Здесь каждую неделю кто-нибудь умирает. Одни – так и не
дождавшись решающей операции, другие – после нее, третьи –
прямо на операционном столе... Каждая удачная операция –
победа, еще одна спасенная человеческая жизнь.
Мы беседуем с настоятелем домового храма преп. Серафима Саровского при Институте трансплантологии и искусственных органов иеромонахом Анатолием (Берестовым),
доктором медицинских наук.
С иеромонахом Анатолием (Берестовым) беседовал
– Отец Анатолий, расскажите, как Вы, будучи образованным человеком, имея высшее медицинское образование, стали священнослужителем?
– Дело в том, что, когда произошло мое обращение ко Христу, к Церкви – это 62-63-е годы, на 2 курсе Мединститута – уже тогда я ощутил какое-то неясное стремление к чему-то высокому – что это такое, я не мог тогда осознать. У меня была огромная тяга к медицине, но одновременно меня никогда не покидала мечта стать священником.
– Но ведь раньше считалось, что религия – это удел темных людей.
– Мне кажется, наоборот. Атеизм или какое-то подобие религии, язычество – это удел темных людей. Потому что ведь еще великий ученый Фрэнсис Бэкон сказал, что малое знание уводит человека от Бога, а большое, наоборот, приводит к Нему.
– Однако вначале Вы стали врачом...
– Врачом я стал неожиданно для себя. В детстве я мечтал о небе. Но из-за проблем с математикой не смог поступить в летное училище. И тогда, в 1953 году, в каком-то даже отчаянии я поступил в медицинское училище. Мне было 14 или 15 лет. И вдруг обнаружил, что это и есть мое небо. Я страстно полюбил медицину. После окончания училища я работал медбратом в Институте нейрохирургии. А потом, прослужив в армии, я поступил во 2-й Московский мединститут на педиатрический факультет. Именно там я полюбил детей. Когда мы начали проходить диамат и истмат, я вдруг почувствовал, что это не философия, это – обман, она не дает настоящего представления о жизни, а, наоборот, уводит человека от нее – это дорога в никуда. Что заставило меня задуматься о жизни и смерти. И неожиданно для себя я стал верующим человеком, на втором курсе. И тогда уже во мне появилась неотвязчивая мысль, что я буду обязательно и врачом, и священником. На 5 курсе узнали, что я – верующий. Меня решили выгнать из института, несмотря на то, что я был ленинским стипендиатом, единственным на курсе. Сказали: “За аморальное поведение”. Я спросил: “В чем же заключается мое аморальное поведение?” – “А Вы, будучи комсомольцем, ходите в церковь и верите в Бога!” Только тогда до меня дошло, что, может быть, действительно это аморально – но не с точки зрения обыденной обывательской морали, а с точки зрения христианской.
– А над Вами не смеялись?
– Нет, наоборот, за меня вступились. Это дошло, видимо, до начальства, а потом, как я узнал, и до ЦК, и решили меня не трогать. Сняли только с Ленинской стипендии. У меня не было ни одной четверки за все годы обучения в институте. Но на последнем экзамене по диамату мне поставили четверку и таким образом лишили красного диплома. За меня ходили просить многие преподаватели, студенты, но исполняющий обязанности ректора 2- го мединститута профессор Лидов наотрез отказал в пересдаче. Впрочем, как я потом убедился, можно прекрасно жить и без красного диплома. После окончания института я остался на кафедре нервных болезней педиатрического факультета. Окончил ординатуру, затем аспирантуру, защитил кандидатскую диссертацию, остался на кафедре преподавателем, ассистентом, затем доцентом...
– Что Вы преподавали?
– Неврологию на педиатрическом факультете. Я невропатолог. В 1991 году защитил докторскую диссертацию на тему “Инфекционные нейротоксикозы у детей”. И тогда же я принял сан диакона. Меня назначили директором реабилитационного центра для инвалидов, страдающих детским церебральным параличом. Так исполнилось мое желание быть и священнослужителем, и врачом одновременно. В Москве организовал Православный медицинский консультационно-диагностический центр, где мы бесплатно принимали больных. Занимался организацией медицинского факультета при Российском православном университете. А потом я вышел на Институт трансплантации, узнал, что здесь очень тяжелые больные, которые особенно нуждаются в духовной помощи. Когда мы поговорили с директором и администрацией Института, они пожелали сотрудничать с нашим РПУ.
– Ваш путь к монашеству был непростым. Насколько мне известно, у Вас была семья?
