Митрополит Евлогий (Георгиевский). ПУТЬ МОЕЙ ЖИЗНИ. Воспоминания.

Моя епархиальная деятельность развернулась не сразу. Сперва я все внимание сосредоточил на Александро-Невском приходе, а когда Приходское управление было налажено, я занялся устроением Епархиального управления.

В Епархиальный совет я пригласил наиболее деятельных членов Приходского совета: а) от духовенства: протоиерея И.Смирнова, протоиерея Н.Сахарова и протоиерея Г.Спасского и б) от мирян: графа В.Н.Коковцова, Е.П.Ковалевского, Н.И.Шидловского, профессора А.В.Карташева, Б.А.Татищева (старосту). В секретари взял Т.А.Аметистова. К сожалению, Карташев, занятый политикой в "Национальном союзе", посещал наши заседания редко. Наиболее активными работниками были граф Коковцов, Шидловский и Ковалевский.

За все эти годы граф Коковцов был в Епархиальном управлении (так же как и в Приходском совете) моей главной опорой. Он живо и горячо относился ко всем вопросам, которые выдвигала епархиальная жизнь, а его государственная подготовка, широта горизонтов и дисциплина труда делали его незаменимым членом Епархиального совета.

Н.И.Шидловский (бывший член Государственной думы) оказался идеальным казначеем. Кристально честный, до педантизма точный и строгий, он не терпел ни малейшей путаницы в отчетах. "Казенные деньги особенно требуют строго морального отношения к ним", – говорил он. Для него просчет в 50 сантимов был столь же нетерпим, как и в 500 франков. Крайняя его щепетильность оказала мне огромную услугу.

Секретарь Епархиального совета Т.А.Аметистов [126] тоже был подходящим человеком. Я знал его давно и выбрал в секретари потому, что сочетание в нем образованности светского человека и традиций духовной школы считал ценным. Это был человек даровитый, работоспособный, но, к сожалению, не всегда строгий к себе, увлекающийся...

Когда Управление было организовано, в Епархиальном совете прежде всего возник вопрос об определении отношений нашей епархии к Карловацкому Синоду, которые запутались вследствие неполного исполнения воли Патриарха. В зависимости от этого печать неопределенности налегла на всю мою епархиальную деятельность. (Выяснению истории моих взаимоотношений с "карловцами" за парижский период моего архипастырского служения я посвящу отдельную главу.) Затем я направил свое внимание на храмы и приходы, основанные в разных странах и городах Западной Европы до войны, а теперь входившие в состав моей епархии. За годы войны и революции церковная жизнь в них пришла в упадок, надо было принять меры, чтобы вновь ее наладить.

Больше всего церквей в свое время было построено в Германии стараниями неутомимого строителя протоиерея А.П.Мальцева [127] и основанного им в Берлине Владимирского Братства. Это были прекрасные, просторные храмы, отличавшиеся благоустройством и снабженные всем необходимым для церковного обихода. На судьбу этих церквей за 15 лет эмигрантского их существования имели влияние и политические сдвиги в германской политической жизни и разногласия в нашей зарубежной Церкви.

Признание большевиков германским правительством повлекло за собою передачу им здания бывшего посольства в Берлине вместе с посольской церковью, где после моего отъезда в Париж настоятелем был архимандрит Тихон. Пришлось искать помещения для церкви на стороне. Нам помог пастор Мазинг, бывший настоятель Анненкирхе в Петербурге. В Берлине он открыл русско-немецкую гимназию с интернатом на Находштрассе и, узнав про нашу беду, предложил нам помещение при гимназии. Возникла милая, уютная церковка, куда архимандрит Тихон из посольского храма и перебрался. С настоятельством его в этой церкви связана моя первая в эмиграции хиротония.

В своих письмах ко мне, уже в 1923 году, архимандрит Тихон начал намекать на желательность возведения его в сан епископа: "Я не из честолюбия пишу об этом, это нужно для пользы Церкви...", а несколько позже заявил уже без обиняков: "Я хочу быть епископом". К честолюбивому заявлению я отнесся сдержанно, но скоро обстоятельства сложились так, что я принужден был заколебаться. Приблизительно в то время появился на берлинском горизонте некто Троицкий. Он засыпал русскую колонию благодеяниями: взял на себя ремонт церквей, изъявил желание содействовать их расширению и переустройству... словом, почти в каждом донесении, поступавшем к нам в Епархиальное управление, упоминались все новые и новые его "щедроты". В ответ мы благодарили и посылали наше архипастырское благословение. В конце концов, Троицкий дал понять, что в дальнейшем его благотворительная ревность будет зависеть от того, посвящу я архимандрита Тихона в епископы или не посвящу. Я поехал в Берлин (в 1924 г.), чтобы выяснить этот вопрос на месте. Прихожане церкви на Находштрассе единодушно поддержали притязания своего настоятеля и пожелания церковного старосты – благодетеля Троицкого. Одновременно я узнал, что и в Карловцах эту хиротонию одобряют и благословляют; Тихон и там уже успел подготовить для этого почву. Я сдался и после Пасхи весной (1924 г.) посвятил архимандрита Тихона во епископы.

Тяжелое чувство осталось у меня от этого торжества... Речь нареченного во епископы обычно бывает как бы исповеданием его отношения к Церкви, а архимандрит Тихон произнес напыщенное "слово" о своем научном богословском творчестве, "которое он готов принести в дар Церкви..." В ответной речи я счел нужным подчеркнуть нескромность его заявления: "На весах Божественного Провидения все это имеет малое значение..." – сказал я. Тяжелое мое чувство было прискорбным предчувствием... Епископ Тихон с его непомерным честолюбием оказался главным виновником моего разрыва с карловцами. После Карловацкого Собора 1926 года он стал ожесточенным моим противником и грубо вытолкал моих священников из церкви на Находштрассе. Произошла эта постыдная сцена перед всенощной. Священники о.Григорий Прозоров и о.Павел Савицкий должны были служить. О.Савицкий стоял уже у престола; вошел епископ Тихон – и со всего размаху оттолкнул его... Нам пришлось с Находштрассе уйти и устроиться на новом месте.

