2-3	К ТОМУ ЖЕ СТАГИРИЮ.  СЛОВО ТРЕТЬЕ.	2-3

      5. А преемник его Иисус (Навин) вместе с ним вкушал, так сказать, все горькое; если же он в молодости и избежал чего-нибудь, то восполнил это по смерти Моисея. Он не только при жизни Моисея разрывал одежды свои и посыпал пеплом голову, но и по смерти его опять поставляем был в такую же, или даже в большую крайность, так что не короткое время, но целый день лежал подвергшись на земле. Выслушай слова его и сетования: и растерза, говорится в Писании, Иисус ризы своя, и паде на земли на лице свое пред Господем даже до вечера, сам и старцы Израилевы; и посыпаша персть на главы своя. И рече Иисус: молюся, Господи, вскую преведе раб твой люди сия чрез Иордан, предати их Аморреом на погубление? О да быхом пребыли и вселилися у Иордана. И что реку? Понеже отврати Израиль выю свою пред враги своими. И услышав, Хананей и вси живущие на земли обыдут нас, и потребят нас от земли (Иис. VII, 6). Услышав это, Бог открыл ему виновника поражения; и Иисус, узнав это, истребил всех, не только согрешившаго, но и его родственников и домашних и множество скота (Иис. VIII, 24-26); а это не мало возмутило душу его. Если мы не можем смотреть, когда называют чужих, то чего не претерпел он, подвергая таким бедствиям соотечественников и соратников своих? А как (огорчали его) обман гаваонитян и подозрение, павшее на те колена, которыя поселились по ту сторону Иордана? Как тяжело было постоянное пребывание на войне и в сражениях? Какая душа могла при этом оставаться спокойною? Если он и одерживал победы, то удовольствие от получения трофеев омрачалось заботами о предстоявших еще войнах. Раздел участков также доставил ему много труда и много безпокойства; знают это те, кому был поручаем раздел хотя небольшого имущества между братьями или другими наследниками после кого-нибудь. О последующих несчастиях народа еврейскаго не считаю нужным говорить; потому что речь теперь не о том, проводил ли кто-либо скорбную жизнь, но о том, кто из благоугодивших Богу (проводил такую жизнь).

      6. Посему, если угодно, упустим Илия, который оскорбил Бога нечестием детей, или вернее сказать - своею безпечностию. Он был наказан не за то, что имел порочных детей, но за то, что щадил их больше надлежащаго и не наказывал за нарушение законов Божиих; сознавая это, и сам он, после сильной угрозы Божией, говорил: Господь сам, еже благо пред Ним, да сотворит (1 Цар. III, 18). Итак оставив его, перейдем к Самуилу, который с детства воспитывался в храме, всегда отличался благочестием пред Богом и с ранняго возраста оказался столь добродетельным, что, не успев еще возмужать, был причислен к дивным пророкам, и притом в такое время, когда оскудело пророчество: не бе, говорится в Писании, видение посылаемо, и глагол бе честен (1 Цар. III, 1). Этот Самуил, рожденный после многих слез, был прежде всего опечален и смущен, как признательный и любящий ученик, видя своего учителя пораженным бедственною смертию; а потом он должен был постоянно оплакивать и несчастия иудеев. Сыновья же его, нечестивые, злые и крайне преданные порокам, опечаливали его как своею жизнью, так и тем, что не могли наследовать дарованной ему чести (1 Цар, VIII, 3). За этою печалию последовало, или лучше сказать, не последовало, - так как она не прекращалась, - но к ней присоединилось еще беззаконное требование израильтян, при чем Самуил так упал духом, что нуждался в великом утешении. Послушай, что говорит ему Бог: не тебе уничижаша, но Мене (1 Цар. VIII, 7). Впрочем и после этого Самуил так заботился о них, что говорил к ним: да никакоже ми согрешиши, еже оставити молитися о вас (1 Цар. XII, 23). Поэтому, когда он видел их, столь им любимых, бедствующими, поражаемыми на войнах, прогневляющими Бога, мог ли он чувствовать какое-либо удовольствие, мог ли когда-нибудь оставаться без печали и слез? А когда он поставил царем Саула, то опять последовали для него скорби непрерывно одна за другою. Так, когда Саул принес жертву вопреки воле Божией, когда он, победив амаликитян, пощадил царя их, опять вопреки повелению, Самуил был так поражен в душе, что более не видел этого человека, но с того времени до последняго дня сетовал и плакал о нем, хотя и укоряем был за чрезмерную скорбь. Бог говорил ему: доколе ты плачеши о Сауле? Аз же уничижих его (1 Цар. XVI, 1). Если же он плакал при этих событиях, то что было с ним, когда Саул избил столько священников напрасно и без вины? - когда в другой раз пошел умертвить своего благодетеля, который не сделал ему никакого зла? - когда он увидел Саула нагого пророчествующим и лежащим на земле? - когда слушал многочисленныя сетования и жалобы Давида на Саула?

