Бог послал мне очень интересную работу — сделать копию пелены к иконе Казанской Божией Матери. Подлинная пелена находится в Государственном объединенном музее республики Татарстан в Казани и датируется концом XVI века. По всей видимости, это самое древнее изображение Казанской Божией Матери в шитье, которое является подвесной пеленой к той самой иконе, найденной Матроной в земле. Пелена размером 24 на 26 см, а икона — 22 на 26 см, то есть они практически одного размера.

Фрагменты пелены «Богоматерь Казанская» — конец XVI в. (вверху), копия (внизу)

Специалисты говорят, что иконография пелены очень близка к иконографии этой первой иконы. Она шита золотыми и серебряными нитками, некрученым шелком. Неизвестно, кем выполнена эта работа, но она все время находилась в Казани, поэтому это могли быть и местные мастерицы, ведь в казанском музее очень обширная коллекция древнерусского шитья. Правда, у них там есть и памятники Строгановского шитья, Московской школы. Но идентифицировать пелену, отнести с уверенностью к какой-то мастерской нельзя, потому что она очень своеобразно сшита. Интересно выполнены контуры: не так, как мы шьем — вдоль линии, а короткими вертикальными стежками. Даже горизонтальные линии сшиты по вертикали маленькими, миллиметровыми стежочками. Это — главная особенность пелены, больше такого шитья я не встречала никогда: ни у северных мастерских, ни у московских такого приема не было. Это индивидуальный почерк какой-то мастерицы.

Вообще лики обычно шились по форме, то есть состояли как бы из рисунка мускулов на лице, а эта пелена вся шита строго по вертикали: и притенения, и контуры, и сам цвет личного шитья — все выполнено одинаковыми стежками и строго по вертикали. Нет нивелировки лика, что тоже примечательно, ведь в ранних работах XVI века такой прием использовался. И соответственно, когда пришлось делать копию, надо было повторить все эти особенности.

Интересно, что копию заказал сам музей, в котором хранится подлинник. Дело в том, что во время экспонирования на одной из выставок пелена сильно пострадала: на ней появились темные, почти черные пятна. По всей видимости, от сильного воздействия света сажа и копоть, которая присутствовала на пелене, растворилась и под действием тепла впиталась в ткань. При реставрации удалить их не удалось, и пелена стала очень быстро разрушаться. В связи с этим музейные работники решили сделать копию и экспонировать ее вместе с голограммой подлинника, а подлинник хранить в запасниках, в темноте, чтобы избежать разрушающего воздействия света.

Особенность задания заключалась в том, что нужно было выполнить копию как можно ближе к оригиналу, причем по возможности сохранить все деформации, которые ему присущи. Он, как видно на фотографии, имеет не совсем прямоугольную форму, неровные края. На складках одежды тоже нитки вздыблены, и все это надо было повторить.

Пелена выполнена швом «в раскол», который мне не надо было изучать: я сама вышиваю в такой технике, это мое излюбленное шитье. Но у нас теперь все нитки крученые, а пелена была шита некрученым шелком, и приходилось покупные крученые нитки раскручивать, отстирывать и красить в соответствующие цвета — по цвету копия также должна была соответствовать подлиннику, уже выцветшему. Поэтому крашение проводилось по реставрационной технологии, с применением натуральных красителей: например, я красила нити ольховыми шишками и добивалась того тона, который использован в подлиннике.

Искусство шитья сейчас — возрожденное искусство. Традиции его сохранились только в Торжке, в золотошвейных мастерских, но часть швов была утеряна и там. В восьмидесятые годы в училище имени Калинина одна из преподавательниц организовала кружок по восстановлению утраченных технологий. Среди учениц была и наша прихожанка Мария Ушакова (Головина). Два года назад в Музее декоративного искусства прошла конференция, посвященная возрождению церковного шитья. Это был и двадцатилетний юбилей творческой деятельности Марии Ушаковой — первой в Москве вышивальщицы.

	Шитая икона «Преподобные Павел Фивейский, Антоний Великий и Макарий Египетский»

Тогда, в конце восьмидесятых — в девяностые годы, вышивальщицам многое удалось восстановить, но они действовали методом проб и ошибок: разбирались по книгам, музейным фотографиям. Имели доступ и в запасники, но ведь там можно увидеть лишь лицевую часть пелены. Изнанку видишь только на реставрации, что позволяет легче разобраться в технологии вышивки. А я имела счастливую возможность работать реставратором — то есть видеть лицо и изнанку. Поэтому и разбиралась по подлиннику достаточно легко.

