), mouse, pl. mice (6, мышь), ox (3, вол, бык), pig (2,
поросенок), rat (3, крыса), sheep (11, овца), swine (1, свинья),
wether (1, валух, баран), wolf (5, волк). Самыми частотными
оказались dog (39), cat (18), horse (18) и sheep (11). Причем
интересно, что наряду с dog встречается bow-wow, наряду с
horse – mare, наряду с sheep – wether, так что, действительно,
образы собаки, кошки, лошади и овцы являются самыми
употребительными (из образов млекопитающих) в английских
ФЕ. Здесь много общего с русскими ФЕ, это собака, овца,
кошка, конь, однако в английских ФЕ самыми частотными
оказались dog, cat и horse, а в русских – собака, волк. Слово wolf
встречается в английских пословицах и поговорках редко (5), а
мышь и свинья в русском частотны (по 15), а в английском – нет
(соответственно 6 и 1). Если же сопоставить результаты по трем
языкам, то для всех трех нельзя выделить ни одного общего
самого частотного образа, так как в латинских ФЕ это asinus, в
русских – собака и в английских – dog. Правда, если в русских

200
Мир фауны в пословицах и поговорках...

пословицах и поговорках слово осел нам встретилось только
однажды, то в английских этот герой фигурирует чаще, всего 6
раз (4 раза ass и 2 раза donkey).
Названий птиц в английских ФЕ нами обнаружено 20: bird
(18, птица + birding, 1, ловля птиц), chick (1, цыпленок), chicken
(2, цыпленок), cook (1, петух), daw (1, галка), duck (1, утка),
gander (1, гусыня), goose (2, гусь), gosling (1, гусенок), hawk (4,
ястреб), hen (3, курица), jackdaw (1, галка), kite (1, коршун), lark
(3, жаворонок), nightingale (1, соловей), owl (1, сова), peacock (1,
павлин), pigeon (1, голубь), swallow (1, ласточка), swan (1,
лебедь). Если учесть, что образ семейства курицы представлен
четырьмя названиями (chick, chicken, cock и hen), то всего эта
птица фигурирует в английских ФЕ 7 раз и занимает по
частотности второе место после обобщенного образа bird (12), а
на третье место выдвигается hawk (4, ястреб). Общим для всех
трех языков является здесь слово avis (птица, bird). Общим для
русского и английского является образ курицы (в русском всего
18, в английском – 7).
Названий рыб в английском всего 2 (в отличие от русских
восьми). Это fish (12, рыба, ср. fishing, 1, рыбная ловля) и herring
(1, сельдь). В латинском встречается только глагол piscari –
ловить рыбу, и общим для английского и русского является
слово рыба (fish).
Из остальных представителей мира фауны в английских ФЕ
нам встретились bee (1, пчела), butterfly (1, бабочка), flea (5,
блоха), fly (5, муха), hornet (1, шершень), leech (1, пиявка), wasp
(1, оса), worm (1, червяк), всего 9 названий. Самыми частотными
оказываются flea и fly.
Сопоставив все приведенные выше результаты, мы можем
выделить для всех трех языков общее наиболее частотное слово,
обозначающее во ФЕ мир фауны; это слово – собака (canis, dog).
Рассмотрим, для обозначения каких качеств людей в пословицах
и поговорках служит образ собаки.
I Слово canis в латинских ФЕ
1) Canis – страшный зверь. Сравн. hac urget lupus, hac canis
angit (Гораций) – с одной стороны угрожает волк, с другой соба-
ка (о положении «между двух огней»). Cave canem – берегись
собаки. Мозаичная надпись в Помпеях, сравн. Петроний, «Сати-
рикон», 29.
2) Боязливый зверь: canis timidus vehementior latrat, quam
mordet – боязливая собака сильнее лает, чем кусает. Бактрийская

А. Б. Карасев
201

пословица, приводимая у Курция Руфа («История Александра»),
VII, 4, 14. Сравн. русск. Не та собака кусает, которая лает.
3) Прототип ФЕ – охота : venatum ducere invitas canes, Плавт
– насильно вести собак на охоту (то есть речь идет о ленивых
существах).
Из этих примеров складывается образ, который сопровожда-
ется отрицательной коннотацией. Кроме того, canis у римских
авторов выступает в значениях «бесстыдник», «подхалим»,
«злюка», а при игре в кости canis означает самый неудачный
бросок, когда каждая из четырех костей показывает по одному
очку (Проперций, Овидий, Светоний). Деминутив к canis –
canicula «собачка» используется также как бранное слово
Плавтом и Авлом Геллием, а в значении самый неудачный
(«собачий») бросок при игре в кости – Персием.
II Слово собака в русских ФЕ
1) Собака – отрицательный образ, ей присущи такие
качества, как жадность (как собака на сене лежит, и сама не ест,
и другим не дает); собака заслуживает наказания (коли быть
собаке битой, найдется и палка или собака есть, так как палки
нет); ближняя собака – плохой ближний родственник (ближняя
собака скорее укусит); собака – грязнуля (не поваляв куска,
собака не съест); лай собаки – дурная молва (собака лает – ветер
носит); бешеная собака (бешеная собака и хозяина кусает, с
бешеной собаки хоть шерсти клок); молчан-собака (молчан
собака исподтишка хватает); черт и собака (черту баран, собаке
собачья смерть); собака – плохой щеголь (щеголь собака: что ни
год, то рубаха, а портам и смены нет); собака с жиру бесится (с
жиру собака бесится. В холе бока пролеживает).
2) Собака – положительный образ. Ей присущи: хорошая
память (и собака ласковое слово знает; и собака помнит, кто ее
кормит; и собака старое добро помнит; и собака того знает, чей
кус ест); ум (не дразни собаки – не укусит, не замахивайся
палкой, и собака не залает); чутье (собака во сне лает – к гостям;
собака перед домом катается – гости будут); собака (собачка)
как член семьи (любишь меня, так люби и собачку мою, по
хозяину и собаке честь); собака любит своих щенков (у кошки
котя – тоже дитя. У суки щеня – и то дитя).
3) Особая пара – кошка с собакой, это образы врагов (живут,
как кошка с собакой; и то бывает, что кошка собаку съедает); 2
собаки как 2 врага (две собаки дерутся, третья не суйся; свои
собаки грызутся, чужая не приставай).

202
Мир фауны в пословицах и поговорках...

4) Особая роль собаки – на охоте (без собаки зайца не
поймаешь), т. е. собака – нужный зверь.
Другое название этого животного в русском языке – пес.
Слово общеславянское, общепринятой этимологии не имеет
(Шанский: 335). Это слово в русских ФЕ также может обозна-
чать отрицательный образ, сравн. по мне хоть пес (черт), только
б яйца нес; как псу под хвост (то есть без пользы), фразео-
логическое сравнение. Однако слово пес может употребляться и
с положительной оценкой, например, добрый пес на ветру не
лает. В пословицах, прототипом которых является охота, пес –
это необходимый зверь: жил был царь, у царя псарь, да не было
пса – и сказка вся (Луговая по Далю: 366), сравн.: какова псу
кормля, такова ему (его) ловля (там же: 514). Обратим внимание
на рифму, которая встречается во ФЕ со словом пес.
Если сравнить употребление в русских ФЕ слов собака и пес,
то первое из них чаще создает отрицательный образ, второе –
чаще напоминает зверя нужного (на охоте) или доброго.
III Слово dog в английских ФЕ
1) Слово со значением «собака» часто употребляется в
английских ФЕ с отрицательной коннотацией, например, нужно
побить собаку: a stick is quickly found to beat a dog with – палка
отыщется быстро, чтобы побить собаку. Сравн. в русском: коли
быть собаке битой, будет и палка; убить собаку: there are more
ways to kill a dog than (by) hanging; собака грязнуля: he that lies
down with dogs must rise up with fleas – кто с собаками ляжет, тот
с блохами встанет; собака собаке враг: dog eat dog, сравн. в
русском: два медведя в одной берлоге не уживутся; собака как
преступник: the dog returns to his womit – псы возвращаются к
своей блевотине (библ., Васильева: 79 № 40); спящая собака
опасна: let sleeping dog lie – спящих собак не буди; разговор о
собаках – это неприятная тема: to call off the dogs – отозвать
собак (то есть переменить неприятную тему разговора); тихая
собака опасна: beware of a silent dog and still water – берегись
молчаливой собаки и тихой воды (сравн. в русском – в тихом
омуте черти водятся ); dumb dogs are dangerous – молчаливые
собаки опасны; брезгливая собака: scornful dogs will eat dirty
puddings – брезгливым собакам придется есть грязные пудинги;
собака на сене: the dog (или a dog) in the manger – этим. лат.
(Васильева: 79, № 39); ФЕ с прототипом «охота»: dogs that put
up many hares kill none – собаки, которые спугивают много
зайцев, ни одного не поймают; пойти к чертям собачьим: to go to

А. Б. Карасев
203

the damnition bow-wows (где “bow-wow” детск. – «собака»,
Ч. Диккенс, «Николас Никльби»).
В американском сленге “dog” – это всегда нечто отрицатель-
ное. Так, dog-eat-dog (Тобольская: 94) – жестокий, с сильной
конкуренцией; yard dog (Тобольская: 265) – отвратительный,
грубый, неотесанный человек; dirty dog (Тобольская: 92) –
низкий, подлый человек. Одно слово “dog” может означать: 1)
нога, 2) уродливая девушка, 3) неходовой товар. Функциональ-
ная доминанта этих примеров косвенной вторичной номинации
– характеризующая, а не назывная, ср. лат. “canis” (бесстыдник,
подхалим или злюка). Кроме того, в американском сленге
встречается адъективное сравнение as sick as a dog (Spears, 15) =
very sick, sick and womiting; ФЕ go to the do dogs = go to pot
(Spears: 141) = to go to ruin; lead a dog’s life (Spears: 201), сравн. в
русском «собачья жизнь»; put on the dog (Spears: 266) = to dress
or entertain in extravagant or showy manner; rain cats and dogs
(Spears: 274) = to rain very hard; to see a man about a dog (Spears:
283) = to leave for some unmentioned purpose (often refers to going
to the restroom).
Следует отметить также субстантивные ФЕ со словом dog,
обозначающие еду и питье (Кунин: 253): a hot dog (амер.) –
бутерброд с горячей сосиской; spotted dog (разг.) – вареный
пудинг с изюмом. Оценочную функцию этих фразеологизмов
определяет контекст.
2) В ряде случаев “dog” в английских ФЕ выступает и как
положительный персонаж или может оцениваться нейтрально,
например, собака – хозяин в своем доме: every dog is valiant at
his own door или every dog is lion at home; собака не съест
своего: dog does not eat dog; собака имеет право на счастье: every
dog has his day; собака – друг человека: love me, love my dog –
любишь меня, полюби и собаку мою; живая собака лучше
мертвого льва: a living dog is better than a dead lion (то есть, что-
то малое, но реальное, лучше большого, но малодоступного,
Буковская: 73); хорошая собака: a good dog deserves a good bone
– хорошая собака заслуживает хорошую кость. В некоторых
случаях оценка собаки представляется нейтральной, например,
an old dog will learn no new tricks: старая собака не научится
новым трюкам (то есть старые люди не любят новшеств); give a
dog a bad name and hang him, сравн. легко очернить, нелегко
обелить (Буковская: 69); лающие собаки: barking dogs seldom
bite – лающие собаки редко кусают.

204
Мир фауны в пословицах и поговорках...

Если суммировать оценочные характеристики русских ФЕ со
словами собака и пес и английских ФЕ со словами dog, то
оказывается, что в русском и в английском содержится прибли-
зительно равное число ФЕ, дающих собаке положительную
оценку, но в английском (включая примеры из американского
сленга) больше ФЕ, где dog выступает как отрицательный пер-
сонаж. Больше примеров с отрицательной, чем с положительной
характеристикой слова canis мы видим и в латинских ФЕ. К
приведенным выше латинским примерам можно добавить и ФЕ
со словом caninus «собачий»: caninum prandium (ирон. Марк
Теренций Варрон) – пир без вина (то есть плохой пир); caninus
во вторичной номинации – это злобный, ворчливый, сварливый
(например, ingenium у Петрония). Персий даже назвал букву r –
littera canina (в которой слышится как бы ворчание собаки,
Дворецкий: 151).
На абстрактном уровне сравнение ФЕ со словом «собака» в
латинском, русском и английском языках дает во многом
сходные результаты, специфика же каждого конкретного языка
выявляется ярче, если менее абстрактен уровень анализа (ср.
Райхштейн: 133). Так, если сопоставить прототипы различных
ФЕ в каждом языке, то для латинских пословиц, поговорок и
других ФЕ со словом canis наиболее характерна прототипи-
ческая картина, которую можно обозначить словами Цицерона
custodia canum (gen. subj.) – сторожевая служба собак. Для
русских ФЕ, сформировавшихся в XVIII–XIX веках, наиболее
характерной прототипической сценой является «псовая охота»
(вспомним «собачий дворец» в подмосковном имении Салты-
ковых «Марфино»). Псовой охотой увлекались и англичане,
отсюда, возможно, столь же значительное число ФЕ с
положительным образом собаки в английском.
В целом, прототипы латинских, русских и английских ФЕ,
включающих образы представителей мира фауны, – это не
только языковые единицы, но это фонд общих знаний, свя-
занных с историческими традициями, фактами, реалиями,
фольклорными представлениями, религиозными верованиями и
их атрибутами.
ЛИТЕРАТУРА
Бабичев Н. Т., Боровский Я. М. Словарь латинских крылатых слов. М.,
1982.
Буковская М. В., Вяльцева С. И. и др. Словарь употребительных
английских пословиц. М., 1985.

А. Б. Карасев
205

Васильева Л. Краткость – душа остроумия. Английские пословицы,
поговорки, крылатые выражения. М., 2004.
Гаспаров М. Л. Античная литературная басня. М., 1971.
Дворецкий И. Х. Латинско-русский словарь. М., 1976.
Карасев А. Б. Когнитивная обусловленность значений числительных в
английских и испанских идиомах. Автореферат канд. дисс. М.,
2005.
Карасев А. Б. Значения числительных в английских и испанских
идиомах. М., 2007.
Кунин А. В. Курс фразеологии современного английского языка. М.,
1996.
Луговая Т. М. Русские пословицы и поговорки. М., 2001.
Райхштейн А. Д. Сопоставительный анализ немецкой и русской
фразеологии. М., 1980.
Spears R. A. American Idioms Dictionary, Lincolnwood, Illinois, USA,
1991.
Тобольская С. И. В мире сленга. М., 2004.
Шанский Н. М., Иванов В. В., Шанская Т. В. Краткий этимологичес-
кий словарь русского языка. М., 1971.

206
Эпитеты женщин в латинской эпиграфике



Т. А. Карасева
Эпитеты женщин в латинской эпиграфике

Материалом предлагаемого исследования в основном послу-
жили стихотворные надписи, собранные в свое время Ф. Бюхе-
лером и И. И. Холодняком. Часть этих надписей перевел и
включил в свою книгу Ф. А. Петровский в 1962 г.
Доклад посвящается эпитетам женщин в надгробных над-
писях периода ΙΙ века до н. э – III века н. э. Эти надписи могут
быть распределены следующим образом :
I – надпись сына, посвященная матери;
ΙΙ – надпись мужа, посвященная жене;
III – надпись родителей, посвященная дочери;
IV – надпись на надгробии любовницы или «девицы»
(puellae).
Надгробные надписи были не только стихотворными. Древ-
нейшие из них обычно не содержат эпитетов. С I в. до н. э. над-
гробные надписи в своей массе принимают форму посвяти-
тельных, обращенных к богам Манам (Федорова 1982: 137–139).
Тексты первой группы (посвященные матери) часто имеют
сокращения. Так, HMF означает honestae memoriae femina – до-
стойной памяти женщина. По этой же формуле строится и над-
пись, посвященная отцу (или мужу): HMV – достойной памяти
муж. Надгробие, поставленное сыном, может быть посвящено
обоим родителям, отцу и матери, например, FPDMP означает
filius patri dulcissimo, matri piissimae – сын отцу дражайшему,
матери благочестивейшей (Федорова, 1982). В эпитетах этой
группы надписей содержится указание на достоинство и
благочестие женщины: honestae memoriae, piissimae.
В надписях второй группы также в первую очередь указы-
вается на непорочность и благочестие. При этом соблюдается
формула uxori innocenti piae – супруге непорочной, благоверной.
К формулам этой группы надписей относится главная характе-
ристика занятий супруги: domum servavit, lanam fecit – она вела
дом, обрабатывала шерсть. По характеру эпитетов можно су-
дить, кому посвящена надпись, жене или дочери. Так, в надписи
№ 26, относящейся, вероятно к I–II в. н. э.:
Hic sita est Amymonae Marci optima et pulcherrima,
Lanifica pia pudica frugi casta domiseda

Т. А. Карасева
207

Ф. А. Петровский (с. 42–43) переводит род. п. Marci ‘Марка
дочка’. Однако болеее убедительным представляется мнение
И. И. Холодняка и Л. Фридлендера, что Амимона, носившая имя
одной из Данаид (дословно ‘безупречная’), судя по характеру
похвальных эпитетов, была женою Марка. Нельзя исключить и
предположение Ф. А. Петровского, что, судя по имени, Ами-
мона скорее могла быть рабыней Марка. Решение этого вопроса
может сводиться к тому, что такими эпитетами Марк наградил
женщину (если даже она была рабыня), которая была ему
дорога, как жена: «наилучшая и прекрасная, пряха, благо-
честивая, стыдливая, бескорыстная, домоседка». Имя Аmemona
жены-трактирщицы встречается также в № 122 (Петровский).
Обычно указание на красоту женщины или девушки содер-
жится в надписях третьей или четвертой группы. Что же каса-
ется красоты жены, то для упоминания о ней здесь выбирается
прилагательное pulcra или pulcherrima, но не употребляется
слово formosa. Например: heic est sepulcrum haupulcrum pulcrai
feminae (Петровский, 27, римская надпись времен Гракхов)
«здесь могила некрасивая красивой женщины» (перевод мой,
Т. К.). По мнению составителей этой надписи, красота жены –
не столько в красоте лица или фигуры, а в том, как она разго-
варивает, как она ходит:
sermone lepido, tum autem incessu comodo.
domum servavit. lanam fecit.
«была изящна в речах и поступи.
Вела хозяйство. Шерсть пряла» (Петровский, 27)
Среди эпитетов женщин-жен помимо указанных встре-
чаются следующие: optumae coniugi (94), coniugi kar(issimae)
(48), coniugi bene merenti (103), coiugi sanctae (122), conjux vera
(124), conjugis grati (105), gratissima coniuncxs (117). В
последнем случае, когда надпись датируется уже III веком н. э.,
так как она была отрыта у Ватиканской библиотеки рядом с
монетами императора Галлиена (253–268 гг.), мы видим ука-
зание на должность женщины, ее усердие и красоту:
Flavia et ipsa, cultrix deae Phariaes casta
sedulaque et forma decore repleta.
Флавия так же, как я, Фаросской жрица богини.
И красотою своей и усердьем она отличалась
(пер. Ф. А. Петровского).

208
Эпитеты женщин в латинской эпиграфике

Красота жрицы богини – это не красота обычной женщины.
Интересно, что в этой же надписи под изваянием человека,
возлежащего и держащего в руке кубок, есть и такие слова:
Amici qui legitis, moneo, miscete Lyaeum
et potate procul redimiti tempora flore
et venereos coitus formosis ne denegate puellis.
Надпись прочтите, друзья, и, вином почитая Лиэя,
Пейте, отсюда уйдя, цветами себя увенчайте
И никогда не лишайте красавиц любовной утехи.
(пер. Ф. А. Петровского).
Здесь эпитет formosis согласуется с существительным puellis,
но не со словом conjunx.
Итак, в надгробных надписях жена характеризуется в пер-
вую очередь как благочестивая (pia, piissima), непорочная
(innocens), святая (sancta), верная (vera), милая (grata,
gratissima), а для указания на красоту женщины выбирается
эпитет pulcra или pulcherrima.
В надгробных надписях, поставленных мужем жене, отсут-
ствуют слова formosa и dulcissima; наоборот, в надписях,
оставленных женой мужу, эти эпитеты есть:
Hic iacet ille situs M(arcus) formonsior ullo.
quod meruit vivus moriens quot et ipse rogavit,
conjugi[s] suae gratae praestitit ecce fides.
Здесь покоится Марк, прекрасней которого нету.
Что заслужил он, живя, и о чем, умирая, просил он,
Верность супруги его, милой ему, воздала.
(Петровский, 29, CIL VI 8553).
Cудя по монофтонгизации sue вместо suae, эта римская
надпись может датироваться II в. н.э. По отношению к самой
себе жена употребляет слова fides и grata, относительно мужа в
первую очередь говорит о его красоте.
Формула fides conjugis в надписи, поставленной женой
мужу, может сочетаться с эпитетом мужа dulcissimus:
Quot merui vitam, moriens quot et ipse rogavi
Conjugis o grati redditur ecce fides.
В жизни что я заслужил и о чем, умирая, просил я,
Верность супруги моей милой теперь воздала.
Надпись из Тортоны (Сев. Италия) с сохранением несом-
ненных ошибок резчика (Петровский, 105, CIL V 7404). После
стихотворной части, идущей от лица мужа, мы читаем слова:

Т. А. Карасева
209

Aurelia Eusebia Cerellio Proculino v(iro) p(erf) coniugi dulcissimo
«Аврелия Евсевия Цереллию Прокулину превосходному мужу,
сладчайшему супругу».
В надписях третьей группы, поставленных в память о
дочери, мы встречаем разнообразные эпитеты: Aeliae P.f.
Sabinae dulcissim(ae) (Петровский, 72, надпись конца II в. н.э.,
найденная в Риме и посвященная трехлетней девочке); sanctam
puellam, bis quinos annos (Петровский, 74, надгробие, отрытое в
Риме и посвященное девочке 10 лет). В надписи, найденной в
Риме и датируемой временем царствования Траяна (98–117 гг.),
стоят слова: insontem Magnillam (невинную Магниллу) и далее:
formosa et sensu mirabilis et super annos docta decens dulcis
grataque blanditiis – не по годам способна была и красива, изящ-
на, необычайно умна, прелести милой полна (Петровский, 121).
Девочка, о которой говорится, умерла на восьмом году жизни.
Надписи этой группы содержат букет эпитетов, выражаю-
щих восхищение родителей юным существом, которое так рано
покинуло их.
Наконец, в надписях четвертой группы, посвященных лю-
бовницам и подругам (puellis) обозначена только внешняя,
физическая красота женщин. Любовницы сравниваются своей
красотой с Венерой:
Si quis non vidi(t) Venerem, quam pinxit Apelles
pupa(m) mea(m) aspiciat: talis et illa nitet.
Если тебе не пришлось Апеллесовой видеть Венеры,
Душку мою посмотри: так же прекрасна она.
(Петровский, 138 CIL IV, 6842, Помпеи).
Красота обозначается словом formosa (ср. в надписи 117):
Hic ego nu[nc f] utue(i) formosa(m) fo[r]ma puella(m)
laudata(m) a multis, sed lutus intus erat.
Обнял сегодня я здесь девчонку, красавицу с виду, –
Все мне хвалили ее; но оказалась – дерьмо.
(Петровский, 145; CIL IV, 1516, Помпеи).
Говорится о цвете волос красавицы:
Candida me docuit nigras odisse puellas.
Odero, si potero, si non, invitus amabo.
Темноволосых любить белокурая мне запретила.
Возненавижу … А нет, их буду любить против воли.
(Петровский, 146; CIL IV, 1520, Помпеи).

210
Эпитеты женщин в латинской эпиграфике

В заключение хотелось бы обратить внимание на этимо-
логию слов pia, pulchra, forma и formosa. Как было показано
выше, эпитеты pia и pulchra (piissima, pulcherrima) входят в
состав формул надписей первой и второй группы (эпитеты
матери и жены), слова forma и formosa обозначают внешнюю
красоту и характерны для надписей четвертой (отчасти третьей)
группы.
Прилагательные pius,-a,-um и pulcer, pulcra, pulcrum
относятся к древнейшему слою латинской сакральной лексики.
Pius – слово италийское, ср. оск. Piihiui, “pio”, умбр. pihar
“piatus”, pihatu “piato”, peihaner (pi-,pe-) “piandi”, марр. peai
“piae”, вольск. pihom “pium”, умбр. pihacla “piaculo”. Прилага-
тельное pulcer < *polcros наряду со словом sacer < sacros
содержит древнейший суффикс -cros (Карасева, 2002). В религи-
озном языке, как указывают А. Эрну и A. Мейе, pulcer гово-
рилось о животном, оставленном, а теперь мы бы сказали вы-
бранном, для жертвоприношения. Как было показано Ю. В. От-
купщиковым (1997) и А.И. Солоповым (2001) pul-c(h)-ros
возводится к глаголу polio с первоначальным значением ‘очи-
щать’, и первое значение этого прилагательного было ‘отбор-
ный’. Подобно SAKROS, которое встречается в древнейшей
надписи форума (VII или VI в. до н. э.), слово *polcros

*pulchros
pulcher принадлежало сакральному языку. Таким
образом, образ умершей жены, каким он предстает в латинской
эпиграфике, в сознании римлян связывается с представлением о
святости женщины. Pulcra говорится о красоте в смысле не
только физическом, но и моральном. Это слово стоит в одном
ряду с pia, innocens, vera, pudica. Эпитетом pulchra называлась
богиня, ср. bona pulchra Proserpina в заклинании против Плотия.
Существительное forma обозначало внешний вид человека,
его изображение, его фигуру. По мнению А. Эрну и А. Мейе,
это, несомненно, слово заимствованное, возможно, из греч.
μορφη через посредство этрусков (по диссимиляции из *morma
?). Оставляя пока вопрос о заимствовании, обратим внимание на
то, что слово forma было первоначально техническим термином
и не входило в сферу сакральной лексики. От forma произошло
прилагательное formosus, которое в поздней латыни постепенно
стало синонимом слова pulcher.

Т. А. Карасева
211

ЛИТЕРАТУРА
Carmina latina epigraphica. Conlegit Franciscus Buecheler, I–II, Lipsiae,
1895–1897.
Carmina sepulcralia latina epigraphica. Collegit Johannes Cholodniak.
Petropoli, 1904.
Ernout A., Meillet A. Dictionnaire etymologique de la langue Latine. Paris,
1939.
Friedlaender L. Darstellungen aus des Sittengeshichte Roms, I-IV, Leipzig,
1921–1923.
Карасева Т. А. Роль суффиксального словообразования в этимоло-
гических исследованиях (на материале латинского языка) //
Индоевропейское языкознание и классическая филология – VI.
СПб, 2002.
Откупщиков Ю. В. Словообразовательные модели и этимология //
Очерки по этимологии, СПб, 2001.
Петровский Ф.А. Латинские эпиграфические стихотворения. М., 1962.
Солопов А. И. Об этимологии латинского pulcher «красивый». //
Индоевропейское языкознание и классическая филология-V. СПб,
2001.
Федорова Е. В. Введение в латинскую эпиграфику. М., 1982.


212
«Сот жизни» на Пиру у богача



М. С. Касьян
«Сот жизни» на Пиру у богача
( Petronii Sat. c. 34–35)
‘Ибо это сот жизни и всякий, кто ест от него, не умрет вовеки’
(«Иосиф и Асенет» 16,14).

Пир богача Тримальхиона1 – пожалуй, самый гротескный и
нелепый симпосий в античной литературе. Там есть все, что
положено по жанру: еда, вино, беседа. Исследования, посвя-
щенные этому тексту, рассматривают его на всех уровнях и с
самых различных позиций2. И все-таки, в этом грандиозном
спектакле видят, прежде всего, высмеивание нуворишей из
когорты вольноотпущенников поздненероновского времени с
проекцией на самого Нерона и его окружение. Но представ-
ляется сомнительным, чтобы столь искусное, «непрямое», тра-
вестийное произведение преследовало столь прямолинейные
цели, а придворный аристократ, arbiter elegantiae, был озабочен
высмеиванием только обнаглевших плебеев и их покровителей.
Объект пародии Петрония, очевидно, скрыт, а иногда и глубоко
зарыт в тексте3.
На пиру, естественно, пьют, и пьют много. Слово vinum
зафиксировано в сохранившихся частях Сатирикона 28 раз, из
них, что вполне логично, 21 в «Пире». Таким образом, вино и
его функция не отмечены ничем необычайным, на первый
взгляд, его роль не выходит за рамки жанра. Вино переменяется,

1 Цитаты из «Сатирикона» приводятся в пер. под ред. Б. Ярхо, иногда с
незначительными изменениями, латинский текст – по изд. K. Mueller,
1983.
2 Наиболее полную библиографию, регулярно обновляющуюся, см. на
интернет-страницах Петрониевского общества (The Petronian Society
Ancient Novel Page).
3 Это кардинальный вопрос петрониева сочинения, и попытки про-
яснить его породили огромную литературу. См., например, раннюю
статью Эдварда Кортни (Courtney E. Parody and Literary Allusion in
Menippean Satire // Philologus 106, 1962. Р. 86–100), раздел в его Com-
panion to Petronius (Courtney E. 2001. Р. 214–222); а также: Anderson G.
Eros Sophistes – Ancient Novelists at Play. Chicago, 1982. P. 99–102.

М. С. Касьян
213

как и блюда, однако, вино не только подают, пьют или случайно
проливают в триклинии Тримальхиона. «Пир» обрамляют воз-
лияния, имеющие вполне ритуальный характер. В «затакте»
Пира будто невзначай «массажисты» (иатралипты) совершают
шутливое возлияние в бане (c. 28), и в конце хозяин просит про-
вести репетицию его похорон и совершить погребальное возли-
яние. Есть и неожиданные детали: вино подают для омовения
рук (вместо воды – с. 34), им поливают столы (c. 74), и даже на
своем будущем мавзолее Тримальхион просит изобразить
«побольше амфор с вином, хорошо запечатанных, чтобы вино
не вытекало» (c. 71).
Что подают гостям пить? В большинстве случаев просто
вино (vinum), без названия, а если оно изредка приводится, то
это – дорогое Фалернское (трижды: 28.3; 34.6; 55.3; в последнем
случае в стихотворном экспромте Тримальхиона, подозрительно
перекликающемся с катулловым Фалернским4: 55.3 ‘quod non
expectes, ex transverso fit <ubique,|| nostra> et supra nos fortuna
negotia curat.|| quare da nobis vina Falerna, puer’), именно его и
возливают/проливают еще в банях, знаменуя начало Пира. Но в
гл. 34 гостям выносят совсем уж нечто необычайное: стеклян-
ные хорошо запечатанные амфоры с ярлыками ‘Falernum
Opimianum annorum centum’, т. е. «Опимианский Фалерн.
Столетний».
В общем контексте гротеска Пира к этому заявлению Три-
мальхиона комментаторы и исследователи относились всегда
несерьезно: еще в изданиях конца XIX в. отмечался «двойной
абсурд» – ярлык не может оставаться неизменным (с каждым
годом возраст вина меняется)5, а лет прошло много больше (ок.
180), ведь год консульства Луция Опимия (121 до н. э.), против-
ника Гракхов и лидера оптиматов, был всем хорошо известен.
Кроме того, по другим источникам, есть упоминания вина
фалернского отдельно и опимианского отдельно, но такого
сочетания нигде не встречается. Л. Фридлендер в своих
комментариях к «Пиру» отмечает: «это доказательство хвас-

4 Кстати сказать, у латинских авторов впервые Фалернское вино
встречается именно у Катулла (27).
5 Надо заметить, что есть и еще одна нелепость: вино обычно не
хранили в стеклянных сосудах, поэтому «хорошо запечатанными» для
длительного хранения они быть не могли.

214
«Сот жизни» на Пиру у богача

товства Тримальхиона и одновременно его невежества»6;
Б. Ярхо, подчеркивая ничему не соответствующий возраст вина,
относит все на счет «обычного для Тримальхиона фанфарон-
ства»; даже в недавнем Companion’е этот эпизод назван «пусто-
порожней похвальбой и показухой»7.
Однако такое единодушие было прервано небольшой науч-
ной дискуссией, спровоцированной Барри Болдуином в 1967 г.
Он опубликовал краткую заметку8, где как историк предлагал,
хотя и не без иронии, рассмотреть возможность существования
вина такой выдержки в I в. н. э.9, а также его приобретения
(правда, за огромную цену) в эпоху Нерона. Он опирался на
свидетельства Веллея Патеркула и Плиния, а также Цицерона.
Косвенным образом подтверждать это, по мысли Болдуина,
могут также сатирические гиперболы у Ювенала, где грубый
хозяин пира пьет вино, разлитое в годы гражданских войн
(calcatamque tenet bellis socialibus uuam), оставляя более
дешевые сорта гостям (Sat. 5, 30–31), или у Марциала, упо-
минающего вина времен царей (Quod sub rege Numa condita vina
bibis – Ep. 3, 62; и Xenia 13, 111).
Через год в том же журнале появилась ответная реплика,
озаглавленная «Опимианская горечь или ‘Опимианское’ ви-
но»10, где автор ставил вопрос иначе: «А пить такое вино мож-
но?», и тоже с опорой на свидетельства авторов.
Правда, источники вступают в некоторое противоречие. Вел-
лей Патеркул полагает совершенно нереальным достать такое
вино: «Это тот Опимий, по консулату которого получило имя
знаменитейшее вино; приобрести такое <вино> уже невозможно
из-за давности, поскольку между твоим консулатом, Марк
Вициний (30 г. н. э. – М. К.), и его – 151 год» (Hist. Rom. 2. 7. 5).
А сообщения о передержанном Фалернском Цицерона
[«...слишком большой возраст его не дает ожидаемой нами

6 Petronii Cena Trimalchionis / Erkl. L. Friedlaender. Leipzig, 1906. S.
225–226.
7 Courtney E. 2001. P. 84.
8 Baldwin B. Opimian Wine // AJPh 1967, № 88–2. P. 173–175.
9 Болдуин в подкрепление такой возможности приводит, в частности,
пример, что однажды Шато Лафит урожая 1811 г. было вскрыто в
1926 г. и оказалось великолепным.
10 Bicknell P. Opimian Bitter or ‘Opimian’ Wine // AJPh 1968, № 89–3. P.
347–349.

М. С. Касьян
215

сладости, и пить его почти непереносимо», Брут, 83, 287], Пли-
ния Старшего [«...вина эти (в том числе Опимианское) сохра-
няются почти 200 лет, и уже становятся похожи на едкий мед (in
speciem mellis asperi), пить их невозможно ни в чистом виде, ни
с водой», Ест. Ист. 14, 6, 55] и Афинея11 [«у Фалернского при-
ятный вкус после 10 лет выдержки и он сохраняет его до 15–20
лет. Превысившее этот срок вызывает головные боли и
угнетающе действует на телесное напряжение» – Deipn. I, 26 С;
«альбанское и фалернское..., если их передержать, то после
долгого хранения они могут действовать как яды и вызвать
немедленную потерю сознания» – I, 33А], скорее, опровергают
предположение Болдуина12.
Не принимая ни одну из сторон в этой дискуссии, хотелось
бы обратить внимание на другое, – в каком контексте появля-
ется столь необычное вино.
I. С этого места начинается основное угощение (раньше
была закуска) и незадолго до этого (с. 32) в триклинии тор-
жественно появляется сам хозяин. Кроме того, гл. 34–35
«Сатирикона» выделяются даже в перенасыщенном всякими
нелепостями описании пиршества и содержат немало странного:
разыгрывается сценка с рабом, поднявшим с пола серебряную
тарелку (parapsis) и наказанным за это (ее выметают потом
вместе с мусором); гостям дают вино, а не воду для омовения
рук (vinumque dedere in manus; aquam enim nemo porrexit); затем
Тримальхион объясняет, почему он велел поставить каждому
отдельный столик (‘aequum’ inquit ‘Mars amat. itaque iussi suam
cuique mensam assignari’). Перед подачей первого полноценного
(хотя гостям и не сразу это становится понятно) блюда, когда
появляется «столетний» Опимианский Фалерн, философствую-
щий хозяин произносит: «увы! насколько дольше, значит, вино
живет, чем людишки, так давайте напьемся, вино – это жизнь»
('eheu' inquit 'ergo diutius vivit vinum quam homuncio. quare
tangomenas faciamus. vinum vita est»), а раб выносит «серебря-
ный скелет» (larvam argenteam), долженствующий напоминать о
скоротечности жизни (sic erimus cuncti, декламирует Трималь-
хион и заключает: ergo vivamus, dum licet esse bene). Фразу

11 Русск. пер. (Н. Голинкевича) по изд. Афиней. Пир мудрецов. Кн. I–
VIII. М., 2003.
12 Судя по тому, что «Пир» описывается далее еще в 40 главах и длит-
ся до рассвета, гости Тримальхиона от этого вина не пострадали.

216
«Сот жизни» на Пиру у богача

vinum vita est (рук.: vita vinum est) при разных вариантах
перевода реплики Тримальхиона («ибо в вине жизнь» – Б. Ярхо;
«сколько пьется, столько и живется» – А. Гаврилов) в общем
контексте сатуры Петрония, все-таки, не следует сводить к
банальному in vino veritas. Профанный смысл расхожих
сентенций часто имеет сакральные истоки. Важно еще и то, чем
же угощают гостей после предложенного им «столетнего» вина.
Тримальхион удивляет своих гостей особенным, грандиозным
«астрологическим» блюдом: 12 знаков Зодиака в кулинарном
исполнении, а в центре всего – кусок дерна с медовым сотом
(35.2 rotundum enim repositorium duodecim habebat signa in orbe
disposita... 35.5 in medio autem caespes cum herbis excisus favum
sustinebat). Тримальхион называет свою гастрономическую
выдумку «сок пира», что можно понять как его ‘суть, смысл
пира’ (35.7 'suadeo' inquit Trimalchio 'cenemus; hoc est ius cenae' –
зд. возможно, сознательная игра на омонимии: ius – и ‘сок, соус’
и ‘право’13). Эта реплика, если принять значение ius как
«смысл», становится ключевой – все полностью переворачива-
ется: задается тема смерти (которая продолжится с нарастанием
до самого конца Пира14), кратковременности и ничтожности
человеческой жизни, на фоне символа мироздания и вечности.
Так беззаботная и нелепо роскошная пирушка «нуворишей»
получает второй план: она представлена как почти что
сакральная трапеза15, где люди оказываются равны (всем дано
по столу, ‘aequum Mars amat’); она пронизана стоической идеей

13 Место неясное; конъектура Бюхелера – ius cenae; Фридлендера –
initium cenae, что, в общем, не противоречит чтению ius в значении
‘сок; смысл’.
14 Cena Trimalchionis сравнивалась с «cena ultima» гладиаторов, а
«фунебральный» характер «Пира» очевиден; это дало основание
считать «Пир» комической параллелью к сюжету спуска в Аид, а
Тримальхиона – комическим Плутоном. См., напр., Anderson G.
Ancient Fiction: the Novel in the Graeco-Roman World. London, 1984. Р.
187; idem, The Novella in Petronius // H. Hofmann (ed.). Latin Fiction: the
Latin Novel in Context. London, 1999. P. 52–63.
15 Медом омывали руки, чтобы очиститься (с очистительной целью
мед использовался в культе Митры). Начало Пира также пародийно
сакрализировано: когда ‘иатралипты’ проливают Фалерн, Трималь-
хион называет это возлиянием – Trimalchio hoc suum propin esse [др.
чт. propinasse] dicebat – c. 28 (с игрой слов suum propin esse: или «в
свое здравие», или «во здравие свиней»).

М. С. Касьян
217

покорности судьбе, неизбежности смерти и презрения к зем-
ному богатству (выметенное с сором серебро)16. А весь Пир
происходит, можно сказать, на фоне незыблемого космического
порядка, центр которого – сот на зеленой траве, символизирую-
щий жизнь и благо мира.
II. В вышеупомянутом ученом споре 60-х годов о реальности
вымысла в «Сатириконе» по поводу необычного Фалернского на
Пиру никак не учитывалось, чему противопоставлял наш богач
такое редкостное вино, да еще в самом начале пиршества. Кроме
просто «вина» или Фалерна у Тримальхиона подавали еще
mulsum (гл. 34; это же слово встретится еще один раз в c. 42,
когда кто-то из гостей упомянет, что выпил mulsum в бане,
чтобы согреться). Слово mulsum (<*mel-sus) – «oinomel», как
определяет Оксфордский словарь, зафиксировано еще у Плавта
и Катона. Переводят его как «вино с водой», «вино с медом», а в
некоторых контекстах оно означает просто «мед» (возможно,
подбродивший, т. е. медовуху, сладкое питье). «Не хочет ли кто
еще медовухи (mulsum)? можете попросить», – заботливо
спрашивает гостей Тримальхион и сразу же предлагает им
такую диковину, как «столетнее» вино.
У большинства авторов это питье считается вполне обы-
денным и доступным – «вино для бедных» (напр., Марциал Ep.
13, 106); а его главное качество – это сладость. Фалернское же,
напротив, изыскано и дорого, его вкус – горечь, в особенности,
если оно передержано все мыслимые сроки, как это пред-
ставлено в нашем тексте.
И возможно, что разгадка нелепости с Опимианским, да еще
Фалернским, да еще столетним кроется именно в противопо-
ставлении двух напитков: простого сладкого и изысканного
горького. А оппозиция ‘сладость’/‘горечь’ (даже, вернее, горечь
вместо сладости) и указывает на субтекстуальный смысл, важ-
ный для автора, на полемический подтекст пародии Петрония.

16 С кем из героев в какой-то степени соотносит себя автор, arbiter
elegantiae, – вопрос, конечно, не поддающийся разрешению (как из-за
скудности сведений о самом Петронии, так и из-за неполноты текста
романа); но интересно здесь отметить, что Тримальхион получает
похвалу от гостей за «изысканность» (laudatus propter elegantias
dominus) после предложения вымыть руки вином и что слово elegantiae
больше не встречается в тексте романа.

218
«Сот жизни» на Пиру у богача

Общеизвестно, что Пир имеет особую привлекательность не
только для историков литературы, но и для лингвистов – речи,
которые ведутся в триклинии Тримальхиона, считаются почти
буквальной фиксацией низового латинского, sermo vulgaris,
разговорного языка I-го в. н. э. Бесспорно, это уникальный
литературный прием для характеристики персонажей в антич-
ной литературе. Но не следует упускать из виду, что мы имеем
дело с многослойным, «закодированным» текстом. На оппо-
зицию двух видов пития в 34 гл. (так же как и на оппозицию
«низкого» и «высокого» слова в романе) можно посмотреть и
под другим углом – с точки зрения темы, заданной еще в арха-
ических мифопоэтических представлениях и развившейся впо-
следствии, в процессе становления и развития литературы, в
риторические нормы. Я имею в виду тему «двойного языка»
художественного текста: языка божественного и человеческого,
истинного и ложного, правды и вымысла17, т. е. изначальную
дихотомию слова в поэзии, а затем и в прозе (в частности, в
риторике). Первые качества получают избранные (Гесиод,
Пиндар, Платон и др.) и, как правило, в результате инициации,
которой сопутствует и вкушение меда.
Можно предположить, что таким образным замещением, –
противопоставления «божественной» и «человеческой» речи у
Петрония в «Пире» оппозицией сладкое-горькое вино (мол, «как
пьем, так и живем»), – прикрыт в этом месте полемический
выпад автора: против упадка современной риторики, риторичес-
ких школ, против риторических штампов. Fabulae Тримальхиона
и его гостей контрастируют на всех уровнях с подразумеваемой
(и традицией заданной) нормой симпосийных бесед; а пара
«слово божественное» и «слово обыденное» в Пире не просто
высмеяна и снижена, а сознательно перевернута и сведена в
область, так сказать, ниже нуля – и одно и другое дается со
знаком минус.
В Пире – все перевернуто, все подано в кривом зеркале
пародийного текста. Блюдо, которое последует за «столетними»
амфорами, имеет характер, можно сказать, вселенский, его
символический смысл потом подробно объясняется хозяином, и
в центре его находится сот с медом. «Это я не без причины так

17 В историческом и теоретическом аспекте эта тема обсуждается, в
частности, в книге Н. П. Гринцер, П. А. Гринцер. Становление литера-
турной теории в Древней Греции и Индии. М., 2000. С. 111–216 .

М. С. Касьян
219

устроил, – замечает Тримальхион, – Мать земля посередине,
кругла, как яйцо, и заключает в себе всяческое благо, также как
и сот» (‘…nihil sine ratione facio. terra mater est in medio quasi
ovum corrotundata, et omnia bona in se habet tamquam favus.’–
c. 39). Сакральный статус вина и его архаического дублета,
меда, общеизвестен. А необычное вино в необычном застолье
получает дополнительную символику и становится вывернутой
наизнанку метафорой сакрального меда.
В таком случае понятно, почему, все наоборот: «сладкое»
представлено в образе плебейского напитка, а «горькое» –
дорогого вина нереального винтажа; если перенести эту образ-
ность на пространные речи, ведущиеся на пиру у богача, то
«сладким» становится неграмотная и простая болтовня гостей-
плебеев, а «горьким» – не менее невежественные, но более пре-
тенциозные и напыщенные разглагольствования Тримальхиона.
Так вместо вдохновенного (вином/медом) певца, философа или
ритора, мы видим не прекращающуюся болтовню всех
присутствующих (dulces fabulae), тошнотворное пение рабов и
прислужников и sermones vulgares вместо меда поэзии.

ABSTRACT
Maria S. Kasyan. The ‘Honeycomb of Life’ at the Rich Man's Feast
(Petr. 34–35)
The paper analyses the appearance of a special kind of wine
('Falernum Opimianum annorum centum') at Trymalchio's Feast in
the context of general symbolism of honey and wine and the author's
aesthetic purposes as well and suggests possible interpretations of the
implicit meanings.

220
Что такое Аримы?



М. И. Касьянова
Что такое Аримы? К вопросу о локализации мифа о Тифоне
в поэме Нонна Панополитанского «Деяниях Диониса»

В I песни «Деяний Диониса» Нонн, говоря о Кадме, который
ищет Европу, в то время как битва Зевса и Тифона уже началась,
упоминает о том, что Кадм дошел до пещеры неких Аримов: e„j
'Ar…mwn fÒnion1 (flÒgeon2) spšoj, до «кровавой (или огненной)
пещеры Аримов» (I, 140) и затем сообщает, что Кадм среди этих
Аримов пребывает (e„n 'Ar…moij ™pefo…tee, I, 321). Подобное
упоминание Аримов рядом с Тифоном, и, при этом, отсутствие
всякого указания на то, кто такие или что такое Аримы, явля-
ется, в общем, закономерным продолжением традиции, которая
началась задолго до Нонна и связывала Тифона с Аримами. При
этом уже в древности было не вполне ясно, какова начальная
форма слова «Аримы», доставшаяся от Гомера в форме Dat. Pl.,
что эти Аримы означают и где находятся.
Так, уже у Гомера говорится о том, что Тифон имел ложе
(eÙna…, жилище или же последнее пристанище) в неких Аримах
– e„n 'Ar…moij, Óqi fasˆ Tufwšoj œmmenai eÙn£j (Il, II, 783). Те
же Аримы, причем в такой же форме, Dat. Pl, упоминаются и у
Пиндара: ™n 'Ar…moij (fr. 93, 3). У Гесиода встречается форма e„n
'Ar…moisin (Theog., 304), т. е. также Dat. Pl., хотя Гесиод говорит
не о Тифоне, а о Ехидне, супруге Тифона, живущей под землей
в Аримах. Остальные упоминания об Аримах встречаются либо
в схолиях к указанным местам, либо в сочинениях на геогра-
фическую тему, причем и в том, и в другом случае Аримы
являются уже объектом исследований – их авторы пытаются
восстановить формы слова и объяснить, что это слово означает.
Так, Геродиан (De prosodia catholica, 3; 1; 382, 5), Страбон (XIII,
4, 6, 34), Стефан Византийский (Ethnica (epithome), 188, 12),
автор схолий к Ликофрону (Scholia in Lycophronem, 825, 6a),

1 Nonni Panopolitani Dionysiaca, 2 vols., ed. R. Keydell. Berlin, 1959 и
Nonnus Panopolitanus. Les dionysiaques. v. 1: chants I–II, ét. et trad. par
F. Vian. Paris, 1976.
2 Nonni Panopolitani Dionysiacorum libri XLVIII, rec. A. Koechly. Lipsiae,
1857.

М. И. Касьянова
221

словарь Суда (s. v. ”Arima) восстанавливают форму именитель-
ного падежа t¦ ”Arima, причем используют это название
только для обозначения горы. Евстафий в схолиях к «Илиаде»
(Commentarii ad Homeri Iliadem, I, 543, 26) говорит о том, что
«то самое место», о котором речь идет у Гомера, называется t¦
”Arima, но не указывает точно, что он имеет в виду под этим
названием. Наконец, Гесихий (s. v. ”Arima) указывает на то, что
под названием ”Arima следует понимать город, в то время как oƒ
”Arimoi обозначают гору. О горе же, но в единственном числе,
идет речь и в схолиях к Гомеру: ØpÕ tÕ ”Arimon (Schol. in Il.
vetera, 783).
В свою очередь Страбон, наряду с формой t¦ ”Arima,
использует форму именительного падежа oƒ ”Arimoi (XIII, 4, 6,
10) для обозначения народа Аримов.
Еще большую трудность представляет собой географическая
локализация этого названия. Первые попытки локализации мифа
о Тифоне наряду с упоминанием Аримов, связанных с Тифоном,
встречаются у Пиндара. Тот говорит, с одной стороны, об Ари-
мах, где Зевс победил Тифона и (fr. 93, 3) о Киликийской
пещере, где Тифон был вскормлен (Pyth. I, 17) (у Эсхила, в свою
очередь, не упоминаются Аримы, но говорится о Киликии как о
месте рождения Тифона (Prometh. 351), что говорит о том, что
ко времени Пиндара и Эсхила Киликия ассоциировалась с
Тифоном).
Основным источником, сообщающим о локализации Ари-
мов, является Страбон. Он сообщает, что одни из древних иссле-
дователей относят место действия мифа о Тифоне в Лидию, где
жили Аримы, в лесистую местность Гиду, часто подверженную
ударам молнии, другие переносят место действия в Киликию,
Сирию или даже на острова Петекуссы, объясняя это тем, что
тирренцы называют обезьян (имея в виду название обезьян – Ð
p…qhkoj) – аримами. (XIII, 4, 6). Питекуссы, как правило,
отождествляют с вергилиевской «Инаримой» (Inarimē» (Verg.
Aen. IX, 716); у Овидия Инарима называется в ряду островов,
среди которых упомянуты Питекуссы, Ovid. Met. IX, 89). По
мнению Деметрия Скепсийского, на которого ссылается
Страбон, «наиболее заслуживают доверия те авторы, которые
помещают аримов в мисийской стране Кататекавмене» (Страбон
цитируется в переводе Г. А. Стратоновского: Страбон. Геогра-
фия. М., 1994). О Катакекавмене Страбон пишет следующее: «За
мисийцами с городом Филадельфией идет так называемая
страна Катакекавмена. <…> Некоторые <…> без колебания

222
Что такое Аримы?

переносят сюда мифы о Тифоне. Ксанф царем этих мест назы-
вает какого-то Арима». (13, 4, 11). Страбон также ссылается и на
мнение Посидония об Аримах, по мысли которого, Гомер подра-
зумевал под Аримами «вовсе не какое-либо место в Сирии, Ки-
ликии или в какой-нибудь другой стране, но саму Сирию. Ведь
народ, живущий в Сирии, – это и есть арамеи, хотя, быть может,
греки называли их аримеями или аримами.» (16, 4, 27). Сам же
Страбон относит место действия мифа в Антиохию, впрочем, не
объясняя, как связаны с нею Аримы: «Вблизи города
<Антиохии> протекает река Оронт. Эта река берет начало из
Келесирии, затем уходит под землю и снова появляется на
поверхности. <…> Прежде река называлась Тифоном. <…>.
Где-то здесь было место действия мифических историй,
связанных с поражением Тифона и с аримами» (16, 2, 7).
До Пиндара и Эсхила (т.е. до VI в. до н. э., когда миф о
Тифоне в Греции стал испытывать ближневосточное влияние)
никаких попыток локализовать Аримов не было, Гомер говорит
об Аримах «fasˆ» (что означает неуверенность утверждения), а
позже, кроме Киликии, местом битвы Тифона и Зевса называли
многие местности (Фракию, Сирию, Кавказ, Беотию). Это дает
возможность исследователю мифа о Тифоне Ф. Виану сделать
вывод, что под Аримами вовсе не подразумевалось какое-либо
конкретное название, но они играли роль мифической страны,
никогда не существовавшей (Vian 1960: 23). Эти аргументы Ф.
Виана были оспорены Дж. Фонтенроузом (Fontenrose 1966: 66
ff), утверждавшим, что связи Греции с Сирией и Киликией не
прекращались со II тыс. до н.э., и потому Гомер и Гесиод,
говоря об Аримах, имели в виду конкретную местность; затем
что гомеровское «fasˆ», напротив, означает совершенную
уверенность говорящего в том, что он говорит, и, наконец, что
неясность локализации уже в древности не является аргументом
для отрицания существования страны вообще.
Нонн, имевший в своем распоряжении всю предшествую-
щую традицию, во многом продолжает ей следовать.
Само название «Аримы» в поэме упоминается трижды: один
раз в гомеровской форме Dat. Pl. (e„n 'Ar…moij, I, 321) и два раза
в форме Gen. Pl. ('Ar…mwn fÒnion spšoj (I, 140) и puritrefšwn
'Ar…mwn par¦ ge…toni pštrV, у скалы, находящейся рядом с
Аримами, полными огней, XXXIV, 184). Две встречающиеся у
Нонна формы не позволяют восстановить форму именительного
падежа, однако, если учесть приведенные контексты, то можно
предположить, что под Аримами Нонн понимает здесь название

М. И. Касьянова
223

гор (пещера Аримов (кровавая, или губительная, потому что
тесно связывалась с Тифоном?), полные огней Аримы) и,
вероятно, форму e„n 'Ar…moij тоже можно понять как слово,
означающее горы, то есть Кадм пребывал среди горных отрогов
Аримов, но вряд ли среди народа Аримов.
Что же касается локализации Аримов, то Нонн не сообщает,
что Тифон был родом из Аримов, или жил средь Аримов, как
делает это Гомер, а связывает это название с Тифоном гораздо
более сложным образом и говорит, как было указано выше, что
среди Аримов был Кадм, в тот момент, когда завязалась битва
Зевса и Тифона. Связав Аримы с Тифоном, Нонн далее следует
традиции и называет Тифона киликийцем (K…lix – I, 155), про-
должая не только Гомера, но и Пиндара (которых Нонн, как он
сообщает сам, читал (I, 37, XXV, 21) и, вероятно, Эсхилом.
Наконец, упоминает Нонн и Фокиду – разъяренный Тифон ру-
шит корикийскую вершину: Kwruk…ou d k£rhna labën
™t…naxe TufweÚj (I, 258). Корикийская пещера как логово Тифо-
на упоминалась Аполлодором; ее же, по всей видимости, имел в
виду и Оппиан Киликийский, называя Пана, помогающего
Зевсу, Корикийским (Halieut., III, 15–25). На побежденного
Тифона Зевс наваливает Сицилию (ср. с Гесиодом, Пиндаром,
Эсхилом, Аполлодором и др.).
Несмотря на эти конкретные географические названия в
нонновской «Тифонии», задолго до Нонна связывающиеся с Ти-
фоном, сама битва Зевса и Тифона оказывается не привязанной
ни к какому конкретному месту. Масштабы Тифонии у Нонна
таковы, что битва охватывает весь мир, Тифон нарушает
порядок небесных созвездий, смешивает сушу с морем, север с
югом. Можно предположить, что Аримы, равно как и другие
местности, нужны были Нонну в первую очередь как «знаки»,
скорее «вписывающие» битву Зевса и Тифона в традицию, чем
обозначающие конкретное место битвы, и тем самым огра-
ничивающие масштаб той вселенской катастрофы, которой
является для Нонна битва с Тифоном.
ЛИТЕРАТУРА
Fontenrose 1966 – Fontenrose J. Typhon among the Arimoi // The Classical
Tradition. Studies in Honor of Harry Caplan. Ithaca; New York.
Vian 1960 – Vian F. Le mythe de Typhée et le probleme de ses origines
orientales // Elements orientaux dans la religion grecque ancienne.
Paris.

224
Язык и стиль Саллюстия



Н. Л. Кацман



Язык и стиль Саллюстия

«.C. Sallustius rerum Romanorum florentissimus auctor»
(C. Tacitus, Ann. III, 30, 2)
«Hic erit, ut perhibent doctorum corda virorum,
Primus Romana Crispus in historia»
(Martialis, XIV, 101)
«Если верить тому, что твердят ученые мужи,
В римской истории Крисп первым пребудет вовек»
(пер. Ф. А. Петровского)
Настоящее исследование возникло как результат работы по
подготовке к чтению со студентами монографии Саллюстия
“Bellum Jugurtinum”. Мною было выбрано именно это произ-
ведение, а не “ Conjuratio Catilinae” по той причине, что студен-
ты уже читали Первую речь Цицерона против Катилины и были,
следовательно, знакомы с реалиями, связанными с этим заго-
вором. Поэтому мне представлялось более интересным при чте-
нии нового автора, совершенно не похожего по языку и стилю
на уже известных студентам Цезаря и Цицерона, прочитать то
произведение Саллюстия, которое дает возможность достаточно
подробно познакомить студентов с очень интересным и важным
в истории Рима событием, каким является Югуртинская война.
Вместе с тем были привлечены отдельные главы из “Заговора
Катилины”, чтобы из текстов самого Саллюстия студенты узна-
ли, почему, избрав жанр монографии, которого в римской исто-
риографии до него не было, он решил описать именно эти собы-
тия. а также для того, чтобы были понятны изменения в миро-
воззрении Салюстия, которые произошли за короткий период
между написанием им этих двух монографий. Так, при чтении
главы V (с которой мы начали чтение “Югуртинской войны”)
была привлечена для сравнения глава IV из “Катилины”:
“… statui res gestas populi Romani carptim, ut quaeque memoria
digna videbantur, perscribere … . Igitur de Catilinae conjuratione
quam verissume potero paucis absolvam; nam id facinus in primis
ego memorabile existumo sceleris atque periculi novitate” (Cat., IV,
2–4).
“Bellum scripturus sum, quod populus Romanus cum Jugurtha,
rege Numidarum gessit, primum, quia magnum et atrox variaque

Н. Л. Кацман
225

victoria fuit, dein, quia tunc primum superbiae nobilitatis obviam
itum est” (Jug., V, 1).
Из этих кратких отрывков становится ясно и почему Сал-
люстий выбрал именно жанр монографий (statui carptim
memoria digna … perscribere), и почему его внимание привлекли
именно эти два, достаточно удаленные по времени события.
Для понимания эволюции в мировоззрении Саллюстия при
чтении главы XLI “Югурты” привлекается для сравнения гл. X
из “Катилины”:
“Sed ubi … Carthago aemula imperi Romani ab stirpe interiit,
cuncta maria terraeque patebant, saevire fortuna ac miscere omnia
coepit. … Qui labores, pericula, dubias atque asperas res facile
toleraverant, iis otium divitiaeque, optanda alias, oneri miseriaeque
fuere. Igitur primo pecuniae, deinde imperi cupido crevit: ea quasi
materies omnium malorum fuere. Namque avaritia fidem probitatem
ceterasque artis bonas subvortit; pro his superbiam, crudelitatem,
deos neglegere, omnia venalia habere edocuit” (Cat., X, 1–4;
выделено мною – Н. К.).
“Nam ante Carthaginiensem deletam populus et senatus
Romanus placide modesteque inter se rem publicam tractabant,
neque gloriae neque dominationis certamen inter civis erat: metus
hostilis in bonis artibus civitatem retinebat” (Jug., XLI, 2, выделено
мною – Н. К.).
Таким образом, если в первой монографии причиной упадка
нравов Саллюстий считает скопление в Риме огромных бо-
гатств, в результате победы в Пунических войнах, то во второй
согласие и добрые нравы, которые были характерны для сената
и римского народа до Пунических войн он объясняет страхом
перед врагом, т. е. существованием могущественного соседа.
Саллюстий – писатель-моралист. В обоих своих монографи-
ях он много рассуждает о человеческой природе. И сравнение
этих двух отрывков показывает, что его оценка морально-
нравственных качеств людей стала еще более пессимистичной.
Несмотря на обещание писать о событиях “quam verissume
potero” (Cat., IV, 3), Саллюстий не скрывает своих политичес-
ких взглядов: он ярый сторонник партии популяров, противник
знати и сената. Югуртинская война привлекла его, в частности
тем, что “tunc primum superbiae nobilitatis obviam itum est”.
Саллюстий – ярко выраженный тенденциозный писатель.
Перефразируя Тацита, можно сказать, что он писал cum ira et
studio. При этом он блестящий стилист. Саллюстий описывает
волнующие эпизоды войны, держа читателя в постоянном

226
Язык и стиль Саллюстия

напряжении; он знакомит читателя с непривычными и неудоб-
ными для римлян методами ведения войны, которыми пользо-
вался Югурта, а также интригах и подкупах им римских сена-
торов и полководцев. Характерно в этом отношении почти бук-
вальное повторение фразы “Romae omnia venalia esse” (VIII, 1),
которую, разжигая честолюбивое стремление Югурты к власти,
сказал ему один из влиятельных (он не назван) римлян еще во
время службы Югурты в качестве начальника нумидийской кон-
ницы в войске Сципиона; эти слова Югурта вспоминает “certum
esse ratus, quod ex amicis apud Numantia acceperat, omnia Romae
venalia esse (XX,1; поставив только “omnia” на первое место),
когда, после убийства им Гиемпсала и яркой, эмоциональной
речи Адгербала в сенате, обвинявшего Югурту в этом убийстве
и умолявшего о защите, сенаторы, большинство которых было
подкуплено послами Югурты, фактичекски оправдали его. То
же по смыслу в гл.28, I: “At Jugurtha, … quippe quoi Romae omnia
venire (от veneo – Н.К.) in animo haeserat” посылает в римский
сенат сына и двух приближенных, которым “praecipit, omnis
mortalis pecunia adgrediantur” (попутно замечу, что в этой
маленькой цитате отчетливо видны особенности языка Саллюс-
тия, о которых речь будет ниже: is acc. pl. III скл.; встречаю-
щаяся только у Саллюстия – это отмечают словари – конструк-
ция при aggredi: “привлекать, склонять” – aliquem aliqua; отсут-
ствие союза ut); наконец (возвращаясь к теме о продажности
Рима), заключительные слова Югурты: “Urbem venalem et
mature perituram, si emptorem invenerit” (XXXV,10).
Саллюстий блестяще изображает характеры основных пер-
сонажей: самого Югурты, Адгербала, Метелла, Мария, Суллы,
Бокха, а также персонажей “второго ряда”, сыгравших в этой
войне весьма значительную роль: Масиниссы, с которым связа-
на ее предыстория, плебейского трибуна Меммия, главного об-
личителя знати; Бестии; Скавра; братьев Спурия и Авла Аль-
бинов и др. Вместе с тем совершенно ясно, что на первое место
Саллюстий выдвигает борьбу Мария с сенатской аристократией
и не скрывает, на чьей он стороне. Он открыто выражает сим-
патию к популярам, представителем которых является Марий.
Марий – первый человек из народа, добившийся консульского
звания, вступил в решительную борьбу с Югуртой и довел вой-
ну до конца, что дает Саллюстию возможность противопоста-
вить эгоистичных, некомпетентных, продажных представителей
знати блестяшему выходцу из народа, спасшему страну от
жесточайшей опасности, в которую они ее ввергли. Контраст

Н. Л. Кацман
227

получается разительный. Вместе с тем надо отметить, что
Саллюстий справедлив и по отношению к Метеллу, главноко-
мандующему из аристократического сословия, который не шел
на сделки с Югуртой и уже сумел добиться значительных
успехов в этой войне, но был отозван, чтобы уступить место
Марию. Не скрывает Саллюстий и тех, мы бы сейчас сказали,
популистских и отнюдь не высоконравственных приемов, кото-
рыми Марий добивался консульства, говорит даже о нем, что,
разозлившись на Метелла, который под разными предлогами (а
на самом деле, как считает Саллюстий, не желая, чтобы кон-
сулом стал представитель народа) отговаривал его добиваться
консульства, Марий “cupidine atque ira, pessumis consultatoribus,
grassari; neque facto ullo neque dicto abstinere, quod modo
ambitiosum foret” (LXIV, 5); тем не менее Саллюстий не дает
оценки этим действиям, он не обвиняет Мария. О Метелле же
высказывается совершенно определенно: “Quoi (Metello) quam-
quam virtus, gloria atque alia optanda bonis superabant, tamen inerat
contemptor animus et superbia, commune nobilitatis malum” (гл.
64,1). Когда же Метелл, узнав о назначении Мария, “supra
bonum aut honestum perculsus neque lacrimas tenere neque
moderari linguam” (LXXXII,2), приведя мнения других по поводу
такой реакции, сам объяснил ее тем, что был назначен именно
Марий. «Изложение Саллюстия ярко окрашено субъективными
симпатиями» замечает И. М. Тронский («История античной
литературы». М., 1983, с. 329). Таким образом, перефразируя
Тацита, можно сказать, что Саллюстий писал “cum ira et studio”
и это очень ярко отражено в его языке и стиле. «Форма и содер-
жание в его произведениях органически слиты между собой» по
определению М. Е. Грабарь-Пассек («История римской литера-
туры». М., 1959, т. I, с. 290).
Стиль Саллюстия крайне индивидуален. Он отличается и от
ораторской пышности Цицерона, и от аттической строгости Це-
заря, и от изящного и плавного многословия Ливия. Квинтили-
ан, который высоко ценил Саллюстия, определяет его стиль как
вошедшим в поговорку выражением “Sallustiana brevitas” (IV, II,
45; X, I, 32), так и весьма торжественным “immortalem Sallusti
velocitatem” (X, I, 102). Если учесть, что эти определения отно-
сятся к латинскому языку, который по самой своей структуре
отличается предельной лаконичностью, они особенно значимы.
Саллюстий пишет краткими, сжатыми, очень часто бессоюз-
ными предложениями, буквально переполненными мыслями, за
которыми слова как бы не успевают, что держит читателя в

228
Язык и стиль Саллюстия

постоянном напряжении, заставляя его дополнять, «додумы-
вать», улавливать между строк недосказанное. Саллюстий избе-
гает симметричности, грамматической безупречности предложе-
ний, вплоть до их незавершенности. Отсюда часто встречаю-
щийся анаколуф и брахилогия. Часто, чтобы понять, уловить
смысл предложения, приходится возвращаться к уже прочитан-
ному, которое предполагается инкорпорированным в последую-
щий текст. Асиндетон, гендиадис, зевгма, сопровождающие, как
правил, брахилогию, а также антитеза, нередко в соединении с
хиазмом, придают тексту Саллюстия яркую экспрессивность.
Говоря о стиле Саллюстия, М. Е. Грабарь-Пассек замечает:
«…ни один перевод не может дать полного представления о
напряженности и выразительности латинского текста» (op. cit.,
с. 285).
К трудностям понимания стиля Саллюстия добавляются
трудности в восприятии студентами лексических, морфологи-
ческих и орфографических особенностей его языка, а также
своеобразие его грамматики, которая в целом ряде случаев не
вписывается в нормы классической латыни, усвоенные студен-
тами при чтении Цезаря и Цицерона, хотя Саллюстий был их
современником и писал свои монографии уже после выхода в
свет «Записок» Цезаря.
Поэтому во вступительной лекции, помимо сведений о жиз-
ни и политической деятельности Саллюстия, а также краткой
характеристики его сохранившихся произведений, был дан об-
щий обзор особенностей его языка и стиля, без чего невозможно
было приступать к чтению текста. Прежде всего, было обраще-
но внимание на сознательное использование Саллюстием архаи-
ческой лексики, что отмечали еще античные авторы, упрекая его
(иногда с насмешкой) в том, что он подражает «Началам»
(“Origines”) Катона Старшего. (Светоний: «Божественный Ав-
густ», 86; «О грамматиках и риторах», 10, 15). Интересно в этом
отношении замечание грамматика Харизия по поводу слов
“necessitas” и “necessitudo”: “Necessitas imperii est, necessitudo
sanguinis conjunctio. Sallustius tamen necessitudinem pro
necessitate ponit. Nec unquam necessitatem pro necessitudine, aut
ipse aut quisquam veterum” (Grammaticae Latinae auctores
antiqui. Hanoviae, MDCV, кн. 1, c. 76). Присциан (cit. op., кн. 8)
также отмечает приверженность Саллюстия к древним авторам:
“… plurima inveniuntur apud vetustissimos, quae contra
consuetudinem vel activa pro passiva, vel passiva pro activa habent
terminationem. … Similiter Sallust. in Jugutha. Sed ego comperior

Н. Л. Кацман
229

Bocchum magis Punica fide” (гл. CVIII, 3; у Салл. – conperior –
Н. К.); “nutrior quoque pro nutrio, et bellor pro bello” (cit. op., кн. 2,
c. 798).
Саллюстий, употребляет архаическую форму plebes (e. g. 33,
3 и др.) вместо кл. plebs; союз nisi часто заменяется арха-
ическим союзом ni (21, 2; 25, 7 etc.).
E. g. (27, 2): “Ni C. Memmius tribunus plebis designatus, vir
acer et infestus potentiae nobilitatis, populum Romanum edocuisset
id agi, … , profecto omnis invidia prolatandis consultationibus
dilapsa foret”. (Отметим попутно, что Саллюстий предпочитает
формы forem, fores etc. формам essem, esses etc.), а также
наличие в этом предложении оборота ablativus absolutus с герун-
дивом). Очень часто Саллюстий употребляет архаическое наре-
чие prorsus, мало употребительное у классических авторов.
Харизий отмечает использование этого наречия у Плавта и
Катона (cit op., кн. 2, с.189); словари называют также Теренция и
Варрона; из классических авторов только Цицерона. Саллюстий
использует редкие или вообще не встречающиеся у классичес-
ких авторов слова и выражения, такие как существительное
aerumna (e. g.: deformatus aerumnis; me premunt aerumnas – это
из речи Адгербала в сенате, 14, 7, 23; “non jam mortem, neque
aerumnas, tantummodo inimici (sc. Jugurthae) imperium et cruciatus
corporis deprecor” – из письма Адгербала в сенат, 23, 10); прила-
гательное dediticius (31, 19). Саллюстий употребляет глагол
antevenire (58, 2; 66, 2 и др.), который до него встречается у
Плавта и Теренция, а после него у Ливия и Тацита; то же
относится и к ряду др. слов, e. g. гл. queo (10, 5).
Помимо архаической лексики, Саллюстий пользуется также
архаическими грамматическими формами и архаическим право-
писанием. Список этих особенностей студенты, по крайней
мере, на первых порах должны были иметь перед глазами. Без
этого невозможно было приступать к чтению Саллюстия.
Основной список отклонений от норм классической латыни дан
С. П. Гвоздевым в издании «Заговора Катилины» (М., 1947.
С. 7–8). К ним были добавлены те, которых в этом списке нет,
e. g. написание c вместо q (e. g. relicuos, secuntur, inicus и др.). К
указанным Гвоздевым архаическим грамматическим формам
были добавлены: употребление quis вместо quibus; dat. sg. на
-u в словах IV скл. м. рода (e. g “…luxu neque inertiae se
dedit…”); gen. sg. по II скл. в слове senatus, e. g.: senati verbis;
senati decreta (40, 1 и др.) и нек. др., которые отмечались ad hoc.
Необходимо было также обратить внимание на наиболее частые

230
Язык и стиль Саллюстия

случаи употребления обычных слов не в общеупотребительных
значениях. Так, существительные на -or Саллюстий нередко
употребляет в значении прилагательных, e.g. “in exercitu victore”
(58,5); союз sed редко имеет у Саллюстия противительное значе-
ние, но употребляется очень часто, обозначая просто переход к
новой мысли; союз igitur (обычно на 2-м месте в предложении в
значении: ‘тогда, в таком случае, итак, следовательно’) у
Саллюстия употребляется в значении ‘вследствие, ввиду этого,
поэтому, таким образом’ и ставится на первое место (кроме
вопросительных предложений), т. е. употребляется в значении
itaque, которое Саллюстий употребляет редко.
Это дается в предварительных замечаниях. Остальное же –
и главное – особенности в построении предложений в целом и
отдельных структур внутри них, использование выше назван-
ных стилистических фигур в самой ткани текста, случаи упо-
требления не только отдельных слов, но и и словосочетаний в
непривычных значениях, все другие отклонения от норм класси-
ческой латыни, а также стилистические предпочтения Саллюс-
тия, не противоречащие нормам классической латыни, отмеча-
лись и анализировались при чтении текста, ad hoc.
В данном сообщении выделим следующие главные
особенности:
1. Очень широкое использование Саллюстием форм инфини-
тива. Это прежде всего infinitivus historicus, который Саллюстий
употребляет значительно чаще, чем другие авторы.
E. g.: 1) “Qui primum adolevit, … eqitare, jaculari, cursu cum
aequalibus certare …, ad hoc pleraque tempora in venando agere,
leones atque alias feras primus aut in primis ferire; plurumum
facere, minumum ipse de se loqui”(6,1). В этом же отрывке
отмечаем афористичное выражение: “primus aut in primis”,
которыми так богаты тексты Саллюстия, и антитезу: “plurimum
facere, minumum loqui”.
2) “Jugurtha trahere omnia et alias, deinde alias morae causas
facere; polliceri dedicionem ac deinde metum simulare; cedere
instanti, et paulo post, ne sui diffiderent, instare; ita belli modo,
modo pacis mora consulem ludificare (36,2). В этом предложении
также есть, что отметить, помимо infiniticvus historicus: хиазм;
alias, alias (об этом подробнее ниже); modo, modo при
перечислении.
3) “Sed ne Jugurtha quidem interea quietus erat: circumire,
hortari, renovare proelium et ipse cum delectis temptare omnia;

Н. Л. Кацман
231

subvenire suis, hostibus dubiis instare, quos firmos cognoverat,
eminus pugnando retinere (51,5).
4) “Interim Jugurtha cum magna cura parare omnia, festinare:
cogere exercitum; civitatis, quae ab eo defecerant, formidine aut
ostentando praemia adfectare; communire suos locos, arma tela
aliaque, quae spe pacis amiserat, reficere aut conmercari; servitia
Romanorum adlicere et eos ipsos, qui in praesidiis erant, pecunia
temptare; prorsus nihil intactum neque quietum pati, cuncta
agitare” (66,1; одновременно отмечаем здесь окончание is в acc.
pl. III скл., употребление герундия с прямым дополнением,
отсутствие ассимиляции).
5) “Neque post id (после раскрытия заговора Бомилькара и
его казни) locorum Iugurthae dies aut nox ulla quieta fuit: neque
loco neque mortali quoiquam aut tempori satis credere, civis
hostisque juxta metuere, circumspectare omnia et omni strepitu
pavescere, alio atque alio loco, saepe contra decus regium, noctu
requiescere, interdum somno excitus adreptis armis tumultum
facere; ita formidine quasi vecordia exagitari (72,2; здесь также
ярко выраженный асиндетон).
Употребление infinitivus historicus настолько часто у Сал-
люстия, что примеры можно найти почти на любой странице.
Употребляет Саллюстий инфинитив и вместо конструкции с
ut objectivum при глаголах postulare, hortari, dehortari и подоб-
ных, e. g.: “Plura de Jugurtha scribere dehortatur me fortuna mea”
(24,4 – из письма Адгербала сенату).
Саллюстий употребляет также infinitivus epexegeticus (или
explicativum) – определение при существительном, т. е. в значе-
нии генетива герундия, e. g. “Ea potestas per senatum …
permittitur: execitum parare, bellum gerere … coërcere … socios
atque cives”; “quibus vendere mos erat” (Cat., 29,3; 30,5).
И, напротив, если по нормам классической латыни при без-
личном выражении opus est, наряду с оборотом accusativus cum
infinitivo, может употребляться и простой infinitivus, Саллюстий
пользуется другой конструкцией: он употребляет при этом
выражении participium perfecti passivi в ablativus (e.g.: “nam et
priusquam incipias consulto, et ubi consuleris mature facto opus est
(Cat. 1,5).
Часто вместо обычных глаголов Саллюстий употребляет
verba intensiva или frequentativa, e. g. pollicitando (8,1),
defensabantur (26,1), adventabant (28,2), missitare (38,1), tutata sunt
(52,4) и мн. др.

232
Язык и стиль Саллюстия

Participium perfecti отложительных глаголов часто употреб-
ляетя Саллюстием в страдательном значении, что встречается и
у Цезаря, но крайне редко.
После союза postquam вместо классического перфекта Сал-
люстий нередко ставит praesens или даже imperfectum, выполня-
ющие определенную смысловую нагрузку: praesens указывает
обычно на минимальный разрыв во времени, т. е. соответствует
по значению союзу ubi primum ‘как только’; imperfectum обозна-
чает, что действие закончилось, но его следствие продолжается,
можно перевести ‘с тех пор (с того момента, по мере того) как’.
Иногда при postquam ставится и plusquamperfectum, очевидно, в
собственном значении. Примеры:
1) Postquam (Micipsa) …. intellegit, … multa cum animo suo
volvebat (6, 2).
Отмечаем попутно, что Саллюстий много раз в подобном
значении употребляет конструкцию cum animo и очень редко in
animo, что мы увидим и в следующем примере.
2) Tum Jugurtha … postquam omnis Numidiae potiebatur, in
otio facinus suom cum animo reputans timere populum Romanum
neque advorsus iram eius usquam nisi in avaritia nobilitatis et
pecunia sua spem habere (13, 5). В главном предложении –
infinitivus historicus.
3) Qui (filii Jugurthae), postquam Romam adventabant, senatus
a Bestia consultus est … (28,2).
4) Numidae …, postquam eos (elephantos) inpeditos ramis
arborum atque ita disiectos circumvenire vident, fugam faciunt
(53,3).
5) At Jugurtha, postquam oppidum Capsam aliosque locos … et
magnam pecuniam amiserat, ad Bocchum nuntios mittit (97,1)
6) Jugurtha, postquam amissa Thala nihil satis firmum contra
Metellum putat …, pervenit ad Gaetulos (80,1)
7) Metellus infecto negotio, postquam nox aderat, in castra sua
cum exercitu revortitur (58,7)
8) … “postquam (Turpilius) parum sese expurgat, … capite
poenas solvit” (69,4).
9) … “postquam haud procul inter se erant, strepitu velut hostes
adventare, alteri apud alteros formidinem simul et tumultum facere”.
К 9-му примеру: помимо имперфекта при postquam и infini-
tivus historicus отмечаем здесь очень типичное для Саллюстия
употребление парных местоименных прилагательных. В этом
отрывке речь идет о том, как два римских отряда в темноте
столкнулись друг с другом; они уже начали готовиться к бою,

Н. Л. Кацман
233

когда выяснилось, что это свои. Далее очень эмоционально
описывается радость встречи, “milites alius alium laeti appellant”;
таких сочетаний, как упоминалось уже, очень много: “alii post
alios” (55, 8); … “ neque alius in alio magis quam in sese spem
habere; … avidus alteri alteros sauciare quam semet tegere… (здесь
отмечаем также брахилогию (смысл: ни на кого другого не
надеялся больше, чем на самого себя); также хиазм: “monere alii,
alii hortari” (60, 1–4). “laetos modo, modo pavidos” (60, 1–4; речь
идет о битве при Заме).
Подобные примеры можно было бы умножить как и по пред-
ложениям с союзом postquam, так и по употреблению парных
местоименных прилатательных.
Очень широко использует Саллюстий формы герундия и
герундива. При этом ablativus и accusativus герундия встреча-
ются практически со всеми предлогами и достаточно часто с
зависимым существительным или предложной конструкцией;
здесь подобраны, в основном, такие примеры: in venando (6, 2);
ostentando virtutem (7, 2); saepe obviam eundo periculis (7, 4);
dando et pollicendo multa (16, 3); neque … emundi aut mutandi
copia erat (18, 6); hortando ad virtutem (23, 1); multa pollicendo ac
miserando casum suom (23, 2); morando Scaurum (25,10 trahundo
tempus (27,
1); locum hostibus introeundi dedit (38,
6); ab
persequendo (50, 6); hiemandi gratia (61, 2); ostentando praemia
(66, 1 и 89, 2); omnia temptando (70, 2); potestas Romam eundi
(104, 2); ad oppugnandum (59,1); hiemandi gratia; maxuma copia
fallundi; conloquendi gratia (61, 3, 4); cupidus incepta patrandi
(70, 5); eorum fortia facta memorando; haec atque alia talia maiores
vostri faciundo seque rem publicam celebravere (85, 21, 35 – из
речи Мария); potestas Romam eundi (104, 2) hortor …, ne
ignoscundo malis bonos perditum eatis (31, 27 – редкий случай:
дополнение зависит от герундия, требующего дательного паде-
жа) и мн. др.
Герундив также используется очень часто во всех значениях.
Приведу лишь некоторые примеры: de administrando imperio
(11, 5); ad pecuniam distribuendam (12, 2; отметим, что здесь
Саллюстий не использует архаический суффикс, очевидно,
чтобы избежать двойного “und”); praeter miserandam fortunam
(14, 7); prolatandis consultationibus (27, 2 – abl. abs.); ob thesauros
oppidi potiundi (37, 4); triumvirum coloniis deducundis (42,1 – речь
идет об убийстве Гая Гракха, который в момент убийства был
народным трибуном; это не единтвенная фактическая неточ-
ность у Саллюстия, но этот вопрос в настояшем сообщении не

234
Язык и стиль Саллюстия

рассматривается); ad ea patranda senatus autoritate (43, 4 – об
одобрении сенатом нового набора войск Метеллом ); ob suos
tutandos (89, 3) и мн. др.; отдельно отмечу очень выразительную
характеристику Адгербала с использованием герундива: “metu-
ens magis quam metuendus” (20, 2): коротко, красиво и все сказа-
но. Не случайно произведения Саллюстия так обогатили латин-
ский язык крылатыми выражениями. Не касаясь «Заговора Ка-
тилины», приведу ряд выражений из “Bellum Jugurthinum”,
которые, как мне кажется, могут употребляться в переносно-
расширительном смысле, т. е. войти в разряд крылатых выра-
жений.
Начну с ощеизвестного: “concordia parvae res crescunt,
discordia maxumae dilabuntur” (10, 6) И следующие: “neque vivere
lubet, neque mori licet” (14, 24); “habere cuncta, neque haberi” (это
перифраза; в тексте: “animus incorruptus, aeternus, rector humani
generis agit atque habet cuncta neque ipse habetur”: 2, 3; я бы
перевела это так: “владеть всем, не быть подвластным никому”);
“parum tuta per se ipsa probitas” (14, 4: честность сама по себе
беззащитна); “parum fidei miseris est” (24, 4); “innocentiae plus
periculi quam honoris est” (31, 1); “non manu neque vi” (31,18 –
здесь и метафора, и гендиадис); “inpune quae lubet facere, id est
regem esse” (31, 26; здесь явный анаколуф, но смысл понятен);
“fors omnia regere” (51, 1); “in victoria vel ignavis gloriari licet”
(53, 8); “meminisse post gloriam invidiam sequi” (55, 3; можно
использовать перифразу: “post gloriam invidia sequitur”); “non
omnia omnibus cupiunda esse” (64, 2; так говорил Метелл Марию,
убеждая его не выдвигать свою кандидатуру в консулы; смысл
тот же, что и в известной поговорке “quod licet Jovi, non licet
bovi”); “omne bellum sumi facile, aegerrume desinere” (83,14;
истина для всех времен и народов) “virtus sola neque datur dono
neque accipitur” (85, 38 – это из речи Мария).
Далее я предлагаю пример, в котором присутствует и
анаколуф, и антитеза в соединении с брахилогией и блестящим
хиазмом:
“Atque ego tametsi viro flagitiosissumum existumo inpune
iniuriam accepisse, tamen vos hominibus sceleratissumis ignoscere,
quoniam cives sunt, aequo animo paterer, ni misericordia in
perniciem casura esset. Nam et illis, quantum inportunitatis habent,
parum est inpune male fecisse, nisi deinde faciundi licentia eripitur,
et vobis aeterna sollicitudo remanebit, quom intellegetis aut
serviundum esse aut per manus libertatem retinendam. Nam fidei
quidem aut concordiae quae spes est? Dominari illi volunt, vos liberi

Н. Л. Кацман
235

esse; facere illi iniurias, vos prohibere; postremo sociis nostris veluti
hostibus, hostibus pro sociis utuntur” (31,21-23; это из речи
Меммия). (Союзник – Адгербал, враг – Югурта).
Краткие примеры брахилогии:
…”(Jugurtha ) sanguinem meam quam omnia malit” (24, 2).
Здесь – и это типично для Саллюстия – нет слова, вводящего
сравнение.
“Interim Calpurnius parato exercitu legat sibi homines nobilis
factiosos, quorum auctoritate quae delequisset munita fore sperabat”
(28,4). Кальпурний, подготовив войско, назначает себе легатами
людей знатных и энергичных, авторитетом которых надеялся
защититься, если он совершит какой-нибудь проступок (сделает
что-нибудь не так).
Широко пользуется Саллюстий формами конъюнктива в не-
зависимых предложениях, особенно в прямой речи, что придает
ей особую выразительность.
E. g. “Quid agam? Aut quo potissimum infelix adcedam? …
Nunc vero exsul patria domo, solus atque omnium honestarum rerum
egens quo adcedam aut quos appellem?” … fingere me verba et
fugam simulare … Quod utinam illum eadem haec simulantem
videam …” (14,14, 17).
В заключение мне хотелось бы заметить, что чтение “Bellum
Jugurthinum” Саллюстия со студентами, уже не говоря о том, что
было чрезвычайно полезно мне самой (docendo discimus!),
вызвало у них очень большой интерес. Мы тщательно анализи-
ровали текст, выявляя все его особенности и руководствуясь
положением Л. В. Щербы о том, что в иноязычном тексте
«смысл есть искомое», а докопавшись до смысла, стремились
адекватно перевести латинский текст на русский язык.
Естественно большое место в нашем анализе занимали и
реалии. На основных героев этой истории была заведена карто-
тека, при чтении текста фиксировалось внимание студентов на
основных событиях с той целью, чтобы за лингвистическим
анализом не потерять смысловой. Конечно, мы не смогли со
студентами прочитать все 114 глав. Отдельные главы я просто
пересказывала, но это не касалось ни основных, узловых собы-
тий, ни основных действующих лиц.
Для того чтобы не потерять нить событий, я дала студенатам
план кампании по годам и главам, чтобы им легче было
ориентироваться:

236
Язык и стиль Саллюстия

Первая кампаниянеудачная для римлян.
112 г. – падение Цирты и убийство Адгербала (гл. 26).
111 – кампания Бестии (гл. 28); неудачное соглашенмие с
Югуртой (гл. 29, 32); визит Югурты в Рим (гл. 33, 35, 111 или
110 г.)
110 – кампания Спурия Альбина (гл.36) и капитуляция Авла
Альбина (гл. 37–38); Lex Manlia (гл. 40, 110 или 109 г.)