      7. Вспомнив о Давиде, я не знаю, что мне делать: изложить ли теперь продолжительныя сетования его, описанныя в псалмах или, предоставив тебе прочитать их на досуге, самому разсказать его несчастия. Так, Давид потерпел много бедствий, когда пас стада, отражая нападения и непостоянных стихий и диких зверей; первое видно из того, что говорил Иаков; а последнее из того, что сам он говорил Саулу о льве и медведе. Когда же он, рано оставив эту жизнь, приступил к делам военным - опускаю зависть братьев, хотя и она была для него весьма тягостна, - когда, вступив в единоборство, одержал блистательную и чудную победу, то в облагодетельствованном Сауле нашел себе врага сильнее низложеннаго Голиафа; потому что Саул не открыто вооружался против него, но, приняв вид друга и притворившись почитателем и попечителем его, поступал с ним враждебно. А как прискорбно за добро получать зло, о том послушай блаженнаго пророка, который постоянно плакал, сетовал и говорил; еда воздаются мне злая за благая (Иер. XVIII, 20)? Даже без всякой другой неприятности, одно то причиняет великую скорбь военачальнику, что он находится в подозрении у царя, который смотрит на него с неудовольствием. Что я говорю - военачальнику у царя? Нам неприятно, если и слуги так относятся к нам; когда же притом строятся козни против жизни ненавидимаго, то какая жизнь может быть горестнее этой? Однако Давид все переносил и терпел; жил вместе с тем, кто замышлял убить его, и участвовал в его войнах. Когда же он удалился и устранился от войны, то хотя самое удаление и обнаружение вражды (Сауловой) посодействовало несколько безопасности (Давида), но так как он должен был с четырьмя стами мужей защищаться против многочисленнаго Саулова войска, то трепетал более, чем прежде. Подумай, в каком он был положении, когда не имел ни города, ни крепости, ни союзников, ни доходов, и должен был воевать с тем, который имел все это, между тем как сам он не мог, кроме пустыни и пещер, найти и места, куда бы убежать. Взяв город, так называемый Кеиль, он тотчас вышел из него, когда священник сказал, что Бог не избавить его из рук Саула, если он останется там. А этот священник был тот самый, который избежал рук Саула и возвестил Давиду о бывшем в Номве печальном происшествия, причем (Давид) произнес прискорбныя слова: аз есмь виновен о душах всего дому отца твоего (1 Цар. XXII, 22). Таким образом этот священник, постоянно находясь с Давидом, служил только напоминанием о том печальном событии; взирая на него, Давид постоянно вспоминал о погибели священников, а вспоминая об этой погибели и обвиняя самого себя в этом избиении, он жил бедственнее всякаго приговореннаго к казни. Если бы и ничто другое не тревожило его, то одной мысли, что он сам был виновником избиения столь многих священников, достаточно было для того, чтобы уязвлять и сокрушать душу его. Между тем он, сокрушаясь этою мыслию, которая и ночью и днем хуже червя терзала душу его, получал еще потом и другия раны, непрерывно одну за другою. Так, когда Навал оскорбил его в лице его слуг, и назвал его беглецом, изгнанником, неблагодарным рабом, он не без скорби перенес такия слова; также, когда, пришедши к Анхусу, он притворялся безумным, падал на землю, искажал свое лицо и испускал из уст своих много пены, он более действительных бесноватых терзался мыслию о том, до какой крайности довел его Саул, столь облагодетельствованный им. Когда же Давид несколько отдохнул, живя у иноплеменников, то должен был идти воевать с их врагами; но военачальники, завидуя ему и желая оклеветать его пред царем, удалили его из войска, как бы человека безполезнаго, коварнаго и вероломнаго: прискорбни быша, говорится в Писании, о нем воеводы иноплеменничи и глаголаша ему: возврати мужа, и да возвратится на место свое, идеже поставил еси его там, и да не идет с нами на брань, и да не будет наветник в полцех. И чим примирится сей господину своему? Не главами