Прошло три года с тех пор, как 8 мая преставился ко Господу духовник Самарской епархии митрофорный протоиерей Иоанн Букоткин. Батюшке было семьдесят четыре года, из которых сорок восемь лет он прослужил священником. В наше время житейских страстей отец Иоанн стяжал такую мирность и благодатное спокойствие духа, что смог стать опорой для сотен людей.

Батюшка был на войне, пережил тяжелое для Церкви время хрущевских гонений, имел огромный личный духовный опыт, помогал гонимому святому Кукше Одесскому, был близок с владыкой Иоанном (Снычевым), с которым окончил одну семинарию. Еще при жизни местные верующие и многие духовные чада называли отца Иоанна старцем, рассказывали случаи исцеления тяжелобольных по его молитвам. Сам же он говорил о себе со смирением: "Я служу рядовым священником".

Жизнь этих "рядовых" служителей Божиих отражает бытие нашей Церкви. По-человечески больно и жалко, что уходят из жизни такие люди, живые носители Духа Христова, и хочется передать, что рассказал о себе отец Иоанн за несколько лет до смерти.

"Я родился в 1926 году в деревне Полухино Саратовской области Аркадагского района в крестьянской семье. Нас было у родителей три брата, потом один в младенчестве умер. Родители были верующими людьми, отец — очень незлобивым человеком. За все годы я ни разу не слышал, чтоб они поругались, ни разу. Родители строились, поэтому мы жили бедно. Одежды не было, школа далеко, в другом районе. Ходил я в женских рейтузах, кофтенка в горохи, валенки разные, дыры в них заткнуты соломой. Я в детских играх не участвовал, стеснялся. И в этом был промысел Божий. Дома любил играть в священника: сделал себе епитрахиль, соорудил из консервной банки кадило. Особенно любил отпевать своего младшего брата. Соседи обо мне говорили родителям: "Он у вас будет попом".

У нас в деревне безбожников не было, ни одного. Сам председатель, выводя комбайн на поле, начинал работать, перекрестившись. Посты, среду и пятницу все соблюдали и в храм ходили, пока в тридцатые годы его не закрыли. После стали собираться у рабы Божией Христины, а на праздник ходили в соседнюю деревню Крутец. Тогда я стал свидетелем чуда. Христинина сестра ухаживала за больным четырехлетним сыном: у Миши ручки и ножки не двигались. Бедная женщина все время молилась Николаю Чудотворцу, и вот на зимнего Николу после молебна великому чудотворцу мальчик встал и пошел! Я свидетель — это было чудо.

Окончил только семь классов школы. Началась война. Отправили учиться на связиста (от села к селу связь прокладывать) в город Балашов Саратовской области. Закончил училище с отличием. На войну не брали — не подходил ни ростом, ни весом: вес тридцать восемь, рост метр сорок пять. Призвали только осенью 1944 года. Шинель не могли подобрать, так и поехал в английской зеленого сукна. Когда мать везла до города Татищева, откуда отправляли на фронт, ее спрашивали: "Куда с пацаном?" А она: "Не с пацаном, а с солдатом!" В армии обмундировали, шинель так и не смогли подобрать, осталась зеленая, вручили винтовку. Сначала ничего не умел, смех и горе — ни разобрать, ни собрать винтовку. Обучал меня сержант бросать гранату, так я боялся усик отогнуть и бросил ее снизу вверх так, что упала возле окопа.

Воевал на 3-м Белорусском фронте, в Восточной Пруссии. 7 ноября 1944 года там состоялся парад наших войск. В этом параде мы участвовали вместе с моим отцом, но не знали об этом. Позже, уже из письма матери, я узнал. Отца убили под Берлином... Я служил ефрейтором в 6-й роте 2-го батальона 97-го гвардейского полка 31-й стрелковой дивизии. Здесь уже нас обучали по-настоящему. Офицеры взяли меня к себе связным, как живую связь. Сначала нас держали в двадцати пяти километрах от фронта, потом был дан приказ дойти и взять город Инстинбург.

Я всегда молился, а на войне особенно. У меня на груди был крест — еще в деревне мы с братом отливали оловянные кресты. Однажды мы устроили баню в немецкой конюшне, я уронил крест на соломенный пол и не смог найти. Из подола шинели вырезал крестик и повесил на грудь. Но очень расстроился. И вот проходит старшина, спрашивает: "Как дела, Букоткин?" Я ответил: "Так-то все хорошо, но вот крест потерял" (офицеры знали, что я верующий). И старшина достает из кармана крест и иконку: "Выбирай!" Крестом его благословила мать, и я взял иконку, подаренную старшине полячкой. Он спас ее дочерей, когда отступающие немцы хотели сжечь множество людей в сарае. С этой католической иконкой Спасителя и Божией Матери я прошел до конца войны. У многих наших офицеров были кресты и иконки. Кому мать дала, кому жена.