Вторая кампания Метелланекоторые успехи римлян.
109 г. – оккупация Ваги (47 гл.); сражение при р. Мутул (гл.
48–53); безуспешная осада Замы (гл. 56–61); продвижение по
направлению к Ваге (гл. 66–69).
108 г. – взятие Фала (гл. 75–76); оккупация Цирты (гл. 81)


Третья кампания, кампания Мария, – окончательная
победа римлян.
107 г. – взятие Капсы (гл. 89–91)
107–105 гг. – разрушение множества нумидийских крепос-
тей (гл. 92).
Взятие крепости на р. Мулукха (гл. 92–94); прибытие в
Африку Суллы с кавалерией; два сражения с Югуртой и Бокхом
(гл. 97–101).
106–105 – зимние квартиры в прибрежных городах (гл. 101,
103); взятие царской крепости (гл. 103); переговоры с Бокхом
(гл. 102–111).
105 – измена Бокха Югурте; захват Югурты Суллой.

Текст читали по изданию Саллюстия в серии “Bibliotheca
Teubneriana”. Lipsiae, 1957.


Б. А. Каячев
237



Б. А. Каячев
Praecipites columbae
(Вергилий, «Энеида» 2, 516)

hic Hecuba et natae nequiquam altaria circum,
praecipites atra ceu tempestate columbae,
condensae et diuum amplexae simulacra sedebant1.
Контекст для этих стихов образует описание гибнущей
Трои; Гекуба с дочерьми ищет спасения у алтаря. Обращает на
себя внимание необычность сравнения: почему женщины, ску-
чившись сидящие у алтаря (condensae sedebant), уподоблены
голубкам, стремглав летящим на землю (praecipites)? Приво-
димые в качестве параллелей сравнения из Гомера и трагиков
(Гомер, «Илиада» 21, 493–4; Эсхил, «Умоляющие» 223–4;
Еврипид, «Андромаха» 1140–1)2 этой странности не объясняют.
Ответ можно найти у Арата:



¢ll¦ kaˆ œmphj
½dh p£nt' ™niautÕn ØpÕ ste…rVsi q£lassa
porfÚrei: ‡keloi d kolumb…sin a„qu…Vsin
poll£kij ™k nhîn pšlagoj peripapta…nontej
¼meq', ™p' a„gialoÝj tetrammšnoi: oƒ d' œti pÒrsw
klÚzontai: Ñl…gon d di¦ xÚlon ¥id' ™rÚkei3.
Если читать буквально, сидящие (¼meq<a>) на кораблях
моряки сходным образом уподобляются здесь ныряющим
(kolumb…sin) чайкам. Сходство между отрывками Арата и Вер-
гилия подчеркивается также синтаксической аналогией: глагол
‘сидеть’ (¼meq<a> – sedebant) сопровождается в обоих случаях

1 Вергилий, «Энеида» 2, 515–17: «Здесь, тщетно ища защиты у алтаря,
расположились Гекуба и ее дочери, тесно прижавшись друг к другу и
обхватив изваянья богов, подобные голубкам, стремглав летящим на
землю при наступлении беспросветной бури».
2 Austin R. G. P. Vergili Maronis Aeneidos liber secundus: ed. with comm.
Oxford, 1964. P. 201.
3 Арат, «Явления» 294–9: «Круглый год бурлит море под судами, и
часто, подобные нырливым чайкам, мы оглядываем с кораблей
пучину, устремляя взор к суше; но далеко еще бьются прибрежные
волны, смерть же от нас отгорожена лишь тонким бортом».

238
Praecipites columbae (Вергилий, «Энеида» 2, 516)

двумя предикативными причастиями (peripapta…nontej и
tetrammšnoi – condensae и amplexae). Отсылка Вергилия к Арату
имплицирует, что Гекуба с дочерьми находится на волоске от
смерти (ср. Ñl…gon d di¦ xÚlon ¥id' ™rÚkei).
Как несложно заметить, Вергилий воспроизводит сравнение
Арата не точно: ныряющих чаек (kolumb…sin a„qu…Vsin) он заме-
няет летящими вниз голубями (praecipites columbae), – и это
нуждается в объяснении. Поступая так, Вергилий применяет
специфический художественный прием латинской поэзии –
«перевод с парономасией» (translation with paronomasia),
заключающийся в том, что определенное слово греческого
образца передается в латинском подражании не семантически
точным соответствием, а неким эквивалентом, близким
фонетически. Наиболее характерные примеры этого приема у
Вергилия – это перевод гомеровского f»ginoj ¥xwn (‘дубовая
ось’ – «Илиада» 5, 838) как faginus axis (‘буковая ось’ –
«Георгики» 3, 172) и феокритовского Ø£kinqoj (‘гиацинт’ –
«Идиллии» 10, 28) как uaccinium (‘черника’ (?) – «Эклоги» 2, 18;
10, 39)4. В данном случае Вергилий передает неоднозначное
kolumb…j (‘птица нырок’ / ‘ныряющая <вниз головой>’) Арата, с
одной стороны, паронимом columba (‘голубка’), а с другой –
семантически близким praeceps (‘<летящая> вниз головой’).
Можно предположить, что производимое Вергилием соотнесе-
ние kolumb…j с columba, в свою очередь, также подсказано
Аратом, который аналогичным образом «отождествляет» нырка
(kolumb…j) с чайкой (a‡quia), переосмысляя kolumb…j (вместо
видового названия птицы kolumb…j понимается как существи-
тельное по глаголу kolumb©n ‘нырять’) и делая его опреде-
лением к a‡quia.

4 Наиболее полный перечень примеров (включая приведенные) можно
найти в работе: O’Hara J. J. True Names: Vergil and the Alexandrian
Tradition of Etymological Wordplay. Ann Arbor, 1996. P. 63; из
неназванных в ней заслуживает упоминания параллель puppibus et laeti
nautae imposuere coronas («[когда] радостные моряки уже украсили
корму венками» – «Георгики» 1, 304 = «Энеида» 4, 418) – naàtai
™pistršywsi korènhn («[когда] моряки уже повернули корму [в сторону
порта]» – Арат, «Явления» 345), ср.: Jahn P. Die Quellen und Muster des
ersten Buchs der Georgica Vergils (bis Vers 350) und ihre Bearbeitung
durch den Dichter // Rheinisches Museum. 1903. 58. S. 421–2.

Б. А. Каячев
239

Наконец, несколько слов о возможном прототипе сравнения
у Арата. В комментариях к «Явлениям» отмечается, что уподоб-
ление моряков чайкам является традиционным, и приводятся
некоторые параллели (Каллимах, «Эпиграммы» 58, 4; fr. 178,
33–4 (Pfeiffer); и др.)5, более поздние, однако, чем поэма Арата.
Между тем, одна примечательная параллель, насколько
известно, до сих пор не обращала на себя внимание:
naàtai pontopÒroi, stugerÍ ™nal…gkioi a‡sV
ptwk£sin a„qu…Vsi, b…on dÚszhlon œcontej…6
По-видимому, это наиболее ранний из сохранившихся при-
мер такого уподобления. Особый интерес вызывает сходство
выражений kolumb…sin a„qu…Vsin (Арат) и ptwk£sin a„qu…Vsi (эпи-
грамма). Значение слова ptwk£j, помимо гомеровской эпиграм-
мы в литературных текстах представленного только единожды у
Софокла («Филоктет» 1093), неясно: в словарях Лидделла-
Скотта, Шантрена и Фриска оно соотносится с pt»ssein
‘пугаться’ и трактуется как ‘пугливая’, однако в схолии к
названному стиху Софокла оно этимологизируется через p…ptein
(aƒ ¤rpuiai ™piqetikîj di¦ tÕ ™pemp…ptein). Если гомеровская
эпиграмма действительно послужила моделью для пассажа в
«Явлениях», kolumb…j (возводимое к kolumb©n ‘нырять’) можно
рассматривать как «глоссу» к ptwk£j (возводимому к p…ptein
‘падать <в воду>’).

5 Kidd D. Aratus, Phaenomena: ed. with introd., transl., comm. Cambridge
1997. P. 293.
6 «Гомеровские эпиграммы» 8, 1–2 (текст по изданию: West M.L.
Homeric Hymns, Homeric Apocrypha, Lives of Homer: ed. and transl.
Cambridge (Ma); London, 2003. P. 376): «Корабельщики, бороздящие
море! Своей горькой долей подобные нырливым (?) чайкам, вы ведете
незавидную жизнь…»

240
Читая Птохопродрома



М. Л. Кисилиер

Читая Птохопродрома*

Стихотворения Птохопродрома – один из наиболее ранних
(XII в.) текстов, относящихся к ранней новогреческой поэти-
ческой традиции. До сих пор неизвестно, кто скрывается под
этим именем – известный придворный поэт Феодор Продром
или же какой-то неизвестный нам поэт1. Можно с некоторой
долей вероятности предположить, что необязательно все стихи
принадлежат одному автору, особенно если согласиться с
Гансом Айденайером, подготовившим последнее издание стихо-
творений Птохопродрома, в том, что тексты имели устное хож-
дение, по крайней мере, в течение двух столетий, поскольку
рукописи датируются только XIV в. (Eideneier 1987: 101, 107).
Можно уверенно утверждать, что стихотворения были созданы
не в рамках устной народной традиции, а являются творениями
образованного византийца/византийцев,2 вхожего в император-
ский дворец, и нет оснований отрицать, что таким византийцем
был Феодор Продром, вероятный автор всех или некоторых
стихотворений.
Не менее важным и сложным представляется вопрос о том,
насколько язык стихотворений Птохопродрома отражает
реальное языковое состояние XII–XIV
вв. Стихотворения
Птохопродрома принято относить к т. н. демотической или
народной литературе3, хотя, исходя, в основном, из лексических
особенностей, исследователи традиционно говорят о «сме-
шанном» характере языка стихотворений (Λεξικό ΝΕ

* Исследование выполнено при поддержке гранта Президента РФ МК-
268.2007.6.
1 Подробнее см., напр., (Пападимитриу 1905: XIX–XXI; Eideneier 1991:
23–37; Krumbacher 1897: 760).
2 На образованность автора/авторов указывают многие детали: напри-
мер, стихотворения представляют собой обращения к императору; в
них нередко употребляются слова, не имеющие отношения к
разговорной лексике.
3 В англоязычной литературе – vernacular literature (Horrocks 1997:
261f).

М. Л. Кисилиер
241

λογοτεχνίας 2007: 1896). Действительно, в стихотворениях
Птохопродрома присутствует множество черт, не характерных
для новогреческого языка, в частности, сентенциальные
энклитики:4 παίζουσι γάρ (Ptokh. I, 11), ει δέ (Ptokh. I, 106), πληvν
ουν (Ptokh. I, 157), του γουν (Ptokh. I, 206), και δή πιάσας (Ptokh. I,
226), которые по закону Ваккернагеля ставятся на вторую
позицию в предложении5 или колоне (Fraenkel 1933; Janse 2000:
234). Иногда6 под влиянием барьера или запрета на разрыв
составляющих7 сентенциальные энклитики оказываются на
третьей позиции: αν πλήξης γάρ (Ptokh. I, 160), εν και γάρ εξ
(Ptokh. I, 208), του βρέφους δ (Ptokh. I, 219), чем, в целом,
напоминают ситуацию в позднем койне (Кисилиер 2006).
Кроме того, многие языковые черты показывают, что в сти-
хотворениях Птохопродрома сосуществуют две системы: древ-
негреческая и новогреческая. Наиболее ярко это прослеживается
на уровне морфологии: употребление дательного падежа и
замещающих его предложных конструкций (τί σοι προσοίσω;
(Ptokh. I, 1), τω πάθει (Ptokh. II, 95) vs τας γινομένας εις εμέ (Ptokh.
I, 4); древнегреческие и новогреческие формы местоимений, как
личных (σέ (Ptokh. I, 92),8 εμέ (Ptokh. I, 127) vs εσέναν (Ptokh. III,
57)), так и притяжательных (τέκνον μου (Ptokh. III, 58) vs το σον
φιλεύσπλαγχνον (Ptokh. I, 271)), и, наконец, употребление
инфинитива, на котором следует остановиться подробнее.
Как известно, в отличие от древнегреческого, в новогре-
ческом инфинитив не сохранился9. В своей исторической

4 Здесь и далее примеры приводятся в записи, характерной для
димотики (т. е., без придыханий и только с острыми ударениями),
поскольку автор этой статьи считает стихотворения Птохопродрома
памятниками ранней новогреческой литературы; см. также
(Eideneier 1972, 2005a, 2005b; Καπλάνης 2002).
5 В стихах сентенциальные энклитики также могут оказываться на
второй позиции в строке.
6 В первом стихотворении — 6 из 32.
7 Подробнее об этой особенности закона Ваккернагеля см.
(Циммерлинг 2002: 72–77).
8 В случае местоимений 2 л. ед. ч. нельзя, правда, всегда быть
уверенным, что написание с ударением скрывает под собой именно
сильную форму: в издании (Eideneier 1991) местоименные проклитики
(практически?) всегда оформляются с ударением.
9 Т. н. инфинитивная форма употребляется при образовании анали-
тического перфекта на -ει, которая, вероятнее всего, восходит к


242
Читая Птохопродрома

грамматике Джеффри Хоррокс бегло упоминает о том, что в
тексте Птохопродрома инфинитив сохраняется после глагола
φημί ‘говорить’ (Horrocks 1997: 270). По мнению Хоррокса,
сохранение инфинитива объясняется тем, что глагол φημί
требует после себя архаичную конструкцию, при этом Хоррокс
не учитывает тот факт, что даже субстантивированный
инфинитив может заменяться конструкцией να + форма
конъюнктива: προς το να μάθω γράμματα (Ptokh. III, 88).
Несомненно, в стихотворениях прослеживается тенденция к
исчезновению инфинитива10, тем не менее, употребление
инфинитива
у
Птохопродрома
вовсе
не
является
окказиональным и соответствует определенной системе. Можно
выделить несколько семантико-функциональных классов
глаголов, после которых употребление инфинитива носит
регулярный характер:
Глаголы желания: θέλω ειπείν (Ptokh. II, 5), βούλει μαθείν
(Ptokh. IV, 348).
Глаголы со значением возможности: ου φέρειν δύναμαι
(Ptokh. IV, 46).11
Verba timendi: ουκ εθάρρεις κολυμβάν (Ptokh. I, 104).
Глаголы изменения состояния и движения: ήρξατο του
γελάν με (Ptokh. I, 190); έδραμα συγκάθισαι (Ptokh. III, 244).12
Во многих индоевропейских языках употребление глаголов,
относящихся к вышеуказанным классам, обладает ярко
выраженными особенностями: т. н. verba timendi требуют после

древнегреческому инфинитиву аориста; см. также (Mackridge 1996:
193–194).
10 Об этом, в частности, свидетельствует единичное употребление Inf.
Aor. Pass. (Ptokh. IV, 649); единственный пример зависимости инфи-
нитива от существительного (Ptokh. I, 41); единичные случаи субстан-
тивации, при этом зачастую перед инфинитивом стоят предлоги μέχρι
‘до’ (Ptokh. III, 261), εις ‘в’ (Ptokh. III, 53), εκ ‘из’ (Ptokh. IV, 4); очень
редки инфинитивы среднего залога; не встречаются независимые
инфинитивные обороты; инфинитив не используется для образования
аналитического прошедшего времени (со вспомогательным глаголом
έχω).
11 К данному классу можно также отнести глаголы ισχύω ‘быть в
состоянии’ (Ptokh. IV, 84); εξευρίσκω ‘давать возможность’ (Ptokh. IV,
71); πολεμώ ‘стараться’ (Ptokh. IV, 153).
12 Сюда можно включить также глаголы ορμάω ‘кидаться’ (Ptokh. IV,
17) и προτρέπω ‘склонять(ся)’ (Ptokh. I, 262).

М. Л. Кисилиер
243

себя в латыни и древнегреческом специального придаточного
предложения (боюсь, как бы не),13 глаголы желания и глаголы
со значением возможности традиционно относятся к
модальным. Показательно, что в английском и немецком языках
они требуют употребления инфинитива без интерпозиции
показателя инфинитива, что свидетельствует о семантической
спаянности управляющего и управляемого глагола. Подобное
справедливо и для глаголов движения в немецком, после
которых инфинитив употребляется без zu. У всех этих на
первый взгляд разных по значению глаголов есть одна общая
черта: описываемое ими состояние или действие не может быть
реализовано внутри самого глагола, а нуждается (с разной
степенью обязательности) в дополнительном (внешнем) дей-
ствии или состоянии, при котором глагол, его выражающий,
часто ставится в инфинитиве. Такой инфинитив при глаголе
движения принято называть инфинитивом цели, однако и в
остальных случаях инфинитив необходим для демонстрации
следствия действия глагола. Поэтому неудивительно, что
инфинитив дольше всего сохранялся именно в сочетании с
перечисленными выше глаголами.
Наравне с инфинитивом в стихотворениях Птохопродрома
используются новые средства выражения цели и следствия.
Более того, аналитическая конструкция начинает преобладать:
δός μοι να προγεύσωμαι (Ptokh. III, 119). Таким образом,
инфинитив как средство выражения своей исконной инфинитив-
ной функции оказывается избыточен. В результате, в стихотво-
рениях Птохопродрома сосуществуют обе системы, одна из ко-
торых использует инфинитив, а другая – аналитическую
конструкцию. Нередко встречаются фразы, различающиеся
лишь средствами выражения одного и того же лексико-грам-
матического значения: μη έχων τί φαγείν (Ptokh. III, 235), ουκ έχω
το να φάω (Ptokh. III, 206).
В ряде случаев два типа конструкций не являются синони-
мичными: και τότε [θέλω να σε ιδώ]1 το πώς [τον θέλεις σύρειν]2’
(Ptokh. IV, 509). В конструкции (1) глагол θέλω выступает как
полноценный глагол с отчетливым лексическим значением
‘желать’, тогда как в (2) он семантически спаян с несущим
основной смысл конструкции инфинитивом и указывает на вре-

13 Показательно, что в английском глагол dare с противоположным
значением ‘осмеливаться’ требует инфинитив без to.

244
Читая Птохопродрома

менную локализацию действия или на специфический модаль-
ный оттенок. Широкое распространение форм θέλω να для выра-
жения будущего времени впоследствии вытеснило инфинитив и
в этой конструкции.
Сосуществование в рамках одного текста старой и новой
языковых систем пытались и пытаются объяснить по-разному:
Иоаннис Психарис, например, считал, что так отражается
развитие разговорного языка (Psichari 1886–1888); Георгиос
Хатзидакис, напротив, объяснял, что подобное языковое
смешение является результатом того, что образованные поэты
старались писать на народном языке, которым они не вполне
владели (Hatzidakis 1892: 234–284)14. Мне представляется, что
причина сосуществования двух разных систем кроется совсем в
другом – а именно в том, что существовал особый поэтический
язык ранней новогреческой поэзии, что я и постараюсь
продемонстрировать в своем докладе.
ЛИТЕРАТУРА
Абдрахманова Д. Р. Стихотворения Птохопродрома. Курсовая работа.
СПбГУ, 2000.
Кисилиер М. Л. Закон Ваккернагеля в позднем койне (на материале
«Луга Духовного» Иоанна Мосха) // ЯРД 6. 2003. СПб., 2006.
С. 122–140.
Пападимитриу С. Феодор Продром. Одесса, 1905.
Циммерлинг А. В. Типологический синтаксис скандинавских языков.
М., 2002.
Beck H.-G. Geschichte der byzantinischen Volksliteratur. München, 1971.
Eideneier H. Der PTOCHOPRODROMOS in schriftlicher und mündlicher
Überlieferung // Eideneier H. (Hrsg.). Neograeca Medii Aevi I. 1986.
Akten zum Symposion Köln. Köln, 1987. S. 101–119.
Eideneier H. Ptochoprodromos (Neograeca Medii Aevi V). Köln, 1991.
Eideneier H. Ορθογραφική αναρχία – έλλειψη παιδείας; Ζητήματα
ορθογραφίας σε μεταβυζαντινά χειρόγραφα // Μελέτες για την
Ελληνική γλώσσα 25. 2005a. Σ. 197–205.
Eideneier H. Ορθοφωνία vs. Ορθογραφία // Jeffreys E. M., Jeffreys M. J.
(eds.). Approaches to Texts in Early Modern Greek (Neograeca Medii
Aevi V. Αναδρομικά και Προδρομικά). Oxford, 2005b. P. 3–16.
Eideneier H.
Σκέψεις σχετικά με το μονοτονικό σύστημα //
Μαντατοφόρος 14. 1972. Σ. 16–19.

14 Идею Хатзидакиса поддержали такие знаменитые византинисты, как
Карл Крумбахер и Ганс-Георг Бек (Krumbacher 1897: 795–796; Beck
1971: 1–17).

М. Л. Кисилиер
245

Fraenkel E. Kolon und Satz: Beobachtugen zur Gliederung des antiken
Satzes 1 // Nachrichten der Göttinger Gesellschaft der Wissenschaften,
philologisch-historische Klasse. 1933. S. 319–354.
Hatzidakis G. Einleitung in die Neugriechische Grammatik. Leipzig, 1892.
Horrocks G. C. Greek. A History of the Language and its Speakers. London
& NY, 1997.
Janse M. Convergence and Divergence in the Development of the Greek
and Latin Clitic Pronouns // Sornicola R., Poppe E., Shisha Ha-Levy A.
(eds.). Stability and Change of Word-Order Patterns over Time.
Amsterdam, 2000. P. 231–258.
Krumbacher K. Geschichte der byzantinischen Litteratur von Justinian bis
zum Ende des oströmischen Reiches (527–1453). München, 1897.
Mackridge P. H. The Medieval Greek Infinitive in the Light of Modern
Dialectal Evidence // Φιλέλλην. Studies in Honour of Robert Browning.
Venice, 1996. P. 191–204.
Psichari J. Essais de grammaire historique néo-greque (2 t.). Paris, 1886–
1888.
Καπλάνης Τ. Α. Εκδόσεις κειμένων της νεοελληνικής δημώδους
γραμματείας και μονοτονικό σύστημα // Κοντυλοφόρος 1. 2002.
Σ. 205–235.
Λεξικό νεοελληνικής λογοτεχνίας. Αθήνα, 2007.


246
К этимологии латинских цветообозначений



С. Д. Клейнер
К этимологии латинских цветообозначений
flāvus, fulvus и falvus

Система цветообозначений каждого языка уникальна – оди-
наковый в физическом смысле фрагмент цветового спектра в
разных языках и культурах может определяться совершенно по-
разному. Эта проблема существует и для не-специалистов: к
примеру, для носителей русского языка передать по-английски
различие между ‘синим’ и ‘голубым’ представляет определен-
ную трудность. Особенно остро эта проблема возникает при
тесном контакте двух языковых систем. Авл Геллий еще во II в.
н. э. размышлял над различиями греческой и латинской систем
цветообозначений, доказывая, что латинская система не беднее
греческой1.
В 1969 году в труде Basic Color Terms: their Universality and
Evolution Брент Берлин и Пол Кей опубликовали результаты
эксперимента, который показал, что, несмотря на все различия,
в основе любой системы цветообозначений лежит универсалия,
и выделили семь стадий2, которые отражают базовые цветообо-
значения в языке3 и их соотнесенность с физическим спектром.

1 Исследованию греко-латинского билингвизма на основе цвето-
наименований в труде Авла Геллия «Аттические ночи» посвящена
работа Алессандро Гарчеа: A. Garcea. Gellio, il bilinguismo greco-latino
e i nomi dei colori, Roma 2003.
2 В1978 году, эта теория была скорректирована Кеем и МакДэниэлом в
работе (Kay, McDaniel 610–646); в последние десятилетия тема
цветообозначений в различных языках становится всё более попу-
лярной. Недавно и в России вышел сборник «Наименования цвета в
индоевропейских языках», посвященный данной проблеме.
3 1-я стадия (два цвета): черный, белый. 2-я стадия (три цвета): черный,
белый, красный. 3-я стадия (четыре цвета): черный, белый, красный,
зеленый или черный, белый, красный, желтый. 4-я стадия (пять цве-
тов): черный, белый, красный, зеленый, желтый. 5-я стадия (шесть цве-
тов): черный, белый, красный, зеленый, желтый, синий. На 6-й стадии
(семь цветов) добавляется коричневый, на 7-й (от 8-ми до 11-ти цве-
тов) – цвета типа оранжевого, розового, голубого, а также серый. Для
индоевропейского, согласно энциклопедии Мэллори и Адамса


С. Д. Клейнер
247

Дальнейшие исследования4 показали, что культурные контакты
способны оказать влияние на всю систему цветообозначения.
В ходе эксперимента использовалась система, созданная
Альбертом Манселлом в начале XX века5. Манселл распределил
все возможные оттенки цвета по пяти основным тонам (крас-
ный, желтый, зеленый, синий и фиолетовый) и двум градуиро-
ванным шкалам: светлоты и насыщенности. В результате полу-
чился набор из 329 цветных плашек, которые и демонстри-
ровали носителям разных языков Берлин и Кей.
В палитре Манселла количество плашек разных тонов в
разных рядах оказывается различным: так, светлых желтых то-
нов намного больше, чем светлых синих. Это связано с осо-
бенностями восприятия человеческого глаза, который реагирует
только на 4 первичных хроматических тона: красный, желтый,
зеленый и синий. В «теплых» тонах – красном и желтом – глаз
видит больше светлых оттенков, чем в «холодных» – синем и
зеленом, причем максимум приходится именно на желтый цвет6.
Наблюдаемые в латинском языке явления согласуются с
системой Манселла: согласно книге Ж. Андре (André), красных
обозначений в латыни 28 пунктов (из них 7 – однокоренные
ruber), желтых – 21, зеленых – 9, синих – 8, белых – 7, черных –
6, а серых – 9. При этом «теплые» оттенки разных тонов, судя
по всему, смешиваются, поскольку могут контекстуально
взаимозаменяться: у того же Авла Геллия, как мы увидим ниже,
цвета желтого спектра обозначаются через красный, а слова
fuluus и flauus в отдельных контекстах выступают как
синонимы, например, к russus.

(Mallory, Adams 114), принято восстанавливать минимум четвертую
стадию: черный, белый, красный, желтый и зеленый.
4 И не только дальнейшие: Нэнси Хикерсон в 1971 г. (Hickerson 257–
270) цитирует более раннюю работу Леннеберга и Робертса (1956 г.),
где показано, что цветовые категории у индейцев суньи, знающих
только свой родной язык, отличаются от цветовых категорий у
индейцев-билингвов, причем категории последних ближе к
английским.
5 В начале XX века Манселл опубликовал серию книг: A color notation
(1905), Atlas of the Munsell color system (1915) и A Grammar of Color:
Arrangements of Strathmore Papers in a Variety of Printed Color
Combinations According to The Munsell Color System (1921).
6 См, например, статью Kimball Romney, D’Andrade // Tarrow Indow
9720–9725.

248
К этимологии латинских цветообозначений

Ниже мы попытаемся проследить этимологию и языковую
судьбу трех оттенков желто-красного спектра, которые, на наш
взгляд, слились в единый крупный кластер и представляют
собой любопытный пример контаминации значений.
FALVUS
Судя по всему, прилагательное falvus имеет истоки в
германских диалектах алеманского ареала (Фон Вартбург III,
404) и было принесено в латинский язык наемными солдатами
уже на закате Римской империи. Оно засвидетельствовано в IX
веке: falvus fuluus elvus color, (Papias a. 1053), CGL III 245, 23, а
также в форме falbus в глоссах CGL IV 341a fulbus falbus, CGL
IV 345a fulbus falbus hellus, и глоссе Falbus: falbus, helbus7.
Источником послужило прагерм. *falwa-, двн. falo, да. fealu
(род. п. fealwes), дисл. folr, готск. *falb (восстанавливается из
средне-греч. f£lbaj). Стоит отметить, что в вульгарной латыни
развитие -lv- > -lb- совершенно нормально – о нем свидетель-
ствуют написания вроде salbus вместо salvus (CIL, VI, 31066),
serbus вместо servus (CIL, VI, 300) и, например, немецкое Salbei
‘шалфей’, заимствованное в форме salbia вместо salvia.
Клюге (Kluege 246) считает, что рейнско-франкск. falch
‘корова, буланая лошадь’ и gfalchet ‘буланый’ относятся к той
же основе, и, как следствие, восходят к и.-е. *polk^os, откуда лит.
pálšas и латыш. palss ‘буланый’.
Возможно, эти слова восходят к и.-е. *pleitos, откуда ср.-ирл.
liath, валл. llwyd, греч. πόλιος, скт. palitáh` ‘серый’, да. fealu, лат.
pallidus, церк.-слав. ïëàâú ‘бледный’, рус. половый.
Клюге предполагает, что в таком случае мы имеем дело с
и.-е. корнем *pel-, обозначавшим бледные, нечеткие цвета.
В дальнейшем прилагательное falvus получило широкое
распространение во французских диалектах: ст.-прованс. falp,
ст.-гаск. fauf, фр. fauve. К XVIII веку это цветообозначение
начинает прилагаться преимущественно к диким животным,
живущим в лесу (по признаку их окраски) – а примерно с 1870
года приобретает значение ‘дикий зверь’. Этот семантический
сдвиг, в свою очередь, привел к появлению понятия «фовизм»,

7 Глосса приводится в изданном Г. Ф. Хильдебрандом в 1854 г.
Glossarium Latinum bibliothecae Parisinae antiquissimum.

С. Д. Клейнер
249

обозначающего одно из направлений в живописи авангарда.
Никаких связей с цветовой гаммой это понятие уже не имело.
Фонетическое сходство с faux (< falsus) придало fauve
коннотацию обмана: ср.-фр. langue fauve ‘ложь’ и т. д.
Falvus отразилось и в других романских языках: ст.-итал.
falbo и falago ‘буланый’, сиц. falbu, корс. fálu, порт. fouveiro и
исп. hobero и overo. Этимология суффикса -ero в испано-порту-
гальском ареале остается неясной. Короминас (Corominas 598–
599) приводит два предположения: потеря слога в универбали-
зованном falvus varius (что по смыслу соответствует масти с
примесью белых волосков), или же гипотетическое латинское
образование *falvarius с суффиксом -arius. При этом ранние
глоссы, как мы видели выше, дают толкование gilvus и helvus,
тогда как далее масть трактуется как соловая – с примесью
волосков белого цвета.
Любопытно отметить, что когда во французском языке fauve
приобрело семантику ‘дикий зверь’, в качестве обозначения
цвета и масти лошади уже в XVI веке его заменило испанское
заимствование overo, которое в современном французском дало
aubère.
Стоит упомянуть также и о том, что в английском языке, по
данным словаря Merriam-Webster, с 1945 года отмечено прила-
гательное fauve, обозначающее интенсивную, яркую окраску.
FLAUUS
Авл Геллий (Noct. Att. II, 26), разграничивая fuluus и flauus,
сообщает, что flauus e uiridi et rufo et albo concretus – то есть,
светлее, чем fuluus. В качестве примера употребления он
предлагает flauentes comae, frondes olearum. Андре предполагает
(André: 128), что viridus было добавлено Геллием в описание
цвета только для того, чтобы объяснить его приложение к
листьям оливы. Цвет воды и даже mare marmore flauo у Энния в
трактовке Геллия объясняется так: пена в сочетании с цветом
воды придает морю неровный, «мраморный» цвет.
При этом слово flauus обозначает, помимо цвета волос, еще
и гриву Хирона: colla iubae flauentia (Met. XIII, 849), песок: flaua
prorumpit Thybris harena (Met. XIV, 448); золото: flauo argentum
Pariusue lapis circumdatur auro (Aen. I, 592 и др.) – а также
является, судя по всему, постоянным эпитетом Цереры (Georg. I,
73; Alb. Tib. Eleg. I, 1, 15), Минервы (Met. II, 749 и др.),
Аполлона (Amores I, 15, 35), Тибра (Aen., Hor. Carmina I, 2),

250
К этимологии латинских цветообозначений

Ликорма (Ov., Met. II, 245) и даже Рима: Sed diva flaua et candida
Roma, Aesculapi filia nomen novum Latio facit (Luperc. 1)
Согласно словарю Эрну-Мейе (E.-M. 239), слово flauus, как и
falvus, было привнесено в латынь легионерами. Это прилага-
тельное, представленное в двн. blōo, да. blæìw, дсакс. blāo
является результатом развития прагерм. *blēwa- из и.-е. *bhleH1-
wo от корня *bhel-H1- ‘белый’. Точно так же германское слово
было заимствовано в латышск. blàws ‘голубой’, ит. biavo, фр.
bleu (а оттуда – в англ. blue).
В других языковых группах и.-е. корень дал гэльск. blar
‘звездочка на лбу зверя’, др.-ирл. blār, валл. blawr ‘серый’.
При этом не очень понятно, почему при заимствовании из
германского начальное bl- превратилось в fl-. Создается впечат-
ление, что если и имеет смысл говорить о родстве с германской
основой, то только через собственно латинское развитие и.-е.
*bh > f.
Мэллори и Адамс (Mallory, Adams 641) предлагают
рассматривать flauus именно как образование от нулевой
ступени *bhlH1-wo-s, однокоренное flōrus (из *bhloH1-so-s).
Возможно, стоит рассмотреть flauus в связи со следующим
словом.
FULUUS
Словом fuluus, судя по латинским классическим текстам,
римляне обозначали цвет, близкий к цвету меди: fuluo pretiosior
aere (Ovid. Met. I, 115), aere fuluo (Q. Ennius, Annales 18, 440) и
т. д. На Энния опирается и Авл Геллий (Noct. Att. II, 26), говоря
о различиях между flauus и fuluus: fuluus autem uidetur de rufo
atque uiridi mixtus. То есть, от flauus его отличает только
отсутствие белого компонента.
Помимо меди Геллий упоминает следующие сочетания,
взятые им из римской поэзии:
fuluam aquilam (орел)
fuluam iaspidem (яшма)
fuluos galeros (меховая шапка)
fuluum aurum (золото)
arenam fuluam (песок)
fuluum leonem (лев)
flammarum fulua et tortiosa uolumina (пламя) – и всё
это из произведений Овидия, Вергилия, Лукреция и т. д.

С. Д. Клейнер
251

Помимо этого, Овидий дает характеристику гривы: equinis
fulua iubis (Met. XII, 89), Вергилий говорит о пламени: lumine
fuluo (Aen. VII, 76).
Плиний (Nat. Hist. XIV, 80) сообщает, что существует четы-
ре цвета вина: albus, fuluus, sanguineus, niger. Из порядка распо-
ложения слов можно заключить, что fuluus явно светлее алого –
и возможно, обозначает темное, насыщенное вино из золотисто-
розовых сортов итальянского винограда типа древней лозы
треббиано. При этом в отличие от flauus, fuluus никогда не
обозначает золотистую ниву.
Андре вслед за Бургером предполагает родство fuluus и
fulgor по употреблению: fulgor Варрон возводит к fulmen (L.L.
V, 70 ab eo quod ignis propter splendorem fulget, fulgor et fulmen
dicta sunt) – то есть, прилагательное обозначает огненный блеск.
Плиний Младший (Epist. VI, 16, 13) употребляет fulgor в связи с
извержением Везувия. В прозе при описании бронзы и меди
fulgor употребляется гораздо чаще, чем fuluus, очевидно,
потому, что подразумевает больше блеска (André 136). Андре
заключает, что fulgor, как правило, используется для обозначе-
ния блеска объектов, обладающих характеристикой fuluus. Это
обстоятельство говорит о явном семантическом, а возможно, и
этимологическом родстве этих слов.
Гипотетическое родство с fulgor подразумевает возведение
fuluus к и.-е. *bhel-g- ‘гореть, сверкать’ и роднит его со словами
flamma и fulmen, а также, возможно, упомянутыми выше двн.
blōo и лат. flauus.
Однако Эрну и Мейе (Ernout, Meillet 223) сводят fuluus с
групой лат. holus с и.-е. начальным *g^h-: рус. зеленый, ст.-сл.
çëü÷ü ‘желчь’, др.-греч. χόλος ‘желчь’, авест. zàras-ča ‘и желчь’,
двн. galla.
Возможно, группа fuluus ‘желтый’ вторична по отношению к
группе holus ‘овощ’ и группе с семантикой ‘желто-зеленый’. В
других италийских языках отмечен folus вместо holus и сходные
фонетические явления, например, фалискск. foied = hodie (Buck
149). Таким образом, мы можем в ряде случаев предполагать на
месте f- не и.-е. *bh-, а * g^h-. Яркий пример тому – замещение
*h- начальным f- в слове fel ‘желчь’, также, судя по всему,
различавшемся по диалектам. Это замещение могло привести не
только к фонетическому изменению однокоренных слов по
аналогии, но и к семантическому сдвигу целой группы лексем.

252
К этимологии латинских цветообозначений

Историческая фонетика латинского языка позволяет на
основании формы fuluus реконструировать *folvus и далее
*felvus (Нидерман 57–58, Тронский 83–84). Стоит вспомнить и о
прилагательном helvus, также передающем семантику цвета
красно-желтого спектра и употреблявшемся для обозначения
масти быков: dictum a colore boum, qui est inter rufum et album,
appelaturque heluus (P. F. 88,18) и цвета винограда: sunt et
heluolae <…> neque purpureae neque nigrae, ab heluo, nisi fallor,
colore uocitatae (Col. III, 2, 23), heluinum uinum (Plin., XIV, 45).
Традиционно его возводят именно к и.-е. *g^hel-, ср. лит. gel‚tas,
ст.-слав. æëüòú ‘желтый’ и т. д. Если оно действительно, как
предполагается (Adams, Mallory 654), образовано от «правиль-
ной» формы для fel – *hel, – то не имеем ли мы в случае fuluus
дублета helvus/*felvus, испытавшего влияние лексемы fel?
* * *
Морфемный анализ группы fuluus–flāvus–heluus позволяет
вычленить в них общий, судя по всему, древний индоевропей-
ский суффикс цветообозначения *-wo- (André 208). Несмотря на
то, что этот суффикс в латинском языке встречается и за
пределами этих трех цветообозначений (ср. rauus, giluus и т. д.),
он несомненно способствовал возникновению внутри группы
дополнительного фонетического единообразия. Возникновение
дублетных форм и вариантов на основании фонетического
сходства привело к размыванию семантических границ между
двумя изначально различными основами, причем размыванию
настолько сильному, что стало возможным использование flāuus
и fuluus одновременно в применении к одному явлению: inque
uicem fuluae tactu flauescit arenae (Ovid. Met. IX, 36), а также
обеспечило почву для быстрого и интенсивного включения в
язык фонетически похожего заимствования falvus, с которым
латыни пришлось столкнуться уже в Средние века.
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
Наименования цвета в индоевропейских языках / отв. ред. А. П. Васи-
левич. М.: КомКнига, 2007.
М. Нидерман. Историческая фонетика латинского языка. М., 1949.
И. М. Тронский. Историческая грамматика латинского языка. М.,
«Индрик», 2001.
J. André. Étude sur les termes de couleur dans la langue latine. Paris, 1949.
C. D. Buck. A Grammar of Oscan and Umbrian. LLC, 2005.

С. Д. Клейнер
253

J. Corominas. Diccionario crítico etimológico de la lengua castellana.
Madrid, 1954.
A. Ernout, A. Meillet. Dictionnaire étymologique de la langue latine. Paris,
1959.
A. Garcea. Gellio, il bilinguismo greco-latino e i nomi dei colori, Roma
2003.
Glossarium Latinum bibliothecae Parisinae antiquissimum, ed. G.F.
Hildebrand. Goett. 1854.
Hickerson, Nancy Review of Basic Color Terms // International Journal of
American Linguistics 1971. Vol. 37. P. 257–270.
P. Kay, C. McDaniel. The linguistic significance of the meanings of basic
color terms // Language, 1978. Vol. 54/3. P. 610–646.
A. Kimball Romney, Roy G.D’Andrade, Tarrow Indow. The distribution of
response spectra in the lateral geniculate nucleus compared with
reflectance spectra of Munsell color chips // PNAS, 2005. Vol. 102/27.
P. 9720–9725.
F. Klüge. Etymologisches Wörterbuch der Deutschen Sprache. 23.,
erweiterte Auflage Berlin; New York, 1999.
W. P. Lehmann. Theoretical Bases of Indo-European linguistics, Routledge,
1993.
J. P. Mallory, D. Q. Adams. Encyclopedia of Indo-European Culture.
London; Chicago, 1997.
Merriam-Webster на http://merriam-webster.com.
Meyer-Luebke. Romanisches etymologisches Wörterbuch. Heidelberg,
1935.
Donald A. Ringe. From Proto-Indo-European to Proto-Germanic: v. 1.
From Proto-Indo-European to Proto-Germanic. OUP, 2006.
A. L. Sihler. A new comparative grammar of Greek and Latin, OUP, 1995.
W. v. Wartburg. Französisches Etymologisches Wörterbuch, Tübingen
1949.

254 К вопросу о происхождении глагольного суффикса...



П. А. Кочаров
К вопросу о происхождении
глагольного суффикса -ana- в древнеармянском1

В глагольной системе древнеармянского языка суффикс
-ana- играет двоякую роль – с одной стороны, с его помощью по
продуктивной модели образуется презентная основа -ana- оты-
менных глаголов с инхоативным значением, с другой стороны,
он содержится в небольшой группе первичных немаркирован-
ных семантически глаголов. Вопрос о возможных источниках
становления обоих глагольных типов и происхождение самого
суффикса -ana- до сих пор является дискуссионным.
В классическом грабаре засвидетельствовано более 300 вто-
ричных отыменных глаголов (образованных от существитель-
ных, прилагательных и наречий), презентная основа которых
образована с помощью суффикса -ana-, а аористная – суффикса
-ac-. Все глаголы этого класса имеют медиальный аорист. Боль-
шинство из них имеет инхоативное значение, реже – стативное.
К первичным относятся 10 глаголов, которые можно разде-
лить на три группы:
1) активные переходные: banam ‘открываю’, luanam ‘мою’,
tanam ‘мочу’;
2) медио-пассивные переходные: imanam ‘понимаю’,
mo²anam ‘забываю’, stanam ‘получаю’;
3) медио-пассивные непереходные: əntanam ‘бегу’, loganam
‘купаюсь’, slanam ‘мчусь’, uranam ‘отвергаю’.
При этом семантически тип (1) соотносится с каузативными
формами глаголов на -ucanem, тип (2) – со стативными глаго-
лами с -a- сновой настоящего времени, а тип (3) – с медиаль-
ными непереходными глаголами, основа настоящего времени
которых содержит суффикс -nu- и -č‛i-.
Согласно гипотезе Г. Клингеншмитта (Klingenschmitt 1982:
124), суффикс -ana- имеет двоякое происхождение. С одной сто-
роны, в небольшой группе глаголов (banam (аор. baci)

1 Автор статьи выражает признательность Л. А. Куликову (Лейденский
ун-т, Голландия) за ценные замечания по вопросам типологии
залоговой семантики.

П. А. Кочаров
255

‘открываю’, tanam (аор. taci) ‘мочу’ и stanam (аор. stacay)
‘получаю’) -ana- восходит, по его мнению, к назальному ин-
фиксу в корнях, оканчивающихся на ларингальный: арм. bana- <
и.-е. *b£-ne/−-hˆ-. С другой стороны, на базе индоевропейских
глаголов, образованных от прилагательных с помощью факти-
тивного суффикса *-hˆ- (ср. и.-е. *ne¾-o-s ‘новый’ → *ne¾-ehˆ-ti
‘обновляет’) и развивших из медиальных форм инхоативное
значение (акт. «делает новым, обновляет» → мед. «делается
новым, обновляется» → инхоат. «становится новым») в прото-
армянском сформировался класс отыменных инхоативных пре-
зенсов с основой на -a- (из *-ā- < *-ehˆ-). Из презенса осново-
образующее -a- распространилось на аорист, откуда возникла
аористная основа -a-c-. Затем по аналогии с глаголами типа
banam (през. bana- : аор. bac-) у таких глаголов развился пре-
зенс на -ana-.
Гипотеза Г. Клингеншмитта имеет несколько уязвимых
мест. Во-первых, как видно из приведенной выше классифи-
кации первичных глаголов на -ana-, только три из них имеют
каузативное значение, причем все три характеризуются актив-
ным аористом, не свойственным остальным глаголам данного
класса.2 Медио-пассивная форма глагола banam – през. banim,
аор. bacay ‘открываться’, для tanam медио-пассивная форма не
засвидетельствована, и только luanam имеет медио-пассивную
форму – през. luanam, аор. luacay ‘моюсь’, соответствующую
продуктивной модели през. -ana- : аор. -ac-a- (мед.-пасс.).
В группе медио-пассивных переходных глаголов на -ana-
(тип 2) к индоевропейскому инфиксальному презенсу может
восходить глагол stanam (из и.-е. *st-né/−-hˆ-, см. LIV: 536–537).
Кроме происхождения он выделяется из своей группы и
семантически – остальные глаголы относятся к verba affectuum
(глаголам, выражающим чувства или мыслительную деятель-
ность) и сближаются, таким образом, с отыменными глаголами с
основой на -a-. В связи с этим возникает предположение, что
исходно глагол stanam принадлежал типу I, имел активную
форму аориста *staci и каузативное значение «отправляю,

2 Все три глагола образованы путем добавления суффикса -na- (*-nā-) к
корню. Для luanam при этом принимается реконструкция *luh‰-na- (о
развитии ларингала в данном контексте, известном как «Armenian
breaking» см. Olsen 1999: 133).

256 К вопросу о происхождении глагольного суффикса...

посылаю»3. Таким образом, в древнеармянском из трех глаго-
лов, в которых -ana- гипотетически может восходить к индо-
европейскому назальному инфиксу, только один полностью
перешел из активного каузативного в медио-пассивный статив-
ный. Таким образом, представляется маловероятным, что источ-
ником аналогии для образования основ на -ana- являются индо-
европейские инфиксальные основы.
Во-вторых, деноминативным основам настоящего времени
на -a- в древнеармянском свойственно стативное, реже инхо-
ативное значение, тогда как в каузативном значении они не
употребляются. В рамках гипотезы Г. Клингеншмитта требует
особого объяснения тот факт, что инхоативное значение меди-
альных форм основ на *-ehˆ- полностью вытеснило в
протоармянском каузативное значение активных форм.
В-третьих, согласно гипотезе Г. Клингеншмитта, -a- из осно-
вы презенса распространилось на аорист, что противоречит об-
щей закономерности образования презентных основ от основы
аориста, наблюдаемой в других глагольных классах, в особен-
ности в классах, где презентная основа образуется с помощью
назального суффикса. Редкий пример обратного развития засви-
детельствован глаголом spa²nam, аор. sparnacay ‘угрожаю’ (ср.
и.-е. *sp£µ-né-h‡-: др.-исл. sporna ‘отталкиваю’, лат. spernō
‘отвергаю’; см. Klingenschmitt 1982: 111; LIV: 532–533), кото-
рый из класса презентных основ на -na- в результате мета-ана-
лиза перешел в класс основ на -a- и обновил аорист от презент-
ной основы. Однако этот пример также противоречит гипотезе
Г. Клингеншмитта, поскольку в рамках данной словообразова-
тельной модели мы бы ожидали незасвидетельствованную
форму *banaci вместо baci.
Исходя из характерной для протоармянского модели образо-
вания новых презенсов от основ аориста, глаголы banam, stanam
и tanam предпочтительнее, вслед за А. Мейе, интерпретировать
как основы настоящего времени, образованные от корневых
аористов (соответственно *b£ehˆ-, *stehˆ- и *tehˆ-) с помощью

3Ср. соответствия от того же корня в других языках: лат. de-stināre
‘предназначать’, русс. поставлять. Конверсивная функция медио-пас-
сивного залога, возможно, является здесь архаизмом. На существо-
вание ее у индоевропейского медиального залога указывает, в част-
ности, вед. dā- (акт.) ‘давать’ : a-dā- (мед.) ‘брать’, dhā- (акт.) ‘класть’ :
(ā-)dhā- (мед.) ‘брать’, и проч.

П. А. Кочаров
257

суффикса -na-, ср. ba²nam, аор. barji ‘уносить’, da²nam, аор.
darjay ‘поворачиваться’.
Обратимся теперь к отыменным глаголам на -ana-. Этот гла-
гольный тип тесно связан с отыменными и первичными статив-
ными основами на -a-. Как убедительно показал Ч. Бартон
(Barton 1990–1991: 29–52), к последним относятся главным
образом verba affectuum. В ряде случаев на базе -a- основы этих
глаголов с помощью суффикса -na- (вероятно из и.-е. *-nā-, пол-
ностью утратившего к моменту действия рассматриваемого
здесь морфологического процесса связь с инфиксальными
основами от корней, оканчивающихся на *-hˆ) были образованы
новые презентные основы без изменения семантики: bałj-a-m
(аор. bałj-a-cay) → bałj-a-na-m (аор. bałj-a-cay) ‘стремлюсь’,
ox-a-m (аор. ox-a-c-ay) → ox-a-na-m (аор. ox-a-c-ay) ‘негодую’
и проч.
Суффикс -a- восходит, скорее всего, к стативному суффиксу,
который был продуктивен в дописьменный период для обра-
зования verba affectuum, ср. gam (аор. eki) ‘иду, прихожу’ и zgam
аор. (zgaci) ‘понимаю’; переход последнего в семантический
класс verba affectuum сопровождался образованием нового
аориста на -ac- (см. Barton 1990–1991: 32). Примечательно, что
аорист на -ac- вместо ожидаемого аориста на -ec- имеют также
три частотных глагола с основами настоящего времени на -е-
gitem (аор. gitaci) ‘знаю’, karem (аор. karaci) ‘могу’ и asem (аор.
asaci) ‘говорю’. Не вполне ясно, развился ли аорист на -ac- у
этих трех глаголов под давлением семантически близкого класса
стативных verba affectuum или он отражает архаичную статив-
ную аористную основу *-ā-, образованную или заместившую
архаичную основу перфекта, см. Lamberterie 1982: 33–55.4 Как
было упомянуто выше, протоармянский суффикс *-ā- мог обра-
зовывать новые глаголы от именных и глагольных основ, а
также сам выступать деривационной базой для вторичных гла-
гольных основ с инхоативным значением, ср. tałtk-a-m ‘быть
удрученным’ → tałtk-a-na-m ‘уставать, падать духом’, что
находит параллель в морфологическом развитии и.-е. *-ê-

4 Связь древнеармянских стативных основ на -a- с индоевропейским
перфектом прослеживается в том, что в других индоевропейских
языках им иногда соответствуют глаголы со стативным суффиксом
*-ē- (*-eh‡-), ср. арм. mn-a-m ‘оставаться’, лат. manēre ‘id.’.

258 К вопросу о происхождении глагольного суффикса...

*-ê-s§-, ср. лат. senēre ‘быть старым’ → senēscere ‘стареть’ (см.
Watkins 1973).
Для объяснения представленных выше фактов предлагается
следующая гипотеза. От ранней стадии прото-армянского был
унаследован суффикс *-na- с каузативной коннотацией (возмож-
но, собственно каузативный суффикс). В дальнейшем он был
обновлен презентным суффиксом -ane- (выражающий каузатив-
ное значение, например, при медиальных глаголах на -nu- и
-č‛i-) и каузативным суффиксом -ucane-. Следы суффикса *-na-
сохранились в трех случаях: 1) при основах, оканчивающихся на
-r-, где в силу фонетического развития -rn- > -²n- размылась
морфемная граница (ср. ba²nam); 2) при стативных основах на
-a-, где сочетание суффиксов *-ā- и *-nā- развило специфичес-
кое инхоативное значение; 3) в трех глаголах, восходящих к
корням, оканчивающимся на ларингальный, где -ana- (из *-(e)hˆ-
n(e)hˆ-), несмотря на каузативную семантику, было сохранено
под влиянием продуктивного класса инхоативных глаголов на
-ana-.
БИБЛИОГРАФИЯ:
Ača²yan 197–1979 – Ača²yan H. Hayeren armatakan ba²aran. I–IV. Erevan.
Barton 1990–1991 – Barton Ch. R. On the denominal a-statives of
Armenian // REArm (NS), 22: 29–52.
Jungmann, Weitenberg 1993 – Jungmann P., J. J. S. Weitenberg. A Reverse
Analytical Dictionary of Classical Armenian. Berlin; NY.
Klingenschmitt 1982 – Klingenschmitt G. Das altarminische Verbum.
Wiesbaden.
Lamberterie 1982 – Lamberterie Ch. de. Poids et force: reconstruction
d’une racine verbale indo-européenne // REArm (NS), 16: 21–55.
LIV = Lexicon der indogermanischen Verben. Ed. by H. Rix. Wiesbaden,
1998.
Nor ba²girk‛ haykazian lezvi. I–II. Ed. by H. Avetikyan, H. Sourmelyan,
H. Avgeryan. Erevan, 1979.
Olsen 1999 – Olsen B. A. The Noun in Biblical Armenian: Origin and
Word-Formation. Berlin; NY.
Watkins 1973 – Watkins C. Hittite and Indo-European studies: the
denominative statives in -ē- // Tansactions of the Philological Society,
70: 51–93.



А. Е. Кузнецов
259



А. Е. Кузнецов

Cursorem tibi Rufe:
неучтенный фрагмент Цезия Басса?

Третья книга эпиграмм Марциала завершается небольшим
стихотворением ‘на посылку’, адресованным некоему Руфу1:
Cursōrem sextā tibi, Rūfe, remīsimus hōrā,
carmina quem madidum nostra tulisse reor:
imbribus inmodicīs caelum nam forte ruēbat.
nōn aliter mittī dēbuit iste liber.
Cursor ‘скороход’ – редкое слово в латинской поэзии2,
поэтому не может быть случайным соединение cursorem – tibi –
Rufe еще в одной строке, которую мы находим в метрике
Афтония (VI 156, 14 GLK):
cursōrem tibi vendŏ Rūfe servum
В каком отношении находятся эти стихи?
Афтоний приводит пример такой словоделительной схемы
фалекия, из которой, переставив трохеическое слово, можно
получить сапфический одиннадцатисложник c правильной
горациевой цезурой:
Rūfe cursōrem tibi vendŏ servum
Этот словоделительный вариант оказывается редким. У
Катулла встречаются такие стихи, как 1, 3:
Cornēlī tibi namque tū solēbās
– где namque не может быть перенесено в начало строки без
нарушения грамматической связности. В других случаях
трансформированный стих оказывается бесцезурным:
ignis mollibus ardet in medullīs (45, 16) → ardet ignis mollibus in
medullīs.

1 Личность этого Руфа (он же в III 97) не может быть установлена, см.
комментарий Фузи против отождествления с Канием или Камонием
Руфом (Valerii Martialis Epigrammaton lib. III ... a cura di A. Fusi.
Hildesheim, 2006).
2 В корпусе PHI, кроме Плавта (Mer. 123; Poen. 546; Tri. 1023),
зарегистрировано у Марциала (III 47, 14; XII 24, 7) и Ювенала (М 52);
в Lucret. II 79 cursor – участник состязания в беге.

260
Cursorem tibi Rufe...

Не перечисляя всех казусов (см. 14, 6; 14, 7; 46, 5), заметим,
что у Катулла все же можно найти стихи, позволяющие
воспроизвести деривацию Афтония:
ōrāclum Iovis inter aestuōsi (7, 5) →

inter ōrāclum Iovis aestuōsī
mūnus dat tibi Sulla litterātor (14, 9) →




Sulla mūnus dat tibi litterātor
sīc inquit mea vīta Septimille (45, 13) →




vīta sīc inquit mea Septimille
Редкость таких стихов объясняет, почему Афтоний не дает
пример из Катулла, но наличие (хотя бы редких) примеров
говорит против того, что фалекий Афтония – вымышленный,
поскольку Катулл принадлежит к числу авторов, допущенных в
метрики как источник цитат3.
Предположив, что фалекий Афтония был искусственным
примером, придуманным ad hoc, мы сталкиваемся и с другими
трудностями. Зачем появляется случайное и непонятное личное
имя? Как объяснить сходство с Марциалом? Марциал, в отличие
от Катулла, не принимается во внимание и не упоминается
авторами метрических трактатов, поэтому влияние Марциала на
Афтония совершенно исключено. Наконец, текст Афтония,
сопровождающий пример, близок к формулам, которые вводят
цитаты: denique ut in exemplum trichaeum separatum adferamus, sit
versus huius modi... – сравним: et ut per ordinem ipsorum
trochaeorum iuxta legem phalaecii e carminibus Flacci exempla
proferamus, primus sit nobis ille versus...
Таким образом, фалекий cursorem tibi не был искусственным
примером, и Афтоний независимо от Марциала цитирует стих,
аллюзия на который содержится в Epigr. III 100, 1.
Третья книга эпиграмм появилась в 88 г., что дает terminus
ante quem. Далее, можно установить и terminus post quem, хотя
и неточный.
Сокращенная форма vendŏ из спондеического vendō могла
появится не ранее 20–10 годов I в. до н. э. Старшие поэты эпохи
Августа не допускают таких сокращений. У Проперция находим
только один пример (III 9, 35), но в Amores Овидия сокращен-
ные варианты нередки, в его стихах, написанных в изгнании, их

3 До 40 упоминаний и цитаций в корпусе метрических авторов Кейля,
что далеко превосходит все остальные тексты Grammaticorum
Latinorum.

А. Е. Кузнецов
261

число возрастает, расширяется репертуар затронутых сокраще-
ниями словоформ у Манилия4. Появление vendŏ в единствен-
ном, случайно выбранном стихе свидетельствует о высокой
частотности сокращений в первоисточнике, который должен
относиться к 30–60 гг н. э. с большей вероятностью, чем к
предшествующим десятилетиям.
Эти хронологические соображения имеют решающее значе-
ние для атрибуции фрагмента, поскольку отсекаются неотерики,
априорно наиболее вероятные претенденты на авторство
фалекия.
Сложив все эти факты и предположения, мы можем указать
на Цезия Басса, как на вероятного автора cursorem tibi.
В конце 80-х годов Цезий Басс еще не был забыт, и Марциал
мог цитировать его, рассчитывая на понимание.
Принципиальное значение имеет вопрос о присутствии при-
меров из поэзии Цезия Басса в «Liber de metris», учебнике
метрики, авторство которой традиция приписывает тому же
Бассу. Ранняя (до нас не дошедшая) версия этого учебника была
одним их основных источников Афтония.
В каноническом (но весьма спорном) собрании поэтических
фрагментов Цезия Басса, помещенном в издании Fragmenta
Poetarum Latinorum, восемь фрагментов из 10 цитируются ано-
нимно в существующем отрывке из «Liber de metris» (Pseudo-
Bassus), один фрагмент (10) происходит из утраченной части
этого же сочинения, и только fr. 1 цитируется с именем поэта
независимым от метрической традиции источником (Прис-
циан)5. В противоположность издателям FPL, Кёртни дает толь-
ко фрагмент (из Присциана), полагая, что все анонимные цитаты
представляют собой искусственные иллюстрации метрических
форм6.

4 R. Hartenberger. De O finali apud poetas latinos ab Ennio usque ad
Iuvenalem. Bonnae, 1911.
5 Три издания FPL (Morel 1927, Buechner 1982, Blänsdorf 1995) дают
фрагменты Цезия Басса одинаково. Фрагменту 1 был посвящен мой
доклад [А. Е. Кузнецов «Лирика» и «Метрика» Цезия Басса // Индо-
европейское языкознание и классическая филология – IX. Материалы
чтений, посвященных памяти проф. И. М. Тронского. СПб., 2005].
6 E. Courtney. The Fragmentary Latin Poets. Oxford, 2003. P. 251.
Скептицизм не решает проблему авторства стихотворных фрагментов.
Если Цезий Басс был автором метрического трактата (как полагает


262
Cursorem tibi Rufe...

Обсуждение этой проблемы выходит за границы настоящего
сообщения, и я здесь могу только сформулировать свою точку
зрения: (1) «Liber de metris» не был написан Цезием Бассом; (2)
анонимные примеры в значительной степени были взяты из
поэзии знаменитого лирика эпохи Нерона, а не были придуманы
безвестными грамматиками.
Из посвященной Цезию Бассу VI сатуры Персия мы знаем,
что поэт, который разрабатывал важные и героические темы, в
какой-то момент обратился к шутливой лирике. Из этой шут-
ливой поэзии происходит, вероятно, стих о скороходе, который
с пометкой Dubia может быть добавлен к собранию фрагментов
Цезия Басса.


Кёртни), то кто был автором искусственных примеров в этом трактате?
Если «Liber de metris» редактировался позднее, то отрывки из
собственной поэзии Цезия Басса могли войти уже в эту позднейшую
редакцию. В любом случае составитель метрического компендия
положительно относился к поэзии эпохи Нерона, о чем свиде-
тельствуют цитаты из Петрония (fr. XIX–XXI): согласие Теренциана
Мавра и Афтония (fr. XIX, XX) с определенностью указывает на «Liber
de metris» как на источник этих цитат.

Ю. К. Кузьменко
263



Ю. К. Кузьменко
Кто такие ситоны в Германии Тацита
и почему ими правит женщина?
Заканчивая свой обзор германских «свебских» племен, Та-
цит упоминает ситонов, которые живут рядом со свионами и
которыми управляет женщина: Suionibus Sitonum gentes
continuantur. Cetera similes uno differunt, quod femina dominatur
(Tacit., Germania, 45). «К свионам примыкают племена ситонов.
Во всем схожие со свионами, они отличаются от них только тем,
что над ними властвует женщина». В одной из рукописей
(основная B) ситоны написаны с h (sithonum), в рукописи А
используется форма без h (sitonum) (Much 1967: 516).
Мюлленгофф полагает, что именно форма sitonum стояла в
оригинале, а форма sithonum объясняется влиянием названия
фракийских ситонян (sithonii), известных Овидию и Вергилию
(Müllenhoff 1906: 511). У Страбона мы встречаем известных и в
римской традиции сидонян (Σίδόνες), которых упоминают
Гомер и Зенон и которые живут на земле финикийцев (см.
Strabo, 1.3). Однако, скорее всего, ни фракийские ситоняне ни
финикийские сидоняне никакого отношению к соседям свионов
ситонам не имеют. Встречаются сидоняне (Σίδωνες) и среди
бастарнов у Птолемея, но и они вряд ли связаны с ситонами
Тацита.
Cоседей ситонов свионов традиционно сопоставляют с
восточноскандинавским племенем свеев, которые впоследствии
вместе с гаутами образовали шведский народ (ср. дрисл. svíar
pl., дрангл. swéon pl., дршв. svear pl. и топоним Svealand ‘земля
свеев’), и нет никаких оснований отказываться от этой
интерпретации.
Что же касается соседей свионов ситонов, то определить их
этническую принадлежность и этимологию названия народа
оказалось не столь просто.
Мюлленгофф полагал, что ситоны не этноним, а неправиль-
но понятый Тацитом германский аппелатив – причастие или
отглагольное существительное, имевшее значение ‘сидящие
(рядом)’, ср., напр., готское sitans (от sitan) и особенно дрисл.

264
Кто такие ситоны в Германии Тацита...

seta в значении ‘служанка, сидящая рядом с госпожой’
(Müllenhoff 1906: 6)1. Исконный текст, форма которого, однако
не реконструируется Мюлленгоффом, должен был по его
мнению иметь примерно такое содержание: «народом, сидящим
за свионами, правит женщина». Таким образом, оказывается,
что либо германский информант Тацита говорил по-германски,
и Тацит неправильно реинтерпретировал германское слово, обо-
значающее ‘сидящий рядом со свионами народ, которым правит
женщина’, либо, что еще менее вероятно, Тацит использовал в
своем латинском тексте германское слово со значением ‘сидя-
щие рядом’. Неудивительно, что интерпретация Мюлленгоффа
не была поддержана.
Свеннунг, который считает, что ситоны жили только на вос-
точном побережье Ботнического залива, связывает этноним
sitones с индоевропейским корнем *se(i)-, *si- ‘низкий, влаж-
ный’, считая его переводом финского топонима Kainuu ‘низкая
земля’ (ср., этноним kainuilaiset), обозначавщего согласно
Свеннунгу восточное побережья Ботнического залива (Svennung
1974: 231). Свеннунг считает, что форма sitonum/sithonum
образована путем добавления к индоевропейскому корню
суффикса d (ср., напр., дрисл. siða ‘сторона’). Однако в таком
случае следовало бы ожидать у Тацита формы «сидоны»
(*sidonum), а не ситоны (sitonum). Кроме того, германские
этнонимы, образованные от этого корня, неизвестны.
Место обитания ситонов (севернее свионов) и упоминание о
том, что ими правит женщина, дало повод для идентификации
ситонов с квенами (см., напр., Julku 1986: 174, там же литера-
тура), народом, обитавшим в раннее средневековье вдоль берега
Ботнического залива (Vilkuna 1969; Julku 1986). Юлку считает
их южной границей на западном берегу Ботнического залива
реку Шелефтео, а на восточном берегу залива – лес Хэме (Häme)
или лес Кюро (Kyrö) – (Julku 1986, 182). Таким образом, область
квенов располагалась вдоль всего побережья Ботнического
залива. Неудивительно, что Олав Магнус, который сам объездил
северную Швецию, называет их в своей изданной в Риме в 1555
году «Истории северных народов...» (Historia de gentibus

1 Такая интерпретация была, вероятно, заимствована Мюлленгоффом у
Цейса, который связывал ситонов Тацита с германским глаголом со
значением ‘сидеть’ (гот. sitan), не приводя подробной аргументации
(Zeuss 1925 (1837), 57). Мюлленгофф однако на Цейса не ссылается.

Ю. К. Кузьменко
265

septentrionalibus...) ботнийцами (bothnienses) (Olaus Magnus
1555). Этноним квены и топоним Квенланд2 известен нам из
древнезападноскандинавской литературы, (ср. дрисл. kvenir,
kveinir, kvænir; Kvenland) и из рассказа норвежца Охтхере,
включенного Альфредом Великим в свой перевод истории
Орозия (ср. дрангл. cwénas, Cwénland). И этноним квены и
топоним Квенланд связывают с финским топонимом Kainuu-
(maa) и этнонимом kainulainen, мн. число kainulaiset (см., напр.,
Zeuss 1925 (1847), 687, Müllenhoff 1906: 9–10; Julku 1986: 171).
Топонимы с kain-, встречающиеся и на восточном и на западном
берегу Ботнического залива, показывают исконную область
обитания квенов (Julku 1986: 174)3. И хотя нет единого мнения
относительно исконного значения топонима Kainuu(maa) (ср.,
напр., Svennung 1967; 1974, Vilkuna 1969)4, наиболее рас-
пространена интерпретация этой формы как ‘низменности’,
‘низкой земли’ (Svennung 1974: 233).
В античных источниках мы не встречаем ни топонимов типа
Kvenland или Kainuumaa, ни этнонимов типа kvenir или

2 Квенами называют и современное население северной Норвегии, го-
ворящее на квенском языке, (северозападнофинском диалекте), сход-
ном с диалектом шведских жителей Торнедалена, которые называют
свой язык Mäenkieli «наш язык». Традиционно считается, что совре-
менные норвежские квены появились в северной Норвегии только в
XVI веке (ср. Karikoski, Pedersen 1996: 4–5), после того как историчес-
кие квены уже исчезли. Однако сообщение Олафа Магнуса о ботний-
цах может свидетельствовать о непрерывности квенской традиции.
3 В одном исландском географическом сочинении говорится о двух
Квенландах на севере Скандинавии (ср. Allfræði íslenzk 1908: 8–12).
Vilkuna интерпретирует эти два Квенланда как восточный (Österbotten)
и западный (Västerbotten) берега Ботнического залива (Vilkuna 1969:
93).
4 Основываясь на форме kainus ‘поперечная балка, на которой
крепится пол’, Вилькуна предположил, что это слово могло означать
деревянную дубину, атрибут особой группы людей, которые в
скандинавской традиции назывались kylfingar (cр. дрисл. kylfa
‘дубина’), в русской колбягами (Vilkuna 1969: 99, 102–115). Область
действия этой группы людей, основным занятием которых была
торговля и сбор дани с саамов и финнов, – восточное и западное
побережье Ботнического залива. О возможной идентификации квенов
с колбягами – kylfingar писал еще раньше Виклунд, не предполагая,
правда, этимологической связи топонима Kainuumaa со словом,
обозначающим дубину (Wiklund 1930: 50).

266
Кто такие ситоны в Германии Тацита...

kainuulaiset, но в «Гетике» Иордана упоминается загадочный
народ Vinoviloth. Поскольку в перечислении народов Скандзы у
Иордана народ Vinoviloth оказывается между светидами (suetidi),
другое название свеев, ср. дрисл. svíþjóð ‘народ свеев’, и финна-
ми (т. е. саамами)5, то естественно было предположить, что
Vinoviloth это квены. Такой интерпретации способствовало и
сходство формы Vinoviloth с названием квенов. Уже Цейс
предложил конъектуру (Q)uinovilos (Zeuss 1925 (1847), 689), а
Свеннунг трактовал Vinoviloth как искажение формы *(c)aino-
thioth ‘народ кайно’ (Svennung 1967: 92), предлагая считать пер-
вую часть этого слова обозначением квенов (финск. kainulaiset).
Следуя основному правилу текстологов – исправлять как можно
меньше, можно предположить исконную форму *quinovilioth,
т. е. *quinovi lioth ‘народ квенов’ (ср. дрангл. leod, дрисл. ljóðr,
lýðr, дрвн. liut ‘народ’). Форма quinovi соответствует форме
родительного падежа множественного числа существительных с
основой на -u (ср., напр., готское handiwe gen. pl. от handus nom.
sg. ‘рука’). Финская форма kainuu и должна была в германских
языках ассоциироваться именно с существительными с основой
на -u. Таким образом, исконной формой у Йордана (или у
Кассиодора) могла быть форма *quinovi lioth ‘квенов народ’.
Заимствованные из финского топоним «Земля квенов» и
этноним «квены» были вероятно еще в общегерманскую эпоху
переосмыслены как связанные со словом, обозначающим в
германских языках женщину (ср., дрисл. kvæn, kvenn-, дрангл.
cwene, дрвн. quena, гот. quino < germ. *kwinō-). Вероятно именно
такая народная этимология (финск. kainuu(maa) > герм. *kwinō-
(landa) и объясняет некоторые фонетические несоответствия
между kainuu и *kwinō, которые всегда беспокоили лингвистов6.

5 ...Finni mitissimi; Scandzae cultoribus omnibus mitiores (minores?); nec
non et pares eorum Vinoviloth; Suetidi, cogniti in hac gente reliquis corpore
eminentiores: («..кротчайшие финны (т. е. саамы), наиболее кроткие
(низкорослые?) из всех обитателей Скандзы, а также похожие на них
виновилот; светиды, известные в этом племени как превосходящие
остальных (величиной) тела...» (Иордан 2001: 126). В русском перево-
де принимается конъектура minores ‘более низкорослые’ вместо
mitiores ‘более мягкосердечные’, предложенная Мюлленгоффом и
Моммзеном (см. Иордан 2001: 65, 185)
6 Финское сочетание oi может передаваться шведским ve, ср. Kvevlax <
Koivulahti, однако примеры передачи финского ai шведским ve неиз-
вестны. Поскольку при сопоставлении финской (kainu-) и сканди-


Ю. К. Кузьменко
267

Т. е. фактически с самого момента своего проникновения в об-
щегерманский язык слово получило германскую форму, отра-
жающую не регулярную субституцию финских фонем герман-
скими, а народную этимологию. Такая предлагавшаяся еще в
XIX веке народная этимология, см., напр., Zeuss, 1925 (1837)
157, признается справедливой и сейчас (ср. Much 1967: 517;
Svennung 1974: 237; Blöndal 1989: 526, 531). Не исключено, что
такой интерпретации способствовало не только существование в
античной традиции «земли амазонок», но и особое положение
женщины на севере Скандинавии, принимавшей вместе с муж-
чинами участие в охоте, о чем сообщают античные авторы (см.
Tacitus, cap. 46) и что подтверждается археологическим мате-
риалом (Mulk 1995: 244).
Интерпретация Квенланда как страны женщин отразилась и
у Адама Бременского (1075), который говорит о terra feminarum
и patria feminarum на севере Скандинавии (Adam von Bremen
1961: 344–347, 356–357). Именно эта народная этимология и
отразилась в представлении Тацита о соседнем со свионами
народе, которым правит женщина.
Свеннунг правда полагал, что не следует считать, что
народная этимология Квенланд – «Страна женщин» отражена в
замечании Тацита о том, что ситонами правит женщина7. По его
мнению, представления Тацита о ситонах связаны с «общерас-
пространенными неясными слухами о древних временах»
(Svennung 1975: 237), однако очевидная идентификация ситонов
с квенами и terra feminarum Адама Бременского свидетель-
ствуют о связи представлений Тацита о народе ситонов, кото-
рым правит женщина, с германской народной этимологией наз-
ваний квены и Квенланд. Очевидно и то, что чем дальше от се-
верной Скандинавии и Квенланда находились германцы, тем
скорее они могли отождествить квенов с женщинами, а Квен-

навской формы (kven-, kvein-) возникают трудности при объяснении
лабиализации в скандинавской форме, предполагалось, что финское
слово попало к скандинавам через саамское посредство (Holm 1982:
1932). Однако нерегулярность соответствия ai = ve могла быть пред-
определена народной этимологией, связавшей германское отражение
финского kainuu с германским словом, обозначающим женщину
(kvenna-).
7 Так же считает и Перл, см.: Perl 1990: 254.

268
Кто такие ситоны в Германии Тацита...

ланд со страной женщин. В древнеисландском географическом
трактате8 и у Охтхере такого отождествления нет.
Идентификация ситонов с квенами позволяет нам предло-
жить и новую этимологию их названия. Есть ряд несомненных
свидетельств тесных контактов между квенами и саамами,
сходства их социальной структуры и образа жизни и даже о
сходстве их языков. На территории саамов мы встречаем топо-
нимы, восходящие к kainu. О сходстве образа жизни и обычаев
ботнийцев (квенов) и саамов писал и Олав Магнус9. Возможно,
что он указывал и на сходство их языков, помещая при
перечислении языков северной Скандинавии язык саамов и язык
ботнийцев рядом10.
В средневековом норвежском сочинении Hversu Noregr
bygdist «Как заселялась Норвегия» рассказывается, как квены
приносили жертвы конунгу Торри, «чтобы был снег и хорошая
лыжня, так как от этого зависит их добыча. И эти жертвы
приносились в середине зимы» (цит. по Grotenfelt 1909, 5). Все
это более похоже на традиции саамов, а не на традиции финнов,
которые так же как и скандинавы занимались на рубеже новой
эры в основном земледелием. Юлку полагает, что исконное

8 В исландском географическом трактате (Рукопись AM 194 8VO)
различают «Землю женщин (землю амазонок)» (Kvennaland), располо-
женную где-то на юге и «Землю квенов» (Kvennland) на севере Скан-
динавии (Allfræði íslenzk 1908: 12, 36)
9 Olaus Magnus 1555, lib. 3, cap. 8; lib. 4, cap. 4; lib. 4. cap. 7
10 …ideoque mirandum non est, quod in ea quintuplicis linguae usus
reperiatur, Septentrionalium scilicet Lapponum, seu Bothniensium,
Moscouitarum, Ruthenorum, Finningorum, Sueonum, ac Gothorum, &
Germanorum. (Olaus Magnus 1555, Liber 4, cap. 3, 125). Традиционно
при переводе этого места seu трактуется как «и»., ср., напр.: …Ist
derhalben keyn Wunder, ob man schon fünfferley Sprachen darinnen findet,
nemlich der Lappen und der Bothnienser, der Moscobiten, der Reussen, der
Finländer, der Schweden und Gothen und der Teutschen. (Olaus Magnus
2006 (1567): 182.) «...поэтому неудивительно, что там на севере нахо-
дят пять языков, а именно язык саамов и ботнийцев, московитов, рус-
ских, финнов а также свеев и готов и немцев». Объединение языков
руссов и московитов, а также свеев и готов (т. е. гаутов), представ-
ляется очевидным. Вероятнее всего, Магнус объединяет в одну группу
и язык лопарей и язык ботнийцев, тем более, что seu обычно значит не
и, а или (т. е. следует переводить не «лопарей и ботнийцев», а «лопарей
или ботнийцев»).

Ю. К. Кузьменко
269

финское население слилось на северном и западном берегах
Ботнического залива с саамским населением и «вошло в систему
охотничьих территорий» (Julku 1986: 181)11. Такие охотничьи
территории назывались «ситами» (в современных саамских
диалектах sijda, siida, sijt, sijtte, sita)12. Сита это хояйственно-
территориальное объединение, форма организации экономики,
базирующаяся прежде всего на охоте и рыболовстве. «Сита»
объединяла несколько семей (предполагаемая численность
одной «ситы» 300 человек), охотившихся и ловивших рыбу на
огромной, но строго ограниченной территории. Этимология
этого слова (ср. финско-саамское *šijti > протосаам. *sijDe
«сита», но финск. hiisi: hijte ‘капище’ [Sammallahti 1998: 263] и
археологические данные [см. Zachrisson 1997: 145, там же
литература]) свидетельствуют и о том, что «сита» была не
только хозяйственным, но и религиозным объединением. Таким
образом, «сита» это и объединение людей с единым типом хо-
зяйствования, едиными религиозными обрядами и единым
капищем и соответствующая территория, строго ограниченная
от территории других «сит»13. Археологи считают, что «сита»
как форма организации экономики, базирующаяся на охоте и
рыболовстве, была характерна для саамского общества на про-
тяжении чрезвычайно длительного периода, начиная с первых

11 Однако при идентификации ситонов с квенами возникает одна проб-
лема. Тацит пишет о том, что ситоны во всем похожи на свионов (кро-
ме того, что над ними влавствует женщина). Полагают, что в данном
случае имеется в виду и антропологическое сходство, что указывает
прежде всего на сходный со скандинавским антропологический тип,
распространенный и сейчас в Эстерботтене (Vilkuna 1969: 8). С другой
стороны, если верно представление о том, что vinoviloth Йордана это
квены (*quinovi lioth), то оказывается, что квены похожи на низкорос-
лых саамов. Однако различное описании ситонов у Тацита и квенов у
Йордана может свидетельствовать о постепенной антропологической
саамизации ситонов-квенов на западном побережье Ботнического
залива. У Тацита они еще антропологически сходны со скандинавами
(как и многие финны), а у Йордана они уже низкорослы, как саамы.
12 Интервокальный смычный, несмотря на то, что он может переда-
ваться в разных саамских письменных традициях и как d и как t, яв-
ляется в современном саамском глухим смычным и реконструируется
для прасаамского как глухой смычный.
13 Реконструкцию территорий древних «сит» в северной Скандинавии
см. Hultblad 1968: 72.

270
Кто такие ситоны в Германии Тацита...

веков до нашей эры и до середины второго тысячелетия нашей
эры (Mulk 1995: 1, 11, 254). Такая же структура должна была
характеризовать и принявших саамский образ жизни квенов.
Поэтому можно предположить, что в этнониме ситоны у Тацита
отразилось название народа, живущего в «ситах». К основе
*sijt- был добавлен латинский суффикс -on-, характерный для
латинизированных этнонимов. Такое новое образование (sitonii)
было подкреплено аналогией с известными в античной традиции
ситонянами (sithonii) и сидонянами (Σiδόnioi, Σiδωvνioi).

Выводы:
1. Ситоны в Германии Тацита соответствуют квенам древне-
западноскандинавских и древнеанглийских источников. У Йор-
дана этому народу соответствует этноним vinoviloth, который
следует интерпретировать как народ квенов (*qvinovi lioth).
Народая этимология, связавшая название квенов с германским
словом для женщины (*kwinō-), явилась основанием для
утверждения Тацита о том, что ситонами правит женщина.
2. Этноним ситоны связан с обозначением территориальных
религиозно-хозяйственных объединений «сит» (*sijte), которые
были характерны для северной Скандинавии на рубеже н. э.,
т. е. ситоны Тацита это народ, живущий «ситами».
ЛИТЕРАТУРА
Alfræði íslenzk, 1908: Islandsk encyklopædisk litteratur 1. Skindbogen
AM. 194 8VO (= Samfund til Udgivelse af gammel nordisk Litteratur
37). København.
Bremen Adam von, 1961: «Bischofsgeschichte der Hamburger Kirche». In:
Quellen des 9. und 11. Jahrhunderts zur Geschichte der Hamburgischen
Kirche und des Reiches. Neu übertr. von Werner Trillmich (= Ausge-
wählte Quellen zur deutschen Geschichte des Mittelalters; 11),
Darmstadt: 1961.
Blöndal Magnusson, 1989: Íslenzk orðsifjabók. Reikjavík.
Grotenfelt K., 1909: Über die alten Kvänen und Kvänland. In: Annales
academiae scientiarum fennicae. Ser. B. Tom. 1. Helsinki. 1–19.
Holm G., 1982: Kväner, Kvänland och kainulaiset. In: Språkhistoria och
Språkkontakt i Finland och Nord-Skandinavien. Studier tillägnade
Tryggve Sköld den 2. november 1982. Utg. av K.-H. Dahlstedt et al.
Kungl. Skytteanska samfundets handlingar 26. Stockholm 1982. 131–
144.
Hultblad F., 1968: Övergång från nomadism till agrar bosättning i
Jokkmokks socken. Stockholm.
Julku K., 1986: Kvenland – Kainuumaa. Oulu.

