Человек он был незаурядный. В петербургских светских кругах за ним утвердилось прозвище «Американец», а подлинные факты его биографии сопровождались порою множеством разных легенд, одну из которых пересказывали особо часто... С нее-то мы и начнем наше повествование.

На перегоне между Шарлотсвиллом и Уэйнсборо, штат Вирджиния, профиль железнодорожного пути делает крутой подъем, и потому всадник — а это был загорелый мужчина в клетчатой ковбойской рубахе — спокойно нагнал ползущий в гору состав и поравнялся с дверью паровозной будки.

— Хэлло, дядя! — крикнул он машинисту, дернув из кобуры кольт и блеснув белозубой улыбкой. — Крути свою шарманку на «стоп» и задействуй тормозную пневматику... Дон Эухенио желает осмотреть ваш почтовый вагон.

За спиной первого всадника держались еще семеро, и средний из них — в расшитой серебряным орнаментом безрукавке — был, несомненно, сам дон Эухенио, известный в округе как дерзкий и удачливый «потрошитель экспрессов».

— Да не вздумай дурить, — предупредил клетчатый.

Машинист не думал дурить, потому как дома его ждали жена и трое малых детей.

— Дон паровозников не трогает, — объяснил он помощнику, кладя руку на тормозной кран. — Если, конечно...

Закончить он не успел, ибо в следующую секунду помощник повалил его прямым в челюсть, перебросил реверс на положение «вперед» и выхватил откуда-то «Смит-Вессон».

— Эй-эй!.. — воскликнул «ковбой», не столько испуганный, сколько изумленный. — А ну-ка брось эту штуку!..

Выстрел. И веселого парня вынесло из седла.

— Боже! — простонал машинист. — Майк!.. Что ты наделал? Они же нас теперь убьют!

— Нет, — возразил помощник. — Убивать будут не они.

Бах-бах-бах-бах! Четыре выстрела слились в одну сплошную серию, и четыре всадника со всего разлета покатились наземь, будто наткнувшись на невидимую стальную проволоку... Пятый выстрел! Дон Эухенио, выронив револьвер, лег на круп лошади. Между его красивых бровей расползалось алое пятно...

А поезд уже добрался до вершины возвышенности. Дальше — только вниз! В окнах будки загудел насыщенный летними запахами теплый ветер.

— Ну, Майк! Ты мастер!.. — искреннейше восхитился машинист, потирая припухшую челюсть. — И где ж ты научился всему этому? На диком Западе?

Тот, которого назвали Майком, усмехнулся:

— Нет. На вполне цивилизованном Востоке.

Он не соврал, но кто бы смог узнать здесь, в далекой Америке, в человеке в промасленной машинистской куртке подпоручика Его Величества лейб-гвардии егерского полка князя Хилкова...

Михаил Иванович Хилков явился на свет в 1834 году в родовом имении Подобедово Бежецкого уезда Тверской губернии. Начальное образование Мишенька получил под родительским кровом, затем поступил в Пажеский корпус, который окончил в 1853 году, выйдя с чином прапорщика в лейб-гвардии егерский полк... Затем были неудачная Крымская кампания, внезапная смерть Государя, унизительный Парижский трактат, «оттепель», ожидание перемен и либеральные надежды... В  1858 году, поддавшись общему поветрию, молодой князь вышел в отставку. «Сказать по чести,— вспоминал он впоследствии,— я плохо представлял тогда свою дальнейшую деятельность... Конечно, как и многие мои сверстники, я всею душой желал бы «служить народу», но не мог измыслить себе подходящего поприща». Последующие полтора года бывший гвардии подпоручик безвыездно жил в отцовском имении, «отдавшись, — как он писал, — открывшейся вдруг жажде к постижению точных наук», затем отправился в путешествие по Европе, возвратился назад и снова уселся за книги... В один из дней (а на дворе был уже год 1863-й) его навестил товарищ по пажескому корпусу Михаил Анненков. Начав службу в лейб-гвардии саперном дивизионе, Анненков окончил с отличием Военную академию, получил золотой аксельбант и состоял теперь адъютантом при штабе гвардейского корпуса.

— Мишель, — сказал он. — Ты помнишь наши разговоры о Крымской кампании?

— Да, — кивнул князь. — Мы сошлись тогда, что единственная линия железной дороги могла бы коренным образом изменить всю ситуацию... Не было бы сейчас ни руин Севастополя, ни Парижского трактата.

— Именно так! Но минуло, считай, уже десять лет, а крымской линии нет и в помине... Случись новая неприятность, и мы потащим свои пушки как и прежде — на волах!

