Владыка Афанасий (в миру Сергей Григорьевич Сахаров) родился 2 июля 1887 года. Детство его прошло во Владимире. Его отец служил делопроизводителем в женской гимназии. На склоне лет он женился на простой крестьянке Матроне Андреевне. Супруги Сахаровы жили в любви и согласии, отличались благочестием и преданностью святой Церкви, особой добротой и отзывчивостью к людям. "Я не помню своего отца,- писал владыка,- но все знавшие его, с кем мне приходилось встречаться, всегда отзывались о нем как о человеке очень добром, отзывчивом, готовом всякому помочь и добрым советом, и личной услугой, и материально. Запасных средств у него никогда не было. Когда родился я, мама говорила ему, что теперь надо быть поэкономнее. Но отец отвечал: "Теперь я помогаю людям, а когда у Сережи будет нужда, найдутся люди, которые ему помогут". И это точно сбылось. Мне приходилось бывать в очень тяжелых условиях, и всегда находились добрые люди, которые заботились обо мне, устраивали меня, помогали мне. Верю, что это только за добрые дела моего отца".

Сережа Сахаров. 1889 г.

Когда Господь даровал чете Сахаровых сына, имя ему было выбрано несколько необычным образом. Отец написал на маленьких листках имена особенно чтимых им угодников Божиих, и их поднесли крошке-сыну. Новорожденный ухватился пальчиками за жребий с именем преподобного Сергия. И всю жизнь владыка оставался усердным почитателем этого святого.

Едва Сереже исполнилось год и семь месяцев, скончался его отец. Умирая, он сказал жене: "Мотя, прошу тебя, воспитай мальчика хоть бедным, но честным!" И Матрона Андреевна всю себя посвятила воспитанию сына. Она старательно оберегала мальчика от всего дурного, желая в будущем видеть его монахом. Сережа знал только дом да храм. В церковь он ходил охотно, и богослужение, в особенности архиерейское, производило на него большое впечатление. Дома любил играть "в церковь", "в службу": надевал на себя "облачение" из платков, кадил, благословлял и т. д. Как-то на вопрос своей крестной-врача: "Сережа, кем ты хочешь быть? Хочешь быть врачом?" - он ответил: "Нет, мама крестная, я буду архиереем".

Плащаница Спасителя, вышитая Сергеем Сахаровым в 1904-1908 гг.

Еще в детстве владыка выучился шить и вышивать бисером. Впоследствии в ссылке он шил себе облачения и вышивал бисером ризы на иконы. Его и похоронили в облачении собственной работы. Матрона Андреевна стремилась дать сыну духовное образование. Это было нелегко, потому что в духовные училища принимались почти исключительно дети священнослужителей. С помощью родственников мужа Сережу удалось устроить в Шуйское духовное училище. Мать тоже переехала в Шую и все годы учения жила с сыном. Это ограждало его от влияния товарищей, которое в тогдашней духовной школе не всегда было хорошим.

Сережа поступил в училище в девять лет. На первых порах учение давалось ему нелегко. В 3-м классе он остался на второй год. В 12 лет мальчик начал прислуживать в алтаре. В 1902 году он окончил духовное училище и вместе с матерью вернулся во Владимир, где поступил в Духовную семинарию.

Здание Владимирской Духовной семинарии

С 1906 года Владимирскую епархию возглавлял преосвященный Николай (Налимов). Строгий аскет, он был чрезвычайно милостив к окружающим. Во время рукоположения священников или дьяконов, бывало, говаривал: "Судит Бог! Ничего, ничего, не робей. Поглядывай в служебничек!" Сережа потянулся к доброму архипастырю. Владыка Николай оценил чистоту его души и дозволил ему прислуживать при архиерейском богослужении, а в 1907 году посвятил в чтецы.

Успешно закончив семинарию, Сергей Сахаров поступил в Московскую Духовную академию. Он полюбил ее всей душой и особенно дорожил возможностью жить под покровом своего небесного покровителя. Он даже настаивал на том, чтобы при постриге ему сохранили его имя, но академическое начальство на это не согласилось и временно отложило постриг.

Профессор Александр Петрович Голубцов

Во время поступления в Московскую Духовную академию. 1908 г.

Юноша очень почитал ректора Академии владыку Феодора (Поздеевского). Близок был и к профессору Александру Петровичу Голубцову, специалисту по церковной археологии. Он бывал у него в семье, особенно после кончины профессора, стараясь утешить и ободрить его вдову, обремененную большим семейством.

Епископ Афанасий всю жизнь интересовался церковным искусством, в особенности искусством Древней Руси, но больше всего любил литургику и Устав Церкви. В 1912 году он окончил академию, защитив кандидатскую диссертацию по теме "Настроение верующей души по Триоди постной". 12 октября был пострижен в монашество, получив имя в честь святителя Афанасия Пателария, Патриарха Цареградского. Через два дня его рукоположили во иеродиакона, а 17 октября - во иерея. Молодого иеромонаха назначили преподавателем литургики и гомилетики в Полтавской Духовной семинарии. Там он прослужил всего год, а затем, по собственному прошению, был переведен во Владимирскую семинарию.

Иеромонах Афанасий с матерью. 1913 г.

"Я хорошо помню день,- говорил на погребении святителя один из его учеников,- когда ты, молодой, энергичный, ревнующий о славе Божией, прибыл из Полтавы в родную семинарию... Помню блестящую лекцию, которую ты прочел нам, приступая к работе,- о значении литургики и гомилетики в системе богословского образования. Никогда не забуду начальных слов этой твоей лекции. "На фронтоне нашей семинарии,- сказал ты,- написаны подлинно золотые слова: "Дондеже свет имате, веруйте во свет, да сынове света будете" (Ин. 12, 36). И дальше потекла речь, плавная, красноречивая, убежденная и убеждающая. Ты говорил о красоте и величии православного богослужения, о том, что в наших богослужебных книгах, особенно в Триоди постной, есть произведения, не имеющие себе равных в литературе по силе своего духовного воздействия. Ты говорил дальше о важности церковной проповеди для утверждения среди людей евангельских заветов, о силе и значении слова вообще; приводил в пример лучших проповедников своего времени, силою слова привлекавших и увлекавших тысячи слушателей в Церковь Христову... Ты говорил, собственно, о значении литургики и гомилетики в деле воспитания просвещенного пастыря. А в душах слушателей как-то невольно ширилось сознание важности богословского образования вообще, росло и крепло желание посвятить свою жизнь на служение Церкви Христовой".

Во Владимире о. Афанасия застигла революция. Вскоре был созван съезд духовенства и мирян Владимирской епархии, который постановил отрешить от кафедры архиепископа Владимирского и Суздальского Алексия (Дородницына), человека резкого, придирчивого и деспотичного. На его место избрали архиепископа Финляндского и Выборгского Сергия (Страгородского), будущего Патриарха. Иеромонах Афанасий ценил владыку Сергия и как богослова, и как мудрого и деятельного архипастыря и активно поддержал его кандидатуру.

На Поместном Соборе. Рис. В. Богдановича. 1917-1918 гг.

В 1917-1918 годах в качестве известного знатока церковного Устава и литургики о. Афанасий участвовал в работе Поместного Собора Русской Православной Церкви. На Соборе было решено восстановить празднование Всех святых, в земле Российской просиявших (во времена патриарха Никона эту службу перестали совершать, "зане в греческих типицех не обретается" - как и многие службы отдельным русским святым). Богослужебному отделу Собора, в состав которого входили иеромонах Афанасий и профессор-востоковед Борис Александрович Тураев, предложили дополнить и внести необходимые изменения в последование службы XVI века Всем Русским святым. "Но древнюю службу, составленную известным творцом нескольких служб монахом Григорием, трудно было исправлять. Поэтому решено было позаимствовать из нее лишь немногое, а все остальное составить заново, частью сложивши совершенно новые песнопения, частью выбравши наиболее характерное и лучшее из существующих богослужебных книг, по преимуществу из отдельных служб русским святым. Б. А. Тураев взял на себя главным образом составление новых песнопений, его сотрудник - подбор соответствующих мест из готового материала и приспособление их к данной службе",- писал позже владыка Афанасий.

Служба Русским святым в новой редакции была напечатана небольшим тиражом в Москве в 1918 году. Ее составители стремились закончить работу до роспуска Собора, и первый вариант службы носил следы некоторой поспешности. Отец Афанасий и после закрытия Собора "продолжал обрабатывать ее, исправлять, дополнять".

В феврале 1919 года во Владимире совершали кощунственное вскрытие святых мощей. Мощи в обнаженном виде были выставлены в Успенском соборе для демонстрации народу. Владимирское духовенство установило там дежурство. Первыми дежурили иеромонах Афанасий и псаломщик Александр Афанасьевич Потапов. Когда двери собора открыли и стал входить народ, о. Афанасий громко возгласил: "Благословен Бог наш...", а в ответ ему под сводами древнего храма разнеслось звонкое "аминь", и начался молебен владимирским угодникам. Входящий народ стал креститься, класть поклоны и ставить свечи у мощей. Таким образом предполагаемое поругание святыни обратилось в торжественное богослужение. Инициатором дежурства был, как полагают, сам о. Афанасий. Вскоре его назначили наместником Владимирского Рождественского монастыря и возвели в сан архимандрита. С 1 июля 1921 года он настоятель Боголюбовского монастыря, а 10 июля хиротонисан во епископа Ковровского.

