Cвященномученик Амфилохий (в миру Александр) родился 17 февраля 1885 года в селе Норваш Цивильского уезда Казанской губернии в семье псаломщика Якова Васильевича Скворцова. У его родителей было одиннадцать детей — три сына и восемь дочерей, Саша самый младший. Один из его братьев был священником, а старшая сестра еще до его рождения вышла замуж и жила в Польше, так что он ее никогда не видел.

Первоначальное образование Александр получил в Чебоксарском духовном училище. С юных лет он чувствовал призвание к иночеству и, учась в семинарии, хотел уйти в один из отдаленных монастырей, однако духовный отец посоветовал ему повременить с постригом и продолжить учебу. Юноша поступил в Казанскую Духовную академию и на первом курсе, в 1907 году, был пострижен в мантию с именем Амфилохий. Через год его рукоположили в иеродиакона.

Во время учебы проявились недюжинные таланты о. Амфилохия. На третьем курсе он был командирован в Астраханскую степь, для подготовки к миссионерской деятельности среди калмыков. В совершенстве овладев калмыцким языком и изучив всю литературу, касающуюся переводов на калмыцкий Священного Писания и богослужебных текстов, он написал работу «Религиозно-нравственные переводы на калмыцкий язык как средства миссионерского воздействия». Доцент Академии иеромонах Гурий (Степанов) составил на нее хвалебный отзыв: «Автор дал нам... через разработку сырого, преимущественно архивного, материала обстоятельное изложение истории переводческого дела на калмыцкий язык, то есть ввел нас в новую, доселе весьма мало известную область по истории миссионерской деятельности среди калмыков, и в этом заключается заслуга автора и серьезное значение его работы, как вносящей нечто ценное в литературу по истории миссионерской деятельности и свидетельствующей о полной правоспособности автора работать по сырому материалу, извлекая из него ценное содержание, и систематизировать его как нечто ценное в логической связи и систематической последовательности... что дает автору полное право на степень кандидата богословия и указывает в нем серьезного работника в области исторической науки».

	Казань. 1900 г.

За кандидатское сочинение о. Амфилохию была присуждена премия митрополита Иосифа. В 1910 году его рукоположили в иеромонаха. В том же году он окончил Академию и был оставлен при кафедре Истории и обличения ламаизма и монгольского языка профессорским стипендиатом, а затем назначен исполняющим должность доцента. Иеромонах Амфилохий был активным участником миссионерских съездов, на которых обсуждались вопросы перевода Священного Писания и богослужебных текстов на калмыцкий язык. Поскольку переводы осуществлялись отдельными миссионерами, зачастую не имевшими связи друг с другом, так что их неоценимый опыт оставался невостребованным, а переводы забывались после смерти переводчиков, о. Амфилохий предложил создать постоянно действующую Калмыцкую миссию и переводческую комиссию, чтобы распределять тексты среди переводчиков, рассматривать и редактировать их труды и рецензировать другие появляющиеся переводы. Новые переводы, по его мысли, следовало публиковать, предварительно проверив, насколько они понятны для инородцев. Во избежание задержек комиссия должна была обладать правом издания переводов без предварительной цензуры.

В 1912 году указом Святейшего Синода о. Амфилохия командировали в Монголию для изучения тибетского языка и литературы по ламаизму. Вернувшись на родину, помимо научных занятий и преподавания, он стал активно участвовать в работе казанского историко-этнографического музея, служившего учебно-вспомогательным кабинетом для студентов Академии и слушателей миссионерских курсов. В дар музею он передал привезенную из Монголии коллекцию с изображениями буддистских богов и богинь из терракоты, бронзы, дерева и папье-маше, а также выполненными на полотне; ксилографическими досками для печатания молитв, принадлежностями шаманского культа, четками, китайскими монетами и др. — всего более ста предметов.

	Старый собор. Красноярск. 1904 г.

Как талантливому проповеднику, о. Амфилохию чаще других поручали говорить проповеди в кафедральном соборе. Его миссионерская деятельность скоро начала приносить видимые результаты. В 1914 году в храме Казанской Духовной академии произошло редкое для Казани событие — крестились три китайца, обращенные им к Богу. А в 1915 году «за отличную и усердную службу» о. Амфилохий был награжден наперсным крестом.

