...Все оставь позади и за Мной устремись,
Все отринь, все забудь — всю прошедшую жизнь,
Все богатства раздай и за Мною иди.
И семью и друзей — все оставь позади!

Вот такой недвусмысленный дан был ответ
На вопрос человеку семнадцати лет,
На вопрос, что сорвался с его языка
Тихо-тихо, как слабый порыв ветерка.

Бросить все и уйти далеко-далеко —
А наследство отца? Ведь оно велико!
Дома полную чашу и сотни овец...
И казну, что копил, умножая, отец?

А расстаться с привычками — хватит ли сил?
...Покраснел он и молча глаза опустил.
А когда он их поднял — ушли за Христом
Все вокруг. Он остался в пространстве пустом.

Шум стоял. Торг на рынке нешуточный шел.
Кто рыдал, кто кричал. А всех громче — осел.
Что ж, картина знакомая. Юг, он есть юг...
...Никого не слыхал он, не видел вокруг.

Дом родительский, полная чаша, был пуст.
В нем самом было пусто — ни мыслей, ни чувств.
Он очнется потом. Но придет по ночам
К нему самая лютая в мире печаль...

А ответ и сегодня волнует сердца:
Где взять сил, чтобы крест пронести до конца?
Будоражит веками, тревожит умы:
Где взять сил, чтоб отдать все, что взято взаймы.

Вновь день суетою заполнится
В заснеженной нашей дали,
Но радостью детской запомнится
Сам образ Священной земли,
И краски, что на фотографии
Смещают окрестность и даль,
И пение птиц, амфибрахию
Доступное, право, едва ль.
Но вспомнить возможно ль без слез пути
Средь древних камней и могил,
Которыми некогда, Господи,
В последние дни Ты ходил.
И памятью снова упрямой мы
В страну возвращаемся ту,
Где монастырями и храмами
Воздвигнута слава Христу.

Храм, он стоит перед мысленным взором
каменной жертвой.
Мертвая в нем тишина, запустения мерзость.
Битый кирпич, перемешанный с ржавою жестью,
Гнутые балки уныло торчат,
из-под купола сверзясь.

Храм, он был росписью древней богато украшен.
Дерзко по ней прокатилась мирская потеха —
В рост человека — исчерчен, искромсан, загажен,
Эхом хранит отголоски похабного смеха.

Храм без креста, он являл собой памятник буйству
Вдруг одичавшей толпы, что громила приделы.
На колокольне — лишь хлопанье крыльев.
Там пусто.
Сброшена на землю медь ее — и онемела.

Но, пострадав изъязвленной, избитою плотью,
Дух сохранил в себе,
духом вознесся к вершинам,
Словно бы мученик Божий, влачащий лохмотья,
Верой, однако, оставшийся несокрушимым.

Где разрушители, где осквернители, где вы?
Злобная молодость вылилась в мерзкую старость.
Думаю, не избежали вы Божьего гнева,
Вам, полагаю, постыдная участь досталась.

Храм же воскрес, исцеленный и вновь облаченный
В свежий наряд, что белее и чище, чем прежде.
Ярче, чем прежде, сверкает и крест золоченый,
В небо взлетающий, путь указуя надежде.

Девятнадцатое августа,
Праздник Яблочного Спаса.
В сельском храме солнце радостно
Тронет верх иконостаса.
Высота многоэтажная
Эту радость отражает,
Песнопение протяжное
Этот день преображает.
И нестройное звучание
Слух не режет, фальшь не множит.
Ибо каждое дыхание
Славит Господа. Как может.
Девятнадцатое августа...
По традиции старинной
Это яблочное празднество
Протекает в службе длинной,
И с пакетиками бабушки
Терпеливо ждут у входа,
Чтобы щедрой кистью батюшка
Окропил дары природы.
И священник с бодрой силою
Проливает Божью милость
На бананы с апельсинами —
Яблок мало уродилось.
За стенами храма — бедствия,
Катастрофы, девальвации.
Здесь же молится, усердствуя,
Может быть, опора нации.
Может быть, молитвой детскою
И поклонами старушек
Этот мир пока что держится.
Не сожжен и не разрушен.

В зной и жару, наводящие сон, —
В самый разгар подмосковного лета
К нам в огород залетел махаон
Солнечным зайчиком, вспышкою света.
Бабочек много мелькало кругом —
Белых боярышниц целая стая,
Хоботник, хобот в цветок запуская,
Как вертолет, зависал над кустом.
Всем тут хватало забот и хлопот.
Все доставалось и с пыла, и с жара.
В полдень был маленький наш огород
Детской моделью большого базара.
Шустрым народцем он был заселен,
Был переполнен сноровкой и прытью,
Очень привычными. Но — махаон...
Этот визит был тождествен событью!
Как он летел! Никакой суеты —
Ни гоношенья и ни мельтешенья.
Гостем высоким сходил с высоты,
Полон достоинства в каждом движенье.
Да и хорош был — прожилки, тяжи.
Впаяны неким художником, верно,
В крылья резные его — витражи —
Гнутою линией в стиле модерна.
Вот он садится на старый штакет —
Словно садится на трон император.
В сердце мальчишки в одиннадцать лет
Страсть обладанья — пылающий кратер.
Купер прочитан минувшей зимой —
Книжки, что в жизнь переносятся детством.
Как восхитительно, о, Боже мой,
Красться к добыче бывалым индейцем!
Ловкий рывок — и добыча в сачке,
Бьется красавец — запутался в марле...
Это журавль — не синица — в руке!
Только что делать с ним — знаешь едва ли.
Жалость пронзительна, жадность тупа,
Но одуреньем подобна наркозу.
Участь свободного, участь раба...
Лето и солнце. Жуки и стрекозы.
Этим томлением отягощен,
В банку на вату набрызгал эфиру...
Вот и попался! Но только не он —
Бьющийся в пальцах твоих — махаон.
В лапы попался ты алчному миру.
Станет хозяйкой твоею судьба,
Станут играть тобой жгучие страсти.
Участь свободного, участь раба...
Выбор твой в банке — висит на запястье.