ли мужей сих (1 Цар. XXIX, 4)? Давид, пораженный этими словами, удалился с великим огорчением и унынием. Но прибывши домой, он нашел столько бедствий, что едва не умер от печали. Случившияся тогда бедствия могли бы омрачить его душу, если бы даже были им предусмотрены, а так как они случились нечаянно и неожиданно, то казались вдвое более тяжкими, и были уже невыносимы. Он отправился домой, чтобы отдохнуть и найти облегчение прежней скорби своей в детях и женах; но прибывши, внезапно услышал, что он в неволе у врагов, и увидел огонь, и дым, и кровь мертвецов, и прежде нежели он оплакал убитых и окончил сетование о плененных, на него напали, свирепее зверей, жители города, и каждый из них хотел найти облегчение своих горестей в его смерти. Как при столкновении на море противных ветров, от их борьбы происходит великая и свирепая буря; так и тогда уныние и страх терзали душу праведника, в которой происходило великое волнение и смущение от этих чувствований, непрерывно то преодолевающих, то преодолеваемых одно другим. Когда же он избавился от этих бедствий и возвратил жен и всех пленных, то прежде, нежели насладился этою победой, опять был поражен горестною вестию о смерти Ионафана, которая так поразила душу его, как можно видеть из его плача: нападе на мя любовь твоя, говорил он, паче любве женския (2 Цар. I, 26). Что я говорю об этом плаче? Тот, кто столько плакал об отце Ионафана, своем враге и зложелателе, тысячекратно искавшем его погибели, что мог чувствовать, когда узнал, что разделявший с ним опасности, многократно избавлявший его от козней отца, участвовавший в его тайнах и заключавший с ним много договоров, что этот человек лишился жизни в то время, когда Давид мог воздать ему должное за прежния благодеяния?

      8. Когда эта скорбь была еще в полной силе, опять в новую печаль повергает его военачальник (Иоав), не давший Авениру исполнить обещаннаго, коварно убив того, который обещал легко и без всякаго труда предать Давиду все войско. Давид был так огорчен этим убийством, что тогда же проклял Иоава, и во время кончины своей поручил своему сыну отмстить ему за это безчестное убийство. Самыя слова, которыми Давид громко оплакивал Авенира, достаточно изображают нам страдание души его: и воздвиже, говорится в Писании, царь глас свой, и плакася над гробом Авенира и рече: еда смертию Навала умре Авенир? Руце твои не связаны; нози твои не во оковах; не приступил еси, якоже Навал; пред сыном неправды пал еси (2 Цар, III, 32-34). Что же после этого? Коварно умерщвляется Мемфивосфей [1] и к печали Давида о нем (ибо и о нем Давид скорбел так, что даже умертвил убийц его) присоединилось противодействие хромых и увечных, которое сильно возмутило его. Одолев и этих и других врагов, он с великою радостию переносить кивот, но в то самое время, когда переносили ковчег и все радовались, среди веселия случилось событие, которое омрачило всеобщую радость и повергло душу царя в уныние и великий страх. Гнев Божий внезапно поразил и умертвил Озу, который хотел поддержать падавший кивот; и страх от этого так сильно потряс душу Давида, что он тогда только решился перенести кивот к себе, когда узнал, какое благополучие было от него Аведдару, который тогда принял его (2 Цар. VI, 8-12). Потом, когда умер царь аммонитский, Давид, как муж добрый и человеколюбивый, отправил послов утешать сына его и убеждать его мужественно переносить смерть отца; а тот, за такую честь постыдно оскорбив послов, отослал их обратно к царю. Неужели по твоему мнению, этого мало, чтобы опечалить и поразить душу? Не доказывает ли этого и самая война, которая не имела никакого другого предлога и дошла до такого ожесточения, что подвергла Давида безчисленным бедствиям (2 Цар. гл. X)? Этих бедствий, хотя бы кто примешал к ним тысячу удовольствий, достаточно для того, чтобы жизнь Давида признать скорбною; но последующия бедствия его таковы, что до них как бы еще и не