Епископ Стефан, в миру Сергей Алексеевич Никитин, родился в Москве, но вырос и провел детство в фабричном поселке Вознесенской мануфактуры Богородского уезда Московской губернии, где его отец был одним из старших бухгалтеров фабрики. Теперь этот поселок называется г. Красноармейском. Вокруг поселка лежала очень живописная местность, а сам поселок также был образцом красоты и порядка. В нем был и храм во имя Вознесения Господня, ныне уничтоженный.

Мать владыки Стефана, Любовь Алексеевна Никитина, была духовного происхождения. Ее отец, московский священник в церкви Троицы в Лужниках, принял монашество с именем Сергия в Даниловом монастыре, где долгое время был архимандритом, а затем рукоположен во архиерея и назначен епископом Угличским, викарием Ярославским. Все члены семьи Никитиных были глубоко верующими и исправно посещали церковь по воскресеньям и праздникам. Только мать бывала в храме не так часто, занимаясь хозяйством и детьми.

Сережа очень любил бывать в церкви, а дома часто "облачался" в платки и играл "в службу". В одном из сохранившихся писем дедушки, епископа Сергия, высказываются надежды, что, может быть, внук пойдет по его стопам.

У Сережи было три сестры: Елизавета Алексеевна — на год старше его и младшие — близнецы Ольга и Нина. Особенно он был дружен со старшей сестрой. Учились они в начальной школе при Воздвиженской мануфактуре с. Лепешкина. Вместе играли, вместе ходили в школу, спорили лишь о том, в чьем классе учителя лучше, спорили до слез. Особенные разногласия вызывал вопрос о законоучителе — кто лучше, священник ли о. Сергий Агибалов, преподававший в классе у "Сержика", или о. диакон Михаил, который учил у Лизы. К о. Сергию, который стал и первым его духовником, Сережа был привязан и уже на склоне лет, будучи епископом, разыскивал его могилу у алтаря церкви с. Царева (близ Красноармейска).

Подросши, дети — Сережа и Лиза — стали мечтать о врачебной профессии, которая помогла бы им делать людям добро. Елизавета Алексеевна поступила на медицинский факультет Московских высших женских курсов, а через год брат ее стал студентом Московского университета. Жили они вместе, сначала снимая комнату в Калошном переулке на Арбате, а потом переехали к друзьям и товарищам Сергея Алексеевича.

Сергей Алексеевич в 1918 г. был выпущен без экзаменов зауряд врачом и направлен в Среднюю Азию, где работал на малярии. Вернувшись в Москву, он сдал экзамены и сделался ординатором профессора Россолимо в нервной клинике МГУ. Одновременно он начал работать в Детском доме для умственно-отсталых детей в Милютинском переулке (во дворе польского костела). На этой работе он нашел себе добрых друзей, с некоторыми из которых не порывал до конца их или своей жизни. Один из них был близким духовным сыном замечательного архиерея епископа Николая Елецкого, другой, Борис Николаевич Холчев,— последнего оптинского старца иеромонаха Нектария.

Сергей Алексеевич стоял теперь на распутье между занятиями исследовательской медициной и работой практического врача.

	Архимандрит Борис (Холчев)

Рассказ о. Бориса Холчева: "В двадцатых годах в Москве жил молодой врач Сергей Алексеевич Никитин. Мы с ним были в приятельских отношениях, и это дало ему возможность обратиться ко мне в серьезном личном деле.

Дело было такое. Как человеку несомненно одаренному, ему предлагали заняться научно-исследовательской деятельностью. Но ему была по душе и практическая работа лечащего врача. Предстояло сделать выбор между двумя сторонами медицинской службы. Сделать это самостоятельно он не решался, а так как он был глубоко верующим, то явилась у него мысль обратиться за советом к последнему оптинскому старцу о. Нектарию. О нем Сергей Алексеевич много слышал и прежде, очень интересовался им, а вот повидаться пока не приходилось. В ту пору добраться до о. Нектария в с. Холмищи было не так-то просто. Высланный из Оптиной в 1923 году, он был там как за семью печатями из-за дальности расстояния, бездорожья, трудности с транспортом и всевозможных условий времени. Тем не менее связь я с ним поддерживал благодаря своим знакомым по Оптиной, жившим тогда в Козельске. Обыкновенно нужно было доехать поездом до Сухиничей, оттуда километров 10 добираться как-нибудь до Козельска, а там уж о. Никон доставал мне лошадь до Холмищей.

Сергей Алексеевич об этом знал и пришел попросить наладить ему сообщение. Прошло известное время, пока на отправленное мною письмо с запросом пришел положительный ответ о. Никона, бравшегося доставить Сергея Алексеевича к о. Нектарию. Поездка состоялась: кстати случилось подряд несколько выходных дней.

Как-то раз, спустя какое-то время, с шумом открылась дверь моей комнаты и ввалился радостно возбужденный Сергей Алексеевич. Он сиял, будто после Причастия. "Здравствуйте, Сергей Алексеевич. Съездили?" — "Да. Сейчас расскажу". Слушаю. Рассказывает...

	Старец Нектарий. Рисунок Л. А. Бруни. Начало 1920-х гг.

Привез его о. Никон в Холмищи в сумерках, "пришедше на запад солнца". В добротной крестьянской избе Андрея Ефимовича на половине о. Нектария читались вечерние молитвы. В горнице тихо слушали чтение несколько человек. Сергей Алексеевич с о. Никоном молча присоединились к ним. Особый молитвенный уют с мерцающей перед образами лампадой и журчанием благоговейного человеческого голоса, ровно произносящего строчку за строчкой из творения великих авторов-молитвенников Макария, Антиоха, Златоуста, Дамаскина. Чтение кончается. Близится отпуст. И вот из-за легкой перегородки появляется седенький согбенный старец. Как-то по-особому он идет. "Едва топчется",— подумал Сергей Алексеевич, и какие-то новые для него, чужие, навязчивые мысли овладели сознанием. "К кому ты пришел? Ведь этот старикашка, должно быть, выжил из ума? Смешно". Незнакомое чувство противной досады, легкой озлобленности, оскорбленного самолюбия омрачило внутренний мир Сергея Алексеевича. Кто-то невидимый, но злой настойчиво навевал ему чувство вражды к внешности, движениям, интеллектуальным и духовным способностям "скорченного старикашки". Уйти бы...

