ВВЕДЕНИЕ

     Мой отец имел привычку читать Евангелие вслух, но я как-то не слушал и не вникал в то, что он читал.
     Однажды я был дома один, стоял у окна во двор, и мне почему-то захотелось открыть Евангелие и прочитать. Я подошел к столу, выдвинул ящик, достал Евангелие и прочел, не помню о чем... Меня так поразило, что я не мог уже не читать Евангелие.
     Я стал каждый день читать (Евангелием мы считали не только четырех евангелистов, а весь Новый Завет). Запомнились слова апостола Павла: "О, несмысленные галаты", — галатом был я.
     Я стал по-иному жить, удалился от мира, хотя еще учился в то время в средней школе.

Меня поразила любовь Божия к человеку!

Однажды мы с товарищем, которого я заинтересовал религиозными вопросами, сидели на кладбище и беседовали о загробной жизни. При каком-то слове меня охватило какое-то необыкновенное чувство, я умилился и заплакал.

Религиозность моя разгоралась день ото дня.

Помню как-то при произнесении слова БОГ вдруг меня охватила такая радость, сладость, блаженство, что милее этого слова для меня ничего не было.

Был какой-то период в моей жизни, когда я несколько по-сектантски стал смотреть, к примеру, на иконы, считая их идолами, видимо, было влияние каких-то книг. Отец, ныне покойный, мне говорил:
     — Заблуждаешься, сын мой, — я особенно не возражал ему, потому что не было уверенности.
     Попалась брошюра о Церкви, подействовало. Как-то идя за дровами в лес, я помолился с умилением Иоанну Златоусту:
     — Наставь меня, — с того момента я церковен, по-православному.

Были искушения. Читая творения Иоанна Златоуста, вдруг пришла мысль, что Бога нет.
     Я стал убеждать себя, что Бог есть, а искушение нс проходило. Невыразимая тяжесть навалилась на душу, я снова стал молиться Иоанну Златоусту.
     Трое суток продолжалась тяжесть. Потом прошло как-то само по себе, стало несказанно легко.
     Я понял опытно — какая тяжесть НЕВЕРИЕ.
     Больше никогда искушение не повторялось, Иоанн Златоуст стал моим любимым святым.

Уходя на фронт, я не плакал, как другие, и был уверен, что возвращусь. Но все шел дальше и дальше, в бой пока не приходилось вступать.
     Мне было тяжело на фронте слышать постоянный мат, видеть нравственное разложение. Как-то со слезами помолился Богу, чтобы избавил меня от всего. Часа через два после молитвы меня перевели из артиллерии, где было лучше, в пехоту, где хуже, и сказали, что на следующий день мы пойдем в бой.
     Где тут услышана молитва? — пошли мысли, но я был уверен, что молитва услышана.
     По дороге на передовую я раздал весь хлеб, который мне насовали друзья при прощаньи! Я стал готовиться к смерти: какой из меня вояка, если я мобилизован необученным, даже из ружья не умел стрелять.
     В бой мы все же не пошли, не знаю по какой причине. Вскоре я заболел тифом и был демобилизован. Больше на фронт я не возвращался.
     Я родившийся в 1922 году, в котором родившиеся очень многие погибли, был только легко ранен, ни разу не участвовал в наступательном бою и даже ни разу не выстрелил.
     В такую войну, когда стреляли все, когда погибали тысячи и миллионы, я остался жив. Разве это не чудо?
     Помню, как-то всё же мне захотелось выстрелить, сидя в траншее, и я один раз выстрелил вверх.
     Я верю, что меня сохранил Бог. Видимо, потому, что впоследствии я должен был стать священником. Принося Бескровную Жертву перед Ботом и зная, что ты в кого-то стрелял, чтобы пролить человеческую кровь — это было бы не совместимо со священническим званием, так я сейчас рассуждаю.

     Как я был рукоположен. По окончании Академии я не сразу получил место, епископ обещал только диаконскос.
     Потянулось томительное ожидание. Прошло шесть месяцев, я хотел было уже хотя бы куда-то устроиться работать, хотя бы торговать за ящиком свечами, ведь надо было жить, только женился, на что содержать семью?
     Вдруг получаю телеграмму: срочно явиться в Патриархию. Ехал раздумывая, зачем вызывают. О рукоположении даже не помышлял.
     Приехал. Епископ Пимен, впоследствии Патриарх, сказал: — Срочно на исповедь, — это было часа в четыре, в субботу, — завтра тебя я рукополагаю в диаконы, на Архистратига Михаила — во священники, — то есть в понедельник, на следующий день.
     Я пошел к знакомой женщине поделиться радостью, только хотел рассказать ей, как она мне сказала: — Завтра ты будешь рукоположен в диаконы, послезавтра — в священники, — на глазах слезы.
     Оказывается, она видела сон. Приснился ей знакомый епископ Парфений, пострадавший, и сказал:
     — Ты молишься о Мите. Так вот, на воскресенье я ему приготовил эту просфору, — показал меньшую, — а на понедельник эту, — показал большую. Из этого она заключила, что я буду рукоположен.
     К этому времени епископ Парфений уже скончался. 20 ноября, в воскресенье, 1960 года я был рукоположен в диаконы в Сокольническом храме, во священники в Свято-Духовском храме, близ Даниловского кладбища.
     Постскриптум. 24 сентября 1974 года за беседы с народом я был выброшен из Москвы, за город.