|
|||
Календарь | |||
ЭЛЕКТРОННАЯ ВЕРСИЯ ЕЖЕМЕСЯЧНОГО ПРАВОСЛАВНОГО ИЗДАНИЯ | |||
с Соловецким монастырем, 1566 год
|
Гляжу на двор и мысленно прощаюсь. Гляжу на двор, где строится собор, где трудники и братья тешут камень, несут желтками сдобренный раствор, усердствуют — и чую, дело жизни окончится, должно быть, без меня. Собор Преображения Господня! Оплот Христовой веры в Соловках! Ещё в зачатке каменные стены, ещё не все поставлены леса, а я уж вижу мощные апсиды, и ярусы богатых закомар, и звучные кресты на гордых главах. Но надо ехать, кончат без меня. И без меня торжественный молебен впервые в новых стенах прозвучит. Прощай, обитель, в коей я молился, нёс послушания, спасался, согрешал. Прощай, родная сердцу солеварня, и церковь Богородицы, прощай, с приделом Иоанна. Уезжаю. |
Прощай, Святое озеро, всегда дающее для наших трапез рыбу. Прощайте, заповедные леса, никто из иноков не запятнал вас кровью убитой дичи и не оглушил предсмертным криком бедного косого. Так будет впредь. А мне пора в Москву. Иль впрямь на драгоценную парчу так трудно променять простую рясу? Иван мне письма шлёт: «Озолочу!» Я подзову его к иконостасу иль сам взойду на плаху к палачу. ...Иль Грозный думает, что я лишь раб и вша, что я польщусь на сан митрополита, его дары руками вороша, не замечая, сколько перебито? Нет, русской Церковью не можно помыкать! Помилуй, Бог! Чтоб этими руками я крест давал Малюте целовать? Есть Божий Промысел. Прощаюсь с Соловками. 1972 |
|
Помнишь — капли дождя катышок, розы ставший буреть гребешок. Как пасхальные свечи, красны и смолисты огарки сосны. Клёкот сойки, дождя дребедень и шаров золотых на плетень, колосясь, повалившийся сноп. |
Слышишь — зверя тяжёлый галоп. То Антихрист на сытом коне прыгнул наземь в свинцовом огне. И теперь всё равно — что бежать, что в глубокой могиле лежать. 1976 |
|
Татарник розов и лилов у соловецких валунов, покрытых пышной ржавью, где морок спутан с явью. Татарник, плоть мою возьми, расстанемся друзьями. О море Белое, греми о валуны волнами! |
Поведай, как пристал челнок, как сделал шаг Савватий, когда татарник, как щенок, цеплялся за гиматий. ...Но в солодящий солнцем день молчи про радость смерти — когда встаёт за тенью тень из соловецкой тверди. 1976 |
|
Соловки от крови заржавели, и маяк на Анзере погас. Что бы ветры белые ни пели, страшен будет их рассказ. Но не то — в обители Кирилла: серебрится каждая стена, чудотворца зиждущая сила тут не так осквернена. |
Потому надвратная икона оживает в утреннем луче, и берёз ветшающая крона на небесной выткана парче. Что остановило комсомольца сделать склад для красных овощей, из свиных ноздрей пуская кольца, у святоотеческих мощей? 1976 |
***
|
Солнечные сумерки. Крик ворон буравящий. Ветер, хриплый плакальщик, на кладбище Донском. Тут погост дворянский, купеческое капище, Патриарха нашего последний тёплый дом, летом ли — трепещущей листвою обнимающим, иль весной — с алмазами прогалин задарма, или пышной осенью — клёнов догорающих вороха высокие... А теперь зима. Призрачен за прутьями бюст вельможи важного, и снежок печально залетает в брешь. У моей возлюбленной отблеск глаза влажного, оторочен инеем ветошный бекеш. Заставляют ёжиться крыльца церкви тёмные. Только два архангела, у белого креста сжав ладони лодочкой, коленопреклонённые, — верные свидетели того, что высь чиста. 1977 |
|
...А то владимирских солнц фаюм в прозрачной сетке дождя густой. Сперва казалось, что день угрюм, и продувало вагон пустой. Контроль, дырявивший нам билет, оттопырив губы, бедняк, не знал, что Воскресения вербный свет тогда над нами уже витал. |
Припомни Нерли резную кость, и как там жмурится лев один, и на портале лозу и гроздь, стволы в воде, и зерцала льдин. Не разлетается благовест, и замурована ржавью дверь... Но образ Бога из этих мест — разве только опять на крест — никуда, никуда не ушёл, поверь. 1977 |
|
Россия ты моя! И дождь сродни потопу, и ветер, в октябре сжигающий листы... В завшивленный барак, в распутную Европу мы унесём мечту о том, какая ты. Чужим не понята. Оболгана своими в чреде глухих годин. Как солнце плавкое в закатном смуглом дыме бурьяна и руин, вот-вот погаснешь ты. И кто тогда поверит слезам твоих кликуш? Слепые, как кроты, на ощупь выйдут в двери останки наших душ. ...Россия, это ты на папертях кричала, когда из алтарей сынов везли в Кресты. В края, куда звезда лучом не доставала, они ушли с мечтой о том, какая ты. 1978 |
|
От посадских высот — до двора, где к верёвкам бельё примерзает и кленового праха гора, наступает такая пора, за границей какой не бывает. В эти зябкие утра слышней с колоколен зазывные звоны и с железнодорожных путей лязг, когда расцепляют вагоны. Из источника лаврского тут богомольцы в кирзе и ватине с кротким тщанием пьют и — идут приложиться к святыне. |
Над жнивьём радонежских лугов и оврагов обвал облаков. А ещё за четыре версты скит, ковчег богомольных усилий. Это там — и над ними кресты потемнели, крепки и просты, — спят рабы Константин и Василий. 1995 |
|
По осени ветер стоустый, трубя в онемевший рожок, с небес галактический тусклый сдувает тишком порошок. В курганах бесхозного сора, в снежке, согревающем персть, в веселых глазах мародера нездешняя чудится весть. |
И в нашем отечестве тварном все криминогеннее ад бездонный — под светом фонарным у самых церковных оград. |
|
От лап раскаленного клена во мраке червоннее Русь. От жизни во чреве ее, что в бараке, не переметнусь. Ее берега особливей и ближе, колючей жнивье. Работая веслами тише и тише, я слышу ее. О как в нищете ты, родная, упряма. Но зримей всего на месте снесенного бесами храма я вижу его. |
И там, где, пожалуй что, кровью залейся невинной зазря, становится жалко и красноармейца, не только царя. Все самое страшное, самое злое еще впереди. Ведь глядя в грядущее, видишь былое, а шепчешь: гряди! Вмещает и даль с васильками и рожью, и рощу с пыльцой позолот тот с самою кроткою Матерью Божьей родительский тусклый киот. |
Сестричество преподобномученицы великой княгини Елизаветы Федоровны |
Вэб-Центр "Омега" |
Москва — 2006 |