«Этот разговор, — писал позже князь, — решительнейшим образом изменил всю мою жизнь. Я долго не мог заснуть, а под утро мне привиделся бегущий за горизонт рельсовый путь... Рельсы, рельсы, рельсы... Нет им конца!»

В 1864 году князь Хилков прибыл в Северо-Американские штаты, которые по темпам строительства железных дорог держали тогда первое место в мире. Начав свою карьеру простым путейским рабочим, князь через полгода пересел на паровоз, еще через год он был уже старшим машинистом, а еще через три года продвинулся до начальника службы подвижного состава... Дирекция Трансконтинентальной железной дороги прочила ему дальнейшее возвышение, но князь испросил вдруг полный расчет и отбыл в Англию... «Я, — писал он Анненкову,— поставил себе целью ознакомиться с передовым заводским производством, а потому посетил сначала Ньюкасл и Манчестер, но думаю в конце концов устроиться в Ливерпуле...» Там он и устроился, пройдя в течение десяти месяцев путь от рабочего по уборке двора до слесаря высшей квалификации...

Россия переживала в те годы невиданный «железнодорожный бум». Частные компании, поддерживаемые правительственным кредитом, тянули рельсы на юг, на север, на запад и на восток... Дополнительно к «образцовой» Николаевской дороге (открытой в 1852 году) появились линии Петербург — Варшава, Москва — Нижний Новгород, Орел — Витебск, Поти — Тифлис, Курск — Киев, Курск — Харьков —Таганрог... Если в 1866 году было запрошено лишь одно разрешение на изыскание новых линий, то в 1869 году их было уже 139, а в 1872 году — вдвое больше! Протяженность путей возросла с 3700 километров до девяти с половиной тысяч, а темпы строительства, по выражению современника, росли «в геометрической прогрессии»... Концессионеры сколачивали себе сказочные состояния. В обиход русской речи вошло выражение «железнодорожный король», первым из которых стал петербургский банкир барон Штиглиц, а вскоре его затмил недавний водочный откупщик Самуил Соломонович Поляков... Как раз в эти дни князь Михаил Иванович возвратился в Отечество.

В его служебном формуляре записано: «В 1870—1877 гг. состоял в должности начальника «тракции» Курско-Киевской, а затем Московско-Рязанской железной дороги».

Во время новой турецкой войны 1877—1878 годов князь, официально состоя «уполномоченным Красного Креста», фактически возглавил первый батальон русских железнодорожных войск и всего лишь за 100 (!) дней сумел построить и ввести в действие железнодорожную ветку Бендеры — Галац протяженностью 303 километров, что вызвало реакцию восхищения и зависти во всей Европе... Знаменитый «Белый генерал» М. Д. Скобелев расцеловал тогда князя при всем народе и сказал ему:

— Ну, тезка, ты молодец! Я тебя не забуду.

И — не забыл. Во время Ахал-Текинской экспедиции (1880—1881) в адрес Ведомства путей сообщения пришла телеграмма: «Согласно Высочайшему повелению от 6 мая сего года предлагаю направить в мое распоряжение действительного статского советника князя Хилкова Михаила Ивановича. Об исполнении известить».

Ослушаться Высочайшего повеления, конечно же, никто не посмел, и скоро в раскаленные пески пустыни Кара-Кум легла первая шпала.

Историк писал: «Солдаты железнодорожного батальона... строили полотно невиданными для того времени темпами — одна с четвертью верста в день, прокладывая попутно телеграфную линию... Вместе с русскими войсками в пустыню шла цивилизация».

12 января 1881 года состоялся штурм крепости Геок-Тепе. Скобелев, как всегда, лично возглавил первую штурмующую колонну, а рядом с ним все видели «статского» господина с петлицами Ведомства путей сообщения и с двумя револьверами в обеих руках...

— Это кто ж такой? — удивлялась молодежь.

— О, брат... Это — князь! — отвечали старослужащие.

«Пустынная» линия протяженностью 37 верст и подчиненная исключительно военным целям составила первую очередь будущей Закаспийской железной дороги. В 1882 году писатель Жюль Верн опубликовал роман «Клодиус Бомбарнак» и вложил в уста своего главного персонажа (который вслед за солдатами Скобелева прошел по пескам Кара-Кумов) такие слова: «Говорят о той необычайной быстроте, с какой американцы проложили железнодорожный путь через равнины Среднего Запада. Но да будет известно, что русские в этом отношении им ничуть не уступают, если даже не превосходят как быстротой строительства, так и смелостью индустриальных замыслов».

9 февраля 1891 года состоялся Высочайший указ о строительстве «сплошной через всю Сибирь железной дороги» от Челябинска до Владивостока. Сооружение ее объявлялось «величайшим народным делом», а в комитет по ее строительству вошел среди прочих «Американец», князь Хилков, который незадолго перед тем «в порядке исключения и по совокупности полезных деяний» был удостоен диплома инженера путей сообщения... Прошло еще четыре года, и отставной лейб-гвардии поручик возглавил железнодорожное министерство.