Успенский собор во Владимире

Боголюбовский монастырь

К этому времени относится знакомство и сближение владыки с Иосифом Афанасьевичем Потаповым, впоследствии его преданнейшим помощником и другом. В прошлом И. А. Потапов был келейником преосвященного Евгения (Мерцалова). Епископ Афанасий посвятил его в иподиакона, а затем и диакона. "Иосиф Афанасьевич,- обратился однажды к нему владыка.- Я как-то возымел к вам особенное расположение, внимание и любовь, видя вашу заботливость и прилежность к богослужению. Да и покойный преосвященный Евгений рекомендовал вас как обо всем заботливого молодого человека и просил меня не терять вас из вида. Сам я не умею узнавать людей и неопытен совершенно, но, зная покойного владыку Евгения как опытного архипастыря, я еще больше возлюбил вас и хотел бы, чтобы вы были около меня, как были при покойном владыке Евгении и служили ему". С тех пор их связь не прерывалась.

Когда во Владимирском крае началось изъятие церковных ценностей, cвятитель Афанасий в одной из своих проповедей призвал народ защищать святыни. За это в марте 1922 года его арестовали и препроводили в ревтрибунал, однако на другой день отпустили. Повторный арест был в апреле, в Великую Среду. Арестовали также митрополита Сергия, архиепископа Вятского Павла (Борисовского) и епископа Суздальского Василия (Зуммера). Был произведен показательный суд, и обвиненных приговорили к году лишения свободы, но освободили по амнистии.

После высылки митрополита Сергия в Нижний Новгород владыка Афанасий, как викарный епископ, оказался управляющим Владимирской епархией. Узнав о деятельности так называемой обновленческой живой церкви, он начал в проповедях объяснять народу, что это раскольники, группа духовенства, восставшая против канонической церковной власти, которая не имеет права совершать таинства, поэтому нельзя поддерживать с ними молитвенного общения, ходить в живоцерковные храмы. Впавших в обновленчество иереев он побуждал приносить публичное покаяние вместе со всем приходом.

Владыка продолжал выступать против обновленцев, и не найдя поддержки у митрополита Сергия. "Лбом стену не прошибешь",- сказал ему тот. Сам Сергий в 1922 году примкнул к обновленцам ^*.

^* В 1924 году митрополит Сергий принес публичное покаяние и был принят Патриархом Тихоном в лоно Православной Церкви.

Владимирская тюрьма

Таганская тюрьма

28 июля 1922 года епископ Афанасий был арестован. Через десять дней его отпустили, так ни разу и не допросив. Арест не испугал владыку. За всенощным бдением под праздник Преображения Господня он сказал: "Меня удивляет только название "живая церковь". Я знаю Единую, Святую, Соборную и Апостольскую Церковь. Эта Церковь была и есть Церковь Бога Жива. Если в ней и есть омертвевшие члены, то эти члены отсекаются от нашей вечно Живой Церкви. Можно говорить об оживлении этих омертвевших членов, которые стали мертвы от своих грехов, говорить же об оживлении Церкви нельзя, потому что она жива вечно".

8 сентября он составил рапорт митрополиту Сергию: "Вашему Высокопреосвященству угодно было признать ВЦУ ^*, захватившее высшую власть в Православной Русской Церкви, и исполнять его распоряжение Вам признать уполномоченного ВЦУ и дать согласие на учреждение в г. Владимире Епархиального Управления. Я уже неоднократно заявлял Вашему Высокопреосвященству, что не признавал и не признаю ВЦУ как законный орган Высшей церковной власти. Может быть, быть прямолинейным и искренним и неблагоразумно, но я не думаю, чтобы неискренность и лукавство могли быть полезны Церкви Божией. Посему... я считаю своим долгом заявить Вам, что я решительно отказываюсь от совместной работы и от каких-либо сношений... с представителями какой-то живой церкви".

^*Высшее Церковное Управление

Следственное дело владыки Афанасия. 1922 г.

В местный отдел ГПУ поступило заявление от уполномоченного обновленцев по Владимирской епархии. Он писал, что под влиянием епископа Афанасия верующие "проникаются недоверием и враждой к идеям церковно-обновленческого движения". Уполномоченный просил принять меры к тому, чтобы владыка "прекратил свою агитацию". 23 сентября епископа арестовали. Он сидел сначала во Владимирской тюрьме (в бывшем Рождественском монастыре), а потом в московской Таганской. Его обвиняли в "возмущении народных масс на религиозной почве". В заключении по делу владыки Афанасия сказано: "Хотя конкретных фактов предъявленного ему, Сахарову, обвинения следствием не доказано, тем не менее, принимая во внимание то, что он относится к числу высших церковных иерархов, ведущих все время контрреволюционную Тихоновскую политику и мешающих делу церковного обновления... дальнейшее пребывание его во Владимирской епархии с политической точки зрения не допустимо". Приговор: два года ссылки в Зырянский край.

Находясь в заключении, епископ Афанасий совершал богослужения вместе с другими архиереями и священниками. "И службой мы, думаю, мало чем уступили Владимиру,- писал он из Таганской тюрьмы.- Всенощную уставнее вашего, вероятно, служили... Как-то у вас прошло сегодняшнее торжество? Уж не служил ли, спаси Господи, лжеепископ? Да лучше пускай все храмы наши будут закрыты, только не должно православным молиться с отступниками... Все эти "живые" насквозь пропитаны чувством злобы - чувством не христианским. Они всецело находятся сейчас во власти духа злобы и не имеют спокойствия... А вот я смотрю сейчас на заключенных за дело Христово епископов и пресвитеров, слышу о православных пастырях, в других тюрьмах находящихся,- какое спокойствие и благодушие у всех. Очевидно, Господь помогает и святые не оставляют их, и, что характерно, злобы-то у нас нет к "живым". Конечно, ни о каком общении с ними у нас и речи быть не может, никакого снисхождения им и потворства... Но озлобления против них у нас нет и не должно быть... А тюрьмы нам нечего бояться. Здесь лучше, чем на свободе, это я не преувеличивая говорю. Здесь истинная Православная Церковь... Тяжело положение тех православных пастырей, которые сейчас, оставаясь на свободе, несут знамя Православия. Помоги им Господи. Их крест тяжелее креста тех, которые в тюрьмах, они в большей нуждаются помощи православных мирян. И я усердно прошу православных владимирцев всемерно поддерживать православных пастырей, заботиться о них, беречь их".

10 ноября 1922 года во Владимирской тюрьме в первый раз была совершена служба Всем Русским святым.

Антиминс, освященный епископом Афанасием в Таганской тюрьме

1 марта 1923 года в одиночной камере епископ Афанасий освятил для себя походный антиминс во имя Всех святых, в земле Российской просиявших, и несколько антиминсов для раздачи отправлявшимся в ссылки священнослужителям. В мае владыку повезли этапом в Усть-Сысольск. Он был сильно истощен, тюремные врачи признали у него хронический катар легочных путей и острое малокровие.
В письме к Е. П. Пешковой он признавался, что не может нести и небольшую тяжесть.

В Зырянском крае владыку несколько раз переселяли с места на место. Какое-то время он жил в тесной избе со священномучеником Кириллом (Смирновым), митрополитом Казанским, другими иерархами и маститыми протоиереями. Как самому младшему, ему досталось место за печкой - другого не было,- и он в шутку прозвал себя епископом Запечским.

Священномученик Фаддей (Успенский)

Священноисповедник Василий (Преображенский)

Священномученик Николай (Добронравов)

Общался он и со священномучениками Фаддеем (Успенским), тогда еще епископом Астраханским, и Николаем (Добронравовым), в то время епископом Звенигородским,- вместе с ними он сидел и во Владимирской тюрьме,- со святителем и исповедником Василием (Преображенским), епископом Кинешемским. Тюрьмы, этапы, ссылки стали для владыки Афанасия источником встреч и знакомств - некоторые из них переросли в многолетнюю дружбу.

С. И. Фудель вспоминал: "Я его увидел впервые в 1923 году в Усть-Сысольске, или Сывтывкаре. Тогда это был еще совсем молодой архиерей, худой, белокурый, очень живой и веселый. Жил он в пригороде Усть-Сысольска Искаре со своим келейником и добровольным спутником иеромонахом Дамаскином. Они занимали одну большую светлую комнату. В ней был стол, два небольших диванчика, стоявших за занавесками спинками друг к другу, и в углу у икон небольшой столик, служивший престолом для литургии... Пел и читал во время богослужений владыка Фаддей, а у владыки Афанасия не было ни слуха, ни голоса. Он служил довольно часто, так как в местную церковь никто из нас не ходил: там были живоцерковники. Конечно, он мог бы иметь и полное архиерейское облачение, но он предпочитал служить в простой холщовой священнической фелони, только сверх нее надевал омофор. И митра у него была не обычная, не высокая и не сияющая искусственными бриллиантами, а маленькая, матерчатая, по образцу древних митр русских святителей, без камней и украшений, только с иконками.

...На богослужении у владыки Афанасия были только свои ссыльные по делам Церкви. После окончания службы полагалось обильное, по мере возможности, конечно, и, во всяком случае, очень оживленное и веселое кормление всех присутствующих. Простота отношения к нам владыки не допускала даже намека на ту фальшивую елейность, которая почему-то многими считается каким-то хорошим тоном для общения с людьми духовного звания. Одна знакомая рассказывала, как за такой же вот веселой трапезой после богослужения владыка, высмеивая елейность, сказал, передавая кому-то чайную ложку: "Возьмите эту ложечку, ею сам владыченька кушал".

Он не любил акафистов и тяготился тем, что некоторые их составители присылают их ему на оценку и благословение.

...Для всех ссыльных священников владыка любил делать очень искусно иерейские кресты из картона и бумаги, золотой и серебряный, и священники, когда совершали богослужения, всегда их надевали... За недостатком икон владыка делал и маленькие иконки разных святых из вырезанных где-нибудь их изображений, из материи, картона и бисера. Входишь из кухни в его комнату, и в ней обычная картина: тишина, в углу горит лампадка, а за столом владыка или пишет ^*, или клеит иконки.

^*В зырянской ссылке епископ Афанасий продолжал свои церковно-литургические труды.

