БЕСЕДА НА ПРИХОДСКОМ ВЕЛИКОПОСТНОМ ГОВЕНИИ
I
Из года в год, в течение всего
Великого Поста каждую субботу читается
отрывок Евангелия, где нам рассказывается о
том, как Христос совершил то или другое чудо
в субботний день; и как Он этим вызвал
недоумение одних, негодование других и
большую, глубокую радость людей простых,
которые не задумывались над нарушением Им
закона, а радовались о том, что Бог, может
быть, как бы нарушая закон, проявляет
бесконечную Свою милость, Свою вдумчивую
заботу о людях. И вот перед нами стоит
вопрос: почему Христос в субботний день
всегда, всегда, как бы в нарушение древнего
законодательства, совершает Свои дела
милосердия? И почему всегда эти дела
милосердия являются чудом исцеления
телесного и, вместе с этим, чудом духовного
возрождения человека? Фарисеи спрашивали
Его: Неужели ты
не можешь выбрать другого дня? Они
обращались к народу: Неужели вам нужно
приходить именно в субботний день
исцеляться — неужели
нет шести дней в неделю, когда Бог заповедал
творить дела, перед тем как Он почил в
седьмой день?. Неужели Христос только
потому совершает Свои дела милосердия,
проявляет Божественную власть прощать
грехи, Божественную силу делать человека цельным
до конца, в душе, в теле,
во всем, в субботний день, для того только,
чтобы вызвать недоумение? Неужели для того,
чтобы смутить души честных, добросовестных
людей, преданных закону, долг которых в том,
чтобы этот закон хранить, соблюдать?
Неужели, когда ставится на весы вопрос об их
гневе, об их душевном смущении, о вопросе,
который они настойчиво ставят себе, и Ему, и
другим: Неужто Ты пришел нарушить закон
против милосердия жалости? — неужели
перевес берет просто жалость и как бы ни
во что не вменяется смущение, гнев, боль,
оскорбление религиозного чувства? В чем же
тут дело?
Это не праздный вопрос, потому
что все, что относится ко Христу, имеет к нам
прямое, непосредственное, личное отношение.
Если это случилось тогда, если апостолы
сочли нужным нам это поведать, и не один раз,
а раз за разом, то для того, чтобы мы тоже не
только задумались, но что-то поняли, чего не
могли понять люди в то время, потому что они
не знали Христа, не знали, кто Он и не
понимали того, что понимаем мы теперь.
Бог почил от дел Своих в седьмой
день. Шесть дней Он творил; шесть дней мы
видим, как сначала из ничто, а потом из хаоса
жизни Он вызывает одну вещь за другой, одно
существо за другим, как постепенно, можно
сказать, раскрывается Вселенная, как цветок,
расцветает Вселенная. Каждый день
начинается вечером, и каждый день
расцветает новое утро, и каждое утро по
отношению к будущему, следующему дню
является как бы вечером. Раскрывается
жизнь от славы к славе, от красоты к красоте,
от величия к величию; и когда все
совершено, когда сотворен человек, образ
Божий на земле, которому Бог поручает
заботу о ней, Господь прекращает Свое
творчество и почиет от дел Своих...
Но что же дальше? Дальше эта земля
наша поручена человеку. Как сказал
католический Венский архиепископ Кёниг,
седьмой день отдыха Божия является днем и
часом творчества человека.
И вот в этом дне мы живем. В Ветхом
Завете, до Христа, человек силился создать
человеческое общество, построить град
человеческий; и в этой попытке сплетается
много вдохновения, много красоты, и очень
много страшного и уродливого. Грех
человеческий страшным образом
переплетается с правдой Божией;
вдохновение, которое ему дано от Бога,
сталкивается с греховностью, которую он,
человек, вызвал к бытию. И вот приходит
какой-то момент, та полнота времен, о
которой вы слышали сегодня в начале
Послания к евреям, когда Сам Бог входит в
человеческую историю, когда Сын Божий
делается Сыном человеческим, когда Слово
делается плотью. И в этот момент, в это
короткое тридцатитрехлетнее время среди
людей есть один Человек, Который является
Человеком в полном смысле этого слова —
совершенным
Человеком. И совершенен Он потому, что Он
одновременно и совершенный Бог. Потому что
до того момента, пока человек не соединился
неразлучно, навсегда, до самых глубин своих
с Богом, он еще не в полном смысле человек;
он только на пути своего очеловечения.