Между тем о. Нектарий произнес отпуст, и присутствующие стали по одному подходить к нему за благословением. Сергей Алексеевич делает то же со всем внешним уважением к священному сану старца. Отец Нектарий всех благословил, но сказал, что плохо себя чувствует и просит приехавших воспользоваться гостеприимством на половине Андрея Ефимовича. Тогда о. Никон замолвил слово за Сергея Алексеевича, сказав, что, дескать, вот московскому врачу нужно будет завтра рано уехать, чтобы к сроку попасть на работу. Старец согласился поговорить с Сергеем Алексеевичем тотчас и оставил его в горнице. Все прочие вышли.

Отец Нектарий с трудом добрался до кресла у стола и предложил гостю присесть, сел сам в кресло, выпрямился несколько и спросил Сергея Алексеевича: "Скажите, а не приходилось ли вам изучать священную историю Ветхого Завета?" — "Как же, учил",— ответил Сергей Алексеевич. "Представьте себе,— переходя от вопроса к повествованию, стал говорить о. Нектарий,— ведь теперь совершенно необоснованно считают, что эпоха, пережитая родом человеческим в предпотопное время, была безотрадно дикой и невежественной. На самом же деле культура тогда была весьма высокой. Люди многое что умели делать, предельно остроумное по замыслу и благолепное по виду. Только на это рукотворное достояние они тратили все свои силы тела и души. Все способности своей первобытной, молодой еще природы они сосредоточили лишь в одном направлении — всемерном удовлетворении телесных нужд. Беда их в том, что они "стали плотью". Вот Господь и решил исправить эту их однобокость. Он через Ноя объявил о потопе, и Ной сто лет звал людей к исправлению, проповедовал покаяние пред лицем гнева Божия, а в доказательство правоты своих слов строил ковчег. И что же вы думаете? Людям того времени, привыкшим к изящной форме своей цивилизации, было очень странно видеть, как выживший из ума старикашка сколачивает в век великолепной культуры какой-то несуразный ящик громадных размеров, да еще проповедует от имени Бога о грядущем потопе. Смешно".

Сергей Алексеевич, сначала не понимавший, к чему, собственно, отец Нектарий стал говорить о допотопной культуре, вдруг узнал в словах старца знакомые выражения. Ведь именно такая мысль шипела у него в голове, когда он впервые увидел "топчущегося" старца. "Выживший из ума старикашка",— вспомнил он. А этот "старикашка", оказывается, прочитал его мысли. Сергеем Алексеевичем овладело сильное смущение, лицо моментально зарделось, чуть ли не задвигались волосы. Испарилось все, о чем он хотел спросить о. Нектария.

Отец Нектарий прервал его смущение удивительно обыкновенной фразой: "Небось устали с дороги, а я вам про потоп". Его благообразное лицо в сединах, как в нимбе, светилось детски чистой улыбкой. Глаза излучали добро и мудрость. Он предложил Сергею Алексеевичу прилечь на диван, а сам стал готовить письма для отправки с утренней оказией. Усталость быстро погребла под собой все остальные чувства Сергея Алексеевича. Он уснул. Только где-то среди ночи его потревожил шорох. Проснулся. Это батюшка о. Нектарий пробирался между столом и диваном к себе в келейку за дощатой перегородкой.

Сергей Алексеевич вскочил и подошел под благословение, чтобы проститься. Батюшка благословил его, приговаривая: "Врач-практик, врач-практик". Так был дан ответ на невысказанный вопрос о профиле медицинской работы Сергея Алексеевича. Это было даже больше, чем ответ. Долгое время после того Сергей Алексеевич был врачом-практиком в любых условиях, на свободе и в заключении. Он и потом, когда стал священником, а позже епископом, широко применял свои колоссальные медицинские познания в деле пастырского душепопечения.

Давешнее смущение бесследно исчезло. Светлая радостная тишина наполнила душу, освеженную обществом старца, святого делателя Иисусовой молитвы.

Впечатления, полученные Сергеем Алексеевичем от кратковременного посещения простого деревенского домика в Холмищах, он довез до Москвы во всей свежести. Мне передалось его переживание. Комната наполнилась фимиамом дорогих воспоминаний. Одухотворенные лица, скитские ворота, хибарка, лучезарная Оптина с шумом вековых сосен, последний оптинский старец в Холмищах. Светлое, родное..."

По специальности Сергей Алексеевич был невропатологом. Профессия врача согласовалась с его детскими мечтами о помощи людям. Он вечно старался кому-то помочь, о ком-то позаботиться, кого-то устроить и имел на своем попечении каких-нибудь беспомощных старушек. Во дворе того детского дома, где он работал, жила баба Лиза, приемная и крестная мать его сослуживицы, с которой он тоже подружился. Эту старушку после смерти ее крестницы Сергей Алексеевич взял на свое попечение, и впоследствии она умерла на его руках.

	Отец Сергий Мечев

Вместе с новыми друзьями и Сергей Алексеевич стал бывать на Маросейке. Это было уже после смерти батюшки Алексея Мечева. А когда скончался церковный староста П. П. Павлов, Сергей Алексеевич вошел в состав двадцатки и стал за церковным ящиком. Павлов был "почетным старостой" и в будничных делах прихода принимал мало участия. Когда на его месте оказался Сергей Алексеевич, дело пошло иначе. Сергей Алексеевич вошел в него всей душой и был деятельным помощником настоятеля ². Скоро, однако, последний и его сослужители расстались с храмом и с Москвой, а через некоторое время той же дорогой последовали новый настоятель, другие священники и староста с некоторыми алтарными братьями.

Очутившись в Красной Вишере ³, Сергей Алексеевич был сразу использован по специальности, то есть как врач. Сначала надо было обследовать прибывающих в лагерь арестантов для определения их физической пригодности к той или иной по степени трудности работе. А впоследствии он был назначен заведующим туберкулезным отделением лагерной больницы.

Сергей Алексеевич, насколько было в его силах, старался облегчить участь немощных страдальцев, в особенности из духовенства. Но как было узнать последних среди множества людей, поступавших на осмотр из санпропускника бритыми и обнаженными? Сергей Алексеевич усердно молил Господа о помощи и узнавал священников — главным образом по их глазам, по взгляду. Так однажды он среди большого этапа узнал Казанского архиепископа и тихо шепнул ему: "Благословите, владыко". У того брызнули из глаз слезы, и он ответил: "Я думал, что попал в ад, а слышу ангельский голос".

