Протоиерей Игорь Прекуп
О встрече с Богом
В прошлом месяце мы праздновали двунадесятый (один из величайших 12-и) праздник
Сретения.
«Сретение» в переводе с церковно-славянского значит «встреча». Праздник,
посвященный встрече Богомладенца святым старцем Симеоном (названным в честь этого
события Богоприимцем, и которому Ангелом было предсказано, что он не умрет пока не
увидит, как сбудется пророчество Исаии о рождении Спасителя от Девы) очень
символичен. Все, что касается домостроительства нашего спасения, пронизано сквозной
темой встречи.
Говоря о человеке как о венце творения, мы имеем в виду и такое свойство как
соединение в себе двух миров, двух начал – небесного и земного, духовного и
материального. Изначально данные при сотворении человеку, но вследствие грехопадения
будучи расторгнутыми, разведенными, эти начала вновь встречаются и воссоединяются. Но
процесс воссоединения протекает небезболезненно. Ибо «отвыкло» земное в человеке от
небесного. Слишком уж много в этом земном начале (которое тоже от Бога) укоренилось
греховного, не просто иноприродного духовному началу, но именно противящегося
(родоначальник греха сатана, что по-еврейски значит «противник») Богу. Обратите
внимание: греховное не свойственно земному, оно всеяно в него и укоренилось; оно не
в природе земного, но паразитирует на нем, прикидываясь «природной ветвью».
Но корни греха в человеческой природе все же глубоки. Поэтому встреча земного и
небесного в нас далеко не всегда проходит столь гармонично как при зачатии Приснодевой
по архангельском благовестии Того, «Которого не вмещают небеса», или как при
описанной в Евангелии встрече, которой посвящен этот праздник. Необходим труд, подвиг
и, в частности, пост.
Пожалуй, можно сказать, что вся нравственность христианина формируется в его
личной встрече с Богом. Но было бы поверхностно думать, что встреча с Богом – это лишь
момент некоего «осенения» благодатью, когда человек открывает для себя Бога, а вернее,
когда Бог открывается ему, дарует ему драгоценнейшее сокровище веры. Нет, встреча с
Ним это не разовый случай, не единичный момент, но вся наша жизнь, которая усеяна
некими проблесками обнаружения Его присутствия в наших сердцах, «судьбоносными»
событиями. И вовсе не всегда мы Его узнаем. Порой, не узнав, гоним прочь (хорошо еще,
если не потому, именно, что узнали). Иные люди так до конца жизни и не узнают Его,
подобно тем из Его единоплеменников, о которых Он плакал перед входом в Иерусалим.
Так же и многие из нас, не узнавая Его, одни равнодушно проходят мимо или «просят
1
отойти от их пределов», другие хватаются за камни, требуют смерти Того, Кто посмел
называть Себя Сыном Божиим, а значит (в современной ситуации), претендует на то место
в нас, которое мы уже давно распределили между бесчисленными идолами-страстями…
Как же определить, распознать нашу встречу с Богом?
В притче о Страшном суде (Мф. 25; 31 – 46) Господь образно описывает разделение
человечества на «благословенных Отца» и «проклятых», сравнивая с тем, как пастух
разводит в разные стороны овец и козлов (которые паслись вместе). Каков признак, каков
критерий, какова та «роковая» точка – на основании чего происходит суд? На основании
«прихоти» Всемогущего (как представляется некоторым)? – Нет. Может быть аскетические
подвиги – посты, множества поклонов, строгое соблюдение в мирской жизни
монастырского устава? – Тоже нет. Аскетика – средство «обработки» души, приведения ее в
состояние свободное от груза страстей. Но это лишь средство, способ, искусство
приобретения добродетели.
Встреча с Ним – вот момент, определяющий наше спасение или погибель. А эта
встреча происходит всякий раз, когда нам предоставляется возможность оказать любовь
человеку. И наше отношение к ближнему, к одному из «малых сих», а не «Божественный
произвол» определяет нас в ту или иную сторону. Понятно, что, идя по жизни, мы не
единожды выбираем то спасение, то погибель, но главное, чтобы нам вовремя
обнаруживать свое уклонение и вновь направляться на спасительную стезю. «В чем застану,
в том и сужу». И замечательно что: спасаемых от погибающих отличает не то, что первые
«догадались», что, вот, их посетил Бог, «сориентировались» и послужили Ему, а вторые
оказались менее сообразительными. Нет – и те и другие удивляются: «Когда?..». Не тем они
отличаются, что одни знали, что Бог есть, а другие только теперь это с удивлением
обнаружили. И не то их отличает, что одни делали добро, а другие творили зло – о злодеях
речь не идет. Нравственно определяющим к погибели является не только активное,
осознанное злодейство, а то самое отношение, которое как никогда прежде присуще
нам – равнодушие. Не ненависть даже, не безумная жажда зла и разрушений, что, впрочем,
также все сильнее распространяется в наше время, но всего на всего не-любовь – пассивная,
«незлая», «цивилизованная».