начинались истинныя скорби. Подлинно страдания этого царя превзошли всякую басню и всякую трагедию; на дом его обрушились такия необычайныя и непрерывныя бедствия, как будто у него одно зло постоянно старалось помогать другому злу. Так посмотри: Амнон полюбил сестру свою, полюбив, обезчестил ее; обезчестив, возненавидел и допустил разгласиться как безчестию, так и кровосмешению, приказав одному из слуг тотчас изгнать ее из дому против воли и отправить чрез (городскую) площадь, причем она кричала и плакала (2 Цар, гл. XIII). Авессалом, узнав об этом и созвав на пир всех братьев, между которыми был и этот оскорбитель, умерщвляет его при посредстве слуг, когда тот ел и пил. Потом некто, отлучившись оттуда и в смятении не разузнав точно случившагося, возвестил царю, что все сыновья его умерли. Тогда Давид сидя плакал о мнимом убиении всех сыновей своих; когда же в точности узнал о случившемся, то грозил сыну и говорил, что умертвит его; и хотя (Авессалом) убежал в чужую страну, где он провел три года, царь во все время продолжал гневаться; даже и по прошествии этого времени не призвал бы его к себе, если бы умный военачальник против его воли не склонил его на такое дело. Но и призвав сына, он еще не заживил сердечной раны, но удалил его от лица своего еще на два года, и только после столь долгаго времени, по просьбе военачальника, дал сыну позволение явиться к себе. Но сын, злопамятуя о прежнем или притом стремясь к власти, возстал на отца и довел его опять до скитальничества и бегства, которым он подвергался при Сауле, и даже сделал его жизнь гораздо тяжелее прежней. Тогдашния скорби Давид терпел, быв военачальником; а теперь он принужден был скитаться после многих лет царствования и после победы, можно сказать, над всеми врагами. И доведший его до этого был и не чужой и не неприятель, но изшедый из чресл его, как сам он говорил с жалобою (2 Цар. XVI, 11). Тогда он был во цвете лет и мог все переносить мужественно, а теперь, в то время, когда ему следовало в этом негодном сыне иметь утеху своей старости, в нем встретил злоумышленника и врага. И вышел царь из Иерусалима вместе с немногими, босой, закрываясь и проливая слезы. Эта война причинила ему не только скорбь, но и стыд. Сын поступил тогда с блаженным оскорбительнее, чем Саул, обезчестил и наложниц отца, и притом не скрытно, но на кровле дома пред взорами всех; в ярости против отца нарушил и уставы природы, и законы обращения с женщинами, и в безумном упоении, когда война еще продолжалась, отважился сделать то, что обыкновенно делают уже по одержании победы и по взятии врагов в плен. Между тем Сива, встретив Давида в такой печали и страхе, еще более возмутил его, налгав на своего господина и сказав, будто (Мемфивосфей) замышляет овладеть царством (2 Цар. XVI, 3).

      9. После Сивы является Семей, человек злой и неблагодарный, и направляет против Давида множество злословий, бросая в него камнями с такими словами: изыди, мужу кровей и мужу беззаконный. Возврати на тя Господь вся крови дому Сауля, понеже воцарился еси вместо его, и даде Господь царство в руце Авессалома сына твоего; показа тебе злобу твою, яко муж кровей ты (2 Цар. XVI, 7). Слыша и претерпевая это, Давид сокрушался, как видно из самаго плача его, но не решился ничего сделать и дал Семею уйти живым, сказав: оставите его проклинати мя, яко рече ему Господь. Негли призрит Господь на смирение мое и возвратит ми благая, вместо клятвы его во днешний день (ст. 12); а сам с безпокойством и страхом ожидал, чем кончится предприятие Хусия. Когда же и это сделалось известным, то началось война, самая необыкновенная из всех когда-либо бывших войн, и даже похожая на загадку. Того, кто был виновником таких бедствий и подал все поводы в такой войне, с чьим падением уничтожались все эти бедствия, - того самаго тщательно беречь и щадить Давид убеждал полководцев своих, повторяя: пощадите ми отрока Авессалома (2 Цар. XVIII, 