Ю. К. Кузьменко
271

Karikoski E., Pedersen A.-K., 1996: Kvenane / dei finskætta i Norge.
Tromsø.
Much R., 1967: Die Germania des Tacitus. Heidelberg.
Magnus Olaus, 1555: Historia Olai Magni Gothi Archiepiscopi Vpsalensis,
De Gentivm Septentrionalium. Romae.
Magnus Olaus, 2006. Die Wunder des Nordens. (Hg. von E. Balzamo,
R.
Kaiser). Frankfurt am Main. (Изданий первого немецкого
перевода 1567 г. с комментарием).
Mulk, I.-M., 1995: Sirkas – ett samiskt fångstsamhälle i förändring Kr. F. –
1600 e. Kr. Umeå.
Müllenhoff K., 1906: Deutsche Altertumskunde. Bd 2. Berlin. 1906.
Perl G., 1990: Tacitus. Germania. Lateinisch und Deutsch von Gerhard Perl.
(Griechische und lateinische Quellen zur Frühgeschichte Mitteleuropas.
Bis zur Mitte des 1. Jahrtausends u.z. Hg. von Joachim Herrmann.).
Berlin.
Sammallahti P., 1998: The Saami languages. An Introduction. Kárášjoka.
Svennung J., 1967: Jordanes und Scandia: kritisch-exogetische Studie.
Stockholm.
Svennung J., 1974: Skandinavia bei Plinius vund Ptolemaios. Kritisch-
exegetische Forschungen zu den ältesten nordischen Sprachdenkmälern.
Uppsala.
Zachrisson I., et al. (utg.): Möten i gränsland. Samer och germaner i
Mellanskandinavien. (=
Monographs/Statens Historiska Museum
Stockholm; 4), Stockholm: 1997.
Zeuss K., 1925 (1937): Die Deutschen und die Nachbarstämme. Heidelberg.
(Первое издание München 1837).
Йордан, 2001: О происхождении и деяниях готов (Getica). Вст. статья,
перевод, комментарий Е.Ч. Скржинской. 2 изд. СПб.


272
Лексические данные как основа...



О. М. Лазаренко
Лексические данные как основа относительной датировки
отдельных частей Септуагинты

Перевод Библии на греческий язык осуществлялся в течение
долгого времени (III–II вв. до н. э.). Между отдельными частями
Септуагинты (далее – LXX) отчетливо прослеживаются разли-
чия в переводческом методе, стиле и лексике. Точно известно,
что первым было переведено Пятикнижие (первая половина III
в. до н. э.). Между тем попытка установить относительную
датировку переводов обещает привести к положительным
результатам.
Критерием определения прямой зависимости одного гре-
ческого текста от другого служат совпадения в греческом тексте
у различных переводчиков при расхождениях в оригинале. В
таком случае можно говорить о цитировании греческого текста
более раннего перевода. На зависимость также указывает и
использование различными переводчиками одних и тех же гре-
ческих слов для определенных еврейских слов. В тех случаях,
когда греческое слово не является очевидным эквивалентом
еврейского, можно предполагать, что совпадение неслучайно:
более ранний перевод использовали в качестве образца. Перей-
дем к конкретным примерам.
1. Выражение h` yuch. ))) meleth,sei в Иов. 27.4 и Ис. 33.18а
Во всей LXX существительное yuch, выступает субъектом
при глаголе meleta,w лишь дважды – в Иов. 27.4 и в Ис. 33.18а.
Рассмотрим эти тексты:
(1) hY"mir> hG<h.y<-~ai ynIAvl.W hl'w>[; yt;p'f. hn"r>Bed;T.-~ai
Губы мои не скажут неправды, и язык мой не изречет лжи
(Иов. 27.4)
Переводчик свободно трактует второе полустишие и
обращает «речения языка» в «помышления души»:1

1 Ср. с Иов. 6.30, где переводчик вводит идею «размышления», отсут-
ствующую в еврейском тексте.

О. М. Лазаренко
273

(2) mh. lalh,sei ta. cei,lh mou a;noma( ouvde. h` yuch, mou meleth,sei
a;dika

Губы мои не скажут беззаконного, и душа моя не будет

помышлять несправедливого
(3) hm'yae hG<h.y< ^B.li
Сердце твое будет помышлять о [прежних] ужасах (Ис. 33.18а)
(4) h` yuch. u`mw/n meleth,sei fo,bon (LXX)

Душа ваша будет помышлять о страхе2
В еврейском тексте этих стихов используются два различ-
ных существительных, в обоих случаях переданных на гречес-
кий словом yuch,. Употребление yuch, для перевода еврейского
слова ble ‘сердце’ – одна из характерных черт греческого перево-
да Исаии. В девяти случаях переводчик отказывается от бук-
вального перевода kardi,a, очевидно, из стилистических сообра-
жений. Употребление слова yuch, для перевода еврейского !Avli
‘язык’ в Иов. 27. 4 объясняется, по-видимому, зависимостью от
текста Ис. 33. 183. В том же стихе из книги Иова мы находим
еще одну аллюзию на текст Исаии: слова a;nomoj – a;dikoj напо-
минают пару avnomi,an – avdiki,an в Ис. 59.3:
(5) ai` ga.r cei/rej u`mw/n memolumme,nai ai[mati kai. oi` da,ktuloi

u`mw/n evn a`marti,aij( ta. de. cei,lh u`mw/n evla,lhsen avnomi,an( kai. h`
glw/ssa u`mw/n avdiki,an meleta/|

Руки ваши испачканы кровью, и пальцы ваши – грехами,

губы же ваши произнесли беззаконие, и язык ваш упраж-

няется в несправедливости
Еврейские слова, следующие за парами a;noma/avnomi,an и
a;dika/avdiki,an, различаются в Ис. 59.3 и Иов. 27.4. В книге Исаии
используются rq,v, и hl'w>[;, а в книге Иов. – hl'w>[; и hY"mir.. Тот факт,
что в еврейском тексте использованы разные слова, тогда как в
греческом – одно, указывает на то, что переводчик пользовался
греческим текстом Исаии или цитировал его по памяти4.

2 См. ниже о возможном влиянии этого текста на греческий текст Иова
33.15.
3 Это не единственный случай цитирования греческим переводчиком
Иова более ранних переводов. Выражение e;ktrwma evkporeuo,menon evk
mh,traj mhtro,j в Иов. 3.16 – дословная цитата из Числ. 12.12. (указано
проф. Т. Мураокой).
4 Связь между этими текстами усиливается наличием в обоих глагола
meleta,w.

274
Лексические данные как основа...

Употребление в Иов. 27.4 прилагательного a;dikoj могло
быть обусловлено влиянием текста Ис. 59.13b, в котором так же
употребляется глагол meleta,w:
(6) evlalh,samen a;dika kai. hvpeiqh,samen( evku,omen kai. evmeleth,samen

avpo. kardi,aj h`mw/n lo,gouj avdi,kouj

Мы говорили несправедливое и были непослушны, мы

зачали и замыслили в сердце своем несправедливые слова
2. Выражение tro,moj evpela,beto в Пс. 47(48).7 и Иер. 30.30
(49.24)
В Пс. 47(48).7 и Иер. 30.30 (49.24) употребляется выражение,
которое больше нигде в LXX не встречается: tro,moj evpela,beto
auvtw/n $auvth/j%. Еврейские тексты в Пс. 48.7 и Иер. 49.24
различны (~t;z"x'a] hd'['r> – в псалме, hq'yzIx/h, jj,r, – в Иеремии), хотя
имеют один и тот же смысл и в обоих случаях верно переданы в
LXX. В Псалтири, то глагол evpilamba,nomai используется для
перевода zxa лишь в Пс. 47(48).7. В других случаях переводчик
употребляет глаголы krate,w (55(56).1; 72(73).23; 136(137).9),
prokatalamba,nomai (76(77).5), и kate,cw (118(119).53; 138(139).10).
Переводчик Иеремии дважды передает форму Hiphil глагола qzx
греческим evpilamba,nomai (30.30(49.24); 38(31).32). Используют-
ся и другие эквиваленты: krate,w (6.23), kate,cw (6.24),
katakrate,w (8.5; 27(50).43), katiscu,w (8.21), katadunasteu,w
(27(50).33), e;cw (27(50).42) и evfi,sthmi (28(51).12). Кроме тож-
дества греческих текстов, обращает на себя внимание и необыч-
ный для греческой литературы контекст употребления глагола
evpilamba,nomai: в словаре Лидделла и Скотта (LSJ) не приводится
ни одного примера, когда бы данный глагол употреблялся при
описании эмоций5. Бесприставочный глагол lamba,nw часто
используется с субъектом, обозначающим эмоции, например
страх или гнев6. В LXX tro,moj используется как субъект при
глаголе lamba,nw шесть раз (в Исходе, Исаии и Данииле).

5 Ближе всего к такому употреблению использование глагола с сущест-
вительным, обозначающим болезнь. Lucianus, Nigr. 29 (см. LSJ, 642).
6 В LSJ (1026) приводятся несколько примеров со словами me,noj( co,loj
и tro,moj у Гомера и словом de,oj у Платона.

О. М. Лазаренко
275

3. Выражение evk ceiro.j sterewte,rwn auvtou/ в Пс. 34(35). 10 и
Иер. 38(31). 11
Выражение evk ceiro.j sterewte,rwn auvtou/ встречается лишь
дважды в LXX: в Пс. 34(35).10 и Иер. 38(31).11. В Пс. 34.10 Бог
восхваляется как r`uo,menoj ptwco.n evk ceiro.j sterewte,rwn auvtou/
‘избавляющий бедного из руки тех, кто сильнее его’7. В книге
Иеремии данное выражение употреблено в тексте, возвещаю-
щем спасение израильскому народу:
(7) o[ti evlutrw,sato ku,rioj to.n Ia,kwb( evxei,lato auvto.n evk
ceiro.j sterewte,rwn auvtou/

Ибо искупил Господь Иакова, избавил его из руки тех,

кто сильнее его
Между соответствующими еврейскими текстами есть не-
большое различие: в Иер. 31.11 сказано WNM,mi qz"x' dY:mi ‘из руки
того, кто сильнее его’, в Пс. 35.10 отсутствует слово dy: WNM,mi qz"x'me
‘от того, кто сильнее его’.
Ввиду полного совпадения греческих текстов в Иер. 38.11 и
Пс. 34.10, встает вопрос о возможном влиянии одного текста на
другой. Это подтверждается следующими соображениями.
В обоих текстах stereo,j используется в форме множествен-
ного числа, хотя qz"x' в масоретском тексте стоит в единственном
числе. Кроме того, stereo,j употребляется лишь дважды в LXX
для перевода qz"x', а именно, в Иер. 38.11 и Пс. 34.10. Наиболее
частотный эквивалент – прилагательное krataio,j (1 раз в Псал-
тири и 2 раза в книге Иеремии). Также используются слова
sfodro,j( ivscuro,j (1 раз в книге Иеремии)( me,gaj( dunato,j. Осо-
бенно важными представляются те контексты, в которых слово
qz"x' относится к людям. Так, переводчик книги Чисел переводит
это еврейское слово греческим ivscuro,teroj в контексте, где
говорится о народах Ханаана (Числ. 13.18, 31). В книге Иисуса
Навина 14.11 Халев говорит о себе, что он еще «крепок»: qz"x' ~AYh;
yNId,A[, что в LXX передано как e;ti eivmi. sh,meron ivscu,wn. В Суд.
18.26 Миха видит, что потомки Дана «сильнее его» (WNM,mi hM'he
~yqiz'x}). В греческом переводе этого стиха в Ватиканском кодексе

7 Lectio brevior (без слова ceiro,j) в Aлександрийском кодексе пред-
ставляет собой редакторскую правку, цель которой приблизить
греческий текст к еврейскому оригиналу.

276
Лексические данные как основа...

стоит dunatw,teroi, eivsin u`pe.r auvto,n, а в Александрийском –
ivscuro,teroi, eivsin auvtou/. Слово stereo,j в приведенных контекс-
тах не употребляется, возможно, и потому, что оно значит не
‘сильный’, ‘крепкий’, а скорее – ‘твердый’, ‘прочный’. Даже в
тех случаях, когда прилагательное stereo,j оказывается компо-
нентом таких словосочетаний как сильный человек (avqlhth,j, D.L.
2.132) или сильные руки (braci,onej, Theoc. 22.48), в значении
слова stereo,j присутствует идея «твердости»; например, avqlhth,j
описывается как stereo,j из-за крепости и твердости своих
мускулов. Таким образом, употребление слова stereo,j в Пс.
34.10 и Иер. 38.11 не вполне соответствует греческому узусу и
переводческой практике, принятой в LXX.
4. Выражение $evpi%sthri,zw $tou.j% ovfqalmou,j (-o,n) в Пс. 31(32).8,
Притч. 16.30, Ам. 9.4 и Иер. 24.6
Сходство между вышеуказанными греческими текстами
особенно замечательно в виду значительных расхождений
между соответствующими еврейскими текстами.
Рассмотрим Пс. 31(32).8:
(8) `ynIy[e ^yl,[' hc'[]yai %lete Wz-%r,d,B. ^r>Aaw> ^l.yKif.a;

Я вразумлю тебя и наставлю тебя на путь, по которому

тебе идти. Я буду руководить [тобой], над тобой око Мое.
(9) sunetiw/ se kai. sumbibw/ se evn o`dw/| tau,th|( h-| poreu,sh|(

evpisthriw/ evpi. se. tou.j ovfqalmou,j mou

Я вразумлю тебя и наставлю тебя на путь, по которому

ты пойдешь. Я утвержу на тебя очи Свои (LXX).
Переводчик использует греческий глагол evpisthriw/ ‘утвержу’
для перевода еврейского hc'[]yai ‘я буду руководить, советовать’.
Этот перевод нельзя считать догадкой, основанной на контексте,
так как переводчику было известно значение еврейского слова8.
Вероятнее всего, мы имеем дело с «исправлением» малопо-
нятного еврейского текста. Из-за отсутствия местоименного
суффикса при глагольной форме hc'[]yai переводчик, по-

8 В Пс. 16(15).7 suneti,zw передает #[y в значении ‘советовать, настав-
лять’. В Пс. 62(61).5 переводчик использует глагол bouleu,omai, соответ-
ствующий значению ‘планировать’, ‘замышлять’ у глагола #[y. В Пс.
71(70).10 и 83(82).6 bouleu,omai переводит #[y в значении ‘совещаться’.

О. М. Лазаренко
277

видимому, прочитал последние три слова стиха 8 как одно
целое: ‘Я буду советовать на тебя Свои глаза’. Видя
необходимость сделать текст более осмысленным, переводчик
использовал вместо глагола со значением ‘советовать’ глагол
evpisthri,zw, в результате чего смысл последних слов стиха
становится понятным: ‘Я утвержу на тебе глаза Свои’ (т. е. Я
буду заботиться о тебе, хранить тебя). Выражение evpisthri,zw
tou.j ovfqalmou,j не засвидетельствовано в греческой литературе,
зато довольно часто встречается в LXX. Вместе со сходным
выражением (так же незасвидетельствованным в эллинской
литературе) sthri,zw to. pro,swpon оно используется перевод-
чиками 12 раз. Во всех случаях в еврейском тексте употреблен
фразеологизм ~ynip' (-ta,)/ynIy[e ~yfi (букв. ‘поставить глаза/лицо’, т. е.
‘обратить глаза/лицо напротив кого-либо’ или ‘твердо решить
сделать что-либо’, за которым следует инфинитив. Очевидно,
глагол (evpi)sthri,zw представляет собой почти буквальный
перевод еврейского глагола ~yfi ‘ставить’. В LXX есть и другие
варианты буквальной передачи этого глагола в составе упо-
мянутого фразеологизма. Так, употребляются глаголы evfi,sthmi
‘ставить, класть на что-либо’ (Лев. 20.5; Иер. 51(44).11–12),
ta,ssw ‘ставить, назначать’ (4 Царств. (2 Царей) 12.18; ср. с Дан.
11.17 в редакции Феодотиона), di,dwmi ‘давать’ (Дан. 11.17
(LXX); Иез. 15.7 (текст B)). По-видимому, выражение
evpisthri,zw tou.j ovfqalmou,j не отражает обычного эллинистичес-
кого койне, но обязано своим существованием авторам LXX. На
то, что это выражение еще не было распространено в иудейско-
греческой среде к моменту перевода книги Бытия, возможно,
указывает свободный перевод фразеологизма ~ynip' (-ta,)/ynIy[e ~yfi в
этой книге (Быт 31.21 – w[rmhsen и 44.21 – evpimelou/mai).
Переводчик книги Левит, переводя фразеологизм буквально,
не использует глагол evpisthri,zw. Даже в пророческих текстах,
где этот глагол преобладает, встречаются и другие эквиваленты.
Так, переводчик книги Иезикииля один раз употребляет безуко-
ризненное (с точки зрения греческой стилистики) выражение
evpistre,fein to. pro,swpon pro,j tina9. Можно предполагать, что в
процессе работы над переводом пророков глагол evpisthri,zw
стал восприниматься как наиболее адекватный еврейскому ~yfi, о

9 Cр. употребление выражения stre,fein to. pro,swpon pro,j tina. E. Ph.,
457.

278
Лексические данные как основа...

чем и свидетельствует преимущественное использование имен-
но этого греческого глагола в книгах пророков. Во всяком слу-
чае, данное словоупотребление должно было найти отражение в
реальной речи грекоязычных евреев. Этим объясняется, почему
переводчик Псалтири, «исправляя» еврейский текст, прибег к
необычному греческому выражению. Видимо, оно не резало
слух переводчику Псалмов потому, что он был знаком с ним
(или со схожим выражением) по более ранним переводам,
например пророческих текстов (Ам. 9.4 или Иер. 24.6).
Переводчик книги Иеремии также обнаруживает зависи-
мость от традиции. Впервые в этой книге выражение sthri,zw to.
pro,swpon встречается в 3.12. Еврейский текст в данном месте
содержит фразеологизм с глаголом lpn ‘падать’. Еврейское
выражение значит ‘Я не буду суров к тебе’ (дословно: ‘Я не
сделаю так, чтобы лицо Мое упало на тебя’). Перевод
отклоняется от греческой нормы, но не представляет собой
дословного перевода еврейского текста10.
Можно предполагать, что при переводе Притч. 16.30 пере-
водчик использовал, по крайней мере, греческий и еврейский
тексты Псалтири. Hapax legomenon hc[ в Притч. 16.30 графи-
чески близок форме hc'[]yai в Пс. 32.8. Столкнувшись с незна-
комым ему словом hc[, переводчик Книги Притчей использовал
греческий глагол, употребленный (в приставочной форме) в Пс.
31(32).8 для перевода глагола #[y, близкого по написанию к
гапаксу hc[.
Явно неслучайные совпадения в греческом тексте различных
библейских книг и общие для разных книг приемы перевода
подтверждают предположение о том, что некоторые авторы
LXX пользовались более ранними греческими переводами. В
частности, приведенные примеры демонстрируют зависимость
переводчика книги Иова от греческого перевода книги Исаии, а
также взаимосвязь Псалтири и книги пророка Иеремии. Кроме
того, можно высказать предположение о влиянии пророческих
текстов на Псалтирь и, в свою очередь, Псалтири на Книгу
Притчей.

10 К дословным переводам глагола lpn Hiphil в LXX относятся:
evpiba,llw (Быт 2.21; Ис. 34.17); r`i,ptw (Иер. 45(38).26); avporri,ptw (Суд.
2.19); diapi,ptw (Числ. 5.22); evpipi,ptw (Числ. 38.23).

О. М. Лазаренко
279

CОКРАЩЕНИЯ НАЗВАНИЙ БИБЛЕЙСКИХ КНИГ:
Ам. – Книга пророка Амоса
Лев – Книга Левит
Быт – Книга Бытия
Притч. – Книга Притчей
Дан – Книга пророка Даниила
Пс. – Псалтирь
Иер. – Книга пророка Иеремии
Суд. – Книга Судей
Иов. – Книга Иова
Числ. – Книга Чисел
Ис. – Книга пророка Исаии
ИСПОЛЬЗОВАННАЯ ЛИТЕРАТУРА:
Aejmelaeus A. „Rejoice in the Lord!“. A Lexical and Syntactical Study of
the Semantic Field of Joy in the Greek Psalter // Hamlet on a Hill.
Semitic and Greek Studies Presented to Professor T. Muraoka on the
Occasion of his Sixty-Fifth Birthday / Ed. by M. F. J. Baasten and
W. Th. Van Peursen. Leuven-Paris-Dudley, MA, 2003. P. 501–521.
Aejmelaeus A. Faith, Hope and Interpretation: A Lexical and Syntactical
Study of the Semantic Field of Hope in the Greek Psalter // Studies in
the Hebrew Bible, Qumran, and the Septuagint Presented to Eugene
Ulrich / Ed. by P. W. Flint, E. Tov and J. C. Vander Kam. Leiden;
Boston: Brill, 2005. P. 360–376.
Cook J. Intertextual Relationships between the Septuagint of Psalms and
Proverbs // The Old Greek Psalter. Studies in Honour of Albert Pieters-
ma / ed. by R. Hiebert, C. Cox, P. Gentry. Sheffield, 2001. P. 218–228.
Cordes A. Theologische Interpretation in der Septuaginta. Beobachtungen
am Beispiel von Psalm 76 LXX // Der Septuaginta-Psalter. Sprachliche
und theologische Aspekte / E. Zenger (Hrsg.). Herders Biblische
Studien. B. 32. Freiburg, Basel, Wien, Barcelona, Rom, New York,
2001. S. 105–121.
Flashar M. Exegetische Studien zum Septuaginta-Psalter // ZAW 32 (1912).
S. 81–117, 161–89, 241–68.
Harl M., Dorival G., Munnich O. La Bible Grecque des Septante. Du
judai’sme Hellénistique au Christianisme ancien. Paris 1988.
La Bible d’Alexandrie. XVII. Les Proverbes. Traduction, introduction et
notes par David-Marc d’Hamonville. Paris, 2000.
Liddell H. G., Scott R., Jones H. S. A Greek-English Lexicon. Oxford,
1940–1968.
Mozley F. W. Psalter of the Church: the Septuagint Psalms Compared with
the Hebrew, with Various Notes. Cambridge, 1905.
Seeligmann I. L., The Septuagint Version of Isaiah. Leiden 1948.
Tov E. The Impact of the LXX Translation of the Pentateuch on the
Translation of the Other Books // Mélanges Dominique Barthélemy,
Études bibliques offertes à l’occasion de son 60e anniversaire. OBO 38.
Fribourg-Göttingen, 1981. P. 577–592.
Van der Kooij A. The Septuagint of Psalms and the first book of Maccabees
// The Old Greek Psalter Studies in Honour of Albert Pietersma / ed. by
R.
Hiebert, C.
Cox, P.
Gentry. Sheffield, 2001. P. 229–247.

280
Сердце благоразумное и сердце волнующееся...



В. Л. Макарова
Сердце благоразумное и сердце волнующееся
в текстах латинских авторов

В текстах латинских авторов наряду с анатомическими зна-
чениями слова cor, cordis n ‘сердце’, встречаются также мета-
форические значения. С одной стороны, cor – sedes sapientiae,
центр интеллектуальной жизни человека, с другой – sedes affec-
tuum – центр эмоциональной жизни, что соответствует той клас-
сификации значений лексемы cor, которая приводится в Окс-
фордском словаре латинского языка (OLD 1982). Рассмотрим
оба представления в диахронии с тем, чтобы выявленные
релевантные признаки лексемы сor дополнили ее семантичес-
кую характеристику.
Вслед за основным значением соr (сердце как орган тела)
Оксфордский словарь дает ряд переносных значений1. В сердце
локализуются мыслительная и интеллектуальная деятельность
человека (3-е значение соr согласно OLD). Соr (сердце) в этом
значении представлено на протяжении всей истории развития
латинского языка. «Быть умным» в речи римлян выражалось
частым в комедиях Плавта фразеологизмом сor (mihi, tibi, etc.)
esse. Интересен каламбур в беседе двух гетер (комедия «Шка-
тулка»). Одна из них говорит: Plaut. Cist. 65 at mihi cordolium est
«Болит у меня сердце» – на что следует ответ: Quid? Id unde est
tibi cor?.. quod neque ego habeo neque quisquam alia mulier, ut
perhibent viri «Что? Но откуда же у тебя сердце? Нет его ни у
меня, ни у других женщин, как утверждают мужчины» (иначе
говоря – «ты неумна, как неумны женщины вообще»). Выраже-
ние сor habere употреблялось в значении «быть умным или

1 В Оксфордском словаре латинского языка (OLD s. v.) 2-е значение
cor, cordis – сердце как центр человеческого существа, памяти и всех
ментальных процессов; ум, дух и душа; 3-е значение – сердце как
место нахождения рассудка, ум, интеллект; 4-е значение – сердце как
место нахождения воли; 5-е значение – сердце как центр эмоциональ-
ной жизни человека, место нахождения чувств, эмоций; наконец, 6-е
значение – сердце как термин для выражения нежности («возлюб-
ленная»).

В. Л. Макарова
281

благоразумным». Цицерон, споря с утверждением Эпикура о
том, что от самых ничтожнейших вещей можно получить не
меньшее удовольствие, чем от самых дорогих, отвечал так: Cic.
Fin. 2. 91 hoc est non modo cor non habere, sed ne palatum quidem
«это значит не иметь не только ума, но еще и вкуса». В
«Сатириконе» Петрония Тримальхион уговаривает своего соот-
пущенника, обиженного на некоего молодого парня, прекратить
ccору: Petr. Sat. 59. 2 tu melior esto ... et tu cum esses capo,
cocococo, aeque cor non habebas «а ты будь лучше <его> ... ведь
и ты, когда был, ко-ко-ко-ко, петушком, также не был благо-
разумен».
Когда речь идет о понимании, познании явлений и вещей
посредством сердца, с существительным cor употребляются
глаголы: accipere, clarescere, cognoscere, conspicere2. Corde
accipere – «понимать»: Plaut. Cas.188 hau sati meo corde accepi
querelas tuas «Плохо я поняла твои сетования». Corde conspicere
– «понимать, осознавать»: Pseud. 769 quantum ego nunc corde
conspicio3 meo «как много я теперь осознаю!». Лукреций утвер-
ждал, что все сущее познается или проясняется «сердцем,
сколь бы оно ни было бесчувственным»: Lucr. 4. 44 quamvis
hebeti, cognoscere corde; 5.1456 alid ex alio clarescere corde. Cor
sapere (aliqui) – «быть мудрым сердцем» или «понимать
сердцем». Следующее утверждение Цицерона построено на игре
слов (одно из значений глагола sapere – «иметь или ощущать
вкус»): Cic. Fin. 2. 24 nec enim sequitur, ut, cui cor sapiat, ei non
sapiat palatus «отсюда вовсе не следует, что тот, кто имеет
мудрое сердце, не имеет вкуса». У Манилия cor встретилось в
значении «ум». Вначале, писал автор «Астрономии», люди не
имели знаний о мире, и потребовалась напряженная работа ума,
чтобы они это знание получили, а время Man. 1. 79 longa dies
acuit mortalia corda «сделало человеческий ум [букв.: смертные
сердца] изобретательным».
В то же время некоторые значения cor соотносятся не с
понятием «рассудок», а с понятием «разум» или «интуиция».

2 Данные глаголы можно рассматривать как семантические примитивы
для выражения интеллектуальной деятельности, осуществляемой
сердцем. Термин «семантический примитив» здесь употребляется
вслед за Ю. Д. Апресяном (Апресян 1995: 37–67).
3 Рукопись В дает consipio «быть в здравом уме, владеть рассудком,
быть сознательным» (Plautus 1890: 114).

282
Сердце благоразумное и сердце волнующееся...

Сердце как «центр интуиции» встречается у авторов, писавших
в конце архаического периода. Луцилий во время болезни,
находясь в угнетенном состоянии духа, мечтал, чтобы в его теле
вновь появилась сила и оно окрепло, подобно тому, как Lucil. 5.
190 quam vera manet sententia cordi «неизменно [твердо]
оставалось для сердца истинное суждение». Интересно в этой
связи этимологическое рассуждение Варрона: Varro LL 7. 9
cortumio dicitur a cori visu, cor enim cortumionis origo «говорят,
что созерцание происходит от оболочки, сердце же – начало
созерцания»4. В классический период это представление
получило дальнейшее развитие. В ряде контекстов значение cor
можно понять как «сердце центр разума». Согласно Лукрецию
Lucr. 1. 737 еx adyto tamquam cordis responsa dedere sanctius et
multo certa ratione magis quam Pythia «ответы, идущие из
сокровенной глубины сердца, более верны, разумны и лучше
предскажут будущее, чем Пифия». У авторов I в. н. э. сердце,
как глубоко скрытый центр человеческого существа, является
источником, от которого исходит энергия; от него зависят
состояния всех частей тела. В этом значении сердце встречается
у Сенеки: Sen. Еpist. 95. 64 cor illud, quo manus vivunt, ex quo
impetum sumunt, quo moventur, latet букв.: «сердце, благодаря
которому живут руки, от которого они получают порыв, кото-
рым они приводятся в движение, – сердце глубоко сокрыто».
Сердце может быть источником и местом нахождения раз-
личных эмоций, чувств, может выражать настроение или
особенности характера (в качестве семантического примитива
здесь может рассматриваться глагол sentire). На протяжении
всей истории латинского языка употреблялись устойчивые
выражения: сordi esse (aliqui) – «быть дорогим, нравиться (кому-
либо)», сorde – «cердечно», corde amare – «искренне любить». В
комедии Плавта «Шкатулка» гетера Селения говорит о молодом
человеке Алкесимархе: Plaut. Cist. 109 mihi cordi est tamen «а все
же он мне нравится!». У Ливия то же выражение используется в

4 Слово сortumio встречается только у Варрона. Согласно Оксфорд-
скому словарю (OLD 1982), лишь с долей вероятности можно предпо-
ложить, что оно родственно cor. Сам Варрон указывал, что оно упо-
треблялось в речи авгуров в значении «созерцание»: Varro LL 7. 9
augurem... «conspicione», qua oculorum conspectum finiat. quod cum
dicunt «conspicionem», addunt «cortumionem». Сравним с санскр.
hr8daya-jña ‘знающий чью-либо сущность’ (Кочергина 1996: 779–780).

В. Л. Макарова
283

известном сюжете о великодушии Сципиона: солдаты привели к
Сципиону пленницу небывалой красоты. Узнав, что у нее есть
жених, Сципион его позвал и со словами: Liv. 26. 50. 4 ego cum...
audiremque tibi eam cordi esse «когда я... услышал, что она тебе
нравится» – приказал ее отпустить (взяв, однако же, с жениха
слово быть верным римскому народу).
Cердце, воплощающее различные чувства или качества
характера, чаще всего встречается в поэтическом языке –
например, метафора «твердое [укрепленное] сердце». «Я стра-
даю», – говорит юноша Калидор, на что раб Псевдол дает ему
совет: Plaut. Pseud. 235 cor dura «Будь сердцем тверже!». Федр
выразил уверенность, что, если его басни попадут в руки людям,
не способным оценить его труд, он перенесет это «твердым
[укрепленным] сердцем»5: Phaed. 2. epil. 18 exitium corde durato
feram. Сердце может быть жестоким. Медея, представляя, как
Ясон станет добычей дракона, говорит: Ov. Met. 7. 32–33 hoc ego
si patiar ... || tum ferrum et scopulos gestare in corde fatebor «Если я
потерплю это ... || тогда признаю, что ношу в сердце железо и
камни». При этом все-таки мягкое сердце воспринималось, как
свойственное человеку: Juv. 15. 131 mollissima corda 132 humano
generi dare se natura fatetur «говорят, что сама природа дала
человеческому роду самые мягкие сердца». В разговорной речи
было представлено обращение «возлюбленная»: Plaut. Poen. 367
meum cor, meum mel «мое сердце, мой мед», – уговаривает раб
Мильфион строптивую рабыню Адельфасию, чтобы та
благосклоннее взглянула на его господина.
В римской литературе рано возникло представление о том,
что негативные чувства и переживания вредят сердцу6. Забота
сравнима со страданием: Plaut. Truc. 455–456 quanta est cura in
animo, quantum corde capio dolorem «какая огромная забота в
<моей> душе, сколь великое страдание принимаю я сердцем».
Забота, если верить Пакувию, «ожесточает сердце» (Pacuv. Trag.
276 lapit cor cura). Страх и ужас, которые могут поселиться в

5 Ср. рус: скрепя сердце.
6 В наивной картине мира стихийные эмоции – такие, как страх, беспо-
койство, тоска, зависть, ревность – концептуализируются как враждеб-
ная сила, завоевывающая человека извне (Апресян 1995: 54). Отметим
также, что среди слов, производных от cor, cordis, нет глагола, анало-
гичного русскому глаголу сердиться. Значение сердиться передает
отложительный глагол stomachor (от stomachus, i m – ‘желудок’).

284
Сердце благоразумное и сердце волнующееся...

сердце, ведут человека к гибели: Plaut. Cas. 621–622 nulla sum,
nulla sum, tota, tota occidi, cor metu mortuomst, membra miserae
tremunt «Гибну я, всё, всё погибло, сердце умерло от страха, всё
мое несчастное тело дрожит». К тем же последствиям ведут
наполняющие сердце гнев и ярость. Сенека представил нам
переживания Медеи накануне рокового шага: Sen. Med. 943 cor
fluctuatur: ira pietatem fugat «сердце бушует: гнев гонит благо-
честие». Описанию переживаний Медеи предшествует описание
бури, которая волнует море и поднимает вверх разбивающиеся
друг о друга волны – и такая же буря бушует в ее сердце.
Даже столь безобидное (но, безусловно, негативное) пережи-
вание, как грусть, способно исказить сердце:
saepe etiam lacrimae me sunt scribente profusae,
umidaque est fletu littera facta meo,
corque vetusta meum, tamquam nova, vulnera novit,
inque sinum maestae labitur imber aquae. (Ov. Tr. 4. 1. 95).
«Часто, покуда писал, проливал я обильные слезы,
И становились от них мокры таблички мои.
Старые раны болят, их по-прежнему чувствует сердце,
И проливается дождь влаги печальной на грудь»
(Пер. С. Шервинского. Овидий 1979: 55).
Герои литературных произведений стараются спрятать
поглубже негативные переживания: Verg. Aen. I. 209 premit al-
tum corde dolorem Эней, вспоминая погибших соратников,
«подавлял в сердце глубокую скорбь».
Сердце, в котором поселилось страдание, скорбь или
ненависть, закрыто от знания, оно не видит и не слышит: Acc.
Trag. 450 сor ira fervit caecum «сердце, пылающее гневом,
слепо». У Апулея встретилось интереснейшее выражение
obstinato corde – «с упорствующим (или противостоящим)
сердцем». Луций, слушая рассказы о магии, говорит своему
собеседнику: Apul. Met. 1. 3 tu vero crassis auribus et obstinato
corde respuis quae forsitan vere perhibeantur «ты, верно, закрыв
уши и сердце [здесь: воздержась сердцем], отвергаешь те
<положения>, которые представляются вполне правдоподоб-

В. Л. Макарова
285

ными»7. У поздних авторов присутствует идея возмездия за
недолжные чувства, укоренившиеся в сердце. Петроний весьма
прозаично разъяснил мифологический образ: Petr. Sat. frg. 25 qui
voltur iecur intimum pererrat... non est quem lepidi vocant poetae,
sed cordis <mala>, livor atque luxus: «коршун, который терзает
печень – фантазия поэтов; он – не что иное, как болезнь сердца,
имя которой – зависть и распутство».
Любовь, как сильное чувство. также приводит сердце в дви-
жение и может приносить страдания. В комедии Плавта «При-
видение» юноша Филолахет под воздействием недостойной
любви переживает сердечную боль: Plaut. Mos. 142–143 pro
imbre amor advenit <in cor meum>, is usque in pectus permanavit,
permadefecit cor meum «подобно дождю, пришла <ко мне в
сердце> любовь, проникла до самой глубины груди, промочила
мое сердце», и теперь 149 cor dolet, cum scio ut nunc sum atque ut
fui «болит сердце, оттого, что знаю я, каков я нынче и каким был
я прежде» – рассуждает далее юноша. Появившегося на свет
человека, считает он, можно сравнить с только что отстроенным
домом; он ощущает собственное разрушение под воздействием
порочной любви («меняется погода, крыша гниет от дождей»). В
римском традиционном обществе к любви в сердце относились
настороженно. Катулл, говоря о неукротимой любви Ариадны,
которую та носит в сердце, употребляет существительное furor, -
oris m – «безумная любовь, неистовство»: Catul. 64. 54 indomitos
in corde gerens Ariadna furores.
Как показывает разбор примеров, слово cor употреблялось
во всех падежах. Отметим, что:
1. Nom. cor в значении «сердце как вместилище ментальной
деятельности» почти не развит (cor latet; cor est origo). Устойчи-
вые словосочетания cor esse и cor sapere, представляющие cor в
значении «сердце как вместилище рассудочной и интеллекту-
альной деятельности», требующие дательного падежа, говорят,
на наш взгляд, об изначальной данности индивидууму умного
сердца8. Напротив, cor (сердце) в значении «сердце как вмести-

7 В переводе М. Кузмина: «ты, верно, заткнув уши и заупрямив сердце,
так отвергаешь то, что может быть истинной правдой» (Апулей 1988:
113).
8 Сравним с хетт. k(a)ratan dai- «вложить сердцевину»; см. у Т. В. Гам-
крелидзе, Вяч. Вс. Иванова: «и им боги другую сердцевину вложили»
(Гамкрелидзе, Иванов 1984: 800–801).

286
Сердце благоразумное и сердце волнующееся...

лище эмоциональной деятельности» чаще всего стоит в номина-
тиве (cor dolet, fluctuatur, frevit, palpitat, obstinat; cor est caecum,
durum, molle, etc.). Эмоции связаны с телом человека и с его
внешними проявлениями. Они выражаются теми же глаголами,
что и деятельность сердца как органа (cor dolet, palpitat, а также
pulsаt, salit, tundit, tremit).
2. Dat. от cor встретился нам в выражении cordi manere
(значение cor как «центра ментальной деятельности») и во
фразеологизме cordi esse (aliqui) (значение cor как «центра
эмоциональной деятельности»).
3. Отметим разницу значений употребления аккузатива от
cor: cor «(сердца) как центра рассудка и интеллекта» представ-
лен фразеологизмом cor habere; когда речь идет о сердце как
месте нахождения чувств и эмоций, сor (сердце) выступает в
роли объекта, способного к изменению, в соответствии с волей
человека (сor durare, lapere).
4. Abl. от cor наиболее часто встречается, когда речь идет о
«сердце как центре интеллектуальной жизни». Сердце
инструмент для познания мира (сorde accipere, clarescere,
cognoscere, conspicerе). Инструменталис от cor встречается и в
значении «сердце как центр эмоциональной жизни» (сorde
amare, capere). Встречается локатив от cor – сердца как
«вместилища чувств» (corde permit, in corde (est) furor, ferrum et
scopulos, etc.; in cor advenit amor, etc.).
Для сердца как «вместилища рассудочной и интел-
лектуальной деятельности» (3-е значение cor согласно OLD) и
«вместилища эмоциональной деятельности» (5-е значение cor
по OLD) возможно предположить наличие семантических
примитивов, которые восходят к значениям сердца как места
нахождения всех ментальных процессов жизни организма (2-е
значение cor по OLD) и как анатомического органа.
ЛИТЕРАТУРА:
Plautus 1890 – T. Macci Plauti. Pseudolus. Rec. F. Schoell. T. IV. Fasc. I.
Lipsiae: Teubner.

Переводы:
Апулей 1988 – Апулей. «Метаморфозы» и другие сочинения. Перевод
с латинского. Составление и научная подготовка текста М.
Гаспарова. М.: Художественная литература.
Овидий 1979 – Овидий Публий Назон. Скорбные элегии. Письма с
Понта. Издание подготовили М. Л. Гаспаров, С. А. Ошеров. М.:
Наука.

В. Л. Макарова
287


Словари:

Кочергина 1996 – Кочергина В. А. Санскритско-руский словарь. М.:
Филология.
OLD – Oxford Latin Dictionary / ed. by P. G. Glare. Oxford: Clarendon
Press, 1982.

Исследования:

Апресян 1995 – Апресян Ю. Д. Образ человека по данным языка:
попытка системного описания // Вопросы языкознания. № 1. С. 37–
67.
Гамкрелидзе, Иванов 1984 – Гамкрелидзе Т. В., Иванов Вяч. Вс. Индо-
европейский язык и индоевропейцы. Тбилиси.


288
De vi nominis simplicis οιδOς...



B. Maslov

De vi nominis simplicis οιδOς
compositorumque quae in - δOς terminantur1

Quamquam nonnulli censent viri docti antiquiores Graecorum
auctores nominem οιδOς haud aliter adhibuisse quam Atticos
ποιητKς2, non satis bene percipiunt, ut opinor, quid illud verbum
valuerit. Ei enim qui thesaurum linguae Graecae diligenter inspiciet
id planius appareat, nullum melicum poetam hoc nomine aut
appellari aut alium poetam ex eorum numero, quos re vixisse scimus,
appellare. Nam si eum locum quem Gregorius Nagy (Pindar’s
Homer, p. 221, 325), quasi hoc usu exceptum, adducit, Pindari Pyth.
I 94, cum Aeschyli Supp. 695 compares, non de poetis loqui sed de
eis qui in choro cantant Pindarum accipias. Cum enim se ipsum vel
alios poetas dicere vellet Thebanus ille lyricus, σοφο ς potius quam
οιδο ς diceret.
Apud omnes igitur auctores usque ad Aristotelem, eis solis qui
hexametris versibus usi sunt exceptis, hanc duco primam fuisse vim
huius nominis: ‘cantor’ vel, ut clarius dicam, ‘is qui poemata, ab aliis
condita, cantat’. Sed epicorum poetarum non eadem consuetudo.
Nam et Hesiodus et illorum hymnorum quos vocamus Homericorum
auctores οιδο ς dixerunt eos qui hexametros non solum cantant, sed
etiam condunt. Idem in Odyssea usus. In Iliade autem unicum
admodum locum invenimus, quo hoc nomen usurpatum est (XXIV
720), non tamen epicorum poetarum more sed ad primam nominis
vim, id est ‘cantor’, accommodate. Tractantur enim οιδοM qui
Hectorem mortuum lamentati sunt “like rather inconspicuous
craftsmen at hand” (M. Revermann in CQ XLVIII p. 35).

1 Pleniora perscripsi in dissertatione quam in aedibus Universitatis
Californiensis anno MMIX in lucem edere intendo (Classical Antiquity, vol.
XXVIII).
2 E.g. J. A. Davison (From Archilochus to Pindar, p. xix) C. Calame (The
Craft of Poetic Speech, p. 33) G. Nagy (“aoidos corresponds to our notion
of poet” in Poetry and Prophecy, ed. J. L. Kugel, p. 56; passim in Pindar’s
Homer).

B. Maslov
289

Qua re vim nominis οιδOς ‘poeta’ ad recentiora epica poemata
circumscriptam esse intellegimus3. Quaerendum igitur, quo modo
propria haec vis orta curque nec a melicis nec ab poetis elegiacis
petita sit. Hoc etiam consideremus, simplex quidem nomen οιδOς
rarissime apud scriptores qui oratione soluta usi sunt habitum,
composita autem, ut κιθαρ δOς αψ δOς τραγ δOς κωμ δOς, et valde
frequenter. Nam id certe scimus, a Petro Chantraine (La format. d.
noms en grec ancien, p. 8) atque Ernesto Risch (Wort. d. griech.
Sprache, p. 198 seq.) viris lingua Graeca eruditissimis confirmati,
nomina agentis quae in -Oς terminantur, ut τροχOς τροφOς etc., e
compositis nominibus derivata esse. Sed nullum compositum
habemus nomen, quod in - δOς (vel -αοιδOς quod hexametro aptum
esset) terminetur, apud Homerum, qui simplex οιδOς iam usurpavit,
nec in illis litterarum Graecarum quasi incunabulis, quae Michael
Ventris et Iohannes Chadwick primum explicaverunt.
Proposuit enimvero anno MCMLXV Hermann Koller in Glotta
XLIII, p. 277 sq., Homericam locutionem θIσπις οιδOς, quae idem
valuit eosdemque pedes metricos occupavit ac θε ος οιδOς, ex
composito nomine *θεσπιαοιδOς derivatam fuisse. Exstant enim apud
recentiores scriptores, cum contractione legitima, θεσπι δOς
θεσπι δIω (primum in Aeschyli Agam. 1134, 1161). Quo nomine in
linguam epicorum poetarum, qui ante Homerum floruerunt, translato
non solum simplex οιδOς, sed etiam adiectivum nomen θIσπις, cuius
origo non satis est perspicua4, explicari possit. Quae mihi cum
placeant, etiamdum, num possit verbum legitimum in duo inaudita
atque anomala discedi, maxime dubito. Qua re non totam existimo
accipiendam H. Kolleri sententiam.
Nam quod antiqui poetae qui hexametris versibus usi sunt
θεσπιαοιδοM, id est ‘divino quodam spiritu afflati cantores vel poetae’,
olim vocati sunt, eo libentius accipio, quod Hesychius, a H. Kollero
– mirabile dictu – ignoratus, nomen arcanum θεσπιαοιδOς, ex epico
sane quodam poemate excerptum, ut ποιητKς interpretatus est. In illud
tamen viro doctissimo non consentio, simplex nomen οιδOς ex
composito θεσπιαοιδOς derivatum esse. Hoc vero magis duco
veritatem attingere, simplex nomen ante exstitisse quam θεσπιαοιδOς

3 Cf. J. Grimm in Lex. d. frühgriech. Epos vol. 1 p. 982 et A. Ford in A
Study of Early Greek Terms for Poetry: Aoidē, Epos and Poiēsis, p. 53 sq.
4 De θIσπις E. Hamp in MSS XLIII p. 50 similiter censuit ac Koller, sed
eum non laudavit.

290
De vi nominis simplicis οιδOς...

discessum est, eamque vim habuisse quam apud omnes paene
Graecos auctores habuit, id est ‘cantor’. Propria autem vis ‘poeta’,
quam apud recentiores epicos poetas (at non in Iliade!) invenimus, ex
composito nomine θεσπιαοιδOς orta est.
Quod etiam explorandum est, quo modo simplex nomen οιδOς
ortum sit, denuo consideremus. Habita apud Homerum multa verba
cum εMδω composita, ut διαεMδεται (Il. XIII 277) 3πN + ειδε (Il. XVIII
570) παραεMδειν (Od. XXII 348), in Odyssea etiam nomen actionis
παοιδK ‘carmen magicum’ (XIX 457). Haud dubium quin nomen
agentis compositum παοιδOς ( π δOς), quamquam apud Atticos
auctores primum inventum, eo tempore exstiterit quo Homeri
poemata condita sunt. Hoc etiam non ignoramus, saepissime apud
Homerum composita verba cum particula πι- eandem paene vim ac
simplicia habuisse, ut πικλεMω et κλεMω πιβουκOλος et βουκOλος
πιβ τωρ et β τωρ πMουρος et ο8ρος πιποιμKν et ποιμKν. Compositum
igitur nomen παοιδOς, ni fallor, illo tempore generalem habuit vim ‘is
qui cantat’ potius quam ‘is qui incantat’. Haec duo notiones non
distinguuntur omnino in nonnullis linguis (cf. Lat. carmen, Hibern.
canaid, Norv. lióđ), aliquando in Graeca (vide Soph. Trach. 1000,
Ap. Rhod. IV 42, 59, Uwe Dubielzig ad Callimachum fr. 1.1 in
Rhein. Mus. CXXXLIII p. 337 seq.)
Itaque simplex οιδOς per analogiam derivatum esse intellegimus:
nam si παοιδOς cantat παοιδGς, quem, si non οιδOν, ducerent Graeci
viri antiqui cantare οιδGς? (Hoc enim nomen actionis legitimum
saepissime apud Homerum invenimus.) Idem ergo de οιδOς suadeo
quod E. Risch suasit de μοιβOς ρωγOς σκοπOς quae ex πημοιβOς
παρωγOς πMσκοπος etc. derivata esse proposuit (Wort. d. griech.
Sprache p. 198 seq.). Explicat meam coniecturam haec tabula:


Verbum
Nomen agentis Nomen actionis
οιδK
*ante Hom. (X-) εMδω -----------

πα οιδOς
πα οιδK
οιδOς
οιδK
Hom.
(X-) εMδω

[ παοιδOς]
παοιδK
Tδω
Attic. auct.
οιδOς / δOς
οιδK / δK
π δω
π δOς
π δK

Т. А. Михайлова
291



Т. А. Михайлова
Зооморфный элемент в огамических именах:
к постановке проблемы

Анализ собственно лексического состава древнеирландских
огамических имен практически никогда не являлся самоцелью
лингвистического или культурологического исследования. Как
правило, надписи, выполненные специфическим огамическим
письмом, состоящим из поперечных или косых черт, нанесен-
ных на ребро камня и датируемые IV–VII вв. н.э., анализиро-
вались как единственные памятники, иллюстрирующие странно
ускоренное развитие ирландского языка определенного периода,
в ходе которого осуществился переход от прото-гойдельского к
собственно древнеирландскому. Многочисленными являются
также работы, посвященные проблеме самого происхождения
этой письменности, с одной стороны, а также – затрагивающие
прагматику камней с надписями (надгробные или межевые
камни), с другой. В том, что касается собственно ономас-
тического материала, то он анализировался лишь с точки зрения
структуры самого имени и выявления в нем традиционных
индоевропейских, а также – нетрадиционных, предположи-
тельно – до-индоевропейских моделей (обзор литературы по
вопросу см. в McManus 1997; Королев 1984).
В то же время анализ самого состава двучленных огами-
ческих имен представляется не менее интересным, т.к. позво-
ляет реконструировать картину героического мира язычников
гойделов на материале ономастических преференций знати той
эпохи. К тому же, отметим, все дошедшие до нас надписи
достаточно надежно прочитаны, а составляющие их имена
описаны и вполне хорошо реконструированы с точки зрения
этимологической (естественно – с учетом понятных в таких
случаях разночтений). Согласно данным Р. Макалистера, чей
корпус огамических надписей до сих пор принят в качестве
базового (CIIC), до нас дошло примерно 800 NP, которые могут
послужить материалом для исследования раннегойдельской
ономастической номенклатуры. Огамические имена могут быть
также соотнесены как с галльским ономастиконом (см. Evans
1967; Schmidt 1957), так и с более поздним, древнеирландским
(см. O’Brien 1973; Uhlich 1993).

292
Зооморфный элемент в огамических именах

В качестве «первого шага» в данном направлении исследо-
вания пойдем по достаточно традиционному пути и выделим
имена с зооморфным элементом, поскольку, как принято счи-
тать, именно в них и в их сочетаемости скрывается своего рода
культурный код общества архаического типа, ориентированного
на «невянущую славу», с одной стороны, и хранящего тотемные
пережитки, реализующиеся в архаической метафорике с другой.
Наиболее часто встречающимся элементом огамических
имен является основа, обозначающая пса, волка (по данным
Макалистера: 39 имен с этой основой в качестве первого эле-
мента, 14 – в качестве второго, что составляет примерно 5,4 %
всего корпуса имен). Специфика огамических имен состоит в
том, что все они представляют собой генитивы (упрощенно: Х-а
сына Y-a), в которых по умолчанию домысливается слово
могила или эпитафия. Поэтому мы не можем с уверенностью
реконструировать номинатив соответствующего имени и опре-
делить, построено оно по и.-е. модели типа бахуврихи или реа-
лизует раннюю и.-е. модель «пёс + определение». То есть,
огамическая форма, например, CUNNETAS (3001) может быть
реконструирована как номинатив – *k’un-a-neit-s ‘песий герой’,
либо – *k’ú-ōn neitos ‘пес героя’, либо даже как двандва: *k’ ú-
ōn neit-s ‘пес-герой’. Сопоставление с более поздними
древнеирландскими именами демонстрирует возможность
реализации нескольких типов. Ср. Con-chobar ‘песья защита’ и
Cú Roi ‘пес поля (битвы)’ (о семантике последнего имени см.
Калыгин 2006, 65). Континентальные (галльские) данные
реализуют скорее и.-е. бахуврихи (об именах с элементом Cuno-
см. Schmidt 1957, 186).
Наличие «дублетов» типа CUNNETAS – NETACUNAS
(315), а также – CUNAMAGLI (501) – MAGLICUNAS (446) «пес
– князь», как кажется, позволяет предположить наличие ономас-
тических моделей двандва, при которых порядок следования
элементов оказывается не релевантным. Более того, мы пола-
гаем, что уточнение модели, по которой строится такое имя как
CUNAGUSSOS (107) – «пес силы» или «песья сила», имеет без-
условный морфологический интерес, но также не релевантно
для реконструкции архаической культурной мифологемы, при
которой воин-герой уподобляется могучему псу-волку. В

1 Здесь и далее цифра в скобках указывает на номер надписи по
каталогу Р. Макалистера (CIIC).

Т. А. Михайлова
293

данном случае для нас важнее другое: и.-е. обозначение соб-
ственно волка в гойдельском было, как принято считать, табуи-
ровано и и.-е. обозначение пса расширило семантику. Как
пишет, например, Кс. Деламарр, «В кельтском название собаки
послужило в качестве метафоры, а также – из-за табуирования
обозначением также и волка» (Delamarre 2003: 132). См. также
аналогичную позицию в работах разных авторов: (Иванов 1964;
Иванов 1975; McCone 1986; McCone 1990; Birkhan 1970: 343–
387). На самом деле это не совсем так, в др.-ирл. еще сохра-
нялось слово fael ‘волк’, в среднеирл. период действительно
замененное эвфемизмами cú allad ‘дикий пес’ и mac tire ‘сын
земли’, к тому же имена с этим элементом не редки для др.-ирл.
ономастикона (ср., например, Faelching ‘волко-воин’, Faelgus
‘волка сила’ и под. (Uhlich 1993: 242–43), имеющие многочис-
ленные германские параллели, см. Топорова 1996: 95–96 при
огамическом: CUNAGUSSOS – «пса сила»). Встречается оно и в
огамических надписях, однако, гораздо реже, чем слово пес:
VAILATHI (460), VALUVI (302), VALAVI (452) и др. (всего с
элементом val- 8 имен). Предположительно, они соотносятся с
древнеирландским ономастиконом (см. выше), однако могут
интерпретироваться и как восходящие к и.-е. *wal-/*wla-
‘владеть, править’, откуда др.-ирл. flaith ‘вождь, правитель’ (ряд
имен трактуется А. А. Королевым именно так, например,
VALAMNI (125) (Королев 1984: 194). Отметим также поздний
характер надписей в которых засвидетельствована эта основа:
все они, как правило, латинские билингвы, найденные на
территории Британии. Само гойдельское fael ‘волк’ в свою оче-
редь является заменой собственно и.-е. названия волка, по пред-
положению Покорного, на основе характерного для данного
животного воя – *wail-os ‘воющий’ (IEW 1111). При позднем
характере образования, можно также предположить соотнесение
с ирл. fuil-feoil ‘кровь – сырое мясо’ (и.-е. *wel- – IEW, 1144).
Собственно и.-е. обозначение волка имело в кельтском спе-
цифическое метафоризованное развитие и предположительно
дало основу прил. злой – ирл. olc (см. McCone 1985, а также
LEIA-M,N,O,P: O-20, там же – дискуссия по вопросу). В
огамических данных оно засвидетельствовано предположитель-
но только в одном имени, фигурирующем в четырех надписях,
три из которых – поздние латинские билингвы или просто
латинские надписи: ULCCAGNI (100), VLCAGNVS (370),
VLCAGNI (472), ULCAGNI (467). Диминутивный суффикс -agn

294
Зооморфный элемент в огамических именах

(др.-ирл. -án) дает общую семантику – «волчонок» или
«волчок».
Таким образом, мы можем предварительно констатировать,
что ранне-гойдельские представители знати (а именно так по
умолчанию мыслятся обладатели имен, закрепленных в огами-
ческих надписях) в отличие от древних германцев представали в
собственном осмыслении в первую очередь как псы-хранители
земель, жен и стад, но не как волки-разрушители и завоеватели.
Более детальный анализ самих имен, содержащих указанный
компонент, как мы полагаем, даст ряд интересных наблюдений,
подтверждающих наш предварительный вывод («пес-король»,
«лижущий пес», «зимний пес», «сын пса», «спина пса», «голова
пса», «пес-властелин» и проч.).
Продолжая тему «метафора боевой ярости» (от которой мы
отказались, говоря об именах, содержащих элемент пес), мы
можем высказать предположение, что данная традиционная
тиро-тема в огамических именах кодируется в элементе LUG-,
который традиционно принято связывать с богом Лугом,
известным как у островных, так и у континентальных кельтов.
Нами было отмечено 11 имен, содержащих данный элемент,
причем, как в композитах, так и в редких одночленных именах:
LUGA (267), LOGA (65). В то же время еще Э. Мак Нил
отмечал, что данное имя совпадает с др.-ирл. генитивом слова
lug ‘рысь’ (u-основа), что противоречит историческим данным,
поскольку ко времени использования огама в надписях рыси в
Ирландии уже не водились и исчезли в результате тотального
сведения лесов на острове (MacNeill 1931: 43). Кроме того, как
справедливо пишет А. А. Королев, сама форма LOGA является
результатом поздних перегласовок, произошедших уже в
древнеирландский период (ср., например, mug – moga ‘раб –
раба’ и др.), и «скорее всего, надпись была высечена каким-то
грамотеем в конце средневековья, знакомым с формулами ога-
мических надписей» (Королев 1984: 65). Однако, если это и так,
сказанное означает то, что само название рыси в ирландском
было известно, несмотря на исчезновение животного как вида.
Встречается слово lug и в среднеирландских текстах, в основном
– для обозначения меха, а также – как метафора воина (см. DIL-
L: 235). Имена с данным элементом засвидетельствованы также
в др.-ирл. период и позднее (см. O’Corrain, Maguire 1981: 125–6),
причем Ю. Улих также склонен трактовать их как содержащие
элемент рысь в качестве метафоры боевого пыла героя (Uhlich
1993: 271–74), см. также: Зеликов 1999, 17). Действительно, если

Т. А. Михайлова
295

имена LUGUDECCAS (263), LUGUDECA (286), LUGUDEC (4),
LUGUDUC (108) можно трактовать и как «угодный (богу)
Лугу», и как «подобный рыси» (-decs, -decas предположительно
соотносится с лат. decus, см. историю вопроса в LEIA-D: 31, то
сочетания LUGUAEDON (1), LUGADDON (4) однозначно трак-
туются как «огонь ….», т.е. – «ярость рыси» (естественно, пред-
почтительнее, чем «ярость Луга»). Ср. также – TRENALUGOS
(120) – «сильный, как рысь». Вызывает также сомнение возмож-
ность в языческом обществе называния реального человека
просто именем божества.
Этимология др.-ирл. lug составляет значительную трудность
из-за своего вокализма, не дающего возможность непосредст-
венного возведения к и.-е. *leuk- ‘блеск, свет’ (при предполо-
женном Покорным смешении k, k’, g – IEW: 690). Предположи-
тельно, еще в до-гойдельский период здесь произошла конта-
минация с продолжениями и.-е. *lukw-os ‘волк’, что проявилось
также в ряде галльских имен с элементом Luc-, в целом коди-
рующим идею дикого, опасного животного, ср. также прото-
кельтское *lukot- ‘мышь’ (ср. также имя пса в саге «Смерть
Кельтхара» – Luch Donn – ‘Бурый волк’ или ‘Бурая мышь’, но
также (?) «Бурая рысь» (близкий эпитет употребляется и в ряде
героических саг по отношению к воину, см.: Николаева 1999:
220). Итак, предположительно, для передачи идеи «боевой ярос-
ти» в огамических именах наблюдается тенденция использовать
понятия, уже не имеющие реальных денотатов и устаревшие и
не совсем понятные носителям апеллятивы.
Другим диким животным, занимающим довольно значитель-
ное место в кельтском ономастиконе, является барсук, причем в
огамических надписях встречаются оба его обозначения::
BROCAGNI (316, 372, 478), BROCCAN (187), BROCI (228),
BROCC (83) и TAS[E]GAGNI (28). Первое слово не вызывает
сомнений ни в этимологии на прото-кельтском уровне (*brokk-),
ни в семантике – оно всегда обозначало именно барсука, имеет
надежные бриттские параллели (валл. broch, брет. broc’h ) и не
только сохранилось до настоящего времени, но и использова-
лось в качестве NP достаточно долго (имя Brochán носил,
например, друид, которого встретил на Ионе св. Колумба (Ross
1993: 83), но известен и святой с таким же именем – Broccan,
VII в.). Обильны и галльские параллели – Brocomagus, Brocag-
nos, Brocomaglus и пр. Сами животные как на континенте, так и
на островах всегда являлись объектом охоты ради меха, в то же
время – они упоминаются как спутники святых во время от-

296
Зооморфный элемент в огамических именах

шельнической жизни в лесу (см.: Green 1992: 192). Этимология
слова не совсем ясна. Предположительно оно соотносится с
brecc ‘пестрый’ и имеет в качестве основного метафорического
значения: грязный, неопрятный; как пишет П. Ламбер «барсук
является зверем грязным по самой своей природе» (LEIA-B: 94).
Популярность имени «барсучок» может носить апотропеичес-
кий характер, либо – явиться результатом специфически ласко-
во-критического отношения родителей к маленькому сыну.
Другое имя с предположительной «барсучьей» семантикой
сложнее. Форма TASEGAGNI также предполагает диминутив,
однако значение корня не совсем ясно. Апеллатив tadg в др.-ирл.
значил «поэт» (предположительно это значение лежит в основе
соответствующего др.-ирл. NP), однако, галльские параллели, с
одной стороны (Tasgetius, Moritasgus), а также сама уменьши-
тельная форма имени позволяет возвести его к протокельтск.
*tazg- со значение ‘барсук’ (откуда совр. фр. tanière < tasnière <
*taxinaria ‘барсучья нора’, см. Lambert 1997: 199).
Имена, содержащие компонент EQ-, как кажется, без особо-
го труда возводятся к и.-е. основе, обозначающей коня – *ekw-os.
Сами формы (EQODI (129), EQOD (186), ECHADI (366) демон-
стрируют характерные дентальные основы, предположительно
со значением активного причастия, что трактовалось еще
Покорным как «имеющий дело с конями» (Pokorny 1948, 57).
Однако, более поздняя форма генитива имени Eochaid – Echdach
(при «парном имени» – Eochu – Eochaid) составляет известную
сложность для этимологизации (см. подробное изложение мне-
ний в: Королев 1984: 153). Для нас в данном случае важно, что в
качестве «конского» элемента имени использована лексема,
обозначающая упряжных коней, как правило – в колесницах, а
не слово неясной этимологии (но хорошо засвидетельствован-
ное в кельтском и германском) – marc, которым в др.-ирл. мифо-
логической традиции называлась верховая лошадь (причем – с
коннотациями, связанными с Иным миром, см.: Росс 2004: 97).
Среди птиц наиболее сакрализованным являлся у кельтов
ворон. Традиционно ворон считался птицей, символизирующей
смерть, причем – смерть на поле битвы (что вполне понятно, ср.
также многочисленные германские параллели в Birkhan 1970:
470–486). Как пишет, например, М. Грин, «ассоциация ворона с
битвой и поражением часто встречается во многих ирландских
преданиях» (Green 1992: 88). Однако, она же признает наличие у
ворона в мифологии кельтов иной ипостаси: являясь действи-
тельно птицей, питающейся мертвой плотью, ворон ассоцииру-

Т. А. Михайлова
297

ется с Иным миром и поэтому ему приписывается особая муд-
рость, умение предвидеть будущее, «что усугублялось способ-
ностью ворона имитировать человеческую речь» (Green 1992:
211). Бог Луг ирландского пантеона, бог света и порядка, также
имел ворона в качестве постоянного спутника. В то же время,
еще античные авторы отмечали, что кельтские друиды пред-
сказывали будущее именно по полету и поведению воронов
(см.: O’hOgain 1991: 35). Поэтому мы можем предположить, что
содержащие элемент Bran- ‘ворон’ огамические имена не обя-
зательно отсылают к мрачной метафоре поля битвы и ложа
смерти, но могут символизировать мудрость их носителя. Отме-
тим также, что в древнеирландском существовало несколько
слов, обозначающих ворона (ворону, а также – сороку, которые
не всегда различались). Лексема, традиционно описывающая
ворона, пьющего кровь и едящего падаль – скорее fiach, причем
именно так называется ворон, которого согласно ирландскому
переложению мифа о Потопе, Ной первым послал, чтобы
узнать, не уменьшился ли уровень вод (см.: LGE-I: 120). Огами-
ческие имена используют другое обозначение ворона (BRANAN
(88), BRANITTOS (29), BRANAD (1082), BRANI (116),
BRANOGENI – «Вороном рожденный» (39), которое находит
параллели как в ирландском ономастиконе, так и в валлийском
(Bendigeidfran – «Благословенный Ворон», имя мудрого короля
в Мабиногион). Ср., однако, DEBRANI (288) – «плача ворон».
Другие имена, содержащие «птичий» элемент – редки и
скорее окказиональны. Это – ENABARR (488) – «птичью голову
(имеющий)», EONACAN (440) – «птенчик», а также – CERCC
(114) – «курица» (?!), CALIACI (180) – «петух», LLONOC (194a)
– «дрозд».
За рамками нашего краткого обзора остаются имена с эле-
ментом ERC-, в котором традиционно принято видеть имя неяс-
ного божества, но которое в др.-ирл. является апеллативом со
сложным значением: ‘пестрая корова, оса, форель, ящерица’
(видимо, к и.-е. *perk- с общим значением пестроты), а также
ряд сомнительных прочтений и трактовок типа MEDDOGENI
(95) – букв. «медом рожденный», что, возможно, отсылает к
перифрастическому обозначению медведя, и ряд других.
В целом мы можем сделать предварительный вывод: в
отличие от ономастикона германской архаики, ориентированной
скорее на жестокую агрессию, мир гойделов, запечатленный в
именах их знати, предстает как направленный на космизацию и
упорядочение, доместикацию острова, который, напомним, еще

298
Зооморфный элемент в огамических именах

недавно был отвоеван ими у загадочного субстратного насе-
ления.
Все сказанное носит предварительный характер и нуждается
в дальнейшей детальной разработке. В нашу задачу входило
поставить проблему.
ЛИТЕРАТУРА
Зеликов М. В. Баскско-кельтские параллели в свете иберо-баскской
основы bel-/bal- // Язык и культура кельтов. материалы VII
коллоквиума. СПб., 1999.
Иванов Вяч. Вс. Происхождение имени Кухулина // Проблемы сравни-
тельной филологии. М.; Л., 1964. С. 458–461.
Иванов Вяч. Вс. Реконструкция индоевропейских слов и текстов,
отражающих культ волка // Серия литературы и языка. Т. 34, № 5,
1975. С. 399–408.
Калыгин В. П. Этимологический словарь кельтских теонимов. М..
2006.
Королев А. А. Древнейшие памятники ирландского языка. М., 1984.
Николаева Н. А. Смерть Кельтхара, сына Утехара. Перевод с др.-ирл. и
комм. // Атлантика. Записки по исторической поэтике. вып. IV,
МГУ, 1999.
Росс Э. Повседневная жизнь кельтов в языческую эпоху. Пер. с англ.
С. В. Иванова. СПб., 2004.
Топорова Т. В. Культура в зеркале языка: древнегерманские двучлен-
ные имена собственные. М., 1996.
Birkhan H. Germanen und Kelten bis zum Ausgang der Römerzeit. der
Aussagewert von Wörtern und Sachen für die frühesten keltisch-
germanischen Kulturbeziehungen. Wien, 1970.
Delamarre X. Dictionnaire de la langue gauloise. Paris, 2003.
DIL – Dictionary of the Irish language. Dublin, 1913 -
Evans D. Ellis. Gaulish Personal Names. Oxford, 1967.
Green M. Animals in Celtic Life and Myth. N.Y. 1992.
IEW – Pokorny J. Indogermanisches etymologishes Wörterbuch. Berne,
1959–69.
Lambert P.Y. La langue gauloise. Paris, 1997 (1995).
LEIA M, N, O, P – Lexique étymologique de l’irlandais ancient. M N O P.
Par J. Vendryes. Paris, 1960.
LEIA-B – Lexique étymologique de l’irlandais ancient. B. Par P.Y.Lambert.
Paris, 1980.
LEIA-D – Lexique étymologique de l’irlandais ancient. D. Par
P. Y. Lambert, Paris, 1996.
LGE-I – Lebor Gabála Érenn. The Book of the Taking of Ireland. Part I. Ed.
R. A. S.macalister. London, 1938.
CIIC – Macalister R. A. S. Corpus Inscriptionum Insularum Celticarum.
Dublin, 1945.

Т. А. Михайлова
299

MacNeill E. Archaisms in the ogham inscriptions // Proceedings of the
Royal Irish Academy. Dublin, Ser. C, vol. 39, 1931, 41–48.
McCone K. OIr. Olc, Luch- and IE *wlkwos, *lukwos ‘wolf’ // Ériu, 36,
1985, 171–176.
McCone K. Werewolves, Cyclopes, Diberga, and Fianna: Juvenile
Delinquency in Early Ireland // Cambridge Medieval Celtic Studies,
XII, Winter 1986, 1–22.
McCone K. Hund, Wolf ind Krieger bei den Indogermanen // Studien zum
Indogermanischen Wortshaig. Ed. W. Meid. Innsbruk, 1990. S. 105–
154.
McManus D.R. A Guide to Ogam. Maynooth, 1997.
O’Brien M. Old Irish Personal Names // Celtica, X, 1973. P. 215–236.
O’Corrain D., Maguire F. Irish Names. Dublin, 1981.
O’hOgain D. Myth, Legend and Romance. An Encyclopaedia of the Irish
Folk Tradition. N.Y., London, Toronto, 1991.
Pokorny J. Zur keltische Namenkunde und Etymologie // Vox Romanica,
10, 1948–49.
Ross A. Pagan Celtic Britain. Studies in iconography and tradition. London,
1993.
Schmidt K.H. Die Komposition in den gallishen Personennamen.
Wiesbaden, 1957.
Uhlich J. Die Morphologie der komponierten Personennamen des
Altirischen. Bonn, 1993.


300
Книга Иудифь: проблема композиции



Т. А. Михайлова (Смирнова).

Книга Иудифь: проблема композиции

Любой читатель Книги Иудифь обращает внимание на види-
мую несообразность ее частей1. Композиция, в которой героиня
появляется в середине повествования, заставляет задуматься о
функции первой части, где разворачиваются события явно фоно-
вые и играющие роль скорее введения, но введение оказывается
непомерно растянутым. Эту особенность композиции неизбеж-
но отмечают все комментаторы, не упуская случая высказаться
относительно первой части, причем иногда почти резко,
«осуждающе» или в лучшем случае иронично2.
Основной ход событий таков. Навуходоносор, предприни-
мает войну против царя Арфаксада и созывает к себе в союзни-
ки многие народы, которые отказываются присоединиться к
нему. Тогда Навуходоносор сам завоевывает Екбатаны (1) и
решает совершить «отмщение всей земле», для чего призывает
своего военачальника Олоферна, который отправляется затем в
путь (2). Далее следует описание разорительного пути Олоферна
(2–3), подошедшего наконец и к Иудее (4), где напуганные
жители молятся Богу и готовятся к обороне. Возмущенный этим
Олоферн, находясь на подступах к нагорной стране, хочет
узнать историю этого народа, для чего призывает к себе Ахиора.
Далее идет рассказ об истории Израиля, завершающийся
призывом Ахиора снять осаду (5). Разгневанный ассириец

1 Временем создания книги Иудифи считается вторая половина II в. до
н. э. Датировка основана на интерпретации многих элементов книги
как отсылок – намеренных или неосознанных – к периоду Маккавей-
ского восстания. К настоящему моменту древнееврейский оригинал
сочинения утрачен, и мы имеем только греческий перевод, сделанный,
вероятно, вскоре после написания оригинала. Приметами времени счи-
тается упоминание таких деталей, как венки и тирсы; эллинистичес-
кому времени соответствует описанная в книге политическая органи-
зация иудеев; Сквозь желание Навуходоносора осквернить иудейские
святыни просматривается намек на Антиоха IV Эпифана, а имя
«Иудифь» интерпретируется, в частности, как женский аналог имени
«Иуда», то есть Иуда Маккавей.
2 См., например, Dancy 1972: 68; Craghan 1982: 67; Moore 1985: 56.

Т. А. Михайлова (Смирнова)
301

обещает жестоко разорить страну, а самого Ахиора приказывает
отвести в нагорную страну и предать в руки сынов Израиля (6),
которые, однако, не причиняют ему вреда. На другой день
Олоферн приказывает своему войску осадить подступы к городу
Ветулии, через который проходит путь вглубь Иудеи, но такой
узкий, что «тесен был проход даже для двух человек» (4:2). Не
желая терять своих воинов, Олоферн перекрывает источники
воды, чтобы уничтожить жителей города без боя. Мучимые
жаждой обитатели Ветулии готовы уже сдаться, но начальник
города Озия уговаривает их подождать еще пять дней (7).
Наконец появляется и главная героиня. Благочестивая вдова в
негодовании на жителей города собирается сама в эти пять дней
с божьей помощью победить врага, но не открывает старей-
шинам своего плана (8). Оставшись одна, Иудифь молится (9), а
затем облачается в прекрасные одежды и отправляется вместе со
своей служанкой в лагерь к Олоферну, где пораженные ее
красотой ассирийцы проводят ее к своему предводителю (10).
Под предлогом того, что предвидит уже скорую гибель города,
так как жители из-за недостатка еды якобы начинают есть
запретную пищу и скоро будут наказаны Богом, Иудифь просит
разрешения остаться в лагере Олоферна, чтобы в дальнейшем
сопутствовать его победам. Заодно она сообщает, что каждую
ночь должна выходить в долину совершать молитву (11). Три
дня Иудифь пребывает среди ассирийцев, а затем Олоферн
призывает ее на пир, где обольщенный ее красотой неумеренно
пьет (12). Когда ночью они остаются вдвоем, Иудифь отрубает
мечом голову пьяному Олоферну и со своей служанкой относит
ее домой в Ветулию (13). Утром, видя отрубленную голову на
городской стене, ассирийцы приходят в смятение (14) и
отступают. Иудеи же преследуют их и разбивают (15).
Заканчивается книга торжественной песнью, прославляющей
героиню (16).
Попытки объяснить смысл первой половины предпринима-
ются многими. Чаще всего ей приписывается функция создания
контраста между мужчиной, сильным, жестоким, язычником и
женщиной, слабой, праведной, иудейкой. Создают эти главы и
общий эмоциональный фон: возрастающий страх перед надви-
гающейся угрозой. Так или иначе, хотя такая интерпретация,
очевидно, верна, в ней отсутствует объяснение того факта, что
сама героиня, ради которой, несомненно, и написано все повест-
вование, появляется так поздно.

302
Книга Иудифь: проблема композиции

Решить проблему композиции можно попытаться, в том чис-
ле, и с помощью выделения в произведении внутренней схемы
или лежащей в основании мифологической модели.
Центральный момент книги Иудифи – это, безусловно, обо-
льщение героиней ассирийского военачальника Олоферна и его
убийство. Готовясь к выполнению задуманного, Иудифь предва-
рительно совершает и определенные действия ритуального
характера, только после которых приступает к действию. Первая
часть ее подготовки – покаянная молитва. Затем следует пере-
одевание героини, снимающей одежды вдовства и надевающей
праздничный наряд и украшения. После того, как, соблазнив и
напоив Олоферна, Иудифь отрубает ему голову, Город оказы-
вается спасенным. Избавление, таким образом, приходит через
обольщение, и оно является кульминацией действия не слу-
чайно. Подробный мифологический анализ этого мотива мы мо-
жем найти в статье О. М. Фрейденберг «Миф об Иосифе пре-
красном». Предметом изучения становится определенная мифо-
логическая модель, суть которой такова: «замужняя женщина
заманивает в любовные сети целомудренного юношу, терпит
неудачу и клевещет на невинного своему мужу, мстящему
смертью. В эпилоге, обычно, юноша избегает смерти, а козни
женщины получают заслуженную кару» (Фрейденберг 1932:
137). Такая схема встречается в некоторых сюжетах полностью,
но чаще – в виде усеченном и измененном. В таком случае она
сводима и к совсем сжатой формулировке: обольщение опытной
женщиной некоего мужчины. При этом финал остается
открытым: сюжет может завершиться тем, что герой поддается
соблазнению, либо же конфликт разрешается смертью: умирает
либо сам герой, либо его семантический двойник. Истоки этого
сюжета Фрейденберг видит в мифе о земле, которая, оставаясь
без влаги, начинает действовать активно, заставляя небо дать
желанный дождь. Соединение с землей с одной стороны дает
линию сюжетов о браке героев, с другой же стороны уход в
землю может осмысляться и как смерть, причем оба варианта
иногда реализуются в мифе одновременно. Оставшаяся без
влаги земля тоже переживает «умирание», что может быть выра-
жено в соответствующем сюжете. Иной вариант обозначения
бесплодной земли – это воплощение ее в героине-девственнице.
«Нерождающая женщина, земля, передается в образах «стару-
хи», «вдовы», или «девы» (Фрейденберг 1932: 146). В несколько
измененной и редуцированной форме в основе книги Иудифи
лежит, как кажется, тот же самый мотив. Обольщение здесь не

Т. А. Михайлова (Смирнова)
303

только присутствует, но является основой сюжета. Главная
героиня – Иудифь – действует по всем правилам «своего» мифа.
Она подготавливается, украшается, заманивает Олоферна в
ловушку и соблазняет. И если мы не видим самого соединения
героев, то причиной тому позднейшая мораль и религиозная
этика. Наш сюжет идет по пути альтернативной концовки и
выбирает для финала смерть героя и целомудрие героини.
Если бесплодная земля, согласно трактовке Фрейденберг,
может быть воплощена в образе девы, вдовы или старухи, то
Иудифь представляет собой одно из этих воплощений. Это та
самая опытная женщина, земля, неродящая именно сейчас.
Параллелизм героини и земли в данном случае не просто
теоретическая реконструкция архетипической модели. В книге
Иудифи все более конкретно. Земля в данном случае – это не
земля вообще, а один конкретный город, Ветулия. Ассирийцы,
осадив его, перекрывают не подвоз пищи, а именно источники
воды. Город страдает от жажды, о чем напрямую говорится в
тексте: «у всех жителей Ветулии истощились все сосуды с
водою, опустели водоемы, и ни в один день они не могли пить
воды досыта, потому что давали им пить мерою. И уныли дети
их и жены их и юноши, и в изнеможении от жажды падали на
улицах города» (7:20–22). Как отмечают исследователи,
Олоферн, обладая могучим войском, тем не менее, не пытается
атаковать город. Он изводит его только жаждой. Высушенная
земля выведена в этом мифе абсолютно отчетливо, и нам даже
не нужно демифологизировать какой-либо иной образ.
Соответствие Иудифи своему городу проявляется различно.
Олоферн, желая захватить город, предъявляет притязания и на
героиню. Находясь в лагере у Олоферна, Иудифь должна
решить двойную задачу: спасти и Ветулию, и себя. Видимая
доступность обеих оборачивается для Олоферна неожиданным
отпором. Победив врага, Иудифь возвращается назад, чтобы
жить в спокойствии до конца своих дней. Она остается непри-
ступной, и автор сообщает, что «мужчина не познал ее во все
дни ее жизни с того дня, как муж ее Манассия умер» (16:22).
Таким же недоступным остается и город. В последней фразе
Книги сказано: «И никто более не устрашал сынов Израиля во
дни Иудифи и много дней по смерти ее» (16:25). Таким образом,
защитившись, обе «героини» оказываются недоступными. Объ-
единяющим мотивом становится и аллегоричность имен.
«Иудифь» – «Еврейка», и выбор такого имени, снимая кон-
кретность, делает ее олицетворением не просто еврейских

304
Книга Иудифь: проблема композиции

женщин, но и земли евреев. Можно думать, что само название
города «Ветулия» символично. Название появляется в рукопи-
сях под разными вариантами, что дает возможность нескольких
интерпретаций. Так, одна из них предлагает переводить это
слово с еврейского как «Дева», что могло бы стать близкой
параллелью к «Иудифи»: целомудренная вдова защищает
неприкосновенность города-Девы. Другие варианты дают иные
переводы: «Возвышенное жилище» или «Дом Бога». Так или
иначе, иносказательность названия признается большинством
исследователей. Как уже было сказано выше, финал книги
выбирает не воссоединение, а смерть. Как пишет Фрейденберг,
«Соединиться с землей для оплодотворения – значило уйти в
землю, а уйти в землю столько же означало смерть, сколько и
брак. И миф был очень последователен, когда заставлял всех
богинь, олицетворявших землю-мать, землю-женщину, умерщ-
влять своих оплодотворителей; смерть мужей – это брак с
мужьями» (Фрейденберг 1932: 151). В Книге Иудифи умирает
сам Олоферн. Миф подразумевает элемент цикличности, как
отражение цикличности самой природы. В тексте, конечно, нет
воскресения Олоферна, но можно предположить, что он есть
очередное воплощение некоего «мужа» Иудифи, умирающего и
возрождающегося. В определенном смысле слова, Иудифь
«убивает» своих супругов. В другой своей работе Фрейденберг
рассуждает об образе блудницы и пишет: «подлинная семантика
‘блудницы’ раскрывается в том, что она, как и ‘спаситель’,
связана с культом города и с победой как избавлением от
смерти» (Фрейденберг 1997: 79). Иудифь, соблазняющая Олофер-
на и спасающая город, в некотором смысле является воплоще-
нием такой блудницы. Продолжая мысль, Фрейденберг заме-
чает: «‘вино’ есть метафора брака <…> в нем одном заключен
образ плодородия. И Юдифи, как Порне, сопутствует опьянение
и жертвоприношение. <…> Это все тот же развернутый в
различные метафоры образ, который параллельно в олице-
творении хлеба и вина присутствует в обрядах евхаристии и
Пасхи. Ведь Афродита – богиня плодородия, а муж Юдифи (т. е.
дублер Олоферна) умирает во время жатвы ячменя»
(Фрейденберг 1997: 80). В каком-то смысле, «жатву» совершает
и сам Олоферн. В начале произведения, по приказу царя он,
подобно библейскому Иосифу, отправляется обойти землю.
«Собирает» он не совсем зерно, а скорее народы, но кроме них и
все, что еще возможно. Например, мирные финикийские вест-
ники приходят к завоевателю, в частности, с такими словами: –

Т. А. Михайлова (Смирнова)
305

«вот перед тобою: и селения наши, и все места наши, и все нивы
с пшеницею, и стада овец и волов…» (3: 3). Все действие
происходит во время жатвы, что специально отмечается, уси-
ливая тем самым жестокость Олоферна, который «собирает»
зерно, отнимая, сжигая его. Если в некоторых городах он сжи-
гает пашню, то жители Ветулии оказываются в этом смысле
удачливее, успевая собрать урожай3. В данном случае, как мы
видели ранее, опасность составляет не отсутствие пищи, а
нехватка воды. На первый взгляд Книга Иудифи в целом
достаточно полно воплощает описанную выше мифологическую
модель, предложенную Фрейденберг. Существуют, однако, и от-
клонения. Так, Олоферн не является целомудренным, а Иудифь
– не опытная женщина, а строгая вдова. Отчасти, можно
утверждать, что здесь мы имеем дело со «снятыми» формами
мотива и остановится. Но можно и продолжить объяснение. От-
веты на вопросы «почему Олоферн не юноша?» и «почему Иу-
дифь вдова?» находятся в уже описанном материале, а также в
социальной реальности иудейского общества и в самой логике
мифа, который в общих чертах требует, чтобы мужчина-небо
лишал влаги женщину-землю. Если обычно метонимически это
воплощается в целомудрии мужского персонажа, то книга Иуди-
фи «освобождает» Олоферна от необходимости быть непороч-
ным: как мы видели, он лишает землю воды другим способом.
И, наконец, самый парадоксальный вывод и, возможно,
ответ на вопрос, почему же героиня появляется так поздно:
Иудифь как женщина-земля, а в данном случае, женщина-город,
Иудифь-вдова просто не может появиться раньше, чем страна не
будет разорена, а Ветулия лишена воды. Традиции общества, в
котором жил автор, не позволяли ему сделать своей героиней-
соблазнительницей деву или замужнюю женщину, но требуе-
мого смысла он мог добиться хотя бы композиционно: Иудифь-
вдова, хотя вдовствует уже три года, а осада длится не так
долго, появляется все же только после того, как город осажден и
иссушен. Для образа «женщины-земли», или «женщины-горо-
да», как в данном случае, мифологическая логика требует
именно такой последовательности.

