Здравый смысл
Я верю в бессмертие. Но могут ли верить в него те, которые привыкли руководствоваться лишь так называемым здравым смыслом?
Если бы мы могли поговорить с гусеницей, сидящей на стебле травы, и спросить ее, возможна ли какая-либо иная форма жизни, кроме ее, то она бы ответила отрицательно. Жить - значит питаться. Так ответила бы гусеница, если бы, подобно всякому среднему человеку, жила в свое удовольствие и не думала, не вдавалась бы ни в какие философии. Ну а если бы вдавалась и размышляла, то, очевидно, сказала бы, что жить - значит умирать.
Все течет, все изменяется. Во мне самой нарождаются и отмирают клетки. И вот настанет день, когда во мне, как и во всякой гусенице, иссякнет желание есть, и я, подобно другим, обовьюсь саваном и умру. Что будет дальше? Да ничего не будет. Если прекратится питание, то прекратится и жизнь. Мое сознание угаснет и настанет небытие.
И если бы у гусениц существовали науки и ученые и писались бы книги, то, очевидно, ответ на все жгучие вопросы мог быть только один - что жизнь кончается с прекращением питания и движения. Ничего иного быть не может. "Здравый смысл" говорит, что жизнь кончается и никаких "иллюзий" не нужно. Все остальное бред и идеалистические мечтания.
А если бы спросить, можно ли превратиться в бабочку и летать, то ученые гусеницы на основании изученных законов физики ответили бы, что бабочки - это фантазия, а наука говорит, что всякое тело, которое тяжелее воздуха, неизменно должно падать вниз и это уже было подтверждено опытом и примерами из жизни гусениц, неизменно падавших вниз при отрыве от стебля. Всякие разговоры о летании есть бредни, противные научному мышлению. Для "здравого ума" гусениц, желавших рассуждать только на основе своего опыта, было бы не под силу понять, что возможна иная жизнь, где все как будто бы так и вместе с тем не совсем так. А истина в том, что такая жизнь даже для гусеницы возможна, и если говорить о теле и о том, что условно можно выразить словом "я", то ведь даже у гусеницы тело будет то же и уже не то же, а ее "я" останется то же, хотя уже в иной, высшей ступени бытия. На примере гусеницы мы видим некоторый образ и подобие нашей судьбы. Образ и подобие, но не тождество. Сходство, но не единство. Человек ведь не гусеница, а нечто большее и более могущественное.
Мы все еще склонны полагать, что реально только то, о чем говорит наука. Однако наука сегодняшнего дня бывает далека от истины и далеко не всегда рисует правдивую картину Вселенной.
Я не хочу основывать свои доводы на несовершенстве науки. Я уважаю науку и не удивляюсь, что она идет ощупью и не может всего знать. Но я не уважаю тех, кто, спекулируя на уважении к науке, хочет от имени науки отрицать то, к чему она непричастна, или то, чего она еще не знает.
Со своей стороны я хочу сказать, что непонятное еще не означает неразумное, а неведомое не есть невозможное. То, что казалось вчера для науки невероятным, сегодня становится реальным, вероятным благодаря ее же открытиям.
Еще недавно скептики смеялись над христианским Символом веры, в котором говорится о наличии мира видимого и невидимого. Невидимый мир? Да разве может существовать что-либо невидимое? Это говорили не так уж давно. А теперь мы знаем, что невидимое буквально окружает нас.
Еще примеры: ведь, кажется, не было ничего более очевидного, как то, что Солнце вращается вокруг Земли. Это вращение было "очевидно" в буквальном смысле этого слова. Наука докоперниковых времен не сомневалась в этой очевидности. Ученые создали целую систему вычислений движения небесных тел. А чем все это кончилось? Совсем еще недавно наука не имела понятия о таких реальностях, как электричество, тем более о том, что такое радио и телевидение. Если бы кто-либо тогда сказал, что можно передавать на расстояние изображение, то одни обвинили бы его в фантазерстве, другие в мистицизме.
Открытие радио-лучей могло сначала показаться не менее сверхъестественным, чем прохождение Христа Воскресшего через закрытые двери. И люди, привыкшие руководиться "здравым смыслом", могли, конечно, смеяться над тем и над другим с равным основанием. "Этого не может быть, потому что не может быть" - говорит известный нам всем чеховский автор "Письма к ученому соседу".
Почти буквально на наших глазах в науке произошел коренной переворот. Геометрия Евклида, механика Ньютона, теория Лапласа, казавшиеся абсолютными, всеобъемлющими, стали относительными, верными только для какой-то части Вселенной, для каких-то относительно небольших масштабов.
Открытия Коперника и Галилея показались представителям современной им науки чистейшим безумием. Я подчеркиваю тот факт, что их открытия казались безумием не для дилетантов, а для людей науки, даже для таких гигантов мысли, как Тихо де Браге. Теория относительности Эйнштейна казалась в первое время для большинства ученых также безумной, возможно не менее безумной, чем в свое время открытия Коперника и Галилея.
Что поделаешь? Высшее часто кажется людям, привыкшим к устоявшимся нормам мышления, чистым безумием.
Наш современник, всемирно известный физик Нильс Бор, обсуждая выдвинутую не менее знаменитым физиком Гейзенбергом единую теорию элементарных частиц, писал: "Нет никакого сомнения, что перед нами безумная теория. Вопрос состоит в том, достаточно ли она безумна, чтобы быть правильной?"
Не таким ли "безумием" казалась в первое время после своего появления на свет проповедь о Христе Распятом и Воскресшем?
Величайший проповедник христианства - Апостол Павел, выступивший с этой проповедью через несколько лет после Воскресения Христа, писал новообращенным христианам, что эта проповедь для закосневших в грубой обрядовой и рутинной религии иудеев была соблазном, а для погрязших в философской софистике эллинов - безумием. Но ведь через какой-нибудь десяток-другой лет эта проповедь уже охватила почти весь средиземноморский мир, а через два с лишним столетия вера во Христа Распятого и Воскресшего стала господствующей во всей Римской империи. То, что вчера казалось "безумием", сегодня оказалось высшей мудростью. А почему? Сила веры победила мир. Сия есть победа, победившая мир - вера наша! - воскликнул апостол Иоанн Богослов, видя как распространяется среди людей проповедь, еще вчера казавшаяся "безумной". Какое же "безумство храбрых" или "сила веры" должна было проявиться явиться, чтобы не только победить косность привычных воззрений, но победить страшную силу гонений, воздвигнутых на христиан.
Чтобы в наши дни поверить непреложной, но кажущейся "безумной" истине о возможности Воскресения и Вечной жизни, нужно перейти к иной логике, нежели та, с которой мы привыкли решать задачи на короткие отрезки времени, оставаясь в малых масштабах нашей планеты. Нужно иметь силу "безумия", отказа от примитивного мышления, чтобы осознать величие человека в грядущей Вечной Жизни.
Проповедь о Христе Воскресшем победила, потому что она отвечала исконным запросам человеческой души. Идея Воскресения потому владеет умами, что она как бы запрограммирована в человеческой психике. В наши дни мысль о том, что личность человека имеет высший смысл и что жизнь человека может продлиться в бесконечность, кажется безумием для тех, кто привык к рутинным понятиям, навязанным со школьной скамьи, но она стихийно пробивается в сознании, как только человек освобождается от гипноза рутины и начинает свободно мыслить о смысле жизни.