Когда Сергей Алексеевич работал в туберкулезном отделении, то много заботился о тяжело больном особой формой туберкулеза диаконе Мише Астрове и часто старался выписать ему дополнительное питание. Но Миша был очень жалостлив к окружающим и постоянно раздавал выписанный ему паек, чем огорчал и даже приводил в гнев доброго доктора. Однажды Миша так раздал выписанный ему килограмм сала. Доктор вышел из себя: "Ведь я с риском для себя выписываю тебе дополнительное питание, потому что ты действительно в нем нуждаешься, а ты раздаешь здоровым людям. Пойми все, что ты со мной делаешь!" Миша слушал с виноватым видом. "Прости, Сережа, милый! Но уж лучше ты мне ничего не выписывай, а я не могу (не раздать)". С тех пор Сергей Алексеевич больше не выписывал Мише диетпайка, а звал его к себе и старался накормить на своих глазах.

Когда доктор стал заведовать туберкулезной больницей, там ему полагалась отдельная комната. Это был неоценимый и совсем необычный в тех условиях дар Божий. И вот в этой комнате тайком несколько близких человек собирались по субботам и под большие праздники для молитвы. В комнате врача хранились и Святые Дары, которыми причащал близких старый друг врача — священник, который жил в бараке и работал на погрузке леса. Но оставлять Святыню в комнате было не всегда безопасно, часто бывали обыски. Сергей Алексеевич пользовал жену одного лагерного начальника, но, когда он однажды пришел к ней со Святыми Тайнами, спрятанными на груди, эта женщина (по-видимому, бесноватая) против обыкновения врача не приняла и неистово кричала на свою мать, доложившую о его приходе: "Вон его гони, вон!"

	Диакон Михаил Астров

Миша Астров постоянно видел "вещие" сны, верил в них, и друзья его над ним всегда подсмеивались, в особенности когда он слишком широко толковал их и это толкование не сбывалось. Однако он раз пришел к Сергею Алексеевичу: Сережа, ты почисться, обыск будет. Я такой сон видел: прибежала к тебе черненькая собачка и с нею двое людей. Она все вынюхивала в таком-то и в таком-то углу. Сергей Алексеевич посмеялся над этим сном, но все же "поубрался". Сон оказался в руку, но все сошло благополучно.

В другой раз об обыске Сергея Алексеевича предупредили заключенные (доброжелательное отношение врача вызывало любовь к нему у окружающих). У него было маленькое Евангелие — сокровище в этой обстановке, но совершенно запретное. Сергей Алексеевич завернул книжечку в бумагу и выбросил в снег, за окно. Сразу же после этого вошли с обыском, но ничего не отобрали. А потом кто-то из заключенных, может быть, по догадке нашел и вернул доктору Евангелие.

Одна из медицинских сестер, которой пришлось соприкоснуться с Сергеем Алексеевичем по работе в лагере, говорила о нем: "Врач Никитин посещал больного и вносил с собою радость жизни: русый, кареглазый, в белой косоворотке, вышитой васильками, он декламировал "Евгения Онегина", которого знал наизусть, или рассказывал невинные анекдоты". Он радостно переживал столетие со дня смерти преподобного Серафима. Горячо отзывался на скорби и страдания больных. В лечении был осторожен и последователен, всегда надеялся на выздоровление, даже если оставался один процент жизни в больном, и считал, что этот один процент может перетянуть остальные девяносто девять процентов смерти. Однажды у постели тяжело больного он сказал сестре шепотом — таким шепотом, каким говорят только у постели умирающего человека: "Все медицинские средства исчерпаны, мы бессильны. Теперь может спасти его одна только молитва". Эти слова сильно подействовали на сестру, которая ухаживала не просто за больным, но за дорогим ей человеком,— подействовали и потому, что решалась судьба человека, но и потому, что говорилось о молитве. Сознаться в том, что ты верующий человек, в обстановке лагеря — это было слишком много".

До окончания срока Сергею Алексеевичу оставалось уже только полгода. Но пришла беда. Знакомая фельдшерица, тоже заключенная, была как-то в управлении лагеря и там услышала разговоры о Сергее Алексеевиче, о том, что на него послан материал в Москву: было замечено его стремление облегчить участь заключенных, и в особенности церковников и духовенства. Дело грозило ему еще десятью годами лагеря. Доктор был совершенно подавлен сообщенной ему вестью. Видя его в таком состоянии, та же медсестра сказала ему: "Сергей Алексеевич, испробуйте еще одно средство. У нас в Пензе есть блаженная Матреша, она всем помогает, даже заочно. Пойдите на берег реки (врач имел право выхода за проволоку) и покричите ей, попросите ее помочь".

Сергей Алексеевич ухватился за этот совет, дававший надежду на выход из отчаянного положения. Он пошел на берег реки, усердно там молился Богу, а затем трижды прокричал: "Матреша, помоги мне! Я в беде!" Кроме того, он дал обет: если молитвы Матреши помогут и все обойдется благополучно, после освобождения из лагеря первым делом навестить ее.

Без всяких неприятностей Сергея Алексеевича освободили в срок, и он получил направление во Владимирскую область. При освобождении два парня из той местности одновременно с ним получали направление. Он расспросил их о блаженной Матреше. Они знали о ней от своих матерей и теток, навещавших Матрешу. Сказали, в каком районе города она живет, и посоветовали там спросить любого встречного, куда пройти. Первым делом он поехал к родным в Москву, но уже на другой день сестра провожала его в Пензу.

Сергей Алексеевич вошел в указанную избу. Она была незаперта и пуста, и только на столе стояло что-то вроде небольшого ящичка или корытца. "Здравствуйте",— сказал Сергей Алексеевич, чтобы привлечь чье-нибудь внимание. "Здравствуй, Сереженька",— ответил голос из корытца. Сергей Алексеевич подошел к столу и увидел небольшое человеческое существо — слепую маленькую женщину в платочке с недоразвитыми руками и ногами. "Откуда ты знаешь мое имя?" — "А разве ты не помнишь, как полгода назад ты меня кликал и просил помощи? Тебе в самом деле угрожала большая беда. Все это время я молилась о тебе. А вот ты скоро будешь стоять пред престолом Божиим, тогда уже ты молись обо мне".

Матреша рассказала Сергею Алексеевичу свою несложную историю. Она с детства была такая — безрукая, безногая, а потом заболела еще оспой и от нее ослепла. Мать ее, уходя на работу, относила ее в церковь, а зачастую и надолго оставляла ее на попечении церковниц. Они кормили несчастную маленькую калеку, меняли ей пеленки. Зачастую и прихожане приносили ей гостинцы, милостыньку. Любил ее и священник того храма, разговаривал с ней, объяснял ей богослужение, молитвы. Таким образом, Матреша постоянно бывала за церковной службой и, обладая хорошей памятью, ничем не развлекаемая, как слепая, очень глубоко воспринимала и запоминала все, что слышала; очень многое из богослужения, Евангелия и Псалтири знала наизусть и с самых ранних пор сделалась великой молитвенницей, к которой за утешением и помощью со всех сторон потек народ. Сначала она жила у матери, после смерти последней у своей сестры, а потом у внучатой племянницы. "Меня не обижают",— сказала она.

