Я уже много раз говорил здесь, что я по образованию не богослов, и поэтому не ожидайте от меня хорошего, строгого, академического богословского доклада. Но я хочу с вами вслух продумать тему, которая, мне кажется, из года в год обновляется и остается современной и своевременной из поколения в поколение; это вопрос о том, что такое вера, как к этой вере приходят, и как вера стоит перед темой сомнения.
     Постепенно, за столетия успокоенного христианства, у нас сложилось представление о вере, которое не соответствует ее существу. Вера — не мировоззрение; есть мировоззрение, которое соответствует вере, но самое существо веры это не система понятий. Слово “вера” значит разные вещи; первичное значение слова “вера” это доверие; второе — верность; дальше — то содержание веры, которое мы обыкновенно называем верой и которое является результатом того, что через доверие Богу и верность Ему мы познаём Его и делаемся уже способными о Нем что-то сказать; но начинается это не с понятий, а с лица.
     “Отцом верующих” назван Авраам; и когда вчитываешься в его жизнь, поражает, что его вера, прежде всего — можно сказать, исключительно — была совершенным, неограниченным доверием к Богу, и из этого доверия к Богу рождалось с Ним общение, и из этого общения вырастало знание о Боге, Какой Он есть. Вера Авраама заключалась не в том, что он сначала получил какие-то сведения о Боге и в них уверовал, а в том, что он с самого начала, туманно, но вместе с этим с громадной силой, встретился лицом к лицу с Живым Богом. Он верил не во что-то, а в Кого-то, и в этом, может быть, и есть самое существо веры.
     Если наша вера есть вера в Кого-то, в Живого Бога, то домыслы, направленные против нее, не могут ее поколебать; если же вся наша вера заключается только в том, что мы верим в те или другие богословские или полу-богословские или просто суеверные предпосылки, они могут быть колебаемы — причем суеверие держится крепче, чем богословские выкладки.
     И вот вспомните Авраама, первую его встречу с Богом, как Господь его по имени позвал: Аврам!.. И голос был такой своеобразный — это не был просто один из голосов человеческих, он прозвучал не только в его ухо; это имя “Аврам” ударило его в сердце, и он узнал непосредственным чутьем, что с ним говорит Бог.
     И первое, что ему сказал Бог: Оставь свое родство, оставь страну, в которой ты родился и живешь, и иди, куда Я тебя поведу... Тема доверия: потому что Бог ему ничего, в сущности, не обещает. Он ему говорит: Оставь то, что у тебя есть, и пойди туда, куда ты не знаешь, туда, куда Я тебя поведу, и на что и куда — Я не объясняю тебе... Единственное, что Авраам знает, это что с ним говорит Бог; он знает, что с него требуется уйти; он знает, что он куда-то будет приведен; но только отрицательное ему опытно известно: бросить родную землю; бросить родные пепелища; отойти от своих самых близких, от всей семьи, от всего своего народа. А то, что будет — “известно” только в общих каких-то чертах, т.е. именно в порядке того, что мы называем верой, доверием: ... куда Я тебя поведу... И верить в это требование возможно, только если оно исходит от лица говорящего; в такой мере можно довериться тому, кто говорит, а не какому-нибудь руководящему принципу.
     И вот Авраам идет, находит землю обетованную; и тут Господь ему обещает сына, который будет началом великого, несметного народа. И рождается сын, Исаак. Короткое время проходит, каких-то десять-двенадцать лет, и Тот же Бог, Который обещал Аврааму в лице этого сына наследие вечное, ему повелевает: сына взять и принести в кровавую жертву... И снова сказывается это качество, это свойство подлинной, основной веры в Бога, а не в то, что Он так или иначе выразил. Неверующий, вернее, каждый из нас, вероятно, обратился бы к Богу и сказал: Господи — Ты Себе противоречишь, что же Твое обетование — как же из Исаака может родиться потомство мне, если я сейчас его принесу в кровавую жертву?... Это было бы разумно, но это было бы актом недоверия к Богу. И Авраам не ставит этого вопроса, потому что его вера обращена не на то, что говорит Бог, а на Того, Кто говорит. Он не ставит вопроса о том, что Бог Себе противоречит, он предоставляет Богу знать, противоречит Он или нет, и что Он имеет в виду. Авраам поступает так: я доверился этому Богу, я и теперь доверяюсь... И он берет своего мальчика и ведет на заклание, и мы знаем, как это кончается; Господь заменил Исаака животным; это — дело Божие; но дело Авраама было — совершенная вера, понятая именно как доверие — безграничное, полное, спокойное доверие. Причем “спокойное”: не без боли, не без ужаса, не без содрогания. Но только такое доверие, которое давало возможность не то чтобы превозмочь, а оставить душу совершенно открытой и для боли, и для чуда.
