Полемические статьи кандидата философских наук,
доцента, завкафедрой биоэтики Медицинского университета
Ирины Силуяновой уже знакомы нашим читателям. А сегодня мы хотим познакомить читателя непосредственно с самим автором.

    – Ирина Васильевна, Вы закончили философский факультет МГУ. Есть мнение, что это была кузнеца кадров по научному атеизму. Так ли было на самом деле?
    – Философский факультет всегда собирал молодых людей, для которых вопрос о смысле жизни был далеко не последним. Что уже само свидетельствует не об атеистическом типе мышления. Часто профессора при защите диплома или кандидатской говорили, что, если бы не пара дежурных фраз о решениях очередного съезда во введении, то работа могла быть защищена и в Духовной академии.
    – Но неужели можно было так просто выражать свои взгляды?
    – В 70-е годы мы жили в режиме “как бы двойного бытия”. Одно – бытие официальное – семинары, комсомольские собрания, кафедры. Другое – кухни, “пятачки”, кафе и т.п. Многие студенты выбирали своей специальностью кафедру “Истории и теории научного атеизма”, для того, чтобы иметь возможность читать религиозных авторов. Тогда при кафедре был кабинет научной литературы – одно из немногих мест в Москве того времени, где можно было читать Библию. Несколько моих сокурсников стали затем священниками.
    – А к вере Вы пришли в студенческие годы?
    – Позже, но устойчивый интерес к христианской культуре непосредственно связан с философией. Помню, что мое желание учиться дальше в аспирантуре было вызвано весьма прагматическим соображением – “корочки” кандидата наук позволяли свободно работать в спецхранах библиотек и читать именно ту религиозную литературу, которая была не всем доступна.
    – Выходит, прагматизм не такая уж плохая вещь…
    – Да, если он своевременный. Помню, с каким трепетом я разрезала еще никем не прочитанные страницы томов с трудами С.Н. Булгакова, изданными за рубежом. Как сейчас помню спецхраны ИНИОНа, в подвале. Чтобы там работать, нужны были постоянные рекомендации, постоянное оформление бумаг и разрешений. А получение степени облегчало доступ к книгам. Это для меня было основным мотивом для продолжения научной работы.
    – Как странно это звучит сегодня.
    – Да уж, чего-чего, а у нынешних студентов этого мотива быть не может.
    – В Ваше время что студенты принимали, а что нет?
    – Принимали лекции настоящих ученых: Гайденко, Мамардашвили, Аверинцева, Асмуса. Я не помню, чтобы кто-то из моих друзей высказывал какой-то негативизм по отношению к ним. К кому-то относились снисходительно. Были преподаватели, которые занимали оригинальную позицию. Мы знали, что спорить с ними бесполезно и играли в предлагаемую нам игру. Например, на кафедре “Философии народов СССР” читал лекции один профессор, который свято верил в то, что Достоевский и Толстой – атеисты. Мы, естественно, с этим не соглашались: слава Богу, Толстого и Достоевского тогда свободно читали. Мы посмеивались над такой позицией, но знали, что, если кто из нас проговорится при нем, то получит два балла. Смешно было, когда каждый после экзамена пересказывал, как он пытался избежать неловкой ситуации, чтобы преподавателя не обидеть и остаться при своих убеждениях.
    А не принимали мы бездарностей и откровенную дешевую идеологическую апологетику. Вот на такие лекции мы старались не ходить, а если и приходилось – ведь было обязательное посещение – то не слушали, а читали свое.
    – Подобных преподавателей было меньшинство на факультете?
    – Может, и меньшинство. Таких людей и не запоминаешь. Вообще, хорошо бы, чтоб их всегда было меньшинство.
    – Какова была тема Вашей диссертации?
    – “Проблема нигилизма в философии Ницше и Хайдеггера”. С третьего курса у нас началась специализация, мой выбор пал на кафедру “Истории зарубежной философии”. Специфическая кафедра. Там не столько критиковали западную философию, сколько изучали. Даже некоторые называли занятия на кафедре “скрытой апологетикой западной культуры”. Мой руководитель был, царство ему небесное, профессор Александр Сергеевич Богомолов, заставлял меня переводить Ницше, хотя многое уже было переведено и предреволюционной России. А вот мои переводы Хайдеггера были одними из первых, я опиралась на них в статьях и диссертации. В то время эта работа была действительно формой популяризации западной философии, которая многими воспринималась как попытка вырваться из страшной одномерности в понимании мира.
    – Как же Вы от Ницше пришли к Православию?