3 См. Judith 4:5: «Они [жители города] оградили стенами находящиеся
на них [вершинах] селения и отложили запасы хлеба на случай войны,
так как нивы их недавно были сжаты».

306
Книга Иудифь: проблема композиции

Последнее, на чем останавливается внимание в истории
Иудифи, это «замирание» мифа в финале: героиня и город оста-
ются неприступными, ничего «нового» не рождено, казалось бы,
останавливается цикличность. Однако, Книга Иудифи – произ-
ведение далеко не одноплановое, мифологическая модель не по-
крывает всех смыслов, и, вероятно, автор, для которого одной из
важных задач была и интерпретация конкретных исторических
событий (восстание Маккавеев), исчерпав для себя миф, не сле-
дует его схеме неукоснительно. В то же время в Книге Иудифь
есть еще одна сюжетная линия, которой исследователи считали
побочной и «лишней» для сюжета о поверженном враге. Это
линия Ахиора. Результатом всего происшедшего является не
только победа над врагом, возвращение влаги жаждущей земле-
городу и – вопреки мифической схеме – сохранение города
неприступным, но и обращение Ахиора, фигура которого оста-
ется не совсем ясной комментаторам. Как показывает совер-
шенно ясно созданный примерно в ту же эпоху апокриф «Иосиф
и Асенеф», обратившийся воспринимался как воскресший или
как заново созданный Богом. В этом случае книга отчасти сбли-
жается уже и с христианскими сюжетами об обращениях блуд-
ниц, хотя в нашем случае распределение мотивов по персона-
жам произошло существенно иначе, нежели в агиографических
сюжетах с искушением отшельника и обращением блудницы.
Итак, приложение к Книге Иудифь мифологической модели
если и не поможет прояснить абсолютно все вопросы, даст все
же какое-то объяснение функциональным ролям персонажей, а
также особенностям ее композиции.
ЛИТЕРАТУРА
Фрейденберг 1932 – Фрейденберг О. М. Миф об Иосифе Прекрасном //
Язык и литература. Т. 8. Л., 1932.
Фрейденберг 1997 – Фрейденберг О. М. Поэтика сюжета и жанра. М.
Craghan 1982 – Craghan J., C.SS.R. Esther, Judith, Tobit, Jonah, Ruth. Old
Testament Message. Vol. 16. Wilmington: Delaware.
Dancy 1972 – Dancy. J. C. Cambridge Bible Commentary on the New
English Bible. The Shorter Books of the Apocrypha. Cambridge at the
University Press.
Moore 1985 – Moore C. A. Judith. A new translation with introduction and
commentary. New York.

Т. А. Михайлова (Смирнова)
307

Summary
A composition of The Book of Judith for a long time has been
embarrassing for scholars, because of appearance of heroine merely
in the middle of the work. One possible solution may be in
application of mythological model, which present a woman as a
parallel to an earth remained without a water. According to this myth
this woman should seduce a chaste young man to achieve water.
With some exceptions The Book of Judith fits to this model and it
can perhaps be used to find answers for the problems of
compositions and some others.


308
Thus spake ZaraquStra...



Alexander S. Nikolaev
Thus spake ZaraquStra:
on the meaning and usage of (ej)mhvsato in Pap. Derv. xxiii, 4

to; dev, oi|on kai; {Omhro" pollacou' levgei,
ejmhvsatov fhsin, tou'to de; mhcanhvsasqaiv ejstin
Pl. Crat. 408a
In the col. xxiii, line 4 the text of the Derveni papyrus reads:
ou[koun ‘ejmhvsato’ to;n Za'na e{tero" Zeuv", ajll’ aujto;"
auJtw'i ‘sqevno" mevga’ (BERNABÉ)1
‘It is not the case that one Zeus contrived another Zeus but
the same one / (contrived) for himself great strength’.2
The commentator on the oldest Orphic theogony explains here
the meaning of the verb mhvdomai that is apparently used in the text to
describe a creation process: the present paper will focus on this
peculiar usage of mhvdomai, the underlying doctrine and its origin.
* * *
The choice of the verb mhvdomai (aor. ejmhsavmhn) in this passage
is peculiar. Normally the transitive verb means ‘to plan and do
cunningly; to contrive; to devise’. In homer, lyric poetry and tragedy
the transitive verb is mostly used in a pejorative sense.3

∗ I am grateful to Prods Oktor SKJÆRVØ and Sarah Burges WATSON (both:
Harvard University) for many helpful comments.
1 I retain the quotation marks as printed by BERNABÉ since they underscore
that our text is a uJpovmnhma.
2 Here and throughout the translation of the Derveni papyrus follows LAKS-
MOST 1997.
3 A few examples should suffice to illustrate this:
H 478:
pannuvcio" dev sfin kaka; mhvdeto mhtiveta Zeuv"
‘all the time the counselor Zeus was devising ill for them’
w 96: moi Zeuv" mhvsato lugro;n o[leqron
‘for Zeus devised my baneful destruction’
Hes. Th. 172: provtero" ga;r ajeikeva mhvsato e[rga
‘he (Uranus) devised unseemly deeds’


Alexander S. Nikolaev
309

Further parallels from Orphic theogonies confirm that we are in
fact dealing with a specifically “Orphic” technical meaning of the
verb mhvdomai that is used to denote an act of creation.
The verb is found one more time in pap. Derv. (col. xxv, line 14)
‘aujt]ƒa;r [ej]ƒpei; d[h; pavn]ƒta Dio;[" frh;n mhv]saƒt[o e[]ƒrƒgƒa’
‘but when the mind of Zeus devised all things’
The line is at the bottom of the papyrus and the text is badly
mutilated; the reconstruction of the following lines is subject to
doubts.
Two more fragments containing mhvsato have been identified as
belonging to Derveni theogony by M. L. WEST and R. MERKEL-
BACH. The first one is joined to the bottom of col. xxi (on the basis
of a very uncertain reading of a few letters):

Eur. Phoen. 798: h\ deinav ti" [Eri" qeov", a} tavde
mhvsato phvmata ga'" basileu'sin
‘truly Strife is a goddess to fear,
who devised these troubles for the kings of this land’
The use of ἐμήσατο applied to Pandora in the Works and Days is
potentially interesting:
Hes. Erga 95: ajnqrwvpoisi d’ ejmhvsato khvdea lugrav


‘she devised baneful evils for human beings’
Pandora has opened the jar and released the evils into the world; thus
the verb here refers to her act and not to her plan or intention (thus
‘wrought’, rather than ‘devised’). However, this verse is a mere repetition of
Erga 49 where the subject of ἐμήσατο is Zeus:
tou[nek’ a[r’ ajnqrwvpoisin ejmhvsato khvdea lugrav,
kruvye de; pu'r.
‘for this reason he devised baneful evils for human beings
and he concealed fire’
Pandora in the Hesiodic narrative is naturally a mere instrument of
Zeus vengeance, a device of deception, functionally parallel to the ox in the
story of Mekone sacrifice (at least in the framework of structuralist analysis
in VERNANT 1988), therefore the use of a verb mhvdomai applied to Pandora
should not make one think about any deliberate harm on her side, much less
that she is endowed with any creational ability (WEST 1978: 169).

310
Thus spake ZaraquStra...

Orph. fr. 16.1 (BERNABÉ):
[mhvsato d’au\] Gai'avn [te kai;] Oujrano;n eujru;n [u{perqen]4
‘he contrived the Earth and broad Sky above’
The second one belongs into col. xxii:
Orph. fr. 16.2 (BERNABÉ):
mhvsato d’ jWkeanoi'o mevga sqevno" eujru; rJevonto"
‘he contrived the great strength of wide-flowing Ocean’
At the end of this meager collection of evidence5 it has to be
mentioned that the same verb (and the same idea of creation) appears
twice in the Rhapsodic theogony, as it is called on the basis of
Neoplatonic reference.
Orph. fr. 155.1 (BERNABÉ):
mhvsato d’a[llhn g`ai'an ajpeivriton
‘and he contrived another boundless earth’
This verse most likely refers to Phanes, although Proclus is not
specific here.6
Orph. fr. 221.1–3 BERNABÉ):
mhvsato ga;r propovlou" <te> kai; ajmfipovlou" kai; ojpadouv"
mhvsato d’ ajmbrosivhn kai; ejruqrou' nevktaro" ajrdmovn
mhvsato d’ ajglaa; e[rga melissavwn ejribovmbwn
‘for she (= Rhea-Demeter.) contrived attendants, butlers, waiters
contrived ambrosia and red nectar draught,
ontrived the gleaming works of buzzing bees’
This fragment cannot claim any tremendous age, but (as WEST
1983: 237 notes) it is likely to be a remodeling of a passage
containing (ej)mhvsato in Protogonos or Derveni theogony.
* * *
Let us now examine the doctrine communicated through this
verb. The Derveni theogony features a genealogical framework,

4 See R. JANKO’s critical note to the text (JANKO 2002: 42).
5 There is a further possibly relevant attestation that is, however, presently
hard to utilize: mƒhvstwr (Orph. fr. 492, 9 BERNABÉ = lamella Thuriis).
6 See WEST 1983: 210 Fn.111. WEST suggests that this verse in the original
Protogonos theogony referred to Phanes and was applied secondarily to the
demiurgy of Zeus by the author of the Derveni theogony.

Alexander S. Nikolaev
311

structurally similar to what we find in Hesiod’s Theogony, albeit of
course with important modifications.7 However, it appears that in the
Orphic view the world came into being twice: first this happens in
the traditional way (we learn about Night and Aither, then about the
deed of Cronus, whereby Sky is separated from Earth8), but then,
after Zeus becomes “the only one” by virtue of swallowing an
uncertain object,9 he begins to create the world afresh by rational
planning.
The Derveni doctrine thus effectively combines two different
cosmogonic models, which W. BURKERT in his lezioni Veneziane
called biomorphic and technomorphic, resp.10 The biomorphic model
accounts for the multiplication of entities via sexual generation (the
default verb in Hesiod is tevke ‘engendered’),11 while the
technomorphic model, featuring most prominently in the Genesis,
presupposes a divine craftsman. The combination of biomorphic and
technomorphic models is known from other theogonic/cosmogonic
texts from the antiquity. For instance, in the Babylonian creation epic
Enuma Eliš we first learn about a sequence of generations in an
already existing world (with a palace being built above the watery
deep in the third generation); however, after Marduk has slain
Tiamat, ‘the Sea’, he builds the world in all details, “creating
marvels” (col. IV–V). And yet, there is a significant difference
between this Near Eastern cosmogony and the Orphic idea of
creation: Marduk physically fashions the world out of Tiamat’s body,

7 On the theogony and cosmology of the Derveni poem see BETEGH 2004
and KOUREMENOS–TSANTSANOGLOU–PARÁSSOGLOU 2006: 21-44. Thus for
instance the Derveni theogony features four (not three) generations of gods,
which reminds of well-known Near Eastern parallels, such as Hurro-Hittite
“Kingdom in Heaven” with the genealogy Alalu – Anu – Kumarbi –
Teshub.
8 This may technically count as the second creation: the same conundrum is
known from Hesiod’s Theogony.
9 Most likely a phallus (col. xiii.4).
10 BURKERT 1999a: 49 (= 2004: 62-63); BURKERT 1999b: 96.
11 A subtype of the biomorphic model is the creation of the Sky, mountains,
sea, etc. by Gaia by parthenogenesis, as described in Hesiod:
Th. 126–132: a[ter filovthto" ejfimevrou
‘without delightful love’
Th. 211–216: ou[ tini koimhqei'sa qew'n
‘although she had slept with none of the gods’.

312
Thus spake ZaraquStra...

cutting it in parts (the upper part becomes sky and the lower earth,
the breasts become mountains, etc.). This activity reminds of the
metaphors of craftsmanship attested in the description of creation in
various poetic and mythological traditions, but it does not match the
mental activity of Zeus in the Orphic tradition; Zeus does not build
or establish the world, neither does he regurgitate what he had
swallowed: he contrives the world by a mental effort. This brings us
back to the choice of the verb ejmhvsato.
In fact little research has been made to clarify the meaning of the
verb in this attestation, other than conceding that the verb is
“interesting” (BURKERT 1999b: 96) and “verdient Beachtung”
(SCHWABL 1978: Sp. 1330). Commentators agree that
ejmhvsato refers to an act of rational planning or contriving. G.
BETEGH points out that the intellectual capacities of Zeus have been
stressed by mhtiveta earlier in the text (col. xv, 6)12; however,
mhtiveta Zeuv" is a fixed formula in Homeric epics (16x in the Iliad,
3x in the Odyssey, always at the verse end) and it is not
methodologically sound to attach any particular importance to an
appearance of a traditional epic epithet in Derveni theogony. Neither
do further alleged parallels from Homer shed any light on the issue at
hand: A. BERNABÉ (ap. crit. ad loc.) mentions Zh'n’ u{paton
mhvstwr(a) (Q 22, R 339), but this epithet with the meaning
‘counsellor’ applies in Homeric epics to Priam, Patroclus, Neleus
and Diomedes and thus allows no specific insight into Zeus’
qualities. C. CALAME suggests that the act of devouring a phallus
explains the genial capacity appropriated to Zeus ‘who is thus able to
engender all the elements that came about during the reign of his two
predecessors’13, but this interpretation rests on very shaky basis and
as such is a mere speculation: if anything, phallus is a symbol of
sexual generation and it is unclear why should Zeus adopt a different
model of creation altogether. The problem remains: there is nothing
in Greek texts before the 6th century that may explain Zeus’ mental
creational ability.
BURKERT (2004: 95) suggests that we may deal here with
Egyptian influence and cites the Egyptian eulogy for Ptah who
produces other gods “by heart and lips”. However, the Memphite
theology recorded about 715 BCE on the granite slab (known as

12 BETEGH 2004: 181, Fn. 198.
13 CALAME 1997: 72.

Alexander S. Nikolaev
313

Shabaka Stone) does not assert anything about creation by the force
of thought: its point is creation by word (which potentially brings it
together with the Old Testament doctrine). Moreover, the Memphite
theology with its opposition to the Heliopolitan theological doctrine
(according to which creation is achieved by “semen and fingers”)
stands quite isolated and it is not quite clear why exactly this
teaching should have been picked up by the Greeks. Historic
circumstances do not seem to favor the idea of a cultural contact
either: during the first half of the seventh century the Kushite rulers
of the XXV dynasty (to which king Shabaka, the patron of the
Memphite theology, belonged) were engaged in continuing battles
with the Assyrians: in 671 Memphis was ransacked and already in
658 BCE a new dynasty was established by Psametik I. (Still, as we
will see, the hypothesis of an external influence has much to be said
in its favor).
Lastly, the motif of rational creation is unlikely to be inherited
either. Creation was certainly a part of Indo-European cosmology,
but we do not find a tradition among those that are thought to present
inherited lore and can be used for reconstruction in mythology that
would show a parallel to creation as a mental act (Vedic, Roman,
Germanic, Anatolian). In Indo-European terms, the verb for divine
creation is *dheh1- ‘to establish, to put’, found in the name of Vedic
creator deity Dhâtµ and attested in several traditions.14 There is no
evidence for Indo-European *men- ‘to think’ (or any other root of
similar meaning) as a creation verb.
More importantly, the technomorphic model in general is alien to
the archaic Greek thought: we do not find it in Homer or in Hesiod.
This argument may be contradicted by a reference the following
passage from Hesiod:
Hes. Op. 173d:
Zeu;" d’au\t’ a[]llo gevno" qh'k[en merovpwn ajnqrwvpwn
‘and Zeus created another race of men’
However, I remain skeptical regarding WEST’s suggestion that
we may find in this Hesiodic verse an echo of the inherited

14 Hittite: nēbiš dēgan dâir (KBo 16.27; see CATSANICOS 1986: 134-137)

‘they established heaven and earth’;
Old Persian: hya imâm būmim adâ, hya avam asmânam adâ
‘(Ahuramazdâ), who created this earth, who created this
sky’.

314
Thus spake ZaraquStra...

technomorphic creation motif:15 the line (preserved in two papyri)
may be a later interpolation, designed to provide the fifth race with
an introduction similar to the first four.16
According to WEST, the usage of Indo-European *dheh1-
illustrated above is potentially still echoed in Alcman17:
Alcm. fr. 20 (DAVIES)
w{ra" d’ e[qhke trei'", qevro"
kai; cei'ma kwjpwvran trivtan
‘established three seasons: summer
and winter and fall as the third one’
Still, we don’t know who the subject of the sentence is and on
the whole the passage is very unclear. It is doubtful that this
fragment features a creator deity.
However, it is precisely Alcman (famously called “a mixed
theologian” by Aristoteles) who has been credited with the first idea
of a demiurge in Greek literature.18 The papyrus commentary on
Alcman’s cosmological poem, that has attracted a good deal of
scholarly attention ever since its publication in 195719, features a
deity Qevti", referred to by the commentator as tecnivth" ‘artisan’
whose work is likened to bronze working.
Alcm. fr. 5.15–19 (PAGE/DAVIES) = fr. 81.15–19 (CALAME):





th'" ƒQevtido" geno-
mevnh" ajrch; kai; ƒtev[l]ƒo[" tau't]ƒa pavntwn ej-
gevneto kai; ta; ƒmƒeƒ;n pavnƒtƒa [oJmo]ƒivan e[cei
th;n fuvsin th'i tou' ƒcalƒkƒoƒu' ƒu{lhi, hJ de;
Qevti" t[h'i] ƒtou' tecnivtou.
‘when Thetis had come into being
these became beginning and end of all things,
and the totality of things has a similar nature
to that of the bronze material,
Thetis to that of a craftsman’.

15 WEST 1978: 196; 2007: 354.
16 MOST 2006 ad loc.
17 WEST 1978: 196.
18 West 1963; 1967.
19 E.g. FRÄNKEL 1975: 163, 252–5; DETIENNE and VERNANT 1974: 129–66;
PENWILL 1974. See RANGOS 2003 where earlier literature on the subject is
listed.

Alexander S. Nikolaev
315

It is unclear whether this Qevti" should be straightforwardly
identified with the oldest daughter of Nereus and mother of Achilles
(in which case it may be argued that by virtue of being the oldest
Nereid she was associated with primordial waters) or her name is an
etymological word-play, referring to the “cosmogonic” use of the
root qh-/qe-. If the latter position is taken, one may indeed argue that
Alcman’s Qevti" is a true creator god, matching functionally and
even etymologically Vedic Dhâtµ (although a female demiurge
would be admittedly singular).
However, we are not told directly that Qevti" was the demiurge
and it does not seem that the original poem had said that. The only
thing that the commentator says is that Alcman introduced a
craftsman, tina; to;n kataskeuavzonta: neither the masculine
gender, nor the indefinite pronoun favor the identification of this
artisan with Thetis.20 The contents of the poem that can be gleaned
from the lemmata do not allow any definite conclusions and other
accounts of this poem remain plausible. (In fact, it has been
contested that Alcman’s poem actually implies a cosmological model
of skilful construction21).
Thus, the Indo-European creation motif (formally represented by
the root *dheh1-) is not continued in Greek mythology (aside of a
feeble echo in Alcm. fr. 20).
It is only in the Pherecydes, another precursor of Greek
philosophic thought who floruit around mid. 6th cent. BCE, that we
find a description of earth as a work of craftsmanship:
fr. B 2 (DIELS-KRANZ6) = fr. 68 (SCHIBLI)
kajpeidh; trivth hJmevrh givgnetai tw'i gavmwi, tovte Za;" poiei' fa'ro"
mevga te kai; kalovn, kai; ejn aujtw'i ƒpƒoƒiƒk[ivllei Gh'n]
kai; jWgh[no;n kai; ta; jW]ghnou' [dwvmata
‘and when it is the third day of the wedding, then Zeus fashions a
robe both big and beautiful, and on it he embroiders Earth and
Ogenos (scil. OkeanosA. N.) and the abodes of Ogenos…’
The idea that the making of the robe refers to Zeus’ (viz. Zas’)
demiurgic activity is supported by Proclus:

20 This point was made by PENWILL 1974: 17.
21 E.g. MOST 1987 (who claims that there is no cosmogony at all in the
fragment) or RANGOS 2003 (who claims that the poem contained a myth
about metamorphoses of the Old Man of the Sea).

316
Thus spake ZaraquStra...

fr. B 3 (DIELS-KRANZ6) = fr. 72 (SCHIBLI)
kai; oJ Ferekuvdh" e[legen eij" [Erwta metabeblh'sqai
to;n Diva mevllonta dhmiourgei'n.
‘Pherecydes said that Zeus, when about to create, changed
into Eros’
Zas in Pherecydes is thus the first image in Greek literature of
god as a cosmic artisan.22 The idea of a creator deity makes a
flashing appearance in other early philosophical works: one may
recall Anaxagoras’ Nou'"23 or Empedocles’ Aphrodite24. However,
before Plato’s Timaeus we do not find an idea of a demiurge in its
fully developed form.
Let’s take stock. We have seen that the verb ejmhvsato used to
describe a creation act can not be meaningfully interpreted from the
perspective of Derveni text alone, even taking into account Zeus’
intellectual capacities. We have seen that the hypothesis of Egyptian
influence is doubtful. Lastly, we have seen that there is no evidence
for an inherited Indo-European motif of a rational creation presented
as a mental act; moreover, the very idea of a demiurge does not
appear in Greek literature before the 6th century. Thus we are faced
with two peculiar elements of Orphic doctrine:
a) the idea of technomorphic creation which is alien to Greek
pre-philosophical cosmogonies, but is shared by Orphism
with a number of “Presocratic” cosmogonies, where,
however, this idea appears in a very vague and indirect form;
b) the specifically Orphic idea of creation by the power of
thought.25
But before we turn to the origin of these ideas, one possible
parallel should be examined.

22 Incidentally, the verb poikivllei (the restoration of which is made certain
by the quotation by Clement of Alexandria, Stromata 6.2.9.4) is interesting:
the verb has referred to the poetic craftsmanship both in Greek and Indo-
European poetics.
23 B 13 DIELS-KRANZ6.
24 B 73, 75, 95 DIELS-KRANZ6.
25 “[f]allen bereits beim Orphiker ‘Sinnen’ und ‘Ausführen’ zusammen”
(SCHWABL 1978: Sp. 1330).

Alexander S. Nikolaev
317

* * *
The instances from “Orphic” theogonies cited above do not
remain entirely without analogy in early Greek thought. Importantly,
this usage is echoed in a Parmenides fragment B 13 (DIELS-
KRANZ6), transmitted via Plato, Symp. 178b; Arist. Metaph. 984 b
23; Plut. Amat. 756; Simpl. Phys. 39:

prwvtiston me;n [Erwta qew'n mhtivsato pavntwn

‘first of all gods it? contrived Eros’
Parmenides posits his own genealogy of the gods beginning not,
as for Hesiod, with conflicts and terrible offsprings, but with Eros.
Clearly the poem presents its own mythology, independent of earlier
cosmogonical and theogonical tradition.
None of the sources provide the context within Parmenides’
Doxa where this line appears and the subject of the verb is uncertain,
too.26 Simplicius (Comm. Arist. Phys. 39.16-18) quotes fr. 13 just
after fr. 12.3 (ejn de; mevsw/ touvtwn daivmwn h} pavnta kuberna'/),
therefore identifying the subject as the daimon. This helps
identifying an important albeit unclear element of Parmenides’
doctrine: both Plato and Aristotle in their respective discussions of
this passage stick to Hesiod’s doctrine and agree that there never was
a specific source for Eros (the only information Hesiod provides is
chronological: e[peita); however, if daimon in the preceding
fragment is indeed the subject of mhtivsato, it follows that Eros has
in fact been created by another deity.27
Now, the problem is the same as with Orphic ejmhvsato above.
The verb mhtivsato indicates intention and thought; in the same time
it expressly identifies the goddess (daimon) as creator, not a parent.
Once again, we find an act of creation that is presented as a mental
act.28 L. TARÁN’s words: “her (daimon – A.N.) creation of Eros in B

26 K. F. HERMANN asserted that the subject is Gevnesi" (he was followed by
WILAMOWITZ 1931: Bd. II, 212, Fn. 2 and COXON 1986: 213), but this
solution has been rejected by some commentators (see TARÁN 1965: 250,
Fn. 56).
27 WHITE 2005: 82-83. WHITE’s own solution (ibid. 83) is hardly
satisfactory: he suggests that we are dealing with a metaphorical
personification of nature (citing Heracl. fr. 123 in support of his idea).
28 This mental act can be understood as an “ordering process”, which
nevertheless does not stop it by being an act of creation (pace TARÁN 1965:
249).

318
Thus spake ZaraquStra...

13 is a mental act of planning and contriving. […] This verb is
always used in reference to a mental act of planning or contriving,
and not to real “creationism”” exactly state the problem, but do not
eliminate the conundrum.29
Thus mhtivsato in the Parmenides’ fragment B 13 calls for an
explanation and nothing stands in the way of connecting his usage of
this verb with “Orphic” texts.30 It is important to mention in this
connection that the verb is attested in the same meaning in a bizarre
text known as Orpheus’ Argonautica; the verb is found in the
beginning of the poem which is a catalogue of Orphic themes and so
it is likely that this usage of the verb (or the entire fragment, ll. 12-23
VIAN) should be traced back to one of the Orphic theogonies:
Orph. fr. 99,22 (BERNABÉ):

a{ t’ ejn Kubevloi" o[resin mhtivsato kouvrhn
Fersefovnhn peri; patro;" ajmaimakevtou Kronivwno"
Despite Parmenides’ practice of using traditional epic material,
motifs and meters, there is no evidence that would suggest that in
this case, too, the poet was relying on his audience’ familiarity with a
Homeric or a lyric context in order to make his message clear.
However, it has been suggested that Parmenides may have included
Orphic elements with the same purpose, namely, in order to
“contribute to a sense of comfortable orientation in a tradition”.31 In
earlier work some evidence for Orphic elements in Parmenides has
already been accumulated.32 The most important of these indications
of proximity between Parmenides and Orphic theogonies is the idea

29 TARÁN 1971: 407. His skepticism in regard to the usage of the verb in
pap. Derv. is unfounded: the examples presented above make fairly certain
that in Derveni (and possibly Protogonos) theogonies the verb was used to
describe an act of creation.
30 It is instructive to compare the development of W. Burkert’s thought
regarding this fragment of Doxa: in 1968 he wrote “mhtivsato bei
Parmenides hat man in der Regel als philosophische Neuerung interpretiert;
und den ganzen Kontrast von griechischem und biblischem Denken fand
man darin dass dort von Kosmologie, im Alten Testament aber von
Schöpfung die Rede sei” (BURKERT 1968). However, a year later he writes:
“mhtivsato galt als spezifisch parmenideische Vergeisterung, doch Pap.
Derveni col. 19, 4 (old numeration of fragments – A. N.) bezeugt
(ej)mhvsato für den Schöpfungsakt des Zeus” (BURKERT 1969: 3 Fn. 7).
31 MOURELATOS 1970: 42.
32 See WEST 1983: 109–110; less useful is BÖHME 1986.

Alexander S. Nikolaev
319

that the whole universe is united in the body of Zeus (who became
“the only one”, mou'no" e[gento Pap. Derv. col. xvi, 6) that is mirror-
imaged by Parmenides’ “unique” Being: ou\lon mounogenev" te
(Parm. fr. B 1.4). Phraseological parallels such as Divkh poluvpoino"
(Parm. fr. B 1.14 = Orph. fr. 233 BERNABÉ) are noteworthy. It is
significant that only in pap. Derv. and in Parmenides the moon is
described as spherical (pap. Derv. col. xxiv; Parm. fr. B 8.43
eujkuvklou sfaivrh" ejvnalivgkion o[gkwi, | messovqen ijsopale;"
pavnthi). Lastly, the very fact that in Parm. fr. B 13 Eros is said to be
the first-born goddess has been seen as an Orphic element, too.33 It is
on the strength of this evidence that W. BURKERT (1999a) suggests
that Parmenides knew a version of some Orphic theogony. We must
not assume that Parmenides remained isolated from the
contemporary religious and philosophical idea in his birth place of
Elea, in Magna Graeca: Parmenides is reported to have been a pupil
of a Pythagorean by the name Ameinias (Diog. Laert. IX.21-23) and
therefore Orphic teachings could have been communicated to him
via Pythagoreanism.34
Summing up: it is possible that Orphic cosmogonical myth with
its idea of a second creation provided an input for Parmenides’ usage
of mhtivsato ‘contrived’ (scil. ‘created’). In the following section an
attempt will be made to find a possible source for the idea that world
or its elements could have been created by a mental act.35
* * *
Less than a century ago Presocratic thought was still largely
interpreted as self-contained. In doing so the classicists have largely
been influenced by E. ZELLER's views.36 However, in the 20th century
new material from Near Eastern literatures became available and this
changed the picture radically: the context in which early Greek
philosophy evolved could now be examined from a fresh perspective.

33 KERN 1890.
34 On the tradition about Parmenides uita (esp. the Iamblichus’ catalogue)
see ЖМУДЬ 1991: 58 and ВОЛЬФ 2003.
35 I refrain from a discussion of Xenophanes B 25 DIELS-KRANZ6 (ajll’
ajpavneuqe povnoio novou freni; pavnta kradaivnei) that is open to different
readings.
36 ZELLER 1856.

320
Thus spake ZaraquStra...

Iran, too, was considered as one of the external sources for the
development of Greek thought.37 The name of Zoroaster-Zaratas
figures in connection with several early Greek philosophers38 and the
historical context in which Iranian influence could have been exerted
over Greek thought has been available since mid-sixth century: by
547 BCE (fall of Sardis) Darius’ empire encompassed the cradle of
Greek philosophy – the coast of Asia Minor (Miletus, Colophon,
Ephesus, Clazomenae and even Pythagoras’ Samos).39 It can be
envisaged that Persian priests were active in Ionia at that time,
practicing their religion and discussing their beliefs.
The study of intellectual relations between Iran and Greece had
its ups and downs and several scholars have accepted a reverse
influence from West to East.40 However, as both understanding of
Zoroastrianism and understanding of Presocratic philosophy
progressed, the hypothesis of an early influence of Iran on Greece
had its revival. W. BURKERT in his seminal paper from 1963 argued
that there was a considerable Oriental influence on early Greek
cosmogony and M. L. WEST continued the trend in his 1971
monograph. These views were not shared by every classicist in the
field then41, but have been gaining growing acceptance ever since.42
For the purposes of the present paper it is important that WEST and
BURKERT argue for Iranian influence that was especially active in the

37 An example of early work in this direction is GÖTZE 1923.
38 Aristoxenos reports (via the christian writer Hippolytus: Hipp. Ref. I,
2.12–14 = DIELS-KRANZ6 14 A 11) that Pythagoras traveled to Zaratas the
Chaldaean, who explained to him two principles of life. This evidence is
remarkable for putting Zarathushtra’s and Pythagoras’ names together.
However, the report itself is unreliable and it is possible that Aristoxenos
merely pointed out the similarity between Zoroastrian doctrine and that of
Pythagoras (see SPOERRI 1955; GUTHRIE 1962–1965: I, 254). On Zoroaster
in Greek tradition see Желтова 1995.
39 BUCHANAN GRAY 1964: 9–10. It has been suggested by I. Gershevitch
that Magi were Median Zoroastrian priests fleeing from Western Iran after
Cyrus overcame the Medes: this raises the starting date of the influence by a
decade or two.
40 E.g. BAILEY 1943.
41 Cf. a harsh review by G. KIRK (1974).
42 Iranian influence on Greece was accepted by some Iranists, too, see
BOYCE 1982: II, 150–163.

Alexander S. Nikolaev
321

period 550-480 BCE and affected Pherecydes, Anaximander,
Anaximenes and Heraclitus.43
The possibility of Iranian influence on the Orphic thought has
been raised, too, mostly in connection with Pythagoreanism. It has
been noted that Orphic (and Parmenides’) cosmogonies present the
dualistic distinction ‘light’ vs. ‘dark’, absent from other contempora-
neous cosmogonic theories (Aither vs. Night are the two primordial
deities in the Orphic scheme). This dualistic conception with its two
principles (ajrcav") reminds immediately of Zoroastrian teachings.
Iranian influence has figured in the discussion of the “Orphic” gold
plates (for instance, the plate from Pharsalus that reads “my name is
Asterios” (I A 3, 12 PUGLIESE CARATELLI)).
The date of Orphic theogonies has been a subject of debate that
only intensified with the advent of Derveni papyrus, but currently
late 6th century is a widely accepted date.44 Thus Orphic doctrines
(and indirectly Parmenides’ Doxa that perhaps dates from 490 BCE)
could in theory have been subject to Iranian influence.
In the case of our inquiry into ejmhvsato/mhvtisato we have an
additional reason to pursue the Iranian trail: in col. vi of the Derveni
papyrus, right before the commentary proper begins, there is an overt
reference to mavgoi (magi, of course, should by default be seen as
agents responsible for the transmission of the Iranian lore45):
ejƒp[widh; dƒ]e; mavgwn duvn[a]tai ƒdaivmona" ejm[podw;n
gƒi[nomevnou]" meqistavƒnai: daivmoƒne" ejmpo[dw;n o[nte" eijsi;
y[ucai; timw]ƒroiv. th;n qus[iva]ƒn touvtoƒu e{neke[m] ƒp[oiou's]ƒi[n
oiJ mƒav[go]ƒi, ƒwJƒsperei; poinh;ƒn ajpodidovnte". toi'["] de;
iJeroi'["] ejpispevndousin u{d[wr] kai; gavla, ejx w|mper kai; ta;"
coa;" poiou'si. ajnavriqmƒa [ka]ƒi; poluovmfala ta; povpana

43 See a useful summary in BURKERT 2004: 99–126.
44 BURKERT 1998: 390.
45 Much ink has been spilled over the magi. We are interested here in the
“genuine” mavgoi ‘cult practitioners’ (or ‘hereditary technologists of the
sacred’, BREMMER 1999:4) and not in mavgoi in its derogatory meaning
‘charlatan’ uel sim., as we find it in Soph. OT 387–389 (about Teiresias) or
in the Hippocratic treatise “On the Sacred Disease”, where magi are
compared to begging priests and humbugs (De morbo sacro 2). The earliest
testimony concerning Greek encounters with the “authentic” magi is
provided by Xanthus of Lydia (see KINGSLEY 1995). See BREMMER 1999
and DE JONG 1997: 387–394.

322
Thus spake ZaraquStra...

quvousin, o{ti kai; aiJ yuca[i; ajn]ƒavriqmoƒiv ƒeijsi. muvstai
Eujmeƒnivsi proquvousi k[ata; ta;] ƒaujta; ƒmƒavgoi".
‘... and the incantation of the magi is able to change46 the
daimones when they get in the way. Hindering daimones
are vengeful souls (hostile to souls?) This is why the magi
perform the sacrifice, just as if they were paying a penalty.
And on the offerings they pour water and milk, from which
they also make the libations. And they sacrifice
innumerable and many knobbed cakes, because the souls
too are innumerable. Initiates make preliminary sacrifices
to the Eumenides in the same way as the magoi do’.
M. L. West (1997) argues that this can be a red herring, since the
word mavgo" can be applied to a specialist practitioner associated
with Babylonia and Assyria (under Persian rule at the time) rather
than with Iranian world. Other specialists think that the reference is
to Persian magi47. In fact, for anyone familiar with Zoroastrian ritual
it is hard to see how these magi can not be Zoroastrians in view of
the fact that all essential ingredients of the daily performed Haoma-
sacrifice have been mentioned: water and milk (the zaoqra-libation)
make one think of parahōm (Avestan parahaoma-), viz. the offering
of pounded Haoma (twigs of ephedra?) and pomegranate twigs
mingled with water and milk48, while the cakes (the miiazda-
offering) are almost certainly the familiar drōn (Avestan draonah-
‘portion’, Y. 33.8; 11.4): unleavened wheaten bread made into thin
round cakes, usually consecrated with butter.49 Eumenides are easily
(if only all too easily?) identifiable with Avestan frauuaßis (Pahlavi
fraward). Frauuaßis are the pre-souls of the Orderly ones, spirits that
inhabit the upper air and protect those who worship them. The
original concept of frauuaßi is unclear and need not concern us here
(according to one wide-spread school of thought they are by origin
objects of a hero-cult), but their association with the souls of the

46 ‘drive away’ – TSANTSANOGLOU–PARÁSSOGLOU 2006.
47 TSANTSANOGLOU 1997: 110–115; BURKERT 1999a: 106.
48 Milk or fat libation is the default libation in Zoroastrianism, but water is
added to the parahōm, at least, in the modern yasna-ceremony.
49 For details see e.g. BOYCE & KOTWAL 1971. See RUSSELL 2001 who
already made the identification of the knob cakes in Derveni papyrus with
the Zoroastrian drōn.

Alexander S. Nikolaev
323

dead is predominant both in the Avestan liturgical texts and in living
Zoroastrianism. The cult of frauuaßi is blended with the cult of
uruuan (souls) already in Avesta:
Y. 16.7:
qanuuatIS aßahe verezO yazamaide
yAhu iristinåm uruuånO SAiiente
yÅ aSaonåm frauuaßaiiO


‘we sacrifice to the sunny invigorants (abodes?) of Order,
in which the souls of the departed are in happiness
which are the frauuaßis of the sustainers of Order’.
The sacrifice to the souls could refer to one of the Gāhānbār
feasts, in particular to Fravardīgān, a ten-day festival, held at the end
of the Zoroastrian year. Importantly, in the Fravardīn Yašt frauuaßis
are described as a vast host, and once again ajnavriqmoi in the
Derveni text is not an unfitting equivalent:
Yt. 13.65:
AaT fraÍUseñti uGrÅ aßAunåm frauuaßaiiO paoirIS pouru.
satÅ paoirIS pouru.hazaNrÅ paoirIS pouru.baEuuanO
‘then the strong life-giving pre-souls of the Orderly move forth,
numerous – many hundreds, numerous–many thousands,
numerous – many ten thousands’
Lastly, the mysterious words wJsperei; poinh;n ajpodidovnte" ‘as
if they were paying a requital’ can in fact be interpreted from a
Zoroastrian perspective, too – although this time the interpretation
does not lie on the surface. The word magus itself continues Avestan
magu- meaning ‘priest, engaged in a ritually enacted maga-
ceremony’. Maga- is one of the most hotly disputed items of Avestan
vocabulary; if it is in fact related to Old Indic maghá- (as seems
plausible), the word may mean ‘gift of exchange’. Now, in Avestan
ritual the notion of mutual gift-giving (and mutual obligation) plays a
very important role: “the gift exchange is a part of a universal “deal”
(uruuāta-) obtaining between Ahura Mazdâ and his followers and
constitutes an unending series of quid pro quo or do et das in mutual
indebtedness between god and his creatures, starting and ending with
Ahura Mazdâ’s cosmogonical and eschatological sacrifices”.
(SKJÆRVØ 2008: 497).50 Still, this is a XXI century scholarly
interpretation of the Zoroastrian religion: whether or not the same

50 On maga- see also HINTZE 2004 and the literature listed there.

324
Thus spake ZaraquStra...

understanding of maga- was present among those who professed
Mazdeism in Achaemenid Iran and could be communicated by them
to Greeks cannot be ascertained.
In sum, the description found in pap. Derv. turns out to be too
precise to be misleading; on the whole the passage has a distinct
Zoroastrian flavor. Therefore it behooves us to investigate whether
further Zoroastrian elements in Derveni text can be gleaned – and it
seems that ejmhvsato/mhvtisato can receive a plausible explanation if
considered from a Zoroastrian perspective.
* * *
The main hypothesis put forth in this paper is the following: the
idea of a creation as a mental act such as we find in Orphic
theogonies and in Parmenides is due to specifically Persian
influence, transmitted by the magi in the 6th cent. In order to support
this claim, an inquiry into Zoroastrian cosmogony and religion in
general is due. Of course, limitations of space prevent an in-depth
treatment of these issues; nevertheless, a few interesting points can
be made.
But before we proceed further, the following methodological
caveat is due. The material for the following investigation will have
to be drawn from avestan canon of liturgical and mythological
texts.51 This will be done under the assumption that the main
religious doctrines current in the 6th century Persian empire can be
seen as tantamount to the Zoroastrianism as we know it from the
Avestan canon, composed in the second millennium BCE. this is a
plausible theory and yet one that is exceedingly hard to prove. We
have almost no information about Achaemenid religion to be drawn
from epichoric sources; the meager evidence that is available is
limited to the following sources: the cuneiform inscriptions of the
Achaemenid kings in Old Persian; the Persepolis tablets, being
economical records in Elamite and Aramaic; Elephantine letters in

51 Gâthic and Younger Avestan translations are that of P. O. SKJÆRVØ;
some of them have been published or are forthcoming and some go back to
my notes from his classes (2005-2006). I am extremely grateful to Prof.
SKJÆRVØ for discussing his translations with me and for allowing to use
them in this publication.
Abbreviations: Y. = Yasna (texts recited during the yasna ritual), V. =
Videvdad (purification rituals), Yt. = Yašt (hymns to individual deities);
Pahlavi texts: Bdh. = Būndahišn.

Alexander S. Nikolaev
325

Aramaic, containing personal names many of which seem to reflect
Avestan theology; and last – but not least – references to Iranian
religions in Greek and Latin sources.52 we do not have a single text
of primarily religious content (other than the Cyrus’ cylinder that
once again does not tell us anything about Cyrus’ own religion). the
Avestan canon, on the contrary, presents us with wealth of religious
information, which is, however, void of any historical or geographic
contextualization: none of the place names mentioned in the Avesta
has any ties with Western Iran. Therefore the Achaemenid religion
and Avestan Zoroastrianism cannot be mapped onto each other
easily. The persian royal inscriptions and the Elamite texts53 mention
such deities as ahuramazdā, naryasanga, ispandāramaiti, fraverti,
etc.; they also mention such important elements of Avestan pantheon
as Lie (durujiya-) and order (artāvan-); they stress the importance of
discarding the old gods (daivas), etc.54 Thus we can be fairly certain
that some form of Mazdaism was the official religion of the empire;
and yet it is next to impossible to ascertain that the Zoroastrian
thought of the 2nd millennium was present in the Achaemenid Iran
unchanged and in full detail.
One more methodological digression is in order. In the following
inquiry the emphasis will mostly be laid on the Avestan texts, in
particular, the Gāthas, dated to the middle of the 2nd millennium bce
and traditionally thought to have been composed by Zarathushtra
himself. These texts are a part of the ritual and as such are frequently
recited by the practitioners of Zoroastrianism: this allows positing a
workable scenario of reception of cosmogonical ideas from Persian
Kulturträger. Some studies of Iranian influence on Greek thought
make extensive use of Pahlavi sources, such as the Dēnkard and the
Būndahišn, the encyclopedias of Zoroastrianism, probably compiled
in the 9th century CE. While these sources may preserve genuine
Zoroastrian thought, lost in the canon of liturgical texts that is
available to us, their evidence should nevertheless be treated with
caution: the later date of these Iranian sources makes it possible that
the influence was actually exerted in the other direction, from Greeks
to Iranians. A rather well-known case concerns the myth of races in

52 On the latter see the admirable study by DE JONG 1997.
53 The Elamite material has been carefully collected and studied by KOCH
(1977).
54 On this highly complex issue see SCHWARTZ 1980; KELLENS 1991;
SKJÆRVØ 2005.

326
Thus spake ZaraquStra...

Hesiod (Erga 109–201). Eastern parallels to the myth include the
prophetic dream of Nebuchadnezzar in the book of Daniel (written
about 166 BCE) and a cyclic scheme of four ages, 3000 years each,
in Zoroastrian eschatology (attested in Pahlavi sources). Now, Mary
BOYCE (1984) has shown that the elaborate scheme whereby four
ages are distinguished according to metals (gold, silver, steel, and
"intermixed" iron) did not develop until the 5th century BCE – and
thus should in all likelihood be viewed as a result of Greek influence,
not other way round (see also KOENEN 1994: 11–13). Similar
objections can be raised against Clarisse HERRENSCHMIDT’s (1996)
attempt to posit Iranian influence on Democritus; she has found truly
interesting correspondence between Democritus’ embryological
theory that mentions female seed (fr. A 142; 143 DIELS-KRANZ6)
and the Iranian teachings according to which the female seed is cold
and moist, while the male seed is hot and dry (Indian Būndahišn
16.1-6; Dēnkard 3.105). Further, both Democritus and Leucippus
describe the atoms in terms of the same system of oppositions
(cold/hot, dry/moist, light/dark).55 Still, ingenious as this theory may
be, it is faced with grave problems, posited by the chronology of
texts: 5th cent. BCE for Democritus vs. 9th cent. CE for the
Būndahišn.
With these methodological caveats in mind we can now turn to
the Zoroastrian cosmogony. In the beginning there were two twin
spirits, AhurO MazdÅ (Ohrmazd) and ANrO MainiiU (Ahrimen) (Y.
30.3), the former living in the eternal light and the latter in the
eternal darkness. The principal function of Ahura Mazdâ is the
creation and ordering of the cosmos and the upholding of the cosmic
Order (Aßem).56 Ahura Mazdâ57 creates the spiritual existence (lit. ‘of
thought’ aŋhu- manaŋhō) and the material existence (lit. ‘of bones’,
Avestan aŋhu- astuuañt-) (e.g. Y. 19.1–2). The sequential creation of
two existences is significant. It is the creation of the world of thought
that will be of interest here – since the world of thought will have to
be created by a power of thought.

55 See also LINCOLN 2001: 311–314.
56 See e.g. KELLENS 1989; SKJÆRVØ 2002: 399.
57 Sometimes other deities, too: Spenta Mainiiu (Yt. 13.28); Apām Napāt
(Yt. 19.52).

Alexander S. Nikolaev
327

In order to describe Ahura Mazdâ’s58 creationist activity Avestan
employs the reflex of Indo-European *dheh1- (see above)59; however,
it seems that some basic elements of the world have been created in a
different way, among them the order itself (that had to be brought
into existence before the material universe since the latter is ordered
according to the principles of aßem).
Let us examine the actual evidence at hand. below I list some
passages from the Gâthas that support the idea of creation as a
mental act.
Y. 39.4 (Yasna Haptaŋhâiti):
yaqA tU I ahura.mazdA m´ñghAcA
vaocascA dÅscA vareScA
yA vohU aqA tOi dademahI
‘In the same way that you, O Ahura Mazdâ, have thought
them and spoken them, established, and produced (those:
things/thoughts?) which (are) good, in that way we are
giving (them) to you’
Ahura Mazdā is said to be the father of Order (Aßem) and he is
also said to have fashioned many of its elements as an artisan (Y. 44,
3–5); in this connection it is instructive to examine the following
passages:

58 Already in the Younger Avesta we find an idea of a dual creation, both by
Ahura Mazdâ and Aŋra Mainiiu:
Yt. 15.43 (hymn to Vaiiu):
yaT va dAma apaiiemi
yasca daqaT speñtO mainiiuS
yasca daqaT aNrO mainiiuS.
‘because I can obtain [creatures of] both creations,
both the one that the Life-giving Spirit established
and the one the Evil Spirit established’
Pahlavi sources (e.g. Pahlavi Rivayat 46) present this idea in a fully
developed form. However, in the oldest parts of Avesta only Ahura Mazdâ
is referred to as the creating deity.
59 E.g. Y. 37.1: y´ gåmcA aßemcA dAT
apascA
dAT uruuarÅscA vaNvhIS
raocÅscA
dAT bUmImcA

‘(Ahura Mazdā) who put in their places both the cow and Order

put in their places both the good waters and the plants

put in their places both the lights and the earth’.

328
Thus spake ZaraquStra...

Y. 54.1 (the last sentence of the often recited Airiiaman Išiia
prayer60):
aßahiiA yAsA aßim yåm iSiiåm ahurO masatA mazdÅ
‘I am asking for the reward of Order, the one to be sped hither61, that
Mazdâ thought’62
Y. 31.19:
gUStA y´ mañtA aßem ahUm.biS vIduuÅ
‘he who first thought order has (now) listened (to my
announcements?),
namely, you, the knowing one, the healer of this existence, o Ahura’
Examples above show how creation of abstract elements of the
universe is represented in the gāthas as a mental act. now we can turn
to a very interesting passage related to cosmogony proper. p. o.
SKJÆRVØ suggested that the following verses refer to the “first
dawn”:
Y. 31.7:
yastA mañtA pauruiiO raoc´bIS rOiqben qAqra
huuO XraqbA dåmiS aßem yA dAraiiaT vahiStem manO
‘He who was the first to think those (thoughts):
“the free spaces are blending with the lights”: he is the web-holder
by the guiding thought by which (his) best thought upholds Order.’
The syntax of this sentence is elaborate on the verge of being
opaque (even by Old Avestan standards), but the sense is clear:
Ahura Mazdā created the lights of free spaces by thinking about
them.
The doctrine of creation by mental force is found in later Pahlavi
texts, too:
Bdh. 1.35:
‘and his first creation was self-established well-being, that in the
world of thought by which he made his body better when he thought
the creation, for his being lord is from establishing the creation’.

60 This prayer is a part of other texts: V. 11.7; V. 20.11, Y. 27.5.
61 The meaning of iSiia- remains problematic.
62 Notice that the syntax here allows an alternative translation, with
iSiiåm understood predicatively and not in apposition: yåm iSiiåm ahurO
masatA mazdÅ ‘which Ahura Mazdā thought (worthy of) being sped hither’.

Alexander S. Nikolaev
329

Gāthic texts are notoriously difficult to interpret. The number of
passages could potentially be increased; however, difficulties of
interpretation persist in every case. The following passage illustrates
the difficulties:
Y. 33.6:
y´ zaotA aßA erezuS huuO mainii´uS A vahiStAT kaiiA
ahmAT auuA manaNhA yA vereziieidiiAi mañtA vAstriiA
‘the libator who (is) straight by the Order (of his
ritual), he (produces) out of this best inspiration, by
(his) thought, those actions which he (Ahura Mazdā)
(first) thought (as those) to be produced by the
forager’
Whether mañtA in this passage denotes the act of creation (viz.
describes the way Ahura Mazdā established the actions that should
be performed by a forager) is open to debate.
The selection of passages above should suffice to illustrate the
point: a deity capable of creating objects by a mental force is an
important part of Avestan cosmology. Limited data does not allow
specifying in what form exactly Zoroastrian teachings as they are
represented in the Old Avestan canon (in particular the
technomorphic creation model in which creation is seen as a mental
act) could have been communicated to Ionian Greeks by the magi,
but it is reasonably safe to assume that the basic features of the
cosmogony would remain intact. These features are remarkably close
to what we find in the Orphic theogonies and thus an instance of
Zoroastrian influence on Greek thought has probably been identified.
Throughout this paper we have stayed focused on a specific verb
– (ej)mhvsato – recoiling from comparison of abstract elements of
Greek and Iranian religious and philosophical doctrines (such as
dualistic oppositions, for instance). It is this text-centered
comparative approach that gives the theory put forth in this paper its
special appeal.
* * *
Although this paper was conceived as a contribution to the study
of sources and origin of the orphic thought, i would like to end with
an open question related to Pindar. A puzzling instance of the
gnomic aorist ejmhvsato that merits longer discussion than can be
afforded in this paper is found in Olympian 1, where Pindar is
dwelling on the power of a spoken word:


330
Thus spake ZaraquStra...

Pi. Ol. 1.30–32:
Χάρις δ’, ἅπερ ἅπαντα τεύχει τὰ μείλιχα θνατοῖς,
ἐπιφέροισα τιμὰν καὶ ἄπιστον ἐμήσατο πιστόν
ἔμμεναι τὸ πολλάκις




‘but Kharis which creates all sweet things for mortals
(or: ‘who makes all things sweet?’), conferring honor,
brought it about that even the untrustworthy oftentimes is
trustworthy’63.
Cavri" is personified here, and, quite importantly, teuvcei in line
30 characterizes it as a craftsman. One may compare the following
Pindaric passages where this verb is applied to a god-artisan:
fr. 141 (SNELL-MAEHLER):
qeo;" oJ pavnta teuvcwn brotoi'"
‘the god who fashions everything for the mortals’
Pae. 6.132-134 (SNELL-MAEHLER):
oJ pavnta toi tav te kai; ta; teuvcwn
so;n ejgguavlixen o[lbon eujruvo[pa] Krovnou pai'"
‘the wide-seeing son of Cronus who fashions everything, both this
and that, bestowed your wealth on you’.
I leave it to others to decide whether the passage from Olympian
1 quoted above shows nothing more than the pejorative meaning of
mhvdomai, which the poet uses to accuse Cavri" of being the source of
falsity of the poets, or we should in fact see in this Pindaric usage a
glimpse of the same “Orphic” idea of a creator deity, bringing things
into being by the power of thought, that was studied above. And if
one is sympathetic with the latter view, a number of other, well-
known, parallels between Pindar and Orphic texts come to mind. One
need not go too far: Olympian 2 (probably composed around the
same year as Olympian 1, viz. 476 BCE) shows elements of both
Orphic cosmology and Orphic eschatology64:
Ol. 2.19: Crovno" oJ pavntwn pathvr
Pindar’s Crovno" makes one think of the Unaging Time in the
Rhapsodies’ narrative and in Pherecydes (B 1, A 8–9 DIELS-KRANZ6

63 This is the only attested example of mhvdomai construed with accusatiuus
cum infinitiuo.
64 See LLOYD-JONES 1985; WEST 1983: 110; recently CURRIE 2005: 32

Alexander S. Nikolaev
331

= fr. 14, 60, 65, 66 SCHIBLI), where Crovno" in fact is the first deity
in the genealogy of gods.65
Ol. 2.30–32:
h[toi brotw'n ge kevkritai
pei'ra" ou[ ti qanavtou
‘truly, for mortals an end in death has in no way been fixed’
The idea that death is not final famously recurs in Orphic gold
leaves and a graffito from Olbia:
II B3.1; II B4.1 (PUGLIESE CARATELLI)

nu'n e[qane" kai; nu'n ejgevnou
‘now you died and now you were born’
DUBOIS Nr. 94 = РУСЯЕВА 1978: 89:

bivo" qavnato" bivo"

‘life-death-life’
Cf. also Emped. fr. B8 (DIELS-KRANZ6):

oujdev ti" oujlomevnou qanavtoio teleuthv

‘there is no end in destructive death’
Other pieces of Pindaric poetry, too, have an Orphic flavor to
them. One of them is fr. 133 (SNELL-MAEHLER), which may or may
not belong together with Olympian 2. These lines have given rise to
hot debates in relation to the Zagreus myth:
oi|si de; Fersefovna poina;n palaiou' pevnqeo"
devxetai.


‘from which (the souls) persephone receives


the requital of the ancient grief’
On the whole, an “Orphic” reading of ejmhvsato in Pi. Ol. 2.31
along the lines suggested in the present paper remains an attractive
possibility; but further progress on this issue should be reserved for
the future.

65 I refrain from any discussion of Zurvanism and possible Iranian influence
in this case.

332
Thus spake ZaraquStra...

REFERENCES
Sources:
Hesiod. Theogonia. Works and Days / Edited and translated by G. W. Most.
– Cambridge MA: Harvard University Press, 2006.
Poetarum Melicorum Graecorum Fragmenta / Edidit M. Davies. Vol. I.
Oxonii: e typographeo Clarendoniano, 1991.
Alcman: Introduction, texte critique, témoignages, traduction et
commentaire / Edidit Claudius Calame. – Romae: in aedibus
Athenaei, 1983.
Die Fragmente der Vorsokratiker / Griechisch und Deutsch von H. Diels.
Herausgegeben von W. Kranz. 6. Aufl. Hildesheim: Weidmann,
1951–1952. 3 Bde. (= DIELS-KRANZ6).
Schibli, H. S. Pherekydes of Syros. – Oxford: Clarendon Press, 1990.
Poetae Epici Graeci. Testimonia et Fragmenta / Edidit A. Bernabé. Pars II.
Fasc. 1–3. Berolini; Novi Eboraci: Walter de Gruyter, 2004–2007.
The Derveni Papyrus / Edited with introduction and commentary by Th.
Kouremenos, G. M. Parássoglou and K. Tsantsanoglou. – Firenze:
Leo S. Olschki Editore, 2006.
Pugliese Caratelli G. Le lamine d’oro orfiche. Istruzioni per il viaggio
oltremondano degli iniziati greci. – 2 ed. – Milan: Adelphi, 2001.
Dubois, L. Inscriptions grecques dialectales d’Olbia du Pont. – Genève:
Librarie Droz, 1996.
Les argonautiques orphiques / Texte établi et traduit par F. Vian. – Paris:
Belles Lettres, 1987.
Avesta: the Sacred Book of the Parsis / Edited by K. F. Geldner. Stuttgart:
W. Kohlhammer, 1886–1896. 3 Bde.
The Gāthās of Zarathustra and the Other Old Avestan Texts / Edited and
translated by H. Humbach. Heidelberg: C. Winter, 1991. 2 Vols.
Secondary literature:
Вольф 2003 – Вольф М. Н. Онтологические аспекты иранских влияний
на раннюю греческую философию. Дис. … канд. философ.
наук / Институт философии и права РАН. Новосибирск.
Желтова 1995 – Желтова Е. В. Античная традиция о персидских магах
Зороастре, Остане и Гистаспе: (Жанровая принадлежность
сохранившихся свидетельств): Автореф. дис. … канд. филол.
наук / Санкт-Петербургский гос. ун-т. – СПб.
Жмудь 1991 – Жмудь Л. Я. Все есть число? К интерпретации «основ-
ной доктрины» пифагореизма // Mathesis. Из истории античной
науки и философии / Отв. ред. И. Д. Рожанский. М.: Наука. С.
55–74.
Русяева 1978 – Русяева А. С. Орфизм и культ Диониса в Ольвии //
Вестник древней истории. № 1. С. 87–104.
Bailey 1943 – Bailey H. W. Zoroastrian Problems in the Ninth-Century
Books. Oxford: Clarendon Press.

Alexander S. Nikolaev
333

Betegh 2004 – Betegh G. The Derveni Papyrus. Cosmology, Theology and
Interpretation. – Cambridge University Press.
Böhme 1986 – Böhme R. Die Verkannte Muse: Dichtersprache und geistige
Tradition des Parmenides. Bern: Francke.
Boyce 1982 – Boyce M. The History of Zoroastrianism. Leiden: E. J. Brill.
Boyce 1984 – Boyce M. On the Antiquity of Zoroastrian Apocalyptic //
Bulletin of the School of Oriental and African Studies. Vol. 47. –
Nr. 1. P. 57 75.
Boyce, Kotwal 1971 – Boyce M., Kotwal, F. Zoroastrian “bāj” and “drōn”
// Bulletin of the School of Oriental and African Studies. – 1971. –
Vol. 34. – Nr. 1. – P. 56–73.
Bremmer 1999 – Bremmer J. The Birth of the Term ‘Magic’ // Zeitschrift
für Papyrologie und Epigraphik. Bd. 126. S. 1–12 (Reprinted in:
The Metamorphosis of Magic from Late Antiquity to the Early
Modern Period / ed. By J. N. Bremmer and J. R. Veenstra. –
Leuven: Peeters. P. 112).
Buchanan Gray 1964 – Buchanan Gray G. The Foundation and Extension of
the Persian Empire // The Cambridge Ancient History. Vol. 4 / Ed.
by J. B. Bury, S. A. Cook, and F. E. Adcock. Cambridge
University Press. P. 1–25.
Burkert 1963 – Burkert W. Iranisches bei Anaximandros // Rheinisches
Museum. Bd. 106. S. 97–134.
Burkert 1968 – Burkert W. Orpheus und die Vorsokratiker. Bemerkungen
zum Derveni-Papyrus und zur pythagoreischen Zahlenlehre //
Antike und Abendland. Bd. 14. S. 93114.
Burkert 1969 – Burkert W. Das Proömium des Parmenides und die
Katabasis des Pythagoras // Phronesis. Vol. 14. P. 327.
Burkert 1998 – Burkert W. Die neuen orphischen Texte: Fragmente,
Varianten, Sitz im Leben // Fragmentsammlungen philosophischer
Texte der Antike = Le raccolte dei frammenti di filosofi antichi
:
atti del seminario internazionale, Ascona, Centro Stefano
Franscini 2227 settembre 1996 / Hrsg. von W. Burkert. Göttingen:
Vanderhoeck und Ruprecht. S. 387400.
Burkert 1999a – Burkert W. Da Omero ai Magi. La tradizione orientale
nella cultura greca. Venezia: Marsilio.
Burkert 1999b – Burkert W. The Logic of Cosmogony // From Myth to
Reason? Studies in the development of Greek thought / Ed. by
R. Buxton. Oxford University Press. P. 87106.
Burkert 2004 – Burkert W. Babylon. Memphis. Persepolis: Eastern
Contexts of Greek Culture. Cambridge MA: Harvard Univ. Press.
Calame 1997 – Calame C. Figures of Sexuality and Initiatory Transition in
the Derveni Theogony and its Commentary // Studies on the
Derveni Papyrus / Ed. by A. Laks and G. W. Most. Oxford
University Press. P. 6580.
Catsanicos 1986 – Catsanicos J. À propos des adjectifs hitt. su-hmili et véd.
sū-máya- // Bulletin de Societé de Linguistique. T. 81. P. 121180.

334
Thus spake ZaraquStra...

Coxon 1986 – Coxon A. H. The Fragments of Parmenides: a Critical Text
with Introduction, Translation, the Ancient Testimonia and a
Commentary. Assen: Van Gorcum.
Currie 2005 – Currie B. Pindar and the Cult of Heroes. Oxford Univ. Press.
Detienne, Vernant 1974 – Detienne M. and Vernant, J.-P. Les ruses de
l’intelligence. La Métis des Grecs. Paris: Flammarion.
Fränkel 1975 – Fränkel H. Early Greek Poetry and Philosophy. New York:
Harcourt Brace Jovanovich.
Götze 1923 – Götze A. Persiche Weisheit in griechischem Gewande: Ein
Beitrag zur Geschichte der Mikrokosmos-Idee // Zeitschrift für
Indologie und Iranistik. Bd. 2. S. 60–98; 167–174.
Guthrie 1962–1965 – Guthrie W. K. Ch. A History of Greek Philosophy. –
Cambridge University Press. 2 vols.
Herrenschmidt 1996 – Herrenschmidt C. Entre Perses et Grecs. I.
Democrite et le mazdeisme: Religion, philosophie, science //
Transeuphratene. Vol. 11. P. 115–143.
Hintze  Hintze A. Do ut des: Patterns of Exchange in Zoroastrianism.
A Memorial Lecture for Ilya Gershevitch Delivered at the Royal
Asiatic Society on 13 June 2002 // Journal of the Royal Asiatic
Society. Series 3. 8QN 14. 0T 1. 2 27–45.
Janko 2002 – Janko R. The Derveni Papyrus: an Interim Text // Zeitschrift
für Papyrologie und Epigraphik. Bd. 141. S. 1–62.
de Jong 1997 – Jong A. de. Traditions of the Magi: Zoroastrianism in Greek
and Latin Literature. Leiden; New York: Brill.
Kellens 1991 – Kellens J. Questions préalables // Iranica Antiqua Suppl.
Vol. 5: La religion iranienne à l’époque achéménide. Actes du
Colloque de Liège 11 décembre 1987 / Ed. par J. Kellens. 81–86.
Kern 1890 – Kern O. Zu Parmenides // Archiv für Geschichte der
Philosophie. Bd. 3. H. 2. S. 244–253.
Kingsley 1995 – Kingsley P. Meetings with Magi: Iranian Themes among
the Greeks, from Xanthus of Lydia to Plato’s Academy // Journal
of the Royal Asiatic Society. Vol. 5 (Third Series). P. 173–209.
Kirk 1974 – Kirk G. S. Rec. ad op.: West 1971 // The Classical Review.
Vol. 24. Nr. 1 (N.S.). P. 82–86.
Koch 1977 – Koch H. Die religiösen Verhältnisse der Dareioszeit.
Untersuchungen an Hand der elamischen Persepolistäfelchen.
Wiesbaden: Harrasowitz (Göttinger Orientforschungen; III. Reihe:
Iranica; Bd. 4).
Koenen 1994 – Koenen L. Greece, the Near East, and Egypt: Cyclic
Destruction in Hesiod and the Catalogue of Women // Transactions
of the American Philological Association. Vol. 124. P. 1–34.
Laks, Most 1997 – Laks A., Most G.W. A Provisional Translation of the
Derveni Papyrus // Studies on the Derveni Papyrus / Ed. by
A. Laks and G. W. Most. Oxford University Press. P. 9–24.
Lincoln 2001 – Lincoln B. The Center of the World and the Origins of Life
// History of Religions. Vol. 40. Nr. 4. P. 311–326.

Alexander S. Nikolaev
335

Lloyd-Jones 1985 – Lloyd-Jones H. Pindar and the After-Life // Pindare:
huit exposés suivis de discussions / Ed. par D. E. Gerber. Genève,
1985. P. 1–32. (Entretiens sur l’antiquité classique. T. 31).
Most 1987 – Most G.W. Alcman's 'Cosmogonic' Fragment (Fr. 5 Page, 81
Calame) // Classical Quarterly. Vol. 37. P. 1–19.
Mourelatos 1970 – Mourelatos A. P. D. The Route of Parmenides: A Study
of Word, Image and Argument in the Fragments. New Haven: Yale
University Press.
Penwill 1974 – Penwill J. L. Alcman’s Cosmology // Apeiron. Vol. 8. Nr. 2.
P. 3–39.
Rangos 2003 – Rangos S. Alcman’s Cosmogony Revisited // Classica et
Mediaevalia. Vol. 54. P. 81–112.
Russell 2001 – Russell J. The Magi in the Derveni Papyrus // Nâme-ye Irân-
e Bâstân. Vol. 1. Fasc. 1. P. 49–59.
Schwabl 1978 – Schwabl H. Zeus // Paulys Realencyclopädie / Hrsg. von K.
Ziegler. Suppl. Bd. 15: Acilius biz Zoilos. München: A. Drucken-
müller. Sp. 993–1481.
Schwartz 1983 – Schwartz M. The Religion of Achaemenian Iran //
Cambridge History of Iran. Vol. II / Ed. by I. Gershevitch.
Cambridge University Press. P. 664–97.
Skjærvø 2002 – Skjærvø P. O. Ahura Mazdā and Ārmaiti, Heaven and
Earth, in the Old Avesta // Journal of the American Oriental
Society. Vol. 122. – Nr. 2: Apr. - Jun. (Indic and Iranian Studies in
Honor of Stanley Insler on His Sixty-Fifth Birthday). – P. 399–410
Skjærvø 2005 – Skjærvø P. O. The Achaemenids and the Avesta // Birth of
the Persian Empire / Ed. by V. S. Curtis and S. Stewart. London;
New York. P. 52–84.
Skjærvø 2008 – Skjærvø P. O. TAHĀDĪ: Gifts, Debts, and Counter-gifts in
the Ancient Zoroastrian Ritual // Classical Arabic Humanities in
Their Own Terms: Festschrift for Wolfhart Heinrichs on His 65th
Birthday Presented by His Students and Colleagues / Ed. by
B. Gruendler. Leiden: Brill. P. 493–520.
Spoerri 1955 – Spoerri W. A propos d’un texte d’Hippolyte // Revue des
Etudes Anciennes. T. 57. P. 267–290.
Tarán 1965 – Tarán L. Parmenides. A text with translation, commentary and
critical essays. Princeton University Press.
Tarán 1971 – Tarán L. The creation myth in Plato’s Timaeus // Essays in
Ancient Greek Philosophy / Ed. by J. P. Anton and G. L. Kustas. –
Vol. 1. Albany: State University of New York Press. P. 372–407.
Tsantsanoglou 1997 – Tsantsanoglou K. The First Columns of the Derveni
Papyrus and their Religious Significance // Studies on the Derveni
Papyrus / Ed. by A. Laks and G. W. Most. Oxford University
Press. P. 93–128.
Vernant 1988 – Vernant J.-P. The Myth of Prometheus in Hesiod // Myth
and Society in Ancient Greece / Trans. by J. Lloyd. New York:

336
Thus spake ZaraquStra...

Zone Books. P. 183–201. (Translation of: Mythe et société en
Grèce ancienne. Paris: Maspero, 1974).
West 1963 – West M. L. Three Presocratic Cosmogonies // Classical
Quarterly. Vol. 13. P. 154–176.
West 1967 – West M. L. Alcman and Pythagoras // Classical Quarterly. Vol.
17. P. 1–15.
West 1971 – West M. L. Early Greek Philosophy and the Orient. Oxford
Clarendon Press.
West 1978 – Hesiod. Works and Days / Edited with prolegomena and
commentary by M. L. West. Oxford Clarendon Press.
West 1983 – West M. L. The Orphic poems. Oxford Clarendon Press.
West 1997 – West M. L. Hocus-Pocus in East and West. Theogony, Ritual,
and the Tradition of Esoteric Commentary // Studies on the
Derveni Papyrus / Ed. by A. Laks and G. W. Most. Oxford
University Press. P. 81–92.
West 2007 – West M. L. Indo-European poetry and myth. Oxf. Univ. Press.
White 2005 – White H. What is what-is? A Study of Parmenides’ Poem.
New York: Peter Lang.
Wilamowitz-Möllendorff 1931 – Wilamowitz-Möllendorff U. von. Der
Glaube der Hellenen. Berlin: Weidmannsche Buchhandlung. 2 Bde.
Zeller 1856 – Zeller E. Die Philosophie der Griechen in ihrer geschicht-
lichen Entwicklung. 1. Aufl. Tübingen: L. F. Fues.
Резюме
Глагол ejmhvsato ‘измыслил’ в дервенском папирусе употреб-
ляется применительно к сотворению мира и других богов: акт
творения осуществляется силой мысли. Эту же идею мы находим и
в других орфических теогониях. Паралеллью к этому употреб-
лению служит mhtivsato у Парменида в том же значении. Это кос-
могоническое учение идет вразрез с дофилософской космогонией,
представленной у Гесиода и в других ранних источниках, согласно
которой творение происходит путем совокупления и порождения
божеств и физических элементов мира другими богами. Идея бога-
творца не представлена в древнегреческих источниках ранее VI-го
в. до н.э. В статье предлагается трактовать данное орфическое
учение как результат контакта с зороастрийскими жрецами в эпоху
господства Ахеменидов на побережье Малой Азии: анализируемые
в статье примеры из Авесты иллюстрируют зороастрийскую
доктрину, согласно которой сотворение мира было осуществлено
посредством силы мысли Ахуры Мазды. Попутно в статье раз-
бираются зороастрийские элементы в описании ритуала магов в
дервенском папирусе. В заключении к статье следы того же орфи-
ческого учения предлагается видеть во второй олимпийской оде
Пиндара.

Н. Л. Огуречникова
337



Н. Л. Огуречникова

Дистрибуция сильных и слабых прилагательных
в «Старшей Эдде»

1
Несмотря на постоянный интерес к соотношению двух типов
прилагательных в древнеисландском, в скандинавистике до
настоящего времени не возникло единства мнений в вопросе о
семантике слабых и сильных словоформ, и соответствующие
признаки получают противоположные трактовки1.
Распространенная трактовка сильных словоформ как «опре-
деленных» основывается на допущении, что местоименная
флексия является рефлексом указательного местоимения, неког-
да образовывавшего единую синтагму с прилагательным (Мейе
1952: 124–130). Данное положение, однако, вызывает тот же
вопрос, который поставлен славистами относительно структуры
и семантики местоименных прилагательных в славянских язы-
ках: характеризуя определенность предмета, местоимение долж-
но было вступать в единую семантическую связь и образовы-
вать единую синтагму не с прилагательным, а с существитель-
ным и должно было стать средством грамматического оформле-
ния именно последнего (Кукушкина 1993: 48). Компаративисты
и раньше обращали внимание на связь флексий в славянских
членных формах с относительным местоимением, однако, на-
сколько нам известно, внимание уделялось собственно морфо-
логии, а не вопросу о том, почему и каким образом значение
признакового слова могло быть связано с подобной морфологи-
ческой структурой. Рассматривая возможные механизмы смыс-
лообразования, стоящие за указанной моделью, Кукушкина, в
частности, указывает на русскую разговорную конструкцию,
аналогичную синтагмам, на базе которых могли развиться член-
ные формы: надень кофту новую которую, где относительное
местоимение используется как средство идентификации пред-
мета по признаку.

1 Сравним, например, трактовки именных и местоименных форм в
указанных исследованиях В. Г. Адмони и М. И. Стеблин-Каменского
(Адмони 1978: 25; Стеблин-Каменский 1953: 206).

338
Дистрибуция сильных и слабых прилагательных...

Какими бы ни были гипотезы о характере местоименной
флексии в германских и балто-славянских членных словофор-
мах, их невозможно ни доказать, ни опровергнуть напрямую,
тем не менее, материал «Эдды», как кажется, косвенно под-
держивает гипотезу о связи древнегерманских членных форм с
относительным значением флексий.
2
С различием в синтаксических позициях прилагательных
связана разница в отношениях характеризации (Трубецкой 1987:
37, 67). Прилагательное в зависимости от своей синтаксической
позиции может выступать в функции определения и в роли при-
знака с сопутствующим семантическим различием, определя-
ющимся типом синтаксической связи (Смирницкий 1957: 173–
174, 231). Предикация всегда связана с волеизъявлением говоря-
щего (Пешковский 1956: 169), с тем, какую дополнительную
информацию о денотате он намерен сообщить по своему выбо-
ру. В древнеисландском такая информация закреплена за осо-
бым лексико-грамматическим разрядом – местоименными при-
лагательными, которые, вслед за Трубецким, можно назвать
признаковыми, в отличие от именных прилагательных, которые
являются определительными и употребляются атрибутивно.
Рассматривая предикативное употребление сильных прила-
гательных, мы будем учитывать типы предикатов, а также
любую дополнительную языковую информацию (лексическую,
грамматическую, просодическую, информацию, сообщаемую
контекстом песни), релевантную для понимания того, каким
образом мыслится признак.
Чуть больше половины всех предикативных употреблений
сильных словоформ составляют синтагмы с предикатами vera
«быть» и verða «становиться»2.
I. Синтагмы с предикатом vera «быть» отличаются разно-
образием семантических нюансов; мы разобьем их на четыре
основных группы в зависимости от наклонения предиката и
состава связки (наличия в составе связки претерито-презентных

2 Н. Ю. Гвоздецкая отмечает, что для древнеисландских глаголов vera
и verða «не было свойственно закрепление определенного семантичес-
кого оттенка за определенной ролью в высказывании» и «употреб-
ление их в роли связок могло и не сопровождаться каким-либо
ослаблением их лексического значения» (Гвоздецкая 1976: 8).

Н. Л. Огуречникова
339

и других глаголов, указывающих на восприятие говорящим
предицируемого признака). Такая классификация обусловлена
тем, что наклонение (грамматика) и претерито-презентные
глаголы (лексика) указывают на отношение говорящего к харак-
теру связи между объектом/субъектом и предицируемым приз-
наком. Такая связь может оцениваться как существующая или
не существующая в реальности.
1. Прямое (изъявительное) наклонение. Признак оценивается
как реально существующий.
A) Первый тип структур в рамках данной группы – семан-
тически нейтральные синтагмы, где отсутствует дополнительная
информация о характере восприятия признака говорящим. Это
редкий тип контекстов3.
B) Следующий тип – синтагмы, в которых признак мыслится
как зависимый от мнения говорящего, о чем можно судить по
контексту. В эту группу входят в основном контексты из «Речей
Высокого», максимы, отражающие мнение социума, а также
единичные контексты из других песен. К примеру, в Grm. 53
Один сообщает Гейрреду, что дисы разгневаны (úfar ro dísir), и
поскольку информация о гневе исходит от самого субъекта,
пожелавшего сообщить о выбранной предикации, то признак не
является семантически нейтральным, зависит от мнения Одина,
и его соответствие реальному состоянию Одина возможно, но не
обязательно. В Skm. 42 Фрейр говорит о том, что ночь длинна
(löng er nótt), и выбор признака обусловлен вовсе не временем
года (летом ночи короче), а тем, что это ночь в преддверии
встречи с Герд, и характеризация по времени оказывается
зависимой от эмоционального состояния говорящего.
В «Речах Высокого» условный характер предикативных при-
знаков подчеркивается жанром песни, признаки часто встре-
чаются в суждениях самого общего характера, которые (как и
все однозначные утверждения) справедливы лишь отчасти,
поэтому и предицируемые признаки отражают лишь типичную
оценку прототипической ситуации (или другого расхожего
суждения), ограниченную рамками традиционного сознания, что

3 Þrk. 1 Reiðr var þá Vingþórr / er hann vaknaði / ok síns hamars / um
saknaði «Разъяренным был Вингтор, когда он проснулся и не нашел
своего молота» См. также конетксты: Grm. 22, Háv. 47, Vsp.8.

340
Дистрибуция сильных и слабых прилагательных...

говорит об относительности и условности отношений харак-
теризации4.
C) Местоименные словоформы часто используются в оце-
ночных синтагмах, когда говорящий обращается непосред-
ственно к характеризуемому объекту/субъекту, сообщая мнение
о нем5.
D) Ряд контекстов связан с семантикой выбора (признака
или субъекта-носителя предикативного признака). В контекстах
данного типа в придаточных предложениях обычно указывается
основание или условие для выбора субъекта, которому может
быть предицирован признак6.

4 Háv. 41 Vápnom ok váðom / skolo vinir gleðiaz, / þat er á sjálfum sýnst
«Оружию и одежде должны друзья радоваться, это само по себе
очевидно»
5 Grm. 51 Ölr ertu, Geirrøðr! «Пьян ты, Гейрред!» (Один о конунге
Гейрреде)
Vm. 19 Fróðr ertu nú, gestr «Сведущ ты сейчас, гость» (Вафтруднир об
Одине)
Ls. 26 [Loki kvað:] Þegi þú, Frigg, / þú ert Fjörgyns mær /ok hefir æ
vergjörn verit «Молчи, Фригг, ты дочь Фьергун и всегда была (и есть –
перфект, презенс) похотлива»
Примеры типа Ls.26, где в состав предиката входят наречия,
указывающие на постоянный характер предицируемого признака,
показывают, что говорящий может считать предицируемый признак
постоянной характеристикой денотата, в связи с этим удобно развести
понятия предикативного и временного признаков. Предикативный
признак, являясь внешним по отношению к денотату, не обязательно
является временным, с точки зрения говорящего.
6 Háv. 8 Hinn er sæl, / er sér um getr / lof ok líknstafi «Счастлив тот, кто
себе снискал славу и доброе имя»
Háv. 89 þá er jór ónýtr / ef einn fótr brotnar «конь негоден, если у него
одна нога хромает»
Háv. 23 Þá er móðr / er at morni kømr «Тот усталый, кто приходит под
утро»
В некоторых контекстах, где отсутствует придаточное определитель-
ное, местоименные детерминативы указывают на то, как говорящий
оценивает денотативный класс с точки зрения его соответствия преди-
цируемой характеристике (оценка распространенности выбранных
отношений характеризации).
Háv. 32 Gumnar margir / erosk gagnhollir «Многие люди взаимно
добры»

Н. Л. Огуречникова
341

E) Часто на оценку признака говорящим указывают наречия
меры и степени7.
F) Часто прилагательное в предикативной позиции имеет
зависимое дополнение, указывающее на субъекта-реципиента
признака, и признак, таким образом, связан с субъектно-объ-
ектной (межсубъектной) семантикой. Говорящий не только вы-
бирает признак для предикации, но и оценивает, по отношению
к кому характеризация является справедливой или значимой8.
К данной группе контекстов примыкают структуры с прила-
гательным vanr «лишенный чего-либо». Данное прилагательное
употребляется исключительно предикативно и предполагает,

Háv. 88 Akri ársánom / trúi engi maðr, / né til snemma syni: / … / hætt er
þeira hvárt. «Ранним всходам не верь и сыну до срока: … каждое
опасно».
Затруднения, испытываемые говорящим при выборе правильного
признака, – свидетельство тому, что предицируемая характеристика
является субъективной и зависит от того, насколько верно говорящий
оценивает характеризуемый объект/субъект.
Skm. 12 [Hirðir kvað] : Hvárt ertu feigr /eða ertu framgenginn? «Который
ты из двух, обреченный на смерть или мертвый?»
7 Vm. 31 því er þat æ allt til atalt «вот почему все (мы) чрезмерно
жестоки»
Háv. 12 Era svá gott, / sem gott kveða, / öl alda sonom «Не до такой
степени полезно, как об этом говорят, пиво для сынов человеческих»
Háv. 69 Erat maðr allz vesall «Человек не бывает совсем несчастен»
Иногда контекст строфы содержит дополнительную информацию о
том, в какой мере справедлива выбранная характеристика:
Þrk. 26 = 28 Át vætr Freyja / átta nóttom, / svá var hón óðfús / í jötunheima
«Ничего не ела Фрейя восемь суток, вот как ей не терпелось попасть к
йотунам (букв.: вот какой она была нетерпеливой в мир йотунов)»
Наречия меры (часто, редко) в составе предиката указывают, в какой
степени, по мнению говорящего, справедлива выбранная предикация:
Háv. 134 opt er gott / þat er gamlir kveða «часто хорошо то, что говорят
старики»
8 Háv. 91 brigðr er karla hugr konom «ненадежен разум мужчин для
женщин»
Ls. 31 Flá er þér tunga «обманчив язык для тебя»
Hym. 9 er minn frí / mörgo sinni / glöggr við gesti «мой супруг часто скуп
по отношению к гостю»
Ls. 31 reiðir ro þér æsir / ok ásynior «разгневаны на тебя асы и асиньи»
Другие контексты данного типа: Ls. 55, Skm. 33, Háv. 37, 103, 153.

342
Дистрибуция сильных и слабых прилагательных...

что определяя признак, говорящий устанавливает смысловую
связь между двумя денотатами9.
G) В контекстах данной группы признак мыслится как
зависимый от ситуации.
Предикативный признак может мыслиться и как ситуативно
ограниченный, относящийся лишь к определенным действиям
субъекта.
Ls. 29 Œrr ertu, Loki, / er þú yðra telr / ljóta leiðstafi «Безумен
ты, Локи, когда говоришь свои ужасные речи»
Контекст может также указывать на причину возникновения
признака (наличие у прилагательного дополнений с предлогом
af) или на условия его реализации (обстоятельства места и
времени)10.
2. Сослагательное наклонение глагола-связки указывает, что
говорящий оценивает признак как несуществующий в реаль-
ности. В зависимости от грамматического времени предиката
признак мыслится как возможный или невозможный11.