5). Что могло быть хуже этого горестнаго положения? Что прискорбнее этого затруднения? Давид вынужден был начать войну, в которой равно было тягостно для него и победить и быть побежденным. Он не хотел ни быть побежденным, иначе не выслал бы такого войска, ни одержать победы, иначе не запрещал бы умертвить того, кто начал и повел войну против него. Когда же война была решена и кончилась, как угодно было Богу, когда отцеубийца пал, тогда все прочие были в веселии и радости, один только Давид горевал и плакал, и запершись, звал умершаго и скорбел о том, что сам не умер вместо него: кто даст смерть мне, говорил он, вместо тебе, Авессаломе сыне мой (2 Цар. XVIII, ЗЗ)? Слыхано ли что-нибудь ужаснее этого несчастия? Когда Авессалом умертвил своего брата, Давид хотел умертвить его; когда же Авессалом с неистовством возстал на него самого, тогда он щадит этого самаго сына. И долго не перестал бы он плакать об умершем, если бы не пришел Иоав и не объяснил неуместности этой печали, если бы сильною речью не возбудил в нем бодрости и не склонил его принять войска с надлежащим достоинством. Впрочем, его бедствия еще не кончились и этим; но, во-первых, воины возмутились и разделились между собою; потом, едва только они покорились царю, и притом после многих ласковых увещаний, как опять отложились от него и присоединились к Савею; тогда опять началась другая война, между тем как не совсем еще окончилась и прежняя. Возмущенный этим Давид, собрав своих воинов, выслал их с военачальниками против неприятелей; но Иоав, одержавший победу и в этой войне, не преминул омрачить радость о победе печалию. В изступлении зависти, он без причины и совершенно безвинно злодейски умертвил равнаго ему военачальника, который привел под власть Давида весь народ; и это убийство так встревожило и возмутило царя, что он и при смерти своей завещал сыну и просил не оставить убитаго Амессая не отмщенным. А еще тяжелее то, что Давид, находясь в таком расположении духа, не решался даже высказать причины своей скорби, потому что уже был угнетен безчисленными бедствиями. После этих войн постиг всю страну голод и Давид, для прекращения этого зла, принужден был выдать детей Саула на смерть. Так повелевало определение (Божие); на Саула, и на дом его неправда сия, понеже умертви Гаваониты (2 Цар. XXI, 1). А кто вспомнит, как Давид оплакивал Саула, тога поймет, как страдал он и в это время, выдавая детей его гаваонитянам; однако и это он перенес; а между тем опять последовали дальнейшия несчастия. После голода настала язва и в течение полудня падает семьдесят тысяч мужей, при чем царь, увидев ангела, простершаго меч, и произнося скорбныя слова, сказал: се аз, пастырь, согреших и аз, пастырь, зло сотворих, а сии, стадо, что сотвориша? Да будет рука твоя на мне и на дому отца моего (2 Цар. XXIV, 17). Впрочем нам невозможно с точностию пересказать все его печали; не все оне изложены и в Писании; но по его плачевным песням и жалобам можно догадываться о тяжести и тех скорбей его, о которых не упомянуто, и о том, что этот праведник никогда не переставал скорбеть и сетовать. Что же он говорит? Дние лет наших, в них же седмьдесят лет; аще же в силах, осмдесять лет, и множае их труд и болезнь (Псал. LXXXIX, 10). Если же ты скажешь, что он здесь изобразил жизнь человеческую вообще, а не свою только, то скажешь больше того, что я сам хочу сказать, и избавишь нас от многоречия, сам признавая, что не только в жизни Давида, но и в жизни всякаго другого человека гораздо больше скорбей, чем удовольствий. Действительно, как и сам ты правильно говоришь, Давид произнес такой приговор, имея в виду не только свою жизнь, но и других, и выразил то же самое, что и патриарх, только с большею силою; что тот сказал о части, то этот после обо всех. Тот говорил: малы и злы дние мои (Быт. XLVII, 9); а этот: дние лет наших, т. е. дни всех людей, в них же седмьдесят лет, и множае их труд и болезнь.