Популярность Матреши не нравилась местному начальству. "Матреша скоро в Москве понадобится, Матрешу скоро в Москву повезут, Москву ей показывать. Матреша в Москве и умрет",— говорила Матреша.

Сергей Алексеевич был поражен. Если когда-то он видел прозорливость оптинского старца, то ведь то был подвижник, монах, всю жизнь проведший в монастыре, учившийся у других старцев, а тут перед ним была слепая, неграмотная калека. Сам Бог через богослужение и Евангелие был ее учителем.

Как узнавал потом Сергей Алексеевич, Матреша действительно "понадобилась" в Москве. Ее увезли в Бутырки, где она вскоре и скончалась в тюремной больнице в возрасте 72 лет. Став священником, Сергей Алексеевич неизменно поминал ее первую на каждой проскомидии, "даже прежде своих родителей"...

К пребыванию в Красной Вишере относится рассказ Сергея Алексеевича об одной девочке-язычнице, огнепоклоннице, которая, по его словам, прежде нас, называющихся христианами, войдет в Царство Небесное. Ей было лет 16—17. В лагере она топила печи и, растопив, кланялась огню. Из лагеря бежало несколько ссыльных. Местное население спрятало их. Чтобы найти беглецов, на местном рынке задержали всех и допрашивали о сбежавших. В числе арестованных была эта девочка (кажется, ученица последних классов школы). Ее стали допрашивать: "Ты знаешь, что бежали несколько лагерников?" — "Знаю". — "А где они?" — "Они спрятаны". — "А ты знаешь, где они спрятаны?" — "Знаю". — "Скажи где?" — "Нет, нельзя сказать". Девочку жестоко били, но ничего не добились. Ей дали 8 лет лагерей. "Больше сея любве никтоже имать"...

Выйдя из лагеря, Сергей Алексеевич поступил на работу врачом сначала в г. Карабаново, а затем в г. Струнино Александровского района Владимирской области. Там жил он под молитвенным покровом преподобного Стефана Махрищского, монастырь которого был раньше неподалеку ⁴. Имя преподобного Стефана Сергей Алексеевич принял впоследствии в постриге. Живя здесь, Сергей Алексеевич близко познакомился с Ковровским епископом Афанасием ⁵.

Здесь, в Струнине, которое стояло на железной дороге, Сергея Алексеевича могли легче навещать сестры, родные, близкие и знакомые. Сюда взял он к себе и старенькую бабу Лизу, которую и раньше опекал. Она умерла в Струнине на его руках. Одно время при нем жила и вдова его первого законоучителя о. Сергия Агибалова, Татьяна Михайловна, но затем уехала к родным.

В свободное от работы время Сергей Алексеевич много молился, вычитывал службы. Он очень почитал святителя Иннокентия Иркутского. Однажды накануне его памяти Сергей Алексеевич собрался молиться святителю. Молиться всегда приходилось тайком, поздней ночью, при тщательно занавешенных окнах, при лампадках и восковых свечах. На этот раз кто-то из друзей прислал ему пачку свечей плохого качества, по всей вероятности купленных в керосиновой лавке. Едва Сергей Алексеевич начал богослужение и зажег свечи, они затрещали, закоптили, потекли рекой. Воздух наполнился чадом. Сергей Алексеевич очень огорчился и, обратившись к святителю Иннокентию, сказал: "Да что же это, святитель Иннокентий? Что же это за свечи? Сделай, чтобы они хорошо горели". При этом Сергей Алексеевич в огорчении опустил голову на руки. А когда он ее поднял — чад рассеялся, свечи горели ясно и тихо, не оплывая.

Сергей Алексеевич вспоминал два сна, которые он видел в Струнине. В одном видел он беса в виде рыжей собаки (надо сказать, что Сергей Алексеевич вообще боялся собак). Во сне он будто снял с себя ремень и стал изо всей силы бить собаку, держа ее другой рукой. Собака в его руках стала уменьшаться, а потом и совсем пропала, и Сергей Алексеевич проснулся с сознанием, что победил.

Другой сон: Сергей Алексеевич видел себя перед колодцем, в который должен был погрузиться, так как жизнь его кончилась. Вдалеке стояли его сестры — Лизонька, Ниночка, Оленька. Спускаться в колодец не хотелось, было страшно, но неизбежно, неотвратимо. Вот он погрузился в воду по колено, по бедра, по живот, по грудь. Свободными оставались только голова, руки, верхняя часть груди. Вдруг послышался голос: "Не готов" — и вода вытолкнула его наружу.

После настолования Патриарха Алексия друг Сергея Алексеевича, живший несколько лет почти в затворе ⁶, решил выйти на путь открытого служения Церкви Христовой. Через некоторое время и Сергей Алексеевич пожелал последовать ему. Для этой цели он направился в Ташкент к правящему епископу ⁷. Последний пришел в восхищение от его всесторонней образованности, личного обаяния и духовной настроенности и охотно обещал включить его в число членов своего клира, как только он сумеет освободиться от светской службы. Но последнее было не так-то легко. Начальство потребовало, чтобы он нашел себе заместителя — в области не хватало невропатологов, в особенности таких квалифицированных (Сергея Алексеевича даже предлагали повысить в должности, сделать областным невропатологом). Целый год дело не сдвигалось с места. Сергей Алексеевич приходил в уныние, тем более что из Средней Азии пришло напоминание, что его ждут. К Сергею Алексеевичу хорошо относился заведующий Горздравотделом, даже бывал у него дома, и если это случалось в церковный праздник, например в Пасху, то поздравлял доктора с праздником, а последний отвечал: "Ну, уж если так, то "Христос Воскресе!" — и давал гостю красное яичко. Сергей Алексеевич всегда за него молился.

И вот однажды он сказал Сергею Алексеевичу: "Я догадываюсь, зачем вы хотите уйти от нас, и хотя я лишаю нашу область очень ценного работника, но я сочувствую вам и хочу помочь. Сам я в своей жизни старался ничего не делать против Бога и не делал. Я своею властью отпущу вас. Прошу вас: когда вы станете пред престолом Божиим, помолитесь, чтобы и мне последовать за вами". Он исполнил свое обещание, отпустил Сергея Алексеевича, а через месяц после того скончался, отдал душу Богу.