Мы сняли маленькое, скромное помещение. Приход захирел. О.Савицкий ушел в школьные законоучители, а о.Прозоров, бывший профессор Политехникума, неактивный, придавленный революцией, оживить приходской жизни не мог. При моем втором столкновении с митрополитом Сергием Московским он меня покинул и перешел к митрополиту Елевферию. Некоторое время его заменял, без особого успеха, о.Н.Езерский, и наконец, приход возглавил о.Иоанн Шаховской, человек даровитый, высокого аскетического склада, подвижнического духа, пламенный миссионерский проповедник. Он привлек сердца; приход ожил и процвел. Когда епископ Тихон выстроил новый храм, который наименовал собором, и покинул Находштрассе, мы вновь туда перебрались.

Ближайшей помощницей о.Иоанна Шаховского стала бывшая сестра милосердия Кауфманской общины В.Масленникова (в эмиграции приняла монашеский постриг с именем Марфы). Во время войны она была командирована в Германию и Австрию для посещения лагерей военнопленных и справилась с поручением прекрасно. Потом объехала наши русские лагери военнопленных и, найдя вопиющие непорядки и злоупотребления с довольствием и проч., подняла на ноги кого следовало и во многом улучшила положение заключенных. В результате – нарекания, что она держит руку немцев. В эмиграции она опять отдалась общественной работе. С помощью подруги, графини Шак, она наняла в Берлине дом и организовала столовую для детей и для взрослых, отпуская ежедневно до 250 обедов, кому бесплатно, а кому за самую ничтожную плату. В доме была устроена церковка. Начинание прекрасное. Русская колония его очень ценила. Мать Марфа вложила в него много любви, посетители встречали теплое, участливое отношение, это привлекало к устроительнице все сердца; русская колония единодушно считала ее своим добрым гением. К сожалению, это чудное начинание по строго монашеским соображениям было ликвидировано о.Иоанном...

Наш храм в Дрездене в начале эмиграции возглавил протоиерей Можаровский [128], бывший священник Холмской епархии. Добрый, честный пастырь, тип "сельского батюшки". Недостаток общей культуры сказывался в общении с прихожанами, по преимуществу интеллигенцией, но все же со своей задачей справлялся он очень хорошо; привлек в приход проживающих в Дрездене греков. В последние годы (1935 г.), когда он состарился и ослабел, я послал ему помощника о.Сергия Шимкевича [129], воспитанника нашего Богословского Института, образованного священника, говорящего по-немецки.

Настоятелем церкви в Баден-Бадене был о.Михаил Шефирцы (из Бессарабии), священник из военнопленных. Простенький, тихий батюшка. В первые годы эмиграции в Бадене скопилось довольно много русских и приход ожил, потом ряды поредели и церковная жизнь стала замирать. В настоящее время эта прекрасная церковь почти без прихожан. Она содержалась главным образом благодаря поддержке Двора герцогини Евгении Максимилиановны, гробница которой находится в этом храме.

В Висбадене настоятелем церкви я застал престарелого протоиерея о.Сергия Протопопова [130]. По старости и болезни глаз он уже не мог исполнять своего служения. Тогда я посвятил в священники местного диакона о.Павла Адамантова, окончившего Казанскую Духовную Академию, и назначил его преемником о.Протопопова. О.Адамантов не мог создать живого прихода. По натуре человек черствый и эгоистичный, он не проявлял должного попечения о пастве. Случалось, в Пасхальную ночь, когда в Висбаден съезжались на заутреню русские не только из Висбадена, но и из окрестных городов Рейнской области, о.настоятель после службы уходил разговляться в свой прекрасный, обширный церковный дом к своей семье [131], не подумав об устройстве общеприходского розговенья хотя бы по подписке; бесприютные, голодные богомольцы были принуждены бродить по городу до утра в ожидании первого поезда или трамвая. Постоянно возникали недоразумения между прихожанами и о.настоятелем по поводу церковных доходов. Приход в Висбадене богатый, но прихожан очень мало; прекрасный наш храм, упомянутый в Бедекере, привлекал туристов, за осмотр взималась плата, пополнявшая приходскую казну. Вокруг этих церковных сумм страсти разгорелись. Эмигрантской бедноте хотелось к деньгам прикоснуться, а о.Адамантов к ним никого не подпускал. Пререкания перешли во вражду, и смута привела к печальному концу. При поддержке епископа Тихона прихожане добились секвестра церковного имущества германскими властями, как имущества выморочного, – и передали его приходу епископа Тихона. Положение для о.Адамантова создалось тягостное, и он перешел в Карловацкую юрисдикцию. Так у меня отняли этот храм и приход вследствие интриг епископа Тихона и бездеятельности о.П.Адамантова.

Храм в Лейпциге я унаследовал в печальном виде. Его начали строить перед войной в память русских воинов, погибших в великом сражении Наполеона с союзниками, именуемом "битвою народов" (в 1813 г.); несколько тысяч русских воинов покоилось под сводами этого храма-памятника. Постройку закончить не успели, и она была оставлена на попечение консула, а потом куратора – банкира Доделя, члена строительного комитета. Однако куратор о ней не пекся, и в военное время она фактически была брошена на произвол судьбы; храм разрушался, подвергся двум ограблениям, штукатурка местами обвалилась, стекла потрескались и кое-где вывалились... В этом состоянии я его и застал. При нашей бедности положение было безвыходное. Но вот неожиданно, Божиим Промыслом, выход нашелся...