Самая дорогая для меня награда — это орден Славы III степени. Я участвовал всего в одном сражении — в битве за город Инстинбург, за что и получил награду. В этом сражении был ранен, чудом остался живым. Под Инстинбургом мы отбили две атаки немцев, а в третью они пошли без единого выстрела и только с близкого расстояния открыли минометный огонь. Мины ложились в шахматном порядке, головы не поднять. Мне командир приказал добраться до левого фланга и разведать обстановку. Я пробирался под шквальным огнем и встретил санитара, который перевязывал раненого сержанта Глушко. Я отстреливался, а немцы наступали полукругом. Тогда мы затащили раненого в какой-то сарай и спрыгнули в погреб. Глушко остался наверху.

Погреб был каменный, в одном месте дыра заткнута тряпкой, можно было руку протянуть и достать до немцев, а они уже были везде. Я понял, что нас обязательно схватят и, если узнают, что я связной, будут пытать. Говорю санитару: "Я ухожу отсюда". Он стал уговаривать остаться. Но я перекрестился, три раза прочел "Отче наш", приставил лесенку и с молитвой "Господи, благослови" вылез из погреба. Сержант Глушко лежал без движения, и я подумал, что он умер. Так же, видно, решили и немцы. Выглянул во двор, везде суетились фашисты. Решил пересечь двор и перебежать дорогу, а там залечь в кювете и отстреливаться до последнего патрона. Пробежал до кювета, а они меня не заметили! До сих пор не знаю почему. Может быть, оттого, что шинель-то на мне была зеленая, английская...

За кюветом было открытое место, в гору метров двести пятьдесят. И я побежал зигзагами. Немцы стали стрелять, а я падал, отдыхал и бежал дальше. Меня ранили в ногу, а уже на самой горке пулей раздробили левое плечо. Подобрали меня свои уже, когда стемнело. Оперировали в полевом госпитале, где я встретил сержанта Глушко. От него узнал, что санитара, оставшегося в погребе, немцы нашли... Потом меня перевезли в эвакогоспиталь 7911, в Павлов Посад под Москву. Там я узнал о победе.

После войны меня отправили дослуживать в штаб Московского военного округа в КЭО (квартирно-эксплуатационный отдел). В Москве я ходил в православные храмы, а внутренний голос настойчиво повторял: "Ищи духовную литературу". Что такое в то время искать духовную литературу... И вот через истопниц Марию и Евдокию я узнал Анну Самойловну Климову, жившую на Таганке в Глотовом переулке. Она мне давала читать книжечки, а потом познакомила с удивительной рабой Божией Параскевой. Так и стали втроем ходить в храмы. Помню, на Таганке стоял храм святителю Николаю, где были нерукотворные образа.

Параскева имела дар прозорливости. А выяснилось это вот как. Я стал стесняться с ней ходить — военный, все спрашивают: "Кто это? Сын или племянник?" Однажды Параскева вдруг заплакала и говорит: "Вот дожила я. Меня уже стыдятся!" Я готов был сквозь землю провалиться. А она рассказала, как в свое время постыдилась зайти в дом к священнику и стояла на улице, а батюшка велел ее позвать и наложил епитимью — сто поклонов. Я понял, что и мне иносказательно Параскева дает сто поклонов. Так я впервые в жизни клал поклоны в ночное дежурство: на посту и с пистолетом. Но когда пришел утром к ней, то ничего не рассказал, а она со смехом говорит: "Бедненький, всю ночь трудился".

Блаженной Пашеньке было лет сорок пять, свой дар она скрывала даже от лучшей подруги Анны Самойловны. Как-то я о ней написал домой, что она маленькая перед людьми, но большая перед Богом. Но когда пришел к Параскеве, еще и словом не обмолвился, а получил нагоняй, зачем такое пишу... У Пашеньки никогда не было денег, боялась их на ночь оставить — все раздавала: "А вдруг умру в эту ночь, и с деньгами?!"

В церковной жизни я тогда ничего не знал. Полное невежество. Помню, вышел алтарник с книгой, спрашиваю Анну Самойловну: "Кто это?" — "Апостол читает". А я подумал: "Надо же, такой молодой — а уже апостол. Кончится армия, тоже в храм пойду".