Перед отъездом вызвали Сергея Алексеевича и еще в одно высокопоставленное учреждение (МГБ), стремясь его удержать на работе, припомнили его прежние обстоятельства и связи, даже грозили ему неприятностями. Но дело было уже сделано, Сергей Алексеевич уволился и уехал.

	Отец Сергий Никитин

Взволнованный сам переживаниями, связанными с обстоятельствами его ухода, он взволновал и епархиального владыку, который едва не нарушил данного год назад обещания. Три месяца Сергей Алексеевич жил у какой-то любопытной старухи и не получал назначения. Затем его пригласили жить в доме епископа, где он был всегда на глазах и о нем уже трудно было забыть. Наконец его послали в г. Курган-Тюбе, который он в своих письмах оттуда называл "местом, забытым Богом". Здесь он прожил девять месяцев и все это время служил почти в пустом храме.

Его предшественник, недобросовестный человек, добывал средства нехристианскими методами, потаканием суевериям (например, больных детей накрывал какими-то ковриками, которые должны были их вылечить), а церковную кассу не отличал от своего кармана. Когда же Сергей Алексеевич все новшества отменил и предлагал прибегать вместо этого к церковным таинствам, суеверным прихожанам это не понравилось. Сергея Алексеевича невзлюбили и богослужение почти не посещали. Прислуживали о. Сергию сыновья печника — сироты Степа и Коля. Однажды в Прощеное воскресенье богомольцев не было, но о. Сергий вышел говорить проповедь. "Кому же вы будете говорить? — спросил Степа.— Никого ведь нет".— "Людей нет, но храм полон Небесных сил (храм был посвящен святому архистратигу Михаилу), им я и буду говорить". Мальчик был поражен, но слова о. Сергия его удовлетворили.

Отец Сергий не имел никаких средств, питался в буквальном смысле слова хлебом и водою, и, когда пришло время платить налог, пришлось занимать у родных и близких.

В это время в Ленинабаде было очень неблагополучно в среде духовенства. Священники не ладили друг с другом, ссорились, чуть не дрались, писали друг на друга жалобы и т. д. Владыка решил послать туда о. Сергия, чтобы разрядить обстановку и, может быть, утихомирить разбушевавшиеся страсти. Но о. Сергий, уже измученный в Курган-Тюбе, наотрез отказался, сколько ни уговаривали его друзья. Только после исповеди у духовного отца благодать таинства помогла ему преодолеть себя. Но пробыл он в Ленинабаде недолго. Как ни пытался он выполнить поручение владыки, это ему не удавалось. Он отправился в епархию, но приехал с высокой температурой. Оказалось, брюшной тиф, и он проболел долго.

Как раз в это время владыку переводили в Саратов, а на его место назначили архимандрита из Самарканда, который долго там прослужил, наладил дело в своем приходе. Оставляя свой любимый храм, новый епископ ⁸ пожелал послать туда о. Сергия. Там оставался близкий к нему иеромонах, может быть его духовный сын. Отец Сергий направлялся туда с радостью, заранее считая иеромонаха братом. Но увы, все обернулось иначе. По-видимому, назначение о. Сергия вызвало ревность и зависть со стороны иеромонаха, и тот поднял против Сергея Алексеевича настоящую травлю, доносил на него, запрещал своим духовным детям подходить к о. Сергию за благословением, следил за каждым его шагом, а когда о. Сергий, не выдержав этой травли, уехал в Ташкент, то вслед ему пошло донесение, что о. Сергий скрылся с церковной кассой. К сожалению, во всех неприятностях (может быть, кроме самой последней) епископ становился на сторону близкого ему иеромонаха.

Отца Сергия перевели в Ташкент, но и тут скорби не кончились. Как он, так и владыка — очень искренние и ревностные пастыри, преданные Святой Церкви, — были очень горячими людьми, характеры их часто сталкивались. Владыка поручил о. Сергию несвойственное, незнакомое и непосильное по здоровью дело — постройку молитвенного дома в соседнем с Ташкентом поселке Луначарском. Среднеазиатский климат и без того был вреден о. Сергию, плохое сердце, вегетативный невроз давали себя знать на каждом шагу, а тут надо было иметь дело с вовсе незнакомым делом, зачастую с нелегальными покупками стройматериалов, не хватало денег на оплату рабочих и т. д. Отец Сергий совсем изнемогал и в конце концов решился расстаться со Средней Азией и по состоянию здоровья проситься в Россию, к владыке Гурию, которого к тому времени перевели из Саратова на Украину, в Днепропетровск.

Из среднеазиатских впечатлений о. Сергий охотно рассказывал, как его, священника, пристыдила простая узбечка. У узбеков-магометан есть пост — рамазан, в продолжение которого они ничего не готовят и не едят до захода солнца и не пьют даже в самую сильную жару. Однажды о. Сергий встретил узбечку с маленькой девочкой. Девочка вся истомилась от жары, даже губки у нее потрескались. Пожалев ребенка, о. Сергий посоветовал матери дать ей попить. "Разве ты, мулла, не знаешь,— сказала ему женщина,— что, как бы ни было трудно, закон Божий должен быть исполнен?"

В Днепропетровске протоиерей Сергий стал старшим священником женского монастыря ⁹ и духовником сестер. Богослужение совершалось истово и благоговейно. О. Сергий очень заботился о выполнении устава и о внятном чтении и пении. Кроме него, был в монастыре и другой священник, так что служили по очереди. Когда о. Сергий был очередным, то приходил в храм за два часа до начала обедни и начинал проскомидию, чтобы без спешки помянуть всех своих близких.

	Епископ Стефан с келейницей м. Августой

В монастыре о. Сергию была предоставлена отдельная квартира из трех комнат (летом даже из четырех) рядом с больничным домовым храмом. Обслуживала его приехавшая с ним из Средней Азии очень милая и преданная ему старушка тетя Катя ¹⁰. Владыка Гурий советовал о. Сергию принять монашество, и последний согласился. По его желанию он получил новое имя — в честь преподобного Стефана Махрищского.