Христос, потому что Он —
Бого-человек, является Человеком в полном,
завершенном смысле этого слова. И в Его лице
время человеческое находит тоже свое
восполнение. Он —
единственный в совершенстве, единственный
Человек может вступить в этот седьмой день
и творить в нем Божью волю, совершенную,
спасительную. Этот седьмой день, который
является днем отдыха Отча, является днем
человека, и является одновременно, с
Воплощением, днем Сына человеческого.
Человеку было поручено Богом довести до
совершенства то творение, которое Бог
зачаточно совершил. Святой Максим
Исповедник нам говорит о том, что человек
принадлежит двум мирам; телом своим —
земле и душой своей, всем одушевленным
существом, духом своим —
Божественному миру. Потому что в Нем
сочеталось и то и другое начало, Ему дано
быть тем звеном, которое может соединить и
землю и небо, сделать из земли область духа
— родной не только
человечеству, но всему тварному, так, чтобы
в какой-то день осуществилось слово
апостола Павла, что Бог будет все во всех.
Но человечество пало, мир стал
безобразным, уродливым, страшным; смерть
получила неограниченную власть, зло
действует почти свободно. И дело человека
— победить зло и вернуть
Богу то достояние, ту землю, тот тварный мир,
который Бог сотворил, который Он поручил
человеку, и который человек предал
своим падением, отдал во власть разрушения.
И роль человека, когда человек возвращается
к Богу, обращается вновь к Нему, роль
человека — исцелить то,
что случилось, и вести дальше тварь туда,
куда она должна прийти —
в Царство Божие.
И вот Христос, совершенный
Человек, потому что Он Бог совершенный, в
этот седьмой день, в этот день субботний,
как бы показывая нам в притче все наше
призвание, исцеляет тела, обновляет души,
возобновляет то единство между Богом и
тварью, которое было потеряно. И поэтому
чудеса Христовы в субботний день не
являются просто вызовом, оскорблением,
унижением для тех, которые видели только
букву Ветхого Завета —
закон: это необходимость.
Христос творит в седьмой день дело дня
седьмого, который является днем человека,
является часом человеческого творчества.
Но этот седьмой день —
не только суббота в конце ветхозаветной
недели; этот седьмой день —
весь промежуток времени, который поручен
человеку и который стелется со дня, когда
Господь и Бог наш почил от дел Своих, до дня,
когда вновь придет Христос во славе, в этот
раз судить живым и мертвым, установить
Царство Божие, начало вечности.
И этот седьмой день, этот
промежуток времени теперь, с Воплощением
Христовым, получил совершенно новое
значение и новое содержание. Это не время,
когда Бог отступился от Своего творческого,
всесозидательного труда с тем, чтобы
оставить его человеку; это новое время, в
которое Бог Сам включился милосердием,
состраданием, любовью, Сам вошел с тем,
чтобы быть с нами. В каком-то смысле,
с Воплощением Христовым этот седьмой день
уже как бы зачаточно носит в себе всю славу,
всю глубину, всю победоносную силу того, что
Священное Писание называет Восьмым днем,
днем, когда воцарится Бог, и когда больше
ничего не останется
ни от смерти, ни от зла, ни от разлуки с Ним...
Когда мы думаем о конце времен, мы думаем
большей частью о Страшном суде и о том, что
будет потом. Христос ясно нам говорит в
Евангелии, что суд уже пришел, — суд пришел
тем, что Бог пришел в мир. Но в первый раз,
Воплощением Христа, Он вошел еле приметно;
Он вошел тихо; Он был узнан только теми, у
которых совесть была чиста, которым Отец
это открыл.
В каком-то смысле можно сказать,
что конец всему уже пришел Воплощением
Христа. Конец может значить две вещи:
или последний момент какой-то линии времени,
какой-то последовательности событий —
конец книги; конец столетия; конец частной
жизни. Это момент, когда все приходит к
какому-то окончанию, когда прерывается
какая-то чреда. Но конец может значить тоже
нечто другое: цель, конец пути; это не только
момент, когда путь прерывается, это момент,
когда незачем идти дальше, потому что цель
достигнута. И в этом отношении, когда
Священное Писание нам говорит
что Христос есть Альфа и Омега, начало и
конец, оно нам говорит о том, что Христос
есть Начало нашего бытия, Слово, которым все
стало, Образ, сообразно которому сотворен
человек. Но вместе с этим Он является и
Омегой — концом,
завершением, полнотой, не только Тем,
Который придет в конце времен, а Тем, к Которому
все времена устремлены, Тем, к Которому мы
идем с надеждой, с ожиданием, с тоской...