В 1948 году я поступил в Саратовскую Духовную семинарию. В то время правящим архиереем был владыка Борис. Он жил в епархиальном здании, часть которого отдал нам. Мудрый был архиерей! Еще будучи архимандритом, имея богатырское сложение, своими собственными руками восстанавливал Саратовскую семинарию: ходил с полными карманами гвоздей, весь в замазке... Но недолго он с нами был. На Крещение вышли все верующие на Волгу освящать воду. За это владыке Борису велели в двадцать четыре часа покинуть Саратов, сослали его в Оренбург, а воду освящать запретили. Ночью он приехал в семинарию, отслужил молебен, попрощался. Все плакали. Отправляли его с конной милицией, а в поезд провели через багажный вагон...

На второй год учебы в семинарию приехал иеромонах отец Иоанн (Снычев), будущий митрополит Санкт-Петербургский и Ладожский. Его приняли сразу в третий класс. Он жил в бывшей комнате владыки Бориса. Поскольку я привык вставать без будильника, то приходил со свечой в руках будить отца Иоанна в пять утра. Только свет упадет ему на лицо, он тут же встает, спускается в крестильную церковь и в алтаре совершает свое монашеское правило. Уже тогда у него были больные ноги, и уже тогда он вел строгую жизнь. По тем временам отец Иоанн единственный из семинарии ходил через весь город в учебный корпус в рясе с крестом и в скуфейке. Народ к этому не привык. Как-то навстречу ему попалась женщина с ребенком, так мальчишка закричал матери: "Мама, смотри, клоун идет!" (Правда, так же в рясе ходил еще преподаватель церковного устава митрофорный протоиерей отец Серафим Козновецкий, его все любили.)

Когда я заканчивал семинарию, женился на Марии Дмитриевне Гаврюшевой. Матушке было восемнадцать лет, она осталась сиротой. Пела в Вознесенском храме города Аркадага. Окормлялась у нашего духовника — отца Александра Ильина, священника высокой духовной жизни. Он и благословил наш брак.

После окончания семинарии в 1952 году я был рукоположен в священника в Саратове. Тогда правящим архиереем был владыка Филипп. Он вручал жезл патриарху Алексею I. Тоже был мудрый архиерей. Как-то он меня вызывает и говорит: "Где бы ты желал послужить?" "С таким батюшкой, у которого можно было бы поучиться",— отвечаю. "Вон ты как захотел. А я по-другому хотел" (мне потом говорили, что владыка хотел меня поставить настоятелем в городе Ртищево). Второй раз вызывает: "А ты в чем преуспеваешь: в знании или в благочестии?" — "Ни в чем, я еще учусь".— "Поедешь ко мне в Астрахань, будем вместе учиться". Потом он уехал в Москву лечиться и умер, а до этого говорил: "Будут у вас архиереи, будут, только отца у вас не будет". Пока он болел, в Астрахани служили молебны, а когда умер, площадь была заполнена людьми. Пришли не только православные, а и татары, и старообрядцы, и евреи. Так его любили.

В Астрахани я прослужил недолго: мне там прикрепили ореол чудотворца, надо было уезжать. Пришлось говорить, что климат не подходит. Стал просить, чтобы меня отпустили с последним пароходом в город Камышин. Звал меня туда настоятель Никольского храма Николай Потапов, с которым я учился на заочном отделении в Ленинградской Духовной академии.

Три раза перед этим видел сон, что захожу в незнакомый храм. Когда приехал в Камышин — сразу узнал. Снаружи все незнакомо, а внутри — тот, что снился. Потом стал епархиальным ревизором в 1953—1954 годах. Потом служил в Чудове, но только три дня. Там Господь свел меня с блаженным Василием Ивановичем Ивановым, который напророчил: "Птичка прилетела ненадолго".

Действительно, меня перевели в Новгородскую область, в город Боровичи, где я и прослужил тринадцать лет. Там сняли настоятеля отца Иоанна Благовещенского за то, что он по просьбе местных жителей "покропил коровушек". Мы с ним были знакомы по Академии, он сказал, что смогу его заменить. В Боровичах я был благочинным и настоятелем. В этом городе у нас с матушкой родились дочь и сын, третья дочка появилась на свет уже в Самаре.