Русский латыш, разбогатевший за годы войны, почувствовал угрызение совести и, для изглаждения грехов, ассигновал 100000 марок на ремонт этого храма; отремонтировал он его основательно. Когда все было готово, упомянутый куратор, банкир Додель, через своего представителя обратился ко мне с просьбой освятить храм. Я освятил его и назначил настоятелем о.Александра (в монашестве Алексия) Недошивина из Южина, бывшего Управляющего Казенной палатой. Однако мы не могли считать храм нашей собственностью: надо было еще внести 300000 марок Доделю – остаток невыплаченной ему за постройку суммы. Я вспомнил, что в свое время был записан в члены строительного комитета; имя мое в числе других членов комитета было выгравировано на наружной стене храма. Это дало мне возможность восстановить комитет и приступить к сбору пожертвований. Сбор длился 10 лет. Деньги мы собрали и храм выкупили. Великой благодарности заслуживают о.Недошивин и его сотрудник, церковный староста А.Н.Фену, усердно потрудившийся в этом деле. Теперь, когда тяжесть выкупа с наших плеч снята, перед нами неожиданно встал тревожный вопрос: не отнимут ли от нас наше имущество? О.Недошивин, успешно закончив порученное ему дело, приход покинул. Наладить приходскую жизнь ему не удалось. Его заменил молодой целибатный священник о.Мануил Есенский.

В настоящее время положение наших церквей и приходов в Германии трудное. В сущности, в той или иной мере оно было сложным почти в течение всего эмигрантского периода. Внутри приходов повели с нами борьбу "карловчане". Нам удалось удержать большинство церквей. Но теперь дамоклов меч снова занесен над нами... Нам угрожает переход всех церковных имуществ в ведение германских властей с передачей их православному духовенству правительственной ориентации. Правительственные акты о секвестре церквей и передаче признанному властями епископу Тихону еще не везде осуществлены. Епископ Тихон и его сторонники стараются добиться добровольного согласия приходов о переходе в его ведение. Под влиянием морального давления некоторые приходы обращаются ко мне за благословением, спрашивают: "Нужно ли это делать?" – я отвечаю: "Поступайте согласно совести", они колеблются: "А мы без вашего благословения не хотим..." Этой неопределенностью позиции и смущением душ пользуется епископ Тихон и в своей агитации против меня не пренебрегает демагогическими приемами и даже инсинуацией: "Митрополит Евлогий оторвался от родной Церкви, ушел к грекам... подчинился политически французам..." – вот его клеветнические на меня наветы [132].

Во Франции до войны кроме Александро-Невского храма в Париже у нас было еще пять церквей: в Ницце, Канне, Ментоне, Биаррице и в По. Все эти церкви потребовали церковно-административного переустройства ввиду наплыва беженцев, изменивших состав прихожан.

В Ницце с первого года эмиграции образовался сильный и многочисленный приход. Особенно живо и широко стала развиваться приходская жизнь с приездом (в 1925 г.) архиепископа Владимира [133]. Он был изгнан из Польши за протест против "временных правил", которые польское правительство ввело для Православной Церкви и которые владыка Владимир считал для нашей Церкви унизительными. Высокопреосвященный Владимир поднял приход в Ницце экономически и морально. Подобрал хороший клир, организовал сестричество, сумел сплотить паству. Чистый, святой жизни архипастырь-молитвенник привлек сердца прихожан. Помощником его после ухода к "карловчанам" о.Подосенова был священник Вл.Любимов [134] и священник о.Ельчанинов [135]. За приход в Ницце я мог быть спокоен [136].

Приходская жизнь в Ментоне после долгих ссор и недоразумений между прихожанами из-за священника протоиерея Цветаева и протоиерея Н.Аквилонова, перешедшего к "карловчанам", наладилась, когда о.Аквилонова сменил в 1925 году протоиерей Григорий Ломако, которого я перевел сюда из Будапешта. О.Г.Ломако, старый, опытный священник, сумел взять в руки и церковь и состоящий в ведении Братства св. Анастасии "Русский дом", который был отдан в аренду Красному Кресту для осуществления его благотворительных целей. Церковь обслуживала преимущественно обитателей и обитательниц "Русского дома", старичков и старушек, среди которых разделение на "евлогиан" и "карловчан" постепенно сглаживалось. Священник занимал несколько комнат в церковном доме на вилле "Innominata", которая также управлялась Советом Братства; были попытки устранить священника от участия в делах Братства и вообще отделить церковь от Братства. Слава Богу, попытки эти не удались.

С приходом в Канн было у меня немало осложнений. Настоятель, престарелый протоиерей Остроумов, давно уже привык распоряжаться церковным имуществом бесконтрольно, на том основании, что оно было приобретено его стараниями. В моем лице он встретил противодействие, и я потребовал уточнения вопроса о церковной природе этого имущества и строгой отчетности в нем; тогда он ушел к "карловчанам" и увлек значительную часть своего прихода. "Карловчане" сделали его протопресвитером, а потом даже епископом в пику мне и для борьбы с архиепископом Владимиром.

Когда о.Остроумов меня покинул, мои приверженцы в Канн сгруппировались вокруг его племянника, псаломщика Алексея Селезнева, окончившего духовную семинарию и много лет служившего за псаломщика, хорошего, честного человека. Я посвятил его в священники и открыл небольшой приход вблизи Канн – в Канн ля Бокка, где усердием прихожан воздвигнут маленький, но очень уютный и со вкусом украшенный храм святого Тихона Задонского.

В Биаррице у нас был прекрасный храм во имя святого Благоверного князя Александра Невского с домом для священника. Настоятелем его я назначил иеромонаха Андрея Демьяновича; он приехал сюда из Флоренции со своей матерью. Иеромонах Андрей окончил Петербургскую Духовную Академию, но ни высшее образование, ни монашество ни на что его не воодушевили. Равнодушный ко всему, он, кажется, ничем, кроме прогулок по окрестностям Биаррица со своей собакой, не интересовался. Однажды я приехал осмотреть приход, прожил там несколько дней и не смог скрыть то тяжелое впечатление, которое произвело на меня его служение. Вскоре в приходе начались дрязги, и о.Андрей уехал в Советскую Россию, где поносил меня в советском "живоцерковном" журнале. На его место я взял о.Церетелли (бывший полковник). Благочестивый, чистый и духовный человек, горячего сердца. Его военное прошлое приблизило к нему проживавшего в Биаррице принца А.П.Ольденбургского со всем его окружением. Приход оживал во время сезона, но в остальное время был обречен на безлюдное, материально трудное существование: средства прихода зависели от удачного сезонного съезда и случайных пожертвований приезжих. Много помогал храму Великий Князь Борис Владимирович.