Задание музея было для меня очень интересным. Самым трудным оказалось сделать хорошую прорись с подлинной Казанской пелены и по возможности добиться того же выражения лика, что на подлиннике. Пришлось особо помолиться Матери Божией. Работа заняла почти год. Я же работаю в храме и поэтому делала все, что для храма предназначалось, а пелену вышивала фактически после работы. Если бы только ей заниматься, то, наверное, ушло бы месяца четыре.

В работе над пеленой, как я уже говорила, осваивать новые швы не приходилось: она сшита в технике XVI века, а я в своем творчестве тяготею именно к этому времени. Что представляло очень большую трудность — это ворварки и кисти. Ворварки — шарики у кисточек. Они там сплетены особым способом, и мне не удалось раскрыть секрет их плетения. Музейную вещь, естественно, распустить было нельзя, я могла только крутить их в руках и смотреть, как это сделано. Я даже нашла старинную книжку, где была схема такого плетения, но повторить не смогла. По всей видимости, это плелось достаточно просто, потому что кисточка состоит из наружного шарика, который виден, самой бахромы, а внутри, для того чтобы кисть выглядела пухленькой, тоже вставлен шарик и оплетен точно таким же способом, как и наружный. Просто наружный шарик сплетен в два цвета, с применением золотных ниток, а внутренний сделан из папье-маше или из какой-то ветоши и оплетен простыми льняными нитками.

	Шитая икона «Страстная Божия Матерь»

Я думаю, если бы было трудное плетение, они не стали бы так же плести внутренний шарик. Значит, был какой-то очень простой прием, но мне разгадать его не удалось. Пришлось обтягивать деревянный шарик тканью и по ткани вышивать, имитируя плетение. Пришлось также помучиться с бахромой кистей, сообразить, как они сделаны, потому что они не имеют узелков. Каждая бахромка кисточки сложена так, что конец не обрезан — ни один, ни другой. Вся бахрома сплетена из одной длинной нити. Этот секрет мне удалось раскрыть, и помогла мне в этом Марина Бирюкова, вышивальщица из Троице-Сергиевой Лавры.

Теперь ежегодно в Петербурге осенью и в Москве зимой проходят научные конференции, посвященные золотному шитью, и проводится мастер-класс. Мастерицы, которые раскрыли какой-то новый шов, делятся своими открытиями со всеми остальными. Ведь вышивальщиц, шьющих для храмов, довольно много. И вообще на эти конференции в Москве приходит много народа, я даже не знаю, кто они, откуда узнают. В Санкт-Петербурге такого нет, там в большинстве приходят профессионалы — видно, нет такого оповещения.

Мастерских, где обучают церковному шитью, немного. В основном это Москва, Петербург, конечно. У нас в Свято-Тихоновском обучают, на Высших Православных курсах «СО-ДЕЙСТВИЕ» и в иконописной школе при Троице-Сергиевой Лавре. Мне кажется, здесь наиболее интересная мастерская: в ней больше тяготеют к древним вещам, и мне, как реставратору, их творчество очень близко.

	Шитая икона «Святитель Спиридон Тримифунтский». Фрагмент

Есть на Украине очень интересная мастерская инокини Мариониллы (Саламатовой). Она занимается исследованием и повторением домонгольского шитья, которое даже в музейных образцах не сохранилось. По раскопкам, по фотографиям восстанавливают эту древнейшую технику, которая совершенно отлична от техники XV—XVI века. Правда, вышивают нашими современными нитками, причем у них нет денег на нити, содержащие хоть какое-то количество золота.

Они пользуются просто полиэстерными нитками, и соответственно это выглядит не очень похоже на домонгольское шитье. Ведь особенность этой техники в том, что золотная нитка полностью проходит сквозь ткань, шьется «на проем». Позднее мастерицы золото накладывали «в прикреп», то есть золотная нитка накладывалась поверх ткани и прикреплялась шелковой ниткой, которая выходила и на лицо, и на изнанку, и места прикрепления золотной нити шелковой образовывали различные узоры — «черенок», «ягодка», «клопчек», «косой ряд». Для этого нужно, чтобы нить была очень качественная, а сейчас таких нет. Но тем не менее они вышили плащаницу Успения Божией Матери, очень большую, пытаясь повторить это шитье.