Отец Стефан очень сблизился с владыкой Гурием, и ему было хорошо под покровительством этого владыки. Но вот владыку Гурия перевели в Белоруссию, в Минск. Отцу Стефану хотелось последовать за ним. Это было не так просто. А о. Стефана ждало еще одно горе: женский монастырь в Днепропетровске закрыли, причем сделали это внезапно и спешно. Отец Стефан совершал в это время проскомидию и просил разрешения дослужить обедню, но ему не позволили это сделать. Пришедшие рабочие стали тут же все ломать, выбрасывать иконы и т. д. Отец Стефан взял в руки Святую Чашу и, прижав ее к груди, пошел домой. По лицу его катились слезы. Даже уполномоченный не выдержал этой картины и, положив руку ему на плечо, сказал: "Отец Стефан! (Раньше он называл его по светскому имени и отчеству.) Не горюйте так. Все еще устроится, все будет хорошо".

Может быть, именно закрытие монастыря помогло о. Стефану перейти в Минск под крылышко владыки Гурия... Из рассказов о Белоруссии, где архимандрит Стефан служил при храме, который заменял кафедральный собор, помнится один его рассказ. В этом храме почивало нетленное тело благочестивой княгини Софии Слуцкой. Она не была прославлена, но тело ее лежало в гробу в храме поверх земли. Его время от времени переоблачали в новые одежды. Она приснилась настоятелю храма и пожаловалась, что ее ногам неудобно. Приснилась раз, и два, и три. Когда открыли гроб, оказалось, что в ногах ее свили гнездо крысы.

Из Белоруссии митрополита Гурия перевели в Ленинград, а оттуда в Крым, где он и скончался в 1963 году. Не имея возможности последовать за любимым митрополитом, о. Стефан желал найти для себя какой-либо маленький сельский приход, чтобы там на свободе молиться и служить до конца дней. Хотелось найти такое скромное и уединенное место в глуши, но не очень далеко от Москвы, чтобы не терять связи с родными и близкими. Он нашел такое место в с. Корже, недалеко от Малоярославца, где все казалось подходящим. Но не такова оказалась воля Божия.

	Храм Ризоположения

Придя в Патриаршее управление хлопотать о своем деле, архимандрит Стефан встретил там епископа Гермогена, с которым так не ладились у него отношения в Средней Азии. Но теперь они встретились очень дружелюбно, и владыка нашел, что нельзя о. Стефану прятаться под спуд. Епископ Гермоген порекомендовал Святейшему Патриарху Алексию архимандрита Стефана как хорошего кандидата в епископы. И нежданно-негаданно архимандрит Стефан сделался епископом Можайским, Московским викарием и стал управляющим делами Московской епархии. Жил он при храме Ризоположения на Донской улице. Ему обещали найти и купить за счет Патриархии дачу, но владыка не умел и не хотел настаивать на своих личных материальных нуждах, хотя комната при храме была для него, уже болезненного, очень неудобна. Здесь же надо было жить и тете Кате, и она ночевала в самом храме, где иногда стояли всю ночь покойники. Но ради владыки преданная старушка терпела. А и готовить-то надо было в том же помещении на плитке, и заботиться о том, чтобы кухонные запахи не прошли в церковь.

Владыка служил при храме Ризоположения, говорил проповеди, о которых рассказывали, что, услышав раз, нельзя было не прийти во второй и третий. Духовенство, приходившее по делам своих приходов, принимал в Новодевичьем монастыре, рядом с редакцией "Журнала Московской Патриархии" (вернее, под ней, на 1-м этаже). Он рассказывал, как часто ему приходилось мирить "двадцатку" с настоятелями, уговаривать их не выносить сор из избы и не доводить этим до закрытия храма. Иногда спрашивал конфликтовавшего старосту: "А вы православный?" — "Да". — "Тогда подойдите к настоятелю и возьмите у него благословение". Посещал владыка и богослужение в подведомственных храмах для проверки, как там соблюдается устав. Скромно приедет, незаметно станет у порога и, отслушав службу, сделает замечания и указания священнику.

Недолго пришлось владыке Стефану потрудиться на новом поприще. Больной и без того сахарной болезнью и вегетативным неврозом, со слабым сердцем и уже нервно переутомленный за всю предшествующую жизнь, он внезапно тяжело заболел. Его свалил удар, парализовавший правую половину тела. Не иначе как чудом сохранилась у владыки речь. Некоторое время он был между жизнью и смертью. Потом он рассказывал, что самым тяжелым была не телесная болезнь, но влияние болезни на душу. Вместе с телом заболевает и душа и не может ни усилить молитву, ни сопротивляться бесовским нападениям. На грани жизни и смерти владыка видел бесов, напоминавших ему многое из забытого прошлого и влагавших в душу разные слышанные еще в молодости непристойные шутки, анекдоты, пустые слова и т. д. Все это лезло в сознание, и не было сил противодействовать, противопоставить им молитву. Это было невыносимо тяжело. "Но,— прибавлял он,— я видел и Ангелов, видел и Самого Спасителя, но об этом расскажу после..." Но для этого "после" уже не нашлось времени и возможности. Одному духовному сыну он только сказал: "Я имел неизреченное утешение". Ему же он рассказал, что ему была показана груда битых пузырьков и сказано: "Это твои добрые дела".

	Протоиерей Николай Голубцов

Выздоравливая, владыка всем и каждому говорил о необходимости стяжать и вкоренить в сердце непрестанную молитву: "Я сплю, а сердце мое бдит" — и хранить свои чувства от нехороших, да и вообще лишних впечатлений: например, на улице, если сбегается народ из любопытства, не бежать и не стараться узнать, в чем дело. Говорил еще о необходимости иметь терпение в болезни для больных (которая тогда вменяется ему в мученичество), а также и для ухаживающих за больными; при условии терпения оба — и больной, и служащий ему — получат от Господа равную награду. При этом владыка ссылался на учение святых отцов.

Некоторое время после удара владыка имел отпуск по болезни, затем понемногу стал присутствовать за богослужением в Ризоположенском храме и произносил там проповеди. В Ризоположенский храм был тогда назначен еще довольно молодой настоятель из причта Ордынки ¹¹. Он все время старался игнорировать желание владыки придерживаться богослужебного устава и противился всем его указаниям. Наконец владыка вызвал его на прямой разговор и предупредил, что если так будет продолжаться, то он, владыка, не разрешит более возносить свое имя на богослужении в этом храме, так как не желает отвечать за такое беззаконие. Настоятель промолчал.

Во время болезни владыка часто исповедовался и приобщался Святых Тайн. Чаще всего он приглашал для этого о. Николая Голубцова, с которым познакомился и сблизился только в Ризоположенском, и говорил, что о. Николаю "дана особая благодать исповеди".