«В сущности, — скажет позже историк, — все тяготы устроения работ по сооружению Великой Сибирской магистрали вынес на себе князь Михаил Иванович Хилков».

Первоначально сибирский путь подразделялся на семь отдельных дорог: Западно-Сибирскую, Средне-Сибирскую, Забайкальскую, Средне-Уссурийскую и т. д. Выбор места моста через Обь проводил со своей партией инженер Николай Георгиевич Гарин (он же писатель Михайловский). Путь магистрали он решил проложить напрямую, в обход города Томска, чем вызвал великое неудовольствие местного купечества. Позже Томск соединился с магистралью отдельной веткой длиной 47 километров, а возле моста через Обь (уникального по тем времена сооружения) возник поселок с одноименным названием... Теперь это город Новосибирск!

Самой сложной из названных дорог была Кругобайкальская. На ее 260 километрах уместились 39 тоннелей, 14 километров поддерживающих стен, 47 предохранительных галерей и многочисленные виадуки, волнорезы, мосты и трубы... Эта дорога, писал современник, «представляет собой как бы наглядную энциклопедию инженерно-строительного искусства».

По плану дорога должна была вступить в строй в 1906 году, но история распорядилась иначе. 26 января 1904 года японские миноносцы атаковали русские корабли на рейде крепости Порт-Артур. Началась Русско-японская война.

Только лишь узнав об открытии военных действий, князь Михаил Иванович немедленно выехал на самый сложный участок дороги — Кругобайкальский. Лично пройдя пешком 40 верст от станции Байкал до станции Танхой, князь принял решение спрямить недостроенный участок и проложить рельсы прямо по льду замерзшего озера. Работы заняли чуть больше двух недель. В середине февраля 1904 года первый состав, груженный оружием и продовольствием для Порт-Артура, с великой осторожностью съехал по пути-времянке к озерному льду. Дело было теперь за немногим — одолеть 40 верст до противоположного берега, но...

Машинист, натянув на брови фуражку, решительно заявил князю:

— Ваше сиятельство! Бес его знает, этот лед — а вдруг провалится... Не поеду!

Князь с усмешкой двинул его плечом:

— Ну-ка, любезный... Посторонись.

И как был, в роскошной бобровой шубе, стал к реверсу. Точно так же, как вставал когда-то в Америке... Сорок лет назад.

Состав прошел благополучно! И вслед за ним тронулись многие другие. Как позже подсчитали, «ледовый путь» князя увеличил пропускную способность магистрали в четыре раза.

Весной 1905 года Кругобайкальская дорога вступила в строй — на год раньше срока. Всего же Сибирская дорога переправила из Центральной России к фронту полмиллиона войск, тысячи орудий, неисчислимое количество боеприпасов и множество всякого другого имущества, в том числе запрещенные позже «спирали Бруно» и даже... радиостанции!

Генерал (а в то время еще подполковник) А. И. Деникин скажет по сему поводу:

«Меня спрашивали, что бы ждало нас, если бы мы весной 1905 года перешли с Сипингайских позиций в наступление... Отвечал тогда, отвечаю и сейчас — победа! Мы не устали от войны. Петербург устал раньше нас...»

А вскоре началась «генеральная репетиция» 17-го года, как назовет ее позже великий вождь. В октябре 1905 года министр путей сообщения князь Хилков попытался вступить в переговоры с читинскими забастовщиками, но успеха не достиг, и через день состоялся указ об удалении его в отставку...

Так закончилась его государственная служба — уже навеки.

8 марта 1909 года Михаил Иванович скоропостижно скончался. Отпевание состоялось в петербургском Спасо-Преображенском соборе, а тело его перевезли специальным траурным поездом в село Подобедово Бежецкого уезда Тверской губернии. Снова — и в последний раз — побежал перед ним рельсовый путь... Рельсы, рельсы, рельсы — нет им конца... Нет им конца. Ну и слава Богу!

Как и положено командиру, капитан 2-го ранга Григорий Павлович Беляев покидал судно последним.

Забот у него теперь никаких: кончились его заботы... Прежде чем сойти в шлюпку, кавторанг обнажил голову, осенил себя крестным знамением и приложился устами к меди машинного телеграфа:

— Прощай, «Кореец».

Надо было спешить. Последовала команда «навались», матросы налегли на весла. Гребок, другой, третий...

— Братцы,— вдруг обеспокоился Беляев.— А рожок? Рожок не забыли?..

