Сражение, свершившееся 8 сентября 1380 года у реки Непрядвы,— одно из наиболее памятных и прославленных событий отечественной истории. Но вот характерный факт. Александр Блок, внимательно изучавший это сражение и создавший в 1908 году цикл стихотворений «На поле Куликовом», признанный самым значительным поэтическим воссозданием великой битвы, позже, в 1912 году, причислил ее к таким событиям, разгадка которых — «еще впереди». И поныне Куликовская битва остается во многом «загадочной». Чтобы показать это, уместно будет для начала обратиться к двум статьям последнего издания Большой Советской Энциклопедии, ибо энциклопедические статьи лаконично выражают более или менее общепринятые, господствующие представления о своем «предмете».

В статье «Куликовская битва» утверждается, что битва эта «имела большое историческое значение в борьбе русского и других народов с монгольско-татарским гнетом... на Куликовом поле был нанесен сильный удар по господству Золотой Орды, ускоривший ее последующий распад». Однако в другой статье, «Золотая Орда», констатируется, что сам хан Золотой Орды Тохтамыш «в 1380 (в конце года, то есть уже после Куликовской битвы. — В. К.) разгромил войско Мамая», и именно потому «при хане Тохтамыше (1380—1395) прекратились смуты и центральная власть стала контролировать основную территорию Золотой Орды». Что же касается «распада», то здесь сообщается: «В начале 20-х гг. XV века образовалось Сибирское ханство... затем возникли Казанское ханство (1438) и Крымское ханство (1443)», то есть Золотая Орда действительно начала распадаться только спустя почти полстолетия после Куликовской битвы.

Словом, положение о том, что эта битва способствовала распаду Золотой Орды, едва ли основательно. Как раз напротив, обеспечив (или хотя бы всемерно облегчив) победу Тохтамыша над Мамаем, который ранее сумел отторгнуть от Золотой Орды весьма значительную часть ее территории, Куликовская битва способствовала преодолению распада, и, если уж на то пошло, именно прежние победы Мамая (а вовсе не его поражение в 1380 году) привели к временному распаду Золотой Орды!

Итак, две статьи БСЭ с очевидностью противоречат друг другу: в одной утверждается, что разгром Мамая ускоряет распад Золотой Орды, а в другой — что он как раз замедляет этот распад. И пожалуй, особенно удивительно, что обе статьи принадлежат перу одного историка — В. И. Буганова. Подобное противоречие, естественно, требует разгадки.

Обратимся к самой, пожалуй, существенной из «загадок» Куликовской битвы. Монгольская армада окончательно покорила Русь в 1240 году, и выходит, что почти полтора столетия, до 1380-го, Русь не предпринимала попыток начать войну за освобождение. Отдельные «местные» бунты, вызванные обычно какими-либо злоупотреблениями представителей золотоордынской власти, не меняют общей картины; к тому же эти бунты нередко подавляли сами русские князья, не имевшие целью свергать власть Золотой Орды (впоследствии, в XIX—XX веках, Александра Невского, например, не раз клеймили за это как пособника врага...).

Авторитетнейший В. О. Ключевский стремился объяснить «покорность» Руси Золотой Орде фатальным «ужасом» народа перед грозными завоевателями, а Куликовская битва, с его точки зрения, свершилась потому, что к 1380 году «успели народиться и вырасти целых два поколения, к нервам которых впечатления детства не привили безотчетного ужаса отцов и дедов перед татарином: они и вышли на Куликово поле... Почти вся северная Русь под руководством Москвы стала против Орды на Куликовом поле и под московскими знаменами одержала первую народную победу над агарянством».

Допустим, что крупнейший историк — хотя он и не изучал специально Куликовскую битву — поставил верный диагноз и столь длительная (с 1240 по 1380 год) покорность Руси золотоордынской власти была обусловлена этим самым непреодолимым «безотчетным ужасом». Но почему же Русь и после Куликовской битвы продолжала терпеть свою вассальную зависимость еще целое столетие (до 1480 года) и не предприняла за такой долгий срок ничего подобного этой битве? Словом, предложенная Василием Осиповичем «разгадка» Куликовской «загадки» едва ли убедительна...

Целесообразно теперь же, еще до представления конкретных доказательств, выдвинуть тезис, объясняющий эту «загадку». Русь сражалась на Куликовом поле вовсе не с Золотой Ордой. Это вполне очевидно, например, из краткого «отчета» летописи о действиях Руси сразу после победы на Куликовом поле, а также о последующих действиях тогдашнего хана Золотой Орды Тохтамыша.

После победы, одержанной 8 сентября 1380 года, сообщает летопись, «на ту же осень князь великий (Дмитрий Иванович) отпустил (отправил) в Орду своих киличеев (послов) Толбугу да Мокшея с дары и поминки» (податями), послы долго гостили у «царя» и «выидоша из Орды киличееве князя великого Толбуга да Мокшей к госпожину дни» (то есть они вернулись в Москву лишь 15 августа 1381 года). Но еще в конце 1380 (или в самом начале 1381) года «царь» Тохтамыш, как известно, окончательно добил Мамая «на Калках» (по-видимому, там же, где в 1223 году монголы впервые разбили русско-половецкое войско) «и оттуду послы своя отпусти... ко князю великому Дмитрию Ивановичю и ко всем князем русскым, поведая им... како супротивника своего и их врага Мамая победи (вернее, добил. — В. К.)... Князи же русстии послов его отпустиша с честью и с дары, а сами на зиму ту и на ту весну (уже 1381 года. — В. К.) за ними отпустиша... своих киличеев со многыми дары ко царю Тохтамышю» (то есть это было уже второе посольство Руси к «царю»).

Следует вдуматься в процитированные, запечатлевшие происходившее по горячим следам, летописные сообщения, которые историки, пишущие о Куликовской битве, почти никогда не приводят, ибо из них недвусмысленно явствует, что и великий князь Дмитрий Иванович, и хан (по-русски царь) Тохтамыш отнюдь не полагали, что на Куликовом поле Русь сражалась против Золотой Орды.

Русь действительно самоотверженно сражалась с уже покорившими полмира монгольскими войсками почти на полтора века ранее, в 1237—1240 годах, непосредственно во время нашествия. Но затем она так или иначе вошла в состав Золотой Орды и никогда не преследовала цель выйти из нее посредством войны. Мне могут возразить, что Иван III в 1480 году все же выступил с мощной военной силой против хана Ахмата и заставил его удалиться. Однако к этому времени Золотая Орда уже не существовала: она уже сравнительно давно распалась на несколько то и дело воюющих между собой самостоятельных ханств — Сибирское, Казанское, Крымское, Астраханское и т. д. И Ахмат являлся ханом не оставшейся в былом Золотой, а просуществовавшей недолгое время так называемой Большой Орды, занимавшей сравнительно малую территорию между Днепром и Доном и подвергавшейся нападениям других ханов — и из Крыма, и с Волги.

В написанной почти через столетие после обретения Русью независимости, в 1564—1565 годах, «Казанской истории», как бы подводившей итоги взаимоотношений Руси и монголов, с полной ясностью утверждалось, что после разгрома и гибели в битве 1238 года на реке Сити великого князя Юрия Всеволодовича «покорился великий князь Ярослав Всеволодович Владимирский (брат Юрия и отец Александра Невского. — В. К.) и начал платить дань царю Батыю в Золотую Орду... И после него наши русские князья, сыновья и внуки его, многие годы выходы и оброки платили царям в Золотую Орду, повинуясь им, и все принимали от них власть...».

Многие патриотически настроенные публицисты и даже историки склонны не считаться с этим реальным положением дел и пытаются доказывать, что Русь в 1240—1480 годах ни о чем ином и не помышляла, как только о свержении власти золотоордынских «царей»; главное доказательство сей точки зрения — конечно, та же Куликовская битва. И представление, согласно которому Русь все же «покорилась» Золотой Орде, гневно отвергается при этом как антипатриотическое, позорящее русский народ и его князей. Пытаясь рассматривать историю Руси XIII—XV веков как постоянную упорную борьбу с властью Золотой Орды, почему-то не замечают, что именно подобная точка зрения действительно дает основания для принижающего Русь вывода: сто сорок лет до 1380 года и еще сто лет после него прилагала она, мол, все свои силы для свержения власти монгольских «царей», но сумела осуществить это свое настоятельнейшее устремление лишь после полного распада Золотой Орды...

Безымянный автор, создавший 430 лет назад «Казанскую историю», предстает в ней как поистине пламенный патриот Руси, но он безоговорочно признал исторический факт ее длительного подчинения Золотой Орде.

Чрезвычайно показательна в этом отношении также и постановка вопроса о противоборстве Ивана III с ханом Ахматом в послании архиепископа Ростовского Вассиана (1480 год). Он резко осуждает великого князя, «смиряющуся и о мире молящуся». При этом Вассиан ясно предвидит возражение Ивана III: «Под клятвою есмы от прародителей, — скажет, мол, в ответ тот, — еже не поднимати рукы противу царя (Золотой Орды. — В. К.), то како аз могу клятву разорити и съпротив царя стати?» И Вассиан отвечает: «...не яко на царя, но яко на разбойника, и хищника...» И нечего «сему богостудному и скверному самому называющуся (то есть самозваному. — В. К.) царю повиноватися тебе, великому Русских стран христьанскому царю!».

Архиепископ Вассиан был всецело прав в этой своей «характеристике» Ахмата, ибо тот, как уже сказано, не являлся ханом Золотой Орды, необратимо распавшейся к середине XV века, и, следовательно, не принадлежал к тем «царям», которым клялись повиноваться прародители Ивана III, начиная с Ярослава Всеволодовича и его сына Александра Невского (Иван III был его прямым потомком в седьмом поколении).

«Прародители» отнюдь не ставили перед собой цель путем войны освободиться от власти золотоордынских «царей», хотя и не считали, что власть эта будет неизменной. В «духовной грамоте» прадеда Ивана III, героя Куликовской битвы Дмитрия Донского, составленной накануне его смерти, в апреле — мае 1389 года (великий князь скончался 19 мая), содержится уверенное предвидение: «А переменит (то есть лишит мощи. — В. К.) Бог Орду, дети мои не имут давати выхода (дани. — В. К.) в Орду».

Итак, только Бог может освободить Русь от власти «царей». И эта формула повторяется в духовных грамотах сына и, далее, внука Дмитрия Донского; даже и в 1462 году этот внук — отец Ивана III Василий II, умирая, завещает: «А переменит Бог Орду, и моя княгиня и мои дети возмут дань себе...»

Однако вскоре же после начала своего правления (1462), не позднее сентября 1464 года, Иван III дает в своей грамоте иную формулу: «А коли аз, князь великий, выхода в Орду не дам...»

Золотая Орда распалась уже в 1440-х годах, при Василии II, правившем в 1425—1462 годах; однако двухвековое «повиновение» сохранялось как бы в силу мощной инерции. И даже Иван III, в самом начале своего правления заявивший о том, что изменение сложившегося порядка находится теперь в его, а не Божьей воле, решился на действительное, практическое изменение не без колебаний — чем и было вызвано весьма резкое послание к нему архиепископа Ростовского Вассиана.