	Шитая икона «Благовещение»

Для копии Казанской тоже очень проблематично было найти качественные золотные нитки, хотя бы отдаленно напоминающие подлинные. То, что выпускается, даже по внешнему виду не похоже. Пришлось взять индийские нитки, которые вообще не содержат никакого золота, но они по толщине и по внешнему виду ближе всего подходили к подлинной пелене. Нити там были использованы очень толстые, сейчас таких и не выпускают. Для обводки по контуру лика проложена очень толстая золотная нить, мне не удалось найти подобную. У меня она тоньше, это видно при сравнении. А если сложить несколько нитей, то вид будет совсем другой, ничего не получится. Золотная ниточка ведь делается так: вокруг шелковой нити обматывается тоненькая пластинка либо позолоченного серебра, либо чистого золота.

Большинство современных церковных вышивальщиц стараются если не копировать — копировать в чистом виде мало кто пытается, — то шить в традициях древнерусского шитья. Слишком мало времени прошло с момента возрождения этой техники, чтобы изобрести что-то свое. Поэтому необходимо на копировании восполнить недостающую информацию, чтобы потом изобретать и творить свое. Искусствоведы, с которыми я общаюсь, часто замечают, что в каждом веке были вещи, соответствующие своему времени, а наше шитье очень тяготеет к прошлому. И музейные работники считают это недостатком нынешнего шитья, а я считаю, что вышивальщицы просто не в состоянии пока что-то сделать новое.

	Шитая икона «Петр и Павел»

Мои занятия вышивкой начались с крещения в 1987 году, накануне тысячелетия Крещения Руси. Мне было тридцать лет тогда, и батюшка на Антиохийском подворье, который меня крестил, сказал, что самое главное, чтобы я не была в храме два раза в жизни — на крещении и на отпевании. Он мне подарил просфорку и велел чаще ходить в храм, и я считаю, что выполнила его наказ. Все хочу к нему поехать и сказать: «Батюшка, я выполнила ваше наставление, я даже в храме работаю». Но все как-то недосуг мне съездить.

До крещения я была авиаконструктором, а после крещения кончила ткацкое училище и устроилась работать реставратором в музее. Думаю, одно с другим связано, это Бог меня направил. Авиаконструирование мне совсем не нравилось, а рукоделие я всякое любила и занималась в студии гобелена, но никогда не думала, что это может стать моей работой. А после крещения как-то так получилось, что мне предложили прийти в музей работать. То есть я эту работу не искала, потому что считала, что на нее не способна, что там должны работать профессионалы. А на самом деле ткачеству меня учила как раз реставратор Музея изобразительных искусств имени Пушкина. Она и предложила прийти к ней в мастерскую — видно, я была способная ученица, — а затем работать с ней в паре в музее.

Я проработала там три года реставратором тканей и при этом была стажером в центре Грабаря: просто бесплатно им помогала реставрировать древнерусское шитье. Оно мне очень нравилось, и больше всего мне нравился почему-то царевич Димитрий (тогда реставрировали как раз памятники Строгановского шитья), и я почему-то мечтала его вышить, все его разглядывала и думала: «Надо его когда-нибудь вышить обязательно». Правда, до сих пор не осуществила. Ну, батюшке на епитрахили вышила царевича Димитрия, а так вот, целую икону, пока нет.

Мне очень нравилось ходить в центр Грабаря, я с сотрудниками сдружилась и до сих пор к ним туда хожу как домой, можно сказать. Они меня как раз и рекомендовали Казанскому музею. А в девяносто первом году я пришла в Митрофаниевский храм — меня за ручку привела одна из сотрудниц музея имени Пушкина, Оля Баташева. Она очень почитала отца Димитрия и знала, что я хочу прийти к вере. Я заходила в несколько храмов, но везде мне было как-то неуютно, я стеснялась, кто-то мне замечания делал, что я не так стою. В итоге я отовсюду уходила. И вот Оля договорилась с батюшкой и меня привезла, и я даже не могу сказать, что очень хотела идти. Просто она столько усилий приложила, так постаралась, что мне было неудобно отказать, и я послушно с ней поехала. Она меня завела к батюшке в келью. Батюшка со мной пытался поговорить, но я вообще человек не очень разговорчивый, и какой-то особенной беседы у нас не произошло.