Боцман обиделся:

— Господь с вами, ваше скабродие! Да я скорее к чарке своей подойти забуду... Жихарев! — обратился он к одному из матросов.— Ну-ка предъяви.

В ответ прозвучало «есть!», и названный матрос извлек откуда-то нечто завернутое в чистую холстину. Бережно развернул. Командирскому взору явился серебряный сигнальный рожок, украшенный оранжево-черной Георгиевской лентой.

— Слава Богу!.. — выдохнул с облегчением Беляев, и...

Мощный удар поколебал воздух и воду. Это сработал помещенный в крюйт-камере заряд, и под страшным давлением раскаленных газов старенький корпус «Корейца» попросту лопнул... Был корабль — и нет корабля. Только дым. Только бурление воды. Да мелкие обломки, вознесенные взрывом до небес и теперь падающие обратно...

Читатель, полагаю, давно уже понял, о чем идет речь. Да, совершенно верно: «Сами взорвали «Корейца», нами потоплен «Варяг»...» Место и дата тех событий тоже хорошо всем известны: корейский порт Чемульпо, 27 января 1904 года... Подвиг русских моряков, принявших неравный (а точнее сказать — безнадежный) бой за честь Андреевского флага, вызвал тогда поистине мировой резонанс. Обозреватель английской «Таймс», известный своей неприязнью (мягко выражаясь) к России, назвал бой у Чемульпо «нравственной победой русских», другой англичанин оценил его как «отголосок рыцарских времен», а немецкий поэт Рудольф Грейнц написал героическое стихотворение, которое в переводе Е. М. Студенской и положенное на музыку сделалось у нас любимейшей народной песней «Наверх вы, товарищи, все по местам...».

Песни. Музыка. Музыкальные инструменты. Такие, например, как сигнальный рожок. Серебряный. Сохранностью которого был так озабочен кавторанг Беляев...

Почему? Чтобы разобраться с этим, покинем продуваемый всеми ветрами неприветливый чемульпинский рейд и переместимся во времени к самому стыку столетий...

Год 1900-й. Месяцы апрель — май. Во всех тогдашних газетах непременно присутствует постоянная рубрика: «К событиям в Китае».

Что ж это были за события?

Весьма серьезные. В огромной стране разгоралось народное восстание, направляемое тайной организацией «Ихэтуань», что в переводе значит «Кулак во имя согласия и справедливости». Знамена у повстанцев были красные, в их одежде непременно присутствовал красный цвет, и потому ихэтуаней называли также красными поясами. Существовало еще и третье название. Тут, вероятно, сыграла роль эмблема восставших — сжатый кулак, и потому в европейской прессе восстание стали называть боксерским.

Так его называют и по сию пору.

Лозунг восстания был несложен и вполне доходчиво выражался словами повстанческих маршей: «Научимся кромсать китайцев-христиан и принесем в жертву белолицых демонов (т. е. иностранцев)... Обагрим их кровью наши мечи!» Вдовствующая 66-летняя императрица Цы Си грозила повстанцам суровыми карами, но... Лишь грозила! Не более. В конце мая боксеры совершенно беспрепятственно вступили в Пекин и, поддержанные толпами городской черни, начали творить свою «справедливость»...

Очевидец писал: «В ночь с 11 на 12 июня боксеры с горящими факелами, появившись во всех частях Пекина... хватали несчастных христиан и истязали их, заставляя отречься от Христа. Многие, в ужасе перед истязаниями и смертью, отрекались от Православия... Но другие, не страшась мучений, мужественно исповедовали Христа. Страшна была их участь. Им распарывали животы, отрубали головы, сжигали в жилищах...»

Подворье Российской Духовной миссии — вместе с библиотекой (содержавшей уникальнейшее собрание старинных рукописей), богадельней и школами — тоже было сожжено. Кладбище при подворье подверглось варварскому надругательству: «памятники разрушены, могилы разрыты, кости почивших выброшены из могил...»

Всего же в мае — июле 1900 года восставшими были зверски умучены 222 православных китайца, в том числе и первый китайский священник, о. Митрофан Цзи. Все они прославлены Церковью как новомученики, празднование им установлено 24 июня (по новому стилю)... И кстати. В Москве на Пятницком кладбище стоит скромный памятник, на боковой стенке которого написано: «Здесь погребена голова инженера путей сообщения Б. А. Верховского, казненного китайцами-боксерами в Маньчжурии...»

Вот такие происходили в Китае события.

