Интервью с директором Греко-латинского кабинета Ю.А. Шичалиным



ИЕРУСАЛИМ И АФИНЫ

Ю.А. Шичалин: “Необходимо вернуться
к более широкому кругозору”

    – Юрий Анатольевич, многие студенты, и не только студенты, знают Вас по “Греко-латинскому кабинету” Ю.А. Шичалина. Что стоит за этим названием, и какие цели Вы перед собой ставили, создавая его?
    – Мы в некотором смысле следуем традиции Славяно-греко-латинской Академии, и это для нас очень важно и существенно. В самом названии Кабинет я хотел как раз подчеркнуть, что это маленькая организация, где работает определенный круг людей, несущих личную ответственность за то, чем они занимаются.
    – Почему же тогда не “славяно-греко-латинский”?

    – Мне представлялось, что такого рода кабинеты, греко-латинские, должны быть в самых разных странах. Мы продолжаем традицию классического образования, которая опиралась на культуру двух первых европейских народов: греков и римлян. Нахождение Кабинета в Москве свидетельствует о том, что культивируем мы ее на славянской почве и, как россияне, принадлежим к этой традиции.
    – Видимо, Кабинет был призван заполнить некую лакуну в системе образования?

    – Да, эта лакуна – отсутствие добротного классического образования, которое ощущалось людьми самых разных специальностей. Поэтому первое, с чего началась работа Кабинета, – это организация курсов древних языков. К нам приходят студенты почти всех факультетов МГУ, учащиеся консерватории, работники библиотек, люди из технических вузов: интерес к курсам довольно большой.
     Создание этого Кабинета мне казалось очень важным еще и потому, что людей подобной ориентации в общем-то не так много. Нужно было найти тех, кто ощущает потребность в широком образовании, претендующем на охват культуры в целом.
     Очень трудно было подойти к тому, что мы считали одной из важных задач, – к образованию детей и организации классической гимназии. Классическая гимназия не может вырасти на пустом месте. Нужна если не целиком сформированная среда, то хотя бы элементы этой среды, круг людей заинтересованных и понимающих. С помощью наших курсов мы сумели такой круг создать, и, конечно, очень приятно, что, например, учитель математики нашей гимназии учился на наших курсах, читает по-гречески, по-латински, по-старославянски, преподаватель греческого языка – тоже с наших курсов.
    – А как лично для Вас любовь к античности сочетается с христианской православной верой?

    – Но здесь нет противоречия. Мы видим это, например, в истории. Выделяющиеся в рамках европейской культуры два этапа – этап языческой античности и античности христианской – объединены общей системой образования. Это тот элемент античности, который позволил сохраниться европейской культуре как узнаваемой, несмотря на то, что она от язычества перешла к христианству. Это весьма важный момент, так как система образования очень консервативна, и в ней до сего дня ощущаются некоторые черты, сформированные еще в VI-V вв. до н.э. Одной из важных акций христианства было усвоение языческой системы образования. Классическое образование не препятствует восхождению к более высоким духовным ценностям, но является тем необходимым элементом, без которого не может правильно формироваться душа в целом. Поэтому, когда мы создали нашу гимназию, основная идея состояла в том, чтобы равным образом формировать три стороны души учащегося. Одна часть – социальная. Это умение общаться и в полноте понимать собеседника идеальным образом формируется путем изучения древних языков. Другая сторона души – рациональная. Здесь речь идет об усвоении точных наук, и в гимназии они широко представлены: прежде всего это геометрия и арифметика, а также математическая логика, физика. Наконец, третью часть души можно назвать нравственной, или религиозной, или мистической. Она свойственна всякому европейцу и заключается в его понимании, предзнании того, что есть более высокая реальность, которой его душа не чужда. Поэтому Закон Божий входит в число обязательных предметов гимназии. Здесь уже кончаются абстрактные рассуждения о более высокой реальности, причем именно потому, что гимназия – российская, и мы не будем рассуждать о некоем Боге и о некоей религии. Конечно, это отношение к Богу будет даваться через Церковь, через православие, что всегда было естественно для России. Выдумывание каких-то необычных форм в данной области неизбежно вело и ведет к сектантству.
    – В чем, по-Вашему, заключается гармония, условно говоря, Иерусалима и Афин, христианства и научного знания?

    – Ответ на этот вопрос связан с тем, о чем я уже говорил. В правильно воспитанной душе европейца эта гармония достигается. В Греции наука как таковая возникла для того, чтобы обслуживать понимание текстов, которые считались священными. Это место науки в античности соблюдалось довольно четко, и наука никогда не была чем-то самостоятельным. Она включалась в философию, а венцом философии всегда было богословие, или теология, которая рассматривала сущности более высокого порядка: духовные и даже их сверхбытийный исток. В системе античного образования есть ряд наук, которые подводят нас к некоторой сфере знания, есть ряд священных текстов, на которые мы опираемся, и есть еще некая более высокая сфера, которую мы не можем познать рационально. Место наук промежуточное. Они бессмысленны, если мы не понимаем этой иерархии бытия и знания в целом. Отказ от признания подчиненного положения рациональных наук произошел лишь в XVII в. и даже позднее, когда наука стала тесно связанной с техникой. Тогда прежняя несомненная для всех связь между наукой и философией, богословием стала казаться утраченной. За последние два века произошел отказ от включения рационального знания в гораздо более широкий круг и наук, и познания, от включения реальности, постижимой разумом, в более высокую реальность. Но, как мне кажется, европейская наука в своем развитии подошла к необходимости вернуться к этому более широкому кругозору, который действительно охватывает все бытие, а не только постигаемое разумом.
    – Каким же был Ваш путь к вере?

    – Видите ли, мне очень повезло, потому что было много семей, где не существовало связи с традиционным отношением к вере, а у меня была бабушка, которая меня крестила и дала мне начатки знаний, связанных с Церковью, религией. Разумеется, школа никак не располагала к подобным вещам. В дальнейшем же всем ходом и своих занятий, и своей судьбы я уже в Университете обратился сначала к религии, а потом и к Церкви. Всё было довольно сложно и не то чтобы противоречиво, а в известной степени ущербно. Так, при всем том, что я уже в раннем возрасте осознал, что это действительно мой путь, что сюда обращены и ум, и душа, тем не менее я никогда не был церковным человеком. Обычная жизнь церковной общины, традиционный быт, связанный с регулярным посещением храма, с соответствующими обрядами, – все это в полноте для меня не было представлено.
    – Мы знаем, что Вы принимали активное участие в подготовке Университетской церкви святой мученицы Татианы к ее открытию 24 января 1995 года, приводили своих гимназистов. Скажите, что для Вас значит открытие этой церкви?

    – Знаете, этот вопрос мне очень приятен, потому что открытие Университетской церкви – это очень важное, радостное и правильное явление. Я говорил, что не принадлежал ранее ни к какой конкретной общине, но, кажется, сейчас этот вопрос для меня может быть снят. Это наша Университетская церковь. Ее настоятель отец Максим, выпускник Университета, долгое время был преподавателем Закона Божия в нашей гимназии и сейчас не оставляет нас своим попечением. Наши дети помогают церкви – это, по-моему, правильно и естественно. А то, что я какое-то участие принимал в открытии храма, – не стыдите меня, серьезной помощи я не оказал, но очень надеюсь, что отношения между Кабинетом и Университетской церковью будут развиваться.

С Юрием Анатольевичем Шичалиным беседовал
Владислав ТОМАЧИНСКИЙ

“ТД”, №2, 1995