Церковь в По, переделанная из закрытого костела, по своему внешнему виду не типично православный храм; при церкви было два церковных домика. Вследствие тяжелого материального положения, в котором оказалась церковь, настоятелю протоиерею Попову пришлось один из домиков продать.

Поначалу я к протоиерею Попову расположился и перевел его в Копенгаген, где он стал духовником проживавшей там Императрицы Марии Феодоровны. Но в Копенгагене протоиерей Попов не привился, и ему пришлось вернуться обратно. Когда начался раздор с "карловчанами", он перешел к ним.

О положении Лондонского прихода в самом начале эмиграции я уже говорил. После смерти протоиерея Смирнова первым настоятелем из эмиграции был протоиерей И.Лелюхин. Под влиянием тяжкой семейной драмы (жена и дочери, оставшиеся в России, уклонились в коммунизм), раздавленный этим горем, он с трудом справлялся со своим служением. Тогда ему в помощь я посвятил в священники местного псаломщика В.Тимофеева; он окончил Петербургскую Духовную Академию, 15 лет прожил в Англии и мог быть связью с англичанами. Выдвинул я и диакона Феокритова, человека очень хорошего, обладающего прекрасным голосом и свободно владеющего английским языком: я сделал его протодиаконом [137]. О.Тимофеев назначением вторым священником доволен не был. Я намекнул о.Лелюхину, чтобы он подал прошение о переводе в другой приход, его друзья ополчились против меня. В конце концов о.Лелюхина все же удалось перевести во Флоренцию. На освободившееся место мне следовало назначить о.Тимофеева, а я, чтобы импонировать англичанам, выписал из Финляндии архиепископа Серафима, который, лишенный кафедры, сидел тогда в монастыре на Коневце в заточении. Архиепископ Серафим внес в лондонскую паству смуту, а потом возглавил там "карловчан".

Посольскую церковь мы вскоре потеряли по недостатку средств для оплаты аренды; тогда англичане дали нам огромный храм, в котором после раскола мы и "карловчане" стали служить по неделям, а в праздники по очереди. Один храм, один престол, а антиминсы разные... С одного амвона и наша проповедь, и брань "карловчан" по моему адресу... Положение в церковном смысле нелепое, а в житейском – соблазнительное.

По уходе архиепископа Серафима в стан моих противников я выписал из Германии протоиерея Н.Бера, благочестивого, высококультурного священника. Англичане назначением этим были вполне довольны: епископ Лондонский отметил однажды это в разговоре со мною. Зато о.Тимофеев назначением о.Бера был обижен и тоже ушел к "карловчанам". Кроткому, тихому о.Беру вести борьбу с нашими противниками было очень трудно, и до сих пор мы с "карловчанами" связаны общим храмом. Кротость массу не воодушевляет, и наш Лондонский приход не процветает ни в духовном, ни в материальном отношении. Карловацкая часть прихода в лучшем материальном положении, потому что туда отошла часть богатых коммерсантов и аристократии из крайних правых монархистов. Настоятелями в Лондоне "карловчане" посылают самых боевых людей: епископ Николай, громя меня, так увлекся, что сломал свой посох, а священник Б.Молчанов из студентов Богословского Института, мною посвященный, доходит до фанатизма в своем антиевлогианском настроении. Жаль, что наш Лондонский приход не процветает, так как это важнейший центр экуменического движения; здесь все нити нашего сближения с Англиканской Церковью, где источники материальной помощи бедствующей Русской Церкви [138].

О.Петр Извольский, первый назначенный мною в Брюссель настоятель [139], был замечательным, образцовым священником. В нем сочетались смирение и кротость, столь трогательные в бывшем важном сановнике, со стойкостью, с умением стать авторитетом в глазах прихожан. К своему служению он относился с ревностью неофита, вложил в него все свои дарования. Прихожане его единодушно почитали, а для меня о.Петр был утешением. Очень к нему был расположен знаменитый кардинал Мерсье.

Когда возник раскол с "карловцами", о.Петр удержал большую часть прихода. Его стараниями при церкви была устроена школа для детей. К сожалению, о.Петр заболел неизлечимой болезнью (саркома) и долго угасал.

Преемником о.Извольского стал преосвященный Александр (Американский). После Америки он попал в Константинополь, откуда турки его выселили вместе с другими русскими, протомив при высылке дня два в тюрьме. Владыка Александр приехал в Париж и оказался в самом неопределенном положении. Я предложил ему настоятельство в Брюссельском храме. Он энергично взял там бразды правления и быстро завоевал широкие симпатии. Оригинальной складки архипастырь. Истовый в служении (служит ежедневно), аскет, постник, проповедник агитационного американского типа с политическими оттенками в содержании своих проповедей, по политическим взглядам монархист-легитимист. На богослужениях он поминает всех монархов Европы, служит в национальных трехцветных поручах, с такими же трехцветными ленточками на трикириях; в царские дни на церковном доме по его распоряжению развеваются русские национальные флаги...

Помощником у архиепископа Александра был сначала младший священник Георгий Цебриков, пришедший к священству из интеллигенции; даровитый, образованный, но крайне самолюбивый. О.Извольский не сочувствовал его рукоположению в священники, а архиепископ Александр содействовал; однако вскоре о.Цебриков перешел в католичество.

Другим помощником был молодой священник Георгий Тарасов, прекрасный, кроткий, высоконравственный пастырь; он имел такую же прекрасную жену-христианку, которая всецело отдала себя служению Христу и Церкви; к сожалению, она скоро умерла.

Владыка Александр [140] не очень хозяйственный управитель, усердный молитвенник, отзывчивый на всякие нужды прихожан. Он отлично справлялся с приходом. "Карловчане" противостоять его боевому темпераменту не могут. Они стараются скомпрометировать его, распространяя клеветнические брошюрки, в которых подвергают пересудам его американское прошлое, но успеха брошюрки не имеют.