И тщетные попытки историков доказать, что-де Русью неотступно владело стремление вырваться из-под власти золотоордынских «царей», начались лишь в XVIII и особенно XIX столетии, когда в России сложилось крайне негативное мнение о Монгольской империи.

Напомню только об одном: о характернейшем двойном счете в отношении западноевропейских и, с другой стороны, азиатских, и в особенности евразийских, империй. Этот двойной счет, усвоенный когда-то из западной идеологии, совершенно очевидно выразился, например, в статьях того же новейшего издания БСЭ, посвященных западноевропейской империи, основанной Карлом Великим, и евразийской империи, которую основал Чингис-хан.

Первая, согласно энциклопедической статье, представляла собой сложившееся «в ходе многолетних войн» великое государство, которое «в период наибольшего расширения охватывало всю Западную и часть Центральной Европы... Несмотря на то что империя Карла Великого была непрочным политическим образованием, резкое ускорение в ее рамках процессов феодализации благотворно сказалось на экономическом и культурном развитии» и т. д.

Но вот энциклопедическая статья о другой — евразийской — империи: «Золотая Орда была искусственным и непрочным государственным объединением... После завоеваний, сопровождавшихся чудовищными разрушениями и человеческими жертвами, главной целью золотоордынских правителей было ограбление порабощенного населения» и т. д.

Кардинальное различие в оценке двух империй очевидно. В частности, нет и намека на те громадные жертвы, которыми сопровождалось создание западноевропейской империи...

Впрочем, идеологи Запада считают эти жертвы вполне оправданными и, более того, не без гордости говорят о целых народах, уничтоженных в ходе создания империи! Вот, например, рассуждения на эту тему одного из самых авторитетных представителей западноевропейской историософии Арнольда Тойнби (1889—1975): «Обратившись к рассмотрению нашей собственной западной цивилизации, мы обнаружим, что... уязвимым местом была граница с континентальными европейскими варварами (имеются в виду, как становится ясно из дальнейшего, кельтские, балтийские, славянские и даже восточногерманские народы. — В. К.)... Вскоре западное общество обнаружило, что оно находится в контакте не просто с варварами, а с иной цивилизацией (выделено мною. — В. К.). Постоянное напряжение стимулировало жизненную силу западного общества... Мощь стимула... ярко выражена в достижениях Карла Великого. Восемнадцать саксонских кампаний Карла могут сравниться лишь с военными успехами Тамерлана (вот именно! — В. К.)... Оттон (правил империей позднее, в X веке. — В. К.) уничтожил вендов (балтийских славян. — В. К.), как Карл Великий уничтожил своих собственных саксонских предков. Континентальные границы западного христианства неуклонно перемещались на восток — частично благодаря добровольному обращению варваров в христианство, частично (вернее, большей частью. — В. К.) с помощью силы... Саксонский форпост призван был продолжить борьбу против вендов, которые в упорных сражениях продержались два столетия, пока западное христианство не продвинулось с линии Эльбы на линию Одера. Окончательная победа была достигнута... уничтожением непокорных в Бранденбурге и Мейсене... Города Ганзы и походы тевтонских рыцарей обеспечили продвижение границы западного христианства от линии Одера до линии Двины... К концу XIV века континентальные европейские варвары, противостоявшие... развитым цивилизациям, исчезли с лица земли... Западное и православное христианство, ранее полностью изолированные друг от друга (их отделяли земли тех, кого Тойнби называет «европейскими варварами». — В. К.), оказались в прямом соприкосновении по всей континентальной линии от Адриатического моря до Северного Ледовитого океана».

(Уместно сообщить, что в упомянутом Тойнби — как месте «окончательного уничтожения непокорных» — городе Мейсене на Эльбе на стенах одного из главных залов воздвигнутого здесь в XIV—XV веках грозного замка еще и сегодня красуются громадные средневековые гобелены, на которых отважные рыцари беспощадно убивают полабских славян, изображенных в виде неких злобных полузверей. Мой немецкий друг, уроженец Мейсена, видный филолог Эберхард Дикман, показывая мне лет десять назад свой любимый замок, хотел — в чем он потом признался — миновать этот зал, но я все же осмотрел его... Напомню еще, что Эльба и Мейсен — это онемеченные славянские названия Лаба и Мишен, как, впрочем, и почти все топонимы восточной части Германии...)

Арнольд Тойнби вполне прав, утверждая, что империя Карла Великого (имея в виду, конечно, и его преемников) создала, сотворила западноевропейскую цивилизацию и культуру во всем объеме этого понятия. Об этом же сказано и в цитированной выше статье БСЭ; однако о евразийской империи Чингис-хана, Батыя и их преемников в той же БСЭ говорится как о неком «искусственном» явлении, которое к тому же выразилось лишь в «разрушениях», «жертвах», «ограблении»...

Такой «приговор» вынес еще Гегель в своей «Философии истории», заявив, что Монгольская империя не привела «ни к каким иным результатам, кроме разорения и опустошения», что «движения народов под предводительством Чингис-хана и Тамерлана... все растаптывали, а затем опять исчезали, как сбегает опустошительный лесной поток, так как в нем нет жизненного начала».

Надо прямо сказать, что эта характеристика ни в коей мере не соответствует действительности. Во-первых, Монгольская империя представляла собой высокоорганизованное государство, сумевшее установить единый и прочный порядок на гигантской, не имеющей прецедентов территории — от Тихого океана до Карпат. Сложнейшая социально-политическая структура этой империи очень существенно отличалась от структуры западноевропейской империи, но нет оснований принижать первую, сопоставляя ее со второй.

Еще в конце прошлого века один из крупнейших востоковедов мира академик В. В. Бартольд (1869—1930) решительно опроверг внедренный с Запада миф о государстве монголов как о некой чисто «варварской» и разрушительной силе.

В действительности же (и Бартольд конкретно доказал это в целом ряде своих тщательных исследований) «монголы принесли с собою очень сильную государственную организацию, которая, несмотря на все недостатки, была более стройно выражена, чем прежние государственные системы, и она оказала сильное влияние во всех областях, вошедших в состав Монгольской империи. Везде вы видите после монголов большую политическую устойчивость, чем до монголов».

Бартольд показал несостоятельность предшествующих — не основанных на подлинном изучении исторической реальности — сочинений, в которых о монголах говорили, как он отметил, «безусловно враждебно, отрицая у них всякую культуру, и о завоевании России монголами говорили только как о варварстве и об иге варваров... Золотая Орда... была культурным государством; то же относится к государству, несколько позднее образованному монголами в Персии... И если можно сказать, что Персия когда-нибудь занимала первое место по культурной важности и стояла во главе всех стран в культурном отношении, то это был именно монгольский период».

Верно, что собственно монгольская национальная культура не являлась высокоразвитой; однако монголы обладали редкостной способностью усваивать достижения культур покоренных ими народов. Бартольд особо подчеркивал присущую монголам веротерпимость и их стремление «править каждой областью сообразно национальностям и привычкам ее населения. С этой целью в канцелярию при дворе великого хана были приняты писцы из представителей всех религий и всех национальностей... Указы, обращенные к населению какой-нибудь страны, писались на местном языке и местными письменами».

Ханы Золотой Орды начиная с 1267 года предоставляли, например, Русской Церкви специальные ярлыки, согласно которым, в частности, «за оскорбление церквей, хуление веры, уничтожение церковного имущества полагалась смертная казнь».

Все это разительно отличалось от политики западноевропейской империи, которая — о чем ясно сказано в цитированном выше трактате А. Тойнби — не только не проявляла терпимости к людям «иной цивилизации», но попросту «стирала их с лица земли».

Одним из наиболее существенных последствий рождения Монгольской империи было создание исторического феномена Евразии, которая ранее являла собой только географическую — то есть чисто природную — реальность. Вспомним, что лишь после 1240 года европейцы впервые смогли добраться до Восточной Азии и по пути были, между прочим, прямо-таки поражены целым рядом достижений евразийской цивилизации, например, ее транспортными и почтовыми коммуникациями.

Знаменитый венецианский путешественник Марко Поло, достигший в 1270-х годах дальних восточных пределов империи, восхищенно писал, как «много дорог в разные области... и на всякой дороге написано, куда она идет... По какой бы дороге ни выехал... гонец великого хана, через двадцать пять миль (примерно 40 километров. — В. К.) он приезжает на станцию, по-ихнему — янб (вошедшее в русский язык «ям». — В. К.), а по-нашему — конная почта: на каждой станции большой, прекрасный дом, где гонцы пристают, на каждой станции от трехсот до четырехсот лошадей, всегда наготове для гонцов... Вот так-то ездят по всем областям и царствам великого хана. Такого величия, такой роскоши не было ни у какого императора, ни у одного короля... Еле под силу рассказывать или описывать это... Когда нужно поскорее доложить великому хану, гонцы... мчатся до тех пор, пока не проедут двадцать пять миль на станцию, тут им готовы другие лошади, свежие скакуны... Вот так-то... гонцы проезжают двести пятьдесят миль... а коли нужно и весть важная, так и по триста миль проезжают».

Другой европейский «открыватель» Монгольской империи, фламандец Гильом Рубрук, поведал, что он со своим посольством (а не ханские гонцы) двигался в 1250-х годах по имперским дорогам со скоростью 80—100 километров в день, но и это было для тех времен удивительным.

Однако Запад, несмотря ни на что, всегда был уверен, что в принципе только его цивилизация и созданные им империи представляют действительную ценность. Даже и современный, недавно скончавшийся, английский историк Джон Феннел в книге об эпохе монгольской власти над Русью заявил, что «находиться в вассальной зависимости от Золотой Орды было позорно и бессмысленно», и «осудил» Александра Невского за его тесное сотрудничество с монгольской властью. Между тем ни Феннелу, ни какому-либо другому западному историку никогда не пришло бы на ум назвать «позорной» и «бессмысленной» вассальную зависимость многих европейских народов от империи Карла Великого и его преемников...

Между тем в России всегда признавали, что империя Карла Великого сыграла плодотворную роль, заложив основы цивилизации и культуры Запада, и готовы были понять (и в каком-то смысле «простить») все насилия и жестокости имперской политики. Но, как мы видим, западный историк, не утруждая себя аргументацией, объявляет долгий период бытия Руси в составе евразийской империи XIII—XV веков только «позором» и «бессмыслицей». И с прискорбием приходится признать, что этот высокомерный приговор прочно внедрен в сознание множества русских людей.

Отсюда и проистекает настоятельная потребность безосновательно утверждать, что Русь будто бы с 1240 по 1480 год только к тому и стремилась, чтобы свергнуть монгольскую власть. Но, во-первых, такая цель была совершенно утопической. Никто не мог действительно противостоять этой власти до окончательного распада Золотой Орды в середине XV века. В. В. Бартольд писал о Чингис-хане, что его «деятельность имела более прочные результаты, чем деятельность других мировых завоевателей (Александра Македонского, Тимура, Наполеона). Границы империи после Чингис-хана не только не сократились, но значительно расширились, и по обширности Монгольская империя превзошла все когда-либо существовавшие государства».