Встревоженные судьбой своих подданных, восемь держав — и в том числе Россия — двинули в Печелийский залив соединенную эскадру... Все находящиеся в Пекине русские гражданские и духовные лица (26 мужчин, 10 женщин, 9 детей) поспешили укрыться в стенах посольского «сеттльмента», тут же спасались от лютой смерти до тысячи местных христиан. Охраняли посольство семь (аж целых семь!) казаков-забайкальцев; солидные бородатые дяденьки, они спокойно точили шашки, говоря:

— Пущай тока полезут... А мы уж не подгадим!

Да кто бы сомневался...

31 мая боксеры перерезали телеграфную линию Пекин — Кяхта... Но немногим раньше к осажденному (теперь уже наглухо!) посольскому кварталу пробилась русская морская рота. Все — добровольцы. 74 матроса с броненосцев «Наварин» и «Сисой Великий», командовал ими лейтенант барон Раден. Подтянутый, даже щеголеватый (как будто и не было тяжелейшего марш-броска), он предстал перед русским посланником М. Н. Гирсом и доложил:

— Ваше превосходительство. Если надо — мы все умрем!

— Нет уж,—возразил посланник.— Лучше живите.

— Ладно,— согласился барон.— Будем жить.

И — жили. Потом эти дни, когда европейский квартал выдерживал почти двухмесячную осаду «красных», назовут Пекинским сидением, но это будет потом. А пока... Первым делом Раден распорядился возвести вокруг посольства крепкие баррикады, которые матросы соорудили на совесть (материал — булыжник), а самую большую назвали: форт Наварино-Сысоевский... Управились вовремя! С 8 по 11 июня боксеры предприняли четыре (!) штурма подряд, и столько же раз «были отбиваемы с чувствительными для них потерями»... Каждый матрос имел мосинскую трехлинейку, к ней 160 патронов, а сверх того лишь собственную бессмертную душу да флотский тельник. Отсюда и прозвище, которое присвоил им враг,— «полосатые дьяволы». Подвалы посольства ломились от изысканных вин, а вот обычной воды... Ее не было! За нею матросы ходили в ночные вылазки, добытую воду отмеряли чуть ли не аптечной мензуркой, первыми ею наделяли детей, потом женщин... В особом почете был «антрекот по-пекински». Так называли конину (часто с изрядным душком), сваренную в каком-либо хорошем вине, лучше — в шампанском... Так вот и жили. Но сколько же можно так жить? Убит один матрос, другой, третий... В конце концов боксеры (а их — тьма!) выкосят всех моряков, и что дальше?.. Страшно подумать. Сильные ободряли слабодушных:

— Держись! Надо лишь потерпеть... Наши нас выручат... Не могут не выручить!

Наши... Но где они?

Международная эскадра (более 30 вымпелов) держала позицию близ устья реки Байхэ, в окулярах биноклей отчетливо различались очертания фортов Таку... Завладеть фортами — значит завладеть рекой, завладеть рекой — значит открыть себе кратчайший путь на Пекин... Калибрами союзных броненосцев нетрудно было бы разнести все китайские укрепления в пух и прах, но... препятствовало мелководье. Войти на речной фарватер могли только суда с небольшой осадкой, а именно — канонерские лодки... Вот им-то теперь и предстояло «распечатывать» реку Байхэ! Возглавил операцию капитан 1-го ранга Добровольский.

Вечером 3 июня шесть канонерок (четырех наций) осторожно миновали песчаный бар, тенями скользнули за линию фортов и выстроились по-боевому...

Добровольский собрал у себя командиров кораблей и сказал им:

— Господа! Если кто-то из вас еще думает, что нам предстоят несложные учебные стрельбы, тот заблуждается. Пушки на фортах почти все производства Круппа, персонал обучен по-европейски, фарватер отлично пристрелян... Так что предупреждаю: польется кровь!

— Мы военные,— ответил за всех командир «Корейца».

Стрелки часов сошлись на цифре «12». Новые сутки.

«Ночь была темная,— писал потом участник тех событий.— Черная длинная линия фортов, грозная и безмолвная, едва была заметна при тусклом сиянии луны...»

Шесть канонерок выстроены в линию. Три русских («Бобр», «Гиляк» и «Кореец»), английская, германская и французская... Люди на постах. Орудия заряжены. Дело теперь лишь за сигналом флагмана...

Но его не потребовалось!

«На новом форту сверкнул огонь. Грянул выстрел, и граната, жужжа, пронеслась над «Гиляком». Форты засветились... Наши орудия тоже пришли в действие...»

Бой начался! Дистанция «пистолетная» — 900 сажен...

Канонерской лодкой «Кореец» командовал капитан 2-го ранга Ф. Ф. Сильман. По вероисповеданию — православный, по складу характера — спокойный храбрец. Для командира не было предусмотрено броневой защиты, поэтому Федор Федорович гулял по мостику, как по дачной веранде, подверженный всем случайностям...