9 Ls. 39 Handar em ek vanr «Мне не хватает руки (Я есть лишенный
руки)»
Háv. 22 hitki hann veit / er hann vita þyrpti, at hann er<a> vamma vanr
«того он не знает, что ему необходимо знать, – что он не лишен
порока».
10 Háv. 69 sumr er af sonom sæll «некоторые находят счастье в детях
(букв. от детей счастливы)»
Háv. 103 Heima glaðr gumi «Дома радостен человек»
Ls. 45 því em ek hér hróðugr, / at drekka Hropts megir / allir öl saman
«оттого я здесь храбр, что сыны Хрофта пьют пиво все вместе»
Hym. 25 Óteitr jötunn, / er þeir aptr rero «Невесел (был) йотун, когда они
назад гребли»
Другие контексты данного типа: Þrk. 27, Hrbl. 50, Ls. 15.
11 A) Настоящее время глагола-связки.
В контекстах данной группы предикативный признак часто встре-
чается в составе придаточного уступительного (максимы «Речей
Высокого») и оценивается как возможный и вероятный.
Háv.36 = Háv.37 Bú er betra, þótt lítit sé «Дом лучше иметь, даже если
он мал»
Аналогичный контекст – Háv. 69.
Ls. 15 Bragi bekkskrautuðr! / vega þú gakk, ef þú <v>reiðr sér «Браги,
приросший к скамье! Биться иди, если ты храбрый»
Hrbl.4 dauð hygg ek at þín móðir sé «я думаю, что мертва твоя мать»
При этом контекст также может указывать на субъекта-реципиента
признака (сравним с 1. F) и на условия возникновения признака:


Н. Л. Огуречникова
343

3. Императив. Признак мыслится как несуществующий в
действительности, но обязательный (в основном конструкции с
прилагательным heill «целый, здоровый»).
Hym. 11 Ver þú heill, Hymir «Будь здоров, Хюмир»
Сходные конструкции: Ls. 53, Skm. 37, Vm. 6, Háv. 164
4. Бóльшую часть структур с предикатами, осложненными
претерито-презентными глаголами, составляют синтагмы, где в
состав предиката входит глагол skulu «долженствовать». Как и в
случае косвенных наклонений глагола-связки, претерито-пре-
зентные глаголы характеризуют признак как не существующий
в реальности, но обязательный, желательный, возможный (в
зависимости от лексического значения глагола).
А) Skulu vera в сочетании с прилагательным. Отношения
характеризации, по мнению говорящего, отсутствуют, но
являются обязательными12.

Háv.162 þó sé þér góð ef þú getr, / nýt ef þú nemr; / þörf ef þú þiggr «Всё
же («Речи Высокого») были бы для тебя хороши, если ты их услышал,
полезны, если ты их запомнил, полезны, если ты их понял»
В рамках данной группы встречаются контексты, указывающие на
выбор одного из двух (нескольких) признаков, допускаемых
говорящим:
Vm. 6 hitt vil ek fyrst vita, / ef þú fróðr sér / eða alsviðr, jötunn «Вот что я
хочу сначала узнать, умный ты или премудрый, йотун»
B) Прошедшее время глагола-связки указывает на то, что признак
мыслится как невозможный.
Ls. 54 Ein þú værir, /ef þú svá værir, / vör ok gröm at veri «Не стал бы я
говорить, если бы ты была недоступной и грозной для мужа»
Другие контексты такого типа: Hrbl. 9, 18.
12 Grm. 3 Heill skaltu, Agnarr, / allz þik heilan biðr Veratýr vera «Ты
обязательно должен быть здоров, Агнар, ведь здоровья тебе желает
Вератюр»
Сходные контексты: Háv. 6, 46, 103.
В синтагмах с глаголом skulu в составе предиката встречается наречие
æ «всегда», классифицирующее отношения характеризации как
обязательные и постоянные
Skm. 31 Með þursi þríhöfðuðum / þú skalt æ nara, / eð<a> verlaus vera!
«Ты должна всегда влачить существование с трехголовым турсом или
быть незамужней!» Отношения характеризации могут расцениваться
говорящим как желательные, показателем этого выступает оптатив
претерито-презентного глагола.
Háv.15 Þagalt ok hugalt / skyli þjóðans barn / ok vígdjarft vera; / glaðr ok
reifr / skyli gumna hverr, / unz sinn bíðr bana «Спокойным и вдумчивым


344
Дистрибуция сильных и слабых прилагательных...

B) В составе связки встречается также другой претерито-
презентный глагол, munu «намереваться», а также слабый гла-
гол vilja «хотеть», и отношения характеризации осмысляются
как потенциальные или желательные соответственно. В случае
munu «намереваться» также заметно ослабление лексической
семантики глагола, когда он выступает в функции связки,
поэтому отношения характеризации различаются лишь в
зависимости от времени и наклонения и оцениваются как
возможные или невоможные.
1) Munu. Настоящее время, изъявительное наклонение13.
2) Vilja «хотеть, желать»14
II.
Предикативные структуры со связкой verða
«становиться» малочисленны, менее разнообразны по

лучше быть отпрыску конунга и храбрым в бою; радостным и веселым
лучше быть каждому человеку до своей смерти.»
Сходные контексты: Háv.6, 54 = 55, 56.
13 Háv. 162 ljóða þessa munðu, Loddfafnir, / lengi vanr vera «в заклинани-
ях этих, Лодфафнир, ты будешь долго нуждаться (т. е. эти заклинания
будут тебе неизвестны)»
Характеризация может оцениваться как постоянная:
Ls. 13 Iós ok armbauga / mundu æ vera / beggja vanr, Bragi «Ни коня, ни
кольца никогда у тебя не будет, Браги (букв. Браги, ты всегда будешь
нуждающимся как в коне, так и в кольце)»
Munu может входить в состав связки в форме претерита оптатива, при
этом отношения характеризации оцениваются как невозможные:
Hrbl. 23 Þórr kvað: Ek var austr / ok jötna barðag / brúðir bölvísar, / er til
bjargs gengo; / mikil myndi ætt jötna, / ef allir lifði «Тор сказал: Я был
на востоке и бил злобных жен великанов, когда они шли к горам
(место, где живут горные великаны – Н.О.); большим был бы род
великанов, если бы все они жили»
14 Háv. 103 Heima glaðr gumi / ok við gesti reifr, / sviðr skal um sik vera, /
minnigr ok málugr, / ef hann vill margfróðr vera «Дома должен быть
радостен человек и с гостем приветлив, разумным должен быть сам,
памятлив и речист, если он хочет быть очень мудрым»
В данном случае предицируемая семантика волеизъявления, включе-
ние предикации в состав придаточного цели (несмотря на формально
условную структуру), а также указание условий, соблюдение которых
необходимо для выполнения этой цели, свидетельствует о том, что
говорящий связывает предикацию (vera margfróðr «быть мудрым») с
внешней оценкой, и наличие предицируемого признака ставится в
зависимость от чужого восприятия субъекта, потенциального носителя
предикативного признака.

Н. Л. Огуречникова
345

сравнению со структурами первой группы (I), однако их отли-
чают те же семантические и структурные особенности, которые
отмечены нами при анализе синтагм со связкой vera «быть».15

III. В оставшихся структурах, число которых чуть меньше,
чем число структур с составным именным сказуемым со связ-
ками vera «быть» и verða «становиться», характер смысловых
отношений между актантами определяется особенностями
синтаксических конструкций. Все конструкции синтаксически
однообразны и связаны с тремя типами: 1. Nominatīvus Duplex,
2. Accusatīvus Duplex 3. Accusatīvus cum Infinitīvo. Далее мы
будем рассматривать типы семантических отношений признаков

15 1. Изъявительное наклонение глагола-связки.
A) Нейтральные структуры.
Þrk. 13 Reið varð þá Freyja / ok fnásaði «Гневной стала тогда Фрейя и
фыркала»
Сходные контексты: Háv. 14, 47, 53; Skm. 25, Vsp. 41.
B) Предикация в составе главного предложения в сочетании с прида-
точным условия, ограничивающим отношения характеризации:
Háv. 55 þvíat snotrs mannz hjarta / verðr sjaldan glatt, / ef sá er alsnotr er á
«поскольку редко становится радостным сердце умного человека, если
тот очень умен, кому оно принадлежит»
C) Выбор субъекта-носителя предикативного признака
Háv. 74 Nótt verðr feginn / sá er nesti trúir «Ночью радостен тот, кто
верит запасам»
D) При прилагательном возможны дополнения, указывающие на усло-
вия возникновения признака и на оценку меж-субъектных отношений
говорящим
Háv. 57 maðr af manni / verðr at máli kuðr, / en til dœlskr af dul «Человек
становится умным, беседуя с другим, и очень глупым от молчания»
2. Императив. Признак оцениватся как несуществующий, но настоя-
тельно рекомендуемый.
Háv. 128 illo feginn verðu aldregi «Дурному не радуйся никогда (букв.
дурным доволен не становись никогда)». В данном случае харак-
теризация предполагает оценку отношения субъекта-носителя при-
знака к денотативному признаку внешнего объекта (illt – «дурное»).
3. Наличие претерито-презентных глаголов в составе связки харак-
теризует признак как потенциальный (не существующий в момент
речи).
Ls. 5 auðigr verða / mun ek í andsvörom, / ef þú mælir til mart «Богатым я
намереваюсь быть в ответных речах, если ты будешь много говорить»

346
Дистрибуция сильных и слабых прилагательных...

и предикатов, следуя указанной синтаксической классификации
конструкций.
1. Двойной именительный.
A) Синтагмы с предикатами механического (физического)
действия, включая предикаты движения и положения в про-
странстве. В таких синтагмах признак мыслится в связи с гла-
гольным действием, то есть семантические отношения внутри
конструкции говорят о существовании определенного условия
для установления (возникновения) отношений характеризации.
Этим условием оказывается действие характеризуемого субъ-
екта, и признак оказывается зависимым от реализации (актуа-
лизации) другого признака субъекта, а именно – признака, соот-
ветствующего семантике глагола. Таким образом, предици-
руемый признак условен, не является автономной характеристи-
кой своего носителя и обретает значимость только при условии
реализации другого признака16.
В синтаксических структурах данной группы (как и в струк-
турах с составным именным сказуемым) встречаются наречия,
указывающие на постоянный характер предицируемых при-
знаков (глагольных и именных).
Grm. 22 Valgrind heitir, / er stendr velli á / heilög fyr helgom
durom «Вальгринд зовутся, стоят в чистом поле, священные
перед священными дверьми»
Утверждение о врéменном характере предикативного при-
знака, обозначенного сильным прилагательным, в конструкциях
с синтетическим характером предикации было бы в целом не-
правильным. Признаки (именной и глагольный) могут быть и
постоянными, кроме того, в контексте может и не быть пока-
зателей постоянного характера глагольного действия, и тем не
менее признаки мыслятся как постоянные, и такой тип

16 Примеры предикатов и предикативных признаков, встречающихся в
данном типе конструкций: fara, koma heill «ехать, приходить целым и
невредимым» (Vm. 4); þruma þurrfjallr «сидеть не тревожась» (Háv. 30),
sitja (sáttr «сидеть довольным» Vm. 41; barnteitr «сидеть счастливым
как дитя» Hym. 2; kyrr «сидеть спокойным» Hym. 19.5), standa (mjök
fagr «стоять очень красивым» Vsp. 31, berbeinn «стоять с голыми
ногами» Hrbl. 6, alsvartr «стоять полностью черным» Hym. 18.5–19.4;
33), liggja hálfdauðr «лечь полумертвым» (Hym.37).

Н. Л. Огуречникова
347

контекстов, хотя и не является самым распространенным, но
регулярно встречается в «Эдде»17.
Помимо предикатов движения и положения в пространстве в
составе этой группы возможны и другие предикаты: rísa harðr
«встать суровым» (Hym. 31); draga svangr «тащить голодным»
(Grm. 37); drekka glaðr «пить радостным» (Grm. 18); vega reiðr
«сражаться яростным» (Ls. 18), látast af frœkinn «спускаться (с
коня) жаждущим (мести)» (Grm. 17); finnast vígs ótrauðr «схо-
диться жаждущим битвы» (Skm. 24) и др. Возможно наличие
претерито-презентного глагола, подчеркивающего условный
характер предикации18.
B) Синтагмы с предикатами ментального восприятия семан-
тически прозрачны, предикативный признак в них мыслится за-

17 Vm. 48 hverjar ro þær meyjar / er líða mar yfir, / fróðgeðjaðar fara? «что
это за девы, которые парят над морем, мудрые движутся?»
Вопрос Одина касается не конкретного факта, а модели мироздания, и
парящие над морем девы присутствуют в этой модели не только в
момент, когда Вафтруднир и Один состязаются в мудрости. В связи с
этим глагольное действие, без сомнения, мыслится как непредельное,
несмотря на отсутствие каких-либо маркеров аспектуальности.
Другой пример постоянных предикативных признаков:
Vsp. 19 har baðmr, ausinn hvítaauri; /… / stendr æ yfir grœnn / Urðar
brunni «высокое древо, омытое светлой влагой, … стоит вечно зеленое
над источником Урд». В составе предиката возможен глагол skulu
«долженствовать», подчеркивающий обязательности отношений
характеризации:
Vm. 16 Ífing heitir á, /… /opin renna hón skal um aldrdaga, /verðrat íss á á
«Ивинг зовется река, … открытая должна она течь вечно, не будет
льда на реке» В данном случае о постоянном характере отношений
характеризации говорит сочетание um aldrdaga «до конца времен».
18 Vm. 24 knátto vanir vígspá / völlo sporna «могли ваны, возвещающие о
войне, идти по равнине».
Вельва, описывая картину первой в мире войны, говорит об
определенном моменте в прошлом: brotinn var borðveggr / borgar ása
«сломана была стена крепости асов». Признак vígspá «возвещающий о
войне» мыслится именно в связи с указанным моментом, однако в тот
момент, о котором говорила Вельва, асы еще не шли по равнине, и
признак остался потенциальным (уже могли идти, но пока еще не
пошли). Глагол kná «мочь» указывает на наличие в прошлом реальной
возможности для реализации потенциального признака, связанного с
глагольным действием.

348
Дистрибуция сильных и слабых прилагательных...

висимым от внешнего восприятия (предикаты: þykkja, sýnast
«казаться, оцениваться как», hyggja «думать»)19.
2. Двойной винительный. Основная часть структур этой
группы в соответствии с классификацией, приведенной в син-
таксических исследованиях А. В. Попова (Попов 1881: 251), от-
носятся к типу конструкций со вторым винительным, являющи-
мся предикативным определением (приложением) к первому.
Разграничение двойных винительных и вторых винительных
удобно, поскольку между этими типами синтаксических конст-
рукций существует очевидное семантическое различие. Именно
по этой причине классификация Попова принята синтаксистами,
при этом двойные винительные иногда называют двойными
объектными винительными (Крысько 1997: 39–40), что в
большей степени соответствует семантике этой конструкции.
A) Двойной объектный винительный. Структуры данного
типа единичны20.

19 Vsp. 32 Varð af þeim meiði / er mær sýndiz, / harmflaug hættlig «Стало
то древо, которое казалось стройным, вредоносной стрелой»
Háv. 28 Fróðrþykkiz / er fregna kann / ok segja it sama «Мудрым
считается тот, кто умеет спросить и ответить»
Grm. 21 árstraumr < þikkir> ofmikill / valglaumi at vaða «убитым воинам
течение кажется слишком сильным, чтобы перейти реку»
Hym. 15.5-16.4 þótti három / Hrungnis spjalla / verðr Hlórriða / vel
fullmikill «показалась седому товарищу Хрунгнира еда Хлорриди
очень питательной».
Háv. 47 auðigr þóttumz / er ek annan fann / maðr er mannz gaman
«считал себя богачом, встретив другого, человек человеку радость»
Háv. 30 margr þá fróðr þikkiz, / ef hann fregin erat «многие кажутся
мудрыми, если их не спрашивают».
К этой группе предикативных синтагм примыкает один контекст со
сложным сказуемым vilja heitinn horskr «хотеть называться умным»:
Háv. 63 Fregna ok segja / skal fróðra hverr, / sá er vill heitinn horskr
«Спросить и ответить следует каждому мудрому человеку, если он
хочет, чтобы его назвали умным» Мы уже рассматривали подобные
типы контекстов, анализируя синтагмы с составным именным сказу-
емым со связкой vera (I. 4. B, Háv. 103; I. 1. D). С одной стороны,
наличие признака ставится в зависимость от соблюдения опреде-
ленных условий (от реализации других признаков субъекта). С другой
стороны, признак связывается с внешней оценкой, с чужим мнением, а
не с реальными свойствами субъекта. Кроме того, признак рассматри-
вается как желаемый, а не как реально существующий благодаря
наличию глагола vilja «хотеть».

Н. Л. Огуречникова
349

B) Второй винительный. Основную часть конструкций этой
группы составляют синтагмы с предикатами зрительного и
ментального восприятия, а также синтагмы с предикатами
вербального выражения мнения, где признак зависит от
внешней оценки (чужого мнения) или от внешнего восприятия21.
3. Винительный с инфинитивом в неосложненном виде –
редчайшее явление в «Эдде»22.

20 Vsp. 35 Hapt hón liggja / undir hvera lundi, / lægjarn líki / Loka
áþekkian «Пленника она видела, лежащего под деревьями в роще, тело
коварное (букв. «жаждущее яда, то есть коварства»), сходное с Локи»
Указанная синтагма из «Прорицания Вельвы», самой архаичной из
песен «Эдды», является уникальной по степени синтетичности. В
одной строке умещается сразу несколько синтаксических структур,
синтез которых ведет к смысловой многогранности возникающего
речевого образа:
1) Первый объектный винительный, осложненный инфинитивом: Sá
hón hapt liggja «Видела она пленника лежащего» (Acc. + Inf.)
2) Дополнительный объектный винительный, осложненный вторым
винительным (или предикативным признаком) с зависимым
дополнением: Sá hón lægjarn líki Loka áþekkian «Видела она коварное
тело, сходное с Локи»
21 Предикаты зрительного и ментального восприятия: Skm. 23=25 Sér
þú þenna mæki, / mær, / mjóvan, málfan «Видишь ты, дева, меч,
цветной, украшенный орнаментом».
Hrbl. 13 Harm ljótan mér þikkir í því, / at vaða um váginn til þín
«Большой вред я нахожу в том, чтобы идти к тебе через пролив».
См. также следующие контексты: Hrbl. 20; Vm. 2; Skm. 5.
Предикаты вербального выражения мнения: kveða «говорить», segjast
«сообщать о себе», telja «говорить», kalla «звать» и др.
Ls. 45 Byggvir ek heiti, / en mik bráðan kveða / goð öll ok gumar «Меня
называют Бюггвиром, и говорят, что я вспыльчивый, все боги и люди»
Vm. 26 Segðu þat it fjórða, / allz þik fróðan kveða «скажи четвертое,
если говоришь, что ты мудрый»
Segðu þat it þriðja, / allz þik svinnan kveða «Скажи третье, если
говоришь, что ты умный»
См. также следующие контексты: Vm. 24 ;Hym. 28; Háv. 12; Hym. 20;
Skm. 19; Skm. 4; Þrk. 17; Ls. 52
В конструкциях данного типа возможны и другие предикаты, в
основном это предикаты принадлежности (eiga «владеть», hafa
«иметь»), также предикаты механического действия и некоторые
другие. Однако структуры с предикатами данного типа единичны.
22 Skm. 6 Í Gymis görðom / ek ganga / mér tíða mey «Во владениях
Гюмира видел я дорогую для меня деву».


350
Дистрибуция сильных и слабых прилагательных...

3
Обращаясь к сравнительному анализу атрибутивных упо-
треблений сильных и слабых прилагательных, следует отметить
отсутствие предикатов речи в структурах, где слабое
прилагательное выступает в роли определения к объекту. В то
же время предикаты указанной семантики встречаются в
сочетании с сильными прилагательными, хотя такое сочетание
не является распространенным23.
Кроме того, в отличие от слабых прилагательных, сильные
прилагательные не встречаются в конструкциях Datīvus
Qualitātis, что может объясняться субъективным характером
признака, обозначаемого сильной формой:
Háv. 22 Vesall maðr / ok illa skapi / hlær at hvívetna «Убогий
человек и с дурным нравом смеется над всеми»
В субъектных структурах также встречаются контексты, где
признак, обозначенный сильным прилагательным, мыслится как

Доверяя дифференцирующей функции фразового ударения, мы можем
считать, что характеристика tíð «дорогая» в данном случае является
определением, а не предикативным признаком, и конструкция
является редким случаем простого винительного с инфинитивом. В
основном эта конструкция встречается в осложненном виде, со вторым
винительным (или предикативным признаком):
Háv. 97 Billings mey / ek fann beðjom á / sólhvíta sofa «Билинга дочь я
нашел на кровати солнечно-светлую спящей».
23 Skm. Seztu niðr / en ek mun segja þér / sváran súsbreka / ok tvennan
trega «Садись (вниз), и я могу рассказать тебе о глубокой печали, о
тяжелом горе»
Ls. 29 Œrr ertu, Loki, / er þú yðra telr / ljóta leiðstafi «Безумен ты, Локи,
когда говоришь свои ужасные речи»
В структурах, где слабая словоформа является определением к
объекту, также отсутствует группа предикатов, связанных с
семантикой выбора (хотя в ряде случаев, возможно, косвенно), однако
такие предикаты встречаются в объектных структурах с сильными
словоформами. Возможно, это связано с тем, что выбор производится
на основе признака и предполагает субъективную оценку по признаку.
Háv. 130 ef þú vilt þér góða kono / kveðja at gamanrúnom «если ищешь
встречи с хорошей девой для тайных игр»
Grrm. 8 en þar Hropt / kýss hverjan dag / vápndauða vera «и там Хрофт
выбирает каждый день погибших в битве мужей»

Н. Л. Огуречникова
351

результат визуального восприятия, несмотря на свой при-
субстантивный характер24.
При рассмотрении функционального противопоставления
сильных и слабых прилагательных в языке «Эдды» обращает на
себя внимание характер семантического ограничения данной
оппозиции. Слабые словоформы не связаны с семантикой внеш-
него восприятия или оценки, соответствующие признаки всегда
обозначаются сильными прилагательными25.

4
Рассмотренный материал позволяет предположить, что
противопоставление сильных и слабых прилагательных в языке
«Эдды» было связано с характером осмысления признака.
Признаки, обозначаемые слабыми прилагательными, мыслились
как внутренние, данные в субстанции, не зависящие от внеш-
него восприятия. Напротив, признаки, обозначенные сильными

24 Háv. 93 opt á horskan, / er á heimskan ne , / lostfagrir litir «Часто
умного волнует то, что не волнует глупого, – оттенок кожи» Инте-
ресно также обратить внимание на актуальное членение данной син-
тагмы, при котором грамматический субъект с семантической точки
зрения является объектом оценки и по этой причине выносится
говорящим в рему.
25 Признаки теплового восприятия: heitr «горячий, обжигающий»
(Grm. 1), svalr «холодный» (Vsp. 3, Grm.7); varmr «теплый» (Vm. 26)
Признаки параметрической оценки: djúpr «глубокий» (Alv.12, 24, Hrbl.
18, Hym. 5); fullr «полный» (Háv. 69, Hrbl. 26); hallr «неполный» (Háv.
52); hálfr «половинный» (Grm. 14, Háv. 52, 53, 59, Skm. 42, Hym. 26);
hár «высокий» (Vsp. 19, 46, 57, Háv. 119, 152, Grm. 17), jafnhöfugr
«равный по весу» (Skm. 21); endlangr «длиной от одного конца до
другого» (Þrk. 27, Skm. 3); langr «длинный, долгий (пространственная
и временная оценка)» (Ls. 6, 35, 62); miðr «серединный» (Vsp. 6, Þrk.
9); ofanverðr «верхний» (Skm. 31); seinn «поздний» (Hrbl. 50); skammr
«короткий» (Háv. 74, Hym. 15, Hrbl. 59); tvennr «двойной» (Skm. 29);
valr «овальный» (Hym. 31); víðr «широкий» (Vsp. 63, Grm. 8) и др.
Оценка субъекта по его речевым проявлениям: hraðmæltr «хваст-
ливый» (Háv. 6); hrœsinn «хвастливый» (Háv. 6); hæðinn «насмеш-
ливый» (Háv. 31); málugr «разговорчивый» (Háv. 103); þögull «молча-
ливый» (Háv. 6, 15); orðbæginn «резкий на словах» (Hym. 3) и другие.
С семантикой выбора из ряда (класса) связаны все местоименно-
указательные прилагательные «Эдды»: allr «весь, целый», hverr
«каждый», annarr «другой», báðir «оба», görvallr «абсолютно весь»,
margr «многий», sumr «некоторый», fár «немногий» и др.

352
Дистрибуция сильных и слабых прилагательных...

прилагательными, мыслились как внешние, зависящие от вос-
приятия, и поскольку восприятие предполагает наличие воспри-
нимающего субъекта, то признаки, обозначенные сильными
прилагательными, были субъективными, связывались с субъ-
ектно-объектной и оценочной семантикой (в отличие от при-
знаков, обозначенных слабыми прилагательными, которые мыс-
лились как объективно данные в мифологических субъектах).
Сильные словоформы в «Эдде» обозначали внешние, пред-
метно-относительные признаки, структурно-семантическое поле
сильных словоформ было связано с субъектно-объектной (меж-
субъектной) и оценочной семантикой26.
Функциональная специфика сильных словоформ в «Эдде»
возвращает нас к вопросу об их морфологической структуре.
Если местоименной структуре сильных словоформ соответство-
вала относительная семантика, то признаки, обозначенные силь-
ными прилагательными, должны были быть связаны именно с
ситуацией выбора и/или идентификации и, следовательно,
предполагали наличие субъекта, который устанавливал наличие
признака и идентифицировал предмет-носитель признака.
Таким образом, местоимение, входившее в морфологическую
структуру сильных словоформ, указывало на наличие субъекта,
производящего оценку по признаку, в связи с чем признаки
должны были мыслиться как внешние, предметно-относи-
тельные, связанные не с объективными свойствами (природой)
субъекта, а с его внешним восприятием, с субъективной
оценкой, мнением субъекта, который устанавливал наличие или
отсутствие у предмета того или иного признака, о чем и говорит
материал «Старшей Эдды».

26 Другой точки зрения придерживается Е. С. Кубрякова: «исходные
формы прилагательных – формы сильного типа – использовались для
простой констатации какого-либо признака, формы же ... слабого
склонения, ... служили для введения того же признака как специфичес-
кого для определяемого предмета, т. е. с оценкой его важности,
существенности, неотчуждаемости. Сильный атрибут – это констати-
рующий атрибут, слабый – оценочный» (Историко-типологическая
морфология 1977: 342). Мы не находим в «Старшей Эдде» материала,
подтверждающего указанную точку зрения, и анализ словоупотреб-
лений приводит нас к другому выводу: слабый атрибут – это
констатирующий атрибут, а сильный – предметно-относительный, он
связан с семантикой внешнего восприятия и в ряде случаев бывает
оценочным.

Н. Л. Огуречникова
353

У нас нет никаких оснований для гипотез о характере син-
тагм, на базе которых развились германские членные слово-
формы, поэтому мы не вступаем в спор с Мейе и не утверждаем,
что местоименные флексии древнеисландских членных слово-
форм были связаны именно с относительными и.е. основами
*kwi-/kwo-, а не с указательными *te-/to-. Очевидно, что место-
именная флексия вполне могла быть указательной, но при этом
признаковое слово могло развить относительное значение,
связанное с относительной структурой исходной синтагмы
(обратим внимание на наличие указательного местоимения в
обороте тот, который). Рассматривая дистрибуцию сильных и
слабых словоформ в «Эдде», мы хотим лишь привлечь
внимание к тому обстоятельству, что язык «Старшей Эдды»
говорит о вероятном функциональном сходстве германских
местоименных прилагательных с местоименными прилагатель-
ными языков балто-славянской группы, вопреки точке зрения,
представленной в (Прокош 1966: 59; Сравнительная грамматика
1966: 282).
ЛИТЕРАТУРА:
Адмони 1978 – Адмони В. Г. Монофлексия // Историко-типологичес-
кая морфология германских языков. Именные формы глагола.
Категория наречия. Монофлексия. М.: Наука .
Гвоздецкая 1976 – Гвоздецкая Н. Ю. «Синтаксическая структура
древнеисландских адъективно-субстантивных словосочетаний».
Автореферат дисс. М .
Историко-типологическая морфология 1977 – Историко-типологичес-
кая морфология германских языков. Фономорфология. Парадиг-
матика. Категория имени. М.: Наука.
Крысько 1997 – Крысько В. Б. Исторический синтаксис русского
языка. Объект и переходность. М.: Индрик.
Кукушкина 1993 – Кукушкина О. В. К вопросу о возникновении сла-
вянских членных форм прилагательных и перфективирующей
функции глагольных приставок // Исследования по славянскому
историческому языкознанию. М.: МГУ .
Мейе 1952 – Мейе А. Основные особенности германской группы язы-
ков. М.: Изд-во иностранной лит-ры.
Пешковский 1956 – Пешковский А. М. Русский синтаксис в научном
освещении. М.
Попов 1881 – Попов А. В. Синтаксические исследования. Воронеж.
Прокош 1966 – Прокош Э. Сравнительная грамматика германских
языков. М.: Изд-во иностранной литературы.
Смирницкий 1957 – Смирницкий А. И. Синтаксис английского языка.
М.: Изд-во литературы на иностранных языках.

354
Дистрибуция сильных и слабых прилагательных...

Сравнительная грамматика 1966 – Сравнительная грамматика гер-
манских языков. Т. IV. Морфология. М.: Изд-во АН СССР.
Стеблин-Каменский 1953 – Стеблин-Каменский М. И. История скан-
динавских языков. М.-Л.: Изд-во АН СССР.
Трубецкой 1987 – Трубецкой Н. С. Избранные труды по филологии.
М.: Прогресс.
Издания древнеисландских памятников:
Helgason Jón (ed.) Eddadigte. Völuspá, Hávamál. København – Oslo:
Munksgaard. 1955.
Helgason Jón (ed.) Eddadigte. II Gudedigte. København – Oslo:
Munksgaard. 1961.
Helgason Jón and Holtsmark, Anne (eds.) Snorri Sturluson. Edda.
København – Oslo: Munksgaard. 1969.
Kuhn, Hans (ed.) EDDA. Die Lieder des Codex Regius nebst verwandten
Denkmälern. Herausgegeben von Gustav Neckel. (5th edition).
Heidelberg: C.Winter. 1983.
Сокращения:
Alv. – Alvíssmál “Речи Альвиса”; Grm. – Grímnismál “Речи Грим-
нира”, Háv. – Hávamál “Речи Высокого” ; Hrbl. – Hárbarðsljóð “Песнь о
Харбарде”; Hym. – Hymiskviða “Песнь о Хюмире”; Ls. – Lokasenna
“Перебранка Локи”; Skm. – För Skírnis “Поездка Скирнира”; Vm. –
Vafþrúðnismál “Речи Вафтруднира”; Vsp. – Völuspá “Прорицание
Вельвы”; Þrk. – Þrymskviða “Песнь о Трюме”.


Д. В. Панченко
355



Д. В. Панченко
Парадокс Пифагора

Античная традиция представляет Пифагора весьма необыч-
ным человеком. Ему приписывают выдающиеся достижения в
области математики, астрономии и акустики, а также основание
влиятельной философской школы, и среди тех, кого древние
называют пифагорейцами, мы действительно обнаруживаем
видных мыслителей. Сообщают, что своим слушателям он вну-
шал определенные жизненные правила – и морального, и риту-
ального, и диетического толка. В некоторых городах Италии его
последователи находились у власти. Более же всего Пифагор
прославился учением, согласно которому наши души не уми-
рают, но переселяются в другие тела, и это учение, говорят, он
подкреплял собственными воспоминаниями. Мало того, что Пи-
фагор помнил свои былые воплощения, он однажды явил толпе
свое золотое бедро, в другой раз закусал насмерть ядовитую
змею, а еще предсказал появление в окрестностях Кавлонии
белой медведицы.
Не удивительно, что традиция, наделяющая одного человека
столь противоречивыми характеристиками, вызвала недоумение
у многих современных исследователей. Великий ученый, пом-
нящий о своей временной гибели под стенами Трои и щеголя-
ющий золотым бедром, им представляется небылицей. В осо-
бенности Вальтер Буркерт взялся систематически обосновать,
что часть древней традиции сфабрикована, а именно та часть,
которая представляет Пифагора великим ученым и философом.
Книга Буркерта «Мудрость и наука в раннем пифагореизме»1
широко признана одним из лучших сочинений в науке об
античности, появившихся в последние десятилетия. И действи-
тельно, она великолепна во всем, кроме своей главной идеи.
Буркерту с его Пифагором-шаманом не удается отчетливо
объяснить, каким образом научные и философские занятия
стали все же частью раннего пифагореизма. Его обычно тонкий
анализ теряет свою убедительность, когда он обращается к

1 Burkert W. Lore and Science in Ancient Pythagoreanism. Cambridge,
Mass. 1972. Английское издание является дополненным вариантом
первоначальной немецкой версии.

356
Парадокс Пифагора

свидетельствам о пифагорейской космогонии и особенно когда
он пытается обойти ясное указание Гераклита на искушенность
Пифагора в научных занятиях.
Решающее свидетельство таково: «Пифагор, сын Мнесарха,
больше всех на свете занимался собиранием сведений (ƒstor…hn
½skhsen) и, черпая из такого рода сочинений, смастерил свою
мудрость – многознание и шарлатанство» (22 B 129 DK).
Вслед за А. В. Лебедевым я передал ƒstor…h как «собирание
сведений», поскольку это превосходно подходит к контексту;
можно довольствоваться менее определенным понятием
«исследование», но это не меняет суть дела: ƒstor…h указывает
на деятельность, характерную для представителей ионийской
науки2. «Многознание» (polumaq…h), получившееся в резуль-
тате, подкрепляет единственно естественную интерпретацию, а
обвинение в плагиате указывает на то, что не только предвари-
тельная работа Пифагора, но и скомпонованная им мудрость
включала элементы, характерные для традиции, к которой при-
надлежал сам Гераклит. Заимствование, скажем, из орфических
поэм не было бы предметом возмущения Гераклита: в плагиате
не обвиняют по поводу того, к чему относятся с презрением или
равнодушием. А каким образом к собиранию сведений и
обширным познаниям относится «пакостное ремесло» или
шарлатанство (kakotecn…h) – нам как раз предстоит выяснить.
Против позиции Буркерта решительно выступил А. И. Зай-
цев3, а его ученик Л. Я. Жмудь опубликовал книгу, которая в
значительной мере задумана и исполнена как полемика с
Буркертом4. В интерпретации Жмудя Пифагор – самый что ни
на есть настоящий и притом великий ученый, разве что с ярко
выраженным интересом к политике и не лишенный интереса к
религии. Ту часть традиции, которая наделяет Пифагора сверхъ-
естественными качествами, Жмудь не отбрасывает как нечто, не
имеющее отношения к историческому Пифагору, однако он
последовательно представляет ее второстепенной или же
перетолковывает то, что она говорит, на свой лад. Например, по

2 Это справедливо подчеркивает Малькольм Скофилд в неопублико-
ванной пока статье “Pythagoras the plagiarist”.
3 См.: Зайцев А. И. Избранные статьи. СПб. 2003. С. 389.
4 Жмудь Л. Я. Наука, философия и религия в раннем пифагореизме.
СПб. 1994. В 1997 вышел немецкий перевод этой книги, а в настоящее
время готовится ее английское издание.

Д. В. Панченко
357

заключению Жмудя, Эмпедокл в посвященных Пифагору строч-
ках «рисует портрет рационального мыслителя»5, тогда как Эм-
педокл здесь говорит о способностях, на какие ни один
рациональный мыслитель претендовать не станет: его Пифагор
в состоянии видеть «любую из всех существующих вещей на
протяжении десяти или даже двадцати людских поколений».
Итак, по версии Буркерта, Пифагор – шаман, последователи
которого почему-то обратились к математическим наукам и
астрономии. По версии Жмудя, Пифагор – человек строго науч-
ного склада, которому, правда, приписывают знания, людям не
свойственные, и ученики которого верят в то, что их наставника
одновременно видели в двух разных городах и что речной поток
обратился к нему со словами приветствия.
Должно быть, в самом материале заключена какая-то осо-
бенная трудность, коль скоро ученые, столь основательно его
изучившие, пришли к явно односторонним решениям. Несом-
ненно, античная традиция о Пифагоре многообразна, запутана и
порой противоречива. Но дело, по-видимому, не в этом – ведь
все основные компоненты предания присутствуют уже в его
ранней части. Знакомство с научными занятиями засвидетель-
ствовано Гераклитом, притязания на сверхчеловеческое знание
– Ксенофаном и Эмпедоклом; об идущем от Пифагора особом
образе жизни говорит Платон; упомянутые мной чудеса из-
вестны уже Аристотелю. Дело, по-видимому, в другом – как
соединить в одном историческом персонаже ученого и чудо-
творца, сеющего представления, несовместимые с научным
мировоззрением и рациональным поиском истины? Предпоч-
тительней так ставить вопрос, нежели отсекать или же корен-
ным образом умалять ту или иную сторону традиции – ведь в
пользу этого говорят не только общие принципы интерпретации
источников, но и приговор наиболее подготовленных судей
древности: о соединении Пифагором научных знаний с
шарлатанскими практиками заявляет не только Гераклит, но и
Аристотель, по словам которого Пифагор поначалу усердно
занимался математикой и числами, а затем впал в чудотворство
в духе Ферекида (14 А 7 DK).
Я позволю себе предложить ясное и экономное решение обо-
значенного парадокса: способность Пифагора внушать совре-
менникам недоказуемые, можно сказать – фантастические пред-

5 Жмудь Л. Я. Указ. соч. С. 31.

358
Парадокс Пифагора

ставления и становиться их духовным руководителем зиждилась
именно на его искушенности в научных и философских
занятиях.
Мы не продвинемся далеко, если попросту назовем Пифа-
гора харизматической личностью6. Ведь феномен харизматичес-
кой личности является не столько психологическим, сколько со-
циально-историческим: определенные индивидуальные качества
должны встретиться с определенными групповыми ожиданиями
и представлениями. Обитатели Великой Греции не были иуде-
ями или христианами-еретиками, ожидающими мессию. Разу-
меется, Пифагор мог обладать импозантной внешностью, неко-
лебимой уверенностью в себе и свитой почитателей, распростра-
нявших о нем поражающие воображение истории. Разумеется,
возвещаемое Пифагором учение, что душа человека не умирает,
могло воодушевлять многих. И все же большинство его слуша-
телей скептически или даже насмешливо отнеслись бы к его от-
кровениям о внетелесной жизни души, если бы они не признали
в нем человека, наделенного знаниями, далеко превосходящими
знания обычных людей. В мире, где наука и философия только
что родились и были достоянием горстки посвященных,
владение ими могло доставить высокий авторитет.
Чтобы показать, какого рода знаниями можно было впечат-
лить греков конца VI в. до н.э., я приведу по одному примеру из
области астрономии, физики и геометрии.
Уже Фалес задался вопросом о том, в каком отношении
находятся размеры луны и солнца к величине их дневных
орбит7. Для решения этой задачи он, судя по всему, использовал
водяные часы. Он измерил часть суток, которая уходит на то,
чтобы диск солнца или полной луны целиком поднялся из-за
горизонта, и для обоих светил определил искомое отношение
как 1 к 720. Нашим глазам солнца и луны предстают весьма
небольшими объектами. Древние любили говорить, что солнце
по виду – размером в стопу. Выходило, что, если верить глазам,
солнце за сутки совершает путь длиной в 720 стоп. Абсурдность
такого заключения была несомненна, и приходилось признать,

6 Как, например Кристоф Ридвег. – Riedweg C. Pythagoras: Leben. Lehre.
Nachwirkung. München 2002.
7 Принципиальная достоверность свидетельств обоснована в кн.:
Panchenko D. QalÁj. Oi aparcšj thj qewrhtikÁj sullogistikÁj kai h
šnesh thj epist»mhj. Aqhna 2005, 114–121.

Д. В. Панченко
359

что глаза обманывают нас и что в действительности солнце и
луна – огромные тела, несущиеся с огромной скоростью.
Мы дышим воздухом, но не видим его. Воздух – как будто
ничто, пустота, он не мешает нам двинуть рукой или ногой.
Впрочем, еще до появления науки жители прибрежных областей
хорошо знали тот факт, что воздух бывает более или менее
прозрачным: в одни дни удаленный остров или мыс хорошо
различимы, в другие дни они не видны. Сколь плотным может
быть это кажущееся ничто? На ассирийских барельефах
изображены воины, переправляющиеся через реку на кожаных
мехах, наполненных воздухом. Оказывается, запертый воздух
может держать человека. На такого рода фактах и соображениях
Анаксимен построил свою физику.
Упоминавшийся уже Фалес умел определить расстояние до
недоступных предметов, вроде корабля в открытом море; он
знал и как измерить высоту пирамиды, не карабкаясь на ее
вершину. Простой чертеж мог убедить неверующих в том, что
подобные притязания были отнюдь не голословны.
Пифагор, выросший на Самосе, в считанных часах плавания
от Милета, имел возможность уже в молодости приобрести мно-
жество захватывающих знаний и развить способности к теорети-
ческому исследованию. Обращение к умственному труду чело-
века, обнаружившего в зрелые годы столь ярко выраженный
интерес к успеху и лидерству, в нашем случае не вызывает
удивления – ведь Фалес, родоначальник ионийской науки и фи-
лософии, был едва ли не самым знаменитым греком VI века.
Сами нападки Гераклита на тех, кого, по его словам, много-
знание не научило уму, указывают на высокий престиж знаний в
эту эпоху.
К тому, что в конце VI века научные занятия могли и при-
влечь к себе честолюбивого человека, и доставить ему ав-
торитет, следует прибавить, что учение и успех Пифагора обна-
руживают также особую связь с содержанием умственного дви-
жения его времени. Мы увидим, что расстояние от философии
Пифагора до его шарлатанства было относительно коротким.
Исследования Фалеса и его последователей конституировали
коренной и многосторонний переворот в мировоззрении. Эти
исследования не только устранили богов из описания природы и
на их место поставили функционирующие по определенным
законам физические объекты, но и обнаружили загадочность
бытия. Они указывали на совершенно удивительную картину
мира, где на неимоверных скоростях движутся огромные небес-

360
Парадокс Пифагора

ные тела, каким-то образом удерживаемые в пространстве, где
все вещи происходят из одного начала, где в течение времени
море и суша меняются местами, небесные системы формиру-
ются и разрушаются, жизнь зарождается во влажной среде под
воздействием исходящего от солнца тепла, а род человеческий
происходит, возможно, от других, менее совершенных существ.
Все эти удивительные выводы опирались на установленные
факты и тонкие рассуждения. Что-то в этом новом знании пред-
ставало надежно обоснованным и доказанным, что-то казалось
сомнительным и располагало к поиску альтернативных интер-
претаций. Соглашаться, по крайней мере, приходилось с тем,
что не следует попросту опираться на то, что видят наши глаза и
подсказывают привычные представления. Ионийцы открыли
простор для самых смелых идей, показав, что доказанное и
очевидное не совпадают.
В их собственной философии мы встречаем положения, от
которых – для людей определенного склада – один шаг до мис-
тических учений. Например, Анаксимандр и Анаксимен утверж-
дали, что основа и источник всех вещей – нечто незримое и
беспредельное, и если Анаксимен готов был отождествить это
начало с воздухом, отдельные свойства которого, по крайней
мере, были доступны опытному знанию, то Анаксимандр вовсе
отказывался уточнять, что представляет собой эта таинственная
субстанция без начала и конца во времени и пространстве.
Некоторые темы и понятия, закономерным образом прони-
кавшие в космогонические и космологические рассуждения, в
особенности располагали подменять рациональное исследова-
ние видимым глубокомыслием. Так, Ферекид – учитель Пифаго-
ра, согласно части традиции – делает важным агентом космого-
нического процесса Время, которое из своего семени порождает
огонь, дыхание и воду (7 А 8 DK). Между тем, раннепифаго-
рейское учение, с которым полемизировал Ксенофан (21 A 1.19
DK) – то есть, судя по всему, учение самого Пифагора –
гласило, что космос един и что он втягивает из Бесконечного
время, дыхание и пустоту (58 B 30 DK). Это свидетельство,
восходящее к Аристотелю, замечательно в двух отношениях.
Во-первых, оно в известной мере подтверждает правоту слов
Гераклита: космогония приведенного отрывка включает моти-
вы, найденные в сочинениях Ферекида (субстантивированное
время), Анаксимандра (Бесконечное) и Анаксимена (дыхание).
Во-вторых, ни один из членов триады – время, дыхание, пустота
не является материальным. Акцент на нематериальных аспектах

Д. В. Панченко
361

мироустройства характерен и для других сторон философии,
связываемой с Пифагором и пифагорейцами. В ней на первый
план выступают различные отношения, в том числе выражаемые
числами, а не материалы. В несколько иной перспективе можно
сказать, что эта философия занята незримыми и нетелесными
сущностями, и соседство такой философии с учением о душе,
незримой и нетелесной, в принципе можно признать орга-
ничным.
Я полагаю, что и само учение Пифагора о душе существен-
ным образом зависит от ионийской натурфилософии. В мире,
каким описывала его эта философия, все происходило из неко-
его вечного начала и в известном смысле ничто не возникало и
ничто не уничтожалось. Ведь ничего не возникает из ничего, и
таким образом совокупность материальных вещей должна была
существовать от века. Странно было также помыслить, чтобы
что-то могло совершенно уничтожиться, превратиться в ничто.
Более разумным казалось представить ход вещей по аналогии,
скажем, с испарением воды под воздействием солнечного тепла
и ее последующим возвращением в виде дождя, града или снега.
В ходе философских дебатов Парменид решительно отверг
реальность какого-либо иного состояния, кроме вечного и неиз-
менного существования, а не принявшие столь радикальный
подход философы заменили одно вечное и неразрушимое на-
чало на множество таких начал. В принципиальном плане под-
ход сохранился, а неразрывно связанный с ним мотив неунич-
тожимости как своего рода бессмертия вызывал одушевление
даже тех мыслителей, которые ничего никому не обещали за
гробом. «Рождение угасло и гибель пропала без вести», –
торжественно возглашает Парменид (28 B 8. 21 DK). «О рож-
дении и гибели, – говорит Анаксагор, – эллины думают непра-
вильно: на самом деле ничто не рождается и не гибнет, но
соединяется из вещей, которые уже есть, и разъединяется» (59 B
17 DK). Поскольку философы до Парменида и в большинстве
своем после Парменида верили в реальность движения и
изменения и, более того, считали движение вечно присут-
ствующим во вселенной, и поскольку движение и способность
приводить что-либо в движение связывалось с понятиями души
и одушевленности, бессмертная душа, равным образом не воз-
никающая и неуничтожимая, оказывалась как бы закономерным
аспектом миропорядка, описываемого ионийской натурфилосо-
фией. Показательно, что у Анаксимена, старшего современника
Пифагора, душа непосредственно принадлежит к тому началу,

362
Парадокс Пифагора

из которого образуется и в которое разлагается все
многообразие вещей: «Как наша душа, – говорит Анаксимен, –
будучи воздухом, управляет нами, так дыхание и воздух
объемлют весь космос» (13 B 2 DK). И если не ошибаются наши
источники, уже Фалес провозгласил, что «души бессмертны».
Фалесу, впрочем, приписывают своего рода панпсихизм.
Пифагор же возвращается к традиционному представлению о
множестве индивидуальных душ, населяющих множество
индивидуальных тел, но по отношению к этим индивидуальным
душам он применяет ход мысли Фалеса и его последователей:
души должны существовать от века, коль скоро не взялись из
ничего, и коль скоро им не во что уничтожиться – они лишь
меняют жилища8. При этом само по себе предположение о том,
что наша душа представляет собой некую неразложимую
сущность, не выходило явным образом за рамки рациональных
умозрительных спекуляций. Пока Пифагор не переходил к рас-
сказам о своих былых воплощениях или откровениям о небес-
ных островах блаженных, он оставался философом.
Здесь не место обсуждать то, в какой мере философия Пифа-
гора была оригинальной или заимствованной и каковы были его
собственные научные достижения. Общим предварительным
критерием в выяснении такого рода вопросов может служить
наличие или отсутствие в наших источниках альтернативного
кандидата на то или иное интеллектуальное достижение,
приписываемое Пифагору. По моему представлению, вклад
Пифагора в астрономию – преимущественно иллюзорный9, в
акустику – проблематичный10, но все же за Пифагором остается,
по-видимому, доказательство теоремы, носящей его имя11. Моей
задачей здесь было лишь предложить объяснение парадоксаль-

8 В другом месте я привожу доводы в пользу того, что учение о
метемпсихозе греческого, а не индийского происхождения – см.
Панченко Д. В. Феномен осевого времени // Древний мир и мы, III.
СПб. 2003. С. 25–26.
9 Частично это показано в статье: Панченко Д. В. Фалес, солнечные
затмения и возникновение науки в Ионии в начале VI в. до н. э. //
Hyperboreus. 1996. Т. 2. С. 106–110.
10 См., например: Raasted J. A Neglected Version of the Anecdote about
Pythagoras’s Hammer Experiments // Cahiers de l’institut du moyen âge
grec et latin. 1979. 31 A. P. 1–9.
11 Жмудь Л.Я. Указ. соч. С. 188.

Д. В. Панченко
363

ному сочетанию в деятельности Пифагора научных исследова-
ний с тем, что Гераклит называет шарлатанством12, не пытаясь
обойти этот вопрос (как это обыкновенно делается) или же ре-
шить его за счет отсечения или существенного умаления какого-
либо из основных компонентов древней традиции. Суть моего
предложения сводится к тому, что, с одной стороны, научные и
философские занятия Пифагора привели его к таким интуициям
и предположениям относительно миропорядка, на которых при
желании можно было выстроить учение, обращенное к надеж-
дам, а не разуму слушателей, и что, с другой стороны, – и это
решающее – именно научные знания и связанная с их приоб-
ретением интеллектуальная выучка обеспечили Пифагору тот
авторитет, без которого его шарлатанство не имело бы успеха.
Summary
Ancient tradition presents Pythagoras as both a guru and scientific
man. Modern scholars tend to reject or essentially underscore the one
or another part of the tradition. Such a policy contradicts, however,
the testimonies by Heraclitus and Aristotle. I suggest that Pythagoras
attained the status of a guru because he was able to demonstrate that
he possessed that kind of knowledge which common people did not,
and that was scientific knowledge, most uncommon yet in his time.

12 А было ли шарлатанство? А. И. Зайцев говорит о Пифагоре как о
человеке с «твердым убеждением в том, что он и его союз должны
принести людям самое важное для их жизни – религиозную и поли-
тическую реформу», и сближает его с Конфуцием, Заратустрой, рядом
еврейских пророков и Ашокой (С. 392–393). Наличие твердых убежде-
ний у человека, демонстрирующего золотое бедро и заявляющего, что
его под Троей поразил копьем Менелай, мне представляется сомни-
тельным. Весьма вероятно, что Пифагор привнес известную соли-
дарность в определенные круги италийского общества и в общих
чертах указал на тот образ жизни, которому следовали еще пифагорей-
цы IV века, высмеиваемые в аттической комедии. Однако мы не обна-
руживаем у Пифагора – в отличие от Конфуция, пророков, Заратустры
и Ашоки – внятной моральной проповеди. Стремление к успеху и ли-
дерству нередко соединяется в одном человеке со стремлением к рефо-
рме, но у Пифагора, по-видимому, отчетливо доминировало первое.

364
Латинские заимствования в валлийском языке



Е. А. Парина

Латинские заимствования в современном валлийском языке

В материалах настоящей конференции шесть лет назад
А. И. Фалилеев опубликовал большую статью, посвященную ла-
тинским заимствованиям в древневаллийском языке (Фалилеев
2002). В начале работы был описан масштаб влияния латинского
языка на валлийский и сделан подробнейший обзор литературы
по данному вопросу. Автор отмечал, что «на сегодняшний день
не существует ни одного исследования, рассматривающего ла-
тинские заимствования на материалах конкретных эпох в исто-
рии валлийского языка» (Фалилеев 2002: 348). Единственным
исключением на тот момент было исследование Л. Мюльхау-
зена (Mühlhausen 1914), где рассматривались тексты валлийских
законов и анализировались латинские заимствования в средне-
валлийском языке. Сама статья описывала заимствования из
латыни, засвидетельствованные в более раннюю эпоху.
Таким образом, вопрос о функционировании латинских за-
имствований в современном валлийском языке не получил пока
достаточного освещения. На вопрос о функционировании
латинских заимствований в современном валлийском языке
помогает ответить частотный анализ корпуса текстов. Мы
использовали корпус, созданный в Бангорском университете1 и
содержащий 1000000 слов, и проанализировали происхождение
1000 наиболее частотных слов. Для корпуса уже существует
готовый частотный словарь, где подсчитано число вхождений
словоформы со снятыми начальными мутациями. Именно этим
файлом мы и пользовались. В первой сотне слов заимствований
не было вообще, на 1000 слов их оказалось 89, (для сравнения –
английских оказалось 41). Это следующие словоформы (перед
словом приведено число вхождений словоформы в корпусе, во

1 http://www.bangor.ac.uk/ar/cb/ceg.php.en – Ellis N. C., O'Dochartaigh C.,
Hicks W., Morgan M., & Laporte N. (2001). Cronfa Electroneg o Gymraeg
(CEG): A 1 million word lexical database and frequency count for Welsh.

Е. А. Парина
365

второй колонке дается ссылка на GPC с указанием на время
первой фиксации в истории языка2):
1047 plant ‘дети’ – GPC3 2818: лат. planta (IX–X в.)
979 ysgol ‘школа’ – GPC 3839: лат. schola (XIII в.)
720 addysg ‘обучение’ – GPC 35: лат. addisco (XIV в.)
646 modd ‘способ’ – GPC 2473: лат. modus (XIII в.)
633 nifer ‘число, войско’ – GPC 2582: лат. numerus (IX в.)
607 canol ‘середина’ – GPC 414: лат. canālis ‘труба, желоб,
канал’ (XIV в.)
604 dysgu ‘учить’ – GPC 1148: лат. disco (c. 1200)
597 prif ‘главный’ – GPC 2886: лат. prīmus (XII–XIII в.)
596 cynnwys ‘содержать’ – GPC 788: лат. condensо (в словаре
форма дается без долготы) (XIII в.)
594 eglwys ‘церковь’ – GPC 1177: поздн. лат.4 ec(c)lesia (XII в.)
472 llyfr ‘книга’ – GPC 2255: лат. libr(um) (XII–XIII в.)
424 achos ‘причина’ – GPC 8: лат. occāsio, «на семантику также
повлияли похожие слова cāsus, causa» (с. 1200)
425 saesneg ‘английский язык’ – GPC 3158: лат. Saxonica
(lingua) (XIII в.)
414 diwrnod – GPC 1060: лат. diurnāta (c. 1200)
412 ysgolion – pl – cм. ysgol
404 symud – GPC 3388: лат. summūt(ō) и summōtus (XIII в.)
387 tynnu – GPC 3680: этимология за пределами кельт. общности
под вопросом, предположительно к и.-е. *ten- ср. скр.
tanóti, гр. τάνυται, лат. tendō, гот. uf-Þanian. Однако в (Лью-
ис, Педерсен 1954: 92) это слово считается заимствованием
из латыни (XIII в.)
382 coleg ‘колледж’ – GPC 543: позд. лат. collegium (1604)
377 parod ‘готовый’ – GPC 2691: лат. parātus (XIII в.)

2 Большое количество письменных памятников валлийского языка,
дошедших до нас, начинается лишь с XIII в., до этого число и объем
памятников значительно меньше. Поэтому время первой фиксации
отнюдь не совпадает со временем заимствования, хотя и может быть
значимо в случае более поздних заимствований.
3 GPC – Geiriadur Prifysgol Cymru. Caerdydd, 1950–2002.
4 В словаре встретились следующие пометы: «разговорная латынь»,
«поздняя латынь», «британская латынь». В настоящей работе мы лишь
приводим мнение авторов GPC и сознательно не занимаемся такими
важными вопросами, как фонетика британской латыни и заим-
ствований из нее. Этой проблеме посвящена огромная литература, см.,
например (LHEB; Gratwick 1982).

366
Латинские заимствования в валлийском языке

375 llyfrau – pl – см. llyfr
368 cynnig ‘предлагать’ – GPC 791: лат. condico (c. 1200)
357 sôn ‘рассказ, звук’ – GPC 3319: лат. sonus (XII-XIII в.)
345 capel ‘часовня’ – GPC 420: поздн. лат. cappella (с. 1300)
339 aml ‘много, часто’ – GPC 94: лат. amplus (XIII в.)
337 creu ‘создавать’ – GPC 584: лат. creo (с. 1200)
329 profiad ‘опыт’ – GPC 2903: от гл. prof-af < лат. prob-ō (гла-
гол зафиксирован в XII-XIII в., существительное – в XV в.)
324 corff ‘тело’ – GPC 550: лат. corpus (c. 1200)
296 ystyried ‘рассматривать, обдумывать’ – GPC 3870: от ystyr
(XII в.)
293 disgyblion ‘ученики’ – GPC 1046: позд. лат. discip’lus
(XIII в.)
272 plentyn – sg – см. plant
262 coch ‘красный’ – GPC 525: поздн. лат. coccum (XII в.)
261 ystafell ‘комната’ – GPC 3860: лат. *stabellum <stabulum
(IX-X в.)
239 syniad ‘идея’ – GPC 3392: от syni-af (от лат. sent-iō)+ -iad
(глагол зафикс. в XII в., существительное – в XIV в.)
236 awdurdod ‘власть’ – GPC 239: лат. au(c)tōritāt-em (XII в.)
227 awr ‘час’ – GPC 242: лат. hōra (X в.)
226 ysgrifennu ‘писать’ – GPC 3844: от ysgrifen ‘письмо, доку-
мент’ < лат. scrībendum (существительное зафиксировано в
IX в., глагол – в XIII в.)
225 munud ‘минута’ – GPC 2502: из поздн. лат. minūtum, minūta,
возм. через фр. или англ. (XIV в.)
224 ffurf ‘форма’ – GPC 1325: лат. fōrma (XIII в.)
221 llong ‘корабль’ – GPC 2204: лат. (navis) longa (XII в.)
219 cylch ‘круг’ – GPC 747: лат. circ’lus < circulus – в др.-валл.
встречается форма circhl (X в.)
203 mawrth1 ‘март’ – GPC 2386: лат. (mensis) Mārtius (XIII в.)
mawrth2 ‘вторник’ – GPC 2386: лат. (dies) Mārtis (XIII в.)
203 Iesu ‘Иисус’ – лат. Iesu5
201 pur ‘чистый’ – GPC 2930: лат. pūrus (XIII в.)
193 pobol ‘народ’ – GPC 2836: лат. poplus < populus (XII–XIII в.)
190 llythyr ‘письмо, буква’ – GPC 2284: лат. littera(e) (во 2
значении зафикс. в IX в.)
189 cyson ‘постоянный’ – GPC 815: лат. consonus (XII–XIII в.)

5 В GPC отсутствуют имена собственные, поэтому мы не можем при-
вести здесь времени первой фиксации в валлийском языке

Е. А. Парина
367

188 ysbryd ‘дух’ – GPC 3825: лат. spīritus > spĭritus (XII–XIII в.)
188 testun ‘текст’ – GPC 3489: лат. testimōnium (с. 1400)
187 eglwysi – pl – см. eglwys
185 prifysgol ‘университет’ – см. prif + ysgol (1604–1607)
185 awdur ‘автор’ – GPC 239: лат. au(c)tōr-em (XIII в.)
183 diffyg ‘недостаток’ – GPC 993: разг. лат. dīficium (IX в.)
182 ystyr ‘смысл’ – GPC 3870: лат. historia (XII в.)
172 priodol ‘подходящий’ < GPC 2896 priod ‘правильный’ (GPC
2893: лат. prīvātus (XIV в.)) + -ol (XIV-XV в.)
172 esgob ‘епископ’ – GPC 1243: лат. episcopus (XII в.)
172 effeithiol ‘эффективный’ – GPC 1174: от effaith < лат.
effectus + iol (прилагательное зафикс. в 1587 г., существи-
тельное – 1584)
169 mesur ‘мера’ – GPC 2440: брит. лат. mesūra < mēnsūra (IX в.)
169 awdurdodau – pl – см. awdurdod
168 sail ‘основание’ – GPC 3169: разг. лат. *soli9a < solea (XII в.)
165 pwysau pl. от pwys
164 ffydd – GPC 1331: лат. fides (XII-XIII в.)
163 milltir ‘миля’ – GPC 2460: ?mil ‘тысяча’ + tir ‘земля’(XIII в.)
159 ysgrifennydd ‘секретарь’ – GPC 3845 см. ysgrifennu (XIII в.)
156 nadolig ‘Рождество’ – GPC 2547: разг. лат. Natālicia (XIII в.)
155 cadair ‘стул, кафедра’ – GPC 375: лат. cathedra (XII-XIII в.)
155 anifeiliaid ‘животные’ – GPC 131: поздн. уч. лат. anĭmălium
(с. 1200)
150 cymuned ‘община (как терр. единица), общность, союз’ – в
GPC зафиксировано только слово cymuniad ‘Причастие,
общность’ < лат. communio (GPC 772). В академическом
англо-валлийском словаре в статье community слово
сymuned приводится с пометой «in sociological jargon» (GA
274). Зато в валлийско-немецком словаре, значительно
больше ориентированном на узус, это слово приводится с
множеством контекстов: Gemeinschaft, Gemeinde; Y
Gymuned Ewropeaidd – die Europäische Gemeinschaft …
(GAC 673)
149 elfen ‘элемент’ – GPC 1205: лат. elementum (1567)
146 graddau pl. ‘градус; ступень ’ – GPC 1518: лат. gradus
(XIII в.)
142 ysbyty ‘больница’ – GPC 3828: esbyd < лат. hospites + ty
‘дом’ (XIII в.)
139 Ewrop ‘Европа’ – лат. Europa
137 addysgol ‘учебный’ – GPC 35: см. addysg (1722)

368
Латинские заимствования в валлийском языке

136 poblogaeth ‘население’ – GPC 2837: poblog (< pobl + og)+
aeth см. pobol (1780)
135 llongau – pl – см. llong
135 cadeirydd ‘председатель’ – GPC 377: cadair + ydd, см. cadair
(1827)
134 hwyr ‘поздний, медленный’ – GPC 1942: возм. от лат. sērus,
но может быть и исконным словом. (Льюис, Педерсен
1954: 60) приводят это слово как один из редких примеров
лат. s- > брит. h-. (XIII в.)
133 pregethu ‘проповедовать’ – GPC 2871: от pregeth ‘пропо-
ведь’ < лат. preccettum/preccetta < præceptum/præcepta (гла-
гол и существительное зафиксированы в XIII в.)
132 ffenestr ‘окно’ – GPC 1282: лат. fenestra (XIII в.)
131 dibynnu ‘висеть, зависеть’ – GPC 957: лат. dependeo (XIII в.)
131 nod ‘цель, слава, признак, записка’ – GPC 2587: лат. nota
(XIII в.)
130 pwys ‘вес, фунт’ – GPC 2953: лат. *pēsum < pēnsum (XIII в.)
129 plwyf ‘приход’ – GPC 2830: лат. plēb- (XIII в.)
127 astudio ‘учиться’ – GPC 223: от astud ‘упорный’ < лат.
astūtus (XIV–XV в.)
126 ffurfio ‘формировать’ – GPC 1326: см. ffurf (XIII в.)
126 hwyrach ‘позднее’ – см. hwyr
125 myfyrwyr ‘студенты’ – GPC 2529 от myfyr-io ‘размышлять’
(от myfyr ‘мысль, память’ – GPC 2527: лат. memoria (XIII
в.)) +iwr (XV в.)
125 mil ‘тысяча’ – GPC 2455: лат. mīlia (XIII в.)
125 syml ‘простой’ – GPC 3386: лат. simplus (XIII в.)
Мы проверили полученный список со ставшей уже класси-
ческой работой Х. Хаарманна о латинских заимствованиях в
валлийском языке. В ней автор разбивает весь массив этой лек-
сики на 20 понятийных групп по системе Ф. Дорнзайфа. Наибо-
лее многочисленными в его работе оказались следующие груп-
пы (по убыванию): Общество; Приспособления; Растения, жи-
вотные, человек; Религия (Haarmann 1970: 207–208). Следует
отметить, эти 20 групп неравномерны по потенциальному объ-
ему, однако то, что заимствования наиболее многочисленными
оказываются именно в перечисленных группах, является
значимым фактом.
Латинские заимствования, входящие в число 1000 наиболее
частотных словоформ по корпусу, были наиболее представлены
в следующих группах: Мысль (сюда же входят понятия,
связанные с образованием) (11), Общество (11), Религия (8). Это

Е. А. Парина
369

наглядным образом иллюстрирует тот общеизвестный факт, что
латынь долгое время оставалась в Британии, как и во всей За-
падной Европе, языком религии и образования. Заметим, что
именно в этих группах мы находим слова, не приведенные у
Х. Хаарманна, а именно prifysgol ‘университет’, coleg ‘колледж’
и capel ‘часовня’. К этому списку можно добавить только слово
munud ‘минута’, в пути заимствования которого, как мы видели,
сомневаются авторы GPC.
Вопрос о пути заимствования очень актуален при изучении
данной лексики. В настоящей работе мы следовали за авторами
GPC, поэтому не включили сюда такие лексемы, как, например:
412 stori – GPC 3339 англ. story pl. ystorïau, storis (XV в.)
233 person – GPC 2778: ср.-англ. или ст.-фр. person(e) (XIII в.)
147 cwricwlwm – GPC 648: англ. curriculum из лат. (XX в.)
Эти лексемы, безусловно, восходят к латыни, но в валлий-
ский язык попали из других языков.
Связана с латынью, но не является прямым заимствованием
и лексема ffaith ‘факт’, встретившаяся в корпусе 224 раза. По
мнению авторов GPC, это слово было создано У. Оуэном-Пью
по модели слова effaith (< уч. лат. effectus) (Оно встречается
впервые в 1795 году в словаре, составленном У. Оуэном-Пью
“ffaith – a fact, an act”) (GPC 1275).
Высокая частотность в корпусе латинских заимствований,
входящих в семантические поля «Мысль (и образование)», а
также «Религия», свидетельствуют, как нам представляется, не
только о роли латинского языка в истории валлийского, но и о
некоторой стилистической несбалансированности самого корпу-
са. Так, среди 1000 наиболее частотных слов письменных текс-
тов, составляющих часть Британского национального корпуса,
отсутствуют такие слова как preach, chapel, spirit и faith, и их
частота употреблений на 1000000 слов значительно ниже, чем у
их соответствий в валлийском корпусе (см. Leech, Rayson,
Wilson 2001).
Таким образом, изучение латинских заимствований в
современном валлийском языке на материале корпуса позволяет
сделать выводы не только о влиянии латыни на лексику
валлийского языка, но и об особенностях самого корпуса.
БИБЛИОГРАФИЯ
GA: Welsh Academy English-Welsh Dictionary: Geiriadur Yr Academi;
Bruce Griffiths, Dafydd Glyn Jones (eds.) Cardiff, 1995.

370
Латинские заимствования в валлийском языке

GAC: Geiriadur Almaeneg-Cymraeg, Cymraeg-Almaeneg/Worterbuch
Deutsch-Walisisch, Walisisch-Deutsch; W. Greller; Aberystwyth, 1999
GPC: Geiriadur Prifysgol Cymru. Caerdydd, 1950–2002.
LHEB: Jackson, K. Language and History in Early Britain. Edinburgh,
1953.
Льюис Г., Педерсен Х. Краткая сравнительная грамматика кельтских
языков. М., 1954.
Фалилеев А. И. Латинские заимствования в древневаллийском. (Глава
из исторической лексикологии валлийского языка) // Colloquia
classica et indo-europeica III. СПб., 2002. С. 347–366.
Gratwick A. S. Latinitas Britannica: was British Latin Archaic? // Latin and
the Vernacular Languages in Early Medieval Britain. Brooks N. (ed.)
Leicester, 1982. 1–79.
Haarmann H. Der lateinische Lehnwortschatz im Kymrischen. Bonn, 1970.
Mühlhausen L. Die lateinischen, romanischen, germanischen Lehnwörter
des Cymrischen, besonders im ‘Codex Venedotianus’ der cymrischen
Gesetze // Fs Ernst Windisch. Leipzig, 1914. S. 249–348.
Leech G., Rayson P., and Wilson, A. (2001). Word Frequencies in Written
and Spoken English: based on the British National Corpus. Longman,
London (http://ucrel.lancs.ac.uk/bncfreq/flists.html – списки доступны
в интернете).


Е. Г. Рабинович
371



Е. Г. Рабинович
О происхождении некоторых повествовательных тенденций
древней и новой литературы
(предварительные замечания)

Задолго до превращения древнеклассической литературы в
двуязычную греколатинскую, век трагедии стал для греков
веком своеобразной кодификации сюжетной нормы, причем
именно трагический сюжет – с перипетией и узнаванием, с раз-
гадкой в конце, целостный «словно единое и целое животное» –
оказался доминирующей формой художественного нарратива, и
не потому, что, единственный, описан и предписан у Аристо-
теля («Поэтика» была создана на исходе века трагедии и вскоре
надолго исчезла из обихода), а более всего потому, что столь
мощным было влияние самой трагедии, определившей многое
не только в воззрениях Аристотеля, но прежде всего в драме.
Расцвет трагедии был недолгим, но рядом уже возникла средне-
аттическая комедия, а затем новоаттическая, обе с точно такой
же структурой сюжета, а когда спрос на драму почти исчез,
явились «любовные романы» – и опять того же самого нарра-
тивного типа, с нарастающим напряжением и с разгадкой в
развязке. Преемственность эта известна, как известно и тяго-
тение греков к таким сюжетам, а лучше сказать, к такому сю-
жету: оно переживало эпохи и жанры и беспрепятственно про-
ницало социальные страты – мало того, что «любовные романы»
сочинялись и в Византии, некоторые жития (скажем, житие
Евстафия Плакиды) по сюжетной схеме точь-в-точь «любовный
роман». Этот тип сюжета можно условно назвать трагическим,
хотя едва ли не понятнее было бы название сюжет с
подкидышем, потому что подкидышей в таких произведениях
множество, будь то царский сын в трагедии, соседская дочка в
комедии или белокурая эфиопская принцесса в романе.
Греческая словесность произошла от фольклорных корней и
заполняла собою обширное пространство, которое не без ее же
помощи постепенно подвергалось культурной унификации, так

∗ Выполнено при поддержке гранта 15.2.08 Федерального агентства по
образованию.

372 О происхождении некоторых повествовательных...

что словесность эта всегда была рассчитана на массового потре-
бителя – если не на всех эллинов, то хотя бы на всех афинян.
Между тем в Риме, уже превратившемся в державу мирового
значения, дети все еще учились читать по Законам XII таблиц:
знатоки и любители литературы в Риме, разумеется, были, но то
были знатоки и любители греческой литературы – римские
эллинофилы. Лишенная словесности латынь могла бы, по при-
меру других языков, попросту исчезнуть из письменного и затем
и из устного обихода, если бы не Энний, разом импортиро-
вавший в Рим чуть ли не все главные греческие жанры и так
создавший латинскую литературу по образцу греческой, но не
столько по современным ему (александрийским) образцам,
сколько по великим образцам тогда уже классической эпохи –
именно по образцам, так как «Поэтика» давно лежала под
спудом в Скепсисе и никто о ней не помнил, а скорей всего и не
знал.
Однако Энний сам принадлежал к кругу эллинофилов, и,
хотя его «Анналы» использовались как школьное чтение, ново-
рожденная латинская литература была адресованным в основ-
ном интеллектуальной элите новшеством, то есть в значитель-
ной мере была ориентирована на эту элиту – способную, в част-
ности, сравнить новое (латинское) с привычным (греческим).
Недаром латинский гексаметр, например, сразу изысканнее гре-
ческого и труднее для восприятия на слух: формой презентации
латинской поэзии было не выступление перед сотнями и тыся-
чами слушателей, а чтение в салоне для знатоков – в результате
через триста лет после Энния, как свидетельствует «Апология»
Апулея, провинциальный римский помещик, как-никак учив-
шийся в школе по «Энеиде», не умел на слух уловить смысл
несложного поздравительного стихотворения. Исключение мог-
ла составить драма, так как народу требовались развлечения, и
верно, переделки трагедий и новоаттических комедий сразу яви-
лись во множестве, отчасти трудами того же Энния. Сочинялись
они неплохо, а то и отлично и нередко поддерживались вель-
можными эллинофилами, желавшими угодить широкой аудито-
рии – но отсюда следовало, что если у римского народа тот или
иной вид драмы успеха не имеет, нет резона такую драму ста-
вить, особенно трагедию, по дороговизне постановки сопоста-
вимую только с итальянской оперой. Между тем, как известно,
трагедия (даже fabula prаetexta «из римской жизни») у римлян
успеха не имела и довольно скоро превратилась в драму для
чтения – но все же она существовала, а значит, можно сделать

Е. Г. Рабинович
373

какие-то, пусть скудные, наблюдения касательно специфики
римской трагедии сравнительно с трагедией греческой.
Полностью сохранился лишь корпус Сенеки (с «Октавией»)
– всё это драмы для чтения, которые по справедливости ценятся
невысоко, так как Сенека пытался добавить к драме стоическую
проповедь, а подобный проект обречен на неудачу, и первым
страдает действие. Нельзя, однако, не привести два довода в
подтверждение того, что и настоящая (сценическая) римская
трагедия не была сосредоточена на сюжете в такой степени, как
греческая, а значит, склонность Сенеки отвлекаться могла быть
специфична лишь в части предмета отвлечения, стоической
философии. (1) Как известно, в римской трагедии много крова-
вых сцен – считается, что когда-то этим способом авторы наде-
ялись угодить толпе, а затем, в драмах для чтения, следовали
уже сложившейся традиции, так что и у Сенеки много кровавых
сцен. Но в греческой трагедии кровавых сцен не было не только
из соображений пристойности, а прежде всего потому, что всё,
уводящее от действия, было нежелательно, и даже хоровые
партии в идеале (в «Поэтике»), а чаще всего и в реальности
служили лишь развитию действия – а ужасы впечатляют, то есть
отвлекают, то есть вредят сюжетной целостности. Характерную
параллель предоставляет современная беллетристика: в «класси-
ческих» детективах ужасы не демонстрируются, а драки, погони
и даже любовные сцены описываются минимально, чтобы не
отвлекаться от сложной интриги, а в детективах «крутых»
подобных описаний много или очень много, зато интрига по-
проще и огрехи в ней встречаются почти всегда. Всеобщность
этого принципа очевидна, но отсюда следует, что в сюжетном
отношении «кровавая» трагедия заведомо несовершеннее. (2)
Хотя текстов трагедий (как греческих, так и римских) сохра-
нилось мало, названия их сохранились все или почти все и в
большинстве своем понятны, так что можно говорить о более и
менее популярных среди трагиков эпизодах мифического пре-
дания – иные лучше преобразуются в трагедию, а иные хуже,
недаром Медея гораздо популярнее Алкестиды. У греков бес-
спорным лидером был Эдип (не менее двенадцати трагедий, ни
о ком другом столько нет), а вот на римской сцене ни единого
«Эдипа» не поставили, только позднее одного написал Юлий
Цезарь и другого Сенека. Зато на людоедский миф об Атрее и
Фиесте греческих трагедий немало, восемь, но римских в общей
сложности одиннадцать – и в процентах это больше чуть ли не
впятеро, потому что римских трагедий было сочинено в

374 О происхождении некоторых повествовательных...

несколько раз меньше, чем греческих. Поверхностная статис-
тика демонстрирует, что римские трагики питали откровенную
слабость к теме детоубийства, в особенности осложненного
людоедством, а вот то, что сейчас иногда именуется «темой
рока», их не привлекало, даже когда было достаточно ужасаю-
щим (как «Эдип») – вероятно потому, что «тема рока» неизбеж-
но предполагает очень уж сложный сюжет. По этим обрывоч-
ным данным можно предположить, что римские трагики в ос-
новном шли по пути авторов «крутых» детективов (побольше
впечатляющих эпизодов, пусть за счет интриги), но за рамки
жанра они при всем том не выходили, а жанр не пришелся по
вкусу ни в каких модификациях.
Комедия греческого (новоаттического) образца римлянам
тоже казалась скучновата, так как и у нее сложный сюжет, одна-
ко она явно была привлекательнее и не сошла со сцены без сле-
да, а эволюционировала в тогату, где смешного побольше, зато
сюжет попроще, хотя потом и тогату вытеснила ателлана –
просто смешная (народу почти наверняка пришлась бы по вкусу
древняя комедия, если бы она была в Риме возможна, но Невий
пострадал и за меньшее). На таком фоне едва ли не парадок-
сальна судьба Плавта, пользовавшегося новоаттическими сюже-
тами и все-таки имевшего успех (из римских писателей он один
жил своим ремеслом, продажей пьес) – остается предположить,
что в данном случае успех обеспечивался какими-то особыми и
не всегда нам понятными сценическими достоинствами его
комедий, восприятию которых не мешал даже сюжет.
Впрочем, недолгая и неславная история греческой драмы на
римской почве завершилась уже на ранних этапах развития рим-
ской литературы, тем более что к тому времени и у греков драма
сделалась частью хрестоматии и/или антикварным перфор-
мансом, так что и греческие поэты перешли на трагедии для чте-
ния, а новыми остросюжетными текстами стали (и остались на
многие века) упоминавшиеся «любовные романы». Изменилась
и литературная ситуация в Риме, где сформировалась просвеще-
нная читательская аудитория, – но в Риме по-прежнему не жела-
ли нарастающего сюжетного напряжения с перипетиями, узна-
ваниями и потрясающей развязкой. Существует лишь два латин-
ских текста, иногда именуемых «романами», и хотя по литера-
турному качеству каждый из них далеко превосходит любой
греческий роман, по типу повествования ни один из них ничего
общего с ним не имеет. Применительно к «Сатирикону» это
всегда считалось бесспорным (тут трудно не вспомнить фразу из

Е. Г. Рабинович
375

главы 127, то есть в самом конце сохранившегося текста, когда
очарованный Киркой Энколпий говорит «только теперь я поза-
был Дориду» – хотя на протяжении многих и многих предшест-
вующих глав ни о какой Дориде нет ни слова). Другое дело Апу-
лей – в сущности, типичный автор Второй софистики, на иных
почти по-родственному похожий, разве что пишет по-латыни.
Выбранная Апулеем для переработки небольшая греческая
повесть о Лукии-осле не «любовный роман», но сюжет у нее
целостный, авантюрный, с перипетиями и неожиданным фина-
лом, а значит, раз Апулей по видимости этому сюжету следует,
его «Метаморфозы» тоже следует считать авантюрным повест-
вованием – а необычайно пространная для вставной новеллы
сказка об Амуре и Психее и вовсе самый настоящий «любовный
роман», пусть на мифическую тему. Показательно, однако, что
больше всего вредит композиционной целостности «Метамор-
фоз» именно эта сказка: слишком долгое отвлечение от повест-
вования неизбежно мешает восприятию главного сюжета, а то и
вовсе заставляет о нем позабыть. Впрочем, кроме большого от-
ступления, у Апулея много малых, так что, будь «Метамор-
фозы» подлиннее, иной читатель успел бы позабыть, почему
юноша превратился в осла и зачем ему розы.
Не стоит поэтому удивляться таким несообразностям, как,
например, место рождения героя, который в начале рассказа
говорит, что появился на свет в Элладе и родня Плутарху, а в
конце оказывается уроженцем африканской Мадавры. Навряд
ли это недосмотр, Апулей слишком искусен и опытен, скорее
это именно повествовательная стратегия – выбирать пригодное
ad hoc, не очень оглядываясь на целое, точно как в случае с
позабытой Энколпием Доридой. Равным образом многочис-
ленные малые отступления слишком плохо согласуются с
основной сюжетной последовательностью: уже первая книга
начинается с такого отступления (с рассказа попутчика), затем
следуют другие, и превращение в осла – а ведь это и есть
завязка! – происходит лишь в третьей книге, а потом снова
несколько вставных новелл, а потом почти до конца шестой
книги сказка об Амуре и Психее, да и дальше в том же духе,
скажем, в девятой книге три вставные новеллы – между тем
розы герой видел лишь однажды, вскоре после превращения, и
сам же не решился их съесть, хотя, казалось бы, поиск роз и
должен двигать сюжет. В греческой повести тоже есть и попут-
чик, и Фессалия, и служанка-колдунья, и разбойники, и Сирий-
ская богиня, и влюбленная в осла развратница, и наконец про-

376 О происхождении некоторых повествовательных...

цессия (правда, не в честь Исиды) с розами, однако нет ни одной
вставной новеллы, а неожиданная развязка согласуется с фри-
вольным по сути сюжетом: в человеческом облике Лукий раз-
ратнице оказывается не нужен – и это смешно. Пусть греческая
повесть невелика (всего одна книга), но и в весьма объемистой
«Эфиопике» только одна вставка – рассказ разбойника Кнемона
о себе, при том что благородные разбойники непременно объяс-
няют, почему стали разбойниками, это своего рода универсаль-
ная традиция. Пример Апулея – самый показательный, потому
что дает возможность проследить, как шаг за шагом связный и
цельный греческий сюжет почти лишается собственно сюжет-
ной логики, превращаясь (отчасти благодаря таланту Апулея, но
также и благодаря самому принципу аккумуляции эпизодов) в
некую пеструю композицию, сохраняющую лишь отдаленное
сходство с греческим источником.
Итак, если у греков главным типом поэтического нарратива
оставался трагический μυθος с его целостной структурой и про-
чими известными из «Поэтики» признаками, у римлян этот тип
нарратива не приживался, а при заимствовании норовил рас-
пасться на эпизоды и утратить целостность. При всем том, пусть
своего Аристотеля у римлян не было, когда они (относительно
поздно) обрели греческого Аристотеля, его требования к целост-
ности и единству действия не только не встретили, как можно
видеть по «Посланию к Писонам», никакого систематического
сопротивления, но на уровне рефлексии были приняты как
нормативные. Это естественно: хотя доминировавший у греков
тип нарратива был для римлян неприемлем, художественная
иерархия, где царит Гомер и правит Еврипид, была, в сущности,
единственной знакомой им художественной иерархией. Притом,
какие-то понятия об эстетических правилах и закономерностях
есть у всех, систематическая их экспликация доступна только
интеллектуалам, а образованные римляне всегда хорошо знали
греческий язык и литературу, а значит, всю греческую систему
художественных ценностей волей-неволей принимали – другой
просто не было. Немаловажно и то, что главная священная коро-
ва всякой уважающей себя словесности – национальный эпос –
у греков и римлян была общая, особенно после Вергилия, когда
и в Риме, освоившем троянский миф еще до Энния, эпос ока-
зался гомеровского образца.
Однако доминирующий нарративный тип вовсе не обязан
быть кодифицирован или даже эксплицирован: скажем, у греков
трагический нарратив доминировал помимо Аристотеля и преж-

Е. Г. Рабинович
377

де него, а на непоэтические тексты (например, на Фукидида)
влиял и вовсе стихийно. У греков были и другие виды худо-
жественного нарратива, и не только эпос, но и древняя комедия,
заметно тяготевшая к распаду на эпизоды, – однако в эпосе гос-
подствовал осмысленный в терминах единства действия Гомер,
а древняя комедия уступила средней, вероятно, не выдержав
конкуренции с трагедией, потому что мешавшие Аристофану
цензурные ограничения никак не касались драматической ком-
позиции. Правда, позднее явилась мениппея, похожая на древ-
нюю комедию своей аккумулирующей разнородные элементы
структурой, а мениппея – та самая сатира, которую римляне
считали tota nostra, и не без оснований, потому что их satura
произошла из тех же фольклорных источников, ассоциируемых
со словесным сопровождением праздника и (особенно) пира.
У греков этот специфический тип композиции дал древнюю
комедию – ненадолго, затем мениппею – на мгновение, а затем
оказался исключительной принадлежностью риторики, где сбор-
ников «всякой всячины» было множество, но их композиция не
осмыслялась как нарративная, то была просто ποικιλία, «пест-
рота». А вот у римлян этот же повествовательный тип, преобра-
зованный Эннием в литературу (вероятно, с оглядкой на менип-
пею как на непременное греческое оправдание любых ново-
введений) остался в литературе навсегда, более того, остался
точно таким же нарративным мэйнстримом, каким у греков был
целостный сюжет (взять хоть Овидия с его эпосом, доступным
для чтения с любой страницы), и этот римский мэйнстрим не
только продуцировал классику, но так или иначе затягивал в
себя всю литературу – пусть встречный (греческий) мэйнстрим
поначалу был силен, так как за ним стояли традиция и школа.
Поэтому римская нарративная тенденция, которую условно
можно назвать сатурической, при встрече с греческой, траги-
ческой, порой ненадолго создавала водовороты – римскую тра-
гедию туда затянуло быстро и почти без остатка, комедии повез-
ло чуть больше, а вот «любовный роман» остался на латинской
почве сказкой об Амуре и Психее из совсем другого романа.
Впрочем, можно вспомнить еще один «любовный роман» –
сохранившуюся лишь в латинском переводе «Повесть об Апол-
лонии, царе Тирском», изобилующую сюжетными несообраз-
ностями, которые обычно считаются издержками работы разных
переводчиков, и такое объяснение возможно, хотя, судя по
обращению Апулея с греческой повестью о Лукии, скорее всего
то же самое случилось бы и при одном переводчике.

