2-3	СЛОВО К ДЕВСТВЕННИЦАМ, ЖИВШИМ ВМЕСТЕ С МУЖЧИНАМИ.	2-3

      4. Но, скажут, чего ты домогаешься, когда сожители и не спят, и не совокупляются с нами, как бывает с теми? И на это особенно указывают многия. Но не на свою ли голову оне говорят это? И - только ли на свою голову, это мы изследуем после. Уже ясно было доказано, когда мы говорили к мужчинам, что не только злословящие, но и представляющие пустые предлоги достойны наказания, положеннаго за злословие; впрочем, это еще мы объясним в другой раз; а теперь я спрошу тебя о причине такого сожительства, если можешь какую-нибудь представить. - Я немощна, скажешь, я - женщина, и не могу одна удовлетворять своим нуждам. Между тем, когда мы обличали сожителей ваших, то слышали от них противное, т. е. что они держат вас для услуг им. Отчего же вы, имея силу с избытком оказывать услуги даже мужчинам, не могли бы помогать самим себе, женщинам, а нуждались бы в других? Как мужчине с мужчиною, так и женщине с женщиною легче и удобнее было бы жить вместе; но если вы бываете полезны и для служения мужчинам, то гораздо более - вам самим. В чем же, скажи мне, может быть полезно и необходимо сожительство мужчины? Какия он может доставлять вам услуги, которых женщина не могла бы доставить женщине? Ткать основу вместе с тобою и сплетать нитки и пряжу - неужели он сможет лучше женщины? Напротив. Он, хотя бы и хотел, не сумеет приняться за что-нибудь подобное, если только и этому теперь не научили вы их; это дело одной только женщины. Или вымыть одежду, зажечь огонь, и согреть горшок? Конечно, и это не хуже, но еще лучше мужчины может сделать женщина. В чем же, скажи мне, полезен для тебя мужчина? Когда вообще нужно продать что-нибудь или купить? Но и здесь женщина полезна не меньше мужчины; об этом может свидетельствовать и торжище, и все, кто желает купить одежду, покупающие ее большею частию от женщин. Если же девственнице стыдно стоять на площади для такой торговли, как и действительно стыдно, то не гораздо ли стыднее жить вместе с мужчинами? Впрочем, и перваго, менее постыднаго, нежели последнее, можно избегнуть; я предложил бы поручать все или молодой прислужнице, или способным на это старушкам; отсюда видно, что вышесказанное есть предлог и отговорка, и прикрытие слабости. Какой, скажешь, слабости прикрытие? Если бы я пожелала иметь мужа и вступить в брак и вести такой образ жизни, то кто воспрепятствовал бы мне? Разве не позволительно сделать это свободно и не оскорбляя Бога, и не подвергаясь осуждению и укоризнам от людей? Это и я говорю, и это не столько твои, сколько мои слова. Но теперь надобно сказать, в чем тебе может быть необходима помощь мужчины; или, если не можешь объяснить этого, изгнать непристойнаго сожителя; ибо иначе тебе не возможно избавиться от позора; а то, что ты сказала, не столько твои слова, сколько тех которые жалеют о твоей неблагопристойности. Итак, хотя бы тысящекратно полезно было для тебя служение мужчины, и тогда не следовало допускать его с таким позором ; ибо, когда унижается слава Божия, то не должно быть никакого предлога столь внушительнаго, чтобы оставить без внимания такое зло. Даже, если бы предстояло умереть тысячу раз в день для того, чтобы этого не было, следовало бы подвергнуться тому с великою радостию, а не только не оставлять без внимания такое