В 3.15 «Корейца» вдруг резко дернуло на киле — попадание! Тяжелый крупповский снаряд, пронизав тонкую сталь борта, произвел страшное опустошение в жилой палубе, замертво полегли лейтенант Бураков и два матроса... Второе попадание, третье!.. (Потом к ним добавятся четвертое, пятое и шестое, потери составят 10 человек убитыми, более 20 ранеными...) Но не успели еще вентиляторы вытянуть из отсеков едкий удушающий дым, как черный силуэт форта вдруг озарился желто-розовой вспышкой, к облакам взметнулся огненный столб, земля содрогнулась и, кажется, даже вода пошла рябью... Это пущенный с «Корейца» 8-дюймовый снаряд, выстелив пологую траекторию, въехал точнехонько в неприятельский пороховой погреб! На всех канонерках загремело восторженное «ура», матросы повеселели: «Наша берет!..»

Стрельба продолжалась еще час, а потом канонерки разом «задробили» огонь и в дело пошла штурмовая группа. Возглавил ее (фактически) командир сводной роты 12-го Восточно-Сибирского полка поручик Станкевич, который потом напишет в своем рапорте: «Мои стрелки заставили неприятеля убедиться, что русский штык действительно молодец!..» Атака сибирцев окончательно сломила дух гарнизона, «воины великой Цы Си» начали попросту разбегаться, и к 6.30 над всеми пятью фортами уже развевались флаги союзных держав. Путь на Пекин был открыт.

Открыт... На Руси говорят: «Осталось немного — начать да кончить»... Да, путь открыт, но его еще надо пройти. Будет потрачено немало сил, будет пролито немало крови (своей и чужой), прежде чем авангард войск генерала Н. П. Линевича пробьется к посольскому кварталу и казаки головного разъезда крикнут матросам:

— Эй, полосатые, выходи! Кончилось ваше сидение!..

Случится это 1 августа 1900 года.

Теперь — последнее. Когда раздавались награды за бой 4 июня, «Корейца» тоже не забыли. Ему — кораблю! — был жалован серебряный сигнальный рожок с Георгиевской лентой и надписью: «За отличие при взятии фортов в Таку, 4 июня 1900 года».

Хорошая награда. Цвета ленты означают огонь и дым сражений, серебро напоминает о благородстве, а сам инструмент потаенно хранит в себе старинный мотив боевого сигнала, призывающий воина к жертвенному служению:

Наступил нынче час,
Когда каждый из нас
Должен честно исполнить свой долг,
Долг... До-о-олг...

Большие старинные часы, тяжко хрипя, пробили полночь. Издатель и редактор газеты «Новое время» Алексей Сергеевич Суворин закончил последний абзац и готовился отойти ко сну, когда в прихожей вдруг затренькал электрический звонок. «Ну это уже свинство! » — подумал редактор, а вслух выкрикнул:

— Маша! Если там опять поэт Аполлонский, то скажи, что денег я не дам... И вообще — гони его в шею!

Но это не был поэт Аполлонский. Это был мальчишка-рассыльный, который доставил толстый серый пакет. Суворин взломал печать и разрезал обертку. На свет явилась пачка новеньких «екатеринок» и к ней записка:

«Милостивый государь Алексей Сергеевич!

Не признаете ли возможным открыть в Вашей уважаемой газете подписку на собрание средств для приобретения боевых судов взамен тех, которые неизбежно выбывают из строя при военных операциях на море? Для начала такого полезного дела посылаю Вам десять тысяч рублей. Примите уверение в совершенном почтении. Князь Лев Кочубей».

Тут же была проставлена дата — 1 февраля 1904 года.

Русско-японская война длилась уже ровно неделю.

Началась она, как известно, нападением японских миноносцев на русские корабли в Порт-Артуре, когда торпедами были повреждены броненосцы «Ретвизан», «Цесаревич» и крейсер «Паллада». Вероломство неприятеля возбудило в сердцах россиян чувства весьма сильные. Флотские и сухопутные офицеры подавали командованию рапорты с требованием направить их на театр военных действий, солдаты отказывались от отпусков, гимназисты совершали побеги «на войну», а славные своим вольнодумством питерские студенты устроили у Казанского собора мощную манифестацию — но не с красными флагами, а с портретами Государя и с пением «Боже, Царя храни». На фоне общего патриотического подъема единственным исключением стали курсистки-бестужевки, которые сначала подвергли обструкции молебен о даровании победы (чуть было не поколотив семидесятилетнего батюшку), а после направили в адрес микадо приветственную телеграмму. Когда о бесчинствах ученых барышень доложили шефу жандармов графу Толстому, тот лишь махнул рукой.

— Да что с них возьмешь? — устало сказал он. — Дуры!