378 О происхождении некоторых повествовательных...

Представляется существенным, что все эти процессы проис-
ходили не в обособленной национальной традиции, а внутри
единой, древнеклассической и что после Возрождения понятие
классической словесности естественно обнимало и до сих обни-
мает собой среди прочего обе нарративные тенденции. Обе они
живы и продолжают противоборствовать, в наше время на
уровне рефлексии пытаясь вытеснить друг друга то в «бессю-
жетную» non-fiction, то в «слишком сюжетную» paralittérature, а
на уровне повествовательной практики иногда, как и прежде,
создавая водовороты – из одного такого водоворота вынырнул
Умберто Эко с постмодернистским детективом. Эта сохраняю-
щаяся поляризация поддержана и читательской аудиторией
(изученной куда лучше, чем греческая и римская): опыт показы-
вает, что совмещение у одного читателя «греческих» и «рим-
ских» пристрастий относительно редко и что просвещенная пуб-
лика чаще всего склоняется к «римскому» типу, относя остро-
сюжетную литературу к детской либо к развлекательной, а если
это почему-либо невозможно (как с Достоевским или даже с
Эко), видя в ней любые достоинства, кроме «похожего на еди-
ное и целое животное» сюжета с перипетиями и неожиданной
развязкой.


О. М. Савельева
379




О. М. Савельева
Лексикология и лексикография – II: сходство и различие
семантики подозрения в греческом и русском языках

Предлагаемые наблюдения опираются на полученные ранее
результаты описания смыслового развития лексемы Ípόνoιa,
Ípoνoέω как единицы семантического поля ‘подозрения’ в гре-
ческом языке.1 Стоит сказать, что в лексеме Ípόνoιa, Ípoνoέω,
этимологически опирающейся на основу с собственно менталь-
ным значением (букв. «под-мысль, под-смысл», ср. русск. «под-
разумевать»), ее ментальная природа в результате не была
ослаблена или утрачена (в этом еще раз для греческого языка
подтверждается тезис о высокой степени устойчивости внутрен-
ней формы слова), что отразилось в исторически итоговом для
нее значении – в современном греческом uJponow' – ‘подозревать,
намекать’.
В качестве продолжения темы здесь рассматривается другая
группа лексем, также передающих в древнегреческом языке
семантику подозрения, аналогичных первой по своей номина-
тивной технике, а именно: ÍpopteÊv, Ífoράω, и их дериваты
Ípopτευτής, Ípόpteυμa, Ípoptoς, Ípoψίa, Ífόρaσις (ср.:
Ípoβλέpω ‘смотреть искоса, сердито, подозрительно’). Напом-
ним, что ментально-эмотивная семантика подозрения соотно-
сится с сомнением в правильности, законности чьих-либо по-
ступков, cлов, намерений и с предположением о возможности /
невозможности каких-либо фактов. Характерной особенностью
«слов подозрения» является присутствие у них отрицательных
коннотаций. Слова, передающие идею подозрения, несомненно,
могут быть отнесены к классу лексических универсалий
европейских языков2.

1 Савельева О. М. Лексикология и лексикография: развитие семантики
лексемы подозрения Ípόνoιa, Ípoνoέω как пример формирования
греческого лексикона // Индоевропейское языкознание и классическая
филология-XI. СПб.: Нестор-История, 2007. С. 259–263.
2 Вежбицкая А. Язык. Культура. Познание. М.,1996. С. 381.

380
Лексикология и лексикография–II...

В словообразовательном отношении предложенные для рас-
смотрения лексемы отражают продуктивную индоевропейскую
кальку: префикс «под» + основа «зрение»: ср.-лат. suspicio, sus-
picax, suspicari; русск. подо-зрение, подо-зрити, подо-зреть /
~зревать; польск. podejrzenie, podejrzewać; англ. suspicion,
suspect и др.
Само по себе формирование в греческом языке лексем подо-
зрения по этим двум словообразовательным моделям еще раз
демонстрирует типологическую индоевропейскую трансформа-
цию значений «видеть > понимать, думать».
Представляется возможным и интересным провести некото-
рое сопоставление особенностей значений и употребления лек-
сем подозрения в древнегреческом и в русском языках, имея в
виду для последнего источники достаточно раннего периода –
летописные тексты XV–XVII вв.
Отметим, что для древнегреческого сама тема и, соот-
ветственно, лексика подозрения преимущественно фиксируются
в литературном нормативном языке3 исторической (Геродот,
Фукидид, Ксенофонт), естественно-научной – медицинской
(Адамант), философской (Платон, Аристотель) и ораторской
прозы (Лисий, Исократ, Демосфен); в языке трагиков; у
эллинистических авторов Эпикура и Феокрита; в литературе
поздней античности – у Лукиана, Диогена Лаэрция и др.
Приведем здесь всего лишь несколько примеров. Безобъект-
ное употребление «быть подозрительным» как «иметь склон-
ность к недоверию» фигурирует, например, в известной речи
Лисия об оправдании мужа, убившего прелюбодея: …καί
oυδέpoτε Ípώpτευε (I,10) «и я никогда не склонялся к подозре-
нию», т. е. не думал плохо (о жене). Транзитивная конструкция
с acc. personae c. inf. передает у Геродота предположение неже-
лательного события, где речь идет о возможном бегстве Ксеркса
из Афин: uJ. aujto;n drhsmo;n bouleuvein (Hdt. VIII, 100) «[Мардо-
ний] подозревал, что он замыслил побег». Рассмотрение ранее
лексемы uJponoei'n дает конкретные признаки, помогающие прак-
тически судить о степени синонимии слов ее круга, глагольных
и именных, со словами «подозрения», образованными от зри-
тельной основы4, не полагаясь только на предположение об их

3 Весьма показательно, что verdenken, по данным Словаря Я. Гримма,
впервые употребляется у Мартина Лютера.
4 Савельева О. М. Греческая версия семантики подозрения: от «подо-


О. М. Савельева
381

сближении a priori или даже на словарные данные.
Греческий языковой концепт подозрения, выстроенный на
мыслительно-эмотивной линии как основной, в соединении с
негативными модальными компонентами скрытости-неясности,
опасения-недоверия, не демонстрирует принципиальных отли-
чий с русским, в частности, в архаическом преломлении
последнего.
Так, «подозрение» в русском языке хроник XV–XVII вв.
может быть понято как отрицательное восприятие объекта, даже
не требующее разъяснений: «наместник Тульскόй имеет на тебе
… подозрение и письма твои перенимает» (Хроника Спафария,
запись отн. к 1678 г.), ср. там же «..они … были в великом
подозрении»5.
Тот же источник в описании Китая утверждает, что «…они
[китайцы ] самые подозрительные (т. е. недоверчивые) люди»
(Китай, 199).
Смысл «хитростью, интригами добиваться чего-то» (ср.
греч. κάθ′ Ípόνoιaν) представлен в Ипатьевской летописи:
«Изяслав человал крест к нама, яко не подзр ти Киева» (под
1159 г.) 6.
Рефлекс зрительной семантики четко ощущается в конкрет-
ном значении «подозрити» / «подзрити» – совершенный вид к
«подзирати» как «наблюдать из засады, заметить, подстеречь,
выследить» – «Которые станичники подозрят людей … на
дальних урочищах» (отн. к 1571 г., АМГ. I, 3)7. Аналогично см.:
Казанская летопись, 300 (отн. к XVI–XVII вв.).
Наиболее сильно первичное значение зрения присутствует в
глаголе «подозрети» как в специализированном «приметить,
подсмотреть зверя в логовище». Страдательное причастие от

зревать» к «подразумевать» // Лингвистическая компаративистика в
культурном и историческом аспектах. Материалы V Международной
научной конференции по сравнительно-историческому языкознанию
М., 2007. C. 269.
5 Словарь русского языка XI–XVII вв. Вып.16. М., 1990, 27 (лев.
столб.)
6 Цит. по: Улуханов И. С. Славянизмы в русском языке. М., 2004. C.
147.
7 Акты Московского государства, 1571 г. Изд. АН. T. I–II / под ред.
Попова; т. III под ред. Самоквасова. СПб., 1890–1901.

382
Лексикология и лексикография–II...

него «подόзренный» (зверь) зафиксировано в Словаре 1867 г.
как термин с пометой «охот.»8.
Трудно удержаться от сопоставления последней интерпре-
тации со сравнением из идиллии Феокрита oŒa d q¾r Øla‹oj
ØpopteÚVsi kunagèj (Theocr. XXIII, 10), но при этом необ-
ходимо иметь в виду, что поэтическая образность греческого
пассажа все же переводит его конкретность в другую плоскость,
а само сближение употреблений поддерживается темой охоты.
Однако не стоит и недооценивать здесь наличие компонента
«наблюдать, выслеживать», общего для русского и греческого
глаголов подозрения.
Анализ лексики подозрения позволяет проследить во всех
нюансах путь формирования абстрактного значения слова на
базе конкретного.
В русском языке конкретная и абстрактная семантика
передаются лексически дифференцированными группами:
«высматривать, выслеживать», «подозревать», «подразумевать,
намекать». В греческом это последнее стало итогом развития
значения «подозревать». Конкретная семантика в русском языке
получила, так сказать, особый статус употребления, вплоть до
узкоспециальных терминов. В греческом зрительная семантика
наиболее четко удерживается в группе Ípoβλέpω – самой
конкретной из греческого лексического поля подозрения.
При всей принципиальной близости греческого и русского
концептов подозрения, можно заметить, что в первом доми-
нирует ментально-эмотивная семантика, во втором, она также,
естественно, будучи основной, в большей степени сохранила
устойчивость конкретного зрительного значения, в частности, в
летописных текстах XV–XVII вв.


8 Словарь Церковно-Славянского и русского языка, составленный II
отд. Императорской АН. Т. 3, 2-е изд. СПб., 1867.

С. А. Сиднева
383



С. А. Сиднева
Принципы образования фитонимов
в новогреческой народной культуре

Имя в традиционной народной культуре часто становится
источником информации, отображает основные признаки, а
иногда и саму сущность носителя. Так, народные названия рас-
тений становятся значимыми для воссоздания и исследования
представлений о каком-либо растении в определенной культур-
ной традиции. Фитоним может представать как sui generis свер-
нутая история определенного растения, «миф» растения.
Существует несколько параметров, лежащих в основе на-
родной номинации растений, среди которых наиболее значи-
мыми являются:
- внешние признаки (форма, цвет, запах, вкус всего растения
или его частей),
- этиологическая легенда, объясняющая происхождение рас-
тения,
- время цветения, плодоношения или сбора,
- свойства растений, определенные поверья, связанные с
ними и их использование в магических и обрядовых практиках.
Основными способами образования фитонимов являются
суффиксальный способ, словосложение и словосочетание, при-
чем продуктивность определенной модели образования часто
обусловлена тем параметром, на основе которого создается
народное название растения.
Что касается внешних признаков растений, как правило, в
фитониме зафиксирован наиболее яркий из них. Признак может
буквально отображаться в названии, которое чаще всего обра-
зуется путем сложения прилагательного и существительного: το
ασπροβότανο (буквально «белоцвет»), суффиксальным спосо-
бом: η κοκκινάδα (новогреческое народное название мака,
буквально «краснуха», образовано от «κόκκινος» «красный»), η
πικραλίδα (одуванчик, буквально «горечавка», образовано от
«πικρός» – «горький»).
Фитоним часто отображает сходство с другим предметом,
имеющим аналогичный или сходный признак или свойство: το
αυτί του γαϊδάρου/ослиное ухо (Symphitum officinalis), τα ποδάρια
του λέλεγκα/журавлиные ноги, η αλωπονόρα/лисий хвост или το

384
Принципы образования фитонимов...

γατόχορτο/кошачья трава (lagurus ovatus), η ουρά από τ’άλογο/
лошадиный хвост, γλώσσα αλαφιού/олений язык (Scolopendrium
vulgare). Большинство из таких наименований представляют
собой словосочетания N (Nom.) + N (Gen), в которых первая
составляющая – сущ. в им. п., вторая – сущ. в р.п., или образу-
ются также словосложением по схеме: N+P+N, то есть сущ. в
им. п., предлог, сущ. в вин. п. Последняя модель характерна для
грамматического строя новогреческого языка. Примечательно,
что при переводе подобных образований на русский язык мы
используем иную конструкцию: Adj. (Nom.)+N. (Nom.), состо-
ящую из прилагательного, согласованного с существительным.
В приведенных выше примерах основополагающими приз-
наками становятся цвет, вкус, форма. Форма, в отличие от
других признаков, отображается в фитониме не прямо, а по
принципу уподобления. Однако существуют и аналогичные
примеры уподобления по цвету. Так, разновидность паслена на
о. Кефалонья называют «παπαγάλλος», буквально «попугай» из-
за разноцветных лепестков. Растениям с ярко-красными цветами
в народной традиции дают наименование «τ'αχείλη της όμορφης /
ωραίας» (губы красавицы).
Цвет создает семантический статус предмета и часто объ-
ясняет его применение, что особенно характерно для народной
медицины. Так, против кровотечения используется растение с
красными цветами, против желтухи – с желтыми и так далее.
Соответственно народное название растения по принципу при-
менения может образовываться от наименования болезни, про-
тив которой оно применяется: το βήχιο (буквально «кашлевик»)
(ромашка, Tussilago farfara) лечит кашель, το ανεμόχορτο (Parie-
taria officinalis), по народным представлениям, исцеляет анемию.
Модели образования в данном случае: суффиксация или сло-
восложение. Название может указывать не только на болезнь, но
и на страдающую часть тела, например στομαχοβότανο (амарант,
буквально: «желудочная трава», другие народные названия: το
χέρι της Παναγίας, το αγαποβότανο, то есть «ручка Богородицы»,
«любовная трава») применяется в отварах против болей в
желудке.
Один денотат может иметь множество наименований, кото-
рые кодируют разные аспекты его применения, как приведенное
выше растение «амарант», которое используется в новогречес-
кой народной магии и медицине как приворотное средство
(«αγαποβότανο») или для облегчения страданий при родах («το
χέρι της Παναγίας»). Примечательно, что второе название широ-

С. А. Сиднева
385

ко известно во многих народных традициях, включая, например,
славянскую, и атрибутируется разным растениям, имеющим
сходные свойства, в соответствии с народными поверьями.
Названия некоторых растений объясняются легендой. К
данному типу принадлежат названия, составляющей которых
становятся часто имена священных персонажей: τα δάκρια της
Παναγίας («слезы Богородицы), το αγκάθι του Χριστού (Христова
колючка) и т. д. Растение, носящее название «слезы Богоро-
дицы» в народной традиции, согласно народному преданию
выросло из слез божьей матери. Такие легенды отображают
универсальную для многих традиционных культур категорию
этимологических легенд, построенных на связи: «человек-
растение» или «растение – мифологический персонаж». Подоб-
ные взаимосвязи проявляются в мотивах вырастания растения
из крови, слез сверхъестественного существа или человека. Пре-
обладающей моделью образования здесь становится словосоче-
тание первого типа: N (Nom) + N (Gen.).
Если рассматривать мотивы превращений, характерные для
такого типа легенд, в этом случае растение без трансформации
берет имя персонажа (древнегреческая мифология дает мно-
жество примеров такого рода: миф о Дафне, Нарциссе и т. д.). В
новогреческой народной мифологии предание рассказывает о
происхождении ежевики (βάτος), в которую был превращен
завистливыми нереидами прекрасный торговец по имени
Ежевика (Bάτος) (Λουκοπούλος 1940).
Зависимость образования фитонимов от времени цветения,
плодоношения или сбора, проявляется в атрибуции данного
растения какому-либо святому, чей праздник приходится на
день, с которого начинается соответствующий цикл: «το
λουλούδι, βότανο του Αιgιάννη» – «цветок, трава святого Геор-
гия», «το λουλούδι της Αγίας Αννας» – «цветок святой Анны»,
«τα λουλούδια του Αγίου Γεωργίου» – «цветы святого Георгия».
Итак, самой распространенной моделью образования
фитонимов в новогреческой традиции является словосочетание
типа N (Nom) + N (Gen.), особенно в том случае, если в основе
номинации лежит сходство признаков или свойств растения и
другого предмета, этимологическая легенда или применение.
Для названий, буквально отображающих какой-либо признак
или свойство, более продуктивным оказывается суффиксальный
способ или словосложение.


386
Принципы образования фитонимов...

БИБЛИОГРАФИЯ
Ανάσης Ε., Τα φαρμακευτικά βότανα της Ελλάδος, ονομασία, ιστορία. Τ.Α’
Αθήνα, Μάκρης, 1976.
Λουκόπουλος Δ., Νεοελληνκή μυθολογία – ζώα – φυτά. Αθήνα, Σύλλογος
προς διάδοσιν ωφελίμων βιβλίων, 1940. Σ.183–230.
Μηλιαράκης Σπυρ., Χελντράιχ Θ., Λεξικό των δημωδών ονομάτων των
φυτών της Ελλάδας. Αθήνα, Αφοί Τολίδη, 1980.
Μέγας Γ., Ελληνικές γιορτές και έθιμα της λαϊκής λατρείας. Αθήνα,
Οδυσσέας, 1992.
Πολίτης Ν. Παραδόσεις. Αθήνα, Ακαδημία, 1965.
Σταμούλη-Σαράντη Ε., Από τα φυτά της Θράκης // Θρακικά 20, Αθήνα,
Θρακικό κέντρο, 1944. Σ. 1–72
Φραγκάκι Ευ. Κ., Η δημώδης γιατρική της Κρήτης. Αθήνα, 1978.

М. В. Скржинская
387



М. В. Скржинская

Эпиграфические и письменные источники
о женщинах Боспора

В многочисленных и разнообразных трудах по истории Бос-
порского царства женщинам уделено весьма скромное место;
ученые в основном упоминали тех женщин, которые оказывали
влияние на политическую и религиозную жизнь государства
(Ростовцев 1916; Сапрыкин 1995; Яйленко 1995; Русяева, Суп-
руненко 2003). Между тем эпиграфические и письменные
памятники в той или иной степени касаются жизни женщин
разных социальных слоев.
Женщины в греческих полисах по социальному положению
разделялись на три группы: гражданки данного государства,
являвшиеся женами или дочерьми полноправных граждан,
свободные женщины из неполноправного населения и рабыни.
Наибольшее количество сведений сохранилось о первой
группе женщин. В основном это надгробия с именем покойной
вместе с именем мужа или отца; иногда на стеле представлено
идеализированное изображение погребенной, а в римское время
появляются портретные черты. Не случайно в боспорских
эпитафиях указывалось родство умершей по мужской линии.
Ведь женщина-гражданка всегда зависела от старшего в семье
мужчины, а в случае смерти всех мужчин семьи ей назначался
опекун. В эпоху эллинизма гражданка полиса получила право в
отдельных случаях выступать как самостоятельное лицо; однако
это касалось только некоторых семейных отношений, иму-
щества и распоряжения финансами (Cantarella 1989: 91). Из
нескольких надписей римского времени можно узнать о праве
боспорянок давать вольную своим рабам (КБН. 69, 70, 73, 1021).
Женщины из состоятельных семей имели возможность тратить
значительные суммы на постановку от своего имени посвя-
тительных рельефов, статуй и алтарей, а также надгробий своим
родственникам (КБН. 6а, 8, 14, 18, 21, 824, 972, 1040, 1041,
1043).
О семейных отношениях в среде боспорян практически ни-
чего не известно. Ряд надгробных памятников свидетельствуют
о любви к женам и дочерям и о горечи их потери. Таковы
специально заказанные стелы, нередко украшенные рельефами с

388
Эпиграфические и письменные источники...

изображениями покойных и надписями, выражающими скорбь
(КБН. 128, 139, 141, 158, 184, 190, 219, 224 и др.).
В древнегреческих государствах женщины мало выходили
из дома в отличие от мужчин, постоянно занятых делами или
развлечениями вне круга своей семьи. В редчайших случаях
женщинам доводилось сыграть какую-либо заметную роль в
общественной жизни полиса. Исключение из этого правила со-
ставляли религиозные праздники и некоторые ритуалы, часть из
которых справлялась только женщинами, а в главных городских
праздниках они участвовали вместе с мужчинами, хотя и
занимали там достаточно скромное место.
Рельеф на мраморном алтаре из Пантикапея и терракотовые
статуэтки гидрофор из святилища Деметры в Нимфее (Антич-
ные государства. Табл. 122, 3), привезенные на Боспор в V в. до
н. э., косвенно свидетельствуют об участии боспорских женщин
в торжественных процессиях на празднествах. Наиболее значи-
тельная роль в сакральной жизни полиса принадлежала жрицам.
В боспорских надписях классического и раннеэллинистического
времени названы жрицы Артемиды Эфесской, Афродиты и
Кибелы, они исполняли положенные ритуалы в Пантикапее,
Нимфее, Кепах и Гермонассе (КБН 6а, 8, 14, 1040). Боспорянки
занимали заметное положение не только при служении женским
божествам. Как и во всех областях Эллады, женщины прини-
мали участие в дионисийских празднествах, а также в культе
обожествленных боспорских царей. Об этом известно по наход-
кам с изображением танцев и ритуалов в честь Диониса и по
содержанию одного граффито, прочерченного в святилище
Нимфея в конце III в. до н. э. (Лосева 1984; Вдовиченко 2002:
20–21; Яйленко 1995: 231, 235–236).
Посвятительные надписи свидетельствуют еще об одном ви-
де участия женщин в сакральной жизни как европейской, так и
азиатской части Боспора. Дары в виде статуй и алтарей снаб-
жались надписями с именами поклонниц или жриц разных
божеств (КБН. 6а, 8, 14, 18, 21, 972, 1040 1041, 1043). Поста-
новка даже небольшой каменной статуи или алтаря и вырезание
на них надписи требовали значительных затрат. Поэтому подоб-
ные находки свидетельствуют об участии боспорянок из состо-
ятельных семей в сакральной жизни государства. Массовые
приношения от большинства женщин, например, терракоты с
изображением разных божеств, не имеют надписей, и потому
невозможно определить в каждом конкретном случае, являлась
ли статуэтка даром мужчины или женщины. Посвятительные же

М. В. Скржинская
389

граффити на сосудах, если и снабжены именами дарителей, то в
подавляющем большинстве случаев сделаны мужчинами, что не
удивительно, так как даже начальное школьное образование
получали лишь мальчики, а женщины по большей части не вла-
дели грамотой. К редчайшим находкам принадлежит граффито
на чернолаковом килике из Нимфея: там указано имя Кинны,
посвятившей этот сосуд в дар Деметре (Толстой 1953: 81,
№ 125). Трудно решить, прочертила ли надпись сама Кинна или
кто-то из мужчин по ее просьбе.
Выдающееся положение женщин в статусе жен правителей и
заметная роль некоторых из них в управлении государством
наблюдается в Северном Причерноморье только на Боспоре. На
основании родословной жен Перисада I и Перисада III можно
заключить, что в династии Спартокидов браки нередко заклю-
чались с близкими родственницами (КБН. 75, 1015). Ведь жена
первого из упомянутых царей была его двоюродной сестрой, а
жена второго родной или сводной сестрой (Латышев 1909: 300–
302; Виноградов 1987: 63, 64). Обе имели редкое имя Кама-
сария, не встречающееся среди имен в семьях прочих боспорян.
То же явление наблюдается и в именах многих мужчин из семей
Спартокидов (Завойкин 2006: 223–225; Суриков 2007: 253–257).
В надписи жены Перисада I при ее имени названы только
имена ее отца и мужа, и нет никакого титула в отличие от ее
супруга, именуемого архонтом Боспора и Феодосии и царем
синдов, всех маоитов и фатеев. Позже жены боспорских царей
официально получали титул цариц, о чем сейчас известно с
середины II в. до н. э. Тогда тезка Комосарии, Камасария, дочь
Спартока V и жена Перисада III, (в написании ее имени отли-
чаются лишь первая и вторая гласные, что объясняется неупоря-
доченностью древней орфографии) именовалась царицей, и ее
титул писали в официальных документах как на самом Боспоре,
так и за его пределами в Милете и Дельфах (КБН. 75; МИС. 15,
38). Эти надписи, в которых речь идет о приношениях в храм
Аполлона Дидимского и о почитании Аполлона Дельфийского,
дают веское основание считать, что царица посещала знаме-
нитые общегреческие празднества.
У себя на родине Камасария, как было принято в среде
женщин царского рода (Яйленко 1995: 230), особо чтила Афро-
диту Апатурию. Недаром Феокрит, глава фиаса (религиозного
сообщества), отправлявшего культ Афродиты в Пантикапее,
вместе с другими членами фиаса посвятил богине памятник с ее
изображением и надписью «за архонта и царя Перисада, сына

390
Эпиграфические и письменные источники...

царя Перисада, Матерелюбивого, и за царицу Камасарию, дочь
Спартока, Чадолюбивую, и за Аргота, сына Исанфа, мужа цари-
цы Камасарии» (КБН. 75). Здесь упомянут второй муж Кама-
сарии Аргот без царского титула. Значит первый супруг ко
времени появления этого памятника умер, и ему наследовал
власть его сын Перисад, названный Матерелюбивым, а второй
муж царицы не стал царем.
На стеле с этой надписью помещены три венка под именами
Перисада, Камасарии и Аргота, стоящими вне текста посвя-
щения. Вероятно, одним из поводов для постановки памятника
было увенчание этих персон почетными венками. Боспорские
цари неоднократно получали золотые венки в Афинах на празд-
никах Великих Панафиней и Дионисий (МИС. 3, 4), и видимо,
такие же награды царям вручали на родине. Местной особенно-
стью надо признать награждение венком женщины, что объяс-
няется ее выдающимся положением в обществе; это уникальное
свидетельство для Северного Причерноморья эллинистического
времени. Церемония награждения скорее всего проходила в
Пантикапее; ведь не случайно там найдена упомянутая стела.
Камасария в течение примерно десяти лет исполняла обя-
занность регента при малолетнем сыне и правила Боспором до
того, как он около 170 г. до н. э. стал царем. Включение в их
титулы эпитетов Филометер и Филотекна (‘любящий мать’ и
‘любящая ребенка’) по все вероятности, указывает на взаимную
привязанность матери и сына и на мирный переход к нему
власти, что бывало не всегда, как это известно, например, из
биографии Митридата Евпатора, которому угрожала смерть от
козней его властолюбивой матери.
Сейчас нет никаких определенных свидетельств о том, на-
сколько активно Камасария принимала участие в управлении
государством; была ли она властной правительницей, или за ее
фигурой скрывались истинные творцы боспорской истории. Ее
брак с Перисадом был заключен, как было принято, по решению
старшего в семье мужчины, а став вдовой, она более свободно
могла распоряжаться своей судьбой. Поэтому Камасария выхо-
дила замуж за Аргота по собственной воле, но, конечно, нам не
дано знать, был ли этот брак по взаимному чувству или по
взаимной выгоде.
Среди сведений о боспорских царицах Динамия занимает
первое место не только по количеству упоминаний о ней, но и
по разнообразию источников: сочинения античных авторов,
лапидарные надписи, причем не только боспорские, монеты с ее

М. В. Скржинская
391

именем и изображением, наконец, редчайший портретный
бронзовый бюст. Отчасти это объясняется ее выдающейся
ролью в истории Боспора, а также тем, что она была внучкой
знаменитого царя Митридата VI Евпатора, которому последний
боспорский царь из рода Спартокидов передал свою власть.
Судьба одной из последних наложниц престарелого Митри-
дата связана с Боспором, о чем стало недавно известно из над-
писи, найденной при раскопках Фанагории, главного города той
части Боспорского царства, которая располагалась на Таман-
ском полуострове. Там был обнаружен камень с вырезанной на
нем эпитафией: «Гипсикрат, жена царя Митридата Евпатора
Диониса, прощай» (Кузнецов 2007: 13). Удивительная форма
мужского имени по отношению к жене царя получает объяс-
нение в сопоставлении с записью Плутарха в биографии Помпея
(глава 32). Там упомянута наложница Гипсикратия, «всегда про-
являвшая мужество и смелость, так что царь называл ее
Гипсикратом». Она носила мужскую персидскую одежду,
ездила верхом и в походах не уставала ухаживать за царем и его
конем. Вероятно, в последние годы жизни царь повысил ее
статус, переведя из наложниц в жены.
Теперь мы знаем, что она последовала за своим повелите-
лем на Боспор, последнее пристанище царя на северной окраине
его владений. Гипсикратия погибла, наверное, во время восста-
ния против Митридата в Фанагории. Восставшие сожгли акро-
поль, где находились дети Митридата (App. Mithr. 108), и воз-
можно, среди них были и дети Гипсикратии. Ее надгробие, увен-
чанное статуей (от нее остался след крепления на постаменте с
надписью), сделали, скорее всего, по распоряжению царя, и он
сам составил текст надписи, назвав свою последнюю жену
принятым в их общении именем.
Приблизительно в это время, то есть в 60-е годы I в. до н. э.,
родилась Динамия. Царевна хотела сама распоряжаться своей
судьбой и средством для этого выбрала вступление по собст-
венной воле в нужные с ее точки зрения браки, что для
женщины было единственным путем для самостоятельной
карьеры. За свою жизнь она заключила несколько таких союзов,
каждый раз руководствуясь политической целесообразностью и
желанием удержаться у власти.
После гибели своего отца царя Фарнака Динамия одна не в
силах была унаследовать его власть на Боспоре и потому вышла
замуж за Асандра, боспорского наместника, изменившего ее
отцу и ставшему его убийцей. Этот брак был нужен и Асандру;

392
Эпиграфические и письменные источники...

став супругом дочери предыдущего царя, он получал видимость
законности своих притязаний на боспорский престол. С мораль-
ной точки зрения поступок Динамии был ничуть не хуже пове-
дения ее собственного отца. Ведь тот был любимым сыном
Митридата, объявившего его своим наследником, что не поме-
шало Фарнаку предать царя и довести его до смерти. Заму-
жество Динамии органично вписывается в образ действий чле-
нов ее семьи, боровшихся за власть любыми методами, да и в
нравы других царских династий эллинистического времени.
Динамия была не просто женой царя, но активно участ-
вовала в управлении государством (Сапрыкин 1995: 186–187). В
последние годы жизни Асандра, когда ему было более 80 лет
(Ps. Luc. Macr. 17), царь, по словам Диона Кассия (Dio, LIV, 24),
передал власть Динамии. Именно она, а не Асандр в 20-е годы
до н. э. пользовалась поддержкой императора Августа, который
в 20-ом и 16-ом годах дал ей право выпустить золотые
боспорские статеры с ее портретом на аверсе и надписью царица
Динамия (Сапрыкин 1990: 207). После смерти Асандра Динамия
дважды выходила замуж за претендентов на боспорский
престол, которых поддерживали римляне; таким образом она
сохраняла полномочия действующей царицы.
О живших на Боспоре женщинах из неполноправного насе-
ления имеются крайне скудные сведения. Среди них были жены
и дочери граждан из других государств, о чем говорят эпитафии
на их могилах, например, «Микка, жена Кокка, дочь Токкона,
гераклеянка» (КБН 1193, см. также № 124, 130, 249). Надгроб-
ные надписи типа «Атенаида хиянка» или «Мирсина геракле-
янка» без указания родства, вероятно, принадлежали приезжим
гетерам (КБН 155, 246). Несколько манумиссий сохранили
имена боспорских рабынь (КБН 74, 1123–1225).
Итак, уцелевшие сведения в подавляющем большинстве
относятся к женам и дочерям полноправных граждан. Их поло-
жение в обществе в основном было тем же, что в большинстве
других греческих полисах. Основная часть жизни проходила в
пределах дома и внутреннего дворика. Женщины принимали
участие в религиозных праздниках и могли служить жрицами
разных богов. Отличие Боспора от других античных государств
Северного Причерноморья заключалось в том, что жена царя
официально занимала высокое общественное положение и
играла заметную роль в сакральной жизни государства. А в
Ольвии или Херсонесе с их выборной демократической формой
правления жены первых лиц государства по своему статусу ни-

М. В. Скржинская
393

чем не отличались от прочих гражданок, и они никогда, как это
случалось с боспорскими царицами, не могли оказаться во главе
правительства.
ЛИТЕРАТУРА
Античные государства – Античные государства Северного Причерно-
морья. М., 1984.
Вдовиченко 2002 – Вдовиченко И. И. Культовые танцы в изобра-
жениях на вазах «керченского стиля» // Боспорские исследования.
Вып. 2. Симферополь. С. 19–25.
Виноградов 1987 – Виноградов Ю. Г. Вотивная надпись дочери царя
Скилура из Пантикапея и проблемы истории Скифии и Боспора во
II в. до н. э. // ВДИ. № 1.
Граков 1939 – Граков Б. Н. Материалы по истории Скифии в греческих
надписях Балканского полуострова и Малой Азии // ВДИ. № 3.
(МИС)
Завойкин 2006 – Завойкин А. А. Об институте династических имен
Спартакидов // Древности Боспора. № 10. Симферополь. С. 220–
238.
КБН – Корпус боспорских надписей. М.; Л., 1965.
Кузнецов 2007 – Кузнецов В. Д. Фанагория: история исследования и
новые находки // Российская археология. № 2. С. 155–172.
Латышев 1909 – Латышев В. В. PONTIKA. СПб.
Лосева 1984 – Лосева Н. М. Аттический краснофигурный стамнос из
Керчи // Сообщения ГМИИ. № 7. С. 125–132.
Ростовцев 1916 – Ростовцев М. И. Бронзовый бюст боспорской царицы
и история Боспора в эпоху Августа // Древности. Труды
Московского археологического общества. Т. 25. М., С. 1–14.
Русяева, Супруненко 2003 – Русяева А. С., Супруненко А. Б. Истори-
ческие личности Эллино-скифской эпохи. Киев. С. 245–268.
Сапрыкин 1990 – Сапрыкин С. Ю. Уникальный статер боспорской
царицы Динамии // СА. № 3.
Сапрыкин 1995 – Сапрыкин С. Ю. Женщины — правительницы Пон-
тийского и Боспорского царств (Динамия, Пифодорида, Антония
Тифена) // Женщина в античном мире. М. С. 181– 203.
Суриков 2007 – Суриков И. Е. Власть и имя в государстве Спартоки-
дов // Восточная Европа в древности и средневековье. 19-е чтения
памяти чл.- корр. АН СССР В.Т. Пашуто. М. С. 253–257.
Толстой 1953 – Толстой И. И. Греческие граффити древних городов
Северного Причерноморья. М.; Л.
Яйленко 1995 – Яйленко В. П. Женщины, Афродита и жрица Афро-
диты в новых боспорских надписях // Женщина в античном мире.
М. С. 204–272.
Cantarella 1989 – Cantarella E. Pandora’s Daughters. The Role and Status
of Women in Greek and Roman Antiquity. Baltimore; London.

394 Словоформа ηÅ ‘(он) говорил, сказалв тексте Гомера



М. Н. Славятинская
Словоформа ηÅ ‘(он) говорил, сказалв тексте Гомера

Форма претерита 3 л. ед. ч. ηÅ ‘(он) говорил, сказал’ в языке
Гомера привлекает внимание, с одной стороны, своей изолиро-
ванностью, а с другой – регулярным употреблением, хотя бы
один раз, в подавляющем большинстве песен. Примечательно и
последующая судьба данной словоформы: вокруг нее постепен-
но стала формироваться (или проявляться), пусть и недостаточ-
ная, но парадигма. Ср.: многие словоформы и лексемы гоме-
ровского языка так и остались только гомеровскими. Можно
предположить, что в лексическом значении этой словоформы (о
грамматическом значении ввиду отсутствия других форм
говорить не приходится), в ее языковом узусе было нечто такое,
что было необходимо для греческого языкового сознания.
Остановимся вкратце (по данным указанных в списке лите-
ратуры этимологических словарей и грамматик) на этимологии
словоформы ηÅ1, а также на значении и употреблении в после-
дующее время образованных от нее форм.
Что касается развития глагольной парадигмы на основе ηÅ, то
предполагается, что на появление других форм повлиял глагол
φημί ‘говорю’ (Шантрен, 175 и др.). Формы η¹μί зафиксированы
у Аристофана (Обл. 1145; Ляг. 37), η¹σί у Гермиппа (Ι Κ), ηÅσι у
Сапфо, η¹τί у Алкмана.
В аттическом диалекте употребление рассматриваемого гла-
гола реанимируется в словосочетаниях ηÅν δ’ ε¹Ãγω и ηÅ δ’ οÀς. Обра-
тим внимание на эмфатический порядок слов, отмечаемый

1 Указанная словоформа не имеет абсолютно точной и надежной эти-
мологии, но в целом признается следующая ее реконструкция. Предпо-
лагается существование формы *ηÅκ-τ < ug-t. От этого корня есть и
ступень *¿g-, отмечаемая для глагола α[ν-ωγα ‘говорю громко, кричу’,
ср. α¹νακαλέω ‘призываю, громко зову’. Эта реконструкция сопостав-
ляется с латинским глаголом ai¿ < agñ-¿ ‘утверждаю, приказываю, уве-
ряю’, существительными ad-agium ‘пословица’, prod-igium ‘предзна-
менование’.

М. Н. Славятинская
395

специально в словаре Liddell-Scott: said I «сказал я», said he
«сказал он». Здесь же специально приводится и эмфатическое
выражение παι¤, η¹μί, παι¤ “boy, I say”
Как видно из вышеизложенного, и этимологический анализ,
и значение в послегомеровских текстах дают основание тракто-
вать лексическое значение рассматриваемого глагола как «гово-
рить эмоционально: громко, твердо, уверенно». Один из контек-
стов «Илиады» недвусмысленно подсказывает именно это
значение. В XV песне «Илиады» (ст. 732 и 742) Аякс Теламонид
отбивает наступление троянцев «И беспрестанно ужасно
кричал, убеждая данаев» (Гнедич) (αι¹ειì δεì σμερδνοìν βοόων
Δαναοι¤σι κέλευεν:...). И после этого следует ηÅ καιì …
Заметим здесь, что обозначение разных видов «говорения»
наверняка имело разнообразную и подробную лексическую
характеристику при исключительно устной форме существо-
вания языка. Ср. набор основ, составивших позже супплетивную
парадигму глагола λέγω «говорю»: λεγ-/ε¹ρε-/*Fεπ-/ρ¸η-.
Употребление ηÅ в тексте гомеровских поэм нужно рассмот-
реть в нескольких ракурсах:
– чисто количественное распределение без обращения к
конкретному контексту (1);
– предположительное значение и функции ηÅ в отдельных
контекстах (2);
– употребление ηÅ в широком контексте, в данном случае, в
отдельной песне с наибольшим количеством употреблено ηÅ –
ΧΧΙV песня «Илиады» (3).
1. Что касается количественного распределения, то уже дав-
но отмечено, что в «Илиаде» эта словоформа намного частотнее,
чем в «Одиссее»: 62 из 90. Это обстоятельство никак нельзя
объяснить стремлением к употреблению архаической формы,
поскольку понятия архаизма в нашем смысле слова тогда не
существовало. Конкретно анализируемая форма употребляется
следующим образом:
– в «Илиаде»: I–2, III–5, IV–2, V–3, VI–1, VII–1, VIII–1, IX–1,
X–2, XI–6, XIII–2, XIV–3, XV–1, XVI–1, XVII–2, XVIII–1, XIX–
3, XX–4, XXI–5, XXII–5, XXIII–4, XXIV–7. Как мы видим,
наибольшее число приходится на песнь III (единоборство
Александра и Менелая), XI (подвиги Агамемнона), XXI
(приречная битва), XXII (гибель Гектора), XXIV (выкуп тела
Гектора). Словоформа ηÅ, как кажется, особенно нужна аэду при

396 Словоформа ηÅ ‘(он) говорил, сказалв тексте Гомера

описании напряженных и важных событий, происходящих с
главными действующими лицами: Агамемнон, Менелай, Ахилл,
Александр, Гектор.
– в «Одиссее» мы находим следующее распределение: ΙΙ–1,
ΙΙΙ–1, V–1, VΙ–1, VΙΙΙ–3 (Алкиной готовит отправку Одиссея),
IX–1, XIV–2, XV–2, XVI–2, XVII–3 (Одиссей вступает в свой
дом), XVIII–2, XIX–2, XX–1, XXI–1, XXII–3 (расправа над
женихами), XXIV–1. Случайно ли, что и в «Одиссее»
словоформа ηÅ появляется при описании важнейших событий?
Конечно, трудно поверить, что употребление ηÅ было так тесно
связано с описанием определенных (напряженных) ситуаций, но
не обратить внимание на эти факты нельзя.
Косвенным доказательством могут служить наблюдения над
смысловым употреблением различных дублетных форм от
других лексем, форм, которые считаются лишь метрическими
дублетами. Приведем лишь один пример: употребление
причастия παρφάμενος (2) и παραιφάμενος (1) от глагола
παράφημι ‘уговариваю, увещеваю’. Первая форма (Ил. 12, 249;
Од. 2, 189) – формула παρφάμενος ε¹πέεσσιν; ее можно было бы
употреблять и в других ситуациях. Но третий случай употреб-
ления данного причастия от глагола παράφημι – это плач Елены
над телом Гектора: поэт не мог здесь употребить формулу и не
мог не подчеркнуть особенность ситуации специальной,
продленной, формой (ΧΧΙV, 771): Елена, причина всех бед для
троянцев, вспоминает, что только от Гектора она не слыхала
упрека, а если кто порицал ее, то Гектор его останавливал: α¹λλαì
συì τόν γ’ ε¹πέεσσι παραιφάμενος κατέρυκες...
2. Размеры публикации, естественно, не дают возможности
проанализировать все случаи (90) употребления словоформы ηÅ.
Приведем лишь отдельные. Сердясь на Геру, Зевс произносит
грозные слова, после которых следует ηÅ (Ил. Ι, 528). В Ил. ΧVI,
426 Сарпедон упрекает ликийцев, не устоявших перед Патро-
клом. Примечателен единственный случай употребления ηÅ пос-
ле речи, казалось бы, подчиненного лица и притом женщины. В
VI песне «Илиады», когда Гектор стал спрашивать у
прислужниц, где Андромаха, одна из них (проворная, ο¹τρηρή,
ключница) указала ему (контекст: точно, быстро, уверенно, с
готовностью): ÀΕκτορ, ε¹πειì μαλ’ αÃνωγας α¹λhθεvα μυθήσασθαι ...// ηÅ
ρ¸α γυνηì ταμιή... (ст.382, 390). Здесь обращает на себя внимание
возможное сохранение каких-то глубинных лексических и

М. Н. Славятинская
397

смысловых связей между αÃνωγας и ηÅ (см. выше об этимологии
формы ηÅ): он приказывает – она указывает.
Вариантом к предполагаемому экспрессивно-эмоционально-
му значению ηÅ является и значение «настойчиво говорить,
приглашать, уговаривать» по отношению к гостю («Илиада»): в
IX, 620 после слов Ахилла, уговаривающего Феникса остаться у
него и отдохнуть, в XVIII, 410 Гефест подбадривает пришед-
шую к нему с просьбой Фетиду, в ХХIV, 621 Ахилл после
примирения с Приамом приглашает его к трапезе.
3. Самая важная задача при описании «жизни» словоформы
ηÅ в гомеровском тексте – проследить, как связано ее употребле-
ние с описанием конкретной ситуации, придает ли употребление
ηÅ какой-то особый смысл тексту, случайно ли наибольшее число
этой словоформы мы находим в последней песне «Илиады», и
притом, в ее самой драматичной части (со стиха 228), когда
Приам начинает снаряжаться, чтобы отправиться к Ахиллу.
Рассмотрим последовательно употребление словоформы ηÅ и
чередующегося с ней глагола φημί (εÃφατ’ – φάτο – ε¹φαθ’).
Ст. 228. Приам отвечает Гекубе, что он отправится к Ахиллу,
даже если ему грозит смерть – ηÅ καιì...
Ст. 247. Приам ругает троянцев, пришедших ко дворцу, видимо,
с желанием увидеть его горе – и прогоняет их жезлом –
ηÅ καιì...
Ст. 265. Ругая своих оставшихся в живых сыновей, Приам велит
им поторопиться и поскорее приготовить ему повозку –
ωÒς εÃφαθ’.
Ст. 302. Гекуба останавливает Приама, с настойчивой просьбой
перед отъездом к Ахиллу обратиться с мольбой к Зевсу.
С этим сразу же соглашается Приам – ηÅ ρ¸α.
Ст. 314. После мольбы Приама к Зевсу – ωÒς εÃφατ’ ευ¹χόμενος.
Ст. 339. Зевс велит Гермесу сопровождать Приама к Ахиллу –
ωÒς εÃφατ’.
Ст. 358. Спутник Приама Идей, увидев Гермеса и подумав, что
это подосланный к ним убийца, предупреждает его – ωÒς
φάτο.
Ст. 424. Гермес уверяет Приама, что труп Гектора совсем не
обезображен – ωÒς φάτο.
Ст. 440. Гермес отказывается принять дар от Приама, но
заверяет его, что он рад быть ему спутником – ηÅ ρ¸α...

398 Словоформа ηÅ ‘(он) говорил, сказалв тексте Гомера

Ст. 596. Ахилл клянется умершему Патроклу, что он принял
такой богатый выкуп за Гектора от Приама, что и ему
он принесет достойную жертву – ηÅ ρ¸α..
Ст. 621. Ахилл уверяет Приама, что возвращает ему сына и
призывает подумать о трапезе – ηÅ ρ¸α
Ст. 643. После совместной трапезы успокоившийся Приам
обращается к Ахиллу с просьбой: «дай мне теперь
опочить» (Гнедич) – ηÅ ρ¸α.
Примечательно, что Ахилл и Приам обмениваются речами,
после которых в обоих случаях употреблена словоформа ηÅ, что,
по всей видимости, подчеркивает их равенство: уже и Приам
может велеть Ахиллу что-то сделать. Приведенные контексты
показывают достаточно ясно, что форма ηÅ имеет экспрессивное
значение: ‘твердо говорить, клятвенно обещать, уверять, пригла-
шать’. Отметим еще одну, как представляется, словесную тон-
кость: Ахилл угрожает Приаму: ХХIV, 560 – «Старец, не гневай
меня» (Гнедич) – μηκέτι νυ¤ν μ’ε¹ρέθιζε, γέρον. Но после этих слов
аэд (поэт) употребляет ωÒς εÃφατ’: Ахилл понимает, что он не
исполнит угрозы, поскольку чувствует, что Приаму помогают
боги, и в его словах нет той силы, уверенности и твердости, что
подчеркивает форма ηÅ.
Заметим в заключение следующее. В изучении языка Гомера
есть две стороны. Одна – это постоянное решение вопросов, от-
куда, как и когда появилась та или иная лексема или слово-
форма, из фольклорных или фольклорно-эпосовых текстов, из
той или иной временной глубины (праиндоевропейский
«поэтический» язык, крито-микенские тексты, племенные или
более поздние территориальные диалекты). Другая – до сих пор
остающаяся на втором плане – а как автор (аэд, поэт) относится
к этому тысячелетиями накопленному богатству, давит ли на
него традиция и заставляет употреблять ту или иную формулу,
лексему, словоформу, или аэд сам распоряжается им, но с какой
степенью свободы: распоряжается более или менее беспоря-
дочно (ради метрики, ради формулы, ради разнообразия), или,
проявляя собственную волю, он осмысливает и ранжирует сам
лексику и словоформы и «увязывает» их с конкретным эпи-
зодом текста.
Самая главная задача современного исследования гомеров-
ского языка – определение именно гомеровского вклада в него,
его пробивающуюся сквозь толщу стереотипов-формул и

М. Н. Славятинская
399

многовековую традицию индивидуализованность (не просто
авторство), то, что и сделало Гомера Гомером. Была ли эта
индивидуализованность и могла ли она быть в те времена?
Исследователи Нового времени долго и убежденно доказывали
невозможность такого типа словесности, доказывали «лоскут-
ность» гомеровского текста, делая при этом много важных
открытий. Не останавливаясь на многочисленных контраргумен-
тах, добавим лишь один: Современные исследователи физиоло-
гии мозга доказывают, что его творческий потенциал заклю-
чается в том, что он отталкивается от стереотипов (Бехтерева
2006). И если мы соглашаемся считать Гомера творческой лич-
ностью, а поэмы «Илиада» и «Одиссея» созданием этой твор-
ческой личности, то при вcем давлении традиции в его языке
нужно и должно искать черты индивидуального осмысления
огромного языкового наследия и всемерного «отталкивания» от
стереотипов, конечно же, насколько он мог в то время и в тех
культурно-исторических рамках. Можно предположить такую
последовательность в отношениях «автор/язык», которую отра-
жает язык Гомера.
1. Основной «набор» лексем и словоформ есть заслуга фольк-
лорного и фольклорно-эпосового языка с их стереотипностью,
традиционностью, метрическими поисками и находками;
2. Сохранение и даже реанимацию лексической и грамматичес-
кой семантики можно отнести к авторскому (до-гомеровскому)
эпическому языку;
3. Градация, нюансировка, дискурсивно-ситуативная расста-
новка лексики и словоформ в тексте есть заслуга творческой
индивидуальности, создававшей именно этот текст с его
индивидуальным смыслом.

ЛИТЕРАТУРА
Бехтерева Н. П. Магия мозга и лабиринты жизни. М., 2006.
Шантрен П. Историческая морфология греческого языка. М., 1953.
P. Chantraine. Grammaire homerique. T. Phonetique et morphologie. Paris,
1963.
H. G. Liddell, R. Scott, H. Jones. A Greek-English Lexicon. Oxford, 1992.
Lateinisches etymologisches Woerterbuch (von A.Walde, J. B., Hoffmann).
Heidelberg, 1938.
P. Chantraine. Dictionnaire etymologique de la langue grecque. Histoire des
mots. P.1970–1980.
Hj. Frisk. Griechisches etymologisches Woerterbuch. I–III, Heidelberg
1960–1972, 19732.


400
Глаголы со значением «ударить»...



А. С. Смирнова
Глаголы со значением «ударить» в латинских и русских
естественнонаучных текстах М. В. Ломоносова

1. В ходе работы над Словарем языка М. В. Ломоносова были
разработаны общие параметры и схема словарной статьи, кото-
рая включает грамматическую, стилистическую и функциональ-
ную характеристику слова, комментарии и цитаты, иллюстриру-
ющие употребление слова. Латинский материал1 предполагается
включить в структуру словарных статей для параллельных рус-
ских текстов Ломоносова, что даст возможность рассмотреть
конкретные случаи влияния латинского языка на русские тексты
Ломоносова. На примере употребления слов атом и atomus уже
отмечалось, что латинская лексика у Ломоносова представлена
богаче, чем русская. Длинный синонимический ряд глаголов со
значением «ударить» в латинских текстах еще раз это под-
тверждает.
2. В материалах, подготовленных к. ф. н. Г. Ю. Смирновой к
словарной статье о глаголе «ударять» в русских сочинениях
Ломоносова, выделены такие значения:
• Произвести удар
• Поражать, попадая во что-л.
• Сталкивать(-ся), столкнуть(-ся)
• Напасть, атаковать
• Внезапно начаться
Для глаголов со значением «ударить» в латинских естествен-
нонаучных трудах Ломоносова (1–4 тома ПСС) наблюдается во
многом другая картина. Для описания удара как действия упо-

1 Писавшиеся в основном на латинском языке работы ученого по хи-
мии и физике впоследствии нередко переводились самим автором на
русский язык, и все-таки большая часть работ сохранилась только на
латыни.

А. С. Смирнова
401

треблены следующие синонимы: ferire, icere, impingere,
offendere, percellere, percutere, trudere2.

Рассмотрим употребление латинских глаголов3.
FERIRE (12)
Сталкиваться, наскакивать. Feriat enim [fig. 6] atomus aeris
particulam A ex a in b; resiliet ab illa versus c (2, 132). Ведь атом
воздуха [фиг. 6] ударит частицу Α из a в b; отскочит от нее к c.
Произвести разряд электричества. Enim vero praeter ea,
quod sublimiora frequentius fulmine feriantur, quam humiliora,
etiam nunquam mihi legere aut audire contigit, fossorum cuniculos
aut puteos tactos fuisse
ибо кроме того, что возвышенные
места больше громовым ударам подвержены, нежели низкие,
никогда мне слышать или читать не случилось, чтобы в рудник
ударила молния (3, 74–75).
Касаться, воздействовать физически (солнечным теплом,
парами). Murum domus meridianum sol 12 horis ferit, et verno hoc
tempore terra prius in meridiana quam in septentrionali parte
regelavit (4, 318). Солнце освещает южную стену здания в тече-
ние 12 часов, и теперь, весной, земля в южной части оттаяла
раньше, чем в северной. Metalla ignobilia dum calcinantur, vapores
emittunt, sensum olfactus adeo ferientes tussimque excitantes
(1, 392). Пока неблагородные металлы обжигаются, высту-
пают пары, сильно бьющие в нос и вызывающие кашель.
ICI (1)
Произвести разряд электричества. Mirum equidem
videbatur corpora, in contactu cum ictis fulmine posita, incolumia
superfuisse Удивительно казалось, что тела, будучи подле тех,
которые громом были ударены, без повреждения остались
(3, 64–65).


2 Синонимический ряд латинского понятия «ударить» был составлен
по словарям: Habicht E. C. Synonymisches Handwörterbuch der lateini-
schen Sprache für angehende Philologen. Lemgo, 1829; Handbuch der
lateinischen Synonymik von L. Doederlein. Leipzig, 1840; H. Menge.
Lateinische Synonymik. Heidelberg, 1959.
3 Курсивом даны переводы, принадлежащие автору статьи.

402
Глаголы со значением «ударить»...


IMPINGERE (19)
Сталкиваться, наскакивать. Igitur corpus motum, quando
impingit in corpus quiescens, producit in illo mutationem, ut et
corpus quiescens in moto, adeoque per motum in corporibus
producitur actio et reactio (§ 10) (1, 180). Итак, движимое тело,
всякий раз когда оно ударяет в тело покоящееся, производит в
нем изменение, также и тело покоящееся (производит
изменение) в движимом (теле), и таким образом вследствие
движения в телах производится действие и противодействие.
Quoniam autem superficies virgae radens major est, quam
superficies clavi, major ergo vis particularum impingit in
superficiem clavi, quam in superficiem virgae; consequenter
particulae clavum constituentes, crebrioribus ictibus exagitatae,
promptius in motum gyratorium excitari debent, quam particulae, ex
quibus virga constat (2, 26). Так как скоблящая поверхность
ветви больше, чем поверхность штыря, следовательно,
бóльшая сила частиц ударяет в поверхность штыря, чем в
поверхность ветви; соответственно частицы, составляющие
штырь, побуждаемые более частыми ударами, быстрее
должны прийти во вращательное движение, чем частицы, из
которых состоит ветвь.
PERCUTERE (3)
Произвести удар. Jam tum non dubitans illum esse
congelatum, bulbum thermometri statim percussi capite circini
Тогда, не сомневаясь, что она уже замерзла, вскоре ударил я по
шарику медным при том бывшим циркулом (3, 403).
Сталкиваться, наскакивать. Percutiat denique alia atomus
eandem particulam ex d in e; tum resiliet et impinget in particulam В
in f atque tandem reflectetur versus g (2, 132). Наконец, другой
атом ударит ту же частицу из d в e, после этого отскочит и
ударит в частицу B в f и в конце концов повернется к g.
OFFENDERE (2)
Потрясать, впечатлять. перен. Priori stupenda rerum
naturalium varietas obstat; posterius et sanam rationem offendit et
qualitatibus occultis patrocinatur. Первому противостоит
удивительное разнообразие природы; второе и здравому смыс-

А. С. Смирнова
403

лу противоречит, и скрытым качествам покровительствует
(2, 188).
PERCELLERE (2)
Потрясать, впечатлять. Sic igitur ingentia nubium volumina
in exiguas sphaerulas, in mutuo fera contactu sitas, divisa, stupendam
illam vim concipiunt, immanes exerunt effectus, et incredibilibus
mentem percellunt miraculis; quorum praecipua ex legibus
electricitatis exponere lubet Подобным образом великие
облака, на мелкие частицы и в тесном положении разделенные,
ужасную оную на себя принимают силу, жестокие показывают
действия и невероятными произведениями ум возмущают,
которых главные истолковать по законам электрическим здесь
намерение имею (3, 50–51).
TRUDERE (1)
Производить удар, вгонять. Ubi haec fiunt, pendulum A
quolibet accessu ad obstaculum gg trudit clavum i, qui non ultra per
foramen moveri potest, quam ut unum duntaxat dentem rotae M
prehendat, et ope elateris e recedere coactus rotam movet, cujus
reditum prohibet clavus contrarius p (4, 254). Когда это получает-
ся, отвес А всяким приближением к препятствию gg ударяет
штырь i, который может двигаться по отверстию не дальше,
чем чтобы захватить только один зуб колеса M, и вынуждае-
мый силой пружины e, чтобы возвратиться, он двигает колесо,
возвращению которого мешает противоположный штырь p.
В естественнонаучных текстах Ломоносова латинские глаголы
со значением «ударить» можно свести к таким оттенкам:
• Произвести удар (percutere, trudere)
• Произвести разряд электричества (ferire, icere)
• Сталкиваться, наскакивать (impingere, percutere, ferire)
• Касаться, воздействовать физически (солнцем, парами)
(ferire)
• Потрясать, впечатлять (offendere, percellere)
4. В текстах, написанных на латинском и русском языках, на-
ходим только четыре из перечисленных латинских глаголов.
Для семантики этих глаголов в латинских текстах наблюдается
следующая картина.
В тех случаях, когда русский глагол «ударить» употреб-
ляется в значении «поражать, попадая во что-л.» и речь идет

404
Глаголы со значением «ударить»...

об ударах молнии, в латинских текстах мы видим глаголы:
ferire, ici. К этому списку добавляется глагол tangere, который,
однако, отсутствует в синонимическом ряду понятия «ударить».
Mirabilem hanc calidam metallorum, cum fulmine tanguntur,
fusionem ubi hoc modo explicari rationi consonum judicarem, ad
eamque animum intenderem Когда удивительное сие холодное
ударенных молниею металлов плавление, сим образом изъяс-
няя, увидел быть с натурою сходственно и на то устремил свои
мысли (3,
66–67); Enim vero praeter ea, quod sublimiora
frequentius fulmine feriantur, quam humiliora, etiam nunquam mihi
legere aut audire contigit, fossorum cuniculos aut puteos tactos
fuisse
ибо кроме того, что возвышенные места больше
громовым ударам подвержены (букв.: ударяются молнией),
нежели низкие, никогда мне слышать или читать не случилось,
чтобы в рудник ударила молния (3, 74–75).
Кроме того, интересно следующее. Хотя в данных (парал-
лельных) текстах метафорическое употребление глаголов со
значением «ударять» заметно реже и беднее, сравнительно со
всем корпусом латинских текстов Ломоносова, даже для этих
редких случаев Ломоносов не использует аналогичные
метафоры в русском языке, но привлекает глаголы из иных
лексико-семантических групп:
Itaque ibi locorum descendit, ubi in umbra montis, aut aedificii
altioris, vel denique nubis spissioris aёr densior columnam graviorem
efficit; ascendit autem ex iis locis, quae vel declivitate montium,
solis cursum spectante, apricantur; vel per nubium aperturas feriente
sole aestuant И так в тех местах опускается книзу, где в тени
горы или высокого здания, или густого облака воздух гуще и
тяжелее; восходит кверху оттуду, где наклонением горы, к
течению солнца обращенным, или сквозь облачные отверстия
упирающими лучами нагреты. (3, 48–49).
В этом примере ferio получает дополнительный оттенок: теп-
ловое воздействие, а значение употребленной силы выражено в
причастии «упирающиеся».
Sic igitur ingentia nubium volumina in exiguas sphaerulas, in mutuo
fera contactu sitas, divisa, stupendam illam vim concipiunt, immanes
exerunt effectus, et incredibilibus mentem percellunt miraculis;
quorum praecipua ex legibus electricitatis exponere lubet Подоб-
ным образом великие облака, на мелкие частицы и в тесном

А. С. Смирнова
405

положении разделенные, ужасную оную на себя принимают
силу, жестокие показывают действия и невероятными произ-
ведениями ум возмущают, которых главные истолковать по
законам электрическим здесь намерение имею (3, 50–51).
Praeterea saepe accidere potest, ut intervallum, quod nubem
electricam ab alia, quae ejusmodi non est, secernit, capiti immineat;
hinc facta inter illas concrepatione, fulguratione fere simul et fragore
animum percelli
Сверх сего часто случиться может, что
промежек, который разделяет электрическое облако от другого,
неэлектрического, стоит прямо над нами, и для того проис-
шедшая между ними искра и треск молнию и гром почти в одно
время взору и слуху нашему сообщает (3, 72–73).
Глагол percellere употреблен у Ломоносова только в переносном
значении: обычное для классической латыни значение «сильно
потрясти что-то» перенесено на органы чувств и сознание (ср.
offendere).
5. Просмотренные материалы позволяют предложить следую-
щий вариант смешанной статьи для предварительного обсуж-
дения.
Произвести удар по чему-л. Колокольчик Н, молотом G без
воздуха будучи ударен, не подает никакого звону, а как воздух
впущен будет, то по количеству оного звон умножается (1, 510);
Jam tum non dubitans illum esse congelatum, bulbum thermometri
statim percussi capite circini Тогда, не сомневаясь, что она уже
замерзла, вскоре ударил я по шарику медным при том бывшим
циркулом (3, 403); Percussi fortiter aversa parte securis globum,
sensique duritiem illius, ut est plumbi vel stanni Ударив по
ртутной пуле после того обухом, почувствовал я, что она имеет
твердость, как свинец или олово (3, 405).
Поражать, попадая во что-л.. Когда ртуть в темном месте
падает из дирки Р и ударяет в дно G, тогда, расскочившись в
шарички, представляет светящиеся капли (1, 482); Первая искра
была всегда сильнее и больше изогнутым стремлением ударяла
(3, 59); Частицы, тела составляющие, сквозь которые тяготи-
тельная материя не проходит и только в поверхность их
ударяет, круглы быть должны (3, 491); Итак, понеже такой
воздух другому себе подобному противиться может, для того и
сей воздух, из которого хвост состоит, помалу скорого своего
течения терять должен, когда он в эфир ударяет, от которого
сопротивления новое рассыпание паров рождается, которое

406
Глаголы со значением «ударить»...

равным образом чрез приближение кометы к Солнцу несколько
больше, нежели прежде, быть должно, для того что комета чем
ближе к Солнцу приходит, тем скорее движется; следовательно,
и течение восстающего пара и по мере силы его сопротивление
эфира тем больше бывает (4, 56).
Сталкиваться, наскакивать. Неразделимые воздушные
частицы, вертясь для теплоты около своей оси и шероховатою
поверхностию одна о другую ударяясь, расскакиваются и таким
расширением упругость воздуха производят (2, 143). Натолк-
нуться, наскочить. Ежели одно тело набежит прямо на другое
стоящее тело, то после удару остановится, а другое, стоявшее,
побежит тою же скоростию, которую имело ударившее тело (1,
525); Ежели одно тело ударит прямо в другое, которое стоит, то
после удара будет скорость, к скорости, которая была прежде
удара, как разность тягостей к оных сумме, а скорость, которую
оно другому телу сообщит, будет к ней, как двойной оного вес к
сумме тягостей (1, 526).
Внезапно или с силой начаться. Предзнание погод, коль
нужно и полезно, на Земли ведает больше земледелец, которому
во время сеяния и жатвы ведро, во время ращения дождь, благо-
растворенный теплотою, надобен; на море знает плаватель,
которому коль бы великое благополучие было, когда б он всегда
указать мог на ту сторону, с которой долговременные потянут
ветры или внезапная ударит буря (4, 172).
Стремительно напасть, атаковать. перен. Сравните сие
с нынешним боем и увидите, что скорее можно занести руку,
нежели зарядить ружье порохом и металлом; удобнее ударить в
досягаемого неприятеля на ясном воздухе, нежели сквозь дым
густой трясущимися от блистания и воздушного стенания
руками в отдаленного уметить; ярчае возгорается сердце на
сопостата, которого прямо против себя идущего видеть можно,
нежели на закрытого (2, 367).

А. И. Солопов
407



А. И. Солопов
О позднелатинской тенденции
произношения слов греческого происхождения с греческим
ударением, прежде всего в христианской лексике
(по поводу латинского названия реки Иордан)

Во всех используемых ныне словарях латинского языка
латинское название реки Иордан (Iordanes, реже Iordanis) реко-
мендуется произносить с долготой предпоследнего слога, делая
на нём ударение: так рекомендуют делать словари Георгеса,
Бенуа-Гёльцера, Форчеллини-Перина, Льюиса-Шорта, «Окс-
фордский словарь латинского языка» Питера Глэра, Гаффио-
Флобер, Конте-Рануччи1.
Это название встречается в латинском языке в форме
Iordanes начиная с Плиния Старшего (Plin. n. h. V 70; V 71) и
Тацита (Tac. hist. V 6), а затем у христианских авторов, напр.,
Лактанция (Lact. inst. IV 5, 12) и бл. Иеронима (Hier. Ezech. IX
29; sermo de die Epiphaniorum et de ps. XXVIII), в форме Iordanis
– с бл. Иеронима (Hier. psalm. 113; Ezech. II 6; XIV 47; Matth. III;
tract. ps. 76; tract. Marc. 1), однако случаи употребления в прозе
не позволяют судить о просодии.

1 K. E. Georges. Ausführliches lateinisch-deutsches Handwörterbuch... 8.
verb. u. verm. Aufl. v. H. Georges, Bde. I–II. Hannover und Leipzig, 1913–
1918; E. Benoist, H. Goelzer. Nouveau dictionnaire latin-français...
Nouvelle <= 11.> édition entièrement refondue et revue par H. Goelzer. P.,
[1934]; C. Lewis, C. Short. A Latin Dictionary... Oxf., 1879; Oxford Latin
Dictionary. Edited by P. G. W. Glare. Oxf., 1968-1982; F. Gaffiot. Le
Grand Gaffiot Dictionnaire Latin-Français. Nouvelle édition revue et
augmentée sous la direction de P. Flobert. [P., 2000]; Lexicon Totius
Latinitatis ab Aegidio Forcellini...lucubratum, deinde a Iosepho
Furlanetto...emendatum et auctum, nunc vero curantibus Francisco
Corradini et Iosepho Perin...emendatius et auctius melioremque in formam
redactum. [Anastatica impressio editionis IV aa. 1864–1926 Patavii typis
mandatae, appendicibus aucta], t. VI. Onomasticon. Auctore Iosepho Perin,
cum Appendice eiusdem. J-Z. Patavii, 1940 (= Bononiae, 1965), i. u.
Jordanes I; G. B. Conte, E. Pianezzola, G. Ranucci. Dizionario della Lingua
Latina. [Firenze, 2004].

408 О позднелатинской тенденции произношения слов...

При этом в поэзии, как латинской (где этот топоним впервые
засвидетельствован у св. Амвросия Медиоланского – Ambr.
hymn. 6 (Inluminans altissimus), 6 (seu mystico baptismate / fluenta
Iordanis retro / conuersa quondam tertio / praesente sacraris die), так
и в греческой, притом не только христианской (Or. Sibyll. 6, 5; 7,
67; Greg. Nazianz. carm. dogmatica p. 478, 5; 478, 9; 479, 6; Anth.
Gr. I 47, 2; Anth. Graecae appendix, epigrammata demonstratiua
317, 4; epigrammata irrisoria 67, 1) все встречающиеся до V в.
н. э. примеры подразумевают только краткость предпоследнего
слога. Первым, кто ввёл в поэзию просодию Iordanes с долгим ā,
был, по-видимому, Седулий (V в.).
Каково же происхождение устойчивой традиции произно-
сить слово Iordanes c ударением на предпоследнем слоге?
Безусловно, это реликт долго бытовавшего в западной Церк-
ви двуязычия, т. е., конкретно, обыкновения произносить мно-
гие важнейшие христианские термины с греческим произно-
шением. Это касается как имён собственных, напр., таких
важных имён, как Maria (cf. Claud. Hon. Mar. 11 (-ĭ-) et Sedul.
hymn. 1, 53 (-ī-)), Iācōbus, Basilīus, так и нарицательных erēmus,
acolūthus и др.


М. А. Таривердиева
409




М. А. Таривердиева
Средневековая латыньискусственный конструкт
или «живой» язык?

Деятельность ученых при дворе императора Карла Великого
по собиранию рукописей и упорядочению античного литератур-
ного наследия (реформа Карла Великого, или Каролингское
возрождение, конец VIII – начало IX в.) разделила в языковом
отношении латинское Средневековье на два периода. III–VIII вв.
– это время постепенной утраты письменной классической
нормы, время свободного развития устной латинской речи, воз-
никновения инноваций на всех языковых уровнях. IX–XIII вв. –
время восстановления классической языковой нормы и следо-
вания ей в письменной практике и литературном творчестве.
Дошедшие до нас (хотя и в рукописях более позднего вре-
мени) тексты дореформенного периода содержат многочислен-
ные свидетельства инноваций, главные из которых в фонетике –
отпадение конечных согласных и редукция безударных гласных,
замолкание h; в грамматике – использование перифраз в целях
устранения многозначности форм (перфект), семантические
смещения в системе указательных местоимений, увеличение
употребления предложных конструкций с одновременным
укрупнением значений одних предлогов (ad, de) и исчезнове-
нием других; развитие описательных форм степеней сравнения
прилагательных (пока на стадии лексического варьирования:
plus, magis; valde, maxime); в синтаксисе – замена причастных и
инфинитивных оборотов придаточными предложениями; в лек-
сике – отбор в пользу разговорных синонимов, заимствования из
языков и говоров соседних народов, возникновение на базе
существующих моделей новых слов.
Пореформенная латынь нередко характеризуется исследова-
телями как язык, искусственно сохраняемый по образцу клас-
сической латыни для письменных нужд образованной частью
населения Западной Европы при одновременном параллельном
развитии различных устных народных говоров и образовании на
их основе письменно-литературных романских языков (первые
письменные свидетельства – IX–X вв., первые литературные
тексты – XII–XIII вв.).

410
Средневековая латынь...

Подражание образцу, от которого отделяют несколько столе-
тий, предполагает неукоснительное следование грамматическим
правилам, скрупулезное воспроизведение синтаксических кон-
струкций, использование фиксированного инвентаря лекси-
ческих средств, что при отсутствии живых носителей языка
неизбежно должно было бы вызывать скованность в выражении
мысли, трудности в описании новых реалий и передаче понятий,
не существовавших в картине мира древних римлян.
Между тем известно, что латынь в течение всех Средних
веков, в том числе и в позднейший период, являлась универ-
сальным языком письменности и культуры, вполне соответствуя
поставленным задачам. Ею пользовались при составлении
официальных документов, в деловой и частной переписке, в
юриспруденции, науке, культурной сфере, образовании, церкви
– причем как в письменной, так и в устной форме.
Объективным свидетельством устного функционирования
латинского языка в средневековой Европе является деятель-
ность университетов, которые, начиная с XII–XIII вв., создава-
лись во многих европейских городах. Весь процесс обучения,
общение преподавателей и студентов происходили на латин-
ском языке.
О роли и значимости латинского языка в культурной жизни
Западной Европы в Средние века свидетельствуют отзывы лю-
дей той эпохи, для которых латынь была языком повседневных
занятий – переводчиков, копиистов. Авторы отзывов отмечают
общепонятность и общеупотребительность латинского языка во
всем романском языковом ареале, большой выразительный
потенциал латыни, выгодно отличающий ее от еще только
формирующихся романских языков. Все эти качества были
возможны лишь при условии непрерывного развития латинского
языка, его постоянного приспособления к изменяющейся жизни
и, как результат, – изменений в языковой структуре.
Выявление фактологической основы для суждения об этих
изменениях на базе средневековых латинских текстов затруд-
нено ориентацией авторов на классический образец. Некоторые
исследователи объясняют как лексические, так и граммати-
ческие инновации в средневековых латинских текстах влиянием
романских говоров. Сопоставление инноваций в латинских текс-
тах на протяжении всех Средних веков позволяет заключить,
что многие из них являются проявлением внутриязыкового
развития.

М. А. Таривердиева
411

В качестве примера позднесредневекового текста предлага-
ется рассмотреть крупнейший памятник средневековой латин-
ской литературы – «Хронику», принадлежащую перу пармского
монаха-францисканца Салимбене де Адам (XIII в.). Сочинение
содержит богатый материал по политической, социальной, цер-
ковной и культурной истории Италии и всего Средиземноморья
в XII–XIII вв. Не менее интересен и информативен текст памят-
ника и в языковом отношении.
По наблюдению Э. Ауэрбаха, «европейская литература уна-
следовала от прошлого две разные традиции изображения жиз-
ни – античную, основанную на разграничении «высокого» и
«низкого», возвышенно-героического и повседневного, и дру-
гую, восходящую к ветхозаветной и новозаветной литературе,
где оба этих плана смешивались». Если взглянуть на сочинение
Салимбене с этой точки зрения, то нетрудно убедиться, что
стиль «Хроники» тяготеет преимущественно к библейской тра-
диции, к смешению «высокого» и «низкого» стилей. То же, на
наш взгляд, можно сказать и о языке сочинения.
Будучи проповедником, Салимбене строит свое изложение
по канонам проповеди, подкрепляя собственные наблюдения и
рассуждения цитатами из Священного Писания и сочинений от-
цов Церкви, что придает стилю сочинения возвышенность и па-
тетичность. Наряду с этим в тексте «Хроники» встречается мно-
го сцен из жизни клириков и мирян, описанных увлекательно, с
множеством конкретных бытовых деталей, живым языком, не
оставляющим сомнений в его естественности и спонтанности.
Язык автора «Хроники» отражает изменения, происшедшие
в латинском языке в позднейший период его истории. Измене-
ния в фонетике проявляются в орфографии текста двумя тенден-
циями: уже знакомой по раннесредневековым текстам «гипер-
коррекцией» (hostiarius вм. ostiarius, offitium вм. officium,
hyemem вм. hiemem) и отображением на письме реальной фоне-
тической картины в латинском языке на момент написания
«Хроники» (ociosi вм. otiosi, scolis вм. scholis, vite вм. vitae,
ceperunt вм. coeperunt, gramaticus вм. grammaticus).
«Гиперкоррекция» проявляется и на грамматическом уровне
– в частности, в неумеренном и неуместном употреблении мес-
тоимений sibi и suus: ibat ad eum et sibi (вм. ei) dicebat, precipio
ex parte sua (вм. mea). Увеличивается количество примеров,
свидетельствующих о развитии в грамматическом строе латин-
ского языка аналитизма: растет число аналитических форм
пассива благодаря использованию всей парадигмы глагола esse

412
Средневековая латынь...

(factus fuerat, captus fuisset); регулярно употребляется сочетание
инфинитива смыслового глагола с глаголом coepi вместо
imperfectum de conatu (ceperunt nascondere, febricitare cepit);
укореняется в употреблении перифраза «facio + инфинитив
смыслового глагола» – по существующему мнению, возникшая
под влиянием греческого языка (fecit venire, fecit fieri и даже
fecit decapitari). Эта перифраза – предвестник романского
каузатива, однако содержание последнего из приведенных
примеров доказывает, что считать данную перифразу
каузативной конструкцией преждевременно.
Становится регулярным употребление описательных форм
степеней сравнения прилагательных (valde grandes erant, multe
valde), сочетаний с предлогом de в значении генитива (frater de
Penitentia ‘брат из ордена Кающихся’). Часто встречаются в
«предартиклевом» употреблении указательное местоимение ille
и числительное unus (illam etiam congregationem illorum
ribaldorum … destruxit; illud Ysaie verbum; non sum ego bene unus
homo?).
Среди синтаксических тенденций упомянем «прямой» поря-
док слов, употребление придаточных предложений вместо при-
частных и инфинитивных оборотов.
В словаре автора «Хроники» – обилие новых слов, образван-
ных по существовавшим и ранее моделям, но отражающих но-
вые реалии (refectorium ‘трапезная’, infirmitorium ‘больничный
покой’), или старых, обретших другое значение (firmavit
‘укрепил’ > ‘запер’, potestas ‘власть’ > ‘глава города’, custos
‘страж’ > ‘настоятель’, locus ‘место’ > ‘обитель’). Отмечается
характерное для разговорной речи и на более раннем этапе раз-
вития языка стремление к прозрачности «внутренней формы»
слов (crucesignatus ‘крестоносец’, букв. ‘отмеченный знаком
креста’). Много грецизмов (andria, diadema).
Как видно из приведенных примеров, латынь позднего Сред-
невековья представляла собой достаточно гибкую языковую
систему с прочной, сохраненной от классической латыни грам-
матической и лексической основой, но обновленную много-
численными разговорными вкраплениями позднего происхож-
дения, порожденными необходимостью описать новые жизнен-
ные реалии и отражающими как внутриязыковое развитие, так и
влияние соседних языков.
Подтверждением «жизненности» латинского языка в Сред-
ние века являются, по нашему мнению, и романские языки,
возникшие в результате взаимодействия латинского языка и

М. А. Таривердиева
413

местных говоров. Грамматические системы романских языков
имеют ряд общих черт, отличающих их от грамматической сис-
темы классической латыни. Общность признаков предполагает
происхождение романских языков из общего источника, како-
вым может быть только латинский язык, но на позднем этапе
его развития. Процесс формирования нового грамматического
строя, грамматической нормы и литературной традиции не мог
быть одномоментным, он охватывал IX–XIII века, в течение
которых латынь, выполнявшая функции языка письменности и
культуры, продолжала служить «донором» формирующихся
романских языков.
Такое положение дел позволяет считать время появления
первых литературных памятников на романских языках terminus
ante quem для активного функционирования и развития латин-
ского языка, что, видимо, дало основание некоторым линг-
вистам именовать романские языки «неолатинскими».

414
О некоторых аспектах античных мотивов...



Т. Ф. Теперик

О некоторых аспектах античных мотивов в творчестве
Н. С. Гумилёва

В данной статье не предполагается осветить все аспекты
античной рецепции у Гумилёва, поскольку она представлена
достаточно многопланово и разнообразно. Перечислим коротко
основные тексты.
Во-первых, античность представлена в так называемом
«Римском цикле», объединяющем 7 стихотворений: «Помпей у
пиратов», «Основатели», «Манлий», «Игры», «Каракалла»,
«Мореплаватель Павсаний», «Императору»1. Во-вторых, в цик-
ле «Итальянских стихов», где античность представлена уже не
на уровне темы, а на уровне мотива, причем не всегда, в
отличие от первого цикла, главного. Это «Рим», «Флоренция»,
«Неаполь», «Ода д’Аннунцио» и др. В-третьих, это группа
стихов, написанных в разное время и не объединённых, в
отличие от первых групп, автором в цикл, но темой своей
обращённых к образам и сюжетам греческой мифологии. Это
«Воин Агамемнона», «Самофракийская победа», «Персей»,
«Возвращение Одиссея» («У берега», «Избиение женихов»,
«Одиссей у Лаэрта»)2. В-четвёртых, это одноактная пьеса
«Актеон»3. В-пятых, это перевод с французского пьесы Альбера
Самена «Полифем», что заставляет принять во внимание
возможность французского влияния на изображение античности
у Гумилёва4. Шестым пунктом является эссеистика: «Анатомия
стихотворения», «Жизнь стиха», «Переводы стихотворные»,
«Читатель». В статьях, где речь идёт о поэтическом творчестве,
возникает имя, главным образом, одного античного поэта –
Гомера. Но гомеровская тема возникает и в стихах, причем не

1 Об античной тематике римского цикла см.: Зорина 1996: 157–170.
2 Стихотворение «Ахилл и Одиссей», считающееся фрагментом неза-
вершённого произведения, в этот цикл не входит.
3 См. «Актеон» – забытый манифест акмеизма (Баскер 2000: 114–154).
4 В данной статье мы не ставим себе целью разрешить проблему антич-
ной рецепции, опосредованной более поздними влияниями, но на сам
факт такого влияния не указать нельзя.

Т. Ф. Теперик
415

только в тех, которые прямо и непосредственно связаны с
образами и сюжетами греческой мифологии. Как и другие
античные мотивы, она возникает в стихотворениях личных,
даже интимных, темой своей обращённых не к античности, а к
современности. И возникает – неожиданно, вдруг,
непредсказуемо, как, например, в «Картонажном мастере»
(«Здесь Ахейцы разорили Трою»). Это не означает, что
античные образы в стихотворениях, тематика которых от
античности далека, появляются только таким образом, но важно,
что они появляются и так тоже, как правило, оказываясь очень
точным, ярким сравнением или метафорой, которая лучше всего
проясняет смысл того или иного стихотворения.
Например, имя Сапфо в стихотворении «Жестокой», можно
сказать, ожидаемо5.
Однако в контексте разговора о любви возникновение одно-
го из самых сильных образов античной мифологии, огня Проме-
тея, оказывается достаточно неожиданным, если исходить лишь
из содержания данного стихотворения6. В стихах с морской
тематикой обращение к образу Одиссея вполне понятно, чего
нельзя сказать об образе Пенелопы в стихотворении, начина-
ющемся с глубоко личной ноты («Моя душа осаждена безумно
странными грехами»). Хотя по имени Пенелопа не названа, из
контекста («она, как древняя жена, перед своими женихами»)
ясно, что речь идёт именно о ней.
Точно так же, если имя Вергилия в контексте прославления
римских поэтов («Ода д’Аннунцио») прогнозируемо, то в сти-
хах на отъезд Городецкого в Италию оно появляется уже не
только в связи с логикой стиха, но и в связи с авторской волей7.
Ассоциация слонов Ганнибала с Тразименским озером (одно
из стихотворений итальянского цикла так и называется, «Трази-
менское озеро») также, можно сказать, хрестоматийна. Но когда
этот же образ возникает в конце одного из программных для

5 Поскольку главным мотивом этого стихотворения, посвящённого ак-
трисе Богдановой-Бельской, является гомоэротика.
6 «Любовь мужчины – факел Прометея // И требует, и требуя, дарит».
Верховский обращает внимание на органичность соединения в этом
стихотворении двух мотивов: античного и любовного (Верховский
2000: 508).
7 «И Рим увидишь, и Сицилию, места, любезные Вергилию».

416
О некоторых аспектах античных мотивов...

Гумилёва стихотворений, «Молитве мастеров»8, то появление
его там ожидаемо всё же в меньшей степени.
Стоит обратить внимание на то, что как в «Тразименском
озере», так и в «Молитве мастеров», мотив слонов возникает в
самых последних строках, в финале, то есть композиционное
положение данного мотива одинаково.
Кроме того, в обоих случаях используется сравнение, то
есть и художественные средства, участвующие в создании
данного мотива, также одинаковы. Есть и третья вариация этого
мотива. Она – в одном из самых проникновенных гумилевских
стихотворений о любви («Слонёнок»): она существует в двух
ипостасях: одной, где любовь сравнивается с маленьким и
трепетным слонёнком Моя любовь к тебе сейчас слонёнок»),
и другой, мощной и сильной. Как в «Тразименском озере» и
«Молитве мастеров», античный образ вновь возникает в самых
последних строках стиха. Правда, в «Слонёнке» эта раз-
рушительная неукротимая «слоновья» любовь – не реальность, а
лишь сон, и здесь античный мотив соединяется с другим
важным для поэтики Гумилева мотивом – мотивом сна: Нет,
пусть тебе приснится он под утро… // как тот великолепный,
что когда-то// нёс к трепетному Риму Ганнибала. Особый
интерес Гумилёва к теме снов связан и с его личным опытом –
сном, увиденным в Африке после охоты: «Ночью мне присни-
лось, что за участие в каком-то абиссинском дворцовом пере-
вороте мне отрубили голову. И я, истекая кровью, аплодирую
уменью палача и радуюсь, как все это просто, хорошо и совсем
не больно» (Иванов 2002: 10). Затем этот образ, пригрезившийся
в кошмарном сне, повторится в одном из самых загадочных и
самых сложных стихотворений поэта – «Заблудившемся трам-
вае». Как бы по-разному ни интерпретировалось критикой его
содержание, отмечается ли «сновидческий» характер этого
стихотворения, толкуется ли оно как «сонное» откровение,
видится ли в нем «почти сюрреалистический мотив снов и
галлюцинаций» (Гумилев ПСС: 289–294), мотивы снов и сно-
видений окажутся, как показал Майкл Баскер, крайне важными

8 «Вам стыдно мастера дурманить беленой, как… карфагенского слона
перед войной». Это неоднократное обращение к образу неукротимых
слонов показывает, что для поэта была не столь важной точность в
соблюдении античных реалий, сколько точность в художественных
ассоциациях.