Архиепископ Александр сумел завоевать расположение паствы и бельгийских общественных и правительственных кругов. Впоследствии декретом Бельгийского короля 8 июня 1937 года наша церковная организация в лице архиепископа Александра, получающего свои полномочия от меня, получила и государственное признание; все другие церковные юрисдикции по этому статуту считаются диссидентами. Это событие было отпраздновано торжественным богослужением – молебствием пред началом Литургии, в день святителя Николая, в большом англиканском храме при многолюдном стечении народа. Секретарь архиепископа – Думбадзе вводил в церковь и устанавливал на приготовленные места дипломатических представителей православных держав и членов местного городского управления. Молебен был, так сказать, церковно-гражданского характера с возглашением множества многолетий и вечной памяти; закончился он пением бельгийского гимна. Была, конечно, торжественная трапеза. Вообще это событие, имеющее несомненно огромное значение для правового положения Русской Православной Церкви в Бельгии, было отпраздновано необычайно торжественно.

До приезда в Прагу преосвященного Сергия из Польши, откуда его выслали (так же как и архиепископа Владимира) за отказ подписать унизительный конкордат, прочной церковной организации при священниках о.Стельмашенко и о.Г.Ломако у нас в Праге не было [141]. Владыка Сергий, чуждый всякого властолюбия, от настоятельства уклонялся, но я все же убедил его взять приход в свои руки.

В самом начале своего служения в Праге преосвященному Сергию пришлось выдержать тяжелую борьбу с неким архимандритом Савватием, чехом, получившим образование в Казанской Духовной Академии и оставшимся на русской церковной службе смотрителем духовного училища. С наступлением революции он перекочевал на родину, в Прагу, и, конечно, мечтал сделаться настоятелем нашего Пражского прихода.

Однако наша русская колония с ним не ладила, и о.Савватий направил свою деятельность в другую сторону. При помощи чешского деятеля Червины и своих друзей он составил петицию к Вселенскому Патриарху об образовании самостоятельной православной Чешской Церкви, для чего вместе с Червиной поехал в Константинополь. Там его посвятили в епископы "всея Чехии", а Червину в протопресвитеры. Явившись в Прагу в звании епископа, он стал теснить преосвященного Сергия. Храм святителя Николая правительство оставило в общем пользовании нашего прихода и епископа Савватия. И вот, бывало, приедет преосвященный Сергий служить, а епископ Савватий, отстранив его, становится на настоятельском месте. Владыка Сергий смиренно становится сбоку. Это положение продолжалось недолго: на выборах Чешской православной общины епископ Савватий не получил достаточного количества голосов – и он остался не у дел, а православных чехов возглавил епископ Горазд, принявший посвящение от Сербского Патриарха. Хотя нашим искренним другом мы считать его не могли, но все же он не допускал тех форм вторжения в наш приход, как это делал его предшественник.

Приходская жизнь под водительством владыки Сергия забила ключом. Скромный, простой, смиренный, преосвященный Сергий обладал редким даром сплачивать вокруг себя людей самых противоположных: знатные и незнатные, ученые и неученые, богатые и бедные, правые и левые... – все объединились вокруг него в дружную семью.

Владыка Сергий живет убого, в одной комнатке, на 4-м этаже, у старушки-чешки. Эта скромная квартира привлекает многих. По четвергам владыка Сергий устраивает "чай" – на столе появляется самовар. Кто-кто на этих "четвергах" только не перебывал! Молодежь – студенты – забегают к нему иногда и без приглашения подкрепиться или переночевать. Гостеприимный владыка отличный хозяин; на кухне у старушки-чешки он сам и грибы солит, и варенье варит, и рыбу маринует. Можно встретить его и на базаре с огромным черным мешком в руках. Кто из его друзей не знает этого примечательного мешка, столь хитрого устройства и столь необычной емкости, что в нем помещается кипящий самовар? Приятный сюрприз иногда для хозяев, когда владыка Сергий приходит в гости...

Помню, приехали мы с архиепископом Владимиром как-то раз в Прагу и остановились у преосвященного Сергия. В комнате тесно: мы, кроме нас студенты (ночевать пришли), посреди комнаты стол с самоваром, с посудой... – как на ночлег устроиться? Ничего, устроились. Мне предоставили кровать, высокопреосвященному Владимиру – диван, владыка Сергий лег под столом, а студенты – на полу в передней. Неудивительно, что Пражский приход ожил, когда во главе его стал пастырь, который живет только для других, совсем не думая о себе.

При владыке Сергии в Праге образовалось Братство под покровительством известного политического деятеля Крамаржа. Жена Крамаржа, недавно скончавшаяся (рожденная Абрикосова, из семьи московских богачей), была его председательницей. Она и секретарь Братства Миркович хотели, чтобы Братство заменило приход. На это согласиться нельзя было: в приходе выборное начало сочетается со строго проведенным иерархическим началом, а в Братстве не так: выборный председатель Братства – лицо, наделенное широкими полномочиями. После некоторых неприятных недоразумений, много испортивших крови владыке Сергию, г-жа Крамарж и Миркович из Братства ушли. За время их участия в этой организации Братством была построена на русском кладбище церковь успения Божией Матери – очень красивый художественной архитектуры храм, украшенный мозаикой и иконописью.

Кроме Праги были у нас отличные храмы в трех чешских курортах: в Карлсбаде (ныне "Карловы Вары"), в Мариенбаде ("Мариански Лазни") и во Франценсбаде ("Францишковы Лазни"); все три построены тем же неутомимым строителем о. Мальцевым. Сейчас они находятся в ведении кураторов-чехов.

Благодаря личному авторитету преосвященного Сергия среди русских и симпатий к нему чешского общества положение наше в Чехословакии хоть юридически и неопределенно, но фактически устойчиво: пока храмы – наши, и вопрос о том, на правах ли собственности, или по праву владения они считаются за нами, просто не ставится. Всем этим положением мы обязаны преосвященному Сергию, который среди чехов поддерживает движение в пользу православия.