– Когда я познакомился со своим духовником, он сразу мне сказал, что мой путь – монашество. Я еще не отдавал себе отчета в том, что это такое и про себя решил: “Нет. Если встретится девушка, которую я полюблю, если я увижу, что она может стать моей женой, – я обязательно женюсь!” И вскоре на моем пути такая девушка появилась. И когда я окончил институт, я сделал ей предложение. Она была учительницей, глубоко верующей. Так мы поженились. Когда я женился, мне мой духовник сказал, что все равно, я проживу с ней 10 лет, она умрет, у меня останется двое детей и я все равно приму монашество. Так оно и случилось: я прожил с ней ровно 10 лет, она умерла в 77 году. У меня осталось двое детей и старики-родители. В 93 году – дети уже подросли – 27 декабря я принял иночество в Валаамском монастыре, стал иеродиаконом, потом иеромонахом. Одновременно я занимался организацией больничного храма при Институте трансплантологии. И 15 января 96 года мы освятили этот храм во имя преп. Серафима Саровского.
– Отец Анатолий, многие знают Вас как автора книги “Число зверя: записки врача-священника об экстрасенсах и оккультизме”. Что Вас побудило ее написать?
– Мои наблюдения над экстрасенсами и людьми, которые обращались к ним за так называемой помощью. А началось все с Кашпировского. В частности, я обратил внимание на тяжелейшие состояния у некоторых детей, которые просматривали его сеансы, вплоть до синдрома декортикации, то есть отключений функций коры мозга, мгновенного развития опухолей головного мозга.
– В книге Вы рассматриваете различные виды оккультизма. Что такое оккультизм в самом общем смысле?
– Оккультизм – это скрытые науки, которые развивают в человеке определенные силы, позволяющие ему властвовать над природой и над другими людьми. По существу, это власть, вернее, наука, находящаяся на грани нашего материального и духовно-отрицательного, т.е. бесовского мира.
– Вам угрожали в связи с Вашей борьбой с оккультизмом, с сектантством?
– Не впрямую. Когда вышла книга “Число зверя”, то в оккультной (так называемой “православной”) “христианской целительской академии” имени Федоренко увидели, что эта книга бьет по престижу их “академии”, многие слушатели ушли из нее – то есть это нанесло им финансовый ущерб. Но они подумали, что автор – другой человек, и ему угрожали, так что он вынужден был прибегнуть к защите определенных учреждений. Только потом они узнали, что автором был я, но их пыл уже остыл. А вот в городе Ноябрьске (в Сибири), где мне часто приходится бывать последнее время, сектанты через других людей начали угрожать. Они говорили: “Если этот поп опять сюда приедет, то мы его просто убьем”. И поэтому в последний раз, когда я там был (в этом сентябре), администрация города приставила ко мне охрану. Кроме того, очень возмущались моим поведением оккультисты. После одного из моих выступлений на радио “Радонеж” в прямом эфире меня пообещали убить “астрально”. Это было в июле.
– Как Вы считаете, нужно ли священнику ознакомление с медициной, в частности психологией и психиатрией?
– Обязательно! Я считаю, основы психиатрии и психологии необходимо знать. В ноябре мы прочитаем при Тобольской семинарии первый цикл курса по основам пастырской психиатрии.
– А чем, по-Вашему, это может быть полезно?
– К сожалению, почти все наши люди тяжело больны, в большей или меньшей степени. И, в первую очередь, духовно, ибо мы прошли через тяжелый путь семидесятилетней борьбы против Бога и Церкви, – а это даром для человека не проходит. В последние годы приобрел популярность оккультизм, настоящая духовная зараза. Вот смотрите: только в Москве на каждые 500-550 жителей приходится один колдун, экстрасенс, маг и т.д. И это тоже приводит как к духовному загрязнению, так и к психическим отклонениям. Более четверти детей рождается с пренатальным поражением нервной системы. Многие из этих детей потом становятся психопатами, невропатами, склонными к психическим нарушениям. И священнику трудно бывает разобраться – где психическое заболевание, где органическое заболевание мозга, а где духовное поражение. Многие, к сожалению, думают, что если ты священник, то тебе дана такая сила благодати, что ты одним своим умом можешь справиться с людскими недугами – но ведь разобраться-то в этих недугах очень сложно. И вот тут уже без знания основ психиатрии, я считаю, в наше время просто не обойтись.
– Насколько разработан сейчас в Православной Церкви вопрос психиатрии?
– К сожалению, вопрос психиатрии, я считаю, не только в Церкви, но и в нашей официальной медицине разработан еще очень плохо. И он требует своего духовного осмысления.
– Православие и медицина – какие могут здесь быть направления для взаимодействия?