     И вопрос, который в Евангелии Христос ставит в области веры, это именно вопрос: как ты относишься ко Мне? НЕ к Моим обетованиям, а ко Мне лично… Вы, наверное, помните рассказ о том, как Христос на пути в Иерусалим говорил Своим ученикам, что Ему надлежит идти во Святой Град, быть предану в руки грешников, быть убиену и воскреснуть. И в этот момент двое из Его учеников вышли к Нему: дай нам сесть одесную и ошуюю от Тебя!.. Во всём, что Христос говорил о восхождении Своем в Иерусалим, о грядущих страстях, о Воскресении после страшной голгофской смерти, они услышали только то, что относилось к ним: Он воскреснет. Он победит; и тогда Он будет царем, и тогда настанет наша очередь торжествовать... Они совершенно пропустили страшное благовестие о страстях и смерти. Они пережили только то, что касалось их, а мимо Христа и Его судьбы — прошли. И вот они просят, чтобы когда настанет победа — забывая, какой ценой она будет получена — сесть им по правую и левую руку Христа в славе Его... Христос им не отказывает, Он подводит их к самому сердцу беседы и спрашивает: Способны ли вы, готовы ли вы погрузиться в этот ужас, в который Я буду погружен, креститься тем крещением, каким Я буду креститься (по-гречески слово, которое мы переводим “крещение”, значит просто “погружение с головой”)? Другими словами: Готовы ли вы остаться при Мне, когда ночь сойдет и ужас окутает Меня? Останетесь ли вы при Мне в Моей оставленности, когда Я буду побежден, поруган, убит? Пройдете ли вы через все то, что есть Моя судьба, пока Я не стану победителем? И ученики отвечают согласием. Своим утверждением они свидетельствуют, что готовы быть Его друзьями, что бы ни случилось; ибо это-то и делает друга: готовность не уйти, что ни случись... И Христос в этот момент им говорит: Крещением, которым Я крещусь, вы будете креститься, чашу, которую Я пью, вы будете пить — а что касается до седения по правую и левую руку от Меня — не от Меня зависит дать... Иначе говоря: Христос им обещает крестный путь — именно путь, но ничего дальше; только то, что если говорит Бог, то, конечно, это будет добро: почему вы беспокоитесь о победном дне? Разве Я забуду тех, кто остался Мне верным другом в дни испытания? — но никакого земного обещания, никакой “приманки”...
     В этом, мне кажется, первое, самое существенное, что можно сказать о вере; что нет веры, которая основана, которая обращена на мировоззрения, на понятия. То, что, скажем, миллионы людей считают христианское мировоззрение самым убедительным или самым соответствующим — или не соответствующим — данным науки — не представляет собой веры, пока нет встречи с Богом или пока нет такого личного отношения к Нему. Потому что мировоззрение, в порядке вероучения, в порядке догматики, за двадцать веков развивалось и расцветало; скажем сейчас мы принимаем инославных в Православие после долгой вероучительной подготовки; в Деяниях же апостольских мы читаем рассказ (см. 8, 26-40) о том, как Филипп встретил евнуха, читавшего Исайю; он ему объяснил, что Тот, о Котором говорится в книге Исайи — Христос. Этот человек каким-то чудом, прозрением этому поверил, уловил какую-то несомненную убедительность в том, что говорил Филипп, и говорит: Вот здесь вода, что мне мешает креститься?. Всё, что он знал вообще о Евангелии, это то, что Иисус Христос есть тот самый Муж скорбей, Который описан в конце 52 и 53 главе Исайи. Вся его вера была только в личность Христа, о Котором, в сущности, он знал так мало, по сравнению с тем, что средний культурный европеец может знать. Но это было личное: он Христа нашел, и на этом можно было совершить его крещение.
     И в этом отношении, например, Послание апостола Павла к римлянам, шестая глава, которая относится именно к крещению, говорит о том же: можно крестить человека, который умирает со Христом и оживает с Ним, человека, который в себе носит мертвость Иисуса Христа и вечную жизнь Иисуса Христа; и нельзя крестить человека, который приобрел точку зрения на жизнь, где есть место для Бога, для Христа, для Церкви, для таинств и для других объектов. Вот почему можно было, в разные века, крестить людей с очень разным богатством знания, конкретной, умственно разработанной веры; не в этом было дело. Тот, кто умер со Христом, тот, кто ожил с Ним, принадлежит тому миру; тот же, кто только имеет об этом представление и считает, что это достаточно достоверно и убедительно, или кто просто слишком ленив, чтобы поднимать вопросы и, живя в обществе, которое не ставит этих вопросов, самотеком удовлетворяется этим наследством — не христианин еще.
     И если исходить из этого, тогда можно подойти к вопросу о вере и легче отличить веру от легковерия и суеверия. Суеверие отличать от веры я сейчас не буду; это дело простое. Но легковерие — дело гораздо более опасное и сложное, потому что оно более прикрытое. Поколениями христиане живут в значительной мере легковерием; легковерием в том отношении, что они получают наследственно, друг от друга, из предыдущих поколений или из глубин веков уже готовую веру; но веру не в смысле доверия, о котором я сейчас говорил, а веру в смысле предложений, относящихся к Богу, относящихся к человеку, к миру, к взаимоотношениям Бога и твари.
     И часто такая вера, когда проблем нет, когда ничто ее не колеблет, когда ничто не ставит ее под вопрос, вполне устойчива; но в тот момент, когда на нее налетит буря, такая вера уже устоять не может. Вера, которая заключается только в том, чтобы без разбора, без критики, спокойно — потому что нет противоречий или нет других запросов — воспринять то, что передано предыдущими поколениями, может легко распылиться, потому что она не основана на личном, живом опыте. И это, я повторяю, часто столетиями и есть вера тысяч и миллионов христиан — и не христиан тоже. Такая вера подобна наследству, которое человек получает: другие трудились; вышли из ничего; горбом, трудом заработали, копейка за копейкой; наконец передали своим потомкам какое-то богатство. А потомки этим богатством живут; они его принимают легко; но если поднимется какая-то буря, они воссоздать такое богатство неспособны. И это чрезвычайно важно в наше время, потому что вера, основанная на опыте, может устоять; вера же, которая заключается только в том, что мы по наследству получаем какие-то понятия о Боге, или о себе, или о мире, не может устоять.