зло для своего спокойствия и мирской пользы. Послушай, как Павел трепетал и сильно боялся этого: добрее бо мне, говорит он, паче умрети, нежели похвалу мою кто да испразднит (1 Кор, IX, 15). Для того, чтобы не унижалась похвала его, он решался умереть; а мы для того, чтобы отклонить соблазны, не хотим презреть и малое удовольствие? Как же мы можем когда-нибудь спастись? Притом не равное дело и даже нисколько не близкое - лишиться похвалы и подвергнуться осуждению. Он не оскорбил бы Бога, если бы и так случилось; потому что Сам Бог повелел ему от благовестия жити (1 Кор. IX, 14); и однако, он предпочитал лучше умереть, нежели сделать тщетным свое доблестное дело; а мы, везде нарушая установленное и зная, что потерпим за это величайшее наказание, не хотим оставить даже неуместной и пустой привычки? Какое же будет нам прощение? Хотя бы для многих нужд требовался только мужчина, но от этого происходил бы такой позор, то надлежало бы, как я выше сказал, решиться лучше умереть, нежели допускать это; а если еще удобнее и легче исполнить все посредством женщины, то какое будет прощение вам, столь изнеженным и небрегущим о своем спасении? Скажи же мне: когда он оказывает тебе услуги, то не станешь ли и ты сама в чем-нибудь услуживать ему? Это для всякаго очевидно. Но не гораздо ли было бы лучше - не воздавать ему тем же и не принимать от него услуг, и то время трудов, которое ты тратишь для доставления ему спокойствия, лучше употреблять на успокоение самой себя, нежели, принимая на себя тяжкие труды, еще срамить свою честь? Но (скажешь), ты не оказываешь ему никаких услуг. Тогда нужно думать, что он сам себе служит во всем, и постилает постелю, и варит, и зажигает огонь, и исполняет другия подобныя дела; но так служить не согласится и раб, ничего не получающий себе от господина. Но он, скажешь, переносит все по страху Божию и ради назначенной за такое служение награды и с благодарностию уничижается, не получая себе от нас никакой пользы. Чем же, наконец, мы заградим уста безстыдных? Хотя ты приписываешь ему такое благочестие и хотя он так страшится и боится повелений Божиих, что смотрит на себя смиреннее всякаго раба и доставляет тебе все, не получая сам от тебя ничего, но прежде всего этого ему надлежало позаботиться о чести и славе Божией; теперь же странно - одной и той же душе и в одно и тоже время оказывать и уважение, и презрение к повелениям Божиим, и то страшиться их, то не обращать никакого внимания на оскорбление самого Законодателя. Оставаться чуждым удовольствия и не чувствовать совершенно ничего человеческаго, и при этом трудиться, изнуряться, уничижать себя и своими трудами доставлять спокойствие другим, свойственно душе весьма любомудрой и возвышенной; а не унижать славы Божией и не делать того, за что Он хулился бы многими, это доступно для многих и не весьма великих (душ). Как же мы поверим тебе, что ты для Бога и по усердию к подвижничеству делаешь то, для чего требуется великая и бодрая душа, тогда как не хочешь отстать от того, от чего может отстать душа низшая и обыкновенная? Ты не хочешь отстать от того, чем оскорбляется Бог и будто бы отдаешь и тело и все за то, что - неугодно Ему. Кто же может поверить этому? Впрочем, не знаю, как я перешел от девственниц к их сожителям; посему опять нам нужно обратиться к девственницам.