Во-вторых, империя — в силу ее охарактеризованной выше «терпимости» — отнюдь не ставила задачи уничтожить культуру вошедших в нее стран, и в том числе Руси, которая в условиях вассалитета пережила один из наивысших своих взлетов, столь очевидно воплотившийся в личностях преподобных Сергия Радонежского и Андрея Рублева и целого ряда других их выдающихся современников.

Общеизвестно, что Русь платила империи дань, но мало кому известны ее конкретные размеры. В исследовании С. М. Каштанова «Финансы средневековой Руси» показано (с опорой на предшествующие исследования), что дань составляла в XIV веке 5000 рублей, а в XV — 7000 рублей в год. По тем временам это, конечно, огромные суммы; так, на 1 рубль можно было купить тогда в среднем 100 пудов, то есть более 1600 килограмм, хлеба. Но необходимо учитывать, что дань была весьма обременительна только для русских князей, которые, собрав с населения эти тысячи рублей, отдавали их «царю» вместо того, чтобы вложить в собственные государственные дела. Что же касается народа, он не мог испытывать из-за этой дани особых тягот, ибо население Руси насчитывало тогда примерно пять миллионов человек, и на душу в XIV веке приходилась, следовательно, всего лишь 1/1000 тогдашнего рубля в год — то есть цена 1,6 килограмма хлеба (конечно, подушная подать в целом была намного более значительна; речь идет только о той ее доле, которая предназначалась именно для монгольской власти).

Поэтому весьма широко распространенное представление, согласно которому золотоордынская дань обрекала русский народ на нищету, явно не соответствует реальному положению вещей. Не следует сводить к крайней скудости и те денежные средства, которые оставались в руках князей после уплаты дани; известно, например, что великие князья Семен Гордый (правил в 1341—1353 гг.) и Василий I Дмитриевич (1389—1425), платившие дань ханам, тем не менее имели возможность выделять тысячные суммы для поддержки находившейся тогда в труднейших обстоятельствах Константинопольской патриархии, исполняя тем самым свой христианский долг (разумеется, по доброй воле).

Конечно, то, что было сказано выше о Монгольской империи и ее «ответвлении» — Золотой Орде, только намечает некоторые контуры темы. И, отсылая интересующихся читателей к специальным трудам историков, я перехожу непосредственно к Куликовской битве.

Правда, такое осознание пришло к нему и его сподвижникам, вероятно, не сразу, а для многих современников и в особенности потомков осталось вообще недоступным.

Но начнем по порядку. В течение первой половины XIV века Золотая Орда была могучим и, казалось, цветущим государством; «нормальными», если воспользоваться этим емким современным словечком, были и ее взаимоотношения с вассалом — Русью. Так, хан Узбек (правил в 1313—1342 гг.) выдал свою сестру Кончаку за московского князя Юрия Даниловича, продемонстрировав тем самым высокую меру уважения к своему вассалу (в святом крещении Кончака приняла имя Агафьи), а следующий хан Джанибек (1342—1357) и его ханша Тайдула находились в своего рода дружбе с одним из наиболее выдающихся деятелей Руси — митрополичьим наместником, с 1340-го, и митрополитом всея Руси, с 1354 года, Алексием.

Впоследствии историки не раз «обличали» Алексия за его добрые отношения с монголами, но такого рода нападки решительно противоречили собственно русской точке зрения, ибо еще в 1447 году Алексий был причислен к лику святых и даже занял в их сонме одно из высших мест. А позднее, в начале XVI века, когда монгольская власть над Русью уже давно не существовала, великий иконописец Дионисий создал для Успенского собора в Кремле «житийный» образ митрополита Алексия, в котором святитель наглядно прославлялся и за свои отношения с повелителями Золотой Орды (пять из 20 клейм посвящены именно этому).

Но вернемся в середину XIV века. Как известно, в 1357 году, ровно через сто двадцать лет после вторжения Батыя в пределы Руси, Золотая Орда оказалась в состоянии длительного и тяжкого кризиса. Началом его послужило убийство хана Джанибека и двенадцати его сыновей (не исключено, впрочем, что 12 — это использованное в рассказах о событии символическое число и в действительности их было меньше), притом в заговоре непосредственно участвовал один из сыновей хана — Бердибек, который и сел на место отца. Уже сам по себе вопиющий факт отцеубийства не мог не привести к «дестабилизации» Золотой Орды, хотя, по всей вероятности, он не только породил смуту, но и сам был порожден теми или иными кризисными обстоятельствами, которые уяснять здесь нет ни места, ни необходимости. Вскоре, в 1359 году, и сам Бердибек был убит, по-видимому, своим братом Кулпой (Кульной), уцелевшим в резне 1357  года. И на протяжении следующих двух десятилетий на золотоордынском престоле сменили друг друга более двадцати (!) ханов, пока к власти не пришел Тохтамыш, сумевший править не менее чем полтора десятилетия. В русских летописях период от Джанибека до Тохтамыша обозначен выразительным словом замятня.

В сложившейся ситуации исключительную роль стал играть выдающийся военачальник и политик Мамай. До прихода к власти Бердибека Мамай был, как явствует из ряда источников, крымским темником — то есть командовал расположенным в Крыму и прилегающей к нему степи золотоордынским войском. Хан Бердибек выдал за Мамая свою дочь и предоставил ему высший государственный пост беглербека; Мамай, естественно, находился теперь не в Крыму, а в столице на нижней Волге.

Убийство Бердибека, очевидно, прервало карьеру Мамая, но в условиях замятни он уже в 1361 году выдвинул своего «кандидата» в ханы Золотой Орды — потомка Чингис-хана Абдуллу (в русских летописях — Авдуля), который в 1362 году на несколько месяцев стал ханом, будучи в действительности марионеткой Мамая (последний, не принадлежа к роду Чингизидов, никак не мог претендовать на официальную верховную власть в Золотой Орде).

В конце 1362 года Абдулла (то есть фактически — Мамай) был свергнут другим потомком Чингис-хана, Мюридом, и вместе с Мамаем вынужден был удалиться в Крым. Правда, чрезвычайно энергичный Мамай и в дальнейшем неоднократно предпринимал попытки захватить власть в Золотой Орде, а в 1370 году счел, вероятно, Абдуллу негодным «претендентом» и, убив его, стал продвигать на престол другого Чингизида — Бюлека (в русских летописях — Тюляк-Тюлек).

Однако и из этого замысла ничего не вышло. И причина неудач, по-видимому, была не в том, что у Мамая недоставало воинских сил; Мамай в течение 1360 — первой половины 1370-х годов, обладая первоклассной военной мощью, сумел захватить столицу Золотой Орды четыре или даже пять раз, но все-таки вынужден был покидать ее. Причину этого помогает уяснить сообщение летописи о том, как позже, в конце 1380 года, Мамай вступил в бой с Тохтамышем, который был законным ханом: «Мамаевы же князья, сойдя с коней, изъявили покорность царю Тохтамышу и поклялись ему по своей вере и стали на его сторону, а Мамая оставили поруганным».

Естественно прийти к выводу, что примерно то же самое происходило и ранее; Мамай неоднократно захватывал власть в Золотой Орде, однако при появлении того или иного законного хана ему просто переставали повиноваться. Этому вроде бы противоречит тот факт, что официально власть принадлежала Чингизидам — Абдулле и позднее Бюлеку. Однако даже в русской летописи под 1378 годом сказано, что «царь (то есть хан, выдвинутый Мамаем. — В. К.) не владеяше ничимже, и не смеяше ничтоже сотворити пред Мамаем, но всяко старейшинство держаше Мамай, и всеми владеяше». В Золотой Орде об этом знали, конечно, еще точнее, чем на Руси.

И к середине 1370-х годов Мамай, как следует из источников, прекращает бесплодные попытки захвата власти в Золотой Орде и обращает свой взгляд на Москву. Важно иметь в виду отсутствие каких-либо сведений о том, что Мамай проявлял враждебность в отношении Москвы ранее, до 1374 года, напротив, он, например, по собственному почину посылал Дмитрию Ивановичу «ярлык на великое княжение», хотя полагалось, чтобы русские князья сами обращались с просьбой об этом ярлыке. Известно также, что в 1371 году Дмитрий Иванович навестил Мамая и «многы дары и великы посулы (подати) подавал Мамаю». Но под 1374 годом летопись сообщает о бесповоротном розмирии Дмитрия Ивановича с Мамаем, которое в конечном счете и привело к Куликовской битве.

Как уже сказано, это начавшееся в 1374 году противостояние Руси и Мамая вовсе не являлось борьбой великого князя Дмитрия Ивановича с Золотой Ордой. И не только потому, что Мамай не был ханом Золотой Орды. Сама Мамаева Орда — по крайней мере ко времени ее розмирия с Русью — представляла собой совершенно особенное явление, о чем достаточно ясно сообщают известные всем источники. В «Сказании о Мамаевом побоище» изложена следующая программа собравшегося в поход на Москву Мамая — программа, которую у нас нет никаких оснований считать произвольным вымыслом автора «Сказания»: «Мамай... нача глаголати ко своим упатом (правителям) и князем и уланом (члены княжеских семей): «Аз тако не хощю творити, како Батый; како изждену князи (изгоню князей — имеется в виду русских) и которые городы красны довлеют (пригодны) нам, и ту(т) сядем, тихо и безмятежно поживем...» И многи Орды присовокупив к себе и рати ины понаимова. Бесермены и Армены, Фрязы, Черкасы, Ясы и Буртасы... И поиде на Русь... и заповеда улусом (здесь: селеньям) своим: «Ни един вас не пашите хлеба, да будете готовы на Русские хлебы...»

То есть Мамай, в отличие от создателя Золотой Орды Батыя (и, конечно, от его преемников), намеревался не просто подчинить себе Русь, а непосредственно поселиться со своим окружением в ее лучших городах, к чему золотоордынские правители никогда не стремились; столь же несовместимы с образом жизни Золотой Орды наемные иноплеменные войска, на которых, очевидно, возлагал большие или даже основные свои надежды Мамай.

Поход Мамая на Москву истолковывается обычно только как средство заставить Русь платить ему дань в том же объеме, в каком ее получала Золотая Орда при «благополучных» ханах — Узбеке и Джанибеке. Так, автор ряда сочинений о Куликовской битве В. В. Каргалов утверждает: «По свидетельству летописца, послы Мамая «просили дань, как при хане Узбеке и сыне его Джанибеке»... Требование Мамая было явно неприемлемым, и Дмитрий Иванович ответил отказом. Послы, «глаголяху гордо», угрожали войной, потому что Мамай уже стоит «в поле за Доном со многою силою». Но Дмитрий Иванович проявил твердость».

Здесь мы сталкиваемся с прямо-таки поразительным фактом. Поскольку Каргалов, подобно многим другим историкам, не видит в Мамае деятеля, по своей сути совершенно иного, чем золотоордынские правители, он «сумел» попросту «не заметить», что на той же самой странице цитируемого им источника сообщено как раз об уплате Мамаю требуемой им дани!