У владыки Сергия отличный помощник – его правая рука архимандрит Исаакий, воспитанник нашего Богословского Института. Умница, дипломат, самоотверженный работник. На всех общественных собраниях, где нужно сказать хорошую речь, чтобы она произвела впечатление, выступает о.Исаакий.

Я уже рассказал о том состоянии, в котором я застал нашу церковь в первый мой приезд в Вену [142]. Мне удалось наладить приход, поручив его священнику Авениру Дьякову (из довоенных диаконов этой церкви). Но о.Авенир оказался не на высоте, и его пришлось заменить. Приехал и бывший до войны настоятель Венской церкви протоиерей Рождественский. Он проживал в Швейцарии и все ждал, когда какое-нибудь начальство призовет его к исполнению священнослужительских обязанностей. Ждал тщетно, наконец вернулся в Вену, больной, крамольный, служить уже не мог и скоро умер, завещав свою библиотеку нашему Богословскому Институту. По увольнении А.Дьякова я назначил архимандрита Харитона, бывшего ректора Волынской семинарии. В Польше митрополит Дионисий назначил его в сельский приход. Я пожалел его, выписал в Вену. Он вел приход плохо и в конце концов ушел к "карловчанам". Я заменил его сначала священником Д.Колпинским, перешедшим ко мне из католичества; через некоторое время он заболел нервным недомоганием, опять вернулся в католичество и скоро умер. Я заменил его хорошим батюшкой старого типа протоиереем Ванчаковым. Приход в Вене маленький, слабенький, едва влачит существование. "Карловчане" открыли параллельный приход, который возглавляется приехавшим из России епископом Серафимом Ляде, немцем по происхождению; но и ему не удалось создать сильный приход. Недалеко от Вены, в Baden hei Wien, также организовалась, главным образом трудами князя Г.Н.Трубецкого, приходская община, настоятелем которой я назначил протоиерея Д.Барсова, но он вскоре умер; община была приписана к Венскому приходу, а потом совсем закрылась.

В Италии у меня было два прихода – в Риме и во Флоренции – и три церкви: в Меране, в Бари и в Сан-Ремо. В 1924 году я все их объехал.

Наша церковь в Меране, маленькая, уютная, помещается в "Русском доме", построенном купчихой Бородиной для приезжающих из России больных туберкулезом. Теперь достоянием покойной благотворительницы заведовала 90-летняя старуха Фаина Ивановна Мессинг, бывшая ее приближенная. Она сдавала комнаты приезжавшим русским и хранила имущество, но бесконтрольно. Священник Флорентийского нашего прихода, к которому приписана Меранская церковь, о.Иоанн Куракин вмешался в это дело и настоял на организации комитета по управлению домом и церковью. В комитет вошли три итальянца и двое русских.

Во Флоренции у нас чудный храм, самый красивый из всех храмов моей епархии. Двухэтажное здание в русском стиле, много прекрасных икон, живопись лучших живописцев... С настоятельством этого храма было у меня немало неудач.

Поначалу приход возглавлял глубокий старец протоиерей о.Левицкий; он неудачно выбрал себе помощника – иеромонаха Андрея [143], которого затем я перевел в Биарриц. Его сменил о.Стельмашенко (из Праги), умный, образованный, но человек крутого нрава. У него испортились отношения с прихожанами, и мне пришлось его назначить в Тегельскую церковь. До Берлина он не доехал: на пути остановился в Париже, провел у меня вечер, а ночью скоропостижно скончался от грудной жабы.

В бытность о.Стельмашенко настоятелем во Флоренции, со мной случилось весьма неприятное приключение.

В нижней церкви нашего Флорентийского храма мне показали чудный иконостас, который попал сюда из домовой церкви фон Дервиз, владельца прекрасной виллы под Флоренцией. Иконостас лежал без употребления. Мелькнула мысль: вот бы его купить для Сергиевского Подворья! И тут же надежда, что какой-нибудь благотворитель его для нас выкупит. Что же? Не успел я вернуться из Италии в Париж, является ко мне молодой человек, скромного, смиренного вида, несколько удививший меня манерой припадать передо мной на одно колено. "Верно, обыностранился..." – подумал я. Он назвал свою фамилию; я имел основание отнестись к нему доверчиво. Молодой человек сказал, что до него дошли слухи о моем желании купить иконостас, и заявил, что он хочет его выкупить и пожертвовать. "Надо облегчить совесть... я хотел бы в память матери..." Он пригласил меня к себе на завтрак. Я в сопровождении о.Иоанна (Леончукова) посетил доброго молодого человека. Жил он под Парижем в собственном домике рабочего типа. У него недурная библиотека. Он показывал нам портрет своей матери. Мы у него совершили панихиду и позавтракали. Все говорило за то, что его намерение помочь нам искренно, а осуществление ему материально посильно. Он попросил меня дать ему письмо на имя о.Стельмашенко, в котором я бы рекомендовал его как покупателя. Я согласился. Желая овладеть доверием о.Стельмашенко, молодой человек прямо въехал в его квартиру и поселился, как добрый знакомый, как друг. Ради благотворительной цели продажа иконостаса состоялась по очень низкой цене (7000 франков), а прихожане прибавили еще к иконостасу иконы и лампады... – на доброе дело! Упаковку и отправку имущества молодой человек произвел через транспортную контору с необычайной быстротой и ловкостью в отсутствие о.Стельмашенко, и лишь только все из церкви было вывезено – пропал... О.настоятель тщетно ждал его возвращения – наконец пошел справиться в транспортную контору – и что же? Оказывается, все ящики направлены в Париж, но не нам... Я получил отчаянную телеграмму от о.Стельмашенко. Иконостаса мы так никогда больше и не видали...

После о.Стельмашенко я перевел из Лондона во Флоренцию о.Лелюхина. К сожалению, и здесь несчастный о.Лелюхин с горя не справился со своим служением.