– Прежде всего надо уяснить себе, что медицина вышла из религии и нашу отечественную медицину, например, невозможно представить в отрыве от христианства. Наша медицина вышла из недр Церкви, из монастырей. Второе – нужно выяснить, какие методы целительства и лечения допустимы, а какие нет. Например, мы, православные священнослужители, совершенно четко представляем, что многие современные виды психотерапии – недопустимы. К ним относятся: гипноз, ребефинг, холотропное дыхание, оккультные методы, экстрасенсорика и т.д.
– А почему они, с Вашей точки зрения, недопустимы?
– Потому что они приводят к развитию у человека так называемых “измененных состояний сознания” – а это далеко не безопасные для духовного состояния вещи. Мне могут возразить, что ведь это иногда помогает: например, кодирование наркоманов... Совершенно верно! Наркотики тоже иногда помогают человеку отрешиться от тяжелых реалий жизни, когда кажется, что все проблемы после инъекции решены. Вот таким же наркотиком для души являются и эти недопустимые, с нашей точки зрения, методы психотерапии. Ну и, наконец, нужно решить некоторые сложные этические проблемы современной медицины. В частности, насколько приемлемы генная инженерия, методы экстракорпорального оплодотворения, практика трансплантации и другое. Вопросов здесь много – ответы не все найдены...
– Откровенно говоря, достаточно странным выглядит появление православного храма и православного священника в таком, казалось бы, одиозном учреждении, как Институт трансплантации.
– Да, многие удивляются. Но, дорогие мои! Это же больные люди, которые в первую очередь нуждаются в духовной помощи. И если мы, православные, бросим наших братьев и сестер в беде – то грош нам цена, мы не православные! Конечно, я не хирург, я не специалист в области трансплантологии, но, как священнослужитель, я обязан думать в первую очередь о больных людях и духовно им помогать.
– Тем не менее само понятие пересадки чужих органов многих шокирует. И вообще допустимы ли подобные операции?
– Нам еще предстоит определиться в этическом плане в отношении вопроса трансплантологии. Трансплантология ведь давно уже широко и активно вошла в нашу жизнь. Миллионы людей спасены благодаря трансплантации – а именно благодаря переливанию крови. Кроме того, давно и широко применяется пересадка роговицы, благодаря чему тысячи людей получили зрение. Относительно широко используется пересадка почек, что спасает жизнь многим и многим. Не так давно к нам в храм пришел человек, который живет уже пять лет благодаря пересаженной почке. Когда он заболел и узнал, что жизнь ему может спасти только пересадка почки, тут он обернулся лицом к Богу. Он стал молиться: Господи, если угодно Тебе, то пусть будет так, как будет. Также и другая больная: перед операцией она впервые в жизни исповедовалась, незадолго до операции причастилась. А после – когда смогла уже ходить, она пришла в храм со слезами благодарности. Вот вам, пожалуйста, пример. Значит, нередко Господь посылает страдания людям для исправления их жизни. И даже такие тяжелые, как пересадку органов.
– Это два случая, когда операция окончилась благополучно. Но большее число операций по пересадке органов в нашей стране, по-видимому, имеют печальный исход?
– Я бы так не сказал. Большее число все-таки оканчивается благополучно. Другое дело, влияет ли это как-то на сознание людей, приводит ли это к Богу или нет. А вот здесь уже наша задача, священнослужителей, – помочь людям. Ведь, что греха таить, священники пока еще не имеют возможности активного общения с больными. Ведь редко где в больницах имеется храм. И особенно важно и ценно, что человек может перед лицом тяжкого недуга и, может быть, перед лицом предстоящей смерти прийти к Богу с раскаянным сердцем. Я вспоминаю еще случай: одна женщина, тяжело больная, попросила меня прийти к ней. Я пришел – она со слезами на глазах принесла покаяние впервые в жизни, причастилась, на другой день умерла. Вы представляете, Господь допустил ей умереть раскаянной и после Причастия – какое это благо для человека, для души его!
– Возможно, это самое главное. И если человек обращается перед смертью, перед грядущей операцией к Богу, то в этом случае важен даже не исход, а прощение Богом?
– Безусловно, каким бы ни был исход, главное, надо помнить, что мы созданы Господом Богом и для Бога. И жизнь без Бога – это ничто, это есть смерть, смерть души.
– Но одно дело, когда умирают люди пожилые, совсем иное, когда умирают молодые. Нет ли здесь несправедливости? У многих бывали моменты ропота на Бога: почему любимый человек должен умереть?!