Поначалу Дмитрий Иванович в самом деле не хотел ее платить, поскольку знал действительный «статус» Мамая, не являвшегося ханом Золотой Орды и, следовательно, не имевшего права на ту дань, которую он требовал. Однако затем, посоветовавшись с митрополитом, который сказал, что Мамай «за наша согрешениа идет пленити землю нашу» и «вам подобает, православным князем, тех нечестивых дарми утоляти четверицею...» (то есть дарами удовлетворить вчетверо большими, чем прежде), Дмитрий Иванович «злата и сребра много отпусти Мамаю». И это было, несомненно, разумное решение государственного деятеля, который предпочел платить золотом и серебром, а не многими жизнями своих подданных (к тому же в случае победы «многой силы» Мамая все равно пришлось бы отдать «злато и сребро»...).

Однако сразу же после уплаты требуемой дани снова пришли «вести, яко Мамай неотложно хощет итти на великого князя Дмитриа Ивановича». Это, понятно, означает, что истинная цель Мамая была вовсе не в получении богатой дани, хотя не только Каргалов, но и подавляющее большинство историков решают проблему именно так. Тем самым, кстати сказать, явно и крайне принижается сам смысл Куликовской битвы.

Для понимания истинного смысла и значения Куликовской битвы необходимо прежде всего более или менее конкретное представление о «своеобразии» Мамаевой Орды, которую, как уже говорилось, совершенно безосновательно отождествляют с Золотой Ордой (или же говорят об Орде «вообще»).

Начнем с того, что Мамаева Орда занимала совсем иное географическое и, в более глубоком смысле, геополитическое положение: ее центром, ее средоточием являлось не Нижнее Поволжье, а Крым, отделенный от золотоордынского центра в Поволжье тысячекилометровым пространством. Это ясно видно, в частности, из исторических источников, которые, к сожалению, неизвестны русским исследователям, — «Памятных записей армянских рукописей XIV века», изданных в 1950 году в Ереване, но только в оригинале:

а) «...написана сия рукопись в городе Крым (ныне — Старый Крым. — В. К.) ...в 1365 году, 23 августа, во время многочисленных волнений, потому что со всей страны — от Керчи до Сарукермана (Херсонес, ныне — в Севастополе. — В. К.) — здесь собрали людей и скот, и находится Мамай в Карасу (ныне г. Белогорск, в 45 километрах к западу от Старого Крыма. — В. К.) с бесчисленными татарами, и город в страхе и ужасе»;

б) «завершена сия рукопись в 1371 году во время владычества Мамая в области Крым...»;

в) «...написана сия рукопись в 1377 году в городе Крыме во время владычества Мамая — князя князей...».

Как видим, в период с 1365 по 1377 год Мамай, согласно этим, сделанным тогда же, армянским записям, был властителем Крыма, притом есть все основания полагать, что его владычество началось здесь значительно раньше, а завершилось только в конце 1380 года. Опираясь на другие сведения, можно утверждать, что «волнения» и «сборы» 1365 года, о которых говорится в первой из записей, связаны с очередной попыткой Мамая захватить власть в Золотой Орде, с подготовкой его похода в Поволжье.

Что касается общего положения в Крыму в XIV веке, в нем нельзя разобраться без уяснения тогдашней роли итальянцев, главным образом генуэзцев,— роли поистине определяющей, оказывавшей властное воздействие на все основные крымские — хотя, конечно, не только крымские — события. О том, что итальянцы прочно утвердились еще в XIII веке в Крыму, знают, как говорится, все и каждый — хотя бы по остаткам их мощных крепостей в Феодосии, Судаке или Балаклаве, мощь которых ясно видна и теперь, в наши дни. Однако полное, всестороннее и действительно глубокое, схватывающее суть событий понятие об «итальянском присутствии» в Крыму не характерно даже и для профессиональных историков.

Здесь необходимо еще раз вспомнить о цитированном выше трактате Арнольда Тойнби «Постижение истории», в котором признано, что «западная цивилизация» последовательно продвигалась на восток к «линии» Эльбы, затем — Одера и, далее, Двины и «к концу XIV века (то есть, отмечу, как раз ко времени Куликовской битвы! — В. К.) континентальные европейские варвары, противостоявшие... развитым цивилизациям, исчезли с лица земли». В результате «западное и православное христианство... оказались в прямом соприкосновении по всей континентальной линии от Адриатического моря до Северного Ледовитого океана».

Тойнби предпочел, в сущности, промолчать о том, что имели место и очень многочисленные, и чрезвычайно активные «продвижения» Запада дальше этой существеннейшей «линии». Он сказал, правда, что «литовцы последними из европейских язычников испытали в XIII—XIV вв. порыв крестовых походов (с Запада. — В. К.)... и внимание Тевтонского ордена целое столетие было приковано к Литве. Это смертельное давление Запада на литовцев стало причиной того, что и литовцы получили стимул к завоеванию и в свою очередь двинулись в земли русского православного христианства»; кроме того, по словам Тойнби, «скандинавы также расширяли свои владения за счет Эстонии, Финляндии» и т. д.

Таким образом, Тойнби истолковывает «движение» Литвы на Русь как уже собственно литовское дело (хотя «смертельное давление Запада» и явилось «стимулом» для него), а «расширение» своих владений скандинавами — как «давление» на эстонцев и финнов, а не на православную Русь. Однако в ряде исследований историками неопровержимо доказано, что в действительности и то и другое «движения» направлялись из центра западной цивилизации — Римского папства — и, кроме того, отнюдь не ограничивались «давлением» на «европейских варваров» (прибалтов, финнов и т. п.), а имели своей подлинной целью именно православную Русь.

Наиболее уместно будет сослаться на рассматривающего проблему с должной объективностью германского историка Эдварда Винтера, автора двухтомного трактата «Россия и Папство» (1960). Этот исследователь доказывает, что «в XIV столетии папство в своей политике широко использовало... планы, в которых не последнее место занимало завоевание, при посредстве Литвы, России... На протяжении всего XIV столетия сохраняло силу обращение (папское. — В. К.) к Миндовгу (литовский князь в 1239—1263 годах.— В. К.) об отторжении от России во имя пап и с их благословения одной области за другой. Литовские князья действовали так усердно, что образовавшееся великое княжество Литовское состояло в XIV веке примерно на 9/10 из областей Древней Руси... В середине XIV столетия... особенно при Клименте VI (папа в 1342—1352 годах.  В. К.), Литва заняла центральное место в планах захвата Руси... Немецкий орден... должен был служить связующим звеном с фронтом наступления на севере, который был организован шведами против Новгорода... На эту роль пап по координации различных фронтов против Руси до сих пор обращалось мало внимания...». Между тем именно такое координирование «ясно видно из обращения папы Климента VI к архиепископу Упсальскому (то есть шведскому. — В. К.), относящегося примерно к тому же времени, к 1351 году... «Русские — враги Католической Церкви» (это — цитата из папской буллы к шведскому архиепископу от 2 марта 1351 года.  В. К.). Это обращение папы явилось по меньшей мере призывом к крестовому походу против русских. Вновь оживает фронт на Неве... Мы видим здесь, таким образом, линию нападения против Руси, которая тянулась от Невы до Днестра».

Итак, германский историк, независимо от Тойнби, сформулировал тот же самый тезис о чрезвычайно существенной «линии» между Западом и Русью, но, в отличие от англичанина, показал, что Запад, особенно в лице его «идеологического центра» — папства, отнюдь не имел намерения остановиться на этой «линии».

В результате всего вышеописанного граница Руси с Литвой и Польшей передвинулась в течение второй половины XIII — XIV века с Западной Двины и Западного Буга до верхней Волги и верхней же Оки — то есть на 600—800 (!) километров к востоку. И Полоцкое, Киевское, Смоленское, Черниговское, Переяславское (на Днепре) и другие западные княжества Руси стали частями великого княжества Литовского...

Но обратимся опять к той «линии», о которой говорили и Тойнби, и Винтер. Важно отметить, что Тойнби был более точен, утверждая, что эта самая «линия» тянулась не от Невы до Днестра (как у Винтера), а от Ледовитого океана (Тойнби указал на вовлечение в противостояние Запад — Русь и территории Финляндии) и до Адриатического моря (ибо на юге «линия» проходила не между Западом и православной Русью, а между Западом и православной Византийской империей). И еще в самом начале XIII века Запад крайне агрессивно «переступил» здесь, на юге, эту заветную «линию», направив мощный и разрушительный крестовый поход 1204 года не в Иерусалим, а в Константинополь.

Теперь мы можем вернуться к проблеме «итальянского присутствия» в Крыму. Чтобы оказаться там, итальянцы должны были очень далеко зайти за «линию», проходившую по западной границе Византии. И они не просто пересекли эту границу, а, в сущности, обессилили и поставили на грань гибели великое государство.

Наиболее квалифицированный исследователь проблемы «Византия — Италия» Е. Ч. Скржинская писала в своей превосходной работе «Генуэзцы в Константинополе в XIV веке», что в течение последних столетий своего существования «Византия получала удары со всех сторон и, быть может, ее история этих столетий являет собой один из самых поразительных примеров колоссальной жизнеспособности. Редко бывало, чтобы культура и ее фокус, коим была византийская столица, так продолжительно и ярко сияли, так прочно воспринимались и зарождали новые пышные расцветы в других странах, когда... враги наседали, а территория того, что продолжало носить гордое имя империи ромеев, бесконечно сжималась!».

Но самые гибельные последствия имело «продвижение» итальянцев: «Внедрение генуэзцев в Константинополь было обдуманным, упорно и неутомимо проводимым предприятием. Их исключительная энергия, их огромные денежные средства были направлены на то, чтобы укрепить себя, а с другой стороны — ослабить Византию в самом ее центре...» Генуэзская колония в Константинополе, «с ее обитателями, ничем не связанными с великим очагом византийской жизни и культуры, кроме только того, что они медленно, но верно губили его, была подобна неизлечимой язве на усталом, теряющем силы для борьбы организме. «Установку» генуэзцев в отношении византийцев можно определить словами Иоанна Кантакузина (крупнейший византийский деятель того времени. — В. К.): «...задумали они не малое: они желали властвовать на море (Черном. — В. К.) и не допускать византийцев плавать на кораблях, как будто море принадлежит только им...»

И они действительно полностью завладели морем, в том числе и побережьем Крыма, что имело тяжелейшие последствия для Византии. Еще в 1206 году венецианцы появились в Сугдее (это византийское название города, который русские называли Сурож, итальянцы — Солдайя; ныне — Судак), откуда, правда, их впоследствии вытеснят генуэзцы, а в 1266-м Генуя начинает создавать свою опору в Крыму — Кафу, или, иначе, Каффу (Феодосия). И следовательно, та «линия», о которой говорил Тойнби, передвинулась теперь с Адриатического моря на Черное — аж на 1500 километров к востоку!