Наш приход во Флоренции по составу аристократический. Главную роль играет прихожанка, попечительница храма княгиня М.П.Абамелек-Лазарева, миллионерша, владелица чудесного поместья Pratolino. Ее управляющий, по фамилии Галка, тип московского приказчика, был церковным старостой; потом он принял католичество, сбрил седую бороду и вынужден был должность старосты оставить; однако нашими церковными делами он продолжал интересоваться и всячески старался воздействовать на княгиню, чтобы она взяла о.Лелюхина под свою защиту...

Приход во Флоренции долго меня мучительно тревожил. Потом все понемногу устроилось. Бывший член Государственной думы князь Куракин после нескольких лет тяжкого эмигрантского существования приблизился к Господу настолько, что я посоветовал ему принять священство. Я направил его сначала в Милан, а потом во Флоренцию. Он взял приход в руки, сумел его поднять. Княгиня Абамелек-Лазарева сначала была в оппозиции, а теперь примирилась с новым настоятелем и с новым старостой.

Экономически приходу было до сих пор неплохо, но потом он лишился довольно крупной суммы дохода: в крипте храма, в усыпальнице, покоились останки королевы эллинов Софии (сестры Вильгельма II) и короля Константина; за эти гробницы греки нам платили 7000 франков в год. Осенью 1936 года гробы перевезли в Афины.

В Бари у нас были еще недостроенные церковь и дом для паломников – имущество нашего Палестинского общества, богатейшей организации, раскинувшей свои центры в Сирии и по всей Палестине. Наши паломники в благочестивых своих странствиях направлялись и в Бари.

Во время моей поездки по Италии (в 1924 г.) я посетил Бари. Мне хотелось отслужить молебен у самых мощей святителя Николая. Ксендзы не позволили: "Мы не имеем права разрешить... надо обратиться к епископу". Епископ ответил уклончиво: "Не от меня зависит, надо запросить Рим..." Я послал телеграмму в Рим, прождал два дня – ответа не последовало. Я помолился у святых мощей и направился в Рим.

"Вечный город" произвел на меня незабываемое впечатление. Сколько памятников христианской древности! Величие непобедимой силы христианства нигде так не чувствуешь, как в Риме, особенно в катакомбах. Кучка бесправных рабов, бедняков, последних нищих... скрывавшаяся во мраке пещер, совершая святую Евхаристию на гробах мучеников, накопила такую духовную силу, такую мощь, что, хлынув из подземелий в мир, опрокинула твердыню Рима. Воинственная римская государственность, грозная, непобедимая, вынуждена была склониться к подножию Креста. Когда ходишь по Риму, живо ощущаешь "поток времен", историческую эволюцию культур. Античная культура, христианство первых веков, средневековая с расцветом и упадком папства, Ренессанс, наконец, культура нового времени... – все осязательно представлено, все запечатлено в памятниках зодчества, скульптуры, живописи, прикладного искусства. Одна культура наслаивалась на другую. Как примечательна хотя бы церковь Supra Minerva – храм Пресвятой Девы, воздвигнутый над древним языческим храмом богини Минервы... Я побывал и в соборе святого Петра. Впечатление величия, а духовного, молитвенного настроения нет.

В Риме (в 1924 г.) у русских собственной церкви еще не было, для богослужений нанимали зал в одном благоустроенном доме. (Впоследствии русская колония устроила церковь в особняке, унаследованном по завещанию от графини Чернышевой.) Служил архимандрит Симеон, хороший, вдумчивый монах; впоследствии из личной преданности митрополиту Антонию он перешел к "карловчанам", но не считал Карловацкий Синод канонически полномочным органом церковного управления и от продвижения во епископы неизменно уклонялся.

Во время моего пребывания в Риме у меня завязались отношения кое с кем из католиков. Ко мне явились князь Александр Волконский, о.Абрикосов и нареченный во епископы монсиньор д’Эрбиньи (d’Herbiny), директор Institut Pontificale Orientale, где культивируется и по сей день так называемый "восточный обряд". Поднялся вопрос о соединении Церквей, и между нами произошел следующий диалог:

– Как вы, Ваше Высокопреосвященство, к этому относитесь?

– Святая идея, – ответил я, – но история наложила на этом пути столько камней... Прежде чем говорить о соединении, надо путь расчистить, все камни удалить.

– Какие камни?

– А ваша пропаганда, – вербовка душ... Вы поступаете неправильно. Когда это касается взрослых, – не горюю: они имеют свою совесть, сами за себя отвечают; но когда вы улавливаете "малых сих" в приютах, в школах... – это недопустимое насилие над детскими душами.

– Где?.. где?..

– Хотя бы в Бельгии, – деятельность таких лиц, как Сипягин.

– Это недоразумение... фанатизм некоторых аббатов, игумений... Святой Отец этому не сочувствует...

– Католичество славится дисциплиной... Если из Рима пригрозят пальцем, все подчинятся. Есть еще камень на пути – удушение православия в Польше.

– Ах, эта Польша!.. Польское духовенство проедено политикой!

– Да, проедено, но от этого не легче...

Мои собеседники стали приглашать меня побывать в их институте и спросили, не заеду ли я к св.Отцу. Я упомянул о молчании Ватикана в ответ на мою телеграмму из Бари. – "Ах, это небрежность папской канцелярии..." – "Не думаю, – в заключение сказал я, – что мое посещение доставит удовольствие Его Святейшеству..."

После Рима я намеревался съездить в Неаполь и осмотреть раскопки Геркуланума и Помпеи, но, получив известие, что в Париж приехал владыка Анастасий, я пожертвовал интересной поездкой и поспешил домой.

Епископа Анастасия только что выслали из Константинополя. Там он произносил зажигательные политические речи на Афонском Подворье. Константинопольский Патриарх предостерегал его, советовал учитывать обстановку, помнить, что пользуется гостеприимством турецкой державы, но владыка Анастасий с этим предостережением не посчитался и потому ему запретили священнослужение. Он уехал из Константинополя.