Октябрьский переворот поставил перед ним вопрос о его дальнейшей судьбе. Ему было ясно, что всякая ученая и миссионерская деятельность Церкви будет прекращена. Оставался личный подвиг и молитва. В 1918 году он уехал в Успенский мужской монастырь, расположенный неподалеку от Красноярска, а год спустя вместе с пятью монахами основал скит на озере Тиберкуль в Минусинском уезде.

В 1921 году о. Амфилохия направили служить в храм села Белый Яр. Вскоре епископ Енисейский и Красноярский Зосима (Сидоровский) перешел в обновленчество и предложил ему тоже присоединиться к раскольникам. Но он отказался, поскольку еще до революции изучил это течение и относился к нему резко отрицательно. Тогда «владыка» уволил его от управления приходом.

Изгнанник поселился в небольшом Матурском женском монастыре, где перед революцией было всего тридцать насельниц. Здесь он познакомился с монахиней Варварой (Цивилевой), ставшей его духовной дочерью и впоследствии сопровождавшей его во всех переездах, и на свободе, и в узах. О его местопребывании узнали обновленцы, и, чтобы избежать преследований, о. Амфилохий и с ним несколько монашествующих перебрались в тайгу и основали скит. В 1923 году их арестовали, однако за отсутствием обвинительных материалов освободили.

В 1924 году о. Амфилохий был назначен настоятелем минусинской кладбищенской церкви. Он открыто выступил против обновленцев, обличая их в отступлении от Православия. Чтобы завладеть кладбищенской церковью, раскольники обратились за помощью в ОГПУ. Исповедника арестовали, но вскоре опять выпустили.

8 марта 1925 года Патриарх Тихон хиротонисал о. Амфилохия в сан епископа и назначил на Красноярскую кафедру. В хиротонии участвовали митрополит Петр (Полянский)², архиепископы Гурий (Степанов)³ и Прокопий (Титов)⁴. Прибыв в Красноярск, владыка снова выступил против обновленцев. В 1926 году он был арестован и приговорен к трем годам Соловков. Следом за ним приехала м. Варвара и поселилась поблизости, помогая передачами. Красноярский церковный совет каждый месяц присылал по 50 рублей, и на эти деньги матушка покупала для владыки продукты.

В 1928 году епископа Амфилохия освободили, но въезд в Красноярск был ему запрещен. Заместитель Патриаршего Местоблюстителя митрополит Сергий (Страгородский) назначил его в Новочеркасск Донской области, однако владыку не пустили и туда. Тогда митрополит Сергий поставил его епископом Мелекесским, викарием Самарской епархии.

В это время в среде православного духовенства возникли разногласия по поводу декларации митрополита Сергия, в частности по вопросу о поминовении властей. Считая, что молиться на богослужении за гонителей и безбожников, как молились за прежнюю власть, лицемерие, епископ Амфилохий предложил другую формулировку: «Еще молимся о стране нашей и о властех ея, да обратит Господь их к истинному познанию святыя веры и обратит их на путь покаяния». Но митрополит Сергий с поправкой не согласился и предложил владыке подать прошение об увольнении на покой — якобы по состоянию здоровья, чтобы не открывать властям настоящей причины разногласий.

Епископ Амфилохий уволился на покой и уехал в село Анжуль Таштыпского района Хакасии, где жили монахини закрытого к тому времени Матурского монастыря. Многие из них были его духовными дочерьми. Владыка возглавил образовавшуюся здесь общину из десяти человек, жизнь которой шла строго по монастырскому уставу. Каждый день монахини исповедовали помыслы, владыка проводил с ними беседы о Евангелии, Православии, положении Церкви при безбожной власти. В селе был храм, где служил семидесятилетний иеромонах Серафим (Берестов). Во время богослужений матушки пели на клиросе, а епископ находился в алтаре; сам он служил в домашней церкви в своей келье.

Вскоре началась коллективизация, но крестьяне не хотели идти в колхозы. В принудительном порядке их посылали на лесозаготовки, давая заведомо не исполнимое задание. Узнав, что монахини ехать в лес отказались, крестьяне последовали их примеру. В селе произвели расследование, и, хотя никто не давал показаний против общины, было составлено заключение о существовании в селе нелегального монастыря и о том, что крестьяне не идут в колхозы из-за монахинь. В 1931  году владыку арестовали и посадили в тюрьму при Минусинской исправительно-трудовой колонии. Вместе с ним арестовали иеромонаха Серафима и всех насельниц общины, только м. Варваре удалось скрыться.