Но с этого времени я потихоньку стала ходить в храм. Во всяком случае, батюшка назначил разговор перед вечерней службой, в пять вечера, а служба начиналась в шесть, и мы с Олей остались на эту службу. Было как раз Преображение. И я отстояла службу, и мне понравилось, никто мне никаких замечаний не делал, что не там я стою и не так что-то делаю. Храм был весь в лесах, и даже пола не было… или только пол был, а больше ничего не было. Росписей еще точно не было. Народа мало, человек пятнадцать. А потом, когда я уже стала ходить по воскресеньям, стоять стало трудно, перекреститься невозможно — столько народу.

Мне сразу захотелось что-то сделать для храма, потому что была такая разруха. Я у батюшки спросила благословения: что бы такое сделать? Он сказал: «Хоругвь». Я в тот момент даже не знала, что это такое, и спросила, кто там должен быть изображен. Батюшка мне назвал несколько вариантов, и я выбрала святителя Николая, причем не из-за того, что в тот момент очень его почитала, а потому, что в музее сидела в алтаре, который был освящен в его честь, и мне казалось, что нужно как-то искупить этот грех. Поэтому и просила батюшку разрешить мне сделать хоругвь с Николаем Угодником. Он не отказал. Это была моя первая работа для храма.

Потом была хоругвь в честь Боголюбской иконы Божией Матери, потому что отдали Благовещенский храм, а там центральный придел в честь Боголюбской иконы. Еще делала хоругви в боковые приделы: Симеона Богоприимца и Анны Пророчицы и преподобных Ксенофонта и Марии, Иоанна и Аркадия. Особенно интересной была работа, посвященная Ксенофонту и Марии, потому что иконография совершенно не сохранилась и все прориси я делала сама. Это было и очень интересно, и очень ответственно одновременно. Как-то с Божией помощью все удалось.

Хоругви эти все тканые, вышиты только лики и тело, потому что так благословил меня отец Геронтий, который много лет был духовником Валаамского монастыря, а тогда был просто иеромонахом. Я показывала ему какую-то первую свою вещь, и он сказал, что все можно ткать, но лики лучше вышивать, как было в древнерусских вещах. И я придерживаюсь его рекомендации.

Праздничное облачение о. Димитрия. На фрагменте образ преподобного Павла Фивейского

Ткала и пелены — для Елисаветинского храма восемь тканых пелен в иконостас и одежду на престол, пелены в Боголюбском приделе и в приделе Ксенофонта и Марии Благовещенского храма.

Поначалу я больше ткала, а потом мне больше понравилось вышивать. Моя первая вышитая икона — Елисаветы Феодоровны, потому что мне она близка. Икона Феодоровской Божией Матери — это вторая. Еще есть Петр и Павел, «Страстная» Божия Матерь, отцы-пустынники Павел Фивейский, Антоний Великий, Макарий Великий — три святых на одной иконе. Брала прориси какие-то более-менее соответствующие, не XVIII века, конечно. Обычно, если мне нравится какая-то икона, репродукция, мне хочется ее вышить. Облачение батюшкино праздничное с множеством икон вышивала пять лет, как подарок батюшке. Плащаницу в малом алтаре Благовещенского храма.

Сейчас шью плащаницу для Благовещенского храма, которая будет выноситься на середину храма в Страстную Пятницу. Она довольно большого размера, 110 на 65 см, и шьется в технике XVII века, времен Бориса Годунова. Там своя специфика, в которой тоже приходится разбираться, поэтому работа продвигается очень медленно. В этой технике я никогда не шила, для меня это повышение квалификации, можно сказать. Частично эта техника была освоена в Свято-Тихоновском университете, собственно, оттуда я и узнала схему шитья. Но все равно каждый шов приходится осваивать заново. Там несколько видов швов, и такие, как на этой плащанице, в Свято-Тихоновском не шили. Люди, которые восстанавливали эти швы, назвали их «годуновский прикреп», но название, можно сказать, доморощенное, в искусствоведческой литературе такого термина нет.

Кроме того, реставрационный центр Грабаря дал мне в реставрацию шитую икону Ченстоховской Божией Матери XIX века, по всей видимости, тульского шитья. Она принадлежит храму в Мурманской области. Там полностью утрачены лики, практически остались только глаза. Работа тоже большая, на полгода как минимум.

Наталья Чернова, мастерица храмов
Святителя Митрофана Воронежского
и Благовещения Пресвятой Богородицы