      5. Итак, каким образом мы будем в состоянии убедить высказывающих такия возражения и разсуждения? Не нужно, скажешь, и убеждать их. Но свойственно ли это душе благочестивой? Тогда следует оставлять без внимания говорящих худо, когда мы не подаем им к тому поводов; даже и тогда не должно, если мы можем заградить им уста; если же все дело зависит от нас, то и весь огонь обращается на нашу голову. Ибо тако, говорит апостол, согрешающе в братию, и биюще их совесть немощну сущу, во Христа согрешаете (1 Кор. VIII, 12). Он знал, точно знал, что немощь соблазняющихся не только недостаточна для нашего оправдания, но она особенно и служит к нашему осуждению; ибо, чем более мы чисты от соблазнительнаго дела, тем более нам следовало бы щадить немощь их. Я не утверждаю, что они соблазняются не без причины; но положим даже, что они соблазняются неосновательно, и тогда не нужно презирать их. Этому научил нас Павел в послании к Римлянам, сказав так: не брашна ради разоряй дело Божие (Римл. XIV, 20). Хотя бы кто соблазнялся неосновательно, однако он осуждает не соблазняющагося, а производящаго такой соблазн. Как я и прежде говорил, так и теперь скажу: когда может произойти какая-нибудь великая польза, и притом превосходящая соблазн, то не нужно обращать внимания на соблазняющихся; а когда не может быть ничего больше, кроме соблазна немощных, то, хотя бы они соблазнялись тысячу раз неосновательно, надобно щадить их; ибо и Бог осуждает на наказание тех, которые соблазняют и подвергают падению, потому что соблазнять другого без всякой пользы - дело крайне нечестивое. И мы, видя, что кто-нибудь сделался раздражительным от продолжительной болезни, скорее удаляем из дому тех, кто безвременно раздражает его, даже не изследуем, справедливо или несправедливо они делают это, и не принимаем от них никакого оправдания, а жалея больного вполне прощаем его по причине немощи, хотя бы он и несправедливо раздражался. Если же мы оказываем такое попечение и о рабах, и о детях, даже часто наказывая и сына виновнаго в этом, то тем более Бог, благий и милосердый, и снисходительный, сделает это. Что говоришь ты? Соблазняющийся немощен? Поэтому он и достоин пощады, а не поражения. Он имеет раны? Поэтому мы и не станем растравлять их, а лечить. Он подозревает злобно и безразсудно? Поэтому мы и будем устранять подозрение, а не усиливать; ибо, делая вопреки этому, ты грешишь против Самаго Христа. Или ты не слышишь, как часто в Ветхом Завете Моисей говорит, что Бог есть ревнитель (Исход. XX, 5), и Сам Он говорит: ревновах по Иерусалиму (Захар. I, 14); а в Новом Завете Павел взывает: ревную бо по вас Божиею ревностию (2 Кор. XI, 2)? Этого одного, без всего прочаго, достаточно было бы для того, чтобы тронуть душу не слишком недужную и отчаянную; это так страшно, или вернее - более утешительно, нежели страшно. Ибо ревности не было бы, если бы не предшествовала ей горячая и пламенная любовь, так что она служит знаком сильной и пламенной любви Божией и расположенности. Ревность в Боге не страсть, но, желая выразить свою неизреченную любовь, Он часто употребляет такое название. Мы же, при великой безчувственности своей, впадаем в человеческия страсти, и так сильно любящаго нас (Бога) оскорбляем, а тем, которые не могут доставить никакой пользы, всячески угождаем. Может ли тебе, жалкая, принести столько же пользы это непристойное сожительство, скольких оно лишает тебя сокровищ? Смотри: оно низводит тебя с небес, изгоняет из духовнаго брачнаго чертога, отлучает тебя от небеснаго Жениха, навлекает на тебя вечное наказание и мучения, не имеющия конца. Хотя бы тысячи рудников золота предлагал тебе живущий с тобою, хотя бы подчинялся тебе более купленных рабов, хотя бы доставлял тебе и чести и спокойствия больше, чем самой царице, при всем том не следовало ли бы тебе чуждаться и отвращаться от него, как от заразы и врага, который больше отнимает, нежели сколько дает? Тебе надлежит помышлять о благах небесных, о тамошнем царстве, о безсмертной жизни, о неизреченной славе; а ты помышляешь о земных предметах, и тому, кто в отношении к ним представляется полезным, угождаешь, как Владыке, и не молишься, чтобы под тобою разверзлась земля и таким образом ты отошла отсюда? Ты указываешь мне на слабость женскаго пола, на исправление человеческих нужд и на домашнее спокойствие, изобретая и составляя недействительные предлоги. Но этим не обманешь имеющих ум; потому что нет, нет такого спокойствия, которое делало бы необходимою такую непристойность. Женщина, если захочет, может удовлетворительно служить не только себе, но и многим другим; и в начале, когда мужчина получил в удел общественныя дела, она получила в удел - исправлять и устроять все внутри дома. Таким образом не по нужде в спокойствии вы привлекаете к себе в дом мужчин. Но разве, скажете, для прелюбодеяния и распутства? Я не могу сказать этого, - да не будет, - я даже говорящих это не перестаю укорять; но, о если бы возможно было разубедить их! Какая же, скажете, причина делает это сожительство вожделенным для нас? Страсть тщеславия влечет к этому сожительству. Весь род человеческий, можно сказать, тщеславен, но особенно - женский пол; ибо, если оне и в спокойствии не нуждаются, как доказано, и не предаются распутству вместе с ними, то вполне очевидно, что остается подозревать только это одно.