Т. Ф. Теперик
417

и для поэзии Гумилева в целом. Баскером «сновидческие мо-
тивы» исследуются, главным образом, на материале «Роман-
тических цветов» (Баскер 2000: 9–52), но значение этой темы
для поэзии Гумилёва подтверждается стихами и из других книг
поэта, о чем можно судить хотя бы по поэтике заглавий: «Сон
Адама» («Жемчуга»), «Сон» («Чужое небо»), «Сон» («Костер»),
«Видение» («Колчан») и др.
Что же касается появления античных образов, (соединенных
с мотивом сна или без него)9 в финале стихотворения, как
правило, в виде яркого сравнения, то это постепенно становится
одной из черт гумилевской поэтики в обращении с античными
образами в «неантичных стихах».
Но если художественно-композиционная реализация антич-
ных мотивов в поэзии Гумилева одинакова, то тематика самих
стихов с этими мотивами разнообразна: это и стихи о любви, и
дружеские послания, и стихи о поэтическом творчестве, и
философская лирика. И везде прослеживается одна и та же
тенденция – это органичный сплав того, что можно условно
определить как «предсказуемое» и «непредсказуемое» в соот-
ношении античных мотивов с тематикой стиха.
Это заставляет с большей осторожностью отнестись к точке
зрения, согласно которой в восприятии Гумилёвым античного
образа прослеживается «не интимность, а, скорее, эмоциональ-
ная отчуждённость»10.
Если это можно отнести к стихотворению, с анализом
которого и связано данное мнение («Персей»)11, то в нём речь
идёт всё же не о самом мифологическом герое, а лишь его
статуе. Если в статуе античного героя может присутствовать
эмоциональная отчуждённость, то из этого ещё не следует, что
она является свойством стихов поэта об этом герое. То, что
образу Персея у Гумилёва холод не свойственен, доказывается
другими стихами: «Влюблённые, чья грусть, как облака, и
нежные, задумчивые леди…»: «Вот я нашёл, и песнь моя легка.
Уже слетел к дрожащей Андромеде Персей в кольчуге из
горящей меди» ( «Баллада о влюблённых»).

9 Как, например, в той же «Жестокой», «Слонёнке», «Осени» и т. д.
10 См. Гумилев ПСС, Т. 2: 289. Авторы комментария М. Баскер, Т. Ва-
хитова, Ю. Зобнин, А. Михайлов, В. Прокофьев, Г. Филиппов изла-
гают в данном случае мнение У. Росслина (Rosslyn 1993: 159).
11 Речь идёт о скульптуре итальянского скульптора А. Кановы. Ibidem.

418
О некоторых аспектах античных мотивов...

Такой контекст едва ли является доказательством сдержан-
ности и холода в восприятии поэтом античных образов вообще
и образа Персея, в частности.
В. Я. Брюсов в рецензии на цикл «Возвращение Одиссея»
писал, что у Гумилева «античные герои… как-то странно видо-
изменены, стали новыми, неузнаваемыми» (Гумилев ПСС, Т. 1:
448), и за этим и другими критическими суждениями совре-
менников в адрес гумилевской античности стояло определённое
отношение к тому, как поэтом трактовалась античная тема.
В качестве особого достоинства античных стихов самого
Брюсова Андрей Белый отмечал, что они высечены из мрамора
слов, скульптурны, как античные статуи, и пластичны, как
древние барельефы. Ясно, что этим критериям «античные»
стихи Гумилёва соответствуют мало.
Хотя в его стихах есть скульптуры – Персея и Ники, Вол-
чицы и Каракаллы, «мрамора слов» там действительно немного.
Зато там есть другое: то, что по мысли Тарановского, присут-
ствует лишь при подлинном соприкосновении с античностью,
когда она становится частью внутреннего мира (Тарановский
1995: 116–122).
Можно сказать, как говорится в одном из исследований
творчества поэта, что Гумилев пишет об античности, а думает о
современности, то есть – пишет о Риме, а думает – о третьем
Риме (Зорина 1996: 158). Но можно сказать и иначе: что пишет
он о современности, а думает об античности.
Это следует из стихотворения, которое так и называется –
«Современность»:
Я закрыл «Илиаду» и сел у окна.
На губах трепетало последнее слово.
Что-то ярко светило – фонарь иль луна,
И медлительно двигалась тень часового.

Я так часто бросал испытующий взор
И так много встречал отвечающих взоров,
Одиссеев во мгле пароходных контор,
Агамемнонов между трактирных маркеров…

Я печален от книги, томлюсь от луны,
Может быть, мне совсем и не надо героя…
Вот идут по аллее, так странно нежны,
Гимназист с гимназисткой, как Дафнис и Хлоя.

Т. Ф. Теперик
419

О провиденциальном характере этих стихов сказано много
(Гумилев ПСС, Т. 2: 254–255), с чем нельзя не согласиться,
потому что и «Илиада» окажется той последней книгой,
которую поэт будет читать перед смертью, и часовой при этом
будет присутствовать. Но нельзя согласиться с тем, что
античность в «Современности» представлена лишь экзотически,
лишь иронически, а «сравнение гимназистов с Дафнисом и
Хлоей поражает в первую очередь своей изысканностью»
(Гумилев ПСС, Т. 2: 254–255).
В первую очередь оно поражает своей точностью. Потому
что речь в этом стихотворении идёт не просто о любви молодых
людей, не вступившей в физиологическую фазу. Речь идёт о
любви, не знающей, что это такое, и то, что из всего много-
образия античных имен выбраны именно эти два: Дафнис и
Хлоя, свидетельствует не столько об изысканности, сколько о
поэтической точности, верности в создании художественного
образа. А имена героев Троянской войны рядом с такими
прозаизмами, как «пароходные конторы» и «трактирные мар-
кёры», становятся не только еще одним вариантом дегероизации
традиционной темы. Они означают не только то, что поэт
вспоминает об античности и среди самой широкой повседнев-
ности. Всё это знак и иного: того, что он о ней никогда не
забывает. Но кажущаяся простота соединения в этом стихо-
творении античной и современной тематики – это и одна из атак
на традиционный «мрамор», не дозволявший писать об
античности легко и просто. Такая же, как и в стихотворении
«Какая странная нега в ранних сумерках утра», в финале
которого совершенно неожиданно вновь вдруг возникает сцена
из реальной афинской жизни («Ведь есть же мир лучезарней,//
что недоступен обидам // краснощёких афинских парней,//
хохотавших над Еврипидом»).
Из двух эпитетов финальных строчек лишь один
ассоциируется с античным миром, нетрудно угадать, что это
прилагательное «афинский». Но субстантив к нему совершенно
непредсказуем – «афинский парень» – такого отношения к
античному миру в серьезном, а не в заведомо пародийном
плане, русская поэзия ещё не знала.
Однако этот «афинский парень» ещё и «краснощёк», что
делает его образ уже не условным, а вполне конкретным, он ещё
и «хохочет», благодаря чему создается ощущение подлинности
и естественности в обращении с тем материалом, где традиция
долго допускала лишь высокий стиль.

420
О некоторых аспектах античных мотивов...

В этом парадоксальном соединении эпитетов и субстанти-
вов и проявляется одна из характерных черт гумилевской поэти-
ки в отношении античных образов. Когда критически оцени-
вавший Гумилева Б. Эйхенбаум отмечал, что поэт «бессилен в
эпитетах» (Эйхенбаум 2000: 431), скорее всего, этого он не
учитывал. Но очень вероятно, что это учитывал В. М. Жирмун-
ский, когда в «пример словесной четкости и строгости»,
приводил одно из самых «античных» стихотворений Гумилева:
«Об Адонисе с лунной красотой» (Жирмунский 1977: 130).
Одним из упреков критиков поэту был и тот, что о многом
он говорит «знакомыми словами – не то Блока, не то Белого»
(Эйхенбаум 2000: 431). Как мы стремились показать, к античной
рецепции сказанное относится в меньшей степени. Во всяком
случае, «незнакомого» здесь у Гумилева больше, чем
«знакомого».
ЛИТЕРАТУРА
Баскер 2000 – Баскер М. Ранний Гумилев: путь к акмеизму. СПб.
Верховский 2000 – Верховский Ю. Путь поэта // Н. С. Гумилёв: pro et
contra.
Гумилев ПСС – Н. С. Гумилёв. Полное собрание сочинений в десяти
томах / Гл. ред. Н. Н. Скатов. М., 1998–2007.
Жирмунский 1977 – Жирмунский В. М. Теория литературы. Поэтика.
Стилистика. Л.
Зорина 1996 – Зорина Т. С. Рим Н. С. Гумилева // Гумилевские чтения.
Материалы международной конференции филологов-славистов.
СПб. С. 157–170.
Иванов 2002 – Иванов Вяч. Вс. «Звездная вспышка». Поэтический мир
Н. С. Гумилева // Николай Гумилев. Лирика. М.
Тарановский 1995 – Тарановский К. Ф. Два «молчания» Осипа
Мандельштама // Мандельштам и античность. М. С. 116–122.
Эйхенбаум 2000 – Эйхенбаум Б. М. Новые стихи Н. Гумилева // Н. С.
Гумилев: Pro et contra. СПб.
Rosslyn 1993 – Rosslyn W. Remodelling the Statues at Tsarskoe Selo:
Akhmatova’s Approach to the Poetic Tradition // A sense of Place:
Tsarskoe selo and its Poets. Columbus; Ohio.


Т. В. Топорова
421



Т. В. Топорова
О некоторых параллелях германского и славянского эпоса1

Объектом сравнительного анализа являются произведения
одного жанра – э п о с а : принадлежащая скандинавскому ареалу
«Старшая Эдда» и русские былины. Типологическое сравнение,
базирующееся на наличии семантических универсалий в эпосах,
относящихся к различным ареалам, с достаточной степенью
надежности верифицирует результаты исследования. Как было
установлено, «некоторые из выявляемых при этом сходств
могут объясняться, в конечном счете, общим происхождением
<…>, другие же объясняются сходными путями развития,
дающими параллельные результаты» (Топоров 2004: 413).
Прежде чем перейти к непосредственному изучению
материала, следует дать краткую характеристику источников и
обосновать целесообразность их сопоставления.
Древнеисландская «Старшая Эдда» сохранилась до наших
дней в составе нескольких рукописей2. Она включает песни
мифологического и героического содержания, в течение
длительного периода функционирующие в устной традиции. К
числу наиболее дискуссионных проблем скандинавистики
относятся как датировка «Старшей Эдды», варьирующая от V
до XII вв., так и ее локализация (либо в южной Германии, либо в
Норвегии или Исландии).
Что касается русских былин3, то как отмечают специалисты,
«процесс их создания хронологически охватывает очень длин-
ный период, начиная с X в. Былины создавались в различных
областях феодальной Руси – Киевской, Галицко-Волынской,

1 Издание выполнено по Программе фундаментальных исследований
Президиума РАН «Адаптация народов и культур к изменениям при-
родной среды, социальным и техногенным трансформациям» на 2006–
2008 гг. (Раздел 2. Экологические аспекты культурогенеза в древности
и средневековье, п. 3. Реконструкция древних мировоззренческих ком-
плексов), проект «Реконструкция древнеисландских мировоззрен-
ческих комплексов на материале «Старшей Эдды».
2 Ср. Codex Regius, вторая половина XIII в.; AM 748, начало XIV в.;
Hauksbók, начало XIV в.
3Русские былины цитируются по изданию А. Ф. Гильфердинга.

422
О некоторых параллелях...

Ростово-Суздальской, в Новгороде. В XV–XVII вв. занесенные в
Московскую область былины подвергаются новым переработ-
кам в соответствии с идеологией новой среды – боярской,
казаческой и др. Одновременно не прекращается и образование
новых песен. Это формирование былевого эпоса нужно считать
в основном законченным в XVII в.» (Астахова 1935: 20). Исто-
рическую основу былин составляет неустанное противостояние
киевской Руси набегам кочевников – хазар, печенегов, половцев,
татар – и защита торговых отношений от грозящих им опас-
ностей. С точки зрения плана содержания исследователи пред-
полагают, что «древнерусские воинские былины имеют два
слоя: один составлен из хвалебных песен в честь князей, другой,
более значительный по количеству, возник из недр самой
дружины и выдвинул героев богатырей-дружинников <...>»
(Астахова 1935: 15–16). В жанровом отношении былины гетеро-
генны: воинские былины, былины-новеллы, посвященные за-
морской торговле, былины, функционирующие среди пилигри-
мов и испытавшие на себе следы церковной обработки. На осно-
вании некоторых свидетельств с большой долей вероятности
можно постулировать существование певцов-поэтов, восхваляв-
ших военные подвиги в присутствии князя.
Возможность/необходимость сравнительного исследования
«Старшей Эдды» и былин продиктована рядом обстоятельств,
которые могут быть сгруппированы в несколько блоков:
1) экстралингвистические факторы:
• синхронность описываемых событий (начиная с X в.);
• функционирование в общей дружинно-княжеской
среде;
2) формальные критерии:
• принадлежность одному и тому же жанру – эпосу;
• одинаковый тип творчества – безличное авторство,
воплощаемое в бытовании текста в устной традиции
на протяжении длительного периода как в германском,
так и в славянском ареалах;
• метрическая организация текста (поэтическая форма);
• адекватная структура текста – героические песни;
3) смысловые критерии:
• схожая тематика, посвященная прославлению воинских
подвигов;
• репрезентация архаичной мифопоэтической модели
мира.

Т. В. Топорова
423

На наш взгляд приводимых выше аргументов вполне
достаточно для того, чтобы обосновать правомерность сравне-
ния данных древнеисландской и русской мифопоэтических тра-
диций.
При анализе лексической семантики эпического слова
применялись некоторые основополагающие тезисы:

1) Выводы о семантическом объёме и дифференциальных
признаках той или иной лексемы делаются исходя исключи-
тельно из к о н т е к с т а , понимаемого как окружение лексемы,
причём отнюдь не минимальное, а достаточное для её интер-
претации. Такое расширенное понимание контекста кажется
вполне оправданным с учётом новых тенденций современного
языкознания. Нельзя не согласиться с мнением о том, что «пе-
ренос основного внимания специалистов в область семантики
настоятельно требует не ограничиваться уровнем предложения,
поскольку на этом уровне оказывается невозможным адекватное
понимание того, как происходит образование сверхфразовых
единств и, в конечном счете, текста» (Садур 1985: 3). «Тексто-
центричность», ориентация на конкретные факты, зафиксиро-
ванные в «Старшей Эдде» и былинах, практически сводят на нет
опасность их модернизации, о которой неоднократно пред-
упреждали специалисты4. Таким образом, удаётся избежать про-
екции органичной для исследователя модели мира на объект
исследования, неотъемлемо принадлежащий иной архаичной
мифопоэтической традиции.
2) Поэтический фактор не может не приниматься во внимание,
так как и «Старшая Эдда» и былины – произведения поэти-
ческого искусства, в которых чрезвычайно велика роль эстети-
ческой функции, и в отдельных случаях судить о статусе слова
оказывается возможным лишь на основании его вовлечённости
в поэтическую игру – аллитерацию, другие звуковые повторы,
анаграмму.

4 Показательно следующее высказывание: «Там, где современный
учёный различает множество дискретных значений, пытаясь про-
следить переход от одного к другому, для архаичного сознания могло
существовать одно синкретическое значение, по-разному реализуемое
в различных контекстах. Такую возможность тоже следует пытаться
предусмотреть» (Елизаренкова 1999: 13).

424
О некоторых параллелях...

3) Необходимость обращения к этимологии продиктована тем
обстоятельством, что семантическая мотивировка слова может
актуализироваться в определённом контексте.
4) Особое значение приобретают э к с т р а л и н г в и с т и ч е с -
к и е данные: скандинавская и славянская мифология, поскольку
речь идёт о памятниках мифопоэтического характера, поэтому
описание семантики слова последовательно сопровождается
установлением типичных для него мифологических контекстов.
5) На повестке дня всегда остаётся связь слова с «миром
вещей», поскольку лексическое значение слова предоставляет
ценную информацию о денотате, обозначающем конкретный
предмет, следовательно, создаётся уникальная возможность со-
поставить результаты исследования со свидетельствами матери-
альной культуры, получаемыми на основании памятников архе-
ологии или культурной антропологии.

После изложения ключевых принципов описания эпического
слова обратимся к анализу конкретных параллелей, выявленных
в «Старшей Эдде» и былинах.
I. Герой изображается при помощи образов «раститель-
ного» кода. Метафора деревочеловек реализует мотив расти
& мудрость. Ср. соответствующие контексты:
Как возсияло солнце красное / На тое ли на небушко на
ясное, / Тогда зарождался молодый Вольга, / Молодой Вольга
Святославович. / Как стал тут Вольга ростеть матереть, /
Похотелоси Вольги много мудрости: / Щукой рыбою ходить
ему в глубоких морях, / Птицей-соколом летать ему под
оболока, / Серым волком рыскать да по чистым полям (ОБ 1896,
II, 517, 1–9); Как стал тут Вольга ростеть матереть, / Cобирал
себе дружинушку хоробрую (ОБ 1896, II, 517, 13–14);
Þá nam ec frœvaz oc fróðr vera / oc vaxa oc vel havaz; / orð mér
af orði orðz leitaði, / verc mér af verki vercs leitaði (Háv. 141) «Стал
созревать я и знания множить, / расти, процветая; / слово от
слова слово рождало, / дело от дела дело рождало».
Следует отметить весьма существенное обстоятельство: в
обоих эпизодах речь идёт об освоении магических знаний, так
как Вольга стремится приобщиться к искусству волшебных

Т. В. Топорова
425

превращений в животных, а Один в акте самозаклания5
овладевает знанием рун.
II. Мифологема напитка забвения фигурирует в нескольких
контекстах: Тут Василья родна матушка / Поила питьем да
забудущиим, / Свела Василья в теплу ложню спать. / Да спит
Василий, не прохватится, / Не прохватится да й не пробудится
(ОБ 1896, II, 231, 50–54); А та подоленка да й королевична /
Наливала чару питья забудущаго, / … Да он выпил ведь всю
чару единым духом, / Где он выпил, тут и в сон заснул (ОБ 1896,
II, 470, 141–142; 156–157; аналогично 249–250; 297–298; ОБ
1896, II, 547, 207–208);
Hon tóc þá horn, fult miaðar, oc gaf hánom minnisveig (Sd. 2
проз.) «Тогда она [валькирия Сигрдрива] взяла рог, полный
мёда, и дала ему напиток памяти»6; … þeir scyldo gipta hánom
Guðrúno, oc gáfo henni óminnisveig at drecca, áðr hon iátti at giptaz
Atla (Dr. 4–5) «… они дали ей выпить напиток забвения, прежде
чем она согласилась выйти замуж за Атли»; Óminnis hegri heitir,
sá er yfir ölðrom þrumir, / hann stelr geði guma; / þess fugls fioðrum
ec fiotraðr varc / í garði Gunnlaðar (Háv. 13) «Цапля забвенья
вьётся над миром, / рассудок крадёт; / крылья той птицы меня
приковали / в доме у Гуннлёд»7.
Очевидно, что напиток памяти / беспамятства следует
интерпретировать как воплощения мифологемы живой и мёрт-
вой воды, символизирущих идею рождения, а также возрожде-
ния, плодородия, с одной стороны, и смерти, с другой8. Питьё
забудущее в былинах приводит к забвению героем прошлой

5 Он повесился на мировом древе ясене Иггдрасиле, пронзив себя
копьём.
6 Валькирия Сигрдрива, которую верховный бог скандинавского пан-
теона Один уколол «шипом сна» в отместку за присуждение победы в
битве своему протеже, погрузилась в глубокий сон, небытие, напоми-
нающее смерть, путешествовала в различных мирах и получила сак-
ральные знания. Неслучайно Сигурд просит Сигрдриву «поучить его
мудрости, раз она знает, что нового во всех мирах» (Старшая Эдда
1963: 109), и она открывает ему значение магических рун.
7 «Упоминание Гуннлёд в строфе 13 и Фьялара (т. е. великана Суттун-
га?) в строфе 14 свидетельствуют о том, что эти строфы представляют
собой рассказ Одина о похищении мёда поэзии» (Старшая Эдда 1963:
220).
8 Об органическом объединении данных мотивов в мифологии воды
см. (Мифы народов мира 1980: 240).

426
О некоторых параллелях...

жизни, к достижению им состояния, напоминающего смерть,
аналогичную роль выполняет и напиток забвения в «Старшей
Эдде»: только распрощавшись с прошлой жизнью, как бы
пережив смерть, Гудрун оказывается в состоянии пойти на брак
с Атли; беспамятство же бога Одина, предшествующее похи-
щению «мёда поэзии», трактуется в эддической мифопоэтичес-
кой модели мира как приобщение тайне инобытия, дающей пра-
во на восприятие хтонических знаний. Если напиток забвения,
как в скандинавском, так и русском эпосе ассоциируется с
мёртвой водой, то в «Речах Сигрдривы» напиток памяти, сме-
шанный с мёдом, и позволяющий Сигурду усвоить магическое
значение рун, эксплицирует миф о «мёде поэзии» как
«экстатическом источнике <…> мудрости <…> и обновления
жизненных и магических сил» (Мифы народов мира 1982: 128).
III. Мотив игры в тавлеи зафиксирован в вариантах былины
о Добрыне и Алеше. Ср.: На чистом поли Добрынюшка, в белом
шатри / А сам он молодец забавляется, / Играет он в доски-ты
шахматны / А в дороги тавлеи золоченыи, / А над собой невзго-
душки не ведает (ОБ 1894, I, 343, 264–268); А начал он тут голуб
погуркивать, / Начал он затым выговаривать, / А звещевал
языком человеческим: / – Ах же ты Добрынюшка Микитинич! /
– Играешь ты в доски во шахматны, / В дороги тавлеи золоче-
ныи, / Играшь, сам молодец ты проклаждаешься, / А над собой
невзгодушки не ведаешь, / А я тебе звещую провещую есть (ОБ
1894, I, 343, 277–285). Другой персонаж былин Михайло Потык
также имеет отношение к данному мотиву. Ср.: Как тут-то он
Михайлушка повыдумал: / … А у того царя я Вахрамея Вахра-
меева, / – Корил-то я языкушки неверныи, / – Прибавлял земель-
ки Святорусскии. / – Еще-то я с царем там во других / – Играл-
то я во доски там во шахматны / – А в дороги тавлеи золоченыи /
– Как я его еще там повыиграл / – Безсчётной-то еще-то золотой
казны (ОБ 1894, I, 365–366, 179189–268); «Зачим же ты Михайла
заезжал сюда?» / – Зашол-то я сюда заезжал к тебе, / – А царь ты
Вахрамей Вахрамеевич, / – А я слыхал – скажут ты охвочь
играть / – Да в доски-ты шахматны, / – А в дороги тавлеи золо-
ченыи, / … – Поиграем-ко во доски мы шахматны, / – В дороги
тавлеи золоченыи. / – Да ах же ты царь Вахрамей Вахрамеевич!
/ – Насыпь-ко ты да безсчётной золотой казны / – А сорок-то
телег да ордынских. – / … – А бью я о головки молодецки, / –
Как я теби буду служить да слугою верною / – А сорок-то годов
тебе с годичком / – За сорок-то телег за ордынских (ОБ 1894, I,
368, 254–271).

Т. В. Топорова
427

Упоминание о тавлеях содержится и в «Прорицании
вёльвы». Ср. Vsp. 7–8: Hittuz æsir á Iðavelli, / þeir er hörg oc hof
há timbroðo; / afla lögðo, auð smíðoðo // … Teflðo í túni, teitir vóro,
/ var þeim vættergis vant ór gulli, / unz þriár qvómo þursa meyiar
«Встретились асы на Идавёлль-поле, / капища стали высокие
строить, / сил не жалели, ковали сокровища … // На лугу, весе-
лясь, в тавлеи играли, / всё у них было только из золота, – / пока
не явились три великанши»;
Vsp. 61: Þar muno eptir undrsamligar / gullnar töflur í grasi
finnaz, / þærs í árdaga attar höfðo «Снова найтись должны на лугу
/ в высокой траве тавлеи золотые, / что им (богам асам – Т. Т.)
для игры служили когда-то».
Эти фрагменты образуют рамку эсхатологического кризиса в
«Прорицании вёльвы»: потеря тавлей влечёт за собой вторжение
враждебных великанш, знаменующее начало «гибели богов», а
их нахождение – конец кризиса и возрождение вселенной.
Цитируемые эддические строфы дают основания ещё для
нескольких выводов:

игра в тавлеи происходит во времена первотворения;

она помещается в ряду таких демиургических актов, как
возведение святилищ, создание инструментов;

тавлеи имеют магическую природу (ср. их эпитет
‘чудесные’)9, они относятся к сфере сакрального10.
Тема игры в тавлеи актуализируется и в «Загадках Гестумб-
линди» из древнеисландской мифологической «Саги о Хервёр и
Хейдреке», наиболее ранняя рукопись которой датируется сере-
диной XIV века. Специалисты предполагают, что составитель
саги имел в своём распоряжении стихотворные загадки, быто-

9 Эддические данные подкрепляются экстралингвистическими фак-
тами: доски для игры в тавлеи, по-видимому, отождествляемой с игрой
в кости (Hamel 1934; Ellis-Davidson 1988), обнаружены в сканди-
навских и англо-саксонских погребениях. Подробнее см. (Ellis-
Davidson 1988). В главе 24 «Германии» Тацита сообщается, что проиг-
равший в кости шёл в рабство и давал связать себя и продать, хотя был
сильнее и моложе победителя (Тацит 1993). Некоторые параллели
сакрального характера игры в кости и их непосредственной связи с
космогоническим мифом см. (Топорова 2002: 53–55).
10 Ср., в частности, языковые данные: др.-исл. tafl ‘доска для игры;
настольные игры (шашки, шахматы)’, tafla ‘камень для игры’, а также
‘алтарная доска’ (Vries 1977: 579).

428
О некоторых параллелях...

вавшие в устной форме в течение длительного времени (прибли-
зительно с середины X века до конца XI века (Hervarar Saga
1956: XV). Отгадкой к загадке № 12 служит указание на игру в
тавлеи бога Одина и великана Андада11. На фоне перечис-
ленных выше эддических контекстов игра в тавлеи Одина с
великаном Андадом не может восприниматься как профани-
ческое занятие, её следует интерпретировать как разновидность
состязания в знаниях о происхождении и устройстве вселенной,
столь популярного в эддической модели мира12.
Таким образом, нельзя пренебречь тем фактом, что в обоих
случаях игра в тавлеи оказывается судьбоносным событием,
непосредственно связанным с устойчивостью космического
миропорядка: выигрыш Михайлы Потыка у Вахромея Вахро-
меевича равнозначен избавлению Руси от владычества Орды, а
нахождение богами тавлей в «Прорицании вёльвы» гарантирует
стабильность возрождённой после «гибели богов» вселенной.
IV. Словосочетание резать подпись засвидетельствовано в
былине «Три поездки Ильи Муромца»: И воротился старик на
дороженку, / И на те розстани на широкиё, / Да с каменя он
попись ту сорезывал, / Да новую ту попись сам нарезывал: / Да
прочистил Илья да как дороженку (ОБ 1900, III, 428, 127–131).
В «Старшей Эдде» рассматриваемое словосочетание фигу-
рирует несколько раз. Ср. типичные словоупотребления: Rúnar
munt þú finna jc ráðna stafi, / … oc gorði ginregin / oc reist hroptr
rögna (Háv. 142) «Руны найдёшь и постигнешь знаки, / … а
создали боги / и Один их вырезал»; Þurs ríst ec þér oc þriá stafi
(Skm. 36) «Руны я режу – «турс» и ещё три знака»; Allar vóro af
scafnar, þær er vóro á ristnar (Sd. 18) букв.: «Все [руны] были
выскоблены, они были вырезаны».
Необходимо подчеркнуть сакральный характер исследуемо-
го словосочетания. Подпись, обнаруженная Ильёй Муромцем на
камне, несомненно обозначает манифестацию с у д ь б ы , а его
исправление этой подписи с большой долей вероятности может
восприниматься как коррекция богатырём своего жизненного

11 Ср.: Þat er Ítrekr oc Andaðr, er sitja at tafli sínu «Это Итрек (= Один) и
Андад, которые сидят за тавлеями».
12 Ср., в частности, соревнование между Одином и великаном Вафт-
рудниром «искусном в запутывании» или между богом Тором и
карликом Альвисом «всезнающем»; ставкой в обоих случаях служила
жизнь проигравшего.

Т. В. Топорова
429

пути. Если обратиться к скандинавским фактам, то вырезание
Одином рун после ситуации самопожертвования, по-видимому,
означает установление его власти над прошлым, настоящим и
будущим мира в результате постижения им высшей мудрости.
Таким образом, и в былинах, и в «Старшей Эдде» рассматривае-
мый мотив изофункционален.
V. Семантический комплекс старина & слушать неодно-
кратно встречается в былинах. Ср.: Тут век про Дюка старину
скажут / Синему морю да на тишину, / А вам добрым людям на
послушанье (ОБ 1896, II, 502, 469–471); Тут век про нее старину
поют, / Синему морю на тишину / И вам добрым людям на
послушанье (ОБ 1896, II, 516, 136–138); Вот тут век про
Добрыню старину поют, / Синему морю на тишину / Вам всем
добрым людям на послушанье (ОБ 1896, II, 540, 587–589); А
ведь тут про Михайлу старину поют, / Синему морю да на
тишину / Нам всем добрыим людям на послушанье (ОБ 1896, II,
549, 282–284); А тут век про Дюка старину скажут, / Синему
морю на тишину, / Добрым людям на послушанье (ОБ 1896, II,
562, 446–448); А тут век про Настасью старину скажут, /
Синему морю на тишину / А вам всем добрым людям на
послушание (ОБ 1896, II, 569, 106–108).
Первую песню «Старшей Эдды», «Прорицание вёльвы», а,
следовательно, и весь корпус эддических текстов открывает
строфа с указанным словосочетанием: Hlióðs bið ec allar helgar
kinder, / … vildo, at ec, Valföðr, vel fyrtelia / forn spioll fira, þau er
fremst um man (Vsp. 1) букв.: «Слушания прошу я все священные
роды, / … Один, ты хочешь, чтоб я рассказала / о прошлых
сведениях людей, которые я раньше всего помню».
Весьма показательно, что один из элементов исследуемого
сочетания – «сведения о прошлом» – функционирует в качестве
формулы, неоднократно встречающейся в эддических песнях,
ядро которых образует диалог на космологические темы между
представителем богов (Одином или Тором) и хранителем древ-
них знаний (великаном Вафтрудниром или карликом Альвисом).
Ср., например: forvitni micla qveð ec mér á fornom stöfom / við
þann inn alsvinna iotun (Vm. 1) «В древних познаньях померяться
силой хочу я / с мудрейшим»; feigom munni mælta ec mina forna
stafi / oc um ragna röc, букв.: «я, обречённый, поведал древние
сведения / и о гибели богов»; Í eino briósti ec sác aldregi / fleira
forna stafi (Alv. 35) «Чья ещё грудь вместила бы / столько
сведений древних!». Нельзя не обратить внимания на тот факт,
что сведения о прошлом в приводимых контекстах занимают

430
О некоторых параллелях...

маркированное положение: они отмечают либо первую (Vm. 1),
либо последнюю строфу в песне (Vm. 55; Alv. 35).
* * *
Подводя итоги сравнительного анализа ряда словосочета-
ний, представленных в русских былинах и древнеисландской
«Старшей Эдде», можно сформулировать некоторые выводы.
1) Параллели в былинах и «Старшей Эдде» всегда реализуют-
ся при помощи более чем одного элемента.
2) Соответствия подразделяются на двучленные и много-
членные (ср. играть в золочёные тавлеи).
3) Среди исследуемых словосочетаний выделяются следую-
щие синтаксические модели:
a. глагол + зависимое существительное (слушать стари-
ну; резать надпись; играть в тавлеи);
b. прилагательное + существительное (золочёные
тавлеи);
c. в отдельных случаях установить общий статус слово-
сочетания не представляется возможным (ср. питьё
забудущее – забвения напиток (древнеисландский
композит); расти & мудрость).
4) В составе исследуемых синтаксических единиц употреб-
ляются языковые элементы, восходящие к общему индоевро-
пейскому корню, ср. слушать (< cтарина на послушанье
Фасмер 1987, III: 679) и Hlióðs (Vries 1977: 238) … forn spioll fira
(Vsp. 1) «Слушания … о прошлых сведениях людей».
Разновидностью данного положения можно считать также
заимствование лат. tabula ‘доска’ в обоих ареалах, ср. др.-исл.
tafla, русск. тавлеи (Vries 1977: 579; Фасмер 1987, IV: 7–8).
Иными словами, сходное содержание реализуется на
формальном уровне идентичными элементами.
5) Параллели, зафиксированные выше, могут быть дополнены
и определённой маркированной позицией в структуре текста,
ср., например, функционирование формулы старина на послу-
шанье в конце былины, так же как и упоминание древних
сведений в заключительных строфах «Песни Вафтруднира» и
«Речей Альвиса». Таким образом, наблюдается весьма любо-
пытное явление, когда тождество на уровне содержания под-
крепляется аналогичным феноменом и в композиции текста, то
есть достоверность приводимых фактов возрастает и даёт
основания судить об их неокказиональном характере.
6) Материал, зафиксированный в былинах и «Старшей Эдде»,

Т. В. Топорова
431

позволяет реконструировать «зоны пересечения» и в «мире
вещей», причём не ограничивающиеся только отдельно взя-
тыми реалиями, но распространяющиеся на комплексные пред-
ставления, ср. обычай играть в тавлеи или резать подпись.
7) Большинство изучаемых мотивов можно трактовать как
рефлексы индоевропейского мифа познания, ср. питьё забу-
дущее – напиток памяти, резать надпись (= постигать судьбу),
расти & мудрость, играть в тавлеи (= рисковать ради
приобщения к высшей мудрости, чтобы отстоять существование
космоса перед угрожающими ему силами хаоса).
8) Соответствия, приводимые в п. 7, относятся к сфере
сакрального и содержат аллюзии на соответствующие ритуалы.
9) Изучаемые факты допускают реконструкцию архаичной
индоевропейской поэтической практики исполнения произве-
дений, предполагающей наличие певца и его аудитории, ср.
просьбу послушать старину.
В целом, можно утверждать, что предпринятое сопостав-
ление ряда мотивов русского и древнеисландского эпоса – бы-
лин и «Старшей Эдды» – оказалось в высшей степени плодо-
творным и предоставило в распоряжение исследователей уни-
кальный материал, который может быть уточнён и дополнен
при продолжении анализа в данном направлении.
ИСТОЧНИКИ И ПЕРЕВОДЫ ТЕКСТОВ
Тексты цитируются по следующим изданиям:
Edda. Die Lieder des Codex Regius nebst verwandten Denkmälern. Hrsg.
von Gustav Neckel. I. Text. Vierte, umgearbeitete Auflage von Hans
Kuhn. Heidelberg, 1962.
Hervarar Saga oc Heiðreks. With notes and glossary by G. Turville-Petre.
Introduction by Christopher Tolkien. Viking Society for Northern
research. University college, London, 1956.
Онежские былины, записанные А.Ф. Гильфердингом летом 1871 г.,
изд. второе. Т. 1–3 // Сборник отделения русского языка и словес-
ности императорской Академии наук. Т. LIX, СПб., типография
императорской Академии наук, 1894.
Старшая Эдда. Древнеисландские песни о богах и героях. Перевод
А.И. Корсуна. Редакция, вступительная статья и комментарии
М.И. Стеблин-Каменского. М.; Л., 1963.
Тацит Корнелий. Сочинения. В 2 т. Т. I. Анналы. Малые произведения.
Т. II. История. М., 1993.



432
О некоторых параллелях...

СЛОВАРИ
Мифы народов мира – Мифы народов мира. Энциклопедия / Гл. ред.
С. А. Токарев. М.: Советская энциклопедия. Т. 1, А-И, 1980; т. 2,
К-Я, 1982.
Фасмер – Фасмер М. Этимологический словарь русского языка. В
четырёх томах. Перевод с немецкого и дополнения О. Н. Труба-
чева. Издание второе, стереотипное. М.: Прогресс. Т. I, 1986. Т. II,
1986. Т. III, 1987. Т. IV, 1987.
Vries 1977 – Vries J. de. Altnordisches etymologisches Wörterbuch. 2.
Aufl. Leiden.
ЛИТЕРАТУРА
Астахова 1935 – Астахова А. Русские былины // Русский фольклор.
Эпическая поэзия / Общая ред. М. Азадовского. Статьи, ред. и
прим. А. Астаховой и Н. Андреева / Библиотека поэта. Малая
серия № 1. М.: Советский писатель. С. 11–52.
Елизаренкова 1999 – Елизаренкова Т. Я. Слова и вещи в Ригведе. М.:
Восточная литература.
Садур 1985 – Садур В. Г. Введение // Структура и функционирование
поэтического текста. Очерки лингвистической поэтики / Отв.
редактор А. Н. Кожин, М.: Наука, 1985.
Топоров 2004 – Топоров В. Н. Исследования по этимологии и
семантике. Т. 1. Теория и некоторые частные её приложения. М.:
Языки славянской культуры, 2004.
Топорова 2002 – Топорова Т. В. О древнеисландских космологических
загадках как феномене языка и культуры. ИМЛИ РАН, М., 2002.
Ellis-Davidson 1988 – Ellis-Davidson H. R. Myths and Symbols in Pagan
Europe // Early Scandinavian and Celtic Religions. Syracuse; N.-Y,
1988. Р. 163–165.
Hamel 1934 – Hamel A. G. van. The game of the gods // Arkiv för nordisk
filologi. Bd. 50. Р. 218–242.
СОКРАЩЕНИЯ
Alv.
Alvíssmál
«Речи Альвиса»
Dr. Dráp
Niflunga
«Убийство Нифлунгов»
Háv.
Hávamál
«Речи Высокого»
Herv.
Hervarar Saga oc Heiðreks
«Сага о Хервёр и Хейдреке»
Sd.
Sigrdrífomál
«Речи Сигрдривы»
Skm.
For Scírnis
«Поездка Скирнира»
Vm.
Vafþrúðnismál
«Речи Вафтруднира»
Vsp.
Völuspá
«Прорицание вёльвы»


В. В. Файер
433



В. В. Файер
Метрические трудные чтения Зенодота:
варианты или параллельные места?

Многое в деятельности александрийских филологов продол-
жает оставаться неясным; даже некоторые важнейшие аспекты
работы Зенодота, Аристофана и Аристарха вызывают споры и
провоцируют новые объяснения. Так, известный исследователь
и издатель Гомера Г. ван Тиль полагает, что некоторые чтения,
сохраненные схолями как варианты александрийских филоло-
гов, являются не предлагаемой ими альтернативой к общепри-
нятому тексту, а «заметками на полях» или «параллельными
местами».
Для доказательства своей гипотезы Г. ван Тиль, в частности,
привлекает метрический аспект. Ученый отмечает, что многие
чтения Зенодота трудны в отношении метрики, тогда как его
квалификация должна была гарантировать отсутствие метричес-
ких неправильностей. Г. ван Тиль напоминает, что эллинисти-
ческий филолог «был учеником поэта Филита и коллегой поэта
Каллимаха, которого он процитировал в своем издании Гомера
(Schol. ad Il.16.234). От него дошли две эпиграммы, написанные
безупречными дистихами» (v. Thiel 1992: 4). Дополнительным
аргументом в пользу атрибуции обоих стихотворений (AP VII,
117; XVI, 14) именно Зенодоту Эфесскому служит эпиграмма
AP VII, 315, которая приписана «Зенодоту или Риану» —
другому филологу, издававшему Гомера в то же самое время.
«Должно быть, – предполагает ван Тиль, – Зенодот записы-
вал неэпические формы и глоссы не как варианты, а для
сравнения». Так, к стиху Kèpaj EÜtrhs…n te polutr»rwn£ te
Q…sbhn (Il.2.502) имеется схолий, согласно которому Зенодот
читает polutr»rwn£ te Mšsshn, то есть то же самое, что в
стихе F©r…n te Sp£rthn te polutr»rwn£ te Mšsshn (Il.2.582).
Как отмечает ван Тиль, эпитет polutr»rwna встречается только
в этих двух стихах «Каталога кораблей», и предлагает понимать
запись в схолиях как указание на этот факт (v. Thiel 1992: 8),
тогда как обычно в этом чтении видят ошибку Зенодота1.

1 Ср., например, объяснение Дж.Кёрка: «Зенодот явно читает «Месса»
вместо «Фисба», спутав со [стихом] 582, где второй раз появляется


434
Метрические трудные чтения Зенодота...

Подобные объяснения предлагаются и для других вариантов,
принадлежащих александрийским филологам или анонимно
процитированных в схолиях.
Идея ван Тиля о параллельных местах вызвала большой
интерес, но многие авторитетные ученые с гипотезой не согла-
сились. Так, М. Шмидт в особой статье подверг построения ван
Тиля подробному разбору и последовательной критике2. В част-
ности, по мнению Шмидта, данная гипотеза посягает на хорошо
засвидетельствованную и не вызывающую сомнений трактовку
diplÁ periestigmšnh как знака несогласия Аристарха с Зенодо-
том. Действительно, если Аристарх отмечал параллельные места
в своих комментариях (как утверждает ван Тиль), то он должен
был понимать, что и Зенодот делает иногда то же самое. Если
Зенодот не предлагает иное чтение к Il. 2. 502, а просто делает
заметки на полях, значит Аристарх пользуется здесь знаком
diplÁ periestigmšnh как ссылкой на заметки Зенодота, а не
указывает на свое несогласие с ним. Применительно к данному
случаю Шмидт отмечает, что в «Каталоге» Зенодот трижды
предлагает исправления топонимов (Il. 2. 507, 532, 571); ес-
тественно предположить, что и здесь мы имеем дело именно не
с исправлением, а с параллельным местом (Schmidt 1997: 8).
Г. ван Тиль продолжает полемику: в статье «Текст Гомера в
Александрии» исследователь вновь обсуждает прежние приме-
ры и приводит новые. Применительно к Il. 2. 502 он указывает,
что Фисба – известный беотийский город, а Мессу следует свя-
зывать с Мессенией, которую спартанцы контролировали с VII
в. до н. э. «Что же в таком случае значит выражение ZhnÒdotoj
gr£fei? – спрашивает ван Тиль, – Пишет ли он Mšsshn в своем
тексте? Именно так полагал Аристоник, написавший œsti d ¹
Mšssh tÁj LakwnikÁj» (v. Thiel 1997: 15).
Прерывая пересказ полемики вокруг гипотезы Г. ван Тиля,
обратим внимание на два примера, которые он разбирает в своей
последней статье. К стиху Il.1.24 (¢ll' oÙk 'Atre…dV 'Agamšm-
noni ¼ndane qumù) имеется схолий: ZhnÒdotoj gr£fei «¢ll' oÙk
'Atre…dew». Г. ван Тиль видит в этом примере «краткую
заметку» и так же интерпретирует еще ряд вариантов Аристарха
и Зенодота, которые содержат генетив (v. Thiel 1997: 23–24).

polutr»rwna» (Kirk 1985: 196.).
2 (Schmidt 1997: 1–12). Там же обзор высказываний специалистов об
идее ван Тиля.

В. В. Файер
435

Рассмотрим теперь этот пример (вопреки гипотезе ван Тиля)
как разночтение, предлагаемое Зенодотом. Очевидно, что вари-
ант явно приводится не полностью: читатель должен «доду-
мать» очевидное 'Agamšmnonoj; подобные случаи в схолиях
встречаются нередко. Далее отметим, что в метрическом аспекте
'Atre…dew вместо 'Atre…dV требует синизесы. Для того, чтобы
решить, насколько убедительно выглядит этот случай в корпусе
примеров ван Тиля, обратимся к исследованию вариантов с
синизесой, дошедших под именем Зенодота.
1. Il.2.520
Kr‹s£n te zaqšhn kaˆ Daul…da kaˆ PanopÁa
Вариант Зенодота: kaˆ Panoptšwn3. Аристарх считает это
чтение метрически неверным, но это не так, если в Panoptšwn
считать a долгой и видеть синизесу ew. В конце гекзаметра
односложное ew периодически встречается (напр. Il.9.197), а a
может обладать любым количеством. Более того, долгий
гласный встречаем в корне имени Пана и производных от него;
в этом случае топоним получает этимологически прозрачное
оформление.
2. Il. 3.273 ¢rnîn ™k kefalšwn t£mne tr…caj: aÙt¦r
œpeita
Вариант Зенодота ¢rnšwn ™k kefalšwn дает единое
просодическое оформление строки.
3. Il.18.222 o‰ d' æj oân ¥ion Ôpa c£lkeon A„ak…dao
Вариант Зенодота calkšhn «аметричен» по оценке Арис-
тарха. Однако синизеса eh дважды встречается у Гомера (Il.9.5 и
Il.23.195). Г. ван Тиль приводит этот пример среди явных
«параллельных мест» (v. Thiel 1997: 21).
4. Il.12.428 ºmn ÓtJ strefqšnti met£frena gumnwqe…h
Вариант Зенодота: ÓteJ. У Гомера подобная синизеса, по
нашим подсчетам, встречается 14 раз4.
5. Il.20.484 aÙt¦r Ö bÁ r' „šnai met' ¢mÚmona Pe…rew uƒÕn
Вариант Зенодота Peiršwj uƒÒn также расценивается Арис-
тархом как «аметричный». Возможно, это связано с тем, что
Аристарх, в отличие от Зенодота, предпочитал дактили в пятой

3 Такое чтение приводят схолии. Евстафий цитирует kaˆ PanÒpewn. В
этом случае строка приобретает «аномальный» вид, но подобные
стихи встречаются у Гомера (см., например, знаменитый me…ouroj
st…coj Il.12.208).
4 В Илиаде: 1.15; 1.374; 3.152; 5.387; 8.217; 8.235; 12.428; 15.664;
18.346; 22.374; 22.512; 23.361. В Одиссее: 8.435; 9.328.

436
Метрические трудные чтения Зенодота...

стопе, однако синизеса ew здесь не выходит за рамки гомеров-
ского узуса.
Кроме шести рассмотренных вариантов, в которых чтение
Зенодота имеет синизесу в противоположность вульгате, есть
три контрпримера, предполагающих чтение без синизесы:
1а-2а. Il. 1.559 (= 2.4) tim»sVj ÑlšsVj d polšaj ™pˆ nhusˆn
'Acaiîn
Схолии к этим строкам приписывают Зенодоту два
различных варианта pole‹j (1.559) и polÚj (2.4), но метрически
они сходны: в обоих случаях исчезает синизеса ea.
3а. Il.3.152 dendršJ ™fezÒmenoi Ôpa leiriÒessan ƒe‹si
Вариант Зенодота: dšndrei. Синизеса с последующим
сокращением слога перед гласным — крайне редкое явление у
Гомера (crusšJ ¢n¦ в Il.1.15 и Il.1.374).
Итак, Зенодот вдвое чаще предлагает альтернативные чтения
с синизесой, чем без нее. Интересно, что Аристарх оказывается
более радикальным: в его вариантах не раз встречается
«лишняя» по сравнению с большинством рукописей синизеса
(Il.5.818, Il.13.541, Il.18.100, Il.24.53, Od.11.185, Od.11.635 и,
возможно, Il.20.263)5, но обратных примеров нет. Таким
образом, варианты александрийских филологов, затрагивающие
синизесу, подчиняются определенной закономерности, которую
не следует игнорировать при критике традиционного представ-
ления о практике Зенодота и Аристарха.
Рассмотрим еще один важный пример: стих Il.2.634 (o† te
Z£kunqon œcon ºd' o‰ S£mon ¢mfenšmonto). Вариант Зенодота
ºd' o‰ S£mhn схолиаст называет метрически неверным. Интер-
претаторы этого чтения пытаются конъектурально снять здесь
метрическую трудность. Так, К. Лерс понимает чтение Зенодота
как ºd' o‰ S£mhn ™nšmonto, Г. Дюнтцер – как ºd' ¢mfˆ S£mhn
™nšmonto, А. Наук – как ºd' o‰ S£mV ¢mfenšmonto. В противопо-
ложность им Г. ван Тиль полагает, что мы имеем дело с
параллелью из Od.1.246, где упоминается топоним S£mh (v.
Thiel 1997: 21–22).
Может показаться, что конъектуры предшественников Г. ван
Тиля выглядят слабее, чем его простое объяснение. Однако, как
мы видели выше при обсуждении Il.1.24, схолии нередко

5 Аномальную синизесу в Il.15.445 филолог, однако, исправляет:
'Ar…starcoj monosull£bwj «zèn»: ¥lloi d «zwÒn».

В. В. Файер
437

приводят чтения Зенодота фрагментарно. Даже если принять
гипотезу о параллельных местах, параллель в данном случае
окажется неполной. В этом схолии следовало бы ожидать не
¢ll' oÙk 'Atre…dew, а 'Atre…dew 'Agamšmnonoj, и если считать,
что 'Agamšmnonoj опущено для краткости, то неясно, почему
тогда оставлено ¢ll' oÙk. Кроме того, к указанию на метричес-
кую неправильность чтения Зенодота в схолии к Il.2.634 следует
отнестись критически. Действительно, из 6 чтений Зенодота, ко-
торые названы в схолиях «аметричными», 4 вполне соответ-
ствуют гомеровскому метрическому узусу и не требуют конъек-
тур; еще одно, возможно, не принадлежит Зенодоту6, а послед-
нее – обсуждаемое здесь ºd' o‰ S£mhn. Более того, само наличие
diplÁ periestigmšnh как знака несогласия с Зенодотом должно
заставлять исследователей трактовать чтения последнего, так
сказать, в положительном смысле, и предполагать, что Аристарх
в полемике мог исказить точку зрения предшественника.
Сколько же имеется чтений Зенодота, которые можно при-
знать метрически иррациональными? Приведем все, которые
нам удалось обнаружить, за исключением упомянутых выше:
1-2. Il.5.263 A„ne…ao d' ™paxai memnhmšnoj †ppwn,
Il.5.323 A„ne…ao d' ™paxaj kall…tricaj †ppouj
Вариант Зенодота: A„ne…w. Г. Эрбсе и М. Уэст считают это
чтение испорченным, но, как нам представляется, в аспекте
метрической правильности оно превосходит вариант, представ-
ленный в традиции. Если читать d' вместо dš (элизия начинает
обозначаться регулярно достаточно поздно), то оба варианта
Зенодота (1) окажутся метрически правильными, (2) получат
трехполовинную цезуру в дополнение к семиполовинной и (3)
будут лишены элизии, которую часто удаляли александрийские
филологи. Таким образом, эти два варианта можно даже
рассматривать как пример метрической правки.
3. Il.6.34 na‹e d SatniÒentoj ™ãrre…tao par' Ôcqaj
Согласно схолиям, Зенодот предлагает здесь метрически ир-
рациональный вариант: Öj na‹e SatniÒentoj, который негативно
оценивается последующей традицией. Однако в схожем случае
(Il.13.172) схолий приписывает Зенодоту метрически прием-

6 Подробнее об этом см.: В. Файер. К вопросу об «аметричных»
чтениях Зенодота в «Илиаде» // Индоевропейское языкознание и
классическая филология – XI. СПб., 2007. С. 307–309.

438
Метрические трудные чтения Зенодота...

лимое чтение Öj n£e P»daion. Скорее всего, один из этих ана-
логичных вариантов нужно выправить по образцу другого; сама
эта двойственность может служить показателем достоверности
наших сведений о чтениях Зенодота.
4. Il.11.841 ¢ll' oÙd' ïj per se‹o meq»sw teiromšnoio
Вариант Зенодота: d ¢mel»sw. C метрической точки зрения
здесь имеется удлинение в цезуре, что не противоречит узусу
Гомера.
5. Il.17.582 “Ektora d' ™ggÚqen ƒst£menoj Ôtrunen
'ApÒllwn
Вариант Зенодота: “Ektora d fršnaj d‹oj ”Arhj Ôtrune
metelqèn. Ф. Виллуазон и Г. Эрбсе предлагают конъектуру
fršna d‹oj.
6. Il.18.579 smerdalšw d lšonte dÚ' ™n prètVsi bÒessi
Вариант Зенодота: kuanšoi d lšontej. В качестве конъек-
туры к этому метрически иррациональному варианту Ф. Вилуа-
зон предлагает kuanšw d lšonte, а М.Уэст полагает, что за
lšontej должно следовать ™n….
Таким образом, детальный анализ показывает, что коли-
чество метрически трудных вариантов Зенодота очень невелико.
Некоторые из них причисляются к этой категории ошибочно,
тогда как на самом деле не выходят за рамки гомеровской
практики или даже «улучшают» чтение большинства рукописей.
Появление этих 3–4 метрически трудных чтений Зенодота,
очевидно, вызвано ошибками традиции или неточными цита-
тами и не требует других объяснений. Метрический аргумент
Г. ван Тиля, процитированный в начале этой статьи, не может
считаться убедительным подтверждением его гипотезы.
ЛИТЕРАТУРА
H. Düntzer. De Zenodoti studiis Homericis. Göttingen, 1848.
Kirk 1985 – The Iliad: A Commentary, General Editor G. S. Kirk. Vol. I.
Cambridge.
Schmidt 1997 – М. Schmidt. Variae Lectiones oder Parallelstellen: Was
notierten Zenodot und Aristarch zu Homer? // ZPE. Bd.115. S. 1–12.
v. Thiel 1992 – H. van Thiel. Zenodot, Aristarch und andere // ZPE. Bd. 90.
S. 1–32.
v. Thiel 1997 – H. van Thiel. Der Homertext in Alexandria // ZPE,. Bd.
115. S. 13–36.
Homeri Ilias, ed. M.L. West. Vol. 1. Stutgardiae; Lipsiae, 1998; vol. 2.
Monachii; Lipsiae, 2000.


А. И. Фалилеев
439



А. И. Фалилеев
Aericura

Посвящения галльской богине Aericura (варианты написания
Eracura, Erecura, Herecura, Aerecura, Ericura) хорошо извест-
ны в латинской эпиграфике Европы. Впрочем, и роль этого
божества, и собственно этимология теонима вызывают споры.
Согласно одной точке зрения, композит состоит из eri- (< *peri-
‘das Hinausführen über’ IEW: 810) и продолжения и.-е. *k´er-
‘расти’ (IEW: 577, cр. лат. Cerēs), и, соответственно, в ней видят
галльскую богиню растительности1. В этой связи стоит обратить
внимание на то, что приводимый для этой интерпретации и.-е.
глагол (в нотации *k´erh3-) глоссируется ‘sättigen, füttern’; одна-
ко самой большой проблемой, помимо семантики, остаётся не-
объясненный вокализм2. С фонетическими сложностями связано
и сопоставление с и.-е. *perkuu- ‘Eiche’ (IEW: 822): П. Де Бер-
нардо Штемпель видит в Her(e)cura рефлекс и.-е. *perkuu-rā3,
однако эта этимология ставится под сомнение известным соот-
ветствием и.-е. формы с кельтским Hercynia (silva) (< *perkunyā
< *perkwunyā)4. Семантический аспект этой интерпретации

1 E. Polomé. Etymologische Anmerungen zu keltischen Götternamen //
Zeitschrift für celtische Philologie 1997. B. 49/50. S. 738; этимология
принята в работе: В. П. Калыгин. Этимологический словарь кельтских
теонимов. Москва, 2006. С. 17.
2 H. Rix et al. Lexikon der indogermanischen Verben. Wiesbaden, 2001. S.
329. G. Olmsted. The Gods of the Celts and the Indo-Europeans. Budapest,
1994. P. 304–5 (там же см. интерпретацию теонима как ‘пред-хлебная’
(?) и рассуждения о Aequorna). В связи с ирл. -cuirethar см. J. Vendryes,
E. Bachellery, P.-Y. Lambert. Lexique étymologique de l’irlandais ancien.
Lettre C. Paris; Dublin, 1987. C. 277.
3 P. De Bernardo Stempel. Theonymic Gender and Number Variations as a
Characteristic of Old Celtic Religion // Anthropology of the Indo-European
World and Material Culture. Budapest, 2006. P. 37 и 39. Сp. также P. De
Bernardo Stempel. Die Sprachliche Analyse keltischer Theonyme // Die
Kelten und ihre Religion in Spiegel der epigraphischen Quellen. Vitoria-
Gasteiz, 2004. S.202, где теоним Erecura рассматривается среди линг-
вистически «смешанных» форм, хотя детали этого смешения не
обсуждаются.
4 О деталях реконструкции см. А. И. Фалилеев. Галльск. s, и.-е. *p и


440
Aericura

также представляется не вполне удовлетворительным. Более
правдоподобная (фонетически) этимология теонима была пред-
ложена Кс. Деламарром. Согласно этому исследователю, в нём
следует видеть рефлекс *ēri-cūrā- ‘Vent-d’Ouest’5. В первой час-
ти этого композита Деламарр видит галльскую форму, родст-
венную ирл. íar- и скр. apara-, которые он возводит к *e(p)eri-6.
Вторую составляющую теонима он сопоставляет с готск. skūra
‘windis’, лат. Caurus, Cōros, к и.-е. *(s)k´euH-ro-7. Понятно, что
семантика составляющих композита и, следовательно, значение
самого теонима может быть и иным, хотя божества, ассо-
циируемые с ветрами, конечно, известны многим мифологиям8.
Основная проблема, встающая перед исследователями при
этимологизации кельтских (и не только) теонимов состоит в
том, что функция и роль соответствующих божеств очень часто
остаются непонятными, а если – благодаря, к примеру, схолиям
и / или иконографии – их идентификация становится более или
менее возможной, то совсем необязательно, что внутренняя
форма теонима будет отражать эти функции. Исследованию
иконографии Эрикуры посвящено немало работ – иногда она
изображается одной, сидящей на троне с корзиной фруктов (на-
пример, Каннштадт, Германия), но чаще – в компании Dis-
pater’a. На известном памятнике из Дакии её сопровождает трёх-
головый пёс (ср. лат. Цербер), а в руках у неё изображён ключ.
Известнейший специалист по кельтской мифологии М. Олдхаус-
Грин полагает, что Эрикура являлась богиней потустороннего
мира. Согласно этой исследовательнице, «whilst it may appear

некоторые аспекты интерпретации континентальных кельтских дан-
ных // Индоевропейское языкознание и классическая филология-Х.
СПб., 2006. C. 306–313.
5 X. Delamarre. Noms de personnes celtiques dans l’épigraphie classique.
Paris, 2007. Р. 14, 221, 218.
6 Дальнейшие параллели см. в IEW: 53 и сл. s.v. apo- и ср. M.
Mayrhofer. Etymologisches Wörterbuch des Altindoarischen. Heidelberg,
1992. B. 1. S. 83; и.-е. протоформа обычно реконструируется как
*h2epero-.
7 см. IEW: 597 s. v. *ēuero-, etc. ‘Nord, Nordwind’; ср. J. P. Mallory, D.
Q. Adams. The Oxford Introduction to Proto-Indo-European and the Proto-
Indo-European World. Oxford, 2006. P. 129, где протоформа реконстру-
ируется как *(s)k´eh1w(e)r-.
8 См., например, K. Heuser. Anemoi. Studien zur Darstellung der Winde
und Windgottheiten in der Antike. Rome, 1982.

А. И. Фалилеев
441

strange that a goddess of the underworld is represented with the
imaginary of a Mother-goddess, it should be remembered that the
Mothers were closely associated with death and regeneration, as well
as fertility and prosperity». Она также считает, что теоним может
быть исторически связан с именем Гекубы9, однако эта связь
мне не кажется самоочевидной. С другой стороны, в божестве
видели и галльскую богиню растительности; неоднократно,
вслед за Я. де Фризом, отмечалось, что Эрикура в сочетании c
Dispater находится в дополнительной дистрибуции с парой
Sucellos и Nantosuelta10. Стоит также обратить внимание, что
Dispater является (лингвистически) некельтским теонимом; луч-
шую параллель могут преставлять такие пары как Меркурий /
Росмерта или Апполон (Граннус) / Сирона, и как было отме-
чено11, имя мужского божества в посвятительных надписях идёт
обычно первым.
Не стоит забывать и о региональной дистрибуции посвяще-
ний этой богине12. Они известны по находкам на территории
современной Франции (Белли) и Бельгии (Тонгерн), а также –
римских Дакии и Нумидии, возможно и в Паннонии; сразу
несколько надписей мы обнаруживаем в Италии и Австрии.
Большинство же примеров происходит с территории Германии
(Майнц, Сулцбах, несколько из Каннштадта, два из Роттенбурга,
Фрайнсхайма, Штокштадта). Неслучайно, что некоторые иссле-
дователи увидели в Эрикуре кельто-германское божество13,

9 M. J. Green. Dictionary of Celtic Myth and Legend. London, 1992. P. 26;
cp.: M. J. Green. Symbol and Image in Celtic Religious Art. London, New
York, 1989. P. 41.
10 См. В. П. Калыгин. Этимологический словарь кельтских теонимов,
С. 72–3; cp. M. J. Green. Dictionary of Celtic Myth and Legend... P. 81–2.
11 См. M. Green. Celtic Goddesses. London, 1995. Р. 124. Известен,
впрочем, и обратный порядок: CIL XIII, 6322.
12 См. ссылки в: N. Jufer, T. Luginbühl. Les dieux gaulois. Paris, 2001. Р.
18, 40, 45; C. Zaccaria. Alla ricerca di divinità “celtice” nell’ Italia
Settetrionale in età romana // Die Kelten und ihre Religion in Spiegel der
epigraphischen Quellen. Vitoria- Gasteiz, 2004. S. 138; S. Nemeti.
Sincretismul religios în Dacia romană. Cluj-Napoca, 2005. P. 156–8; X.
Delamarre. Noms de personnes celtiques dans l’épigraphie classique... P.
13–4 и 97.
13 M. J. Green. Dictionary of Celtic Myth and Legend... P. 26. О германо-
кельтских языковых связях в мифологии см., напр., P. De Bernardo
Stempel. Götternamen in Germania Inferior // Keltische Götter im


442
Aericura

хотя, насколько мне известно, никакими собственно лингвис-
тическими аргументами эта гипотеза не подкреплена, и
откровенных германских параллелей в этой связи не приво-
дилось. Несмотря на почти два десятка появлений теонима в
надписях, культ Эрикуры, конечно, несопоставим, скажем, с
культом Эпоны, которая известна примерно по сотне посвя-
щений и значительному количеству изображений. В связи с
такой предпочтительно «германской» аттестацией этого божест-
ва вопрос о её полном проникновении в систему римских веро-
ваний – что, как и в случае с Эпоной, объяснило бы ее
появление и в Северной Африке, и на востоке Римской империи
– кажется, не стоит. Можно также отметить, что в надписи из
Нумидии, датируемой III в. н. э., Dispater не упоминается, в то
время как сама Эрикура ассоциируется с культом Кибелы14, а в
Британии (Корбридж, Нортумберлэнд) теоним зафиксирован в
форме мужского рода – Arecurius15. Конечно, нам известны
случаи, когда галльским традиционно мужским именем в более
поздний период называют и женщин, ср., напр., романо-бриттск.
ЛИ Tancorix или галльск. Iulia Bellorix16. Cо случаями
«перемены пола» божествами в ранней кельтской традиции не
всё вполне понятно, несмотря на ряд примеров, которые, как
кажется, иллюстрируют это явление, и наличия «парных»
теонимов типа Bormana / Bormanos17 – стоит отметить в этой

Römischen Reich. Möhnesee, 2005. S. 142–146. В более широком
контексте см.: H. Birkhan. Germanen und Kelten bis zum Ausgang der
Römerzeit. Wien, 1970.
14 M. J. Vermaseren. Corpus Cultus Cybelae Attidisque. Volume 5.
Aegyptus, Africa, Hispania, Gallia et Britannia. Leiden, 1986. Р. 49.
15 Deo Arecurio; см. M. J. Aldhouse-Green, M. E. Raybould. Deities with
Gallo-British Names recorded in inscriptions from Roman Britain // Studia
Celtica 1999. V. 33. P. 93 и сл.
16 См. K. Stüber. Schmied und Frau. Studien zur gallischen Epigraphik und
Onomastik. Budapest, 2005. S. 64–5. «Дегенерация» сложных кельтских
имён с компонентом -rix была давно отмечена; см. В. П. Калыгин,
А. А. Королёв. Введение в кельтскую филологию. Москва, 1989. С. 96.
Особняком стоит в этом отношении Dea Sulis (почти полсотни
аттестаций в Бате, Британия): форма ж.р. Sul(i)a неизвестна.
17 См. P. De Bernardo Stempel. Einheimische, keltische und keltisierte
Gottheiten der Narbonensis im Vergleich // Auf den Spuren keltischer
Götterverehrung. Wien, 2007. S. 72 и сл. и особенно P. De Bernardo


А. И. Фалилеев
443

связи, что известна и попытка прочесть этот теоним из Британии
как Mercurius. Примечательно и то, что посвятитель надписи из
Дакии, в которой Эрикура упоминаeтся самостоятельно, несом-
ненно сын иллирийца Scen(us) (или *Scenobarbus)18, что может
подразумевать его собственное иллирийское происхождение19.
Из-за не особенно широкого распространения культа Эрикуры
(равно как из-за того, что Dispater не упоминается в этой
надписи), с одной стороны, и весьма возможного «иллирийско-
го» происхождения посвятителя, с другой, я в свое время
предположил возможность некельтского происхождения бо-
жества (и самого теонима)20. Представляется, что гипотеза об
«иллирийском» происхождении и культа, и собственно теонима,
неоправдана – спустя десятилетия фраза Б. Майера, сказанная
про Эрикуру, не потеряла своего значения: “nothing more is
known of her, in the absence of written attestation of her cult, and the
etymology of her name has not yet been satisfactorily explained”21.
Впрочем, любая этимология теонима всё-таки не сможет
удовлетворить исследователей, пока культ этого божества не
станет более или менее понятным. Cледует, однако, отметить,
что компонент -curo- мы находим в двусоставных личных

Stempel. Theonymic Gender and Number Variations as a Characteristic of
Old Celtic Religion, P. 37 и сл.
18 V. Wollmann. Un “lucus” la Alburnus Maior // Anuarul Institutului de
Istorie şi Arheologie, Cluj 1985. V. 27. P. 277; ср. A. Mayer. Die Sprache
der alten Illyrier. Wien, 1957. Band 1. S. 277. Здесь и ниже я использую
термин «иллирийский» в широком смысле (паннонский, далматийский
и т.д.), о проблематике см.: D. Dzino. Deconstructing ‘Illyrians’:
Zeitgeist, changing perceptions and the identity of peoples from ancient
Illyricum // Croatian Studies Review (Sydney) 5–6 (2006–2007), в печати.
19 Об иллирийцах в Alburnus Maior см., напр., R. Ardevan. Die Illyrier
von Alburnus Maior: Herkunft und Satus // Ad fontes! Wien, 2004. S. 593-
600.
20 См. A. Falileyev. Celtic Dacia: Celtic Linguistic Evidence from Dacia
and Scythia Minor. Aberystwyth, 2007. Р. 33. Иллирийским, впрочем,
этот культ был признан и в Италии. См. R. Chevallier. La romaniztion de
la Celtique du Pô. Rome, 1983. P. 436.
21 B. Maier. Dictionary of Celtic religion and culture. Woodbridge, 1997. P.
3. Ср. B. Maier. Lexikon der keltischen Religion und Kultur. Stutgart, 1994.
S. 5.

444
Aericura

именах (напр., Billicuro22), в том числе и таких, где в качестве
первого компонента используется – как, возможно, и в случае
Эрикуры – усилительный префикс, как в Ate-curus. Показа-
тельно, что ни К. Х. Шмидт, ни Д. Э. Эванс, которые рассмат-
ривали этот последний пример в связи с галльским интен-
сивным префиксом ate-, не приводят никаких соображений по
поводу второй части этого композита23. Кc. Деламарр пытается
рассмотреть все имена на -curo-, включая и приведенные выше,
в рамках «ветряного» подхода к предыстории этого галльского
слова24, но почему другие и.-е. корни не учитываются в этом
построении25 – мне остаётся непонятным.
Кроме того, возможно, стоит задуматься и о том, является ли
теоним Ericura на самом деле композитом. Ср., в этом отно-
шении, целый ряд личных имён: Bacura DAG 838, Bucura 334,
530, Cattura 207, Uaccura 1066. Кажется, нет сомнения, что ЛИ
Uaccura связано со сложным галльским *uacco- – по крайней
мере, Кc. Деламарр26 рассматривает его в соответствующей
статье, равно как и то, что ЛИ Cattura, скорее всего, неотделимо
от других антропонимов на cat(t)-, напр., Caturo. Тогда для
лингвистического объяснения теонима можно было бы сослать-
ся на личное имя Eric(c)os, возможно известное по галльской
эпиграфике (равно как и на более надёжное галльск. Ericv),
сопоставляемые с галльск. *eri-27. Следует также обратить

22 Cм. J. Whatmough. The Dialects of Ancient Gaul. Cambridge, 1970. Р.
345 (в дальнейшем – DAG). О первом компоненте см. A. Falileyev. Ad
ILB 329 // Thracia, 2007. V. 17. P. 339–341.
23 K. H. Schmidt. Die Komposition in gallischen Personennamen //
Zeitschrift für celtische Philologie 1957. B. 26. S. 137, 186; D. Ellis Evans,
Gaulish Personal Names. Oxford, 1967. P. 143.
24 X. Delamarre. Noms de personnes celtiques dans l’épigraphie classique...
Р. 218.
25 Г. Олмстед (G. Olmsted. The Gods of the Celts and the Indo-
Europeans... P. 304) упоминает в этой связи и.-е. *ū-ro- ‘сильный’
(IEW: 592), которое могло бы быть вполне уместным для этой
этимологии.
26 ЛИ на cat(t)-: X. Delamarre. Dictionnaire de la langue gauloise. Paris,
2003. Р. 305 и 111.
27 См., соответственно, M. Lejeune. Compléments gallo-grecs // Études
Celtiques, 1995. T. 31. P. 112–3 и P.-Y. Lambert. Recueil des inscriptions
gauloises. Vol. II. Fascicule 2, Textes gallo-latins sur instrumentum. Paris,
2002. P. 51. Имя ERECOR (Британия) сюда не относится: см. P. Sims-


А. И. Фалилеев
445

внимание на «интенсификационное» значение последнего (ср.
Eri-dubnos ‘sombre alentour, très sombre’) и на то, что подобные
компоненты могли использоваться в кельтской ономастике
независимо28. Подобный круг семантики теонима – спутницы
Dispater’a – выглядит значительно предпочтительнее, чем
‘ветряные’ значения, предложенные Деламарром, а также чем
‘растительный код’, который отстаивают некоторые исследова-
тели, не говоря уже о ‘пред-хлебных’ и ‘дубовых’ интерпрета-
циях.


Williams. The Celtic Inscriptions of Britain: Phonology and Chronology, c.
400–1200. Oxford, 2003. P. 186. О префиксе см. X. Delamarre.
Dictionnaire de la langue gauloise. P. 166 s.v. *eri- ‘autour, alentour, peri-’.
Не стоит забывать, впрочем, и о том, что эти имена рассматривались
как гипокористики, см. E. R. Luján. Gaulish Personal Names: an Update //
Études Celtiques, 2003. T. 35. P. 214.
28 Cp.: «It appears to be a development peculiar to Celtic that such PIE
adverbs > prefixes / adpositions in the daughter languages were also made
into lexical bases in their own rights, ambio-, ande-/ando-, ario-, auo- (and
como- in the listing of possibly Celtic elements)», cм. G. R. Isaac. Place-
Names in Ptolemy’s Geography. CD-ROM. Aberystwyth, 2004. Celtic
Elements, s.v. ande-, ando-.


446 Pinutov" разумныйкак моральная характеристика...



М. В. Федотова
Pinutov"разумный
как моральная характеристика гомеровских героев

Анализируя этическую терминологию гомеровских поэм,
А. Ф. Лосев называет мудрость кардинальной добродетелью го-
меровской эпохи, замечая при этом, что ее нельзя понимать эти-
чески (Лосев 1996: 212). Однако, анализ пассажей с семантикой
похвалы и порицания показал, что практически во всех фигу-
рирует категория разумности / неразумия как характеристика,
обуславливающая моральное или аморальное поведение героя.
Именно характеристикой pinutov" (πεπνυμενος) вводятся ответы
Телемаха на дерзкие замечания и предложения женихов, благо-
даря чему «разумность» и правильное поведение Телемаха лек-
сически и семантически противопоставляются разнузданности
непрошеных гостей (πεπνυμενος – υπερφιαλοι (II, 309) –
«разумный» – «дерзкие»; (πεπνυμενος – ει[ωθε κακως
ερεθιζεμεν αιει // μυθοισιν χαλεποισιν (XVII, 392) – «разумный»
– «привыкший браниться грубыми словами»; πεπνυμενος –
υπερβιον υ{βριν ε[χοντες – «разумный» – «имеющие великую
дерзость» (I, 368) и т. д. Поведение персонажей противо-
поставляется по принципу: «соответствующий мере и статуcу» с
одной стороны и «выходящий за рамки дозволенного» с другой.
То же противопоставление мы видим и в «Илиаде»:
характеристика υπερφιαλοι сменяет πεπνυμενος, когда Антилох
обманул во время ристаний Менелая, и оценка «разумный»
перестала быть истинной (ouj … e[tumon (XXIII, 440); πεπνυμενα
βαζεις επει κατα μοιραν ε[ειπες – «Ты говоришь разумно,
поскольку говоришь так, как надо», – характеризует Нестор речь
Диомеда, произнесенную в ответ на предложение Агамемнона
оставить Трою (Il. IX, 58–59). И если в «Илиаде» все же
превалируют добродетели воина, доблесть и храбрость, благо-
даря которым герой оказывается выше общественного мораль-
ного осуждения (Long 1970: 124), то в «Одиссее» моральный
аспект поведения героев имеет большее значение (Доддс 2000:

М. В. Федотова
447

59)1, и именно характеристика πεπνυμενος непосредственно
приводится как способность различать «хорошее» и «плохое»:
εσθλα τε και τα χερεια // πεπνυμενα παντα νοησαι – (Od. XVIII,
227–230, ср. Od. XX, 131–133).
Проанализировав все гомеровские контексты с присутствуем
исследуемой лексемы, мы выявили следующие аспекты нравст-
венного поведения героев, характеризуемые лексемой
πεπνυμενος ‘разумный’:
- уважение к родителям и старшим (Od. II, 129; III, 75, ср.
также III, 18 – способность определять меру почтения и
стыдливости (aijdwv") в своем обращении к старшим; Il. XXIV,
377);
- способность заниматься тем, что определено «по судьбе»
(Od. XXI, 343, 355);
- правильная оценка ситуации и своих возможностей (Od.
XVI, 240; Il. VII, 276);
- способность признавать неправоту (Od. XXII, 153; Il. XXIII,
586);
- соблюдение договорных обязательств (Il.VII, 347)2;
- соблюдение законов проксении (Od. XX, 131, Od. VIII, 546–
548; Od. IV, 32; IX, 350; XIX, 326)3;
- честность4 (Il. XXIII, 440, Od. III, 20; III, 328);
- верность (Od. XX, 228; Od. XXI, 102).
Таким образом, характеристика πεπνυμενος в гомеровских
поэмах безусловно содержит весомый этический компонент.
Основной семантической доминантой этой лексемы является
соблюдение данных свыше статусных полномочий, и все
перечисленные качества и аспекты поведения выступают как

1 Заметим также, что в «Илиаде» лексема πεπνυμενος употребляется
14 раз, в «Одиссее» – 70 и 43 из них как эпитет Телемаха, почти всегда
контекстуально обусловленный.
2 Антенор, предлагающий выдать Елену, назван разумным (πεπνυμενος
Il. VII, 347), Пандар же, поправший священные клятвы, напротив, –
неразумным (ajfrwvn, Il. IV, 104).
3 Примечательно, что связь разумности и гостеприимства катафати-
чески указана лишь однажды (Od. XVIII, 227), в остальных пассажах
она выражена через отрицание (ср. Лосев 1996: 100).
4 В «Одиссее» моральная оценка обмана зависит от того, насколько
обман отражается на интересах субъекта высказывания (Od. XIX, 203;
XIV, 125; IX, 141; XIV, 288 и т. д.).

448 Pinutov" разумныйкак моральная характеристика...

частный случай понимания персонажем своих прав и возмож-
ностей. Указанные характеристики в гомеровском тексте можно
с полным основанием признать собственно оценочными преди-
катами5, поскольку дескриптивное значение «разумно» / «нера-
зумно» во всех без исключения контекстах совпадает с оце-
ночным «хорошо» / «плохо».
ЛИТЕРАТУРА
Доддс 2000 – Доддс Э. Р. Греки и иррациональное. СПб.
Лосев 1996 – Лосев. А. Ф. Гомер. М.
Long 1970 – Long A. Morals fnd values in Homer // The Journal of
Hellenic Studies. Vol. 90.

5Арутюнова Н. Д. Язык и мир человека. М., 1999. С. 218.

Б. Б. Ходоркoвская
449



Б. Б. Ходоркoвская
Каузативные конструкции в латинском языке

В латинском языке нет грамматического правила образо-
вания каузативных глаголов, как в древнеиндийском языке с
помощью определенного суффикса или как во французском
языке с помощью глагола faire, в английском языке глагола
make, но используются синтаксические каузативные конструк-
ции. Есть несколько типов таких конструкций, общим для них
является наличие переходного глагола, в семантике которого
есть сема каузации, например, обучать (= заставить кого-то
знать что-то), просить (= вынуждать кого-то сделать что-то).
Это биаккузативные конструкции.
Субъект в такой конструкции является каузатором, который
понуждает реального субъекта выполнить некое действие, на-
пример, Sall. Cat. 16, 1 (Catilina) iuventutem ... multis modis mala
facinora edocebat. – «Катилина многими способами обучал
юношей преступлениям». В конструкции два объекта: один
выражен одушевленным существительным (обучал кого), дру-
гой – неодушевленным существительным (обучал чему).
Другой тип каузативной конструкции, в которую входят
глаголы посылать, назначать, выбирать и др., характеризуется
тем, что оба объекта выражены одушевленными существитель-
ными, причем кореферентными. Caes. B. G. I, 7, 3 (Helvetii)
legatos ad eum mittunt nobilissimos civitatis. – «Гельветы посы-
лают к нему послами знатнейших граждан». В этом предложе-
нии отражены две ситуации: каузирующая ситуация (гельветы
посылают знатнейших), в которой субъект агентивный, а объект
– пациенс, и каузируемая (знатнейшие являются послами), в
которой объект действия в первой ситуации становится
субъектом.
Третий тип – пермиссивный каузатив.

Типы предложения. Иллокутивные функции

Типы предложения зависят от коммуникативной направлен-
ности высказывания или, иначе говоря, от иллокутивной функ-
ции: утверждает ли что-то говорящий, или задает вопрос, или
обещает. Разные типы предложения – утвердительное, вопроси-

450
Каузативные конструкции в латинском языке

тельное, императивное или восклицательное – определяются
иллокутивной целью говорящего. Пинкстер 1988: 286 дает прос-
тейшие примеры таких предложений: (1) tu hoc facies «ты
будешь это делать» – утвердительное предложение; (2) tune hoc
facies? – «Будешь ли ты это делать?» – вопросительное; (3) hoc
fac! – «Делай это!» – восклицательное предложение. С разными
типами предложений связаны определенные наклонения. Так,
императив употребляется в предложении при выражении требо-
вания или приказа. Утвердительные и вопросительные предло-
жения различаются интонацией, и наличием (или отсутствием)
вопросительных частиц или вопросительных местоимений.
Утвердительные предложения
Утвердительное предложение представляет собой сообще-
ние говорящего и имеет ассертивную иллокутивную функцию.
Предикат утвердительного предложения имеет чаще всего
форму индикатива, тем самым говорящий показывает, что
считает свое сообщение истинным и фактивным. Вот как
начинают свое повествование некоторые из римских писателей:
Гай Саллюстий Крисп «Заговор Катилины»: Omnis homines, qui
sese student praestare ceteris animalibus, summa ope niti decet, ne
vitam silentio transeant veluti pecora... – «Всем людям, которые
стремятся отличаться от животных, следует всячески стараться
не прожить жизнь в молчании как скотина...». Публий Корнелий
Тацит «Анналы» I, 1 Urbem Romam a principio reges habuere;
libertatem et consulatum L. Brutus instituit. – «Городом Римом с
самого начала правили цари; свободу и консулат установил
Л. Брут». Марк Туллий Цицерон «Катон Старший о старости»,
обращается к своему другу Титу Помпонию Аттику: Novi enim
moderationem animi tui et aequitatem teque non cognomen solum
Athenis deportasse, sed humanitatem et prudentiam intellego. –
«Ведь я знаю твою умеренность и уравновешенность и
понимаю, что ты привез из Афин не только свое прозвище, но и
просвещенность и благоразумие».
В качестве предиката утвердительного предложения может
употребляться глагол с неопределенно-личным значением:
Tac. Ann. I, 33, 1 Interea Germanico per Gallias ... census accipienti
excessise Augustum adfertur. «Между тем Германику, производя-
щему ценз в Галлии, сообщают о смерти Августа».
Конъюнктив в утвердительном предложении может указы-
вать, что говорящий делает свое сообщение с большей осторож-
ностью. Cic. Cato 88 Est, ut dicis, Cato; sed fortasse dixerit

Б. Б. Ходоркoвская
451

quispiam tibi propter opes et copias et dignitatem tuam
tolerabiliorem senectutem videri... «Это верно, Катон, но, быть
может, кто-нибудь мог бы сказать, что тебе благодаря твоей
влиятельности, богатству и высокому положению старость
кажется более сносной». Осторожность и деликатность выска-
зывания одного из участников беседы выражается использова-
нием формы конъюнктива dixerit и наречия fortassse. Но конъ-
юнктив в утвердительном предложении может выражать также
неуверенность говорящего в оценке ситуации: Verg. Aen. I, 218
spemque metumque inter dubii, seu vivere credant,sive extrema pati
– «Между надеждой и страхом колеблясь, то верят, что живы,
то, что изведали гибель».
Вопросительные предложения
Вопрос чаще всего отражает просьбу говорящего сообщить
ему что-то, дать ему необходимые сведения. Это могут быть
вопросы о ситуации в целом или о деятеле, о месте и времени
действия, о цели действия и т. д. Это особый тип предложения с
иллокутивной функцией вопроса о нужной информации. Фор-
мальные средства, с помощью которых выражаются вопросы, –
это различные вопросительные частицы и вопросительные мес-
тоименные слова, В классической латыни общей вопроситель-
ной частицей служит энклитическая частица -ne ‘ли’: Verg.
Aen. I37 Iuno haec secum: mene incepto desistere ...? – «Юнона так
про себя: «Мне ли, начавшей, уступить..?». Для вопросов, на
которые ожидается утвердительный ответ, употребляется час-
тица nonne ‘разве не’: Cic. Cato 52 Malleoli, plantae ...nonne
efficiunt, ut quemvis cum admiratione delectent? – «Разве черенки,
ростки ... не радуют и не изумляют каждого?». Вопросы, когда
ожидается ответ отрицательный, вводятся вопросительной
частицей num ‘разве’: Сic. Cat. I, 13 Num dubitas id ... facere?
«Разве ты сомневаешься делать это?» Эти частицы оформляют
вопросительное предложение в целом. Вопросительные же
местоименные слова выделяют то слово, которое называет
предмет вопроса: quis ‘кто?’, quid ‘что?’, cur ‘почему?’ и т. д.
В предложении с прямым вопросом предикат обычно имеет
форму индикатива. Вот, например, вопросы Венеры к Энею:
Verg. Aen. I, 369 sed vos qui tandem, quibus aut venistis ab oris,
quove tenetis iter? – «Но кто вы, с каких берегов вы явились,
держите путь вы куда?» (перевод В. Брюсова). Но если с
вопросом связано также сомнение говорящего в выполнимости
действия, то в вопросительном предложении предикат имеет

452
Каузативные конструкции в латинском языке

форму конъюнктива: Cic. Pro S. Roscio Amerino 29 quod aut a
quibus auxilium petam? deorumne immortalium, populine Romani,
vestramne fidem implorem? – «Что или от кого мог бы я просить
помощь? – от бессмертных богов, римского ли народа, молить
ли о вашем доверии?». Hor. Carm. I, 2, 25 Quem vocet divum
populus ruentis / imperi rebus? – «Кого из богов призовет (=
может призвать) народ, когда рушится империя?».
В форме вопросительного предложения может быть выра-
жен вопрос говорящего к самому себе, нередко связанный с его
смятением. Cic. Att. 7, 23, 1 Sed quid faciamus? Victi, oppressi,
capti plane sumus. – «Но что нам делать? Мы побеждены,
придавлены, захвачены».