Обыватель ожидал победных реляций, но вместо них телеграф доносил известия совсем иные. 27 января, после неравного боя, в порту Чемульпо были затоплены крейсер «Варяг» и канонерка «Кореец», 29-го близ Артура погиб заградитель «Енисей», за ним пошел на грунт легкий крейсер «Боярин»... Четыре потери за три дня! И это если не считать кораблей, подорванных на порт-артурском рейде. Публика по сему поводу должна бы, кажется, прийти в уныние... Но нет! Напротив. «Такое впечатление, — писал современник, — что перед лицом опасности рухнули все сословные перегородки, что нет больше внутренних разделений, а есть... живущий единой душой и единым сердцем Русский Народ». И в эти самые дни многие русские люди задумались о личной жертве на восполнение потерь и усиление флота. Мысль эта буквально витала в воздухе, но первым облек ее в конкретное дело князь Кочубей.

Хвала ему за это и честь!

Письмо князя с комментарием Суворина немедленно пошло в набор, и к вечеру в учетной книге «Нового времени» значились уже десятки денежных переводов.

Инженер-путеец Н. Перцов пожертвовал самую крупную в тот день сумму — 40 тысяч рублей. От некоего капитана пришло 25 рублей, а его домашние добавили 8 рублей 50 копеек. Священник Ф. Боголюбов прислал 30 рублей, неизвестный — 5 рублей, профессор А. Потылицын — 100 рублей, крестьянин Тверской губернии — 5 рублей, А. Достоевский и его друзья — 126 рублей, Мелкая Сошка — 10 рублей, дети моряка — 95 копеек...

Сам Суворин добавил от себя 500 рублей. «Я, грешный, — вспоминал он позже, — сомневался в успехе дела... Но видно, у князя Льва Михайловича легкая рука!..»

К 5 февраля 1904 года сумма сбора составила 85 тысяч рублей, и новые пожертвования продолжали поступать.

От графини Е. К. Нирод (матери погибшего на «Варяге» мичмана) — 100 рублей, от крестьянина Суворова — 2 рубля, от митрополита Киевского и Галицкого Флавиана — 1000 рублей, от маленькой Оли с Фурштадтской — 1 рубль, от француженки, любящей Россию, — 10 рублей, от Васи, Андрюши, Сони, Любы и Сережи — 100 рублей, от горничной Адели — 50 копеек, от няни будущего моряка — 10 рублей...

Суворин готов был схватиться за голову.

— Теперь я не редактор, теперь я счетовод... Ну что мне делать с этакой прорвой деньжищ?!.

Алексей Сергеевич вскоре надумал, что ему делать. Он обратился к Великому князю Александру Михайловичу, и несколько дней спустя был учрежден «Особый комитет по усилению флота на добровольные пожертвования». В состав его вошли 117 действительных членов, а техническую комиссию возглавил будущий советский академик, а тогда всего лишь генерал Корпуса корабельных инженеров Алексей Николаевич Крылов.

Первый вопрос: какие корабли строить? Какого класса и в каком числе?

Класс будущего «народного корабля» комитет определил почти единогласно: пусть это будет минный крейсер водоизмещением в 500 тонн. А число... Крылов по сему поводу сказал:

— Мы с вами пока не знаем, сколько нам поступит пожертвований... А потому давайте просто делать однотипные корабли. Сколько выйдет — столько и хорошо!

Всю серию построили за рекордно короткий срок – 16 месяцев, а названия новостроенным кораблям присваивались по именам главных жертвователей:

«Украина» — жители Малороссии;

«Москвитянин» — Москва и Московская губерния;

«Финн» — обитатели Княжества Финляндского;

«Донской казак» — донские казаки;

«Доброволец» — моряки Добровольного флота;

«Пограничник» — воины корпуса Пограничной стражи...

Помимо них, еще были «Амурец», «Уссуриец», «Сибирский стрелок» и «Генерал Кондратенко» (на последний собрали деньги защитники Порт-Артура)...

Проживающий постоянно в Петербурге властитель Бухары мелочиться не стал и выложил на бочку сразу 700 тысяч рублей. Новый миноносец так и назвали — «Эмир Бухарский»... А еще было такое название — «Трухменец». Командовал им лейтенант Веселаго, и, когда его спрашивали об имени вверенного ему корабля, у лейтенанта портилось настроение.

— Ну не знаю я! Четырежды посылал бумагу в комитет, и все будто в колодец... Ну не знаю!

Матросы между собой говорили:

— Носим на лбу золотые буквы... А что это за диво такое — «Трухменец»? Объяснил бы кто! А то даже бабы смеются...

Объяснение пришло. И случилось это так.