      6. Итак, нашедши самый корень зла, оставим, наконец, обличение и станем увещевать и убеждать. Как из мужчин живущие вместе с девственницами думают находить в этом удовольствие, а испытывают тягчайшее мучение (ибо единственно чистым и прочным удовольствием была бы разлука с ними), так и оне. Кажется, оне думают, что отсюда происходит некоторая слава и знаменитость; но если изследовать тщательно, то оне навлекают на себе осмеяние, стыд, порицания и крайнее безславие. Об этом мы уже сказали кратко и в начале, но скажем и теперь. Пусть будет, если хочешь, сожитель не из простолюдинов и не из презренных людей, но из имеющих великую силу в церкви, пусть будет предметом удивления у всех и по знатности своего рода, и по силе красноречия, и по благочестию, и во всех отношениях пусть будет знаменитым; и однако, при всем том он не может сделать сожительницу знаменитою и почтенною. Ибо тому, кто хочет приобрести себе славу от дружбы с кем-нибудь, должно прежде всего охранять славу доставляющаго прославление; если же она будет посрамлена, то тем более сам он унизится. Как от испорченнаго источника и текущие около него потоки заимствуют испорченность и от гнилого корня плод еще более бывает заражен гнилости, так и теперь, когда тот, от котораго девственница ожидает себе славы, сделается смешным вследствие сожительства с нею, то и она прежде него и вместе с ним подвергнется осмеянию; и если о женщине прежде у многих была хорошая молва, то он, поступив к ней, лишит дом ея этой молвы, а никак не доставит ей другую лучшую; также если и он пользовался таким о себе мнением, то и с ним будет то же. Таким образом это сожительство не увеличивает хорошую молву о вас, но лишает вас и той, какая была, и навлекает на обоих дурную молву, которой не было. И благовременно теперь сказать то, что пророк сказал об иудеях: аще пременит ефиоплянин кожу свою, и рысь пестроты своя (Иер. XIII, 23); так и эти сожители очистятся ли когда-нибудь от срамоты своей, которая, как некая язва на теле, пятнает общественное мнение о них обоих, затемняя все добрыя их качества? Но, может быть, оне считают славою для себя самое господство над мужчинами? Однако, это весьма смешно, и этим особенно отличаются одне только блудницы; женщинам же благородным и целомудренным несвойственно восхищаться такими сетями. В этом заключается даже еще особая причина безчестия, так как чем более оне господствуют над мужчинами и чем сильнее подчиняют их себе, тем более посрамляют самих себя вместе с ними; ибо не порабощающая мужчин женщина, но уважающая их бывает у всех и почтенна, и славна. Если же оне не послушают наших слов, то может заградить им уста закон Божий, который говорит так: к мужу твоему обращение твое, и той тобою обладати будет (Быт. III, 16); ибо глава жене муж (1 Кор. XI, 3). И во многих других местах можно найти такое постановление и такой, издревле существующий, порядок; и великий бывает срам, когда верхнее делается нижним, глава становится внизу, а тело вверху. Если же это постыдно и в брачном состоянии, то гораздо более в таком сожительстве, в котором уже дурно не только то, что нарушается закон Божественный, но и то, что навлекается очень дурная молва и на мужчину, и на женщину. Если самое сожительство постыдно, то гораздо более - порабощение сожительнице. Господство не всегда доставляет похвалу, но бывает, что и не господствующий удостаивается чести и господствующий подвергается посрамлению. Итак, если ты хочешь быть уважаемою от мужчин, то не имей с ними общения, удаляйся от их сообщества, лицезрения и сожительства. Тогда и женщины будут восхищаться тобой, и все мужчины будут уважать тебя, как действительную