В нашей Женевской церкви еще до войны настоятелем был протоиерей Сергий Орлов. К нему в Швейцарии привыкли. Он пользовался авторитетом, в стране обжился, устроился крепко, даже разбогател: приобрел виллу. Человек осторожный, умеющий в бурное время ориентироваться... Мы с ним сверстники по Московской Духовной Академии (я был на 1-м курсе, когда он был на 4-м). В начале эмиграции я у него исповедовался. Карловацкий раскол нас разобщил. Пережить наш разрыв мне было больно... Церковь в Женеве во имя Воздвижения Честного и Животворящего Креста небольшая, но прекрасная, с чудным звоном. Приход небольшой, спокойный, буржуазный...

Настоятелем нашей церкви в Гааге был долгие годы о.Алексей Розанов, священник семинарского образования, не очень ревновавший о своем приходе. Церковь, устроенная в доме батюшки, со входом через его гостиную, привлекала преимущественно его друзей и знакомых, а богомольцы со стороны идти в квартиру батюшки иногда и не отваживались. Приход, и без того малочисленный, захирел. После смерти о.Розанова я назначил в Гаагу иеромонаха о.Дионисия, горячего, энергичного молодого человека, окончившего Богословский Институт.

Храм в Стокгольме наш самый старый храм в Западной Европе (он был основан при Петре Великом). Настоятелем его я застал престарелого священника протоиерея Петра Румянцева, школьного коллегу о.Иакова Смирнова. Впоследствии появился ему помощник – о.Александр Рубец, бывший воспитатель Императорского Александровского лицея. Он читал курс русского языка в Упсальском университете, а в Стокгольме имел свою домовую церковь. Я рукоположил его в священники и после смерти о.Румянцева хотел сделать его преемником, но между ним и прихожанами возникли недоразумения, он от настоятельства уклонился и продолжал служить в своей домовой церкви, изредка выезжая для служб и треб в Осло.

Русская колония восстала против о.А.Рубца по следующему поводу. Одно книгоиздательство заказало ему книгу о советских писателях. Ничего общего с коммунизмом не имея, о.А.Рубец, заработка ради, взял заказ и написал ряд критических отзывов, для советской литературы весьма не лестных. Но книгоиздательство оказало ему медвежью услугу – изобразило на обложке серп и молот. Это эмигрантов возмутило. Я разобрался в обвинениях и ничего криминального в действиях о.А.Рубца не нашел.

Наша церковь в Бухаресте в первые годы эмиграции существовала благополучно. Возглавлял ее священник о.Игнатий Коневский. Храму покровительствовал Румынский Патриарх и старый наш посланник в Румынии, магнат Уральский, католик-поляк Поклевский-Козелл. Потом все переменилось. Внезапно умер о.Коневский. Румыния признала большевиков, Патриарх Мирон, чтобы покончить с большевистскими притязаниями, отдал нашу церковь сербам. Это было, конечно, неправильно, но все же лучше, чем передача большевикам...

В Бессарабии, где все церкви были раньше наши, мы подверглись утеснению, волна насильственной румынизации захлестнула церковную жизнь: введены были новый стиль и богослужение на румынском языке. Славянское богослужение сохранилось лишь в одной, кладбищенской, церкви в Кишиневе. "Карловчане" пытались осесть в Румынии, но их арестовали и посадили в тюрьму.

В Копенгагене у нас была небольшая, но очень хорошая благоукрашенная церковь и небольшой приход. Пребывание Императрицы Марии Феодоровны для приходской жизни имело большое значение. В начале эмиграции настоятелем был архимандрит Антоний Дашкевич, из флотских иеромонахов, когда-то плававший на императорской яхте. Императрицу о.Антоний развлекал, умел рассказывать анекдоты. Поначалу я отнесся к нему хорошо, а потом, разглядев, изменил к нему отношение и стал его подтягивать. "Карловцы" вызвали его, посвятили в епископы и отправили на Аляску, поручив ему на пути произвести следствие относительно деятельности в Америке епископа Александра. Между ним и владыкой Александром были старые счеты. Под видом дознания епископ Антоний собрал кучу всякого обывательского мусору, а до Аляски так и не доехал, вскоре возвратился назад и умер в Югославии.

На его место я послал протоиерея Н.Попова (из По), а потом назначил достойнейшего, умного, благоговейного старца о.Леонида Колчева (из Константинополя). Императрица меня благодарила за это назначение. Когда Дания признала большевиков и они затеяли судебный процесс с целью завладеть нашей церковью, о.Колчев сумел ее отстоять. В 1928 году Императрица Мария Феодоровна скончалась. О.Леонид ее напутствовал. По кончине я получил от него телеграмму: он вызывал меня на похороны. Я прибыл в Копенгаген и совершил чин погребения. На похоронах встретился с Великой Княгиней Ольгой Александровной, познакомился с ее двумя детьми, прелестными мальчиками Тихоном и Гурием, и узнал, что Великая Княгиня живет на ферме, занимается огородничеством и садоводством, сама возит в город землянику на продажу, а для этого встает на заре и выезжает на восходе солнца. От всего ее рассказа о своей скромной, трудовой жизни веяло духом смиренного величия... Добрая, истинная христианка.

В Софии настоятелем нашей церкви я застал архимандрита Тихона, которого я взял с собою в Берлин [144]. Одна часть прихожан просила меня на его место назначить протопресвитера Георгия Шавельского; другая – епископа Серафима (Лубненского), который проживал в Константинополе и был не у дел. Я назначил епископа Серафима. Назначение не из удачных. Епископ Серафим создал в приходе неприятную атмосферу нездорового мистицизма – пророческих вещаний, видений...

Болгарскими церковными делами я не интересовался. Болгарию, строго говоря, Западной Европой считать нельзя, к тому же там был самостоятельный епископ. Нашу церковь в Софии большевики потом отобрали, отдали болгарам, а епископу Серафиму пришлось устроиться на стороне в маленькой церковке. Когда возник раскол с "карловцами", он меня покинул и стал одним из ярких представителей "карловчан". Против о.Сергия Булгакова он написал обличительный труд – толстый том в несколько сот страниц, очень примитивный и в научном отношении незначительный.

Кроме Софии у нас в Болгарии есть еще храмы: на Шипке, в Варне и несколько других.