    – А это странным образом очень связанные вещи. Волею судеб я прослеживала отношения различных мыслителей ко всевозможным религиям, в том числе и к христианству. Тогда для меня уже было очевидно, что более жестокой критики христианства, чем ницшеанская, культура не знает. Марксистская, на мой взгляд, по сравнению с ней, даже гуманна. Ведь Ницше критиковал христианство с позиций психоаналитических. Он не рассматривал ни социальных условий возникновения христианства, ни механизмов отчуждения, не говорил, что христианство – это обман каких-то мудрецов с целью одурманить народные массы. Нет, он исходил из другого. Ницше обвинял Христа в болезненности, видел в Нем психически больного человека.
    Судьба у Ницше не проста. То, что он подписывал письма в состоянии помешательства “Распятый”, заставляло меня задуматься.
     –  Получилось, что Ницше привел Вас к вере “от противного”.
    – Да, и мне кажется, что предназначение Ницше в культуре заключалось в том, чтобы показать несостоятельность неприятия Христа. Тупиковость для личности. Ницше не герой романа, а живой человек. Он испытал на себе ту трагедию, которая происходит, когда человек выходит на уровень богоборчества. В данном случае интеллектуального.
    – А как потом Вы перешли к биоэтике?
    – После окончания факультета по распределению я попала во Второй медицинский институт. Общение с профессионалами медиками открыло мне сложность тех процессов, которые нынче происходят в медицине. И сформировало для меня новую сферу интересов – биомедицинскую этику в контексте православной христианской нравственности.
    – А Вы не боитесь, что студенты Вас могут обвинить в излишнем морализаторстве?
    – Не то чтобы боюсь, но постоянно имею это в виду. Каждый раз, идя на лекцию, знаешь, что неизбежно выйдешь на уровень поучений, боишься, как бы поставленные вопросы не были отторгнуты. Пока молодежь достаточно воспринимает терпимо, даже с интересом. Например, начинаешь курс по биоэтике со студентами четвертого курса. Спрашиваешь, кто сможет сделать эвтаназию умирающему пациенту (т.е. по его просьбе совершить убийство). Видишь лес рук – 80% молодых людей считают, что они способны на это. А потом, после занятий, после того, как ты попыталась им раскрыть все механизмы, связанные с эвтаназией, видишь, что их отношение изменилось. Вот это и есть самый важный результат. Тогда приходит и радость.
    – Ощущаете ли Вы недостаток медицинского образования?
    – Конечно, приходится постоянно работать. Несмотря на то, что уже несколько лет я занимаюсь этой проблематикой и кое-что освоила. Медицина удивительная система наук и знаний. Я вообще с большим уважением отношусь к трудолюбивым студентам, к медикам особенно. Мне приходилось подрабатывать в театральных вузах, педагогических. Сравниваешь, нагрузки у студентов-медиков страшные… Почему? Потому что такие дисциплины, как, например, анатомия, физиология – это огромный объем информации, высокая степень сложности материала, колоссальный труд.
    –  Есть ли нечто в сегодняшнем студенте, что Вас удивляет, настораживает?
    – Меня просто пугают молодые люди, не понимающие христианской нравственности. Например, почему блуд – это грех. Это любовь, говорят. Просто какое-то умопомрачение у некоторых наступило.
    – Как Вам на лекциях удается привлечь внимание одновременно и таких студентов и тех, кто хочет учиться и понять.
    – Главное заключается в том, чтобы быть настроенным доброжелательно. Хотеть донести и рассказать человеку то, что могло бы ему помочь в жизни. Такой настрой помогает не обижать одних, но и немного радует других.
    – Как специалист по биоэтике, объясните кратко, что это такое?
    – Биоэтика – область знания. Сформировалась 20 лет назад. Символическим началом нужно считать выход в свет американской энциклопедии по биоэтики в 1978 году. А что такое биоэтика, попробую ответить стихотворением Гельдерлина: “Близок и труден для понимания Бог, но где опасное, там вырастает и спасительное”. Так вот, биоэтика – это реакция культуры на те опасные процессы, что происходят в современной медицине. Форма своеобразной защиты человеческой личности.
    – Когда стала преподаваться биоэтика у нас?
    – Буквально два года назад во всех московских медицинских институтах. Знаю, что и в Университете на кафедре фундаментальной медицины также читается курс по биомедицинской этике и тоже недавно.
    – Были ли защиты по специальности?
    – Да, но это был аспирант из Индии. За рубежом все уже давно отработано, а у нас в России находится только в стадии становления. Биоэтика – это сфера, которая ждет специалистов. Ждет студентов философов, медиков, богословов, этиков, правоведов, которые смогли бы работать над медицинским законодательством.

С Ириной Васильевной Силуяновой беседовала
Ксения КОРЕНЧУК, студентка факультета журналистики МГУ
“ТД”, №20, 1998