Владыке стало несколько лучше, и он начал даже служить, хотя и с великим трудом, так как правая рука едва начала действовать, но "по состоянию здоровья" с Можайской кафедры и с должности управляющего делами Московской епархии был переведен в Калугу временно исполняющим обязанности епископа Калужского и Боровского. Там пробыл он девять месяцев, там и скончался.

Еще глубокой осенью владыка жаловался на жестокие боли в сердце: "Недавно за обедней такая была боль, думал, сейчас помру". Но в беседе он был бодр, не верилось в близость вечной разлуки. Несмотря на его болезни, в нем было так много энергии, жизненности. Радовался он на хорошие отношения с уполномоченным, на то, что благодаря этому удалось восстановить богослужение в двух пустовавших храмах. "Только никому не говорите об этом, даже молодежи вашей, чтобы не было болтовни". В общем, владыка был доволен своим пребыванием в Калуге. "Много жил я в разных местах: и в Средней Азии, и в Днепропетровске, и в Минске,— но только во владимирских пределах да здесь, в Калуге, я чувствую себя дома, в родном месте".

Хорошо было в епископском доме. Жилые комнаты владыки окружены были плодовым садом, это создавало впечатление уединенности и покоя, хотя в том же доме помещалась епархиальная канцелярия и приемный кабинет епископа.

	Храм Покрова Богородицы в с. Акулове

Выглядел владыка неплохо, но тетя Катя говорила: "Владыка все помирать собирается, говорит: "Весну не переживу". Только видя, что я все плачу, перестал говорить". Сам владыка говорил: "Все мне трудно: сидеть устаю, стоять устаю, есть устаю. Мне вот говорят: "Вы рано вышли на служение после болезни" или "Вам бы уйти на покой". А по мне лучше умереть стоя, чем жить лежа". — "Ну а как же жил владыка Афанасий?" — "Владыка Афанасий мог вычитывать все службы, мог писать о богослужении. А я и писать не могу. Стал приучаться писать левой рукой, но и то врачи не велят писать много, чтобы не повторился удар. Я могу только служить да говорить (проповеди)".

Зимой у владыки была сильная невралгия руки, боли невыносимые. Ему делали уколы и процедуры. Это немного облегчало. За неделю до кончины навестил его один духовный сын. Это было в Фомино воскресенье. Казалось, владыка чувствовал себя хорошо, был бодр, весел, шутил. Перед тем много служил: на Страстной неделе, на Пасху и в этот день на Фоминой. Всю последнюю неделю он все вспоминал владыку Мелхиседека, скончавшегося в храме на горнем месте во время чтения Апостола, и говорил: "Вот бы так умереть!"

Когда тетя Катя обувала его перед обедней в день жен-мироносиц, он два раза принимал сердечное лекарство. "Владыка, вы ведь говорите, что лекарства — яд, что они вредные. Зачем же вы их принимаете?" — "А как же быть? Я без них служить не могу".— "Да вы не ходите, не служите, если с сердцем плохо".— "Ну, вот какая хитрая — не служите. Владыке Афанасию сегодня полгода, как же можно не служить". — "Да вы в церкви помрете!" — "Вот хорошо-то! Дай Бог, чтобы по твоему слову вышло".

	Отец Сергий Орлов

Владыка отслужил обедню, вышел проповедовать. Похристосовался с народом и поздравил женщин с их праздником, приглашал их последовать примеру жен-мироносиц: идти за Христом, служить Ему. Указал, что Святая Церковь так оценила подвиг святых жен, что святую Марию Магдалину удостоила чина равноапостольной. В этот момент иподиакон владыки, по заранее сделанному владыкой указанию, напомнил ему, что он говорит уже семь минут, но владыка продолжал речь: "Святые жены-мироносицы служили Спасителю и своими трудами, и имением, они все отдали Христу. Так и мы..."

На этих словах владыка стал опускаться. Окружающее духовенство подхватило его на руки. Его положили на пол, из алтаря вынесли подушку. Он трижды вздохнул с легким стоном — и все было кончено. Там владыку опрятали, не вынося из храма. После некоторых осложнений со справкой о смерти, которую почему-то боялись или не хотели давать врачи поликлиники, ее собственноручно написал и выдал один молодой врач, который когда-то был с врачебным визитом у владыки, и сказал окружающим в амбулатории: "Да вы знаете ли, какой это был человек!"

Отпевание совершилось во втором этаже храма под главенством приехавшего из отпуска архиепископа Леонида. Перед отпеванием последний огласил телеграмму Святейшего: "Епископу Калужскому и Боровскому Леониду. Совершите отпевание блаженно скончавшегося епископа Стефана. Да упокоит Господь душу его в селениях праведных. Патриарх Московский и всея Руси Алексий". Кроме архиерея, в отпевании участвовало 16 или 17 священников. После отпевания гроб по очень крутой лестнице спустили вниз и наполовину обнесли вокруг церкви, после чего поставили в нижнем храме, куда пустили народ прощаться.

Владыка скончался перед самыми первомайскими праздниками, и это создало много осложнений для приехавших на его похороны. С трудом можно было найти транспорт до места его погребения, выбранного по его желанию у храма Покрова Богородицы в с. Акулове близ станции Отрадное (под Москвой) ¹².

Наконец эти трудности были преодолены, но машина с гробом владыки задержалась до темноты, так как шофер не знал дороги и заблудился. В Акулове гроб внесли в храм и совершили над ним панихиду. Когда гроб опускали в могилу, было уже совсем темно.

Е. В. Апушкина

Так больно, так скорбно, что ушел от нас навсегда такой чудный святитель, но в то же время так трогательно, так дивно, что Господь, исполнив искреннее желание этого святителя — умереть в храме в воскресенье,— явил ему великую милость, ниспослав ему кончину в такой момент, в который он желал... Такая необычная смерть при народе, после только что совершенной литургии, при открытых царских вратах поразила всех. Каждый из присутствующих в храме понял, что скончался необыкновенный человек, что такой блаженной кончины, безболезненной, непостыдной, мирной, сподобляются очень немногие и что служивший у нас так немного владыка Стефан был поистине избранник Божий.

Народ наш очень полюбил владыку, несмотря на то что служил он сравнительно редко вследствие своей болезни, благословлял всех только общим благословением,— и все же его очень полюбили, в нем было что-то необъяснимо обаятельное, а нам владыка напоминал оптинских старцев, в нем было много общего с ними: его простота, его смирение, его кротость были поразительны. Он не мог не только обидеть кого-либо, но даже резко сказать что-нибудь. Даже если, говоря по телефону, он повышал голос, то потом, увидев лицо, с которым он говорил, он вставал, кланялся в пояс и говорил: "Простите меня, Бога ради, я резко говорил с вами по телефону" — и не успокаивался до тех пор, пока не скажут ему: "Бог вас простит".