Но Он уже пришел, и в каком-то
смысле можно сказать, что конец времен уже
имел место Воплощением Христа; конец времен
уже присутствует в нашем времени. С тех
пор, как Христос жил среди нас, как Бог стал
человеком, мы одновременно находимся в том
бывании, в том длении, в том времени, которое
течет и стремится к своему завершению, и
вместе с этим в точке совершенного
покоя, где все уже совершено, где все
дано. И только потому
еще существует и дление и время, и
устремленность и тоска, что все, что дано,
нами еще не взято, что все нам дано, но не все
воспринято.
В Новом Завете, в книге
Откровения апостол Иоанн постоянно делает
одну грамматическую ошибку в тексте,
который других ошибок не знает. Когда он
употребляет слово “конец”, которое по-гречески
— среднего рода, он все
время его ставит в мужском роде; для него
конец — не “нечто” а “некто”, это Кто-то,
а не то, что во времени —
мгновение или событие. И в этом смысле,
да, конец уже пришел. И то время, в котором мы
находимся, это время, где вечность
присутствует, это уже не ночь; как Исаия
пророк говорил — ночь
проходит, уже брезжит свет... Это еще не
полдень, это еще не полное сияние вечности;
но вечность уже вошла, и тьма вся пронизана
светом, тьма горит, нет тьмы; она не темна до
конца.
И вот в этом времени, в этом дне
седьмом, в котором мы живем, но в который
уже внедрилась вечность, мы должны жить и
творить. Христос это нам ясно показал в том
седьмом дне, субботе, когда Он творил чудеса,
исцелял тела, обновлял души. Бог вошел во
время, и мы приобщены этому Богу, и мы
призваны в этом времени творить Его дело. Мы
недостаточно это понимаем; мы недостаточно
понимаем масштаб нашего христианского
призвания; недостаточно понимаем, что и мы
призваны со Христом и подобно Христу
преобразить мир. Он нас называет детьми
света, когда Себя называет Светом
мира. Мы должны бы, подобно Ему, быть светом,
пронизывающим тьму, отнимающим у тьмы ее
темноту, ее непроглядность. Западный
духовный писатель говорит, что христианин
— это человек, которому Бог поручил заботу
о других людях, о мире, заботу
обо всем; вот об этом я сейчас говорю. Об
этом нам говорит то, что Христос в субботний
день творил чудеса. Этот субботний день —
время, когда должно быть исцелено все, что
ранено грехом, воскрешено все, что поражено
смертью, возвращено в образ и подобие и
красоту все то, что обезображено. И
начинается этот труд, конечно, для каждого
из нас —
в нас самих. Но не только в нас самих;
наше призвание не в том только, чтобы
измениться, но в том, чтобы быть светом,
теплом, любовью Господними, потому что
мы — Господни...
Я, кажется, уже говорил не раз о
том отрывке Евангелия, который меня каждый
год поражает после Пасхи об исцелении
слепорожденного; о том, как в конце этого
рассказа, слепорожденный, а теперь зрячий,
видящий, встречает Христа в храме, и Христос
ему говорит: Веришь ли ты в Сына
человеческого?.. И слепой Ему говорит: Кто
Он, чтобы мне верить в Него?.. И Христос
отвечает ему словами, которые проходят мимо
нашего сознания, потому что для нас они
слишком обычны, они не представляют для нас
никакого события, ничего нового —
это самая серая каждодневность; Христос ему
говорит: Ты Его видишь, Он перед тобой...
Мы все родились зрячими, с самого
начала нашей жизни мы взором воспринимали
тысячи и тысячи вещей, но этот человек
родился слепым; он всю жизнь прожил
окутанный глубокой мглой, совершенной
темнотой; окружающий мир для него не имел ни
красок, ни стройных форм; окружающий мир он
воспринимал только ощупью —
даже не в потемках, а в полной темноте. И в
какой-то день Сын Божий, ставший Сыном
человеческим открыл —
тоже в день субботний! — ему
глаза. И первое, что
этот человек увидел, был лик Христов, лик
Бога, ставшего человеком; первое, с чем
встретился его взор, это были очи Христовы,
в которых он мог прочесть все сострадание,
все милосердие и всю любовь Божии. Вот
первое, что он увидел...