...Молящимся мы его видели только во время всенощной и обедни, но, конечно, они с о. Дамаскином вычитывали все установленные на день службы богослужебные правила... Его душа звала близких участвовать в подвиге, но его доброта, конечно, никого не принуждала и, самое главное, никого не осуждала. Он был строг к себе, но не к другим. Это я очень хорошо знаю. Материально владыка там, в Усть-Сысольске, не бедствовал, получал посылки и помощь от близких... И тут его доброта выражалась в материальной помощи другим людям, причем не только близким. Помню, что моя сестра понесла от него большую пищевую передачу в тюрьму совершенно чужим ему по духу людям. Это были эсэры, и тут, кстати сказать, произошло одно "осложнение"... У вожаков возникла серьезная принципиальная проблема: "Можно ли принимать помощь от церковников?"

...Моя жена заболела и почти весь день должна была проводить одна в ожидании моего возвращения с работы. Единственной ее опорой и утешением был владыка. Он приходил, подметал пол, приготовлял пищу или приносил что-нибудь с собой, причем, я уверен, не забывал принести и что-нибудь сладкое, так как он сам его любил и всегда говорил с улыбкой: "Во-первых, я сам Сахаров, а во-вторых, все духовные должны есть побольше сладкого".

Походная келейная церковь владыки во имя Всех святых, в земле Русской просияших. Зырянская область. 1924-1925 гг.

Мать епископа Афанасия. 1920-е годы.

Как и многие знавшие епископа Афанасия, С. И. Фудель вспоминал о его трогательной любви к матери. Еще в Таганской тюрьме владыка просил Е. П. Пешкову походатайствовать о назначении ему места ссылки вблизи железнодорожного пункта, чтобы его старуха мать могла к нему приехать. (Устроить это не удалось, и заботы о Матроне Андреевне взял на себя о. Иосиф Потапов - впоследствии она называла его вторым сыном.) До своего ареста и ссылки владыка никогда не разлучался с матерью, сопровождавшей его все годы учения и преподавания, и в невольной разлуке сильно тосковал о ней. Он писал ей ежедневно (к сожалению, письма из первой ссылки не сохранились) и с присущим ему юмором сообщал обо всех мелочах своей жизни. Владыка никогда не жаловался, всегда стараясь утешить и ободрить мать. Эти письма утешали не только ее, но и всю владимирскую паству, которая бывала у Матроны Андреевны.

Погребение святителя Тихона (владыка Афанасий второй слева)

Притч Троицкой церкви Владимира. Сидят (слева направо): диакон Иосиф Потапов, о. Александр Лебедев, епископ Афанасий, иеромонах Дамаскин(Жабинский), Александр Николаевич Парков. Стоят: звонарь Лаврентий Потапов, братья Чернецовы, Алексей Соловьев, Костя Потапов, Вадим Парков. 1025-1926 гг.

В Зырянском крае владыка пробыл до февраля 1925 года - его освободили на два месяца позднее срока. После ссылки он вернулся во Владимир. Митрополит Сергий все еще жил в Нижнем Новгороде, и епископ Афанасий считал себя ответственным за Владимирскую епархию. Он постоянно поддерживал связь с митрополитом Петром (Полянским) и по-прежнему ревностно боролся с обновленческим расколом. В 1925 году во Владимире проходил обновленческий епархиальный съезд, и владыка пошел туда, чтобы обличить раскольников. Свою речь он закончил словами: "А теперь я еду к митрополиту Петру с покаянием, что без его благословения присутствовал на вашем беззаконном собрании". Когда общение с митрополитом Петром стало невозможно, владыка старался не действовать самочинно и советовался с верными Церкви епископами. Это было чрезвычайно затруднительно, так как большинство из них находилось в ссылках.

Местные власти были недовольны деятельностью епископа Афанасия, и в 1925-1926 годах его несколько раз арестовывали, однако инкриминировать ему было нечего. На одном из допросов он сказал: "Фразу "Обновленцев нужно гнать из приходов как приверженцев соввласти" при большом стечении народа и не предполагая скрываться в дальнейшем от гражданской власти мог произнести или сумасшедший, или совсем глупый, а я ни тем и ни другим быть бы не хотел".

Митрополит Петр (Полянский)

Епископ Афанасий. Конец 1920-х гг.

В мае 1925 года Владимирский отдел ГПУ взял у владыки подписку о неуправлении епархией. Однако владимирцы продолжали обращаться к нему за разъяснением волнующих их вопросов, особенно если это касалось обновленчества. "Оставаясь епископом,- писал святитель в объяснительном заявлении следователю,- я не имел и не имею права отказываться от обязанности духовного руководства теми, кто сам добровольно будет просить об этом". В конце 1926 года власти предложили ему или совсем прекратить руководство епархией, или уехать из Владимира, но владыка отказался. "Если виновен - судите",- сказал он. Ему ответили: "Нам невыгодно вас судить".

15 января 1927 года его все-таки арестовали - по обвинению в принадлежности к контрреволюционной организации, возглавляемой митрополитом Сергием. Владыку отправили в Москву. Он сидел в нескольких тюрьмах, в том числе во Внутренней тюрьме на Лубянке - туда сажали наиболее важных "контрреволюционеров", чтобы лишить их возможности общения с волей. "Главу группы" - митрополита Сергия - вскоре выпустили, а епископ Афанасий получил три года Соловецких лагерей. На Соловках его содержали относительно свободно. Временами он даже жил на частной квартире, мог совершать богослужения и заниматься церковно-литературной деятельностью. Разрешали ему продолжительные, без свидетелей свидания с матерью.

Письмо Матроны Андреевны Сахаровой от 23 мая 1929 г. с просьбой разрешить свидание с сыном.

Перед концом срока, в декабре 1929 года, владыка был сторожем склада в Кеми. 5 января 1930 года его без предъявления обвинения арестовали и отправили этапом на Соловецкий остров, где среди заключенных свирепствовал повальный тиф. Менее чем через неделю святителя привезли обратно. Он заболел сыпняком, и его поместили в заразные бараки, располагавшиеся в бывшей конюшне. Там на трех-четырехъярусных нарах лежали больные. Место владыки было в нижнем ряду, и сверху на него лились нечистоты. В конце февраля его вместе с другими заключенными подвергли медицинскому осмотру, причем более часу держали на холоде раздетым. Владыка был признан здоровым и отправлен этапом на три года в Туруханский край. После тифа его очень мучил голод, и он впервые в жизни нарушил строгость первой недели Великого поста - открыл баночку рыбных консервов. С сокрушением вспоминал он об этом и говорил, что в тот год не имел на Благовещение "рыбного утешения", которого никогда ни до, ни после не бывал лишен.

Этап шел через ряд тюрем - ленинградскую ("Кресты"), новосибирскую, красноярскую (пересыльную и внутреннюю). В Красноярске владыка неожиданно встретился с митрополитом Кириллом, который его не сразу узнал: епископ Афанасий был наголо обрит и очень похудел после болезни. В туруханской ссылке архиереи некоторое время жили вместе, но затем из-за расхождений по Типикону поселились врозь. Как знаток церковного Устава, епископ Афанасий строго следил, чтобы все богослужения совершались установленным порядком, и очень огорчался, когда узнавал о каких-либо отступлениях. Однако это несогласие не помешало ему сохранить на всю жизнь самые добрые воспоминания о митрополите Кирилле.

В Туруханском крае владыку опять переводили с места на место. Он жил в Красноярске, Енисейске, Туруханске, Мельничном, Селиванихе, Пупкове. Как всегда, старался совершать ежедневное богослужение. В ноябре 1930 года скончалась Матрона Андреевна. Святитель тяжело переживал кончину матери, совершил по ней три или четыре сорокоуста, а к шестинедельным поминкам послал во Владимир рыбу. Он начал писать труд "О поминовении усопших", который посвятил "памяти любимой матери". Бумаги не хватало, писать приходилось очень убористо, так что впоследствии рукопись было нелегко разобрать.

Срок ссылки окончился в январе 1933 года, но владыку опять задержали. Во Владимир он вернулся только в августе. Не признавая полностью канонических прав митрополита Сергия, епископ Афанасий тем не менее признавал возглавляемую им Русскую Православную Церковь, не считал безблагодатными храмы, где возносилось имя митрополита Сергия, посещал их, хотя и не служил; общался с некоторыми иерархами и клириками, состоящими в послушании Московскому Патриархату.

Впоследствии он так объяснял свою позицию: "Ряд архипастырей, в том числе и я, признали, что... присвоение митрополитом Сергием всех прав первоиерарха при жизни нашего законного канонического первоиерарха митрополита Петра лишает захватчика и тех прав по ведению дел церковных, какие в свое время даны были ему, и освобождает православных от подчинения митрополиту Сергию и образованному им Синоду". Владыка Афанасий откровенно написал об этом самому Сергию в декабре 1933 года. Однако он никогда не приветствовал резких, ругательных отзывов о "сергианских храмах" и считал их "хулою на Духа Святаго". "Истинная ревность о вере не может соединяться с злобой,- писал святитель.- Где злоба - там нет Христа, там внушение темной силы. Христианская ревность - с любовию, со скорбию, может быть и со гневом, но без греха (гневаясь - не согрешайте). А злоба величайший грех, непростительный грех... И ревностнейший владыка митрополит Кирилл, в качестве протеста допускавший непосещение сергиевских храмов, осуждал хуления неразумных ревнителей и говорил, что он сам в случае смертной нужды исповедуется и причастится у сергиевского священника".

С Марией Ивановной Потаповой и ее детьми. 1933 г.

Владыка поселился в деревне Горушка Владимирской области, вблизи Петушков. В Петушках в Успенской церкви служил преданный ему о. Иосиф Потапов. Епископ Афанасий продолжал литературную работу, собирал материал для своих церковно-литургических трудов, писал "О поминовении усопших". Он часто бывал у родных в Москве. Тоскуя по службе, иногда тайно служил. В 1934 году, после вечерни под день празднования Всем Русским святым, освятил икону Всех святых, в земле Русской просиявших. Икона была написана по его замыслу и благословению Марией Николаевной Соколовой (в будущем монахиней Иулианией). Службу совершили по исправленной владыкой редакции последования Всем Русским святым. Пел хор из церкви Святителя Николая в Кленниках.