девственницу, неотлучно пребывающую при Женихе; тогда не только домашние, но и язычники, и иудеи, и весь род человеческий будет одобрять тебя. Посему, если ты ищешь славы, то иди этим путем, а не противоположным; тогда тебя уже не станут называть принадлежащею такому-то и такому то, а Христовою; другого, равнаго этому, отличия никогда не может быть тебе ни от кого. Разве это маловажно, скажи мне, когда каждый день станут возглашать и повторять и на торжище, и в домах, и в других городах, что такая-то девица, очень молодая и весьма благообразная, имевшая возможность, если бы захотела, приобрести себе многих покровителей, не пожелала этого, но решилась лучше потерпеть и перенести все, нежели изменить любви ко Христу и помрачить цвет целомудрия? Блаженна она и дважды, и трижды, и многократно; каких удостоится она благ, какой получит венец, какой сподобится награды, соревнуя самим безтелесным силам! Это и подобное тому все станут говорить о ней и представлять ее в пример для подражания дочерям своим ; захочет ли кто ободрить живущую благопристойно, или вразумить распутную, все опять будут выставлять похвальныя ея качества; и не только при этих случаях, но и тогда, когда просто зайдет речь о девстве, все так будут хвалить ее, и не только живущие благопристойно, но и те, которые старались и употребляли все меры, чтобы увлечь ее, но потом были презрены ею и оставлены без внимания. Столь великою и еще гораздо большею сказанной будет пользоваться она славою; а имеющая сожителей - совершенно напротив. И во-первых, когда какие-нибудь нечестивцы станут порицать девство, то обе оне придут на память в таких разговорах, но первая - отверзая уста защищающим, а последняя - порицающим. Потом, когда нужно кого-нибудь вразумить или исправить, то первая выставляется, как бы врачевство, утоляющее боль и способное истребить гнилость, и украшает речь учителя; а последняя ставится на ряду с постыдною женщиною, и хотя бы она и не присутствовала при этом, ее подвергают осуждению и посрамлению; ибо при (упоминании) о каждой согрешающей, необходимо и она опять осуждается и посрамляется. И где бы ни зашла речь об этом предмете, везде первая называется блаженною, а последняя - жалкою и несчастною и тому подобными названиями, и как ту не только знающие, но и не знающие и не получавшие от нея никакого благодеяния прославляют и восхваляют, так эту и знающие и не знающие и не потерпевшие от нея никакого зла охуждают и поносят; ибо праведно живущих хвалят и прославляют не только знакомые, но и незнакомые, и даже самые враги, а распутных и дурных охуждают и друзья. Это - дело промышления Божия. Господь внедрил в нас такое расположение к добродетели и такое отвращение от порока, что ее одобряют все и непричастные к ней, а порок осуждают и отвращающиеся от него, и предающиеся ему. Отсюда видно, что нерадивых девственниц отвращаются не только знающие, но и не знающие их, а больше всех сами сожители их. Подлинно, хотя бы они сильно уверяли, что любят и уважают вас, хотя бы изъявляли благодарность за удовольствие, которое вы доставляете им, но в совести своей они ненавидят вас, когда, немного опомнившись, поймут, в какой сети они находятся. Таково зло - этот порок; даже те самые, которым вы угождаете больше всех, осуждают вас больше всех, потому что, быв допущены во внутреннейшия убежища и проникая во все ваши тайны, больше всех знают ваши дела. А что они ненавидят вас, видно из следующаго: они тысячекратно хотели бы избавиться от этой страсти и тяжкой болезни, но препятствует привычка и некоторое кажущееся удовольствие; бывает такая болезнь, от которой желают избавиться и ненавидят ее все, имеющие ее, но находят