В. Л. Цымбурский
453



В. Л. Цымбурский
Работа Г. Рикса «Rätisch und Etruskisch» и проблемы
пассивной конструкции в тирренских языках

I. Одним из крупнейших событий в этрускологии рубежа
XX–XXI вв. − наряду с открытием большой этрусской надписи
из Кортоны − стал выход работы (к сожалению, ныне уже по-
койного) Г. Рикса «RWtisch und Etruskisch» (Rix 1998), опираю-
щейся на новейшее издание ретийских надписей, подготовлен-
ное С. Шумахером (Schumacher 1992).
2. Предложенное еще в 1930-х гг. Р. Турнейзеном сопостав-
ление ретийских написаний zinake, zinace, tinace с этрусской
глагольной формой zinace (zinake, zinece) ‘изготовил, произвел’
(Thurneysen 1933), Рикс дополнил множеством других наблюде-
ний над грамматикой и лексикой ретийских вотивов и надписей
обладания. В результате этот язык, засвидетельствованный в V–I
вв. до н. э. на пространстве между Падуей и Инсбруком, с опре-
деленностью квалифицируется как третий известный на сегодня
член той же языковой семьи, к которой принадлежат этрусский и
язык Лемносской стелы. Сравнение ретийских форм с этрус-
скими и лемносскими позволяет реконструировать ряд важней-
ших подструктур общетирренской (пратирренской) языковой
системы1.
3. Во-первых, во всех трех языках прослеживаются два имен-
ных склонения, противопоставляющих номинатив с нулевым
окончанием косвенным падежам, в образовании которых исполь-
зуются консонантные элементы -s (I склонение) и -l (II скло-
нение). В частности, в лемносском и ретийском наглядно пред-
ставлен падеж, соответствующий этрусскому «дативу» (или, по
Риксу, «пертинентиву») и характеризующийся окончаниями -si и

1 Этрусские надписи цитируются по изданию (Rix 1991). Большие
буквы в цитируемых тирренских памятниках как средства выделения
личных имен (когда таковые распознаются достаточно уверенно) рас-
ставлены мною для удобства анализа. Курсивом в квадратных скобках
выделяются чтения, предложенные Риксом в 1998 г. по согласованию с
Шумахером (Rix 1998: 8–9). Для ретийских дентальных я принимаю
транслитерацию Рикса − <q> и <t> − вместо шумахеровской <t1><t2>.

454
Работа Г. Рикса «Rätisch und Etruskisch»...

-(a)le, ср. зафиксированные в этом падеже антропонимические
двучлены у этрусков, лемносских тирренов и ретов: этр.
Larquzale Kuleniiesi «Лартуцу (или «Лартуцем») Куление» (Fs
6.I); Larqiale Hulxniesi «Ларту (или «Лартом») Хулхние» (Та 6.2);
лемн. Holaie⁄i Fokiasiale «Гилею (=`Ula‹oj) Фокейскому»; рет.
Laspasi … Pitamnu[ale] «Ласпой … сыном Питаме» (WE-3),
Feluriesi Felvinuale «Фелурие, сыном Фелви» (NO-3) (Rix 1998:
22–24, 36).
4. Во-вторых, в ретийском, как и в этрусском, отмечается
генетив I склонения с окончанием -s, ср. этрусские формы лич-
ных имен: ном. Aule: ген. Aules, ном. Ramqa: ген. Ramqas
(множество фиксаций) − и ретийские Lavise: Lavises в однослож-
ных надписях обладания (VN-9; WE-I), сюда же, возможно,
лемн. Holaie⁄. Констатируя отсутствие в ретийских надписях
параллелей к этрусскому (и лемносскому) генетиву II склонения
на -(a)l, (ср. этр. Aranq(i)al, Larq(i)al, Larisal, родительные падежи
от личных имен Aranq, Larq, Laris, также atial от ati ‘мать’, puial
от puia ‘жена’ и т. д.; в лемносском форма vanalasial, похоже,
также представляет родительный падеж личного имени), Рикс
обратил внимание на ретийское падежное окончание -a, также
способное маркировать в предложении косвенный объект, как и
окончание -s: ср. CE-0I a-b Velcanu Lupnu piqiave Kusenkus
qrinaxe «Велхану, сын Лупе, питиаве Кусенку преподнес», но
MA-11 [… E]stuva tinaxe «(X) посвятил Эсту», где в последнем
случае имя «Эсту» также выступает обозначением адресата
(бенефициента), как в первом случае имя «Кусенку»2. По догадке
ученого, это -a представляет точно такую же реализацию
морфемы -al, какую видим и в языке архаической Этрурии VII–
VI вв. до н. э., где при дативах личных имен Aranqiale, Larqiale,
Larisale налицо генетивы Aranqia, Larqia, Larisa (с 500 г. до н. э.
этрусские надписи начинают восстанавливать -l в этих
окончаниях) (Rix 1998: 28–29)3. Таким образом, для пратир-

2 К возможным версиям толкования этих вотивов см. п. 16.
3 Ср. с этим архаическим вариантом этрусского II склонения восста-
навливаемое Риксом словоизменение ретийских мужских патронимов,
оформляемых суффиксом -nu: номинатив Futicinu, Kani⁄nu Susinu (NO-
11, MA-18, MA-19); генетив Tukinua, Telpakinua (NO-1, MA-13);
«датив» Pitamnu[ale], Felvinuale (WE-3, NO-3) (Rix 1998: 13, 19, 22–23,
28–29).

В. Л. Цымбурский
455

ренского по показаниям трех его языков-потомков реконстру-
ируются окончания косвенных падежей – генетива (*-s, *-al) и
«датива»4 (*-si, *-(a)le).
5. В-третьих, как этрусский, так и ретийский обнаруживают
устойчивую синтагматическую связь «дативов» на -si / -(a)le) с
пассивными глагольными предикатами, имеющими окончания
-u/-ku: см. в этрусском (примеры т. н. «говорящих» надписей от
лица одушевляемого предмета) Fs 6.I. mi zinaku Larquzale
Kuleniiesi «я сделан Лартуцем (или «для Лартуца») Куление»; Cr
3.7 mi Spurieisi Teiqurnasi aliqu «я поднесен Спурием Тейтурной»
(или «Спурию Тейтурне»); AT 3.I mi mulu Kaviiesi «я подарен
Кавием (или «Кавию»)»; в ретийском SZ-14 Felipuriesi eluku
Slepile «пожертвовано Фелипурием Слепи»; WE-3 Laspasi eluku
Pitamnu[ale] «пожертвовано Ласпой, сыном Питаме»; NO-3
Feluriesi Felvinuale [ufi]ku «посвящено (??) Фелурием, сыном
Фелви» (Rix 1998: 23–24). Это тот случай, когда уже можно гово-
рить об общетирренской морфосинтаксической конструкции.
6. Наконец, в-четвертых, и этрусский, и ретийский проти-
вопоставляют формы активного претерита с показателем -ke
пассивным предикатам на -ku. В этрусском рядом с приведен-
ными только что предложениями, строящимися вокруг преди-
катов aliqu ‘принесен, -о’, zinaku ‘сделан, -о’, видим случаи таких
«говорящих надписей», как Vc 2.28 mini alice Velqur «меня
принес Велтур»; Cr 5.I mini zineke Kavie «меня сделал Кавий»; Cr
6.2 mini zinece Aranq Arunzina mlaxu mlakasi «меня сделал Арант
Арунцина как благое для благого»5. В ретийском пассивная
конструкция − с ее предикатами eluku, utiku, upiku и т. п. −
соседствует с активной, представленной в MA-9 Piqale Lemais
zinake «Питале (для) Лемаи (адресат) поставил». К сожалению,
ретийский не дает, как этрусский, примеров образования форм
на -ke и -ku от одних и тех же основ. Однако этрусский
параллелизм форм alice ‘принес’: aliqu ‘принесено’, zinace
‘сделал’: zinaku ‘сделано’ позволяет предполагать и для
ретийского активные претериты вроде *eluke, *utike, *upike и, в

4 Это обозначение очень условно, поскольку в ретийском не известно
ни одного случая, где этот падеж однозначно выступал бы как падеж
косвенного объекта; при глаголах в активном залоге такую функцию
неизменно выполняет генетив, см. примеры в пп. 6,15.
5 К истолкованию этрусских формул mlax mlakas ‘благое (от) благого’,
mlax(u) mlakasi ‘благое благому’ см. Agostiniani 1981.

456
Работа Г. Рикса «Rätisch und Etruskisch»...

конечном счете, восстанавливать общетирренскую модель −
порождение пассива на -ku от активного прошедшего времени на
-ke посредством того же древнего медиопассивного форманта -u,
что представлен в этр. mulu ‘подарен, -о’ (Rix 1998: 40–41).
7. При скудости наличных лексических параллелей между
тирренскими языками, во многом обусловленной особенностями
источников6, именно морфологические и морфосинтаксические
сопоставления сегодня закладывают основную базу пратиррен-
ской реконструкции, − проливая при этом дополнительный свет
на ряд, казалось бы, «внутренних» проблем этрусского языко-
знания.
8. Так, проработанный Риксом материал, думается, должен
быть учтен в длящемся уже 40 лет большом споре этрускологов
о функциях «датива» на -si / -(a)le в рамках пассивной глаголь-
ной конструкции. Само имя «датива» этот падеж обрел потому,
что служит нормальным выразителем косвенного объекта
(адресата) при некоторых активных глагольных формах, − таких
как mul(u)vanice (mulvenice, mulvenece) «подарил» или alice
«принес», см. надписи архаической эпохи Cr 3.15 mini Spuriaza
[…]rnas mulvanice Al⁄aianasi «меня Спуриаца […]рна подарил
Алсаяне»; Cr 3.20 mi Aranq Ramuqa⁄i Ve⁄tiricinala muluvanice «я
(скорее, чем «меня»), Арант, подарил Рамуте Вестирикина»7; Ve
3.I mi Atianaia Acapri alice Venelisi «я (вряд ли «меня»), Атианая
Ахапри, поднес Венелу». Однако следует отметить, что, скажем,
глагол turuce (turce, turice) ‘дарить богу’, уже в архаический
период выступавший частичным синонимом к muluvanice,
требует себе в качестве косвенного дополнения не «датива», а
генетива с его окончаниями -s / -(a)l ; ср. Ta 3.6 сn turce Murila

6 Однако отсюда вовсе не следует невозможность интересных находок
в сфере изучения тирренского словаря − см. хотя бы обсуждаемую
Риксом смысловую эволюцию тирренской основы *zina-, − видимо,
значившей в праязыке что-то наподобие ‘ставить’ и получающей в
этрусском смысл ‘делать, изготовлять’, а в ретийском ‘ставить богу’ >
‘посвящать’ (Rix 1998: 44).
7 Крайне редкий вариант окончания датива II склонения -(a)la встре-
чается также еще в одной архаической надписи Ve 3.5 mini muluvanice
Mamarce Apunie Venala «меня подарил Мамарк Апуние [богине] Вене»
и в литературе рассматривается как специфически «женский» формант,
флективно объединяющий категории падежа и рода (de Simone 1970:
118–120).

В. Л. Цымбурский
457

Hercnas Quflqas cver «это подарил Мурила Херкна [богам] Туфл-
та в дар»; Ta 3.9 eсn turce Larqi Levanei alpnu Selvansl «это
подарила Ларти Леваней охотно (?) Селвансу…» Co 3.3 V. Cuinti
Arntias Culsan⁄l alpan turce «Вел Квинти, сын Арнтии, Кулсану
охотно (?) подарил» и т. д. Отсюда видно, что при активном гла-
гольном предикате адресат может выражаться разными паде-
жами, в зависимости от управления, присущего тому или иному
конкретному глаголу. С другой стороны, в рамках конструкции с
опущенным глаголом как агенс (даритель), так и адресат дара
могут одинаково выражаться генетивом, различаясь местом в
предложении: AS 4.2 Temre⁄ alpan Tina⁄ «[от] Темре с охотою
[для] Тина [громовержца]». Таким образом, этрусский «датив»
вовсе не является ни единственным, ни привилегированным
падежом адресата.
9. Упомянутый большой спор среди этрускологов возник
после того, как к началу 1970-х ряд этрусских глагольных форм,
в том числе и рассмотренные выше aliqu, zinaku, mulu, были
распознаны в качестве форм пассива8. Вопрос состоял в том,
каким образом могут соотноситься номинатив агенса и «датив»
адресата при активных формах вроде muluvanice или alice и
«датив» пассивных конструкций типа mi mulu Kaviiesi, mi zinaku
Larquzale Kuleniiesi или mi Spurieisi Teiqurnasi aliqu. Часть иссле-
дователей полагала, что «датив» в последних случаях (и вообще,
при глаголе в пассивном залоге) сохраняет то же значение адре-
сата (de Simone 1970: 136, Cristofani 1973: 189, Cristofani 1973a:
75–76). Тогда указанные конструкции следовало бы переводить
«Я подарен Кавию», «Я сделан для Лартуца Куление», «Я
поднесен Спурию Тейтурне», считая, что из их падежной рамки
устранен агенс (обозначение изготовителя или дарителя). Другие
же допускали, что будто бы в пассивном залоге именно «датив»
может принимать на себя выражение агенса (Colonna 1975: 166–
171; Pallottino 1978: 462–463; Agostiniani 1982: 209–220). И стало
быть, перевод должен выглядеть так: «Я подарен Кавием», «Я
сделан Лартуцем Куление», «Я поднесен Спурием Тейтурной».
10. По-новому зазвучал этот спор после того, как в поле
внимания ученых попали очень редкие, но весьма показательные

8 Самая ранняя публикация на эту тему − по видимому, de Simone 1970,
где содержится ссылка на более раннее устное сообщение Рикса о
наличии пассива в этрусском языке.

458
Работа Г. Рикса «Rätisch und Etruskisch»...

надписи, где падежная рамка предиката на -u/-ku включает три
падежа, из которых одним, номинативом, выражается пациенс
(объект действия), а два других − генетив и «датив» − должны
как-то распределять между собою роли агенса и адресата.
Такова, прежде всего, открытая в середине 1990-х (Studi Etruschi
60, 1995: 247–248; de Simone 1998) южноэтрусская надпись на
фибуле VI в. до н. э. mi mulu Araqiale Qanacvilus Prasanaia, где
противопоставлены «датив» мужского имени Ara(n)q и генетив
женского имени qanaxvil Prasanai (конечное -a в Prasanaia пред-
ставляет уже обсуждавшееся архаическое отражение генетива на
-al). Эта надпись с ее прозрачной семантикой продемонстри-
ровала точно такую же падежную рамку предиката на -u, что и
давно известная «глокая куздра» этрускологии Ta 3.I mi Velelqus
kacriqu Numesiesi putes, в которой пассивная глагольная форма с
неясным значением kacriqu при субъекте putes, термине для
«сосуда», сопровождается также двумя именами − одним в гене-
тиве (Velelqus), другим в «дативе» (Numesiesi). Среди этруско-
логов нет сомнений, что в обеих этих надписях мы имеем дело с
различением агенса (дарителя, производителя и т. п.) и адресата,
проблема лишь в том, каким падежом представлена каждая из
двух ролей. Надо сказать, что попытка Рикса обойти эту
проблему, расценив падеж на -si/-(a)le как производный от
генетива функционально диффузный «пертинентив», способный
в зависимости от житейского контекста нести самые разные
смыслы (агенс, адресат, обладатель и т. д.) (Rix 1998: 26),
оказывается столь же контрпродуктивной, как и давняя
трактовка А.-Й. Пфиффига, видевшего в этом падеже некий
свободный, «эмфатический» вариант генетива на -s/-(a)l (Pfiffig
1969: 87– 91; Pfiffig 1975: 410–438).
Дело не в том, что на какой-то реконструктивной глубине оба
падежа могут восходить к одному источнику − пратирренскому
общекосвенному падежу в двух его аллоформах *-s и *-l. Для
большинства этрускологов важнее другое: в письменных источ-
никах эти два падежа четко выступают при пассивной форме
глагола носителями противопоставленных синтаксических функ-
ций, − но при этом мы не в состоянии решить, Арант ли подарил
фибулу Танахвили Прасана или, наоборот, он сам получил от нее
этот дар. Остается лишь сожалеть, что пока у нас нет ни одного
контекста-вотива, где в подобных условиях в одном из этих двух
падежей стояло бы имя дарителя, а в другом − теоним (список
которых для Этрурии хорошо известен). Тогда спор был бы
разрешен сразу (кажется, в истории еще не было примера

В. Л. Цымбурский
459

надписи, где некий бог сам возвещал бы о подарке, дружески
вручаемом человеку).
11. Пока что ретийские свидетельства вносят в эту дискус-
сию один важный момент. Среди них мы видим примеры надпи-
сей из святилищ, где падежная рамка при «глаголах пожертвова-
ния» в пассиве на -ku сводится к одному падежу на -si/-(a)le,
причем этим падежом оформлено имя дарителя − то есть агенс:
Laspasi eluku Pitamnu[ale] «пожертвовано Ласпой, сыном Пита-
ме», Feluriesi Felvinuale [ufi]ku «посвящено Фелурием, сыном
Фелви». Если бы можно было экстраполировать ретийскую
ситуацию на Этрурию, мы получили бы серьезный довод в поль-
зу версии Дж. Колонны и М. Паллоттино, полагающих в «дати-
ве» пассивных конструкций падеж агенса, − трансформ номина-
тива как падежа субъекта при активных переходных глаголах.
12. Очень интересно дело обстоит в тех случаях, когда
ретийские вотивы стремятся при глаголах в пассивном залоге
поименовать и даримый объект, и дарителя, и получателя. При
этом обнаруживается весьма своеобразный прием: из двух
актантов, каковы агенс и адресат, один оформляется падежом на
-si/-(a)le, а второй стоит в генетиве, но вводится не как часть
падежной рамки глагола, а как определение при имени со
значением «дар, приношение», которое появляется на правах
приложения к названию приносимого предмета. Таковы надписи
BZ-4 peva ‘nicesi upiku Tiutis acvil ipi perisnati «пева от Шнихе
(или − «для Шнихе») поднесена (?) как дар для Тиути (или − «от
Тиути»)…»; PA-I Etsuale utiku kaian nakin(a) ataris akvil
«каян/накин посвящен (?) от Этсу (или «для Этсу») как дар для
Атари (или «от Атари»)»9; BZ-3 paniun Va⁄anuale upiku Perunies
scaispala «паниун от Вашану (или «для Вашану») поднесен (?)
как пожертвование Перунию (или −»от Перуния»)» (Rix 1998:
31–33).
13. Открытие в ретийском слова acvil, вар. akvil ‘дар’ с
предпосылаемыми ему определениями в генетиве − по верному
замечанию Рикса, именами приносителей или получателей даров
− стало настоящим подарком всем этрускологам. Перед ними
предстала в самостоятельном употреблении лексема, которая у
самих этрусков сохранилась лишь в составе теофорного
греческого имени Qanacvil (Qanucvil, Qancvil и т. д.) < *Qana-

9 Там же у Рикса см. о возможности в PA-I именной формы Nakinataris.

460
Работа Г. Рикса «Rätisch und Etruskisch»...

axvil «дар для (или − «от») богини Таны», а также в апеллативе-
композите tinscvil «подношение, жертва» (Vs 4.10-4.14) < *Tinas-
axvil «дар [громовержцу] Тину». По способу образования пратир.
*axvil должно было входить в одну группу с такими архаичными
(возможно, отглагольными) существительными в этрусском как
acil «изделие, opus», avil «год», ril «возраст» (см. об этих словах
Durante 1973).
14. К сожалению, конкретные функции имен, стоящих во
всех этих случаях в падеже на -si/-(a)le, и тех, которые
выступают в генетиве при acvil/akvil и его субституте scaispala,
остаются непроясненными, хотя в отличие от положения дел в
Этрурии, выглядит практически достоверным, что какая-то одна
ретийская форма из каждой пары Va⁄anuale: Perunies, ‘nicesi:
Tiutis, Etsuale: […]ataris должна быть антропонимом, а другая –
теонимом. Однако при нынешнем уровне знаний о культуре
ретов мы часто не в состоянии различить в ономастиконе эти
виды личных имен. Проблема осложняется и тем, что некоторые
из ретийских имен, похоже, могут как выступать в антропо-
нимическом качестве, так и служить именами или эпитетами
божеств. Напримар, в надписи MA-11 […E]stuva tinace генетив
[…E]stuva выглядит падежом адресата при глаголе жертвования,
что побуждает усматривать в этом имени теоним. Но в MA-13
словосочетание Esstua Telpakinua (по-видимому, формула обла-
дания в генетиве на -a) построено так, как у ретов нормально
строятся имена мужчин с патронимами, оформляемыми посред-
ством суффикса -nu: ср. MA-12 Knuse Susinu «Кнусе, сын Суси»,
MA-19 Laste Futicinu «Ласте, сын Футихи», WE-3 Laspasi
Pitamnu[ale] «Ласпой … сыном Питаме» и т. д. (Rix 1998: 18–
19)10. Поэтому невозможно априорно решить, к человеку или к
богу относится Etsuale в PA-I.
15. В настоящее время при интерпретации развернутых
ретийских вотивов приходится довольствоваться соображениями
формальными, проистекающими именно из того обстоятельства,

10 Точно так же оформляются патронимы, относящиеся к группе лиц, из
которых хотя бы один мужчина: SZ-2 Frima Remic Vispecanu «Фрима и
Реми, дети Виспехи», SZ-1 Laspa F[i]rima…‘icanu «Ласпа (и) Фрима,
дети Шихи». Относясь к женщинам, патронимы получают огласовку
-na: SR-5 [F]rima Pitamna «Фрима, дочь Питаме» (Rix 1998, там же, со
ссылкой на сообщение Шумахера), ср. CE-01 c Felna Vinutalina «Фелна,
дочь Винутали».

В. Л. Цымбурский
461

что ретийский, как и этрусский, различает агенс и адресат при
помощи оппозиции формы генетива и формы падежа на -si/-(a)le,
однако преподносит генетив как падеж приименного определе-
ния. При этом развернутая конструкция типа peva ‘nicesi upiku
Tiutis acvil оказывается как бы склеена из двух простых
конструкций, глагольной и именной (peva) ‘nicesi upiku * (peva)
Tiutis acvil, где первая передает нечто совершившееся с
объектом, а вторая, по-видимому, характеризует отношение
объекта к некоему лицу. Но поскольку простейшая конструкция
(peva) ‘nicesi upiku, входящая в «склейку», формально (если
абстрагироваться от выражения в ней также и объекта-пациенса)
аналогична конструкции Laspasi eluku Pitamnu[ale], то выглядит
правдоподобно, что и в первой, и во второй падеж на -si/-(a)le
осуществляет одну и ту же функцию, а именно функцию агенса.
16. До сих пор я не касался тех присутствующих в этрусском
типов пассивной или медиопассивной конструкций предложе-
ния, которые пока что не нашли соответствия в ретийском мате-
риале. Однако при обсуждении проблем этрусского пассива они
имеют не меньше значения, чем тип с предикатом на -u/-ku. Это:
I) Разные варианты структуры предложения с пассивным
претеритом, оформленным морфемой –ce. В том числе различа-
ются конструкции
Ia) с одним актантом-объектом действия (пациенсом) Pe 8.4
[…]ic ca ceca zicuce «как это выше написано»;
Ib) с двумя актантами − объектом в номинативе и агенсом
или адресатом в «дативе»: AH 3.4 mi Titasi cver menace «Я Титу
(или «Титом») посвящен (?)» (ср. в активе Po 6.1 Metru menece
«Метру посвятил (?)»); Fa 6.3 mi Araqial zicuce «я надписан
Ара(н)том» (или «Ара(н)ту»); ясно, что эта конструкция пред-
ставляет точный аналог к типу mi mulu Kaviiesi и создает те же
проблемы;
Ic) с набором актантов «агенс-адресат», где оба одинаково
выражены генетивами, как в безглагольном предложении Temre⁄
alpan Tina⁄ и так же различаются местами в предложении: Co 3.6
Velia⁄ Fanacnal Quflqa⁄ alpan menaxe clen ceca «Велией Фанакней
божествам Туфлта охотно посвящено за сына…» (этр. clen ceca =
лат. pro filio).
Id) скорее медиальная, чем пассивная конструкция с глаго-
лом farqnace ‘родился, -ась’, где имена обоих родителей ставятся
в т. н. аблативе (о способах его образования см. Agostiniani 1982:
211–213; Rix 1984), например, Vc I.92а) Qancvil Tarnai an

462
Работа Г. Рикса «Rätisch und Etruskisch»...

farqnace Marces Tarnes Ramqes-c Caireals, b) Larq Tetnies an
farqnace Arnqeals Tetnis Ramqes-c Vi⁄naial⁄ «Танахвил Тарнай,
которая родилась от Марка Тарны и от Рамты Хайри; Ларт
Тетние, который родился от Аранта Тетние и от Рамты Виснаи».
II) Отмеченная еще Пфиффигом (Pfiffig 1969: 149) конструк-
ция с медионассивной глагольной формой, характеризующейся
суффиксом -(i)n- и способной конкретизироваться как в меди-
альном, так и собственно в пассивном значении, получая при
этом различные падежные рамки: ср. употребление формы
cerêne ‘встал; поставлен’ в LL VII, 12 enac usil cerine «когда
солнце встало», но Vc I.8 eca ⁄uqi-c Velus Ezpus clensi cerine «это
(имеется в виду стела с надписью) и гробница (для) Вела Эцпу
(или «Велом Эцпу») сыном (или «сыну») поставлены». –
Последняя надпись представляет пассивный трансформ обыч-
ного в этрусских эпитафиях оборота C (an) cn ⁄uqi cericunce «X
(который) эту гробницу поставил» (Cr 5.2, 5.3, Ta 1.153, Ru 5.1).
Она столь же наглядно указывает на распределение глубинных
актантов между генетивом и «дативом», как и пассаж mi mulu
Araqiale Qanacvilus, и так же ставит исследователей в положение
Буриданова осла между двумя интерпретациями, – то ли Вел
Эцпу соорудил гробницу сыну, то ли, наоборот, сын Вела почтил
этим сооружением своего родителя.
17. В ретийском не видно аналогов ни этрусскому аблативу,
ни медио-пассивному оформлению глагольной основы суффик-
сом -(i)n-. Что же касается известного этому языку глагольного
окончания -ce, то в дошедших надписях оно чередуется с окон-
чанием -ce при активных формах глаголов и показателем пассива
быть никак не может. Рикс полагает ретийское -ce просто спи-
рантизованным вариантом морфемы -ce (Rix 1998: 55). Правда,
сама скудость наших знаний о ретийском не позволяет исклю-
чить для -ce разных возможностей категориальной нагрузки.
Например, во всех случаях, где появляется это окончание, мы
видим в подлежащем либо имена группы людей (SZ-I Laspa
Firima zinace … ‘icanu «Ласпа (и) Фрима, дети Шики... постави-
ли»), либо две словоформы, которые могут расцениваться то ли
как двухчленное имя, то ли как сочетание двух имен: MA-8 Reite
Muiu zinace «Рейте Мую поставил» или «Рейте (и) Myю
поставили», CE-01 a-b Velcanu Lupnu piqiave Kusenkus qrinace
«Велхану, сын Лупе питиаве Кусенку подарил» или «сын Велхи
(и) сын Лупу питиаве Кусенку подарили», сюда же испорченная
надпись МА-11 […E]stuva tinace «X (или «X и Y») Эсту

В. Л. Цымбурский
463

(адресат) поставил(-и)». Пока что нельзя отклонить ни «семанти-
зации» ретийского -ce в смысле форманта множественного
числа, ни иных версий – например, выражения с его помощью
категории лица (* «мы, Ласпа (и) Фрима, поставили», *«я, Рейте
Мую, поставил») или диатезы типа греческого медия (*«Ласпа
(и) Фрима для себя поставили»). Ясно лишь, что к проблемам
этрусского и ретийского пассива оно ближайшего отношения не
имеет.
18. Как бы то ни было, присутствие «датива» в падежной
рамке пассивного глагола, а вместе с тем оппозиция генетива и
«датива» внутри этой рамки как способ морфологического раз-
личения адресата и агенса выглядят тирренскими универсалия-
ми, проявляющимися при самых разных пассивных и медиопас-
сивных глагольных формах (на -u/-ku, на -ce, на -in-e). Вместе с
тем заслуживает высокой оценки высказанная более трети века
тому назад М. Кристофани прозорливая гипотеза о том, что гене-
тив как падеж актанта (будь то агенса или адресата) при пассив-
ном глаголе в этрусском происходит из генетива обладателя,
иначе говоря – что оборот mi Velelqus kacriqu Numesies putes
порождается соединением простых структур mi kacriqu Nume-
siesi «я... Нумесием (или «Нумесию»)» и mi Velelqus putes «я –
сосуд Велелта» (Cristofani 1973: 187). В высказывании eca ⁄uqi-c
Velus Ezpus clensi cerine подобная двучленность проявляется с
большей наглядностъю: eca ⁄uqi-c Velus Ezpus «это и гробница –
Вела Эцпу» + eca ⁄uqi-c … clensi cerine «это и гробница постав-
лены сыном (или – «сыну»)». Но ретийские вотивы с терминами
acvil (akvil) и scaispala четко формируясь из двух синтагм, гла-
гольной и именной, выглядят особенно замечательным под-
тверждением синтаксической реконструкции Кристофани, сегод-
ня явно проецирующейся на общетирренский уровень. И в то же
время деривационные отношения внутри ретийского синтаксиса,
прочерченные выше в п. 15, дают новый аргумент в пользу
отождествления этрусского «датива» при пассивном предикате с
обозначением действователя (агенсом), а не с адресатом.
ЛИТЕРАТУРА
Agostiniani 1981 –Agostiniani L. Duenom duenas: kaloj kalo: mlax
mlakas // Studi Etruschi, 49.
Agostiniani 1982 – Agostiniani L. Le «iscrizioni parlanti» dell' Italia antica.
Firenze.
Colonna 1975 – Colonna G. A proposito dell' morfema etrusco -si //
Archaeologica. Scritti in onore di Aldo Neppi Modona. Firenze.

464
Работа Г. Рикса «Rätisch und Etruskisch»...

Cristofani 1973 – Cristofani M. Ancora sui morfemi etruschi -ke, khe // Studi
Etruschi, 41.
Cristofani 1973a – Cristofani M. Introduzione al lo studio dell' etrusco.
Firenze.
de Simone 1970 – de Simone C. I morfemi etruschi -ce (-ke) e -ce // Studi
Etruschi, 38.
de Simone 1998 – de Simone C. Etrusco mi mulu Araqile Qanacvilus
Prasanaia // Studi Etruschi, 62 (1996).
Durante 1973 – Durante M. Una sopravivenza etrusca in latino // Studi
Etruschi, 41.
Pallottino 1978 – Pallottino M. La lingua degli Etruschi // Prosdocimi A.L.
(ed.) Lingue e dialetti dell' Italia antica. Roma.
Pfiffig 1969 – Pfiffig A.J. Die etruskische Sprache. Graz.
Pfiffig 1975 – Pfiffig A.J. Stellung und Funktion der allomorfen Suffixe -s(i)
und -l(a/e) in etruskischen Kasus-system // Anzeiger der phil.-hist. kl.
der Österreich. Akademie der Wissenschaften (1974).
Rix 1984 – Rix H. La scrittura e la lingua // Cristofani M. (ed.) Gli Etruschi:
una nuova immagine. Firenze.
Rix 1991 – Rix H. Die etruskische Texte: Editio minor. Bd.I-II. Tübingen.
Rix 1998 – Rix H. Rätisch und Etruskisch. Innsbruck (= Innsbrucker
Beiträge zur Sprachwissenschaft: Vorträge und kleinere Schriften; 68).
Schumacher 1992 – Schumacher S. Die rätischen Inschriften: Geschichte
und heutigen Stand der Forschung. Innsbruck. (= Innsbrucker Beiträge
zur Kulturwissenschaft: Sonderneft, 19).
Thurneysen 1933 – Thurneysen R. Italisches: Die etruskischen Räter //
Glotta. Bd. 21.



А. Б. Черняк
465




А. Б. Черняк
«Путешествие Эгерии к святым местам» 5:
глава 4-ая с комментарием

Содержание: Эгерия уже поднялась на Синай, посещает
пещеру, где скрывался пророк Илия, затем спускается вниз1.


IV. 1. Completo ergo omni desiderio, quo festinaueramus|

ascendere, c<o>epimus iam et descendere ab ipsa summitate

montis Dei, in qua<m> ascenderamus, in ali<um> monte<m>,

qui ei periunctus est, qui locus appellatur in Choreb; ibi enim est
5
ecclesia. 2. Nam hic est locus Choreb, ubi fuit sanctus Helias

propheta, qua fugit a facie Achab regis, ubi ei locutus est Deus
dicens:
Quid tu hic, Helias?, sicut scriptum est in libris

regnorum. Nam et spelunca, ubi latuit sanctus Helias, in hodie

ibi ostenditur ante (h)ostium ecclesiae, qu<a>e ibi est; ostenditur

1 См. предыдущую публикацию: «Путешествие Эгерии к святым мес-
там» 3: Несколько слов о жанре текста // Acta linguistica Petropolitana.
Труды Института лингвистических исследований. Том III, часть 1.
Общее и германское языкознание. К 50-летию научной деятельности
проф. В. М. Павлова. СПб.: Наука, 2007, 315–329. Исправленная версия
этой статьи далжна вскоре появиться в очередном томе Colloquia classica
(Пут. 4). Принятые сокращения: V. Väänänen. Introduction au latin
vulgaire. 3-me éd. Paris 1981 (далее Introd.); V.Väänänen. Le journal-épître
d'Egérie (Itinerarium Egeriae): Etude linguistique. Helsinki 1987 (далее
Etude ling.); E. Löfstedt. Philologischer Kommentar zur «Peregrinatio
Aetheriae». Untersuchungen zur Geschichte der lateinischen Sprache.
Uppsala-Leipzig 1911 (далее Komm.); J. van Oorde. Lexicon Aetherianum.
Amst. 1930 (далее Lex. Aeth.); J. B. Hofmann – A. Szantyr. Lateinische
Syntax und Stilistik. München 1965 (далее Lat. Syntax); переводы:
J. Wilkinson. Egeria’s Travels. Newly translated etc. L. 1971 (1973) –
далее Wilkinson; P. Maraval. Egérie. Journal de voyage. Paris 1982 (SCh =
Sources chrétiennes 296 – далее Maraval); Egeria, Pellegrinaggio in Terra
Santa, a cura di Nicoletta Natalucci. Bologna 1999 (1991) – далее Natal. и
Egeria, Itinerarium = Reisebericht. Mit Auszügen aus Petrus Diaconus, De
locis sanctis = Die heiligen Stätten, übersetzt und eingeleitet von Georg
Röwekamp unter Mitarb. v. D. Tönnes. [Herder] (Fontes Christiani 20)
Freiburg u.a. 1995 – далее Röwekamp – Tönnes.

466
«Путешествие Эгерии к святым местам» 5...

10 etiam ibi altarium lapideum, quem posuit ipse sanctus Helias ad

offerendum Deo, sicut et illi sancti singula nobis ostendere

dignabantur. 3. Fecimus ergo et ibi oblationem et orationem

impensissimam, et lectus est ipse locus de libro regnorum: id
enim nobis uel maxime +ea desideraueram semper, ut,

15 ubicumque uenissemus, semper ipse locus de libro legeretur.

4. Facta ergo et ibi oblatione accessimus denuo ad alium locum

non longe inde ostendentibus presbyteris uel monachis, id est ad
eum locum, ubi steterat sanctus Aaron cum septuaginta

senioribus, cum sanctus Moyses acciperet a Domino legem ad
20 filios Israhel. In eo ergo loco, licet et tectum non sit, tamen |

petra ingens est per girum, habens planitiem supra se, in qua

stetisse dicuntur ipsi sancti; nam et in medio ibi quasi altarium

de lapidibus factum habet. Lectus est ergo et ibi ipse locus de

libro Moysi et dictus unus psalmus aptus loco: (h)ac sic facta
25 oratione descendimus inde. 5. Ecce et coepit iam esse hora
forsitan octaua, et adhuc nobis superabant milia tria, ut

perexiremus montes ipsos, quos ingressi fueramus pridie sera;

sed non ipsa parte exire habebamus, qua intraueramus, sicut

superius dixi, quia necesse nos erat et loca omnia sancta
30 ambulare et monasteria, qu<a>ecumque erant ibi, uidere et sic

a<d> uallis illius, quam superius dixi, caput exire, id est huius

uallis, quae subiacet monti Dei. 6. Propterea autem ad caput

ipsius uallis exire nos necesse erat, quoniam ibi erant monasteria

plurima sanctorum hominum et ecclesia in eo loco, ubi est
35 rubus; qui rubus usque in hodie uiuet et mittet uirgulta(s). 7. Ac

sic ergo perdescenso monte Dei peruenimus ad rubum hora

forsitan decima. Hic <est> autem rubus, quem superius dixi, de

quo locutus est Dominus Moysi in igne, qui est in eo loco, ubi

monasteria sunt plurima et ecclesia in capite uallis ipsius. Ante
40 ipsam autem ecclesiam hortus est gratissimus ha|bens aquam

optimam abundantem, in quo horto ipse rubus est. 8. Locus

etiam ostenditur ibi iuxta, ubi stetit sanctus Moyses, quando ei
dixit
Deus:
Solue corrigiam calciamenti tui et cetera. Et in eo

ergo loco cum peruenissemus, hora decima erat iam, et ideo,
45 quia iam sera erat, oblationem facere non potuimus. Sed facta

est oratio in ecclesia nec non etiam et in horto ad rubum; lectus

est etiam locus ipse de libro Moysi iuxta consuetudinem: et sic,

quia sera erat, gustauimus nobis loc<o> in horto ante rubum

cum sanctis ipsis: ac sic ergo fecimus ibi mansionem. Et alia die
50 maturius <e>uigilantes rogauimus presbyteros, ut et ibi fieret

oblatio, sicut et facta est.

А. Б. Черняк
467

5(31) ad Gam. edd. aut A 8(48) loco Geyer locum A
(50) <e>uigilantes scripsi
КОММЕНТАРИЙ
IV, 1 (4) periunctus – усилительная приставка per очень попу-
лярна в поздней латыни, но данное слово – гапакс, см. выше,
комм. к III,1 (1) peruenientes, а также Löfstedt, Komm. 124 ff.,
Väänänen, Etude ling. 149–150.
1 (7) appellatur in Choreb – Хореб/Ореб воспринимается как
ветхозаветное имя горы Синай, ср. Ex. XVII,5 stabo coram te
super petram Choreb (в греческом тексте, т. е. в Септуагинте
ejn Cwrhb, но это лишь одна из возможных интерпретаций.
Этимологии обоих слов не очень убедительны (разумеется не
для меня лично, а для семитологов). Возможно, Синай означает
«вершина», а Хореб – «пустыня», откуда предлог in. Первые
насельники Синая (и, соответственно, их клиенты паломники)
думали, что это две соседние горные вершины, пока бл.
Иероним не объявил, что речь идет об одном и том же месте, см.
Maraval 138–139 a.l.
2 (7–8) in libro regnorum – в I Reg. XIX, 8–13 алтарь не
упоминается, но его видел и паломник из Пьяченцы, см. Itin.
Antonini Placentini 38 (Itinera Hierosolymitana, CSEL 38),
Vindobonae 1898, 159–218. Regnorum вместо regum это тоже
традиция Септуагинты.
2 (10) altarium lapideum, quem posuit – Вяянянен склоняется
объяснять это нарушение как переход имен ср. р. в мужской, см.
Etude ling. 22 и 53, n. 122, но это скорее распространение форм
qui, quem на ж. и ср. род., см. ibidem 53, Introd. 125, § 285
(Pompéi 2188 futuit quem uoluit) и Komm. 131ff. Но число таких
случаев в «Паломничестве» очень ограничено, см. Lex. Aeth.
164b, так что я вовсе не уверен, что их можно приписать самой
Эгерии, тем более что quae и qui это всего лишь e/i, а quem/quam
и quod в рукописях иногда писались сокращенно.
3 (14) +ea – Текст явно испорчен. Гейер восстанавливает по
X, 7 Hanc ergo consuetudinem iubente Deo semper tenuimus,
ubicumque ad loca desiderata potuimus peruenire, а именно: Id
enim nobis uel maxime <consuetudinis erat> semper, ut, ubicumque
<ad ea loca, quae> desideraueram, uenissemus, semper etc.,
Röwekamp-Tönnes 134–135, A. 25.
4 (18) Aaron – Exod. XXIV, 9–12.
4 (20) tectum non sit – т. е. крыша над алтарем из камней
отсутствовала.

468
«Путешествие Эгерии к святым местам» 5...

4 (21) petra ingens per girum – все переводят
прилагательным: «circulaire» (Maraval), «circolare» (Natalucci),
«kreisrunder» (Röwekamp) и т. д. (ср. rotundus от rota > исп.
redondo, фр. rond etc.), что по смыслу правильно, но ingens per
girum дословно означает ‘огромный в (по) окружности’, ср. рум.
împrejur ‘вокруг’ < in+per+gyrum. См. также комм. к II, 5 (23–
24). Несколько странно, что этот камень не упоминается
современными комментаторами.
4 (23–24) et in medio quasi altarium de lapidibus factum habet –
Явно безлично, см. комм. к I,1(10) habebat.
5 (25) hora…octaua – два часа дня.
5 (26) adhuc nobis superabant milia tria – отметим здесь сразу
два испанизма: adhuc = ст.-исп. adú, ahú, совр. исп. aún «aussi,
même, encore, toutefois» и superare (ср. еще XXIX,2 due [sc.
septimanae] superant…, ut pascha sit и XLVI,5 superat illa una
septimana paschalis) в значении superesse = исп., порт. кат.
sobrar‚ «être de reste» ‘оставаться, быть лишним’, см. Etude ling.
155, REW 8458 (любопытно здесь и рум. a supăra ‘сердить’ и
фр. soubrette).
5 (29) necesse nos fuit – совершенно непонятно, почему у
Эгерии necesse употребляется только с acc. (ср. IV, 6 (33) nos
necesse erat etc.) и никогда с dat. (см. Lex. Aeth.135), как в
нормальной латыни, в русском мне (нам) нужно и в румынском.
Лефстедт в Komm.133 ссылается на Мейстера (1908, 383),
который указывает на отсутствие безударных форм дат. у
личных местоимений 1 л. в западноевропейских романских язы-
ках. Вяянянен обходит этот вопрос молчанием. На мой взгляд,
это явление нужно связывать скорее с греческим, так как:
1) исчезновение дат. падежа имеет место уже в койне (первые
примеры встречаются в папирусах I в. до н. э., см. R. Browning.
The mediaeval and modern Greek. 2 ed. Cambridge 1983, 36–38) и
2) в греческом, вероятно, есть прямые аналогии.
Разумеется, из этого не следует, что Эгерия знала греческий
лучше, чем латынь: просто за два с половиной года путешествий
по христианскому Востоку она привыкла к тому варианту
миксты (= лат. койне), который там был принят.
5 (29) et loca omnia sancta ambulare – ср. V, 12 ut perambula-
rem omnia loca; IX, 3 quamdiu per loca suspecta ambulauimus и 6
discere uolebam loca, quae ambulauerunt filii Israhel, см. Lex.
Aeth. 26b и 150a s. vv. Как это все объяснить? Ни Лефстедт, ни
Вяянянен не пытаются этого сделать.

А. Б. Черняк
469

6 (35) uiuet et mittet uirgultasuiret очень неплохая конъ-
ектура Гамуррини.
uirgultas – довольно сложный случай, так как в латыни
засвидетельствован только ср. род uirgultum, -i, в романских
языках отсутствует, а в «Паломничестве» встречается лишь
однажды. Из этого следует, что аналогия foliumfolia > исп.
hoja, фр. feuille и т. д. здесь явно не проходит. Вяянянен (Etude
ling. 23) вслед за Лефстедтом (Komm. 134) указывает на statiua,
-orum и statiua, -ae ‘остановка’ (ср. 8 (49) fecimus ibi mansionem),
но единственный достоверный пример из четырех это XXIII,2 ut
statiua<m>, quam factura eram, ibi facerem, где с той же легко-
стью можно исправить и quam как неправильно понятое копи-
истом сокращение. Для ж. р. uirgultas (такие формы попадаются
в поздних текстах), на мой взгляд, существеннее аналогия
семантически близких слов типа terra, herba, silva, ср. еще фр. la
forêt, la futaie (но le bois de Boulogne), исп. mata ‘куст’, maleza,
ит. macchia ‘кустарник’ и т. д. В заключение следует упомянуть,
что и у Петра Диакона стоит uirgulta (De locis Z 20).
О mittet = mittit см. Пут. 4, с. 57.
8 (44) hora decima – четыре часа дня.
8 (48) gustauimus nobis loc<o> in horto ante rubum cum sanctis
ipsis – Относительно dat. comm. nobis см. Komm. 140–141, где
Лефстедт приводит очень убедительные аналогии XIX, 19
acciperem mihi и XXXVI, 5 sedete uobis. Gustauimus ‘вкусили
трапезу’, иначе XXVIII, 4 ut…nec oleum gustent. Рукописное
locum не поддается объяснению; конъектура Гейера
основывается на XXIV, 8 basilica, quae est loco iuxta Anastasim и
XLVI, 1 etiam loco stant patres uel matres, где loco = ibi ‘там’, ср.
Anecd. Helv. p. 176 Hagen: «loco est», id est «ibi est» etc. см.
Komm. 143. Согласно этому позднеантичному грамматику,
данное наречие бытовало в римской Африке и Италии (где и
сейчас существует в диалектах центра и юга страны, см.
G. Rohlfs. Grammatica storica della lingua italiana e dei suoi
dialetti.Torino 1969. III, § 908). В Испании loco дало luego
‘затем’. См. также Etude ling. 159. О «меровингском» locum/loco
см. Introd. 117, § 257; Etude ling. 25–26 и комм. к I, 2 (6–7).
8 (49) Et alia die alius = alter встречаются в «Паломничест-
ве» 16 раз, см. Lex. Aeth. 26a s. v., Komm.145, Etude ling. 54–55,
134; Lat. Syntax 207–208, § 111. Аналогичные случаи обнаружи-
ваются уже у Плавта; alter =alius позднее, см. Ov. Fast. II, 224. У
Эгерии это явная гиперкоррекция (umgekehrte Wendung), так как

470
«Путешествие Эгерии к святым местам» 5...

alius в романских языках не сохранилось (К. Мейстер,
Э. Лефстедт).
8 (50) maturius <e>uigilantes – в значении ‘пробуждаюсь’,
surgo e lectulo встречается еще в XXIV,1 qui tamen uolunt
maturius uigilare, см. Lex. Aeth. 213b. «Пробуждать(ся)» по
латыни expergiscor, ср. исп. despertar(se), рум. a (se) deştepta.
Правда, есть ит. svegliar(se), фр. (r)éveiller < e(x)vigilare.
Словарь Дворецкого (!) дает наш оборот maturius evigilare (Suet.
Aug. 78), что наводит меня на мысль о необходимости
исправлять в обоих случаях <e>uigilantes, <e>uigilare.

А. В. Шацков
471



А. В. Шацков
Хеттские глаголы с суффиксом -nu-

В хеттском языке существует два основных способа образо-
вания так называемых «каузативных» глаголов – с помощью
суффиксов -nu- и -ahh-. Группа глаголов с суффиксом -nu-
довольно многочисленна, в нее входят немногим более 100 слов
(их полный список приведен в Luraghi 1992, Kloekhorst 2007:
127f.). В отличие от глаголов с суффиксом -ahh-, которые
образуются только от имен, они могут быть образованы как от
имен (около 20 слов), так и от переходных (более 60, в том
числе), и переходных глаголов (немногим более 20). Учитывая
продуктивность этого класса в хеттском (ср. замену harnink-
‘уничтожать’ на harganu- в новохеттский период, см. Ünal 1984),
можно предположить, что изначально каузативы на -nu- образо-
вывались от непереходных глаголов; так, именно в этой группе
встречаются немногочисленные соответствия схожим образова-
ниям в других языках (например, arnu- «перемещать» и др.-гр.
o[rnumi приводить в движение, побуждать, др.-инд. µ°óti), кото-
рые можно реконструировать и для праиндоевропейского.
Функция и форма хеттского суффикса -nu- близка форманту
--/-nu- в древнеиндийском, ср. inóti «посылает» от éti ‘идет’.
Список корней, для которых реконструируются формы с этим
суффиксом, приведен в LIVна стр. 651.
Несмотря на несомненную связь этого суффикса с назаль-
ным инфиксом, предположения о том, что -nu- можно рассмат-
ривать как формант -n-, инфигированный в именные основы на
-u-, не представляется убедительным. Во многом это основыва-
ется на сопоставлении tepu- ‘маленький’ : tepnu- ‘уменьшать’ и
др.-инд. dabhrá- ‘маленький’ и dadhnóti ‘обманывает’ (напри-
мер, Oettinger 1979 163ff., Koch 1980), однако даже связь между
указанными древнеиндийскими словами была поставлена под
сомнение (Ср. Benveniste 1962: 117f., Narten 1988–80, ср. также
Weitenberg 1984: 148f.). Кроме того, сосуществование именных
форм на -u- и глагольных форм на -nu- не удивительно, так как
они могли параллельно образовываться от первичных глаголов,
ср. park- ‘поднимать(ся)’, parku- ‘высокий’ и parganu-
‘поднимать’.

472
Хеттские глаголы с суффиксом -nu-

Пожалуй, наибольший интерес представляют собой глаголы
с суффиксом -nu-, образованные от переходных глаголов. Лишь
несколько из них действительно можно назвать каузативами.
Это, в первую очередь, z(a)inu- ‘переправлять, заставлять пере-
ходить’ от zai- ‘пересекать’ и hassnu- от hass- ‘рожать’, который
дважды встречается в цикле мифов о Кумарби применительно к
повитухам, участвовавшим в родах.
У части глаголов мы имеем дело с несколько измененным
значением. Это относится, например, к isparnu- ‘окроплять’, в
качестве объекта которого во всех надежных примерах стоит
«вода» (например, KUB 12.29 I 4-5 [] LÚ DU wa-a-tar A-NA EN
SISKUR [i]s-pár-nu-us-ki-iz-zi «Жрец бога грозы брызгает водой
на приносящего жертвенные приношения»), в то время как
исходный глагол ispar- обозначает ‘расстилать, раскладывать’.
То же можно сказать и относительно kanganu- (в единственном
известном нам примере, KUB 21.27 III 42, это слово следует
переводить скорее как ‘взвесить’, а не ‘повесить’). Значение
многих глаголов, например, istappinu-, невозможно определить
из-за поврежденного контекста.
Однако чаще всего различие между производным и базовым
глаголами не наблюдается. С. Лураги (Luraghi 1992 166ff.) раз-
деляет глаголы с суффиксом -nu-, образованные от переходных
глаголов, на несколько подгрупп, основываясь, в первую оче-
редь на семантических отношениях между ними. Помимо кауза-
тивов с тремя актантами (только zainu-) и двумя актантами
(hassnu- и некоторые другие), она выделяет группу глаголов со
значением более узким, чем у исходного глагола (например,
parhanu- ‘гнать лошадей галопом’ от parh- ‘гнать’) и группу, где
значение производного и базового глаголов неразличимы.
Однако не стоит забывать, что очень часто глаголы с суффиксом
-nu- засвидетельствованы лишь один или два раза, (так, parhanu-
встречается только в KBo 3.5, посвященном лошадям; базовый
глагол, parh-, имеет в этом тексте тот же самый смысл), поэтому
для утверждения о сужении значения у глаголов с суффиксом
-nu- нет достаточных оснований.
Кроме того, каузативное значение, имеющееся, по мнению
Лураги, у большинства глаголов, включенных ею в соответству-
ющую группу, также не удается обнаружить. Так, в договоре
Суппилулиумы I с Хукканой (KBo 5.3 +) tekkuss- и tekkussanu-
‘указывать, выделять’ встречаются в одинаковых контекстах:



А. В. Шацков
473


I 4 nu-ut-ták-kán URUHa-at-tu-ši A-NA LÚMEŠ URUHa-ya-ša aš-šu-
li iš-tar-na (5) te-ik-ku-uš-ša-nu-nu-un «Тебя в Хаттусе для людей
из Хаясы выбрал»
vs. I 10 na-an-kán iš-tar-na te-ik-ku-uš-ša-mi «Его выберу».
Таким образом, за исключением редких случаев, когда мы
имеем дело с настоящими каузативами или можем наблюдать
изменения в значении у производного глагола, различия между
исходным и производным глаголом выявить не удается.
Впрочем, глаголы с суффиксом -nu-, образованные от пере-
ходных глаголов, получили широкое распространение лишь со
среднехеттского периода. Только у трех из них имеются формы,
зафиксированные уже в древнехеттском: asesanu- ‘поселять’,
tittanu- ‘устанавливать’ и pahsanu-‘охранять’. Причем исходной
основой для первых двух слов являются редуплицированные
образования, уже являющиеся каузативными1 (ases- ‘поселять,
помещать’ : esari ‘сидеть’, titta- ‘устанавливать’ : dai- ‘ставить’).
Добавление суффикса -nu- в данном случае могло быть вызвано
стремлением к прояснению структуры этих слов.
Что касается pahsanu- ‘охранять’, то этот глагол характери-
зуется наличием большого количества медиальных форм, осо-
бенно в древнехеттский период. Н. Эттингер (Oettinger 2005:
562) полагает, что pahs- и kars- ‘отрезать’2 в древнейший период
употреблялись только в медиальном залоге, а их активные
формы являются более поздними. Поэтому каузатив на -nu- мог
быть образован от медиальных форм pahs-. Как представляется,
такие пары слов, как ases- : asesanu-, pahs- : pahsanu, titta- :
tittanu- и, возможно, kars- : karsanu-, могли послужить моделью
для образования подобных основ от других глаголов (для мно-
гих из которых засвидетельствовано значительное количество
медиальных форм, например, harra- ‘сокрушать, молоть’ или
karp(iya)- ‘поднимать’) в среднехеттский и новохеттский
период.

1 Н. Ван Брок (van Brock 1964 148) отмечает, что почти все редупли-
цированные глаголы в хеттском являются переходными, впрочем, как
и их базовые глаголы. Лишь ases- образован от непереходного esari
‘сидеть’. Стоит отметить, что редуплицированная форма от глагола
kis- ‘случаться’ также остается непереходной.
2 Медиальные формы этого глагола известны только со среднехеттско-
го периода.

474
Хеттские глаголы с суффиксом -nu-

ЛИТЕРАТУРА
Benveniste 1962 – E. Benveniste. Hittite et indo-européen. Paris: Adrien
Maisonneuve.
van Brock 1964 – N. van Brock. Les themes verbaux à redoublement du
Hittite et le verbe indo-européen. Revue Hittite et Asianique. T. 75, P.
119–165.
Kloekhorst 2008 – A. Kloekhorst. The Hittite Inherited Lexicon. Brill,
Leiden; Boston.
Koch 1980 – H. Koch. Indic and Hittite tepnu-: Etymological evidence for
an Indo-European derived verb type // Lautgeschichte und Etymologie:
Akten d. VI. Fachtagung d. Indogermanischen Gesellschaft. Wien, 24.–
29. September 1978. P. 223–237.
LIV 1998 – Lexikon der indogermanischen Verben / Ed. H. Rix.
Wiesbaden: Reichert.
Luraghi 1992 – S. Luraghi. I verbi derivati in -nu e il loco valore causative
// Per una grammatica ittita / Ed.: O. Carruba. Pavia. S. 153–171.
Narten 1988–90 – J. Narten. Die vedischen Verbal wurzeln dambh und
dabh // Sprache. Bd. 34/1. S. 142–157.
Oettinger 1979 – N. Oettinger. Die Stammbildung des hethitischen
Verbums. Nürnberg: Verlag Hans Carl.
Oettinger 2005 – N. Oettinger. Der hethitische Imperativ aug -i vom Typ
pahsi ‘schütze’ // Tabularia Hethaeorum. Hethitologische Beiträge.
Silvin Kosak zum 65. Geburtstag / Herausgegeben von D. Groddek u.
M. Zorman. Wiesbaden: Harrassowitz Verlag. P. 561–568.
Ünal 1984 – A. Ünal. Studien über das hethitische Kriegswesen II: Verba
Delendi harnink-/harganu- ‘vernichten, zugrunde richten’. Studi
Micenei ed Egeo-Anatolici. T. 24. P. 71–85.
Weitenberg 1984 – J. Weitenberg. Die hethitischen u-Stämme. Amsterdam:
Rodopi.


Е. В. Шевцова
475




Е. В. Шевцова
Небольшое синтаксическое наблюдение над изложением
Пиндаром мифа об Иксионе (Py. II, 34–7)

Во второй Пифийской оде Пиндар, сообщая слушателю
историю Иксиона, приписывает ему два нечестивых деяния:
пролитие родственной крови и посягательство на Геру – супругу
Зевса. Далее в тексте рукописей следует: cr¾ d kat' aÙtÕn a„ /
eˆ pantÕj Ðr©n mštron. / eÙnaˆ d par£tropoi ™j kakÒtat'
¢qrÒan/ œbalon potˆ kaˆ tÕn †kont'· ™peˆ / nefšlv parelšxato /
yeàdoj glukÝ meqšpwn ¥idrij ¢n»r (34–7). Но должно всегда
видеть меру всех вещей в соответствии со своим положением.
Противоправные ложа в полное несчастье ввергли и пришли к
нему, когда он, несведущий муж, преследуя сладкую ложь,
сочетался на ложе с облаком. Очевидно, что в стихе 36
произошла какая-то порча. В издании Снелля-Мелера (Maehler
1980) после слова œbalon стоит колон1, т. е. предлагается видеть
в форме œbalon гномический аорист, который подхватывает
предыдущую мысль (получается что-то вроде «непозволенные
ложа всегда ввергали людей в полное несчастье»), а в форме
†kont' – личную форму глагола. Первое решение представляется
вполне уместным (это обобщение, в принципе, даже ожидается
слушателем); что же касается небольшой синтаксической
сложности – при œbalon опущено прямое дополнение, – то
Гленн Мост привел очень убедительную параллель из Феогнида
(Theogn. 835–6) с идентичной конструкцией: ¢ll' ¢ndrîn te b…h
kaˆ kšrdea deil¦ kaˆ Ûbrij / pollîn ™x ¢gaqîn ™j kakÒtht'
œbalen (но и насилие, и дурная корысть, и надменность (людей)
из обильных благ всегда ввергала в несчастье). Кроме того,
В. Берз (Bers 1984: 108) указывает на то, что в поэзии встре-
чаются глаголы в абсолютном употреблении в том случае, когда
контекст требует некоего обобщения, и дает в качестве примера

1 Такой же пунктуации придерживаются Sandys 1927, Kirkwood 1982:
150, Race 1997; из исследователей ее поддерживают Hummel 1993: 246,
Most 1985: 80.

476
Небольшое синтаксическое наблюдение...

стих из «Ореста» Еврипида: Ótan d' Ð da…mwn eâ didîi, t… de‹
f…lwn «Когда божество оказывает благодеяние, что за нужда в
друзьях?» (Eur. Or. 667).
Однако против второго решения возникает существенное
возражение: не ложа настигли Иксиона, а он сам к ним стре-
мился. Иными словами, хочется, чтобы при глаголе ƒknšomai
агенсом был или сам Иксион, или низвергшее его несчастье2.
Среди интерпретаций, сохраняющих авторский текст, была еще
одна идея – понимать potˆ ... †kont' как причастие от глагола
proσ…kw в тмесисе; при этом сам глагол должен значить что-то
вроде лат. impugnare, т. е. нападать (Cerrato 1890: 211–212).
Однако в таком случае мы сталкиваемся с метрической
сложностью. Дело в том, что в нашем стихе размер требует
краткого слога. Аорист ƒkšsqai, презенсы ƒknšomai, ƒk£nw и †kw
восходят к индоевропейскому корню *seik-, чередующемуся с
*sik-. От ступени *seik- (с долгим е) / *seik- (с кратким е) обра-
зовано только литовское síekiu (достигать). Возникает вопрос:
почему же тогда глагол †kw содержит долгое i в противовес
всем остальным упомянутым нами формам? Этот факт
объясняли по-разному. Г. Майер (Meyer 1877: 82) и Г. Курциус
(Curtius 1877: 224–225) полагали, что †kw (дорийское e†kw)
является более древней формой, чем, например, ƒknšomai и
ƒk£nw, поскольку ei должно было сначала перейти в i долгое, и
только потом уже сократиться. П. Шантрен (Chantraine 1970 :
462) считает формы с i долгим греческими морфологическими
новообразованиями, а сам глагол †kw (гипотетически) древним
перфектом3. Я. Фриск (Frisk 1960: 720) пишет об общем законе
гласных, согласно которому аблаут ei : i (с краткими e и i) стал,
наконец, восприниматься как ei: i (с долгими e и i). В Lexicon der
Indogermanischen Verben (LIV) указывается, что глагол †kw, в
отличие от ƒknšomai и ƒk£nw, имеет презентную редупликацию
(*si-seik- / *sik-); стало быть, долгое i в нем есть ничто иное, как

2 Виламовиц (Wilamowitz-Moellendorff 1922: 283) и Т. Моммзен (1866)
предлагают переставлять местами kaˆ и tÕn. Но, как кажется, в этом
нет особой необходимости, т. к. у Пиндара союз kaˆ вполне может
разбивать предлог и относящееся к нему существительное или
местоимение, как, например, в Ol. VI, 24 (†kwma… te prÕj ¢ndrîn kaˆ
gšnoj <...> и чтобы я пришел к роду людей).
3 О †kw как о древнем перфекте см. статью Я. Ваккернагеля
(Wackernagel // Glotta. Bd. 14. S. 56).

Е. В. Шевцова
477

результат слияния двух кратких i, которое произошло после
того как первое s перешло в густое придыхание, а второе вы-
пало. Что касается формы †kontо, то i в ней может быть как
долгим (результат приращения), так и кратким (форма без
аугмента, совершенно обычная для Гомера и возможная для
Пиндара).
А. Бёк (A. Boeckh, Lipsiae,1911) предложил исправлять potˆ
kaˆ tÕn †kont' на potˆ ko‹ton „Ònt’, т. е. «непозволенные ложа
ввергли в полное несчастье его, идущего на ложе»4. Но в таком
случае получается легкая тавтология, тогда как очевидно, что
объект при œbalon (если предположить, что он есть) должен
привносить в текст некий дополнительный смысл. Близким к
этой конъектуре является чтение Бека (Beck 1792) и Боуры
(Bowra 1947) с той лишь разницей, что вместо „Ònt’ они
предлагают вариант ƒkÒnt’. Однако надежных параллелей для
активного аориста (да и вообще активных форм) от глагола
ƒknšomai у нас нет. Единственная форма, которая могла бы на
это претендовать, – это гомеровское †kwmi (Ι,414): e„ dš ken
o‡kad' †kwmi f…lhn ™j patr…da ga‹an – если я вернусь домой, в
родную отеческую землю. Такое чтение дает рукопись F (по
М. Весту – West 1998), соответствующая Е4 (по Аллену), и
некоторые более поздние. Большинство же остальных поздних
рукописей содержат чтение †kwmai. Проблема заключается в
том, что если принимать форму †kwmi за презенс конъюнктива
от глагола †kw, то первое i должно быть долгим (тогда как
метрика в этом месте требует краткого слога); если же считать
эту форму аористом конъюнктива от глагола ƒknšomai, то мы
получаем активную форму от депонентного глагола. Что
касается чтения †kwmai, то оно тоже не очень годится с точки
зрения метрики (конечное -ai может быть краким только перед
гласным), однако вполне соответствует гомеровской формуле
o‡kad' ƒkšsqai, тем более что o‡kad' †kwmai встречается
незадолго до разбираемого места в стихе 3935. В любом случае,
даже если принимать чтение †kwmi, эта параллель представля-
ется мне ненадежной и недостаточной.

4 Это исправление безоговорочно принимают Шредер (Schroeder 1900),
Крист (Christ 1897) и Фарнелл в своем комментарии (Farnell 1965).
5 На это указывает B. Hainsworth (general editor Kirk), The Iliad: a
commentary, III (IX-XII), 1993, ad loc.

478
Небольшое синтаксическое наблюдение...

Шнайдевин хочет читать pote kaˆ tÕn ˜lÒnt’, т. е.
«недозволенные ложа ввергли в полное несчастье даже его,
достигшего их, когда…»6. Это очень тонкая и остроумная
мысль, особенно если учесть грустную иронию, лежащую в
основе данной фразы: да, достиг, но «за что боролся»? Однако
достоинства этого решения являются его же недостатком: непо-
нятно, зачем здесь уступительное kaˆ (как будто удачливым
любовникам и в этом смысле должно везти больше, чем
неудачливым).
А. Моммзен меняет текст на pote kaˆ tÕn „dÒnt’ «проти-
возаконные ложа ввергали в полное несчастье даже тех людей,
которые осознавали…», противопоставляя „dÒnt’ и ¥idrij7. Но в
таком случае не очень понятно, что делать с последующим ™pe….
По крайней мере, создается отчетливое ощущение, что ст. 36
должен быть некой связкой между гномой и мифом об Иксионе.
Имеется также конъектура Боте, который предложил читать
pote kaˆ tÕn ˜kÒnt’ вместо potˆ kaˆ tÕn †kont' (недозволенные
ложа ввергли в несчастье и его, добровольного). Фраккароли
(Fraccaroli 1890: 98–99) изменил ее на pote kaˆ tÕn· ˜kèn,
решив, что ˜kÒnt’ должно смотреть вперед и относиться к возле-
жанию с облаком. Но мне кажется, что логика Боте была нес-
колько иной: Иксион сам пожелал «быть ввергнутым в не-
счастье», поскольку знал, что совершает Ûbrij и поступает веро-
ломно по отношению к богам, которые один раз уже очистили
его от скверны. Однако уступительный союз kaˆ в таком кон-
тексте выглядит несколько странным: по логике он должен
выделять некие «положительные» случаи, затрагиваемые в
меньшей степени или не всегда, тогда как наш случай пред-
ставляет собой как раз обратную ситуацию.
Я бы хотела сделать еще одну попытку защитить руко-
писное чтение. Колон после œbalon, как кажется, необходим.
Что же касается potˆ kaˆ tÕn †kont(o), то в данном контексте я
бы предложила рассматривать proσiknšomai как глагол с кауза-
тивным значением, т. е. что-то вроде «заставили придти», а tÕn
как зависящее от него прямое дополнение. В действительности
из непереходных глаголов только ba…nw имеет специальную
форму для выражения переходного значения – сигматический

6 Эту конъектуру горячо поддерживал Гильдерслив (Gildersleeve 1885).
7 Это исправление понравилось Бартону (Burton 1962: 118).

Е. В. Шевцова
479

тематический аорист œbhσa8, образованный по аналогии с
переходной формой œσthσa от глагола †σthmi (Schwyzer 1938:
748). Все остальные непереходные глаголы такой формы не
имеют; для того чтобы стать каузативами, они должны или
превратиться в полноценные синтаксические конструкции, или
включить в пределы своего лексического значения не только
действие, но и каузацию действия. И. А. Перельмутер в книге
«Залог древнегреческого глагола» указывает на то, что такая
оппозиция (действие / каузация действия) не связана с залогом,
а носит словообразовательный характер9, «совмещение же
разных лексических значений в семантической сфере одной и
той же формы слова представляет собой вполне обычное
явление» (Перельмутер 1995: 111). Это подтверждают,
например, активные по форме глаголы ¢…σσw (устремляться)
или pel£ζw (приближаться). В поэтической речи они вполне
могут быть переходными: например, aÜran ¢…σσwn «приводя в
движение воздух», Eur. Or. 1430. Что касается глагола ƒknšomai,
то хотя он и является депонентным, его залоговые показатели не
несут в себе никакой семантической нагрузки (Перельмутер
1995: 149). К сожалению, у нас нет примеров с каузативным
значением именно для данного глагола; однако, как кажется,
здесь немаловажную роль играет приставка prÒς. В греческом
языке засвидетельствовано немало случаев превращения бес-
приставочного непереходного глагола в приставочный переход-
ный (Bers 1984: 109; Vendryes 1948: 9–10). Правда, Берз упоми-
нает об этом как об особенностях, характерных именно для
прозаического текста (в поэзии приставочные глаголы часто
употребляются без предлога, в поэзии же мы сталкиваемся с
таким явлением, как тмесис) и в качестве примера приводит
контекст из Геродота10: «’W pa‹ Teis£ndrou, ¢porc»saÒ ge mn
tÕn g£mon» («О сын Тисандра, ты проплясал свою свадьбу»,

8 Однако, как показывает автор (Перельмутер 1977: 126), сигмати-
ческий аорист далеко не всегда связан с транзитивностью; тем более
что у Гомера, Семонида и Вакхилида можно найти формы сигмати-
ческого аориста от глагола †kw с нормальным непереходым значением.
9 В отличие от оппозиции состояние / каузация состояния, которая
носит залоговый характер.
10 Здесь, разумеется, ни о какой каузативности речи не идет; этот при-
мер служит иллюстрацией только для превращения бесприставочного
непереходного глагола в приставочный переходный.

480
Небольшое синтаксическое наблюдение...

6.129.5). Однако, как кажется, такого рода «разговорные»
прозаизмы возможны и для поэзии, тем более что за счет них
фраза получает дополнительную семантическую «нагрузку»: в
разбираемом нами контексте подчеркивается роль самого
Иксиона в его собственной судьбе (других незаконные ложа
ввергают в несчастье, а он сам – через них – пришел).
Кроме того, мне кажется, что ™peˆ следует понимать не как
временной союз, и не как причинный, а как нечто вроде лат. cum
explicativum (т. е. то, что Иксион разделил ложе с облаком, уже
само по себе было началом его несчастий); такое же ™peˆ мы
находим в Ol.VII,6111. Иначе говоря, разбираемый пассаж
должен выглядеть приблизительно так: cr¾ d kat' aÙtÕn a„ / eˆ
pantÕj Ðr©n mštron. / eÙnaˆ d par£tropoi ™j kakÒtat' ¢qrÒan
/ œbalon· potˆ kaˆ tÕn †kont'· ™peˆ / nefšlv parelšxato /
yeàdoj glukÝ meqšpwn ¥idrij ¢n»r. «Но должно всегда видеть
меру всех вещей в соответствии со своим положением. Проти-
воправные ложа всегда ввергали (людей) в полное несчастье;
заставили придти (привели) к несчастью и его (Иксиона), когда
(в смысле тем, что) он, несведующий муж, преследуя сладкую
ложь, сочетался на ложе с облаком».
ЛИТЕРАТУРА:
Издания:
Beck 1792 – Pindari carmina et fragmenta Graece, Cum scholiis integris,
ed. Beck. Vol. I, II. Lipsiae.
Christ 1897 – Pindari carmina cum deperditorum fragmentis selectis, ed.
Christ. Leipzig.
Schroeder 1900 – Pindari carmina cum fragmentis selectis, ed. Otto
Schroeder. Leipzig.
Sandys 1927 – The odes of Pindar, ed. Sandys. London, 1915/19 (1927).
Bowra 1947 – Pindari carmina cum fragmentis, ed. C. M. Bowra. Oxford.
Maehler 1980 – Pindarus, post Snell ed. Maehler. Leipzig, Vol. I, II.
Race 1997 – Pindar, ed. W. H. Race. Cambridge, Mass.
West 1998 – Homerus «Ilias» recensuit Martin L.West. Vol. I (I–XII).
Stutgardiae et Lipsiae.


11 ¢ll£ nin oÙk e‡asen· ™peˆ poli©j / epš tin' aÙtÕj Ðr©n œn /don
qal£ssaj aÙxomšnan pedÒqen polÚboskon ga‹an ¢nqrèpoisi kaˆ
eÜfrona m»loij. «Но он (Гелиос) удержал его (Зевса), когда (тем что)
сказал, что видел, как какая-то земля вырастала из моря, обильная
пищей для людей и приятная для скота».

Е. В. Шевцова
481

Комментарии:
Farnell 1965 – L. R. Farnell. Critical commentary to the works of Pindar,
repr. Amsterdam.
Gildersleeve 1885 – B. L. Gildersleeve. The Olympian and Pythian Odes.
New York.
Hainsworth 1993 –The Iliad: a commentary / Gen. editor G. S. Kirk. Vol.
III by B. Hainsworth (IX–XII). Cambridge: University Press.
Hummel 1993 – P. Hummel. La syntaxe de Pindare. Paris.
Kirkwood 1982 – G. Kirkwood. Selections from Pindar. APA.
Критическая и теоретическая литература:
Перельмутер 1977 – И. А. Перельмутер. Общеиндоевропейский и
греческий глагол. Л.
Перельмутер 1995 – И. А. Перельмутер. Залог древнегреческого
глагола. СПб.
Bers 1984 – V. Bers. Greek poetic syntax in the classical age. New Haven;
London.
Burton 1962 – R. W. B. Burton. Pindar’s Pythian Odes. Oxford.
Cerrato 1890 – L. Cerrato. Di alcuni luoghi controversi nelle Pitiche
Pindariche // RFIC. T. 18.
Curtius 1877 – G. Curtius. Das Verbum der Griechischen Sprache. Bd. I2,
Leipzig.
Fraccaroli 1890 – Fraccaroli G. Di alcuni luoghi controversi di Pindaro //
RFIC. Т. 18.
Hummel 1993 – P. Hummel. La syntaxe de Pindare. Paris.
Most 1985 – Glenn W. Most. The Measure of praise. Structure and
functions in Pindar’s second Pythian and seventh Nemean Odes,
Göttingen.
Schwyzer 1938 – E. Schwyzer. Griechische Grammatik, Bd. I. München.
Vendryes 1948 – J. Vendryes. Le mode du participacion du sujet // Bulletin
de la societe de linguistique de Paris, BSL. Т. 44.
Wilamowitz-Moellendorff 1922 – U. v. Wilamowitz-Moellendorff.
Pindaros. Berlin.
Словари:
Chantraine 1970 – P. Chantraine. Dictionnaire etymologique de la langue
grecque. Т. II. Paris.
Frisk 1960 – H. Frisk Griechisches etymologisches Wörterbuch. Bd. I.
Heidelberg.
LIV – H. Rix. Lexicon der Indogermanischen Verben (die Wurzeln in ihre
Primärstammbildungen). Wiesbaden, 1998.

482
ОГЛАВЛЕНИЕ

А. С. АВДОХИН. Роман Сладкопевец: в поисках литературной
перспективы.......................................................................... 3
Е. В. АНТОНЕЦ. Палимпсест в античности: к интерпретации

Catull. 22, 1–8........................................................................ 6
Д. Е. АФИНОГЕНОВ. Об одном латинизме в византийских

хрониках................................................................................ 11
Zoia A. BARZAKH. Lai?ou g j ojlwlovto" (A critical note on Soph.
OT 906).................................................................................. 15
А. В. БЕЛОУСОВ. Почему Протесилай? Героика Флавия Фило-
страта и воскресший герой.................................................. 18
Е. И. БЕЛЯВСКАЯ, Н. В. КАРЕВА. К вопросу об источниках

драматического языка М. В. Ломоносова......................... 30
Н. А. БОНДАРКО. Quaeris quid agas, in quo te occupes? Модаль-
ность долженствования в «Послании к братии Мон-

Дьё» Гильома из Сен-Тьерри (латинская и средне-

верхненемецкая редакции).................................................. 34
Н. В. БРАГИНСКАЯ, А. Н. КОВАЛЬ. «Ираническое» в Персах

Эсхила................................................................................... 49
М. В. ВЕКСИНА. Место частиц γε и περ в высказывании............... 77
А. В. ВЕРЕЩАГИНА. Грамматическое оформление глаголов

мыслительной деятельности (на материале языка

Гомера).................................................................................. 82
С. Св. ВОЛКОВ. Словарь к немецким текстам М. В. Ломоносова 84
Л. Г. ГЕРЦЕНБЕРГ. К этимологии персидских arγ, ar , axš.............. 91
А. В. Григорьев. Библейские и патристические источники

выражения по морю аки по суху......................................... 93
Н. С. ГРИНБАУМ. Из истории классической филологии в России
(Советский период, 1967–1977 гг.).................................... 96
А. В. ГРОШЕВА. О чувстве вкуса у Лукреция.................................. 122
А. С. ДАНИЛОВ. Семантика древнеисландского цветообозначе-
ния grœnn «зеленый» в песнях «Старшей Эдды»............. 128
М. В. ДОМОСИЛЕЦКАЯ. Латинская фитонимия в балканских

языках и диалектах.............................................................. 139
К. Ю. ДРУЖКИН. Рестриктивные предложные группы в древне-
греческом языке................................................................... 147
А. В. ДУБАСОВА. От праиндоевропейского к праславянскому и
прабалтийскому: общее и различное (фонология)........... 152
А. А. ЕВДОКИМОВА. К вопросу об акцентуации в византийских
греческих граффити............................................................. 158
Я. Л. ЗАБУДСКАЯ. Становление метрических принципов в

рецепции греческой трагедии в России
162


483


С. В ИВАНОВ. Об одном сюжете из среднеирландского текста:
птица hiruath......................................................................... 168
Е. В. ИЛЮШЕЧКИНА. «Чужое слово» у Дионисия Периэгета:

похвала Риму (Dion. Per. 350–356)..................................... 176
Н. Н. КАЗАНСКИЙ. Микенские начальные тонические частицы
о- и jo- ................................................................................... 180
О. В. КАМЕНЕВА. Об этимологии герм. *til- (др.-англ. til,

др.-исл. til, др.-в.-н. zîl)....................................................... 187
А. Б. КАРАСЕВ. Мир фауны в пословицах и поговорках (на

материале индоевропейских языков)................................. 196
Т. А. КАРАСЕВА. Эпитеты женщин в латинской эпиграфике........ 206
М. С. КАСЬЯН. «Сот жизни» на Пиру у богача (Petronii Sat.

c. 34–35)................................................................................ 212
М. И. КАСЬЯНОВА. Что такое Аримы? К вопросу о локализации
мифа о Тифоне в поэме Нонна Панополитанского

«Деяниях Диониса»............................................................. 220
Н. Л. КАЦМАН. Язык и стиль Саллюстия......................................... 224
Б. А. КАЯЧЕВ. Praecipites columbae (Вергилий, «Энеида» 2, 516) 237
М. Л. КИСИЛИЕР. Читая Птохопродрома......................................... 240
С. Д. КЛЕЙНЕР. К этимологии латинских цветообозначений

flāvus, fulvus и falvus............................................................. 246
П. А. КОЧАРОВ. К вопросу о происхождении глагольного суф-
фикса -ana- в древнеармянском.......................................... 254
А. Е. КУЗНЕЦОВ. Cursorem tibi Rufe: неучтенный фрагмент

Цезия Басса?......................................................................... 259
Ю. К. КУЗЬМЕНКО. Кто такие ситоны в Германии Тацита и

почему ими правит женщина?............................................ 263
О. М. ЛАЗАРЕНКО. Лексические данные как основа относитель-
ной датировки отдельных частей Септуагинты................ 272
В. Л. МАКАРОВА. Сердце благоразумное и сердце волнующееся
в текстах латинских авторов............................................... 280
B. MASLOV. De vi nominis simplicis οιδOς compositorumque quae
in - δOς terminantur............................................................... 288
Т. А. МИХАЙЛОВА. Зооморфный элемент в огамических

именах: к постановке проблемы......................................... 291
Т. А. МИХАЙЛОВА (СМИРНОВА). Книга Иудифь: проблема

композиции........................................................................... 300
Alexander S. NIKOLAEV. Thus spake Zaraθuštra: on the meaning
and usage of (ej)mhvsato in Pap. Derv. xxiii, 4....................... 308
Н. Л. ОГУРЕЧНИКОВА. Дистрибуция сильных и слабых прилага-
тельных в «Старшей Эдде»................................................. 337
Д. В. ПАНЧЕНКО. Парадокс Пифагора.............................................. 355

484
Е. А. ПАРИНА. Латинские заимствования в современном

валлийском языке................................................................ 364
Е. Г. РАБИНОВИЧ. О происхождении некоторых повествователь-
ных тенденций древней и новой литературы (предва-
рительные замечания)......................................................... 371
О. М. САВЕЛЬЕВА. Лексикология и лексикография–II: сходство
и различие семантики подозрения в греческом и

русском.................................................................................. 379
С. А. СИДНЕВА. Принципы образования фитонимов в ново-

греческой народной культуре............................................. 383
М. В. СКРЖИНСКАЯ. Эпиграфические и письменные источники
о женщинах Боспора............................................................ 387
М. Н. СЛАВЯТИНСКАЯ. Словоформа ηÅ ‘(он) говорил, сказал’

в тексте Гомера.................................................................... 394
А. С. СМИРНОВА. Глаголы со значением «ударить» в латинских
и русских естественнонаучных текстах

М. В. Ломоносова................................................................ 400
А. И. СОЛОПОВ. О позднелатинской тенденции произношения
слов греческого происхождения с греческим ударе-

нием, прежде всего в христианской лексике (по поводу
латинского названия реки Иордан).................................... 407
М. А.ТАРИВЕРДИЕВА. Средневековая латынь – искусственный
конструкт или «живой» язык?............................................ 409
Т. Ф. ТЕПЕРИК. О некоторых аспектах античных мотивов в

творчестве Н. С. Гумилёва.................................................. 414
Т. В. ТОПОРОВА. О некоторых параллелях германского и

славянского эпоса................................................................ 421
В. В. ФАЙЕР. Метрические трудные чтения Зенодота: варианты
или параллельные места?.................................................... 433
А. И. ФАЛИЛЕЕВ. Aericura................................................................. 439
М. В. ФЕДОТОВА. Pinutov" ‘разумный’ как моральная характе-
ристика гомеровских героев............................................... 446
Б. Б. ХОДОРКOВСКАЯ. Каузативные конструкции в латинском
языке...................................................................................... 449
В. Л. ЦЫМБУРСКИЙ. Работа Г. Рикса «Rätisch und Etruskisch» и
проблемы пассивной конструкции в тирренских языках 453
А. Б. ЧЕРНЯК. «Путешествие Эгерии к святым местам» 5: глава
4-ая с комментарием............................................................ 465
А. В. ШАЦКОВ. Хеттские глаголы с суффиксом -nu- .................... 471
Е. В. ШЕВЦОВА. Небольшое синтаксическое наблюдение над

изложением Пиндаром мифа об Иксионе (Py. II, 34–7) 475