Как-то в 1936 году святитель был у о. Иосифа. В это время узнали, что его хотят арестовать, и преданная духовная дочь поехала в Петушки предупредить владыку. На владимирском вокзале она встретила знакомого старичка, бывавшего в церкви. На вопрос: "Куда едешь?" - ответила откровенно. Старичок оказался провокатором и "сработал" настолько быстро, что в Петушках девушка встретила арестованных владыку и о. Иосифа.

Владыку очень долго допрашивали и довели почти до обморока. Под давлением следователя он подписал ложное признание. В протоколе значилось, что он с о. Иосифом устроили тайную домашнюю церковь, где совершали литургию. На другой день святитель опротестовал вынужденное признание. Из разговоров со следователем выяснилось, что он арестован за отказ признать митрополита Сергия. Официально же его обвинили в связи с Ватиканом (хотя у владыки не было ни одного знакомого католика) и участии в украинском белогвардейском движении. Епископ Афанасий получил пять лет Беломорских лагерей, а о. Иосиф - три года Ухтинских.

Лагерный барак на Медвежьей Горе. Рисунок С. Лукашева

Лесоповальные работы на Беломорско-Балтийском комбинате

Это был один из самых тяжелых периодов в жизни святителя. В лагере его назначили инкассатором. Вначале у него не было даже ящика для денег. Ему сказали: "Купите газету и заверните деньги в нее". Выплаты обычно производились в бараках, по ночам, при слабом свете керосиновой лампы или фонаря "летучая мышь". Шумная толпа заключенных, в основном уголовников, вплотную окружала стол. Из-за слабости зрения владыка работал в очках. Уже в двух шагах от себя он видел все как в тумане. Бывало, что охранявшие кассу солдаты уходили, не предупредив его. Как и следовало ожидать, к концу первого месяца у владыки оказалась недостача в 1115 рублей. Сумма была возмещена его друзьями, но тем не менее ему добавили еще год лагерей и, несмотря на слабое здоровье, его перевели в лесопункт на общие работы.

Вероятно, именно об этом времени протоиерей Василий Архангельский вспоминал: "Трудности лагерной жизни мы вместе переносили с епископом Афанасием на всех работах в различных лагерях... Особенно памятны некоторые случаи, когда мы оба особенно скорбели о потерянном рае, когда лишились возможности служения. Великая Пятница. Из далекого прошлого нахлынул рой воспоминаний о Божественных службах в эти дни - а мы на лесоповале, в болотистой чаще дремучего леса, увязаем в тину, с опасностью провалиться в так называемые волчьи ямы, занесенные снегом, и кто попадал в них, сразу погибали. И в такой обстановке мы исповедались друг у друга, он был моим духовником, а я его. Открыли друг другу все сокровенные мысли, чем томилась, чем тосковала душа в разлуке с родными, а главное, лишились возможности причаститься Святых Таин в течение долгого периода заключения".

На майские праздники 1937 года святителя отправили в штрафной изолятор. В августе - опять изолятор на три месяца. Каждую ночь нескольких заключенных выводили на расстрел. Владыка ежедневно готовился к смерти, но очередь каждый раз его обходила. В конце октября его вернули на лесопункт, но в ноябре снова отправили в изолятор. Через месяц с лишним один из начальников вошел в барак и с облегчением сказал, что опасность миновала. Владыку вернули на работы.

У епископа Афанасия было больное сердце, и он задыхался при ходьбе. Несмотря на это, он каждый день ходил за 4-5 км, иногда и больше, "на производство". Работал во всякую погоду по десять с лишним часов. Грузил дрова на баржу - целый день перекидывал тяжелые сырые метровые поленья. Носил с напарником только что сваленные деревья метров в 8-10 длиной - по кочкам, камням, через пни. Зимой по десять часов кряду махал метлой или лопатой. "Руки отнимаются, пальцы немеют, спина болит, ноги еле двигаются,- писал он.- А начальствующие, все такие же заключенные, но значительно, иногда почти вдвое моложе меня и, главное, по состоянию здоровья категорийные и сами часто не бывавшие на общих работах, не могут или не хотят понять инвалидской и старческой слабости, требуют быстрой ходьбы, быстрой работы... постоянные окрики, грубые приказания, нецензурная брань, язвительные и угрожающие намеки на саботаж и чуть не на умышленное вредительство..."

В декабре 1940 года святитель писал, что он сильно кашляет, поскольку койка его около двери, и настолько слаб, что иногда ему трудно пошевелить даже рукой. Совершенно истощенного, его наконец признали "инвалидом ширпотреба". Инвалидов от работы не освобождали, но разрешали при плохом самочувствии ее пропускать. Однако владыка не мог воспользоваться этой льготой, поскольку был назначен бригадиром. Он получал для своей бригады хлеб, заботился о хлебных пайках и талонах. Для этого ему приходилось вставать в три часа утра. Кроме того, он дежурил по бараку. Дневальных было четверо, они работали по очереди. Но сменщики халтурили, и владыке приходилось вывозить всю грязь, которая по 3 дня копилась в местах общего пользования. Остальные дневальные только посмеивались: "Дураков-то работа любит". Он просил освободить его от обязанностей дневального, но тщетно. "Не надо было работать так, чтобы считали образцовым,- писал он.- Но я не умею иначе, не умею заряжать "туфту". Хотя дневальство давало некоторые преимущества - больший хлебный паек и возможность готовить себе пищу,- епископ Афанасий страшно измотался, не видя покоя ни днем ни ночью.

В лагере он старался по памяти совершать богослужения (религиозных книг держать не полагалось) и в письмах с грустью сообщал, что если это и удается, то впопыхах, с суетой. "Ночью с несколькими перерывами (засыпал... о горе мне ленивому!..) совершил праздничное бдение,- писал святитель на Рождество 1941 года.- После него пошел славить Христа рождшагося и по родным могилкам, и по келлиям здравствующих. И там и тут одно и то же пел: тропарь и кондак праздника, потом ектению сугубую, изменяя только одно прошение, и отпуст праздничный, после которого поздравлял и живых, и усопших - ведь у Господа нет усопших, вси бо Тому живи суть. Как будто повидался со всеми и утешился молитвенным общением... Утречком (все лежа, "на ложе умиляясь") справил часы и снова обошел во второй раз с праздничным визитом, сопровождая его, конечно, по-церковному пением праздничных песнопений".

Святитель не забывал своих духовных детей: "Горячо приветствую вас всех, мои дорогие. Всех вас всегда любовию объемлю, а в праздники особенно. Дерзаю сказать с апостолом, что сердце мое расширено для вас, мои родные и по плоти, и по духу, мои милые. Когда удается справить какую-либо службу... я всех вас имею в мыслях моих, как соприсутствующих и сомолящихся, и в положенные моменты вам мирствую, на вас призываю Божие благословение". В письмах он живо интересовался делами своих чад, давал духовные советы, поздравлял с именинами: "Уменьшаются ли головные боли Марии Ивановны? Ежедневно особо молюсь о ней. Помоги ей Бог. А как здоровье Фроси?.. Славим Христа и за печкой, как когда-то было. Что знаете о Дуне и о ее тетушке?" "Очень рад был получить эту весточку о Ниночке. Убавились ли ее скорби? Помоги ей Господь во всем, особенно в воспитании маленькой Верочки. 12 декабря поздравьте матушку Феофанию, а матушку игумению Иларию 19 марта вспоминал". Святитель никогда не забывал поздравить близких с именинами.

Протоиерей Василий Архангельский писал: "Для всех он был примером христианского смирения и терпения, для каждого у него находилось ласковое слово, всех ободрял светлой надеждой досрочного освобождения". Получая посылки, владыка делился с окружающими и продуктами, и одеждой. (Посылки приходили с большим запозданием и выдавались с такой неприятной волокитой, что момента их выдачи ожидали в чрезвычайном нервном напряжении.) Доброта епископа Афанасия привлекала к нему людей. Он писал: "Даже и здесь, при совершенно беспричинной злобе одних, я часто вижу чрезвычайно трогающее меня и много утешающее доброе отношение других. Даже и начальство по милости Божией в большинстве относится ко мне благожелательно. Слава Богу за все".

Очень скучал святитель без своей церковно-литературной работы. "Много ли лет или дней остается и мне странствовать по этой скорбной юдоли?.. Хотелось бы только, чтобы дано было столько времени, сколько хватило бы на обработку и приведение в порядок собранных мной служб, на обработку того, что предполагаю я написать по церковному Уставу и по русской агиологии, материал для чего собран был мной часто с большим трудом в течение многих, многих лет, о чем мыслей не оставляю даже и в настоящем моем положении, обдумывая некоторые подробности, разрабатывая планы..." Он просил прислать ему новые учебники по русской и общей древней истории, переписать из журнала "Приходское чтение" кондаки Романа Сладкопевца, составить "за послушание" молебный канон праведным Аврааму и Сарре.

В январе 1941 года по настоянию друзей владыка подал заявление в Прокуратуру СССР о снятии добавочного срока. "Не так заботит оставаться в тяжелых лагерных условиях еще на год, хотя и это очень тяжело,- писал он о. Иосифу,- как хотелось бы поскорее увидеться с друзьями, вкусить от Хлеба, испить от Чаши, кому-либо воспеть "Исаия ликуй" и заняться задуманной и начатой, но пять лет тому назад прерванной работой".

