Вероятно, жизнь моя могла стать совершенно другой, если бы не встретила студентку Валентину – Валю, приведшую меня в Церковь.

Она, Валя, училась на факультете естественных наук, а я–на медицинском; сейчас уже не помню, по каким причинам, но лекция читалась для того и другого факультета. Со мной рядом сидела, на мой взгляд, невзрачная, хрупкая девушка, показавшаяся подростком, совсем не похожая на студентку.

Одетая просто и аккуратно, с папкой для книг и записи лекций, не раз встречалась в коридорах, но мы не здоровались – мало ли было в университете студентов и студенток, не знаемых мной. Кажется, факультет естественных наук раньше входил в физико-математический или медицинский на правах отделения.

У меня была своя компания, состоящая, как тогда говорили, из «интересующихся». Почему она называлась так, забыла. Студентку, как узнала потом, звали Валентиной.

– У вас разорван рукав. У меня есть иголка с черной ниткой, после лекции зашью.

Мне неприятна была эта студентка, ее жалкий вид (так мне тогда казалось), желание оказать помощь и то, что она была свидетельницей вольного обращения со мной двух студентов, отчего и разорвался рукав, когда я не очень сильно сопротивлялась их грубым ухаживаниям. Говорилось при этом что-то пошлое и плоское.

Вечером собралась наша «компашка», и я с подругой Мариной и с этими студентами должна была идти на вечеринку, к этому вечеру мною было разучено модное танго, и мне хотелось показать его, блеснув перед друзьями. Сидя на лекции и мечтая о предстоящем вечере и «триумфе» нового танго, беспокоилась, что приду поздно. Москва в те годы была тревожной, опасной – мама не любила моих хождений на вечеринки, позднего прихода, и это создавало трудности во взаимоотношениях. Приходилось изворачиваться, лгать, говорить: «Засиделась у подруги, изучая анатомию, читали учебник терапии», и от этого на душе оставался осадок нечистоплотности и опустошенности.

Но среди студентов было модно выражение: «Живешь один раз, молодость не повторяется, бери от жизни все!», и я старалась следовать этому афоризму. Слушаю лекцию, в мыслях мечты о вечере, впечатляющем танго, и вдруг эта студентка лезет со своим сочувствием да еще была свидетельницей вольного, панибратского отношения моих приятелей! Кончилась лекция, и пришлось попросить зашить рукав, нельзя же было ходить с дырой. После лекции в коридоре один из студентов пытался довольно грубо обнять меня, крикнув:

– Сегодня покажем, где раки зимуют! – толкнул Валю, шедшую со мной, и убежал. Зашив рукав, Валя сказала: «Пойдемте сегодня ко мне». Бесцеремонность и нагловатая грубость моих друзей задела и обидела, желание «оторвать» пропало, и я решила пойти к Вале, совсем не зная ее. Вечером разыскала в Гранатном переулке дом, в большой Коммунальной квартире семья занимала две комнаты. Встретили приветливо, в одной комнате собралось человек десять молодежи, в основном студенты. Как я поняла, каждый что-то принес: хлеб, ириски, сахар, картофельные котлеты и даже – тогда это была роскошь и редкость – несколько баранок. Время было голодное и трудное, каждый приносил то, что мог.

Держались все просто, меня встретили, словно я бывала у Вали каждый день. Вначале разговор шел о каких-то общих вопросах, потом перешел на поэзию; читали Блока, Гумилева, Волошина и мало тогда известного Есенина, долго спорили о повести известного писателя, какого – теперь забыла. Попросили и меня прочесть стихи, и я, желая блеснуть, прочла «Незнакомку», «Скифы» Блока и что-то из И. Северянина и В. Брюсова.

Незаметно разговор перешел на Мережковского, Андрея Белого. Один из присутствующих рассказал о драме Мережковского, опубликованной в Париже и о том, что в ней отражено новое понятие о мистических силах, героике духа и о какой-то революции души человеческой, которая еще грядет. Упоминали об антропософах, Елене Блаватской, спиритизме; было что-то, обволакивающее сумраком непознаваемого, неизвестного и зовущего к исканию Тайны.

Многое из услышанного было мне непонятно и неизвестно. Незаметно перешли на тему «Русская Православная Церковь». Юноша, рассказывавший об антропософах и Мережковском безнадежно махнул рукой и сказал: «Это прошлое человеческого духа», и вдруг горячо и страстно заговорил высокий черный студент с добрым открытым взглядом, ранее молчавший, а потом стала говорить Валентина.

