Вопросы детей
из книги Януша Корчака
"Как любить ребенка"

На прогулке

Тёме почти четыре года. Мы сидим в комнате. В то лето сильно повысили плату за электричество, и потому свет мы не включаем. Солнце уже село, но полная темнота еще не наступила, неяркий свет из окна позволяет различать предметы в комнате.

С Тёмой сидеть легко. Он парень бывалый и привык сам себя развлекать. Сейчас у него в руках пингвин из киндерсюрприза. Тёма усердно, почти яростно то собирает его, то сразу же, так же усердно, разбирает. Наконец одна деталька (клюв) куда-то закатилась.

- Нина, ищи клюв!

- Ишь ты какой умный! Сам потерял, сам и ищи!

Тёма ищет. А я решаю "просветить" "неграмотного" племяша.

- Тёма,- важно говорю я, смотря с дивана на пол, где сидит Артем,- вот если бы ты помолился Господу, то нашел бы свой клюв!

Тёма искренне удивлен. Таких вещей ему никто никогда не говорил. В старых колготочках, доставшихся ему от старшей сестры, он ползает под диваном (наш диван стоит на высоких ножках) и очень серьезно твердит: "Господи, помоги мне найти клюв! Пожалуйста! Господи, помоги!"

Через несколько минут клюв (величиной с булавочную головку!) находится.

Вот такие у нас "плоды просвещения".

Однажды вечером я звоню своей сестре. Обсудили наши небольшие проблемы, и она сообщила, что меня просит к телефону Тёма.

Батюшки-светы! Обычно его к телефону не дозовешься.

- Я слушаю, Тёма!

- Нин, ты не можешь попросить ТАМ, чтобы мне приз дали по мягкой игрушке?

Я не понимаю:

- Где ТАМ, Тёма?

- Ну, ТАМ! - очень многозначительно повторяет Тёма.

Наконец до меня доходит. Тёма занимается в кружке, где шьют мягкую игрушку. Скоро предстоит конкурс этих игрушек, Тёма хочет получить первое место, а меня просит ему помочь. Ему кажется, что если я работаю в храме, то ТАМ, на небе, среди святых, у меня "свои" люди, а значит, мне с ними легче договориться.

"No comments" - как говорят американцы. То есть: "без комментариев".

Мы живем на даче в городе Ряжске Рязанской области. Часто, возвращаясь с Тёмой и Катей из городского парка, накатавшись, накачавшись на каруселях и качелях, мы находим нашу калитку запертой на большой замок. Это значит, что наша бабушка ушла на другой участок и унесла единственные ключи от калитки и дома.

Мы давно придумали, как выйти из этого затруднительного положения. Кто-то из ребят (чаще Тёма) перелезает через забор и открывает ворота, которые запираются на засов.

Трудность состоит в другом. Вернее, две трудности. Первая - та, что забор довольно высок, а спрыгнуть с него нужно на асфальтированную дорожку рядом с клубникой. Клубника же обнесена низенькой железной оградой, так что если не рассчитать прыжок, то ноги попадут в эту ограду. Вторая трудность вот какая. Не так давно мне попалась в руки книжечка об известной французской актрисе. И там рассказывалось, как ее сынишка тоже перелезал через забор на даче, очень неловко сел на колючее ограждение и тяжело поранился. Эта история очень взволновала меня еще и потому, что наш Тёма вообще крупный специалист по ссадинам, синякам и порезам. И вот сейчас, стоя с Катей внизу, запрокинув голову и наблюдая, как Тёма карабкается по забору, я грозным шепотом взываю:

- Тёма, молись Николаю Угоднику!

Тёма лезет молча. Он много раз слышал историю о бедном мальчике и, если честно, сам немного боится. Вот половина его туловища перегнулась через забор, нам видны только коротенькие штанишки и исцарапанные ноги в сандалиях. Вдруг Тёма замирает на месте, и мне слышен громкий шепот с той стороны забора:

- Нин! Я забыл, кому молиться-то?

- Николаю Угоднику!

- А, точно!

Ноги исчезают, слышен тяжелый прыжок - Тёма опустился на землю, и через некоторое время ворота со скрипом впускают нас на родной участок.

Я провожу с ребятами весь свой отпуск и возвращаюсь в Москву. Изредка выбираюсь на дачу - и вновь мы с Катей стоим у забора и, подняв головы, наблюдаем, как Тёма карабкается на забор.

И снова, в который раз, он замирает на самом верху и спрашивает:

- Нин, кому молиться-то? Я забыл.