В ожидании ответа святитель укреплялся преданием себя воле Божией: "Конечно, рад бы был чрез три месяца освободиться, но... буди воля Господня. Помните старческое слово: "Терпел Моисей, терпел Елисей, терпел Илия, потерплю и я". А какие на этих днях памяти: 21-го Максим Исповедник... и руку, и язык урезали за его писания, а рассуждая по-человечески, так нужны бы были для Церкви его писания. И я думаю, что то, что задумано мною и что я мечтаю написать, будет не бесполезно для Церкви, и так хочется мне все это сделать и закончить. Но буди воля Господня. 23-го - священномученика Климента Анкирского. Четыре седмицы лет - 28 лет с некоторыми перерывами - страдал он в тюрьмах, ссылках и изгнаниях и скончался, был убиен во время совершения им литургии, так что кровь его смешалась с Кровию Владыки... Сегодня великого Златоуста, которому и больному не давали ни отдыха, ни покоя, который и жизнь свою скончал в чрезвычайно тяжелых условиях тогдашнего этапа и который и в этих условиях говорил: слава Богу за все... Этими и многими подобными примерами утешимся и укрепимся на предлежащий и нам подвиг".

В начале войны епископа Афанасия отправили пешим этапом в Онежские лагеря. Вещи заключенные несли на себе. "Мне пришлось идти пешком около 400 километров из Олонии в Архангельскую область,- вспоминал он.- Меня с детства приучили не пить сырой воды. А тут я рад был зачерпнуть горстью водички из лужи или из болота, и эта хотя и грязная, но не ядовитая вода... освежала меня и укрепляла. Соринки, травинки, водяную плесень я откидывал, а воду пил, и без этой сырой и не совсем чистой воды едва ли бы дошел до цели". В лагере владыка вновь работал на лесобирже. Норму не вырабатывал и поэтому был на штрафном пайке. Ни денег, ни посылок не получал. В результате тяжелого этапа, изнурительных работ и от голода он так ослабел, что едва ходил с палочкой по бараку, думал, что не выживет, писал завещание. Однако остался жив. В июле 1942 года - его опять задержали сверх срока - святителя направили в бессрочную ссылку в Омскую область.

Он поселился в совхозе Голышманово и четыре месяца проработал ночным сторожем на огородах. После этого с разрешения властей переехал в Ишим, где почти год жил на квартире. Господь давал ему передышку. "По милости Божией я так сыт, как давно не был. Господь посылает чрез добрых людей... Хозяева мои старички очень хорошие. Старушка целый день хлопочет о еде... Вообще - благодарение Господу - нынешнее обилие покрывает с избытком прошлогоднюю скудость".

Владыка совершал богослужения дома. "К сожалению, нет у меня помощника... Одному трудновато. Вот если бы Вас отпустили ко мне",- писал он о. Иосифу. Жители стали обращаться к нему с просьбами о молитвах и совершении треб, и он считал себя не вправе отказывать. За требы платили не деньгами, а "натурой", и это его весьма поддерживало, и материально и морально. Вскоре начались хлопоты об открытии в городе храма, и владыку просили в нем служить. Однако дело затягивалось.

Близкие стали хлопотать, чтобы владыку отпустили к ним на иждивение. Он уже мечтал о переезде во Владимир, о встрече с духовными чадами и продолжении церковно-литературной работы: "Я примирился бы и с более скудным питанием, лишь бы поближе быть к маминой могилке, к друзьям и к книгам. Так грустно, что уходит время, а то, что хотелось бы сделать, окончить,- не двигается, и то, что начато, тот материал, который с таким трудом собирал, может быть, теряется, гниет от сырости!.." "Так грустно, и одиночество... Среди людей - а одинок. И книжек любимых нет. Вот кончился май, на июнь нет ничего - кончается и Триодь... Так хотелось бы продолжить работу с моими книгами, но и это невозможно... Кое-что в качестве материала собираю и сейчас, но все это очень незначительно, а время идет... Так хотелось бы "О поминовении усопших" закончить... Ведь в работах по собранным мной материалам я только и вижу смысл дальнейшей моей жизни... Моя доля - быть на покое и заняться книгами... И грустно, что пока их нет при мне и приходится браться за другое..."

Дело о переселении почти не двигалось. Вскоре из Владимира приехал старичок-"стекольщик" - Иван Дмитриевич Буланов, однажды уже предавший епископа Афанасия. Ничего не подозревавший владыка отнесся к "земляку" с полным доверием. Письма о. Иосифа, пытавшегося предупредить о провокации, как и многие письма к владыке, перехватывались - и он терялся в догадках, почему все молчат. 7 ноября 1943 года его снова арестовали. Епископ обвинялся в антисоветской деятельности и в том, что "у себя на квартире организовал нелегальную "домашнюю церковь". До июля 1944 года его возили по тюрьмам - ишимская, омская, московская внутренняя, Лефортовская, Бутырская, Краснопресненская. Лефортовской тюрьмы все боялись. Там были маленькие камеры на одного-двух человек, и заключенных никуда не выводили. Владыка же остался доволен этой тюрьмой: он был освобожден от неприятных соседей и все время проводил в молитве.

Внутренняя тюрьма (Лубянка)

Коридор Бутырской тюрьмы

Епископ Афанасий. 1943 г.

На допросах, большей частью ночных, епископ Афанасий отрицал свою вину. Сохранились протоколы:

"- Вы обвиняетесь в том, что, являясь по своим политическим убеждениям монархистом, резко враждебно настроенным против Советской власти, и идеологом антисоветской организации церковников, как во время отбытия наказания за антисоветскую работу, так и по выходе на свободу, оставаясь на антисоветских позициях, продолжали поддерживать преступную связь с единомышленниками, оставшимися на свободе, и осуществляли через них идейное руководство антисоветским церковным подпольем, проводившим вражескую работу по созданию нелегальных церквей, насаждению тайных священников и монахов, содействию поражения Советского Союза в войне и изменения политического строя в стране. Кроме того, в этот же период времени среди своего окружения вели антисоветскую агитацию, направленную на дискредитацию Советского Правительства и ВКП(б). Предъявленное обвинение вам понятно?

- Предъявленное обвинение мне понятно.

- В предъявленном обвинении виновным себя признаете?

- Нет, не признаю. Я никакой организованной антисоветской церковной деятельностью не занимался и не был этого руководителем, а также никакой антисоветской агитации не вел. Я не отрицаю, что с лицами, коими имел общения, допускал антисоветские высказывания, но они не носили характера, призывающего к борьбе с советской властью. Также не отрицаю, что я по убеждениям монархист и сторонник царского строя, но я своих этих убеждений никому не высказывал. Я не мог примириться с советской властью, не признающей религию. Я не смиряюсь и теперь, что ведется борьба против религии. Но все это мои личные убеждения, и их никому из своих близких не навязывал и не призывал вести борьбу против Советской власти.

- Ваш ответ не отвечает истине, вы просто не хотите давать следствию показания в части своей и других лиц, проводивших антисоветскую работу. Следствие располагает рядом фактов в части проводимой вами организованной антисоветской церковной деятельности. Будет гораздо честнее, если об этом скажете сами без предъявления улик.

- Я еще раз заявляю, что никакой организованной антисоветской церковной деятельностью не занимался и к этому не призывал и других".

Святитель был осужден на восемь лет и отправлен в сибирские лагеря. Этап был трудным: пришлось очень долго ехать в товарном вагоне, сидя или лежа на деревянных нарах, а потом много идти пешком. В лагере его направили на уборку урожая, затем два года он был ассенизатором. В 1945 году владыка писал: "Я по милости Божией здоров, сравнительно благополучен и, как всегда, благодушен, хотя временами бывает очень тяжело. Говорю сейчас не о физических тяжестях. Работаю по-прежнему ассенизатором. Конечно, соскабливать лед, сбивать примерзший навоз не так легко. Но главная моя работа утром - часа 1,5-2, тут нелегко, часто прихожу в барак после работы с совершенно мокрой рубахой. Обычно после возвращения в барак подкрепляюсь маленьким, грамм в 40, ломтиком хлеба (больше не умею выгадывать для этого моего второго завтрака из моих 550 г). Хлебушек смазываю постным маслицем, которое все еще тянется у меня из Вашей посылочки. Утром и кончается моя главная работа. Среди дня только наблюдаю за чистотой в уборной. Тем и нравится мне моя работа, что она дает возможность располагать большею частию моего времени более или менее свободно и самостоятельно. К сожалению, только у нас совсем нет света - некоторые из заключенных имеют возможность доставать керосин, они зажигают коптилочки у своих постелей. Барак наш очень темный, и в 5-м часу у нас уже нельзя ничего делать, и даже, пожалуй, раньше... Так почти 2/3 дня приходится проводить без света, почти без дела и большею частию в лежачем положении. Но и это еще не большая беда, тем более что часть ночного времени занимаемся совершением ежедневного богослужения, хотя и в очень сокращенном виде. Умиляясь на ложе, я с моим соседом о. Петром ^* стараемся справить весь круг служб и поминаем всех любящих и благодеющих. Это очень скрашивает нашу жизнь здесь. Но крайне угнетает окружающая грубость, злоба и особенно цинизм. В Соловецких лагерях в 27 г. этого как-то не так было заметно. В лагерях ББК в 37 г. похабщины было больше - но... сквернословили, не вдумываясь в то, что говорили. Здесь какое-то смакование похабщины. Это не только сорвавшееся или по привычке сказанное словцо, но сквернословие сознательное - осмысленные похабные речи. С ужасом наблюдаю, как с 27-го падают нравы... и что особенно грустно, что всем этим щеголяет не шпана какая-нибудь, а те, кто считает себя "людьми",- люди, занимавшие некоторое положение, вершившие большие дела, увенчанные почетными именами инвалидов Отечественной войны... Грустно, больно, тяжело..."

^*Шипковым, проходил по одному делу с владыкой.