Говорили они просто, без пафоса, наигранности и желания показать себя умными перед другими. О чем говорили? О смысле христианства, учении Православной Церкви, всепрощающей любви к ближнему; совершенствовании души человеческой, познании истины через христианство. Приводили примеры из жизни и истории Православной Церкви. Поразил меня рассказ об Оптиной пустыни, основанной учениками Паисия Величковского, о старцах Льве, Амвросии и что с какого-то старца Достоевский списал своего старца в «Братьях Карамазовых».

Иноческий подвиг старцев, неутолимая жажда оказать помощь ближнему, служение народу, путь, которым они вели верующих, был для меня удивительным и услышанным впервые, но самым поразительным было то, что старцы руководили приходящими от имени Бога – так тогда я поняла путь старчества.

Удивил меня рассказ о Великом Инквизиторе, искренне верующем и в то же время уничтожавшем людей во имя Милосердного Бога. Конечно, прочтя «Братьев Карамазовых», я знала о Великом Инквизиторе, но сравнение с верой оптинских старцев раскрывало истинность пути, в основе которого лежало Евангельское изречение: «Сия есть заповедь Моя, да любите друг друга» (Ин. 15, 12), и ложность пути Инквизитора, хотящего использовать веру как принудительный гнет над человеком, его совестью, и фарисейское восприятие веры ради веры, а не ради любви к Богу и людям – так поняла я тогда.

Было в этот вечер много интересного; некоторые студенты, оказывается, были в христианском студенческом кружке и, хорошо зная Евангелие, рассказывали и поясняли отдельные места. Это все заинтересовало меня, и я не жалела о пропущенной вечеринке. Долгим был мой путь к Богу, с трудом отошла от прежней жизни и компании и все чаще и чаще стала приходить к Валентине.

После окончания лекции старались вместе идти домой и вели бесконечные разговоры о вере, жизни, окружающих людях, бродили по переулкам, чтобы продолжить наши разговоры, и однажды, идя по Староконюшенному, увидели стоящую в глубине пустынного двора церковь. «Давай зайдем», – сказала Валя. Мы зашли. Церковь была довольно большая, но народу почти не было. Купили по две свечи и поставили перед иконой Божией Матери. Священник служил негромко, видимо, так полагалось (так думали мы тогда), вышел на амвон (мы стояли рядом) и обратился к нам:

– Барышни, вы исповедоваться?

Исповедников никого не было, стояли только мы двое. Растерянно переглянулась с Валей и, влекомая неизвестной силой, подошла к священнику, он наклонил мою голову и спросил:

– Что вы скажете?

Я растерянно молчала, а потом сказала:

– Батюшка, я никогда не исповедовалась.

– Вы крещеная?

– Да, – ответила я.

Священник был старенький, он помолчал и вдруг стал говорить, тепло, проникновенно рассказывая о Боге, вере, Матери Божией и в то же время задавая вопросы.

После Валя сказала, что о. Иоанн говорил со мной почти 30 минут. Потом позвал Валю, так же долго говорил и исповедовал и ее, задержав службу почти на час. Человек пять прихожан, стоявших в церкви, по-моему, были удивлены.

Эта первая исповедь у неизвестного старенького священника в полном смысле перевернула мою и Валину жизнь. Церковь была во имя Иоанна Предтечи, священника звали о. Иоанн. Добрый, вдумчивый человек вложил в нас основы веры, вдохнул в нас жизнь, приобщил к Церкви. Приход был бедный, церковь еще до 1917 года обветшала. Тогда было принято после исповеди давать иерею в руки деньги. Мы три года ходили к о. Иоанну, и он всегда наотрез отказывался брать что-либо от нас. Мы ходили с Валей на собрания христианского студенческого кружка, но все, что мы получили, дал нам добрый и чуткий духовно о. Иоанн. К сожалению, церковь Иоанна Предтечи скоро закрыли; несколько лет она стояла пустая и запертая, а потом ее снесли и на этом месте построили большой кирпичный дом. Церковь находилась почти напротив гимназии Медведникова. Отец Иоанн был арестован, и дальнейшая судьба его неизвестна

Стали ходить в другие церкви: св. Власия, Николы Явленного на Арбате, но все было не то, и однажды поехали, в церковь, где, нам сказали, служит «приятный и хороший» священник. Церковь была небольшой, но какой-то ухоженной и уютной, полумрак создавал молитвенное настроение. Имя священника нам сказали, и мы сразу пошли к нему. Настоятелем был высокий, осанистый о. Павел, а третьим был иеромонах о. Арсений. Народа в церкви было очень много.