Однажды владыка резко сказал что-то одной из работающих у него. Прошло некоторое время. Вдруг владыка, обращаясь к ней, говорит: "Простите меня, я резко вам сказал". Она говорит: "Ну что вы, владыка, вы ничего плохого мне не сказали, мне и прощать вас не за что".— "Нет, я прошу вас простить меня". "Да не за что прощать",— говорит ему это лицо. А владыка настаивает на своем. "Ну, если вы так настаиваете, то Бог вас простит". "Бог-то меня простит, а вот вы-то меня простите",— сказал владыка и только тогда успокоился, когда она сказала: "Ну, и я вас прощаю".

Также удивительны были в нем его незлобие и кротость. Однажды во время болезни владыки на Страстной неделе явился к нему один иеромонах с весьма отрицательной характеристикой, служивший когда-то в нашей епархии. Этот иеромонах требовал, чтобы владыка Стефан назначил его в какой-нибудь приход. Владыка ему отказал ввиду того, что не было свободного места и он знал, что этот иеромонах неуживчив вообще, знал его поведение. Так этот иеромонах пришел в такое гневное состояние, что замахнулся на владыку и хотел его ударить. Владыка смиренно перенес это и потом говорил, что "сейчас ведь святые дни, в которые вспоминаются страдания Христа Спасителя, ведь Его били по ланитам, заушали, поносили Его, надругались над Ним — так и мне надо в эти дни потерпеть надругания", и нисколько не возмутился владыка необычайной дерзостью этого иеромонаха, да еще отплатил ему добром, дав ему денег на обратную дорогу (вообще дал ему 40 рублей). Вот каков был наш дорогой владыка...

Владыка в храм приходил просто, безо всякой встречи, прямо проходил в алтарь, там его облачали. Почти после каждой службы он говорил проповеди, хотя и краткие иногда, но очень духовные и глубокие по своему содержанию. Первое время по прибытии к нам владыка служил в нашем соборе в верхнем храме (у нас собор двухэтажный), но ему было очень трудно подниматься по лестнице. Тогда стали ставить на каждой площадке табуретки (три площадки у нас), и он посидит на первой площадке, отдохнет, потом поднимется выше, на другой площадке посидит, отдохнет и так же на третьей площадке. Но все же и с отдыхом трудно было ему подниматься, тогда он перенес свое служение в нижний храм, где и скончался.

У владыки Стефана были приемные дни: понедельник и четверг от 11 до 15 часов дня. Принимал он не только одно духовенство, но и всех желающих. Приходили к нему с серьезными вопросами, приходили с пустыми делами и даже с клеветой на духовенство. Владыка выслушивал всех, но пришедшим с клеветой на духовенство так умно отвечал, что у них пропадало желание еще идти к нему: помимо того что он защитит священника, обиженного ими, он еще внушит им, что они должны вообще уважать духовенство и в храм ходить не для того, чтобы осуждать священников, а поусердней молиться там. Не отказывал владыка в приеме и тем, кто приходил к нему не в приемные дни и часы. Один священник рассказывал, что по какому-то неотложному делу ему пришлось прийти к владыке не в приемный день, и даже тогда, когда владыка болел,— и владыка принял его. Уходя, священник просил прощения за беспокойство, а дорогой владыка сказал ему: "Не просите прощения, приезжайте в любое время — ведь мне легче встать с постели и принять вас, чем вам ехать вторично за сто километров".

Да, это был истинный святитель Божий... По рассказам знающих его, это был и истинный исполнитель евангельских заповедей, человек высокой духовной культуры. И чем больше узнавали мы владыку, тем большим уважением и благоговением наполнялись наши сердца к драгоценному владыке. Те люди, которым приходилось бывать у святителя Стефана, хотя и по служебным делам, уходили от него утешенные, умиротворенные, ибо со всеми он был необыкновенно внимателен, необыкновенно приветлив. Владыка был ласков со всеми: шофера, который возил его, он называл всегда "голубчик мой", много беседовал с ним, оставив в душе его самое светлое, приятное воспоминание. Дорогой владыка был настолько внимателен ко всем, настолько любвеобилен, что в день Ангела одной сотрудницы епархиального управления прислал поздравительную телеграмму. Можно представить себе ее удивление, ее радость при получении телеграммы!

Такие люди, как владыка Стефан, для сродников и для знающих их — такой особенный и неоцененный дар Божий. Тяжело лишаться их, но в то же время грешно не воздать благодарности Богу, даровавшему их хотя на непродолжительное время, но ко благу и утешению нашему. "Господь даде, Господь отъят: якоже Господеви изволися, тако и бысть. Буди имя Господне благословенно" (Иов 1. 21).

Вечная тебе память и тихая радость и покой в Царствии Небесном, высокочтимый старче и Божий избранниче владыка Стефан...

Из архива Е. В. Апушкиной

¹ Печатается по: Соль земли.— "Паломник". М. 1998. Тексты приводятся в сокращении.

² Отца Сергия Мечева.— Здесь и далее прим. ред.

³ Лагерь на реке Вишере в Пермской губернии. Заключенные строили целлюлозно-бумажный комбинат. Рабочий поселок вокруг лагеря со временем вырос в город Красновишерск.

⁴ Троицкий Стефано-Махрищский монастырь Владимирской епархии ныне возвращен Церкви и является женской обителью.

⁵ Епископ Афанасий (Сахаров). Сергей Алексеевич был очень близок с владыкой, который поставил его на путь священства.

⁶ Архимандрит Борис (Холчев)

⁷ Епископ Ташкентский и Среднеазиатский Гурий.

⁸ Епископ Гермоген (Голубев).

⁹ Тихвинский монастырь.

¹⁰ Позже пострижена им в монашество с именем Августа.

¹¹ Храм Илии Пророка Обыденный.

¹² Владыка Стефан был духовным сыном и одновременно духовником настоятеля Покровского храма старца Сергия Орлова (†1975). Могилы владыки и о. Сергия, принявшего постриг с именем Серафим, находятся в церковной ограде, за алтарем. Ныне настоятелем храма является духовный сын владыки Стефана протоиерей Валериан Кречетов, который сопровождал его тело в Отрадное (примечательно, что о. Валериан тогда впервые посетил Покровский храм).