- Николаю Угоднику.

- Ах, да! Точно!

На даче мы дружили с семьей местного священника о. Андрея.

Его трехлетняя дочка Соня очень интересно играла с детьми: она попросту все игрушки, и свои и чужие, сгребала к себе в кучу.

Не из жадности, а скорее из-за какого-то непонимания, как играть вдвоем или втроем. В то лето, к сожалению, у меня появилась скверная привычка: прежде чем на кого-то пожаловаться или кого-то (увы!) осудить, я прикладывала руку к груди и со вздохом говорила: "Прости меня, Господи, грешную!" А дальше сообщались "новости".

Мы с Тёмой идем через базарную площадь. Мы устали - с утра были на службе, а потом зашли в гости к батюшке с матушкой и засиделись. Тёма долго идет молча. Затем вздыхает совсем по-взрослому и говорит: "Надоела мне эта Соня!" Потом, помолчав, добавляет очень серьезно: "Прости меня, Господи, грешного!"

Я рассказываю об этом о. Андрею. Он лукаво смотрит на меня и говорит с улыбкой: "Где-то я уже это слышал!"

Родители Тёмы, моя сестра и ее муж, могут только изредка приезжать к нам на дачу. Но зато сколько радости приносят их приезды. Конечно, одна из главных радостей - это подарки, которые привозят папа и мама. Обычно отец дает ребятам немного денег на сладости. Они сразу прячут деньги в круглые, жестяные коробки из-под леденцов (у каждого своя коробка) и с этого момента с коробкой не расстаются. За обедом коробка лежит рядом с тарелкой, ночью - под подушкой и так далее. Трата денег тщательно обдумывается.

У деревенского киоска, где продаются дешевые чипсы, сникерсы и тому подобная мелочь, наблюдается такая сцена. Пятилетний, не умеющий читать и считать Тёма и восьмилетняя "образованная" Катя (вполовину выше своего худенького братца) горячо обсуждают покупку. Вернее, обсуждает Катя, размахивая руками, понизив голос, убеждая в чем-то брата. Тёма молчит и сосредоточенно думает. Ему нередко приходилось страдать от хитростей старшей сестры. Наконец он решается.

- Ну, что я могу здесь купить? - Он кивком показывает на витрину. Катя опять начинает что-то говорить. Я вижу только ее спину и косу, которая покачивается то в одну, то в другую сторону. Мне становится скучно смотреть на маленьких жадин и я отхожу к другому киоску.

Длинный жаркий деревенский день заканчивается.

За каким-то делом я прибегаю из огорода в прохладный дом и вижу удивительную картину.

Надо заметить, что с самого раннего детства наш Тёма плакал как-то по-особенному. Слезы у него именно выкатывались из глаз, а не текли по щекам, как это обычно бывает. При этом Тёмины слезы были круглые, как горошины или как градины, выкатывались очень быстро, одна за одной, и весь облик Тёмин производил до того горестное впечатление, что сжималось сердце. (Сейчас, правда, Тёма плачет очень редко и очень обыкновенно, как большинство людей.) Так вот, вбежав в дом, я вижу Тёму, стоящего на коленях перед старой табуреткой. На табуретке лежат (кажется, две) смятые бумажки-деньги. Бритая Тёмкина голова (на лето его всегда стригут "под ноль") качается из стороны в сторону. Из глаз катятся те самые слезы-горошины. Тёма качается и немного подвывает. (У него получаются как раз такие звуки, которые поет наш церковный хор в начале хоровой репетиции:

"И-и! О-о! А-а!") У меня все холодеет внутри.

- Тёма, что случилось!!!

Тёма продолжает качаться, потом в какой-то момент легонько стукается бритой головой о табуретку и вдохновенно и горько восклицает:

- Вот и все, Нина!!! Вот и все, что у меня осталось!!!

Оказывается, хитрая Катя вновь надула младшего братца. Тёма, не умея ни читать, ни считать, доказать плутовство Катино не может, но при этом ясно видит, что конфет куплено мало, денег же у него почти не осталось.

Мне хочется смеяться и при этом очень жалко глупого мальчишку. Кажется, что будь я сейчас на спектакле, где играет Иннокентий Михайлович Смоктуновский, я услышала бы совсем такие же горестные вопли и увидела те же трагические жесты, как и у нашего деревенского "страдальца".

"...И нет спасения?.. О, у судьбы я в горьких дурачках..."

Настоящий "Король Лир".

Нина Петровна Костюкова