Говоря о покаянии, я только коснулся исповеди, но вопрос об исповеди настолько важен, что я хочу на нем остановиться подробнее и глубже.
     Исповедь бывает двоякая. Бывает личная, частная исповедь, когда человек подходит к священнику и открывает в его присутствии свою душу Богу. И бывает общая исповедь, когда люди сходятся большой или малой группой, и священник произносит исповедь за всех, включая себя самого. Я хочу остановиться сначала на частной исповеди и обратить ваше внимание вот на что.
     Человек исповедуется – Богу. В поучении, которое священник произносит перед исповедью отдельного человека, говорится: “Се, чадо, Христос невидимо стоит, приемля исповедание твое; я же – только свидетель”. Это надо помнить: мы исповедуемся не священнику и не он является нашим судьей. Я бы сказал больше: даже Христос в этот момент не является нашим Судьей, а является сострадающим нашим Спасителем. Это очень, очень важно, потому что когда мы приходим на исповедь, мы находимся в присутствии свидетеля. Но что это за свидетель, какова его роль?
     Свидетели бывают различные. Например: случилась авария на дороге. Какой-то человек стоял при дороге и видел, что случилось; его спрашивают, что произошло. Ему совершенно все равно, кто прав, кто виноват, он просто говорит: я видел то-то и то-то... Есть другой род свидетелей – на суде: один свидетельствует против подсудимого, другой – в его пользу. Это совершенно иное положение, и этому частично соответствует священник, потому что он стоит перед Христом и говорит: “Господи, он к Тебе пришел в покаянии, – прими его! Уж если мне его жалко, то, конечно, Тебе его жалко много больше, чем мне. Я его спасти не могу, я могу с ним кое-чем поделиться, чем-то помочь, но Ты можешь его преобразить”.
     А есть третий род свидетеля. Когда совершается брак, приглашают самого близкого человека. Он – тот, кто в Евангелии назван “друг жениха” ( в нашей практике можно было бы сказать также “друг невесты”). Это самый близкий жениху и невесте человек, который может разделить с ними самым полным образом радость преображающей встречи, соединяющего чуда.
     И вот священник занимает это положение: он – друг Жениха, друг Христов, он кающегося приводит к Жениху-Христу. Он – тот, который так глубоко связан любовью с кающимся, что готов с ним разделить его трагедию и привести его к спасению. И когда я говорю “разделить его трагедию”, то говорю о чем-то очень, очень серьезном. Мне вспоминается один подвижник, которого однажды спросили: “Каким образом каждый человек, который к тебе приходит и рассказывает о своем житье-бытье, даже без чувства покаяния или сожаления, вдруг бывает охвачен ужасом перед тем, насколько он грешен, и начинает каяться, исповедоваться, плакать – и меняться?” И этот подвижник дал замечательный ответ. Он сказал: “Когда человек приходит ко мне со своим грехом, я этот грех воспринимаю как свой. Мы с этим человеком едины; те грехи, которые он совершил действием, я непременно совершил мыслью или желанием, или поползновением. Поэтому я переживаю его исповедь, как свою собственную, я (как он говорил) схожу ступенька за ступенькой в глубины его мрака, и когда я дошел до самой глубины, я его душу связываю со своей душой и каюсь всеми силами своей души в грехах, которые он исповедует и которые я признаю за свои. И тогда он охвачен моим покаянием и не может не каяться, и выходит освобожденным; а я по-новому каялся в своих грехах, потому что я с ним един состраданием и любовью”.
     Это предельный пример того, как священник может подойти к покаянию другого человека, как он может быть другом жениха, как он может быть тем, который приводит кающегося ко спасению. Но для этого священник должен научиться состраданию, должен научиться чувствовать и сознавать себя единым с кающимся.
     А произнося слова разрешительной молитвы, священник их либо предваряет наставлением, либо нет. И это тоже требует честности и внимания. Иногда бывает, что священник слушает исповедь, и вдруг ему явно, как бы от Бога, от Духа Святого открывается, чтó он должен сказать кающемуся. Ему может показаться, что это не к делу, но он должен слушаться этого голоса Божьего и произнести эти слова, сказать то, что Бог ему положил на душу, на сердце и в ум. И если он так поступит, даже когда это как будто не относится к исповеди, которую принес кающийся, он говорит то, что нужно кающемуся.