В Новгородской области тогда закрыли тринадцать храмов. Только в моем благочинии закрыли три, в том числе и наш. А мне дали разрушенный деревянный во имя святой мученицы Параскевы Пятницы, в котором находилась ткацкая фабрика. До этого я видел его во сне, как в свое время и Камышинский. Трудное было время. Гвоздя нельзя было забить без разрешения горисполкома, по три раза на день вызывали, первый секретарь накидывался, матерился, угрожал... Чего только мы не придумывали с бухгалтером! Чудом оформили железо. В ОБХСС допытывались: где взяли, кто принимал, сколько? Мы сказали, что оно пожертвованное, а сами железо перекрасили, порезали — мол, оно не стандартное. Достали алебастр, чтобы из деревянного сделать храм каменным. Разобрали старый купол, спрятали, разметили, чтобы сохранить. В горисполкоме купол поднимать не разрешали, а когда отдавали разрушенный храм, велели через три дня служить, иначе и этот храм отнимут. Тогда-то я и стал гипертоником...

К тому времени владыка Иоанн (Снычев) был правящим архиереем Самары. Четыре года мы переписывались, все время он звал меня к себе. Еще никто о моей задумке не знал, а юродивый Васенька запричитал: "А у нас все плачут, отец Иоанн уезжает, пойду и я поплачу". А потом серьезно: "Зачем ты едешь, тебя здесь любят". И вдруг: "А, пароходики уходят, пароходики уходят..." — и смеется. Так и вышло: владыка Никодим не отпускал четыре года".

Только в 1971 году переехал отец Иоанн с семьей в Самару, где прожил почти сорок лет и служил в храме Святых апостолов Петра и Павла.

Блаженного Василия Иванова матушка и батюшка могли вспоминать часами. Васенька за глаза называл Иоанна Букоткина Букеткиным, при встрече величал Тумаком, а матушку — Тумачихой. Как-то, еще в Боровичах, Великим постом отец Иоанн обратился к прихожанам: "Поздравляю вас, братья и сестры! Первую неделю Великого поста провели",— и вдруг из притвора голос блаженного: "Провели-то провели, да что приобрели?!" Батюшка растерялся и прервал проповедь.

В другой раз отец Иоанн стоял на автобусной остановке и про себя молился Иисусовой молитвой. Неожиданно появился Василий и заговорщически прошептал, показывая на небо: "Кричишь!" А когда через несколько месяцев после переезда в Самару на пороге их дома появился блаженный, матушка Мария Дмитриевна ахнула: "Васенька, ты же не знал нашего адреса, мы только переехали". "А меня где берегут — туда и ноги бегут. Меня один добрый человек привел",— ответил Василий. Оказывается, когда он вышел из поезда, мимо проходила соседка Букоткиных, дворничиха, чуть ли не единственная в городе, с кем они успели познакомиться. Блаженный как крикнет ей в ухо: "Где здесь батюшка отец Иоанн живет?" — она и привела...

Такие же удивительные отношения были у блаженного с покойным ныне владыкой Иоанном (Снычевым). Василий еще в Самаре величал его митрополитом Питерским. И владыка Иоанн советовал отцу Иоанну Букоткину записывать за юродивым.

"Как-то Васенька владыке Иоанну говорит: мол, будешь, будешь бумагой заклеивать,— рассказала матушка Мария Дмитриевна.— Владыка ничего не понял. А к нам блаженный прибегает и кричит: "Каски, шланги, каски, шланги!" И вскорости, это было в 1976 году, произошел страшный поджог кафедрального Покровского собора, где обычно служил владыка Иоанн. Приехали пожарные в касках со шлангами. Бедный владыка, когда вошел в собор и увидел, что там творилось, потерял сознание. Кроме чудотворной иконы, сгорел весь иконостас, и его действительно заклеивали бумагой..."

А отец Иоанн вспоминал: "Как-то, еще в Боровичах, Васенька подошел ко мне и весело пропел: "Хорошо на Волге жить, ходят пароходики, незаметно пролетят молодые годики!" А уже здесь, в Самаре, через 17 лет, тихо пропел: "Хорошо на Волге жить, ходят пароходики, незаметно пролетели молодые годики!"

В Самаре блаженный часто приходил в людные места, буянил — и его отправляли в психбольницу, а там всегда находился человек, который ждал его помощи. Блаженный Василий — в прошлом офицер, фронтовик; он был образованным человеком, владевшим в совершенстве немецким, знавшим польский, литовский, украинский, эстонский; хорошо разбирался в живописи, вполне вероятно, имел высокий духовный сан (тому есть немало свидетельств в адресованных ему письмах) — и он же нещадно бранящийся, грязный "безумец". Умер Василий в Томашевской психиатрической больнице 16 августа 1991 года со словами: "Умирая в аду, легче оказаться в раю".