Обычно полагают, что итальянское внедрение в Крым имело единственную цель — торговлю, в том числе работорговлю. Однако и здесь — как и в «продвижении» Запада на более северных участках той самой «линии» — ясно видна направляющая роль папства.

Так, уже в 1253 году папа Иннокентий IV (тот самый, который в 1248 году призывал Александра Невского обратить Русь в католицизм) издал буллу о приобщении к римской вере населения Крыма, а в 1288-м то же требование повторил папа Николай IV. И «в 1320 г. в Кафе было основано католическое епископство: его епархия простиралась от Сарая на Волге до Варны в Болгарии».

Позднее, 5 июля 1333 года, папа Иоанн XXII (1316—1334) сообщает о том, что «создана митрополия с центром в Воспоро (ныне Керчь)... Уже в конце XIII в. были основаны монастыри — в Кафе, возможно, в Херсоне, Солхате и Сарае... ко времени около 1320 года... братья минориты имели 28 монастырей». Как сформулировал видный историк В. Т. Пашуто, «щупальца папства в виде его епископств протянулись от Крыма (Кафа, Херсонес, Чембало, Тана) в Сарай».

Когда же в 1344 году войско Золотой Орды осадило Кафу, тогдашний папа Климент VI объявил (13 июля 1345 года) «крестовый поход» против хана Джанибека. Поход не состоялся, но в 1347 году Золотая Орда все же прекратила войну с Кафой. И благодарные генуэзцы в 1348 году присвоили имя Климента VI одной из главных башен цитадели Кафы (башня эта и сегодня горделиво возвышается над всей Феодосией, а в музее города хранится снятая с башни мраморная плита с посвящением папе).

И вот в связи с этим мы получаем возможность наглядно представить себе историческую ситуацию той эпохи во всей ее целостности.

Ибо, как показано в трактате Б. Я. Рамма «Папство и Русь в X—XV веках», именно в том самом 1348 году на севере «папа Климент VI предпринял новое наступление на Русь... Он поддержал шведского короля Магнуса Эриксона, вознамерившегося захватить Прибалтику. Король начал в 1348 г. агрессию против Новгорода... В связи с этим... в папской курии было составлено 7 булл, имевших целью помочь Магнусу в его войне против русских. Одна из них была адресована епископам Эзельскому, Дерптскому и препозиту Рижской Церкви, которым предлагалось принять строгие меры к недопущению продажи оружия, железа, лошадей и продовольствия русским — «врагам католической веры». В этой булле рисуются всевозможные ужасы, которые якобы ожидают чуть ли не весь «христианский мир», если русские не будут побеждены... Вторая булла в адрес ордена предлагала рыцарям оказать шведскому королю помощь в его войне против русских. В третьем и четвертом посланиях папа адресуется к польским прелатам. Своими посланиями папа стремился создать единый фронт антирусской агрессии, связав шведское наступление с захватническими действиями польского короля Казимира III... Папа в своей булле устанавливает на четыре года во владениях Казимира особый сбор, в размере 1/10 всех церковных доходов, на помощь польскому королю в его «священном» деле «обращения русских»... Наконец, пятое, шестое и седьмое послания содержат распоряжения, адресованные архиепископам трех скандинавских Церквей... о том, что... «крестоносцам против русских» даруется такое же отпущение грехов, какое получали крестоносцы, отправлявшиеся в Палестину».

Итак, политика папства совершенно однородна и едина на всем протяжении «линии» — от Скандинавии до Крыма. Могут возразить, что на севере дело шло о войсках, а на юге — всего только о купцах. Но, во-первых, и на севере в роли первопроходцев на Восток нередко выступали именно купцы (принадлежавшие к знаменитой Ганзе и более ранним торговым объединениям), вместе с которыми появлялась и военная сила.

Во-вторых, итальянских купцов с самого начала всегда и повсюду сопровождали внушительные боевые отряды, прекрасно обученные и снабженные наилучшим тогдашним вооружением.

Наконец, своего рода подосновой продвижения итальянских купцов и воинов (нередко эти профессии сливались в одном лице) было продвижение католицизма. Как сформулировал известный историк Крыма С. А. Секиринский: «Крым и его приморские города являлись одним из путей экспансии Римско-Католической Церкви на север и восток. Отсюда такой интерес папства к крымским делам».

Вполне вероятно и еще одно возражение: продвижение Запада в северных областях было непосредственно направлено на Русь; между тем итальянцы в Крыму имели дело прежде всего с Золотой Ордой, а граница Руси находилась тогда весьма далеко от Крыма. Но не следует забывать, что продвижение итальянцев в Крым подразумевало, как уже отмечалось, беспощадное разорение Византии, которая была в то время нераздельно связана с Русью, прежде всего с ее Церковью. Кроме того, итальянцы в Крыму оказались в прямом соприкосновении с многочисленным армянским населением, принадлежавшим — так же, как и русские, — к Церкви, которая была дочерней по отношению к византийской.

Исследователь истории крымских армян В. А. Микаелян воссоздал то давление папства, в результате которого «часть армянской торговой верхушки, связанная с генуэзским капиталом, в XIV—XV вв. поддалась католической пропаганде, и последняя имела среди крымских армян некоторый успех... Часть богачей из каффских армян еще в 1318 г. дала римскому епископу Еронимии свое согласие признать верховенство римского папы. В связи с этим в 1318 г. папа Иоанн XXII обратился к каффским армянам со словами: «Мы получили великое удовлетворение, узнав о том, что... вы клятвенно обещали незыблемо исповедовать ту католическую веру, которую истинно имеет святая Римская Церковь... и обещали покорность римскому папе и его Церкви».

В. А. Микаелян пишет также, что для достижения своих целей «миссионеры и латинские епископы в Каффе нередко прибегали и к насилию... даже к подкупу отдельных служителей Армянской Церкви... Армяне в знак пассивной борьбы уходили из Каффы к своим соотечественникам в другие части Крыма. Вероятно, это вызвало необходимость основания в тот период — в 1358 г. — недалеко от Старого Крыма именитого армянского монастыря Сурб-Хач (Святой Крест)».

Итак, внедрение итальянцев в Крым имело, как мы видим, далеко идущие последствия. Но необходимо выяснить вопрос о взаимоотношениях итальянцев с Золотой Ордой.

Целесообразно еще раз обратиться к соответствующей статье БСЭ, поскольку она в сжатом виде выражает более или менее «общепринятые» представления: «Генуэзцы в 1266 добились от ставленника Золотой Орды в Крыму Мангу-хана передачи им во владение Кафы (Феодосия), ставшей позже центром их колоний. В 1357 генуэзцы захватили Чембало (Балаклаву), в 1365 — Солдайю (Судак)... Генуэзцы поддерживали союзнические отношения с монгольско-татарскими ханами. В 1380 генуэзская пехота участвовала на стороне Мамая в Куликовской битве». Правда, тут же в статье сообщается нечто прямо противоположное: «Тем не менее генуэзские колонии неоднократно подвергались нападениям и разорению со стороны татарских ханов (1299, 1308, 1344—1347, 1396—1397 и др.)». Следует добавить, что Золотая Орда атаковала пришельцев из Италии также в 1317—1318, 1322, 1327 и 1338 годах, то есть нападения были при всех ханах конца XIII — первой половины XIV века — Токте (1291—1312), Узбеке и Джанибеке и не реже чем через девять лет. Только после гибели Джанибека наступает долгий перерыв в этих нападениях — до 1396 года.

Словом, утверждение БСЭ о «союзнических отношениях» генуэзцев с Золотой Ордой по меньшей мере сомнительно: оно основано только на одном факте — участии генуэзской пехоты в походе Мамая на Москву.

При первом появлении генуэзцев в Кафе в 1266 году крымский наместник Золотой Орды предоставил им, очевидно не без выгодных обещаний с их стороны, возможность обосноваться здесь, на окраине монгольского государства.

Но довольно скоро, уже в 1280-х годах, как писал выдающийся востоковед А. Ю. Якубовский, «отношения между монголами и генуэзскими властями настолько обострились, что обе стороны были долгое время во вражде и борьбе... Враждебные отношения продолжились и при хане Токте».

Ясно, что деятельность пришельцев оказалась неприемлемой для Золотой Орды. Может, впрочем, возникнуть вопрос: почему же тогда могучее монгольское государство не изгнало нежелательных пришельцев из Крыма вообще? Но при ближайшем рассмотрении выясняется, что это вовсе не так уж просто было осуществить.

Арабский хронист рассказывает, например, как в 1308 году хан Токта собрался отомстить «генуэзским франкам в Крыму, Кафе и северных владениях за разные дела, о которых ему сообщили, в том числе за захват ими детей татарских и продажу их в мусульманские земли». Но когда к Кафе двинулись войска, генуэзцы «узнали о прибытии их, приготовили свои корабли, отплыли в море и ушли в свои земли, так что татары не захватили ни одного из них. Тогда Токта забрал имущество тех из них, которые находятся в городе Сарае (на Волге. — В. К.) и примыкающих к нему местах». Позднее генуэзцы, разумеется, возвратились в Кафу, а Золотая Орда не могла постоянно держать крупные воинские силы на черноморском берегу для предотвращения их возврата.

Или другой, позднейший, пример. Хан Джанибек в 1344 году отдал приказ о взятии Кафы. Но к тому времени город уже окружала неприступная крепость, в которой имелось весьма значительное, вооруженное по тогдашнему «последнему слову», вышколенное и высокооплачиваемое войско, не раз совершавшее сокрушительные вылазки; оно жгло осадные машины и убивало множество нападающих, в конце концов вынужденных снять осаду.

И по сей день остатки крепости свидетельствуют о ее неприступности; внутри нее был, помимо прочего, водопровод, который обеспечивал жизнеспособность обороняющихся. Нельзя не сказать и о том, что длина мощной оборонительной стены вокруг Кафы составляла в целом около пяти километров — то есть в два раза превышала длину стены Московского Кремля! Кафа по укрепленной площади и количеству населения уступала в то время только Константинополю...

Уже одно это показывает, какая сила внедрилась с Запада в Крым. Это в конечном счете была сила не одних генуэзцев и даже не одной Италии, хотя она была, конечно, «авангардом», а сила Запада в целом, и направлял ее, как уже говорилось, центр западной цивилизации — папство.

Основываясь на генуэзских архивных документах, С. П. Карпов пишет: «Итальянская колонизация вовлекала в свою орбиту самые разные слои населения Генуи, Венеции, многих областей Северной Италии. Встречались среди колонистов и жители Франции, Германии, Сицилийского королевства, государств Пиренейского полуострова, венгры, англичане и другие западноевропейцы».

В Золотой Орде, без сомнения, видели и понимали это упорное движение Запада в пределы ее интересов. Известный современный историк и археолог М. Д. Полубояринова утверждает в своей книге «Русские люди в Золотой Орде» (1978), что одной из причин очевидного стремления духовенства Руси «к усилению влияния в Золотой Орде» была именно «борьба с католицизмом, который к XIII в. осуществлял постоянный натиск на Восток», то есть русские митрополиты и епископы стремились «открыть глаза» золотоордынским правителям на эту опасность.