На допросе следователь спросил, каково отношение владыки к посланию Патриарха Тихона, написанному незадолго до смерти. Он ответил: «Я сомневался в его подлинности, а потому впредь до выяснения всех обстоятельств его появления я не считал возможным высказаться о нем положительно: да или нет, тем более что со стороны церковной власти, которой я подчинялся, не было проявлено какой-либо инициативы в смысле применения в жизни высказанных в нем положений, не было к нам предъявлено каких-либо определенных требований и со стороны гражданской власти. А потому я лично и, как мне было известно, большинство православных епископов выжидали, что из этого последует, чтобы реагировать на него определенно. Но так как о нем совершенно замолкли, этой определенности отношения к указанному посланию как с моей стороны, так и со стороны всего духовенства не потребовалось.

Относительно ВЦС, или так называемых григорианцев, я должен сказать, что я к появлению его отнесся отрицательно. Причина моего отрицательного отношения заключается в том, что я появление его считал незаконным, а потому неприемлемым. Хотя митрополит Петр Крутицкий как будто в один момент и заявлял, что он передает этому ВЦС полноту церковной власти, как это выяснилось после, это произошло ввиду его неосведомленности о положении церковных дел вообще — он в это время находился в заключении,— то он впоследствии от этого факта передачи ВЦС церковной власти отказался. И мы посему имели полное право не признавать этот ВЦС и относиться к нему отрицательно.

В отношении Томского митрополита Димитрия (Беликова) — мое отношение к объявленной им автокефалии тоже было отрицательным, потому что подобные выступления отдельных епископов без благословения на то высшей церковной власти считаются, по принятым правилам нашего Церковного управления, антиканоничными. Что касается упомянутого здесь на допросе факта, что это сделано с благословения митрополита Петра Крутицкого, то я о подобном факте слышу здесь впервые.

Что касается предложенного мне вопроса — почему я в Анжуле вел замкнутый образ жизни, я должен ответить так: будучи уволенным на покой, я не имел права вмешиваться в церковную жизнь в епархии, где был свой епископ, в данном случае епископ Димитрий, это было бы в церковном отношении антиканоничным, это с одной стороны. С другой стороны, перенесши одну ссылку, я, избегая всякой церковной деятельности и даже всяких личных знакомств и сношений, хотел предохранить себя от возможных подозрений со стороны власти и тем избежать, может быть, вторичной ссылки, и потому круг моих сношений был замкнут только окружавшими меня монахинями и перепиской с небольшим кругом лиц. В Анжуле нас, монахов и монахинь, было десять человек, и жизнь наша была, по существу, монастырской. Какого-либо разрешения от властей мы не имели, потому что нам даже в голову не приходило, что нужно на это иметь разрешение властей. Богослужения у нас проходили по большим праздникам и отчасти по воскресеньям, когда я был здоров, без разрешения властей, так как я считал, что для себя я служить имею право».

На последнем допросе владыка сказал: «В предъявленном мне обвинении виновным себя не признаю. Объясняю, что агитации не проводил, но не отрицаю, что я выражаю несочувствие к советской власти».

Его приговорили к пяти годам заключения в лагере, а монахинь — к пяти годам ссылки в Восточную Сибирь. В декабре владыка этапом прибыл в Мариинск, в распоряжение Управления Сибирских исправительно-трудовых лагерей. Вскоре к нему приехала м. Варвара, привезшая передачу. Ей удалось передать посылки и сосланным монахиням.

Через полгода епископа Амфилохия перевели в Новокузнецк, в Осиновское отделение Сиблага. Отсюда он писал м. Варваре о своей тяжелой жизни, о том, что начальник лагеря является его открытым врагом, и просил привезти сухарей. Также просил посетить епископа Иоасафа (Удалова) в соседнем лагере и узнать, как живет он и другие заключенные. Матушка сообщала ему о церковной жизни в Минусинске, об аресте всех священников и монашествующих. Причиной ареста был, в частности, отказ от перехода в обновленчество.

Через некоторое время м. Варвара сняла комнату в Осиновке и стала помогать духовному отцу и другим заключенным из духовенства. По благословению владыки она продавала или меняла на продукты его вещи, и вскоре у него остался лишь самовар, чемодан с бельем и ряса.