     Иногда у священника нет чувства, что эти слова от Бога. (Знаете, и у апостола Павла в посланиях встречаются места, где он пишет: “Это я вам говорю именем Божиим, именем Христовым...”, или “Это я вам говорю от себя...”). Но это не значит, что тогда слова священника – “отсебятина”; это то, что он познал из личного опыта, и он делится этим опытом, – опытом греховности, опытом покаяния и того, чему его научили другие люди, более чистые, более достойные, чем он сам.
     А порой и этого нет. Тогда можно сказать: “Вот что я вычитал у святых отцов, вычитал в Священном Писании. Я могу тебе это предложить, ты это прими во внимание, задумайся, и может быть через эти слова Божественного Писания тебе Бог скажет то, чего я не могу сказать”.
     А иногда честный священник должен сказать: “Я всей душой болел с тобой во время твоей исповеди, но сказать тебе на нее ничего не могу. Я буду молиться о тебе, но совета дать не могу”. И у нас есть пример тому. В житии преподобного Амвросия Оптинского описываются два случая, как к нему приходили люди, открывали свою душу, свою нужду, и он три дня их держал без ответа. И когда наконец у него настоятельно просили ответа, он сказал: “Что я могу ответить? Вот три дня я молю Божию Матерь меня просветить и дать ответ, – Она молчит; как же я могу говорить без Ее благодати?”
     Вот то, что я хотел сказать о частной, личной исповеди. Человек должен прийти и свою душу изливать. Не повторять чужие слова, смотря в книжку, а поставить перед собой вопрос: если бы я стал теперь перед лицом Христа Спасителя и всех людей, которые меня знают, что явилось бы для меня предметом стыда? что я не готов открыть перед всеми, потому что было бы слишком страшно, что меня увидели, каким я себя вижу?.. Вот в чем надо исповедоваться. Поставь себе вопрос: если моя жена, мои дети, мой самый близкий друг, мои сослуживцы знали бы обо мне то или другое, было бы мне стыдно или нет? Если стыдно – исповедуй. Если то или другое стыдно открыть Богу (Который и без того это знает, но от Которого я стараюсь это спрятать) или было бы страшно – открой это Богу. Потому что в момент, когда ты это откроешь, все то, что ставится в свет, делается светом. И тогда ты можешь исповедоваться и произносить свою исповедь, а не трафаретную, чужую, пустую, бессмысленную исповедь.
     А если речь идет о детях, надо помнить, что детям нельзя навязывать исповедь, которая не является их собственной исповедью. Нельзя им говорить: “Ты запомни, что ты меня рассердил тем-то, что в этом ты поступил не право, вот покайся в этом”. Надо дать ребенку свободу стать перед Богом как перед другом, и с Ним поделиться всей своей жизнью и душой, – даже своей болью о родителях, даже тем, как он их переживает иногда тяжело.
     А теперь я хочу сказать коротко об общей исповеди. Общая исповедь может произноситься по-разному. Обыкновенно она произносится так: собирается народ, священник говорит какую-то вступительную проповедь и затем по книге читает как можно большее число тех грехов, которые он ожидает от присутствующих. Этот перечень может быть формальным. Сколько раз я слышал: “Я не вычитывал утренних и вечерних молитв”, “я не вычитывал канонов”, “я не соблюдал постов”, я не делал того, я не делал другого... Это все формально. Да, это не формально в том смысле, что это реальные грехи каких-то людей, может быть, даже самого священника, но это не обязательно реальные грехи этих людей; реальные грехи бывают иные.
     Я вам расскажу, как провожу общую исповедь сам. Общая исповедь у нас бывает четыре раза в году. Перед исповедью я провожу две беседы, которые направлены на понимание того, чем является исповедь, чем является грех, чем является Божия правда, чем является жизнь во Христе. Каждая беседа длится сорок пять минут, все собравшиеся сидят, слушают, затем наступает получасовое молчание, в течение которого каждый должен продумать то, что слышал, посмотреть на свою душу и продумать свою греховность. А затем бывает общая исповедь. Мы собираемся на середине храма, я надеваю епитрахиль, перед нами Евангелие, и обыкновенно я читаю Покаянный канон Господу Иисусу Христу. И под влиянием канона произношу вслух собственную исповедь – не о формальностях, а о том, в чем меня попрекает моя совесть и что открывает передо мной читаемый мною канон. Каждая исповедь бывает иная, потому что каждый раз слова этого канона меня обличают по-иному, в другом, и я каюсь перед всеми людьми, называю вещи своим языком, своим названием. Не так, чтобы меня потом ходили и упрекали конкретно в том или другом грехе, а так, чтобы каждый грех был раскрыт перед людьми как мой собственный. И если, произнося исповедь, я не чувствую, что истинно каюсь, я произношу и это в качестве исповеди: “Прости меня, Господи! Вот, я произнес эти слова, но они до моей души не дошли”… Эта исповедь длится обыкновенно минут тридцать-сорок, в зависимости от того, что я могу поисповедовать перед людьми. И одновременно люди исповедуются – молча, а иногда и вслух произнося: “Да, Господи! Прости меня, и я виноват в этом!” Но это является моей личной исповедью. И к сожалению, я настолько греховен и настолько похож на каждого, кто присутствует на этом действии, что мои слова раскрывают перед людьми их собственную греховность.