Однако лагерные службы не удовлетворяли владыку, он очень тосковал по храму. "Так соскучился я по храму,- писал он,- так хотелось бы побывать в нем. Как понятна радость тех, кто получил такую возможность. Но я плачу с евреями 136-го псалма, и не потому только, что физически не имею возможности утешаться в Сионе..." Тем не менее свое положение епископ Афанасий воспринимал со смирением: "Здоровье мое, благодарение Богу, вполне удовлетворительно. Только зубы потерял почти все. "Зубы грешников сокрушил еси". Как это верно. Узы и всякие стеснения - это епитимия, самим Господом наложенная. Но по великой милости Своей, только за то, что я не отрекался и не отрекаюсь быть служителем Его,- Наказующий и само наказание в глазах братий представляет как некий подвиг ради Него". "Мне всегда очень неловко бывает, когда пишущие мне умаляют свои труды, тяготы и скорби, а то обстояние, в котором по воле Божией нахожусь я, представляют безмерно тяжелым, рассматривают его как великий подвиг. Мне же... условия жизни вас всех, как я могу заключить по получаемым письмам, представляются во много раз более тяжелыми, чем мои".

Бывали в лагерной жизни и курьезы. Один из заключенных не хотел работать "на советскую власть". За это его сажали в карцер, и он почитал себя мучеником. Однажды начальник лагеря сказал: "Посмотри, вот ваш архиерей ассенизатором работает, а ты бездельничаешь",- на что отказчик ответил: "Архиереи бывают всякие..." Рассказывая впоследствии об этом случае, владыка заразительно смеялся.

В 1943 году состоялась интронизация Патриарха Алексия (Симанского). В новых условиях движение непоминающих начало приобретать черты сектантства. Этому способствовало то, что практически все духовные вожди этого неоднородного течения были казнены или скончались в узах. Епископ Афанасий остался едва не единственным из епископата непоминающих. И именно ориентация владыки на воссоединение с Московской Патриархией предотвратила новый раскол в Церкви. Признав канонические права Патриарха Алексия, по выходе на свободу владыка устно и письменно убеждал непоминающих, а также не посещающих храмы Московского Патриархата оставить свое недоверие первому лицу Церкви и проявить сыновнее послушание.

Он разъяснял: "Помимо первоиерарха Поместной Русской Церкви, никто из нас, ни миряне, ни священники, ни епископы, не можем быть в общении со Вселенской Церковию. Не признающие своего первоиерарха остаются вне Церкви, от чего да избавит нас Господь!.. Ереси, отцами осужденной, Патриарх Алексий и его сподвижники не проповедуют - а по канонам церковным это единственный случай, когда должно прервать общение даже и с Патриархом, не дожидаясь суда церковного. Никакой законной высшею иерархической властью Патриарх Алексий не осужден".

В начале 1945 года владыка Афанасий обратился к Святейшему Алексию с письмом. Он просил возбудить ходатайство о замене ему заключения в лагерях заключением в одной из московских тюрем с предоставлением возможности работать с богослужебными книгами под руководством и наблюдением Патриарха. "Я очень люблю наше богослужение, наши дивные песнопения и молитвословия,- писал он через год,- и давно мечтаю о собрании воедино всех отдельно издававшихся и остающихся в рукописях служб и чинопоследований, об их исправлении, дополнении, переконструировании в целях приближения их к пониманию современных богомольцев и облегчения возможности пользования ими для современных совершителей богослужения. И вот возомнил я о себе, что я один из немногих остающихся теперь знатоков Устава и церковных книг (хотя для себя я хорошо знаю, что я "знаток"-то знаток, да только "знаток" в кавычках). Я с беспокойством стал думать, что, если в ближайшее время я не получу возможности осуществить мои предположения, хотя бы начать это дело,- оно совсем не начнется, а уже собранное и сделанное мной погибнет, между тем, как мне кажется, оно очень нужно и полезно для Церкви Божией. Поэтому я написал Патриарху. Трижды посылал я написанное - два раза написанное пропало в дороге, в третий раз черновичок дошел и копия с него представлена по назначению. Прошло 9 месяцев с отправки первого письма и пять с представления копии, и до сих пор нет никакого движения... Я в происшедшей затяжке усматриваю указание, что не пришло еще время, нет еще воли Божией на исполнение моих замыслов. Смирись, гордый человек".

В те годы лагерный режим несколько ослабили, появилась возможность иметь при себе кое-какие богослужебные книги. Владыка использовал эту возможность, чтобы продолжить свои церковно-литературные занятия. "Литературные" послушания дает он и своим духовным чадам: "И в наше время немало сокровенных среди мира рабов Божиих, и как полезно было бы записать хотя краткие воспоминания о них. Попробуйте, родная моя Наденька, потрудитесь на этом деле". Видимо, к этому времени относится воспоминание бывшего заключенного - священника. Прибыв в лагерь, он в сопровождении охранника вошел в барак. Послышались мат, блатной жаргон и стук костяшек "козла". В воздухе стоял сплошной синий табачный дым. Охранник указал ему место на нарах. Пойдя по указанному направлению, он был поражен неожиданным зрелищем. На нижних нарах, подвернув ноги калачиком, кругом обложенный книгами, сидел епископ Афанасий. Подняв глаза и увидев знакомого, владыка нисколько не удивился, не поздоровался, а просто сказал: "Читай! Глас такой-то, тропарь такой-то!" - "Да разве здесь можно?" - "Можно, можно! Читай!" И они продолжили начатую службу.

В 1946 году на владыку дали ложные показания, и его опять повезли в Москву. По окончании следствия он был отправлен в Мордовию, в Темниковские лагеря. Здесь ему пришлось плести сети. Но здоровье владыки было совсем расстроено, и он опять не выполнял нормы. Наконец его, как инвалида, полностью освободили от работ.

Слух о епископе Афанасии как о "настоящем архиерее" распространялся среди заключенных; его уважали даже уголовники. Однажды у него отобрали все имущество, в том числе книги. Уголовники выкрали книги и вернули их хозяину, хотя владыка воровства не выносил. "Что я в жизни не прощал - воровства и хамства",- сказал он как-то.

И в лагерях, и в тюрьмах святитель многих людей привел ко Христу. Он всегда старался помочь человеку, утешить его в скорби. Однажды его самого сильно избили и чуть живого бросили на солому, а он только вздыхал и говорил: "Давайте помолимся, похвалим Бога". Потом начал петь: "Хвалите имя Господне".

В 1951 году незадолго до окончания срока владыку просили указать, кто мог бы взять его на иждивение как инвалида. Он назвал нескольких лиц и, кроме того, написал письмо Святейшему с просьбой принять его на покой в число братии Троице-Сергиевской Лавры, где был пострижен и иноком которой всегда себя считал. Владыке хотелось заниматься подготовкой к новому изданию богослужебных книг. Неизвестно, дошло ли письмо до адресата, но ответа не было. Близкие владыки дали письменное согласие взять его под опеку, но начальство решило поместить его в инвалидный дом для бывших заключенных.

9 ноября 1951 года закончился срок заключения епископа Афанасия. Однако инвалидный дом не был достроен, и его задержали в лагере еще на три с половиной года. За время сверхсрочного заключения он пережил и перестрадал больше, чем за все предыдущие годы. Его не раз переводили из барака в барак, из одного лагерного пункта в другой - со всеми трудностями этапного следования. Держали то в общих бараках, то в одиночных камерах с полуторачасовой прогулкой в день. Однажды в лагерь приехал прокурор. Владыка спросил: "Почему меня и после недавно объявленного постановления "освободить из-под стражи" продолжают держать под стражей?" И услышал окрик: "Почему вы с длинными волосами?" - "Я служитель культа. Нам разрешено и в заключении носить длинные волосы".- "Ничего не знаю. Все должны быть одинаково острижены"...

Временами святителю предоставлялись некоторые льготы, но ненадолго. Так, его перестали обыскивать, но затем обыски возобновились, причем нередко они бывали необоснованно придирчивы и грубы. В мае 1952 года окончившим срок разрешили неограниченную переписку с близкими, но в апреле 1953-го переписку ограничили двумя письмами в год. Святитель страшно волновался за своих "заботников", привыкших получать от него частые письма и терявшихся в догадках о его судьбе. Из-за переживаний у него развилась гипертония, а после одного из обысков с ним случился инсульт.

Потьма. 1954 г.

Как всегда, он старался предавать себя воле Божией: "В моем положении нет перемен. Сижу у моря и жду погоды. Отношусь к этому спокойно, твердо зная, что не от земных правителей зависит наша судьба, а от Того, Кто держит в Своих руках и судьбы правителей. Утешаюсь словами псалмопевца: "Возведох очи мои в горы, отнюдуже прииде помощь моя. Помощь моя от Господа, сотворшаго небо и землю!.." Скорблю, что по моему характеру не могу спокойно относиться к мелким несправедливостям и к хамству, с чем приходится иногда сталкиваться и чем я раздражаюсь... Что поделаешь? Таков был всегда и не умел молчать в таких случаях... Помолитесь, чтобы Господь укрепил в терпении... Может быть, Бог даст, настанет время, когда я буду иметь возможность отвечать на каждое письмо. А пока потерпим Господа ради и это лишение".

18 мая 1954 года святителя перевезли во вновь устроенный Зубово-Полянский инвалидный дом. Он очень ждал переезда, надеясь, что там ему будет дана большая свобода, но его постигло разочарование: без разрешения коменданта нельзя было выйти за территорию (даже бесконвойные заключенные в лагере пользовались большей свободой). Письма по-прежнему распечатывались и прочитывались. Не избавился владыка и от придирок и хамства. "Здешние деятели в мелочных придирках к попам и в ущемлениях, по-видимому, видят один из способов проявления своей атеистической активности и "научной" антирелигиозной пропаганды". Комендант с самого начала отнесся к святителю недоброжелательно.