– Вопрос очень серьезный и важный, но мне кажется, в этом проявляется как раз высшая справедливость и любовь и милость Божия. Если умирает молодой человек или даже ребенок, не успевший много нагрешить, не сделавший много тяжелых, может быть, роковых, поступков в своей жизни, он уходит из этой жизни чистым, малогрешным или даже, как ребенок, безгрешным. Значит, Господь принял чистую душу. Кроме того, мы, христиане, знаем, что есть такое понятие, как Промысл Божий и, может быть, Господь сохранил этого юношу или младенца от тяжелых грехов, которые бы привели его к духовной смерти. Мы можем только догадываться, только говорить о Промысле Божием, а сама тайна Промысла сокрыта от нас.
– Для юного человека, младенца здесь действительно Промысл Божий и, может быть, смертью спасается его душа. Но опять же, если чисто по-человечески представить горе матери, потерявшей свое чадо... Или когда в юном возрасте погибают единственный сын или дочь – мне кажется, матери на земле больше делать нечего и, в общем-то, незачем больше жить.
– Это неправильная точка зрения и далеко не христианская. Скорее, даже антихристианская. Мы живем в мире, где царствует грех и зло. Еще апостол Иоанн Богослов две тысячи лет назад сказал, что “мир во зле лежит” (1 Ин. 5,19). А за два тысячелетия как разрослось это зло! Живя в этом греховном мире, мы вынуждены страдать. И через грехопадение наших прародителей в нашу жизнь вошли болезни, страдания, смерть. Так что смерть давно царствует в нашей жизни. От нее никуда не уйти, но наша задача – не склоняться перед смертью, перед страданием – а потеря любимого человека, тем более ребенка, для матери величайшее страдание – надо отыскать в себе силы жить для Бога, для людей, не замыкаться в своем личном горе. Я знаю немало случаев, когда матери, потерявшие своего единственного ребенка, находили потом счастье в Боге и в служении другим людям. И афганская война показала немало таких примеров...
– Да, я тоже таких знал. Но знал и таких, которые сходили с ума...
– Дело в том, что это сумасшествие, если можно так выразиться, во многом определяется нашим отношением к жизни, к Богу. Мы сконцентрированы на самих себе, мы во многом эгоисты. И этот эгоизм приводит к развитию в нас большой гордыни, которая по цепочке различных грехов часто приводит к унынию, к депрессивному психозу, тяжелым страданиям, вплоть до отчаяния и самоубийства.
– Но разве можно так говорить в данной ситуации: горе матери связывать с гордыней, правомерно ли?
– Правомерно. Потому что в горе человек видит только себя, свое “Я”. А родительская любовь чаще всего направлена на самих себя. И в нашей любви к близким нам людям мы любим прежде всего себя. Мы желаем иметь этих близких для себя. А ведь жизнь не такова, и в Библии сказано, что отлепится человек от матери и отца и прилепится к жене своей. Так или иначе, человек уходит от родительского попечения и от родителей и создает свою семью, обретает любимую супругу, любимых детей, заводит домашний очаг. А родители наши не хотят с этим мириться.
– Так как же Христос спас людей от смерти, если человек все равно умирает?
– Мы можем различить две смерти: физическую и духовную. Смерти физической подвержены все люди. Ее не может избежать никто. Но мы знаем, что физическая смерть довольно условна, временна. Настанет день, когда душа наша после смерти и всеобщего Воскресения соединится со своим телом. Пребывание души вне тела – это лишь временное пребывание. В Своем Воскресении Христос победил смерть. Есть смерть физическая, есть смерть духовная. Это страшнее. Это значит, что мы не будем жить вместе с Богом. Самое страшное – быть в Аду, то есть вне Бога. Мучения души, находящейся без Бога, не сравнить ни с какими муками, которые переносит человек, скажем, в огненном пламени. Как относиться к Аду: как к вещественному пламени или как к духовному – это не имеет значения. Этой духовной смерти и надо страшиться. Об этом надо думать здесь на земле.
– Что посоветовать тому человеку, который потерял любимого или любимую? Как дальше жить?
– Надо найти себя. В любимом человеке мы часто теряем себя, ибо любим человека для себя. А себя можно найти в Боге и в других людях. Христос сказал: “Возлюби ближнего своего, как самого себя” (Мф. 22,39). Но мы забываем о первой части этой заповеди – “возлюби ближнего”. Мы и в других любим себя. А ближние для нас, это не только те, кого мы любим, без кого жить не можем. Ближние – это все люди, создания Божии. Ведь Господь создал Адама и Еву, и через них все человечество. Наука уже доказала, что все человечество едино в одной паре прародителей. Это доказано генетическими исследованиями, а раньше это показали математики – что все человечество могло произойти только от одной пары и никак не от нескольких пар.
– А как Вы понимаете фразу из Библии “любовь, как смерть, крепка” (Песн. 8,6)?