В декабре 1932 года владыку отправили на Шушталепскую штрафную командировку, а затем перевели в Елбанскую штрафную группу, где заключенные добывали уголь. Работать приходилось в тяжелых условиях, жили в холодных бараках и на скудном пайке. В одном из писем владыка писал: «Питание в лагере плохое, собираем картофельные очистки и им бываем рады».

Епископа поместили среди уголовников и осужденных по бытовым статьям. В лагере процветало воровство, но благодаря беседам, которые проводил владыка, воровство в их бараке со временем прекратилось, а некоторые из заключенных обратились к Богу. Когда епископу указали на благие плоды его деятельности, он ответил, что, как бы тяжела ни была жизнь, он в первую очередь должен исполнять свой пастырский долг.

	Владыка Амфилохий и монахиня Варвара в тюрьме Осиновского отделения Сиблага. 1933 г.

В начале 1933 года против заключенных духовного звания были выдвинуты новые обвинения. Тот факт, что они поддерживают дружеские отношения и помогают друг другу, посчитали достаточным, чтобы говорить о существовании контрреволюционной организации. У некоторых священнослужителей кончался срок заключения, и нужен был предлог, чтобы отказать им в освобождении.

В апреле епископа Амфилохия посадили в штрафной изолятор Осиновского лагеря. Взяли также м. Варвару, шесть заключенных из духовенства и одного крестьянина. Все они обвинялись в контрреволюционной деятельности, организации антисоветской группы и намерении устроить побег.

На допросах матушка категорически отрицала, что она распространяла слухи о контрреволюционных восстаниях в Сибири, сопротивлении крестьян созданию колхозов и тому подобном, и настаивала на том, что отношения с духовенством у нее были исключительно церковные, не имеющие отношения к политике.

Допрашивая епископа Амфилохия, следователь прежде всего интересовался его политическими взглядами. Владыка отвечал, что Октябрьскую революцию он встретил не сочувственно, а скорее пассивно-враждебно. Находясь в лагере, ждал каких-нибудь осложнений в международной обстановке, которые могли бы способствовать освобождению верующих. Перед 15-й годовщиной революции говорил, что для духовенства, и в особенности для епископата, может быть амнистия, поскольку это произвело бы соответствующий эффект за границей, создав положительное впечатление о советской власти.

На последнем допросе владыка сказал: «Ранее при допросах я утверждал, что являюсь противником советской власти и существующий строй моим убеждениям и идеям враждебен. Сейчас я снова заявляю, что советской власти и ее укладу я желаю падения, в этом нахожу возможность восстановления правильной духовной жизни народа. Эти взгляды я высказывал своим духовным единомышленникам, бывшим вместе со мною в лагере. Влияние на лагерников я оказывал исключительно духовного характера, внушая лагерникам религиозное настроение — быть в личной лагерной жизни терпеливыми, не роптать, быть покорными своей судьбе, усматривая во всем волю Божию».

В октябре следствие было закончено. Дело направили в Коллегию ОГПУ, однако прокурор с выводами следствия не согласился. По его мнению, никакой контрреволюционной группы в лагере не было. Все обвиняемые принадлежали к «церковной верхушке» с твердо укоренившейся непримиримостью к советской власти и, будучи осуждены за контрреволюционную деятельность, по вполне понятным причинам общались между собой: молились, собираясь вместе, осуждали отдельные мероприятия советской власти, льстили себя надеждами на скорое освобождение от постигшего их «несчастья». Поэтому, считал прокурор, они не должны привлекаться за организованную контрреволюционную деятельность. Но поскольку у некоторых из них скоро кончается срок отбытия меры социальной защиты, то им, как лицам, не исправившимся и проявляющим явную враждебность к советской власти, необходимо продлить содержание в лагере. Что касается Варвары Цивилевой, то она, находясь под полным религиозным влиянием епископа Скворцова, помогала ему продуктами и передачей писем, тем самым уголовно наказуемого преступления не совершила, поэтому дело о ней подлежит прекращению.

В январе 1934 года Коллегия ОГПУ постановила: епископу Амфилохию увеличить срок на год, а м. Варвару освободить. Владыку отправили в лагерь в поселок Яя Кемеровской области.