Был теплый майский день, когда к перрону ревельского вокзала подкатил петербургский «почтовый». Все как обычно: возгласы носильщиков, призывы гостиничных агентов, объятия, поцелуи... Но вот из вагона 3-го класса вышла группа людей вида не совсем обычного. Все облачены в азиатские халаты, предводительствует ими какой-то дядя в белой чалме, и тащат они сундук, обитый зеленой жестью... Подошли к городовому:

— Скажи, любезный... А где у вас тут военный флот?

Слегка удивленный страж городского порядка показал им по направлению к порту:

— Там!..

У ворот ревельской гавани эти странные люди объяснялись уже с чином портовой полиции. На требование предъявить документ их предводитель бережно достал из-за пазухи удостоверение Главного Морского штаба, в котором значилось: «Оказывать возможное содействие по осмотру военных судов... депутации туркменцев Ставропольской губернии».

На «Трухменце» боцманские дудки отсвистали самый приятный на дню сигнал: «Команде пить вино и обедать». Лейтенант Веселаго побаловал себя глотком «Alicante» и взялся уже за ложку, когда вдруг по трапу простучали матросские бутсы... Рука вскинута к виску:

— Ваше благородие! Там... Киргизы какие-то!

Киргизы? В Ревеле? Командир пожал плечами:

— Проси!

Халатники вошли в кают-компанию. Предводитель их отдал приветственный поклон и сказал:

— Наш народ степь живи, моря не знай, кибитка живи... А тут известие: нужно царю тамга. Мы собрали. Я — рубль, он — рубль, и каждая кибитка — рубль... Нам говорили: будут на ваши тамга миноносы... Нас народ посылай — посмотри, как потратили наши тамга... Пожалуйста, извини.

Лейтенант Веселаго заключил предводителя в объятия:

— Дорогой ты мой! Теперь, кажется, мы разберемся с нашим названием... Рассаживай всех своих — будем обедать!

Но халатники прежде раскрыли сундук. И предводитель обратился к лейтенанту с такими словами:

— Наш народ — бедный народ. Ничего не знай, пожалуйста, прости. Нам сказал, когда видишь наш миноноса, поклонись от нас. Маленький подарка присылал... Пожалуйста, извини.

Дальше — слово очевидцу:

«В сундуке... оказалась примерно в полтора пуда весом удивительной красоты серебряная братина работы Хлебникова. В виде юрты, у входа в которую сидит женщина, кормящая грудью ребенка. Рядом с юртой статуэтка лошади... Вокруг, в маленьких углублениях, двенадцать позолоченных изнутри чарочек»... А ко всему тому прилагался большой золотой поднос, на котором эмалью было написано: «Родной миноносец. Гордись верной службой Царю и Родине. Помни, что за тебя молится весь Туркменский народ».

Офицеры растрогались почти до слез. А спустя неделю состоялся Высочайший указ, которым повелено было прежнего «Трухменца» именовать «Туркменец Ставропольский»...

Отличный это был корабль! Он геройски сражался в Первую мировую войну, дожил до советских времен и службу закончил на Каспии, переименованный в «Альтфатер»...

А теперь назову цифры. На собранные по всей Руси народные пятаки в удивительно краткий срок были построены 22 боевых корабля — 18 эскадренных миноносцев (или, по-старому, минных крейсеров) и 4 подводные лодки... Целый флот!

И это еще не все. На Путиловском заводе был заложен и сошел на воду 23-й «народный» корабль — эскадренный миноносец «Новик», открывший в своем классе новое поколение. На ходовых испытаниях он дал 37 узлов... Это был мировой рекорд! «Англичане, — писал современник, — от зависти чуть не позеленели...»

Но и это еще не все!

Августейший председатель комитета Великий князь Александр Михайлович обратился к жертвователям: не найдут ли они желательным обратить оставшуюся наличность на создание не только морского, но и воздушного флота?..

Жертвователи сказали дружное «за!».

Снова приведу цитату: «На средства комитета... были посланы во Францию обучаться летательному искусству первые русские летчики: 5 офицеров и 7 нижних чинов... На один миллион рублей комитет за 3 года приобрел 90 самолетов и организовал первые в России авиационные школы — в Севастополе и в Гатчине...»

Так что, читатель, авиация наша родилась как Афродита — из пены морской. Правда, пена эта была с примесью крови — порт-артурской и цусимской...

Как-то мне довелось прочесть обращение, призывающее российских граждан жертвовать собственные кровные на постройку новой подводной лодки — взамен погибшего «Курска»... Ну что же. Бог нам в помощь! Опыт у нас уже есть.

¹ Из книги: В. Чистяков. Под самым прекрасным флагом.— Русская панорама. М. 2004.