     После этого мы молимся. Мы читаем часть покаянного канона, читаем молитвы перед Святым Причащением (не все, а избранные, которые относятся к тому, о чем я говорил или как исповедовался). Затем все становятся на колени, и я произношу разрешительную молитву всем. Если кто-то считает нужным потом подойти и отдельно сказать о том или другом грехе, он свободно может это сделать. Но я на опыте знаю, что такая общая исповедь учит людей приносить частную исповедь. Многие мне говорили сначала: “Я не знаю, с чем прийти на исповедь. Я знаю, что согрешил против множества заповедей Христовых, сделал очень много дурного, но я не могу это как бы собрать в покаянную исповедь”. А после такой общей исповеди люди приходят и говорят: “Я теперь знаю, я научился, как исповедать собственную душу, опираясь на молитвы Церкви, опираясь на покаянный канон, опираясь на то, как Вы сами исповедовали свою душу и как люди вокруг меня эту же самую исповедь воспринимали и приносили, словно собственную”. Я думаю, что это очень важный момент: чтобы общая исповедь была уроком того, как исповедоваться лично, а не “вообще”.
     Иногда приходят люди и вычитывают длинный список грехов – которые я по списку знаю, потому что у меня есть те же самые книжки, что у них. И я их останавливаю, говорю: “Ты не свои грехи исповедуешь, ты исповедуешь грехи, которые можно найти в номоканоне, в молитвенниках. Мне нужна твоя исповедь, вернее, Христу нужно твое личное покаяние, а не общее трафаретное покаяние. Ты не можешь чувствовать, что осужден Богом на вечную муку, потому что не вычитывал вечерние молитвы или не читал каноны, или не так постился”.
     Больше того: иногда бывает, что человек и старается, например, поститься, а потом срывается и чувствует, что осквернил весь свой пост, что ничего не остается от его подвига. А на самом деле Бог совершенно иными глазами на это смотрит. Это я могу вам разъяснить одним примером из собственной жизни. Когда я был врачом, я занимался одной бедной русской семьей. Денег я с них не брал, потому что у них никаких денег не было. Но как-то в конце Великого поста, в течение которого я постился, если можно так сказать, “зверски”, то есть не нарушая никаких уставных правил, они меня пригласили на обед, и оказалось, что они в течение какого-то времени из своего отсутствия денег собирали гроши, чтобы купить маленького цыпленка и меня угостить. Я на этого цыпленка посмотрел и увидел в нем конец моего подвига постного. Конечно, я съел кусок цыпленка, – я не мог их оскорбить отказом; но потом пошел к своему духовному отцу и говорю: “Знаете, отец Афанасий, со мной такое горе случилось! В течение всего поста я, можно сказать, постился в совершенстве, а сейчас, на Страстной седмице, съел кусок курицы”. Отец Афанасий на меня посмотрел и сказал: “Знаешь, если бы Бог на тебя посмотрел и увидел, что у тебя нет никаких грехов, а кусочек курицы может тебя осквернить, Он тебя от этого защитил бы; но Он посмотрел и увидел в тебе столько греховности, что никакая курица тебя осквернить не может”. Я думаю, что многие из нас могут запомнить этот пример для того, чтобы быть честными, правдивыми людьми, а не просто держаться устава. Да, я съел кусочек этой курицы, но вопрос был в том, что я его съел ради того, чтобы не огорчить людей. Я ее съел не как какую-то скверну, а как дар человеческой любви. Есть место в писаниях отца Александра Шмемана, где он говорит: все на свете – не что иное, как Божия любовь; и даже пища, которую мы вкушаем, является Божественной любовью, которая стала съедобной...