Что бывает с нами, когда мы
открываем наши глаза на жизнь, на мир? Когда
мы еще малые дети, над нашей колыбелью
склоняются мать, отец; мы видим любовь,
видим ласку... Но как скоро, когда мы
начинаем различать другие лица,
вглядываться в другие очи, воспринимать
других людей, нам открывается другой
мир: холодный, чуждый, враждебный... Вот чего
не должно бы быть в христианском обществе,
вот чего не должно бы быть благодаря тому,
что есть христиане на земле. Люди,
встречающие христианина, должны были бы
останавливаться взором, вперять свой взор с
изумлением, с вопросом: что я вижу? Я вижу не
только человеческие черты, я вижу в них то,
чего я не видел никогда: Божественный покой,
сияние света, бездонную Божию любовь
крестную, Божие сострадание, жалость,
радость обо мне, горе обо мне... Встречая
общество христиан, люди должны бы, опять-таки,
останавливаться мыслью и ставить себе
вопрос: что это за люди? Откуда в их среде
такой строй, такая любовь? Причем не просто
человеческая любовь, но что-то
превосходящее разум и воображение...
Вот к чему мы призваны, вот о чем
речь идет. В Седьмой день, в день и час человека,
человеческого творчества, это является
предельным творчеством человека: стать
таким человеком, видя которого, люди как бы
через прозрачное стекло могли видеть Бога;
стать такими, как бывает иногда поверхность
озера — тихого,
неволнуемого, в котором совершенно
отражается небо. Христос о Себе говорил: Кто
видел Меня, тот видел Отца... Христос нас
зовет к тому, чтобы люди, видя наши добрые
дела, прославили Отца нашего, Который на
небесах. Но для этого мы должны быть
прозрачными; нам надо научиться так
говорить, так действовать, так жить, чтобы
люди видели наши дела и, однако, относили их
не к нам, а к Богу; поняли бы, что мы движимы
силой, которая превосходит нас; что через
нас льется на них свет,
который в нас не родился; что слово истины и
правды, которое мы говорим —
Божие, не наше, потому что оно не ранит, а
исцеляет.
И это делается возможным, только
если мы научимся одновременно и
созерцательной, и деятельной жизни.
Спаситель нам говорит, что мы должны быть в
мире, но не от мира сего, как про Себя Он
сказал: Приближается князь мира сего —
но во Мне нет ничего, что принадлежало бы
ему... Он весь был в мире; Он был сплошное
творчество; и вместе с этим —
неоскверненный; ничто в мире Его не ранило и
не осквернило.
Нам часто кажется, что
созерцательная и деятельная жизнь
несовместимы, потому что о созерцательной
жизни мы думаем в образах монастырей,
затворов, пустынь, а о деятельной жизни мы
думаем в порядке творчества, внедренного в
современность. Но если задумываться, если
задуматься над Христом и Его апостолами, то
делается так ясно, что и созерцание и
творчество — одно и то
же, являются только двумя выражениями
одного и того же опыта Бога. В пятой главе
Евангелия от Иоанна, в том отрывке, который
читается на похоронах, Спаситель говорит: Якоже
слышу сужду, и суд Мой праведен есть, яко не
ищу воли Моея, но воли пославшего Мя Отца... Суд,
который Я произношу —
не Мой суд; это суд Отчий, который Я
воспринимаю слухом и провозглашаю устами. И
потому он праведен. Он не Мой —
он Отчий, провозглашенный в послушании... В
другом месте той же главы, и в другой главе
Спаситель говорит: Отец Мой доселе делает,
и Аз делаю. Он Мне показывает дела, которые
Он творит — и Я их
творю... Опять-таки:
созерцание. Христовы очи вперены в Бога, как
и слух Его открыт Отцу. Христос видит, что
Бог задумал и что Бог творит —
и Он это осуществляет Своим человеческим
творчеством. Потому Христовы дела все
совершенны, что они являются выражением
совершенной Божественной премудрости;
слово Христово — это
выражение той тайны, которая содержится в
извечном молчании Бога; дела Христовы —
это осуществление Божественного замысла. И
потому только Он может их совершать, что Он
весь есть слух и весь есть взор; Он
вглядывается и вслушивается в глубины
Божии, и из этих глубин Он выносит слово и
износит дело.