30 апреля 1937 года срок его заключения окончился, была выписана справка об освобождении, но владыку все не отпускали. В июне два лжесвидетеля согласились подписать показания, будто бы епископ говорил, что смотрит на конституцию как на пустой разговор, что она ничего не принесет и ожидать впереди нечего, и хотя он скоро освобождается, но ничего хорошего не ожидает, и, скорее всего, ему придется еще сидеть в лагерях. Что теперь каждому нужно быть готовым стать мучеником за веру. Народ больше терпеть не может. В деревнях не хватает проповедников, которые открыто, не боясь ответственности, открывали бы глаза населению на обман и надувательство, когда лучших и честных людей прячут в тюрьмы, оставляя жуликов,— и это потому, что легче тогда самим воровать, ибо убийцы и воры стоят у власти и ведут страну к полному развалу.

На основании этих материалов против епископа открыли новое «дело». Лагерная администрация писала: «Учитывая, что у Скворцова кончается срок наказания и он из лагеря подлежит освобождению и что, будучи на воле, снова будет проводить контрреволюционную деятельность, заключенного Скворцова из лагеря не освобождать и немедленно приступить к следствию по его делу».

В бараке, где жил владыка, произвели обыск. В тот же день ему предъявили обвинение, однако он категорически отказался подписывать соответствующие бумаги. На следующий день состоялся допрос:

— Вам предъявлено обвинение в том, что вы лагерникам выказывали недовольство существующим строем, говорили, что конституция народу ничего не принесет и ожидать от нее ничего нельзя. Признаете себя виновным в предъявленном вам обвинении?

— Виновным себя в предъявленном мне обвинении не признаю.

— Следствием установлено, что вы, находясь в Яйском отдельном лагерном пункте и работая в восьмом цеху швейной фабрики контролером, среди лагерников говорили: «При советской власти вы только и можете получить кипяток, а при Николае было все». Подтверждаете высказанную вами контрреволюционную клевету?

— Не подтверждаю. Этого я не говорил.

— Вы, обсуждая сталинскую конституцию и проводя параллель между конституцией и Библией, говорили лагерникам: «Как Библия несет счастье и радость утешения человеку, так сталинская конституция приносит зло человеку, ибо это обман». Подтверждаете эти контрреволюционные разговоры?

— Не подтверждаю. Этого я никогда не говорил. И вообще я о конституции ни с кем не разговаривал.

— При обыске у вас изъят список с именами с заголовками «о здравии» и «о упокоении». Расскажите, у кого вы его взяли и для чего.

— Этот список с именами мне передала при освобождении из лагеря Башмачкова, которая попросила меня помолиться за своих родственников. Я это и делал.

— Как много вам давали таких списков с именами, за коих вы молились, и что вы за это получали от лиц, которые давали эти списки?

— Кроме этого списка, у меня других списков не было, а за этот я ничего не получил.

— У вас при обыске изъяты деревянные дубовые дощечки. Расскажите, для какой цели вы их хранили.

— По освобождении из лагеря я хотел из этих дубовых плашек делать крестики и в трудный момент мог бы дать нуждающимся в них.

— Значит, по освобождении из лагеря вы хотели нелегально распространять крестики, этим существовать и нелегально вести религиозную пропаганду?

— Существовать за счет крестиков я не хотел и распространение их в таком малом количестве за преступление не считаю, так как они могли быть предназначены для близких мне людей.

После допросов владыке устроили очные ставки со лжесвидетелями, но он вновь отверг приписываемые ему высказывания.

20 сентября 1937 года Тройка УНКВД по Западно-Сибирскому краю приговорила владыку к расстрелу. Приговор был приведен в исполнение 1 октября. Местонахождение его могилы неизвестно.

Юбилейный Архиерейский Собор 2000 года причислил епископа Амфилохия (Скворцова) к лику Новомучеников и исповедников Российских. Память его совершается в день кончины, 1 октября по новому стилю.

^[1] Источник: Игумен Дамаскин (Орловский). Мученики, исповедники и подвижники благочестия Русской Православной Церкви XX столетия. Жизнеописания и материалы к ним. Книга 6.— Тверь. ООО «Издательство «Булат». 2002. С. 195—209.

^[2] Священномученик Петр, митрополит Крутицкий. Память 27 сентября/10 октября. См. о нем «Календарь» № 10 за 2003 год.

^[3] В то время архиепископ Иркутский. Расстрелян в 1938 году под Новосибирском.

^[4] Священномученик Прокопий, архиепископ Одесский. Память 10/23 ноября.