Мария Ивановна Потапова, матушка Маргарита, Евфросинья Овсянникова, Зинаида (впоследствии монахиня Салафиила)

Когда к владыке приехала одна из его "заботниц", монахиня Маргарита, свидание было ограничено коротким сроком и пределами инвалидного дома. "Все грущу, что так мало пришлось нам повидаться. Бог да будет судьей злому человеку, который находит удовольствие, чтобы причинять зло другим. Будем надеяться, что Господь еще утешит нас".

Первое время владыка Афанасий жил в каптерке (склад личных вещей и продовольствия инвалидов). Это его устраивало: он мог сам готовить (в столовую не ходил, избегая мясного), а главное, мог иногда оставаться один и молиться. "Согласен с Вами, что возможность быти одному - великое счастье. Недаром преподобному Арсению было сказано: "Бегай людей и спасешься". Я очень люблю быть в одиночестве. Я благодарю Бога, что имею возможность уединиться, оставаться хотя бы временами в полном одиночестве". "Окружающая атмосфера довольно нервная, напоминающая ту, которая была в школе, где учителем греческого языка был Беликов чеховский".

Затем его перевели в барак, в маленькую комнату, где было еще четверо соседей. Сожители были спокойные, и один их них, иерей, готовил себе и владыке. Помещение было теплое, даже с электрическим освещением, которое, правда, не всегда работало.

Святитель писал: "Грустно, что пропадает время бесплодно. Так хотелось бы продолжить мои литургические труды, которыми я одно время занимался и в лагере. Но сейчас нет при мне написанного ранее, нет нужных книг... после инсульта у меня ослабело зрение. Нужно менять очки, а окулиста нет, и неизвестно, когда будет". И в другом письме: "Моя заветная мечта - готовить материал для нового издания полных Великих Миней служебных, куда были бы внесены все когда-либо и где-либо написанные и напечатанные службы и молитвословия. У меня много уже собрано и, кажется, сохраняется. Но нужно было бы и многое вновь составить. В частности, надо составить много служб святым женам... Попробуйте подражать благочестивой Кассии, попробуйте, благословясь, взять на себя послушание церковного песнотворчества, попробуйте восхвалить святых жен, особенно Вам тезоименитых".

Вскоре у него появились Библия и Псалтирь и он стал составлять избранные псалмы и величания на праздники русских святых. Через близких начал хлопотать о переписке своих сохранившихся рукописей ^*.

^*Библиотека владыки и его рукописи, оставшиеся во Владимире, долгое время сохранялись у матушки о. Иосифа, которой не раз приходилось перевозить их с места на место. Во время обыска все книги были конфискованы и уничтожены.

Как всегда, владыка сильно тосковал по храму: "Знаю, что наконец-то началось богослужение в нашем древнем соборе. Теперь могут православные владимирцы лобызать наши святыни. В этом завидую вам... Приведет ли когда Господь мне побывать в нашем соборном храме? Многократно повторяю, читая 50-й псалом: "Аще бы восхотел еси жертвы, дал бых убо..." А в жертву надо отдать не то, что малоценно, а что особенно дорого. Моей отрадой было богослужение, служение у родных святынь, и именно это в жертву Господь избрал. Тяжела бывает для нас, грешных, рука Господня - но... буди на все Его святая воля. Да не дерзнем возроптать на Него. Он ведает то, чего не знаем мы".

В 1954 году исполнилось 33 года его архиерейства. Владыка подсчитал, что из них на епархиальном служении он был 2 года 9 месяцев 2 дня; на свободе, но не у дел - 2 года 8 месяцев 2 дня; в изгнании - 6 лет 7 месяцев 24 дня; в узах и горьких работах - 21 год 11 месяцев 12 дней.

В начале 1955 года режим в инвалидном доме стал свободнее, вахту сняли, и можно было уходить хоть на целый день, но владыка был очень слаб и этой возможностью почти не пользовался. Церковный староста из Тутаева Егор Егорович Седов начал хлопоты, чтобы епископа Афанасия передали ему на иждивение. Владыка составил соответствующее заявление, но на скорое решение вопроса не надеялся. "Свобода на волах, а то, пожалуй, и на черепахе едет!.."

Епископ Афанасий и Егор Егорович Седов. Тутаев. 1955 г.

Разрешение на переезд в Тутаев было получено в марте. "С моим опекуном мы благополучно доехали до места. Плацкартное место дало мне возможность выспаться. Из Ярославля прямо с вокзала на автомашине доехали почти до дома. Здесь меня встретили просто, сердечно, с искренним радушием. Спаси Господи моих хозяев. Мне отделили часть просторной передней комнаты. Пока закрывает меня занавес. Летом предполагается устроить дощатую перегородку".

Владыка обратился с письмом к Патриарху, желая рассеять впечатление, что он будто бы "не признает" Святейшего. Патриарх вежливо ответил, что не сомневается в его отношении, и пригласил на богомолье в Лавру. Святитель был вынужден отказаться: он еще не получил паспорта, да и физических сил на поездку не хватало.

Хотя в выданной Дубравлагом (его последним лагерем) справке значилось, что он не имеет поражений в правах, в Тутаеве его обязали подпиской о невыезде за пределы района. Дважды в месяц он должен был являться в милицию на регистрацию. Дорога шла по крутым берегам Волги и оврагам, и после нее владыка двое суток лежал в полном изнеможении. Затем вместо него разрешили приходить его опекуну.

Святителю привезли остатки его библиотеки, духовные чада стали дарить ему книги взамен пропавших. "Теперь у меня полный круг богослужебных книг. Я не могу налюбоваться на них. Поэтому и с перепиской задолжал". "Не могу налюбоваться на мои книжки. То за одну берусь, то за другую, то хватаюсь за записочки". Однако чтение их доставляло владыке и глубокую скорбь: "Правили мы службу святителю Нифонту. Можно ли спокойно петь в стихире ему: "Храмы молитвенные ко умножению славы Божия воздвигл еси, яже боголепно предукрасив, словесныя своя овцы, аки в небесную ограду собирал еси"?.. В каком положении многочисленные храмы, построенные им? Собираются ли словесные овцы в Софийском соборе, в котором святитель Нифонт устроил новый иконостас и расписал притворы?.. Сердце кровью обливается, слезы невольно навертываются на глаза при всяком празднике, особенно празднике Русских святых... Я радуюсь, что хоть немногие мои книжицы сохранились. Но сколько и горя приносят мне мои книги, сколько тяжелых дум, тайных слез и воздыханий. Когда не было у меня книг, я многое если не забыл, то, во всяком случае, не так сильно вспоминал. А теперь все живее и ярче встает... Заглянешь в Минеи, посмотришь в месяцеслов, раскроешь Булгакова на отделе о монастырях, начнешь ли читать сочинения по агиологии, по русской истории, по истории богослужения... и сердце сжимается, глаза затуманиваются... Правоверные евреи едут в Палестину и там в пятницу вечера у развалин храма Иерусалимского плачут о былой славе Израиля. И зовутся у них эти развалины "Стена плача"... У православного русского народа теперь на каждом шагу и каждый день стена плача!.."

Каждый год 7 ноября, в день октябрьского переворота, владыка соблюдал строгий пост - ничего не ел и даже воды не пил, а 8-го вкушал только хлеб и воду.

Он спешил продолжить давно уже начатую работу по исправлению и дополнению богослужебных книг (вносил изменения прямо в текст имеющихся у него Октоиха и Миней и хотел завещать эти книги Духовной академии). "Исправление церковных книг неотложное дело...- писал он о. Иосифу.- И я думаю, что и в настоящей церковной разрухе в значительной доле повинны мы тем, что не приближали наше дивное богослужение, наши чудные песнопения к уму русского народа".

Продолжал заботиться владыка и об исправлении и переписке своих рукописей. Просил друзей найти переписчиков, проверял и перепроверял корректуры. Святейший Патриарх обеспечил его пенсией. И из этих денег он еще помогал другим. Все работы, которые владыка кому-либо поручал, он старался оплачивать.

Физически святитель чувствовал себя чрезвычайно слабо, но умственная работа не только не утомляла его, но даже как будто освежала. "Много у меня замыслов. Хотелось бы многое написать и переписать. Но слишком удалены от меня мои помощники. А здесь полное одиночество... Не только нет помощника в моем деле, нет около меня ни одного культурного человека, с которым можно бы поделиться моими думами и который понял бы их. Мой опекун хороший человек, все время читает церковные книги - но интересы у нас разные. Если бы Бог привел меня к матери Маргарите, я скорее нашел бы на месте помощника по черновой переписке, там я был бы ближе к беловым переписчикам, там больше было бы возможности и моим владимирским и московским друзьям навестить меня. Буди воля Господня. Помолитесь об этом и Вы..."

Святитель подал заявление прокурору о переезде в Петушки, но на скорый результат не надеялся. Однако усиленные хлопоты его духовных чад сделали свое дело, и осенью 1955 года он переехал в Петушки. Владыка поселился в узенькой каморочке, отделенной от деревенского "зала" неполной перегородкой. Через некоторое время мать Маргарита сговорилась с хозяевами участка, где жила сама в бывшей баньке, и друзья владыки построили ему дом. Однако хозяева оказались недобросовестными и в конце концов разными придирками выжили святителя. Ему сняли квартиру, но хозяйка тоже стала предъявлять стеснительные требования. Наконец владыке купили дом. Внешняя его жизнь наладилась, но уже ненадолго...

Он получил предложение от Патриархии принять участие в подготовке календаря и "Богослужебных указаний" на 1957 год и ревностно принялся за дело. Но уже в начале работы выяснилось, что некоторые его уставно-богослужебные суждения неприемлемы для редакции. Митрополит Крутицкий Николай утвердил владыку редактором "Богослужебных указаний", но он решительно отказался: "Я с самого начала дал согласие быть только советчиком, но отнюдь не составителем и не редактором... да и принципиально я со многим не согласен".