Нам тоже Он повелел творить,
совершать дела, которые Он совершал; мы тоже
призваны к подобному, к такому же, как Он,
творчеству; и оно возможно, только если мы
достаточно — пусть и
несовершенно —
погружены в молитвы, в Бога; если наш слух
открыт Богу; если наша воля Ему
предоставлена; если мы отдали себя Ему,
чтобы через нас лилась на этот мир Его
любовь, изливала сострадание сила жизни. Но
для этого опять-таки с нас требуется подвиг;
прозрачность, которая позволила бы
Божественному свету проливаться через нас
и достигать других, гибкость, которая
позволила бы Божьей воле осуществиться
через нас в жизни, нам не даны, мы должны
их искать. Мы должны искать той чистоты
разума, той чистоты сердца, той всецелой
чистоты, которую Отцы называют целомудрием,
которая позволила бы свету и теплу Божию
проливаться через нас, так, чтобы мы сами
оставались как бы незамеченными —
как окно, через которое льется свет. Мы
должны научиться творить Божью волю наперекор
своей воле, несмотря на наше непонимание,
недоумения, для того чтобы сломилось в нас
своеволие, для того чтобы гибкой стала наша
воля, для того, чтобы Божественный замысел
мог осуществиться и через нас. Апостол
Павел говорит: Сила Божия в немощи
совершается... Как бы ни были мы хрупки,
слабы, бессильны, если только мы отдаемся в
руку Божию, Его сила через нас может
совершиться.
Но слабость, о которой говорит
апостол Павел, это не обычная наша слабость,
ее нельзя выразить, как мы часто выражаем
свою обычную слабость: нет у меня сил, нет
вдохновения, нет дерзания — не
могу... Слабость о
которой говорит апостол Павел, —
другая; она заключается в том, чтобы понять
раз и навсегда, что Божье дело человеческой
силой все равно не осуществить. Как можем мы
стать проводниками Божественной
премудрости, Божественной любви,
Божественной истины, Божественной силы? Мы
ее не вмещаем; но мы можем стать гибкими,
прозрачными, безмолвными, послушными, так,
чтобы там, где у нас нет никаких сил, мы
могли бы все равно и говорить, и действовать
прислушиваясь к тому, что нам говорит, и как
действует через нас, в нас, вокруг нас и,
порой, помимо нас Сам Господь. И тогда
созерцание и деятельность сольются в одно,
тогда мы поймем, почему Христос и Его
апостолы были так
постоянно действенны и деятельны, и вместе
с этим не отрывались от созерцания. Творить
волю Божию заключается раньше всего в том,
чтобы учиться у Христа как жить, как
говорить, что делать, заключается в том,
чтобы идти тем путем, который отцы называли
“евангельский путь”, путем заповедей,
превосходя наш опыт, предвосхищая
понимание, принимая как бы на веру слово
Божие.
Здесь оно начинается; оно
сочетается с отказом от себя. Христос нам
говорит: Если кто хочет Мне последовать — да отвержется себя, да
возьмет крест свой и да грядет по Мне...
Если мы хотим осуществить что бы то ни было,
мы должны начать с того, чтобы сказать: от
себя я отрекаюсь; я себе больше не интересен,
не дорог; мне дорого нечто другое, и весь мой
интерес в чем-то или в ком-то ином: во Христе...
И тогда мы обнаруживаем, что столько в
нас есть разрушающих, перечащих этому
нашему желанию сил. Крест был орудием
смерти; в нас все эти силы, противоречащие
воле Божией, являются орудием смерти,
умерщвления, разрушения. Вот этот крест
является действительно крестом жизни:
принять на свои плечи все то, что в нас есть
разрушительного, мертвого, и нести, пока не
удастся умереть и воскреснуть —
и последовать за Христом; последовать за
Христом через все извилины нашей жизни,
которые нам показаны в евангельском
рассказе, от зачатия Христова и до смерти
Его, ставить себе постоянно вопрос на этой
линии жизни: где я нахожусь? Кто я
среди тех, кого встречал Христос? Где
мое место в этом рассказе?..
И дальше: если через этот путь мы
сроднимся со Христом достаточно — пойти
с Ним в Гефсиманский сад; хотя бы даже как те
три апостола, которые в него были допущены и
не нашли силы в себе один час
бодрствовать с Ним; а лучше —
как святые научились: силой Божией бдеть со
Христом в этом мраке и ужасе Гефсимании. И
если Господь еще поведет дальше с Собой
— то на крест, и м.б., даже в
этот страшный опыт богооставленности... Но
начнем с того, с чего мы должны начать,
без чего нет пути: отречься от себя, взять
крест, выбрать Христа против себя,
выбрать крест против отдыха, с тем, чтобы
стать людьми, каких Себе избрал Господь,
которые в этот седьмой день —
который является всей жизнью, всей историей
мира — могли бы со
Христом творить дело исцеления и
обновления мира, зная, что это исцеление и
обновление уже пришли, что воскресение уже
торжествует и поэтому мы знаем, куда мы идем
и куда мы других можем вести.
|