Семья Букоткиных была тесно связана еще с одной блаженной, Марией Ивановной, прожившей в их доме восемь лет. Эта раба Божия стала как бы связным между святым Кукшей Одесским и отцом Иоанном. Она назвалась родственницей отца Кукши, и ее, одну из немногих, допускали к нему, когда он уже был под арестом в Одессе. "Ведь его, бедного, умучили! — со слезами говорила матушка Мария Дмитриевна.— Держали в подвале, под милицией, зимой, без отопления, у него даже вода становилась льдом".

Кукша Одесский и отец Иоанн Букоткин в жизни никогда не видели друг друга, но были в очень близком молитвенном общении. Святой знал все, что происходило у батюшки в Боровичах. Был даже такой случай: Мария Ивановна и отец Кукша беседовали, совершая трапезу, и вдруг святой прервался и стал горячо молиться, а затем сказал: "У отца Иоанна возле храма домик загорелся, но, слава Богу, потушили, снегом засыпали". Храм был деревянный и мог сгореть, но по молитвам святого пожар остановили быстро.

Мария Ивановна привозила отцу Кукше передачи с теплыми вещами и продуктами, собранными семьей Букоткиных. С трепетом я держала в руках письмо святого Кукши, написанное красивым мелким почерком, с теплыми словами благодарности за оказанную помощь. С благоговением прикладывалась к личным вещам святого — перед смертью он передал их отцу Иоанну: красивая палка с литьем; камень, на который святой клал руки, когда молился; ткань на подризник, которую он молитвенно приложил к груди перед тем, как передать. И фотография отца Иоанна — в свое время отец Кукша попросил ее через Марью Ивановну и держал у себя на столе, а перед смертью вернул, уже оправленную в рамку... Это было в трудные для Церкви 60-е годы...

Господь даровал мне радость знать отца Иоанна Букоткина и бывать в его хлебосольном доме, когда я гостила у родных в Самаре. Небесным покровителем батюшки был апостол любви — Иоанн Богослов, и даже маму его звали Саломия, как у этого святого. Пока позволяло здоровье, отец Иоанн каждый день читал Иоанну Богослову акафист.

У самого батюшки все было просто, мудро и по любви. А о своем молитвенном правиле он говорил, что оно небольшое, потому что вся жизнь священника — это и есть непрерывная молитва: службы, молебны, требы — все благодарение Богу. Помянником у него была толстая записная книжка с закладочкой. Батюшка совершал литургию до самой смерти, и после каждой проскомидии закладочка перемещалась дальше по страницам.

Отец Иоанн вспоминал, что, когда служил еще в Боровичах, у него были недоброжелатели из прихожан, которые писали на него жалобы архиерею. Владыка, ценивший отца Иоанна и доверявший ему, отправлял эти "письмена" самому батюшке. Отец Иоанн складывал их в отдельную папочку под названием "Кляузники" и усиленно молился за своих обидчиков, особенно на проскомидии. Эти люди приходили к нему на исповедь и причащались, но в доносительстве не каялись, а продолжали за спиной очернять своего духовника. Тогда Господь стал посещать клеветников скорбями и болезнями. Несколько человек так и умерли без покаяния. А одна женщина перенесла тяжелый инсульт и, когда смогла говорить, во всем призналась. Батюшка же ни на кого зла не держал.

Замужним женщинам отец Иоанн напоминал о том, что муж должен быть ухоженным: все пуговки пришиты, все чистенько. Монашествующих призывал помнить свое звание. Была у него и любимая поговорка: "Жил монах, имел много книг, спал на них и не знал, что в них".

Отца Иоанна Букоткина посещали и архиереи, и простые миряне. Известны многие случаи молитвенной помощи батюшки при жизни и после кончины. За долгие годы служения он приобрел множество духовных чад по всей стране, к ним прибавились и молодые, из недавно открывшейся Духовной семинарии. Помню, я спросила, возрождается ли духовно Россия, и отец Иоанн горячо ответил: "Конечно. Я же вижу, как исповедуется молодежь, со слезами выворачивая свои душоночки!" А еще в 1997 году на вопрос молодого иеромонаха о канонизации Царственных мучеников он сказал, что уже давно на отпусте поминает их как святых мучеников Дома Романовых.

Похоронен протоиерей Иоанн Букоткин в Иверском женском монастыре, в самом центре Самары. Его могила стала местом паломничества православных людей. Низкий поклон и вечная память дорогому батюшке Иоанну.

Сотрудница храма
Святителя Митрофана Воронежского
Надежда Зотова