Слева направо (сидят): протоиерей Иосиф Потапов, епископ Афанасий, Алексей Павлович Гришин, стоят: монахиня Маргарита (Зуева), Анна Ильинична, Елена Антипенко, Василий, Нина Сергеевна Фиолетова, Пелагея Туголукова. Конец 1950-х годов

По распоряжению Святейшего владыку назначили председателем вновь организованной Богослужебной комиссии, в задачи которой входило наблюдение за уставным совершением богослужения и разрешение различных спорных вопросов. Несмотря на упадок сил, он был рад этому назначению. Однако его постоянно огорчали практические нарушения Устава: "Сегодня у меня гость из Посада. Из разговора я узнал между прочим, что вчера в Лавре на всенощной читали акафист Богоматери. Скажите, по какому это Уставу? Благодарю Бога, что не пришлось мне присутствовать на таком коверкании Устава и нарушении всех Лаврских исконных традиций. А завтра в Лавре будет третья пассия. Еще лучше!.. Если в Лавре Сергиевой такое пренебрежение к Уставу, что же говорить о других церквах?.. Грустно, больно, скорбно, плакать хочется".

"В богослужении, в Уставе Православной Церкви нет ничего случайного, в нем все строго продумано. И все, даже малейшие детали имеют свой, часто весьма глубокий смысл, сообщают отдельным чинам и последованиям свой колорит, придают им особую умилительность и трогательность. Как в стройном стильном здании все до мелочей на своем месте, как в хорошем музыкальном произведении все звуки сочетаются в одну стройную гармонию, как на прекрасной картине и линии, и краски, и тени расположены так, что все вместе только восхищают зрителя, так и в нашем величественном, дивном, прекрасном богослужении. Перестановка одной части богослужения на место другой, внесение не соответствующих дополнений, опущение даже небольших деталей - это так же нарушает общую гармонию богослужения, как фальшивая нота в пьесе, как случайно проведенная на картине ненужная черта или клякса, как не на месте устроенное окно или карниз в стройном здании... И если иногда нам неясен смысл той или иной детали богослужения - это не значит, что его вовсе нет. Это значит только, что мы пока еще не умеем понять его, не знаем. Надо найти его и постараться уяснить себе",- писал он.

10 сентября 1962 г.

С Ниной Сергеевной Фиолетовой(слева) и Татьяной Григорьевной Медведевой. 10 сентября 1962 г.

Работа в комиссии продолжалась недолго. Прямолинейность владыки, стремление все привести в согласие с требованиями Устава встретили отпор в церковных кругах. Богослужебная комиссия была упразднена, в основном чтобы отделаться от "беспокойного" председателя. Святитель очень болезненно переживал разгон комиссии. Он обвинял себя в неумении ладить, делать тактические уступки. Но сил у него уже явно не хватало, в особенности на связанные с заседаниями поездки и волнения.

Епископ Афанасий продолжал трудиться дома. Закончил и исправил труд о поминовении усопших, собирал, переписывал и исправлял службы, особенно русским святым. Пополнял последование Всем святым, в земле Российской просиявшим.

Он усиленно молился небесным заступникам, чтобы Русь, как древний Израиль, не потеряла благословения Божия. "Сказано, что врата адовы не одолеют Церкви,- говорил он,- но нигде не сказано, что в России... Сохранится Церковь, но Россия может окончательно потерять ее..." Владыка предполагал установить празднование Всем Русским святым на 16/29 июля - следующий день после памяти равноапостольного князя Владимира. "Тогда праздник нашего равноапостола будет как бы предпразднством к празднику Всех святых, процветших в той земле, в которую он всеял спасительные семена веры Православной",- писал он. В этот день он и справлял службу Русским святым в своем келейном храме.

Проскомидия в Успенском соборе Владимира. 4 октября 1958 г.

Успенский храм в Петушках

В Петушках владыка ходил в Успенский храм. Несколько раз служил со Святейшим Патриархом в Троице-Сергиевой Лавре, а в 1958 году, во время владимирских юбилейных торжеств,- во Владимирском Успенском соборе. Но сил уже не хватало. В последние годы он служил только дома. Зато богослужение совершалось со всей уставной точностью и полнотой, и притом неукоснительно, хотя владыке по нездоровью приходилось временами не только сидеть, но и лежать.

Духовные чада вспоминали: святитель "вообще любил, чтобы все было как следует. Если на книжку кто-то положит очки, он: "Ты что, матушка, очки святишь, что ли? На книжечке-то на святой!" У него и в комнате все было аккуратненько, и иконочки аккуратненько, и книжечки ровненько так, и он следил, чтобы Евангелие лежало только сверху, чтобы никто на Евангелие ничего не положил. И вообще к святыне относился очень осторожно".

Дом в Петушках, в котором жил епископ Афанасий

Келья епископа Афанасия

С. И. Фудель писал: "Это был епископ, сумевший сочетать в себе строгую уставность и даже формализм византийской эпохи Церкви с какой-то личной первохристианской простотой и легкостью. В одном письме ко мне он про себя говорит: "Я уставщик и буквоед..." И в то же самое время все, кто его знал, помнят его детский веселый смех и даже смешливость и его совершенно детскую простоту общения со всеми. Свое смирение и свою любовь к людям он нес внутри себя, где-то в крови, а не в виде облачения, полагающегося "по уставу".

К нему ездили многие духовные лица и миряне. Часто бывали лаврские монахи, в том числе отец Кирилл (Павлов). Со всеми он был радушен, приветлив. Приезжавших к нему прежде всего старался упокоить и накормить. Говаривал: "Соловья баснями не кормят". Любил, чтобы стол был накрыт по всем правилам. "Меня всегда поражало,- вспоминала одна из его духовных дочерей,- как можно было за тридцать три года скитаний, мытарств, лагерей ни на волос не опуститься в смысле культуры - как будто он все эти годы прожил в архиерейских покоях".

Особенно нуждавшихся в помощи и отдыхе епископ Афанасий оставлял у себя на несколько дней. "Все неприятности и болезни как рукой снимало после того, как пожалуешься владыке", "Вот на ступеньки даже к нему подымаешься, в дом, и сразу находишь утешение",- вспоминали чада.

С каждым святитель находил тему для разговора. С духовными говорил о духовном, с простецами был простец. "Он мог понять и охватить все, всю жизнь со всеми ее проявлениями, кроме заведомо греховного. Владыка интересовался литературой, любил стихи... И очень страдал от всего нечистого, грубого, как-то невольно прятался вглубь себя. Фальши не переносил и бывал даже резок при столкновении с этим пороком".

"Я никогда не видела, чтобы владыка сердился. Только иногда он любил, сидя в кресле, посмотреть исподлобья... Это называлось "владыка сердится". Как-то раз... я осталась хозяйничать. Владыка сел и так посмотрел. При такой его доброте это было настолько неожиданно, что я улыбнулась. А он говорит: "Владыка сердится, а она улыбается". "Трудно передать обаяние его личности. Для окружающих он был сама любовь".

С архиепископом Симоном (Ивановским) и Валентином Васильевичем Реутовым (старостой храма в Калуге). Конец 1950-х гг.

С протоиереем Иосифом Потаповым. 1957 г.

1962 г.

Одевался епископ Афанасий очень просто. Летом ходил в светлом подряснике - черного цвета не любил. Духовные чада сшили ему дорогую рясу, и он был очень смущен. "Уж очень шикарна она. В ней мне стыдно будет показаться в Москве, стыдно будет поехать во Владимир или пойти здесь в церковь. У меня за всю жизнь было только две шелковые рясы... Но что поделаешь? Приходится смиряться. Со смирением приемлю сие иго... и много раз сердечно благодарю всех, всех. Да украсит вас всех Господь на небе, как украшаете вы меня на земле..." - писал владыка о. Иосифу.

Отец Иосиф часто навещал его. "А уж о. Иосиф приедет, так владыка такой радостный, такой довольный, они так друг за дружкой и ходят. Они большие друзья были, как один человек. Одного духа, и у них даже почерк одинаковый, и даже юмор",- вспоминали знавшие их.

В последние годы жизни святитель Афанасий бывал очень скорбен, тревожился за судьбы Церкви. "Не попросить ли мне о назначении меня на епархию?" - спрашивал близких. 20 октября 1962 года он слег и больше не вставал (о своей кончине владыка знал заранее: недели за две до последней болезни стал говорить служившей ему духовной дочери, что она скоро будет ухаживать за другим архиереем).

К владыке съехались его духовные чада, он всех узнавал, но не воспринимал их имен. Когда же ему называли имена их небесных покровителей, оживлялся: "А, Александр Невский. Знаю, знаю". Так же оживлялся при чтении молитв и даже исправлял ошибки. Беспокоился, чтобы многочисленных гостей скорее кормили. Незадолго до кончины владыки о. Иосиф пособоровал и причастил его. Последние слова епископа Афанасия были: "Молитва всех вас спасет". 28 октября, в воскресенье, в 8 часов 15 минут он мирно отошел ко Господу.

Похороны владыки стали церковным торжеством. Его отпевали в Успенском соборе во Владимире по монашескому чину, как он завещал. Собор был переполнен. "Настроение было такое, как в Великую Субботу... скорбь и тихая радость". Похоронили святителя на городском кладбище, рядом с матерью.

Прощание с епископом Афанасием. В центре протоиерей Иосиф Потапов и архиепископ Симон (Ивановский). Петушки. 1962 г.

Мраморный крест на могиле святителя Афанасия. Владимир.

Юбилейный Архиерейский Собор 2000 года причислил епископа Афанасия к лику новомучеников и исповедников Российских. Память его совершается в день кончины - 28 октября по новому стилю.

^* Житие святителя Афанасия, епископа Ковровского, исповедника и песнописца (1887-1962). Владимирская епархия. Издательство "Отчий дом". М. 2000.

Молитва всех вас спасет. Материалы к жизнеописанию святителя Афанасия, епископа Ковровского. Православный Свято-Тихоновский богословский институт. М. 2000.