удовольствие и в ней; так бывает и с этой. Как бы кто ни был жалок и несчастен, он не может быть столь отчаянным и склонным к посрамлению собственной чести, чтобы пожелать жить в безчестии, быть на устах у всех предметом осуждения, осмеяния и порицаний, и общаго зрелища на торжище, где все, как скоро он является, пальцами указывали бы ближним на него, как на постыднейшаго. Так не малое огорчение получают они от этой подозрительности, которое постоянно тревожит их совесть и упорнее всякаго червя терзает их душу. Если же тогда, когда посрамление происходит от людей, явно ничего не говорящих, но осуждающих дома и между собою, бывает такое огорчение, то, когда мы отойдем к самому Жениху оскорбленному, когда и тайное сделается явным, когда откроются и сердца, и речи, и расположения, и взгляды и помышления (не говорю о более постыдном ), когда вообще все откроется и обнажится пред всею вселенною, тогда мы какому подвергнемся безчестию и наказанию, и мучению? Тогда, если наша душа не предстанет сияющею так, как следует преданной этому Жениху, если не будет чиста от всякой нечистоты, скверны и порока, то погибнет и подвергнется крайним бедствиям; потому что, если и незначительное пятно может извергнуть ее вон, то, когда будет великая нечистота и такое зловоние, и тысячи ран со всех сторон, кто избавит ее от того наказания и мучения? Если здесь так для всех гнусна и неприятна жизнь ея, что все отвращаются от нея, и друзья и враги, то как она сможет войти в царское преддверие, оскверненная такою грязью? Не видишь ли ты, что и в дом человека простого и не знатнаго никто не впустит свиньи, запачканной грязью, но все отгоняют ее и преследуют, и затворяют двери и уходят от нея далеко? Если же и безсловеснаго животнаго, и притом привыкшаго к грязи, люди позволяют впускать в дом с нечистотою, то как в небесныя обители, где такой блеск, где все светло, где неприступный свет, где находятся девы, сияющия светлее всякой молнии, как сможет кто-нибудь войти столь оскверненным? Девы, не имевшия елея, были удалены от брачнаго чертога; как же вы надеетесь войти в те неприступныя обители? А ваш грех еще тяжелее их греха; ибо не одно и тоже - не подавать телесной пищи и губить многия души. Те не обижали бедных; но так как оне не давали им своего и не избавляли их от бедности, то и потерпели это; а ты и обидела, и отогнала (от чертога), и не только не оказала никакой пользы, но и причинила величайший вред. Если же не принесшия пользы потерпели такое наказание, и притом сохранив девство свое неповрежденным; то те, которыя при безполезности своей причинили еще величайший вред и себе самим, и сожителям, и соблазнившимся, и, важнее того, оскорбили имя Жениха, какому подвергнутся наказанию? Разве вы не знаете, какое вы приняли на себя дело, на какой выступили подвиг, какую избрали часть борьбы, какое наследовали место в воинстве? Вы стоите около самаго военачальника, или лучше - около самаго Царя, и сражаетесь. Как на сражениях все войско занимает не одно место, но одни помещаются на крыльях строя, другие в средине, иные позади, иные украшают переднюю часть отряда, а иные везде, где является царь, вместе с ним появляются и двигаются, так точно и сонм девственниц, когда он действительно составляет сонм дев, занимает не другое какое-либо, а именно это последнее место. Не столько те, которые носят золотыя одежды и ездят на украшенных золотом конях, и носят золотые и осыпанные камнями щиты, должны предвещать пришествие царя, сколько девственница - пришествие Христово; ибо те появляются при царской колеснице царя; а она сама бывает, если захочет, и царскою колесницею, как херувимы, и предстоит Ему, как серафимы.