«Бог есть любовь, и пребывающий в любви пребывает в Боге, и Бог в нем, – пишет в
своем первом послании св. апостол Иоанн Богослов. – Любовь до того совершенства
достигает в нас, что мы имеем дерзновение в день суда, потому что поступаем в мире сем,
как Он. В любви нет страха, но совершенная любовь изгоняет страх; потому что в страхе
есть мучение. Боящийся несовершенен в любви. Будем любить Его, потому что Он прежде
возлюбил нас. Кто говорит: «я люблю Бога», а брата своего ненавидит, тот лжец: ибо не
любящий брата своего, которого видит, как может любить Бога, Которого не видит?» (1 Ин.
4; 16 – 20). «Бог есть любовь» и встреча с Ним происходит всякий раз, когда мы имеем
2
возможность осуществить (именно: осуществить, а не только почувствовать) любовь. Это и
возможность уклониться – в любви нет принуждения силой или хитростью. Но в этом
выборе и вершится суд – мы своим отношением к ближнему демонстрируем кто мы в
отношении ко Христу.
Любовь Божия действует в нас тройственным образом – в отношении Самому Богу, к
себе и к ближним.
Любовь к Богу особо проявляется в усердии к молитве, в бережном хранении
православных догматов с готовностью на любые жертвы, но если она не побуждает нас
любить себя и ближнего – то неуместно говорить и о любви к Богу.
Любовь к себе – это желание блага себе, стремление к достижению этого блага, но
какого блага? Если высшее наше благо мы полагаем не в Боге и не осознаем, что нашими
благодетелями являются все те, по отношению к кому нам предоставляется возможность
проявить любовь (в т.ч. и враги наши, которых «по-человечески» нам бы следовало
ненавидеть), если мы изо всех сил стремимся достигать удовольствий и избегать страданий
(любой ценой, с помощью хотя бы всевозможных «целителей» и «ясновидцев») то это лишь
себялюбие – дьявольская маска любви к себе.
Любовь к ближнему – желание блага ему, но как мы понимаем это благо?
Уклоняемся ли мы в крайности, то заботясь лишь о его духовном преуспеянии, пренебрегая
земными потребностями, то суетясь по поводу устроения его земного счастья, забывая об
основных потребностях его души (которой скорби нередко лишь во благо) – все эти
уклонения происходят, во-первых, от недостатка любви к Богу (отчего теряется истинное
понимание ценностей), а, во-вторых, от недостатка истинной любви к себе (отчего мы
перестаем заботиться о состоянии своего сердца), что, в свою очередь, является
закономерным следствием оскудения любви к Богу.
Вот и получается, что все наше спасение определяется нравственным выбором, а
нравственность обнаруживается ВСТРЕЧЕЙ. И когда земное отвечает небесному «да» –
совершается соединение этих двух начал, проникновение Божественным человеческого,
иначе называемое «обожением». Но не так, чтобы вот – я, а вот – Бог и больше никого. Под
религиозным образом жизни понимается не только двустороннее индивидуальное
мистическое общение в молитве, личное «предстояние Богу», не только непосредственное,
но и опосредованное общение в Ним – через перенесение отношения к Нему на Его образ –
на себя и на своего ближнего (быть может врага, но все же ближнего) и на все Его творение.
Мы встречаемся с Богом в молитвенном Ему предстоянии, но с Ним же мы
встречаемся, когда Он, промышляя о нашем спасении, дает нам возможность уподобиться
Ему в деятельной любви. Любовь переживается нами как чувство, но она не столько
чувство, сколько действие. И питается любовь проявлением себя не как чувства, но как
жертвы. Любя Бога, нам в радость жертвовать и самой жизнью земной, ради пребывания в
3
Нем; любя себя, нам не в тягость жертвовать преходящими удовольствиями, всем, что нам
дорого на земле: лишь бы не утратить главного своего блага – благодати Божией; любя
ближнего, мы без сожаления жертвуем своим покоем, удобствами, даже жизнью, порой не
церемонимся и с самим ближним если от нас требуется ради его блага проявить строгость,
рискуя тем самым потерять его расположение, что бывает дороже всех прочих земных благ,
и в то же время нам в радость ради примирения с ним, преодолевать свое тщеславие,
самолюбие, так как всеми этими жертвами питается в нас любовь, которая от Бога и к Богу.
Цель встречи Бога с человеком – спасение. Достижение цели определяется нашим
нравственным выбором.
4