– Ведь смерть действительно крепка, ни один человек в мире не может ее избежать. Хотим мы того или не хотим, смерть обязательно придет. Она не уничтожима в физическом плане. И вот любовь наша должна быть также неуничтожима, как неуничтожима смерть. Любовь, прежде всего, к Богу, затем – любовь к ближним людям и только потом – любовь к себе. А нужно ли любить себя? Нужно, ведь и Сам Господь заповедал нам: “Возлюби ближнего своего, как самого себя” (Мф. 22,39). Ведь Он же не сказал, что мы не должны любить себя. А как мы должны любить себя и кого любить в себе? В себе мы должны, прежде всего, видеть и любить образ Божий. Ибо каждый человек несет в себе образ Божий. Каким бы падшем в нравственном отношении он ни был. И не свое тело, не свое личное “Я”. И жить не для тела.
– Когда уходит близкий человек, все наши мысли полны только им – мы мечтаем во что бы то ни стало снова увидеться с ним. По учению Православной Церкви, возможна ли встреча с нашими близкими после всеобщего Воскресения, и возможно ли узнавание?
– Безусловно, возможна. Ведь “Бог не есть Бог мертвых, но Бог живых” (Мк. 12,27). И Церковь наша есть сообщество всех ее членов, и живых, и умерших физически. Их души живы – они молятся о нас, как и мы о них. Лучший пример тому – наше обращение к святым угодникам, которые являются предстателями за нас пред Богом. И иногда мы ощущаем их помощь. Наши близкие, которые уже ушли из этого мира в мир духовный, они также молятся о нас, помнят нас. И, безусловно, после нашей смерти мы встретимся с ними и, конечно, узнаем их.
– На чем основывается священник, благословляя или не благословляя на какое-либо дело, в том числе на операцию?
– Есть старцы, которым, благодаря их большому духовному опыту, деятельной молитве и любви Господь открывает многое. Они могут дать совет просто в силу своей прозорливости. Но большинство священников, наверное, этим не обладают. По себе я могу сказать, что когда больные просят дать благословение на операцию, то я больше подхожу как врач и стараюсь вникнуть в суть медицинской проблемы. Мне, может быть, в этом отношении легче, так как у меня есть врачебный опыт и немалый духовный опыт – в Церкви я с 62-63 годов и находился под руководством мудрых духовников. Благодаря этому выработалось интуитивное восприятие больного и человека вообще. Иногда, к сожалению, священники берут на себя слишком много и благословляют или не благословляют, не имея на то ни духовных, ни медицинских оснований, но это дело их совести. Я считаю, что каждый из нас должен заниматься своим делом. Врач должен заниматься своим врачебным искусством, священник должен помогать духовно и, прежде чем дать благословение на операцию или какое-либо лечение, неплохо было бы священнику посоветоваться с врачом и не брать такую ответственность на себя. Есть один мудрый опытный старец, одно имя которого вызвало бы у многих глубокое почтение. Однажды к нему пришел человек с просьбой благословить на операцию по поводу опухоли мозга и сказал, что священник, у которого он уже был, категорически запретил делать операцию. Старец ответил: “Ты знаешь, дорогой, я не врач, я не могу сказать, нужна тебе операция или нет; найди, пожалуйста, православного врача, и, как он посоветует, так и сделай”. Каким-то образом этот больной нашел меня. А я все-таки врач-невропатолог и диагноз опухоли мозга ставил часто. Поговорив с ним, проверив компьютерный томографический анализ, мне стало ясно, что здесь такой случай, когда больному можно легко помочь, удалив опухоль. И ему благополучно сделали операцию. И благодарить он должен не меня, а врачей, которые провели операцию. И Господа Бога.
– Существует ли положение о том, что лучше скрыть вероятную смерть от больного?
– Я не знаю, писано это правило или нет, но оно было всегда. Есть и сейчас. Хотя ответить на этот вопрос однозначно я не могу. Так как многое зависит от личности больного, от его отношения к жизни и смерти, от его отношения к Богу. Ведь если человек – верующий и христианин – это одно дело, ему нужно сказать. Хотя иногда и верующему человеку прямо об этом говорит нельзя. Конечно, с христианской точки зрения, лучше сказать – чтобы человек смог духовно подготовиться к смерти. Но ведь неверующие люди смерти боятся, и знание правды часто вводит их в психологический шок. Поэтому надо подходить индивидуально. Что касается меня лично, то я хотел бы знать правду сразу, чтобы перейти этот рубеж жизни и смерти подготовленным.
Александр ЕГОРЦЕВ
“ТД”, №7, 16, 1997