      10. Но это, как я сказал, представляю тебе изследовать со всею точностию на досуге, а сам перейду к прочим пророкам. Хотя они нигде не оставили нам описания своей жизни, встретив впрочем и для этого затруднение в чрезмерности угнетавших их бедствий, но я думаю, что одним словом можно назвать всю жизнь их прискорбною. И во-первых, что было общим у всех их, они в течение жизни своей были мучимы пытками, бичуемы, перепиливаемы, побиваемы камнями, заключаемы в темницы, умирали от меча, скитались в овечьих и козьих кожах, терпя недостатки, бедствия, озлобления (Евр. XI, 36-38). К этому присоединилась у них и другая печаль, еще более тяжкая, от того, что они видели, как возрастало нечестие причинявших им бедствия; этим они терзались больше, чем собственными скорбями. Так один из них говорил: клятва, и лжа, и убийство, и татьба, и прелюбодеяние разлияся по земли, и кровь с кровьми мешают (Ос. IV, 2), показывая нам и безнаказанность, и разнообразие, и распространение нечестия. Другой взывал так: у люте мне! понеже бых, аки собираяй сламу на жатве, и аки (собираяй) пародок во обимании винограда, не сущу гроздию (Мих. VII, 1), оплакивая этими словами малочисленность людей добродетельных. Иные еще жаловались на другое что-либо подобное. Пастырь коз (Амос) не только сетовал о грехах иудеев, но и плакал об их несчастиях более, чем о собственных искушениях, и молился Богу так: милостив буди, Господи: кто возставит Иакова; яко мал есть: раскайся о сем, Господи (Ам. VII, 2). Но не смотря на это, он не получил просимаго, как сказано: и сие не будет, говорит Господь (ст. 6). А Исаия, услышав, что вся земля будет опустошена, не хотел утешиться, но постоянно плакал и говорил: оставите мене, да горце восплачуся; не належите утешати мя (Ис. XXII, 4), потому что такой род смерти выше всякаго несчастия. Кто в состояние читать без слез плачевныя песни Иеремии о городе и о нем самом, как написанныя особо, так и разсеянныя по всей его пророческой книге? Иногда говорил он: кто даст главе моей воду и очесем моим источник слез? И плачуся день и нощь о народе сем? Иногда: кто даст мне в пустыне виталище последнее, и оставлю люди моя, и отъиду от них, понеже вси любодействуют (Иер. IX, 1, 2). А иногда жалобно взывал: горе мне! мати моя, вскую мя родила мужа прительнаго и судимаго по всей земли (Иер. XV, 10); иногда же проклинал и день рождения своего: проклят день, говорил он, в оньже родихся (Иер. XX, 14). А грязный ров, скорби от уз, бичевания и клеветы и постоянныя насмешки привели его в такое состояние, что он даже стал отчаиваться. Что испытал он, когда по взятии города встретил заботливость и почтение к себе со стороны иноплеменников? Радовался ли он этому? Напротив, тогда-то он и написал горький плач об умерших, и увидел бедствия не меньшия прежних от того, что оставшиеся в живых после войны раздражали Бога. Обещав повиноваться Ему во всем и ни в чем не противиться, они однако ушли опять в Египет, тогда как повеление (Божие) требовало совершенно иного, и пророка увели вместе с собою, и своею неблагодарностию вынуждали его предсказывать им беды, тягчайшия прежних. А что Иезекииль? А что Даниил? Не в плену ли провели они всю жизнь? Притом, первый из них за чужие грехи был наказан голодом и жаждою; когда же умерла жена его, ему повелено было переносить такое несчастие без слез; а что может быть тягостнее того, когда не позволяется оплакивать и собственныя бедствия? Не говорю теперь о том, что он принужден был есть хлеб свой на куче навозной, лежать на одном боку сто девяносто дней, и терпеть все прочее, что повелевалось ему. Если бы и не случилось с ним ни одной из горестей, как опущенных нами, так и упомянутых теперь, то самое пребывание среди врагов, иноплеменников и людей нечистых, для праведнаго и чистого было тяжелее всякаго наказания. А Даниил, повидимому, наслаждался великою честию и жил как бы не в плену, пребывая при царском дворе и имея власть; но если кто прислушается к его молитве, обратит внимание на его пост, перемену лица и непрестанныя мольбы, и точно узнает, для чего он делал это, тот увидит, что этот пророк более всех скорбел и унывал. Мучили его не только настоящия бедствия, но возмущали и будущия, так как он удостоился видеть пророческими очами и то, чего еще не было; взирая на иудеев, еще не освободившихся от прежняго рабства, он должен был предвидеть другое их пленение; город, который еще не был возстановлен, он видел уже разрушенным, а храм - оскверненным (нечистыми) жертвами и опустошенным, и всю святыню ниспровергнутою. Посему он скорбел и плакал и говорил: нам стыдение лица, и царем нашим, и князем нашим, и отцем нашим, иже согрешихом тебе, Господи (Дан. IX, 8).