Ханы Золотой Орды, вопреки нынешнему мнению об их «варварстве», вполне «цивилизованно» поддерживали дипломатические отношения с Западом, принимали посланцев римских пап, вели соответствующую переписку и т. д. В труде Полубояриновой сообщается: «Папа Иоанн XXII писал в 1328 г., что хан Узбек «не без наития, внушенного ему Господом, предоставил привилегии христианам» (имелись в виду католики. — В. К.). Хан Узбек был в переписке и с папой Бенедиктом XII (1334—1342), отправлял к нему послов. Известны письма этого папы к самому Узбеку, сыну его Джанибеку и жене Тайдуле, в которых папа... выражает надежду на обращение всей ханской семьи в католичество».

«Все это, однако,— продолжает М. Д. Полубояринова,— не помешало Узбеку в 1324 г. организовать поход русских князей против Литвы, чтобы запретить Гедимину (великий князь Литовский в 1316—1341 годах.— В. К.) принять католичество. В 1340 г. Узбек помог русским князьям в их борьбе против польского короля Казимира, в результате чего Казимир вынужден был признать свободу православных обрядов. Эти акции в защиту Православия и против католицизма были совершены не без влияния русских церковников в Золотой Орде. Ту же линию в отношении Православия занимал в силу необходимости и Джанибек, ведя в союзе с Византией войну с венецианскими и генуэзскими колониями в Крыму (с 1343 г.)».

Здесь обрисовано соотношение «Православие — католицизм (и вообще Запад) — Золотая Орда» за несколько десятилетий до Куликовской битвы. Но следует сказать, что подобная ситуация выявилась значительно раньше.

По сведениям германского хрониста Рейнгольда Гейденштейна, русский Псков «был взят немцами, как гласит предание, около 6750 года (то есть 1242-го — года Ледового побоища. — В. К.). Однако немного спустя после того Александр Ярославич из рода Мономахова возвратил свободу городу; будучи отправлен ханом татарским Батыем и получивши в подмогу татарские вспомогательные войска, он победил в сражении ливонцев и затем по договору возвратил город (Псков. — В. К.)».

Выражение «отправлен ханом Батыем» означает, очевидно, лишь то, что Александр Невский признавал верховную власть Золотой Орды и, так или иначе, «советовался» с Батыем о предпринимаемых действиях. Но золотоордынская военная поддержка борьбы Руси с натиском Запада началась, следовательно, уже при Батые.

В свете всего вышеизложенного становится возможным действительно понять сущность Мамаевой Орды и ее похода на Москву. В высшей степени знаменательно, что историки, смотревшие на эту проблему из Крыма, гораздо яснее понимали ее истинное содержание. Так, известный крымский историк П. Н. Надинский, автор изданных еще в 1950-х годах «Очерков по истории Крыма» в четырех томах, писал: «Генуя и Венеция являлись крупнейшими колониальными государствами Средневековья. В руках этих государств находилась почти вся мировая торговля. Значение этих государств особенно возросло в связи с «крестовыми походами»... Эти грабительские походы, освященные религией, прокладывали пути для генуэзских и венецианских купцов-колонизаторов в страны Ближнего Востока и Причерноморья... В XIII веке, после взятия крестоносцами Константинополя (в 1204 году. — В. К.) и разгрома Византийской империи, венецианцы, а следом за ними и генуэзцы проникли на побережье Черного моря... И совершенно не случайно, что генуэзцы оказались в числе вдохновителей, а может быть, и прямых организаторов похода неудачливого татарского полководца Мамая на Москву».

Впрочем, еще раньше П. Н. Надинского, в 1940-х годах, о тесной связи Мамая с генуэзцами говорил один из значительнейших наших историков академик М. Н. Тихомиров, развивавший эту тему и позднее. Вообще я отнюдь не являюсь неким «первооткрывателем» предлагаемого понимания Мамаева похода. Это понимание так или иначе намечено в исследованиях ряда видных историков.

Но обратимся непосредственно к Мамаю. Еще полвека назад, в 1946 году, М. Н. Тихомиров утверждал, что Мамай перед Куликовской битвой заключил договор с Кафой. А в 1994 году С. П. Карпов, давно занятый тщательными разысканиями в генуэзских архивах, сообщил, что в своего рода бухгалтерских книгах Кафы, массариях, оказывается, «есть сведения и о переговорах с Мамаем», хотя в то же время «не обнаружено следов... участия генуэзцев в Куликовской битве», между тем, согласно русским источникам, в ней участвовали и «фряги», то есть итальянцы.

Но, во-первых, не исключено, что такие «следы» еще отыщутся, ведь сам С. П. Карпов в той же статье отмечает: «Разумеется, богатство архивных собраний Венеции и Генуи не исчерпывается» теми, «с которыми нам довелось работать в Италии. В стороне остались, например, собрания Ватиканского архива с его материалами по истории Церкви и религиозных миссий на Востоке (а как мы видели, представители папства постоянно вступали в контакты с золотоордынскими правителями. — В. К.), собрания рукописей в различных библиотеках... Не одному поколению историков и архивистов хватит материалов для будущих исследований».

А во-вторых, при верном понимании общей картины открывается ранее почти или совсем «не замечаемая» весомая информация, содержащаяся в давно известных источниках. Обратимся к наиболее объемному источнику сведений о Куликовской битве — «Сказанию о Мамаевом побоище».

Здесь сообщается, что, узнав о движении Мамая к Москве, Дмитрий Иванович посылает навстречу ему — в качестве, выражаясь современным языком, дипломата и разведчика (в частности, сообщившего точные известия о союзе Мамая с великим князем Литовским Ягайло) — «избранного своего юношу, довольно суща разумом и смыслом, имянем Захарию Тютьшова» (это был, как известно, далекий предок великого поэта и мыслителя Ф. И. Тютчева). Автор «Сказания» явно стремится оправдать решение князя поручить столь ответственную задачу именно юноше, подчеркивая, что он — «избранный», что он особо разумный и смышленый. И все же почему юноша, а не богатый опытом муж?.. Характерно, что автор изданного в 1985 году сочинения о Куликовской битве, невзирая на вполне определенное сообщение «Сказания», написал о княжеском после: «...уже пожилой и сметливый боярин Захар Тютчев»... Но в другой современной книге дана верная «разгадка»: Захарий был сыном итальянца Дудже, или Тутче, поселившегося в Москве в 1350-х годах, и, очевидно, владел языком своих предков.

И другая информация из «Сказания»: отправляясь в поход на Мамая, Дмитрий Иванович взял с собой десяток «московских гостей сурожан». Обычно историки полагают, что речь шла о купцах, осуществлявших торговые отношения между Москвой и крымским городом Сурож (ныне Судак). Но, как убедительно показал Л. С. Хачикян, «гостями-сурожанами» наверняка именовались и те, кто имел дело непосредственно с Кафой.

Пытаясь объяснить причину введения этих людей в состав княжеской свиты и особую важность самого их присутствия в ней (ведь их имена в «Сказании» удостоены специального упоминания в одном ряду с именами главных героев битвы!), один из видных историков — А. Ю. Якубовский утверждал, что это-де были люди, «знающие нравы, обычаи и язык татар» и «имеющие более или менее точные сведения о дорогах, мостах, бродах на пути в Орду». Другой широко известный историк — Л. В. Черепнин так определял «мотив, которым руководствовался московский князь, делая своими спутниками гостей: они могли быть использованы как проводники, толмачи, как люди, осведомленные о нравах и привычках ордынцев» и т. п.

Однако эти объяснения едва ли хоть сколько-нибудь основательны. Во-первых, в окружении Дмитрия Ивановича было немало людей, постоянно имевших дело и с Золотой, и с Мамаевой Ордой (к таким людям, кстати сказать, принадлежал и сам великий князь, с юных лет не раз посещавший обе орды). Когда в 1380 году потребовалось сообщить хану Тохтамышу радостную весть о победе на Куликовом поле и наладить дальнейшие отношения, Дмитрий Иванович послал к нему, как уже говорилось выше, испытанных знатоков золотоордынских дел Толбугу и Мокшея, а не каких-либо сурожских купцов. Во-вторых, главный опыт и главные знания этих купцов были связаны, конечно же, с крымскими генуэзскими центрами, и, беря их с собой в поход на Мамая, Дмитрий Иванович исходил именно из этого, а вовсе не из осведомленности сурожан в сфере золотоордынских обычаев и нравов (которые, повторяю, были известны на Руси множеству людей).

А отсюда, без сомнения, следует, что Дмитрию Ивановичу была вполне известна огромная роль итальянцев Кафы в стане Мамая.

Не приходится уже говорить о том, что, согласно тому же «Сказанию», Мамай после Куликовской битвы сделал не что иное, как «прибеже ко граду Кафе... И собрав остаточную свою силу, и еще хотяше изгоном (набегом) итти на Русскую землю», то есть именно в Кафе «организовывался» его новый поход. И когда затем по дороге на Русь он был в причерноморской степи перехвачен и окончательно добит Тохтамышем, «Мамай же прибеже пакы (снова, опять) в Кафу... и ту(т) убиен бысть фрязи» (то есть убит итальянцами — очевидно, как не оправдавший возлагавшихся на него надежд воитель).

Итак, целая цепь исторических фактов, запечатленных в «Сказании о Мамаевом побоище», свидетельствует о ведущей, определяющей роли итальянцев в походе Мамая на Москву; «фрязи» упомянуты и на первой, и на последней страницах «Сказания».

При этом необходимо иметь в виду, что, согласно современным представлениям, информация, содержащаяся в «Сказании», почти всецело достоверна. Много лет изучавший историю создания самого этого «Сказания» член-корреспондент РАН Л. А. Дмитриев доказывал, что в основу его легло произведение, написанное вскоре же после Куликовской битвы, в конце XIV века.

«И у нас есть основания,— заключал исследователь, — утверждать, что в большинстве подробностей и деталей «Сказания» исторического характера, не имеющих соответствий в пространной летописной повести, перед нами не поздние домыслы, а отражение фактов, не зафиксированных другими источниками».

Наряду с ведущей ролью итальянцев по-своему не менее существенна другая тема — союз Мамая с великим князем Литовским Ягайло. Правда, именно в связи с этим нередко ставился вопрос о «недостоверности» сведений «Сказания». Ибо во многих списках «Сказания» вместо Ягайло, который правил Литвой в 1380 году, выступает его гораздо более известный на Руси отец — Ольгерд, умерший еще в 1377 году. И стремясь продемонстрировать недостаточную надежность информации, содержащейся в «Сказании», Л. А. Дмитриев называет три «анахронизма»: Ольгерд вместо Ягайло, присутствие в Москве во время Куликовской битвы митрополита Киприана, который, мол, находился тогда в Киеве, и, наконец, молитва Дмитрия Ивановича перед иконой Владимирской Богоматери, приносившейся в Москву только в 1395 году, во время движения к Руси войск Тимура.