Неисповедимы пути Господни и милость Его. При поддержке Валентины пришла я к Богу; вроде бы «случайно» зашли в церковь Иоанна Предтечи в Староконюшенном переулке, и иерей Иоанн наставил нас на путь веры, а потом о. Павел и о. Арсений повели нас по этому пути молитвы, познания Бога, любви к Матери Господа нашего и всем святым, и теперь, в глубокой старости своей, понимаю великую милость Господа, сделавшего меня христианкой, православной, верующей.

В 1958 году, встретившись с о. Арсением, рассказала ему о болезни, тяготах жизни и смерти Валентины. Долго он расспрашивал меня о Вале и так же долго молился о упокоении души ее.

Продолжу о Валентине.

Одевалась Валя просто, шила сама, но, благодаря ее врожденному изяществу, одетое на ней платье становилось красивым и выглядело словно сшитое хорошей портнихой. Дважды я приезжала к Вале в лагерь зимой, и меня поражало, что лагерная телогрейка, где-то ушитая, сидела на ней словно влитая и не казалась уродливой или неряшливой, как это было у большинства заключенных (в лагере она провела ровно пять лет).

Сколько страданий, горьких потерь, пролитых и непролитых слез пришлось на ее долю! Легко было ожесточиться, стать равнодушной к судьбам других людей – после допросов, побоев, тяжелых этапов, лагерных тягот, рабского лагерного труда, голода, унижений, специально предназначенных для женщин! Но с душой Валентины этого не произошло, она по-прежнему осталась участливой к горю ближнего, милосердной и доброй к слабым и обездоленным. Отбыв срок в лагере, истощенная и больная, она была отправлена на три года в ссылку, где находился о. Феоктист из нашей общины. Там же в ссылке находился больной туберкулезом незнакомый диакон о. Аркадий, озлобленный человек, писавший доносы на ссыльных. Он постоянно пытался внезапно ворваться в избу, где жили Валентина с о. Феоктистом, пытаясь застать их за церковной службой. Спасая этого злобного и больного человека, ухаживая за ним, Валентина заразилась туберкулезом. После смерти о. Феоктиста и окончания ссылки разрешили ей жить в г. Александрове, где с трудом устроилась и все время тяжело болела туберкулезом. Конечно, благодаря Валентине, Вале, нашла я Церковь Христову, только она своей мягкостью и добротой сглаживала мою порывистость. Уже когда мы пришли к Церкви, меня всегда поражала в ней беспредельная вера и глубокая молитва, обращенная к Богу и заступнице нашей Матери Божией. Вспоминаю: мы молимся, и Валя, склонившись над книгой, автоматическим движением руки забрасывает сползающие тяжелые свои косы за плечи. Вижу ее молящейся в церкви и дома, полностью ушедшей в молитву и не воспринимающей окружающий мир. Помню задыхающейся в продолжительном кашле, с кровью на губах и все равно молящейся. Она любила детей и, играя с ними, часто весело смеялась; но когда у нее обнаружилась открытая форма туберкулеза – боялась заразить их и сторонилась.

Не будучи врачом – она закончила естественный факультет – постоянно и до ареста, и в ссылке, и в Александрове ухаживала за больными знакомыми или просто за теми, кому была нужна помощь. Постоянно с сумкой, полной продуктов и лекарств, бежала к очередному человеку, которому требовалась помощь.

Что только мы, любившие Валентину, не делали – доставали самые дефицитные лекарства, привозили из Москвы продукты, четыре раза удавалось устраивать на лечение в Московский Областной туберкулезный институт, сделали два поддувания легких, но ничем не могли помочь– болезнь побеждала все наши усилия. Такова была воля Господа.

Дружба наша продолжалась до самой ее смерти; первая встреча состоялась в 1918 году, в Александрове я подолгу жила с ней, и умерла Валя у меня на руках 12 июня 1954 года, в возрасте 51 года.

1963 год.
М. Т. Торопова.
Из архива Т. Н. Каменевой.