Однако сам Дмитриев здесь же признает вероятность принесения в Москву в 1380 году наиболее чтимой иконы — с последующим возвратом ее во Владимир (как было и в 1395 году). Далее, украинский историк Ф. М. Шабульдо в 1987 году убедительнейшим образом доказал, что митрополит Киприан прибыл в Москву уже 3 мая 1380 года — то есть за четыре месяца до битвы — и, кстати сказать, еще в Киеве во многом содействовал укреплению сил Дмитрия Ивановича.

Наконец, в тех списках «Сказания», где в качестве союзника Мамая предстает Ягайло, он не раз именуется «Ягайло Ольгердовичем», и не исключено, что переписчики, которым было хорошо известно имя Ольгерда (Ягайло был знаком Руси гораздо меньше), приняв слово «Ягайло» за некую добавку к знакомому имени, превратили отчество в имя.

Весьма существенно, что о союзнике Мамая «Ольгерде», то есть в действительности о Ягайло Ольгердовиче, в «Сказании» сообщено: «...он почитает закон латыньский» — то есть католицизм. Правда, Ягайло официально принял католичество уже после Куликовской битвы, но склонялся он к этому с самого начала своего правления.

Как писал В. Т. Пашуто, посвятивший много лет изучению истории великого княжества Литовского, Ягайло сразу же после прихода к власти в 1377 году, «видя неуспех восточной политики Ольгерда, твердо решил добиваться ее поддержки католическими державами и папством ценою принятия христианства» (католического).

И вот что необходимо принять во внимание. Уже было показано, что папа Климент VI во второй половине 1340-х годов, то есть за четыре десятилетия до Куликовской битвы, «направлял» одновременно действия и западных соседей Руси, и итальянцев в Крыму: это была единая политика на всем протяжении не раз упоминавшейся «линии» между Западом и Евразией.

Во время Куликовской битвы на папском престоле находился Урбан VI (1378—1389), который, как сообщает Б. Я. Рамм, издал буллу, предписывающую «магистру ордена доминиканцев назначить специального инквизитора «для Руси и Валахии» (область между Карпатами и Дунаем. — В. К.). В булле подчеркивается право и обязанность инквизитора, пользуясь всеми средствами, какими инквизиция располагает, искоренять «заблуждения» на Руси... Тот же папа предложил насильственно обращать в католичество русских на землях, подвластных Литве, Польше и т. п., применяя со всей строгостью принудительные меры, вплоть до телесных наказаний». Точно известно, что сразу же после того, как Ягайло стал великим князем Литовским, он завязывает отношения с папой Урбаном VI и направляет своего брата и единомышленника Скиргайло (1378 год) в Польшу для встречи с представителями Рима.

Прямых сведений о «направляющих» указаниях Урбана VI в адрес крымских итальянцев у меня не имеется, однако союзничество Ягайло и находившегося в Крыму, на расстоянии 1300 километров (по прямой) от Вильно, Мамая едва ли могло сложиться без папской «координации» усилий на севере и на юге (которая, как мы точно знаем, имела место ранее, при Клименте VI).

В «Сказании о Мамаевом побоище» в качестве единственного посредника между Ягайло и Мамаем представлен рязанский князь Олег. Находясь поблизости от тогдашней литовской границы, Олег мог играть роль определенного связующего звена между двумя союзниками, но вряд ли он был способен «устроить» сам этот союз, в результате которого, как сообщается в «Сказании», «поиде к Мамаю на помощь... великий князь Ягайло с своею силою: литвою, и жмоти (жмудью), и ляхи, и немцы». За этим явственно видны направляющие действия папства (не раз описанные выше), которое в то же время воздействовало и на Мамая — через крымских итальянцев.

Ягайло, как известно, немного не поспел привести свои войска на Куликово поле. Но он шел с запада туда же, куда и Мамай — с юга. И теперь следует подвести определенные итоги вышеизложенному. Как было показано, генуэзская Кафа с конца XIII и до середины XIV века постоянно подвергалась нападениям золотоордынских войск, но после убийства хана Джанибека (1357 год) они прекращаются, и нет никаких сообщений о подобных нападениях вплоть до Куликовской битвы. Естественно прийти к выводу, что любимец нового хана Бердибека — Мамай, давно находившийся в Крыму, кардинально изменил политику в отношении пришельцев из Италии. Уже в 1357 году генуэзцы, которые в течение предыдущих почти ста лет своего присутствия в Крыму владели только одной Кафой, основывают свою колонию в Чембало (Балаклава, недалеко от нынешнего Севастополя) и начинают воздвигать здесь неприступную цитадель. В 1365 году они овладевают Солдайей (Судаком), где создается монументальная крепость, а затем — в период не позднее 1374 года — их «консульства» размещаются, как сообщено в трактате видного исследователя средневекового Крыма А. Л. Якобсона, в Горзоне (Херсонесе, ныне — в пределах Севастополя), Ялите (Ялте), Пертинике (Партените, вблизи Гурзуфа), Луске (Алуште), Воспоро (Керчи), то есть на протяжении всего побережья Крыма.

Некоторые историки утверждали, что это решительнейшее расширение генуэзских владений было обусловлено начавшейся после убийства хана Бердибека смутой в Золотой Орде, которая теперь-де уже не могла сопротивляться натиску генуэзцев. Однако, во-первых, Чембало оказалось в их руках еще при Бердибеке (который высоко вознес Мамая), а, во-вторых, как явствует из цитированных выше армянских «памятных записей», обладавший мощной военной силой Мамай властвовал в Крыму и в 1365 году, когда генуэзцы завладели Солдайей (Судаком), и позднее.

И едва ли можно усомниться в том, что Мамай, в отличие от золотоордынских правителей, находился в теснейшем союзе с генуэзцами, и, в частности, его зафиксированные в приведенной выше армянской записи «сборы» в 1365 году в очередной поход на Золотую Орду проходили, по всей вероятности, при активной поддержке генуэзцев; как пишет в своем исследовании Г. М. Прохоров, «с генуэзцами он (Мамай. — В. К.) мог расплачиваться землями своих крымских владений».

Но, как уже говорилось, неоднократные попытки Мамая захватить власть в Золотой Орде оказались тщетными. И тогда его направили на Русь.

М. Н. Тихомиров доказал, что «итальянцы (в русских источниках — «фряги») появляются в Москве и на севере Руси уже в первой половине XIV в., как показывает грамота Дмитрия Донского. Великий князь ссылается на старый порядок, «пошлину», существовавшую еще при его деде Иване Калите, следовательно, до 1340 года. Великий князь жалует «Печорою» некоего Андрея Фрязина и его дядю Матвея. Обоих «фрязинов» привлекли на далекий север, в Печору, вероятно, поиски дорогих и ходовых товаров средневековья: пушнины, моржовых клыков и ловчих птиц».

Отдельные купцы, покупавшие у великого князя за большую плату «лицензии», разумеется, не представляли для Руси никакой опасности. Но появление их даже и на дальнем Русском Севере свидетельствует о стратегической «устремленности» крымских «фрягов».

Выше цитировалось сообщение «Сказания» о том, что Мамай шел на Москву, дабы изгнать русских князей и сесть на их место. Ханы Золотой Орды никогда не имели подобных намерений, и цель эта была поставлена, надо думать, генуэзцами.

Все это объясняет главную «загадку», почему Русь только один раз за почти два с половиной столетия «монгольской эпохи» вышла в широкое поле для смертельной схватки... В связи с этим нельзя не упомянуть, что преподобный Сергий Радонежский за какое-то время до Куликовской битвы отказался благословить великого князя на войну с Мамаем. В одной из рукописей жития величайшего русского святого приведено его прямое возражение Дмитрию Ивановичу: «...пошлина (исконный порядок, установление) твоя държит (удерживает, препятствует), покорятися ордынскому царю должно». Нет оснований сомневаться, что преподобный Сергий действительно сказал так. Однако, по всей вероятности, слова эти были произнесены за достаточно длительное время перед Куликовской битвой, когда, надо думать, в Троицкой обители еще не знали со всей ясностью, что представляет собой в действительности Мамай, и видели в нем традиционного хана Золотой Орды, «царя».

Накануне же Куликовской битвы Сергий Радонежский сказал совсем иное: «Подобает ти, господине, пещися о врученном от Бога христоименитому стаду. Пойди противу безбожных, и Богу помогающи ти, победиши».

В связи с этим весьма многозначительно то место из «Сказания», в котором сообщается о реакции рязанского князя Олега на выступление Дмитрия Ивановича против Мамая.

Узнав о решении московского князя, Олег говорит: «Я раньше думал, что не следует русским князьям противиться восточному царю. А ныне как понять? Откуда такая помощь Дмитрию Ивановичу?..» И бояре его (Олега. — В. К.) сказали ему: «...в вотчине великого князя близ Москвы живет монах, Сергием зовут, очень прозорливый. Тот вооружил его и дал ему пособников из своих монахов».

Уже говорилось, что Куликовская битва имела всемирное значение. Об этом провозглашено в «Задонщине» (близкий текст есть и в списках «Сказания»). После победы Руси, утверждается здесь, «шибла (понеслась) слава к Железным Вратам и к Караначи, к Риму и к Кафе по морю, и к Торнаву и оттоле ко Царьграду». Таким образом, указаны три направления пути славы: на восток — к Дербенту и Ургенчу (столице Хорезма), которые входили тогда в «монгольский мир», на запад, в католический мир — к Риму через Кафу (связывание Кафы с папским Римом многозначительно) и на православный юг — через древнюю болгарскую столицу Тырново к Константинополю.

Кто-либо может подумать, что утверждение о столь широком распространении «славы» представляет собой только торжественную риторику, — и глубоко ошибется, ибо весть о разгроме Мамая достигла и намного более дальних городов, нежели названные в «Задонщине». Так, об этом писал в расположенном в 1500 километрах к югу от Ургенча, уже недалеко от Индийского океана, городе Ширазе виднейший персидский историк конца XIV — начала XV века Низам-ад-дин Шами. И на южном направлении эта «слава» достигла города, расположенного в 1500 километрах к югу от Константинополя: о разгроме Мамая сказано в трактате жившего в Каире выдающегося арабского историка Ибн Халдуна (1332—1406). Что же касается Константинополя, огромное значение Куликовской битвы сознавали там во всей полноте; это показано в замечательном труде Г. М. Прохорова «Повесть о Митяе. Русь и Византия в эпоху Куликовской битвы».

У нас нет прямых сведений о реакции Рима на великую битву, но мы располагаем вполне достаточными для понимания дела сведениями из германской части католического мира. О Куликовской битве писал, например, ее современник монах-францисканец и хронист Дитмар Любекский, а позднее обобщающую характеристику в своем сочинении «Вандалия» дал ей виднейший германский историк XV века Альберт Кранц, который являлся «деканом духовного капитула» Гамбурга, то есть вторым лицом в католической иерархии этого германского города: «В это время между русскими и татарами произошло величайшее в памяти людей сражение... Победители русские захватили немалую добычу... Но недолго русские радовались этой победе, потому что татары, соединившись с литовцами, устремились за русскими, уже возвращавшимися назад, и добычу, которую потеряли, отняли и многих из русских, повергнув, убили. Было это в 1381 г. (ошибка на один год. — В. К.) после рождения Христа. В это время в Любеке собрался съезд и сходка всех городов общества, которое называется Ганза».

Сведения о битве были получены, очевидно, от ганзейских купцов, торговавших с Новгородом, о чем писал С. Н. Азбелев, специально изучавший вопрос о роли новгородцев в Куликовской битве.

В сообщении Альберта Кранца, доказывает С. Н. Азбелев, речь идет «о нападении литовского войска на новгородский отряд, возвращавшийся... в Новгород вдоль литовского рубежа. Весьма возможно, что справедливо и дополнительное указание Кранца, который пишет, что в этом нападении участвовали также и татары: часть бежавших с Куликова поля татар могла присоединиться к литовским отрядам... Сохранилась запись Епифания Премудрого, датированная 20 сентября 1380 года (то есть через 12 дней после Куликовской битвы): «...весть приде, яко литва грядут с агаряны» (то есть с татарами)... однако столкновение с новгородцами, очевидно, исчерпало военный потенциал литовского войска».

Германская информация о великой битве особенно существенна в том отношении, что иерарх Католической Церкви Альберт Кранц явно недоволен победой русских в «величайшем в памяти людей» (по его определению) сражении и не без злорадства сообщает о мести победителям, стремясь к тому же преувеличить ее действительные масштабы и значение.

Между тем в монгольском мире (например, в упомянутой ширазской хронике), не говоря уже о византийском, православном мире, разгром Мамая был воспринят совсем по-иному. И тут нельзя не вспомнить суждения о смысле Куликовской битвы, принадлежащие С. М. Соловьеву.

В своей знаменитой «Истории...» он писал, что «такой битвы, как Куликовская, еще не бывало прежде на Руси, от подобных битв давно уже отвыкла Европа. Побоища подобного рода происходили... в начале так называемых средних веков... во время страшных столкновений между европейскими и азиатскими народами... Куликовская победа... была знаком торжества Европы над Азиею...». Она должна была «решить великий в истории человечества вопрос — которой из этих частей света восторжествовать над другою? Таково всемирно-историческое значение Куликовской битвы».

В этом, несомненно, ложном истолковании всемирно-исторического значения (опять-таки — несомненного!) Куликовской битвы выразились, во-первых, мощное воздействие идеологии Запада (С. М. Соловьев, в сущности, преподносит Европу в качестве безусловного воплощения добра, а Азию — как бы «абсолютного зла») и, во-вторых, недостаточная изученность реальной истории XIV века. Многочисленнейшие отдельные факты и, шире, тенденции этой истории, представленные на предыдущих страницах, опровергают господствующее до сих пор понимание Куликовской битвы как противоборства Руси с Золотой Ордой, или — в глобальном смысле — Европы с Азией.

Мамаева Орда, конечно, имела азиатское происхождение, но всецело оторвавшийся и отчужденный от монгольского государства Мамай вступил в теснейший союз с генуэзцами Кафы, то есть с авангардной силой Запада, и стал выполнять его волю, его задания, включился в ту политику, или, вернее, геополитику, которую Запад, руководимый папством, осуществлял в XIV столетии на всем протяжении «линии», отделявшей его от православной цивилизации.

В повестях и сказаниях конца XIV — начала XVI века не раз с полной определенностью утверждается, что Мамай имел целью сокрушение Православия, что он шел на Русь, дабы «разорити православную веру и оскверънити святые церкви и всему христианству хощеть покорену от него быти». Особенно примечательно в этом отношении одно место из «Слова о житии и преставлении великого князя Дмитрия Ивановича, царя русского»: «Мамай же, подстрекаемый лукавыми советниками, которые христианской веры держались, а сами творили дела нечестивых (о том, кто же были эти «советники», стоит поразмыслить... — В. К.), сказал князьям и вельможам своим: «Захвачу землю Русскую, и церкви христианские разорю...»

Золотая Орда вовсе не преследовала подобную цель; более того, XIV—XV века были периодом высочайшего расцвета Православия на Руси, что доказывается, например, в известном сочинении «Святые Древней Руси» Георгия Федотова, хотя этот автор, будучи принципиальным западником, крайне негативно относился к Золотой Орде.

И еще одно. В знаменитом сборнике Владимира Даля «Пословицы русского народа» содержится (даже в двух вариантах) пословица: «Много нам бед наделали — хан крымский да папа римский». Объединение, сближение столь далеких друг от друга, казалось бы, не имеющих ничего общего источников «бед» было бы не очень логично, если бы не имела места та историческая реальность, о которой идет речь и которая запечатлелась так или иначе в сказаниях о Куликовской битве, где связаны, соединены хозяин Крыма Мамай, «фряжская» Кафа и Рим. Я отнюдь не утверждаю, что приведенная пословица непосредственно отразила реальность 1380 года, но все же считаю возможным усматривать в ней связь и с этой реальностью, след своего рода исторической прапамяти о ней.

В свете всего вышеизложенного становится всецело ясной «загадка», о которой мы говорили в самом начале: почему Русь почти полтора столетия не вступала в противоборство с Золотой Ордой, а против Мамая вышла на бой столь решительно? Точно так же ясно и позднейшее — столетнее — «покорство» Руси Золотой Орде.

Но набег Тохтамыша на Москву через два года после Куликовской битвы вроде бы категорически противоречит предлагаемому пониманию исторической ситуации. И господствует представление, что этот набег был своего рода местью за поражение Мамая и актом восстановления якобы утраченной Золотой Ордой власти над Русью, хотя два описанных выше русских посольства к Тохтамышу — осенью 1380 года, сразу после битвы, и в начале 1381 года, после окончательного разгрома Мамая самим Тохтамышем, свидетельствуют, что Москва вовсе не имела намерения разорвать свои вассальные отношения с Золотой Ордой.

Пути к пониманию существа дела достаточно четко намечены в исследовании И. Б. Грекова «Восточная Европа и упадок Золотой Орды» (1975), где показано, что Куликовская победа коренным образом изменила все соотношение сил.

Дмитрий Донской стал после нее, писал исследователь, «наиболее могущественной политической фигурой Восточной Европы», что особенно очевидно выразилось в событиях в великом княжестве Литовском: «Если накануне битвы лишь отдельные литовско-русские (речь идет о Гедиминовичах, правивших на землях с русским — точнее, с западнорусским — населением. — В. К.) князья сотрудничали с Москвой, то после победы на Куликовом поле заметно сократилось число активных сторонников Ягайло в Литовской Руси, а вместе с тем резко увеличился круг явных союзников Дмитрия Донского из среды феодалов, православного духовенства и горожан Литовско-Русского государства».

Но особенно существенно, что активным сторонником прочного союза с Москвой явился князь Кейстут (сын Гедимина, дядя Ягайло), о чем подробно говорится и в книге И. Б. Грекова, и в развивающем эти ее идеи тщательном исследовании украинского историка Ф. М. Шабульдо «Земли Юго-Западной Руси в составе Великого княжества Литовского» (Киев, 1987), который пишет, в частности: «В октябре 1381 г. князь Кейстут, опираясь на поддержку группировавшихся вокруг него русских и литовских феодалов, захватил Вильно и отстранил от власти Ягайло, дискредитировавшего себя союзом с Мамаем. Став великим князем литовским, Кейстут проводил политику сближения с Московским великим княжеством».

Если ранее Русь постоянно ослаблял непрекращавшийся натиск со стороны Литвы, то после Куликовской победы Москва обрела возможность стать объединяющим центром Восточной Европы в целом. Очень характерно, что ближайшим сподвижником Дмитрия Ивановича стал тогда литовский князь Остей — внук того самого Ольгерда, который многократно предпринимал агрессивные походы на Москву; и особенно знаменательно, что именно Остею Дмитрий Иванович, который, как сказано в летописи, сам «не подъя рукы на царя», поручил возглавить оборону Москвы во время набега Тохтамыша!

Выразившееся в обрисованных только что фактах небывалое до того возвышение роли Москвы, надо думать, глубоко обеспокоило искушенного в политических делах Тохтамыша, и он счел необходимым нанести жестокий удар по Москве, опасаясь дальнейшего расширения ее геополитической роли и роста ее могущества. Почти одновременно с набегом Тохтамыша, в том же августе 1382 года, Ягайло в Литве сумел свергнуть и убить союзника Москвы Кейстута...

И то, и другое являло собой, конечно, поражения Москвы; однако плоды победы на Куликовом поле, во всем ее охарактеризованном выше значении и смысле, эти поражения не перечеркивали. Московская Русь обрела в своей победе незыблемую основу грядущей великой мировой державы, что стало выявляться уже при Иване III. Это было бы, конечно, невозможно, если бы Дмитрий Иванович выходил на Куликово поле, чтобы не платить большую дань Мамаю.

Стоит в связи с этим сказать, что сам поэтический образ Куликовской битвы в «Сказании о Мамаевом побоище» представляет ее как грандиозное, прямо-таки «геологическое» потрясение. Накануне битвы — воистину прекрасное природное бытие: «...осень же бе тогда долга, и днем летним еще сияющим и теплота бысть и тихость»; однако на рассвете 8 сентября «земля гремит, а ту грозу подает на восток до моря, на запад же паки до Дуная. Поле же то Куликово пригибающися, вострепета лузи (луга) и болота, реки и озера из мест своих выступиша...». Слово здесь как бы само по себе воплотило осознание великого значения битвы...

Господствующее представление о Куликовской битве, в сущности, сводит ее к «внутреннему» конфликту в Золотой Орде: одно из входивших в эту монгольскую империю государственных образований «взбунтовалось» против верховной власти... На деле же, как я стремился показать, Русь в 1380 году выступила против в полном смысле слова всемирной силы, в которой объединились воля авангарда тогдашнего Запада и мощь азиатского воинства. И Куликовская битва явилась непосредственным выходом Московской Руси на мировую арену и победоносным ее утверждением во всемирной истории — о чем, в частности, осязаемо свидетельствуют отзвуки этой битвы на громадном евроазиатском пространстве от Гамбурга до Шираза (о чем есть точные сведения). Этот истинный смысл сражения на Непрядве всегда так или иначе присутствовал в национальном сознании, но, начиная с XVIII века, историки, находившиеся под своего рода излучением западной идеологии, затемняют его, толкуя великую битву как попытку свержения азиатской золотоордынской власти — к тому же не достигшую своей цели попытку...

Не исключено, что те или иные читатели воспримут как некую странность или даже нелепость свершившееся в 1370-х годах объединение Запада (прежде всего — в лице генуэзцев) с азиатской Мамаевой Ордой в походе на Русь. Но есть ведь и другой, позднейший — и не менее яркий — пример: объединение Запада с Турецкой империей в Крымской войне против России в 1850-х годах (и опять-таки «узел» — Крым!). Сопоставление этих событий способно многое прояснить. И такого рода ситуация может возникнуть и в наше время. Куликовская битва — не только слава прошлых времен, но и урок на будущее...

¹ Печатается в сокращении по изданию: В. Кожинов. Судьбы России: вчера, сегодня, завтра.
М. Военное издательство. 1997.