|
|||
Календарь | |||
ЭЛЕКТРОННАЯ ВЕРСИЯ ЕЖЕМЕСЯЧНОГО ПРАВОСЛАВНОГО ИЗДАНИЯ | |||
Скорби и чудеса |
Лет уже тридцать тому назад, когда живы были мои родители, один из двоюродных братьев посоветовал мне расспросить их поподробнее о всей жизни и все это записать. Совет был безусловно мудрый, но я как-то не собрался его выполнить, о чем теперь и жалею. И поскольку память моя хранит отдельные фрагменты родительских воспоминаний, решил я записать все это, чтобы передать детям. Думаю, что рассказы о судьбах отдельных семей и составляют истинную, живую историю, в отличие от истории академической, научной, глобальной. Если бы не события новейшего времени, не эта глубокая вспашка всех слоев жизни народной, быть бы мне нормальным тверским крестьянином, пашущим земельку где-нибудь в селе Броды, что стоит на Волге повыше Твери. Именно из этого села и идет род моего отца. Его дед имел кузницу и жил кузнечным ремеслом, отчего и пошла наша фамилия — Кузнецовы, такая же нередкая, как и распространенная профессия. Мамина семья жила недалеко, в деревне Крупшево Медновского уезда, на реке Тверца. В храм они ходили в имение Раек — красивейший уголок с усадьбой, построенной по проекту архитектора Львова в конце восемнадцатого века. Поженили их по родительскому сговору. Была такая традиция в русской деревне: собирались два отца, главы семейств, и решали судьбы своих детей. Знаю, что мама моя понравилась отцу, но она-то совершенно за него не собиралась. Однако родитель сказал — и ослушаться было невозможно. Нравился ей очень один паренек, но он был из бедной семьи, пастушок. А отец мой был сыном владельца хлебной лавки. Ситуация по драматургии типовая. Что делать? И пошла моя мама за советом к двум богомольным сестрам. Жили они отдельно от деревни, как я понимаю, в скиту. Вероятно, были монахинями. И считали их прозорливыми. Мама вспоминала, что, когда она вошла в избу, одна из сестер молилась, стоя на коленях перед иконами. Велела она маме встать рядом и молиться. Выслушав вопрос, дала совет: "Молись за обоих, а Господь укажет". Так мама и стала делать. И вот, говорит, пастушок начал как бы удаляться, а Яша — наоборот, вроде уже и мил. Дед мой по маминой линии был мельником. Молол он муку на водяных мельницах, которые сам и строил. Поэтому мамино детство прошло у воды — на мельницах. Сначала на реке Тьма, а потом на Тверце. Знаю, что дед был мастер на все руки: сам делал всю мебель в доме, а в мельничном деле изобрел новшество — вместо водяного колеса поставил турбину, за что даже получил личный патент. Как я понимаю, мучное дело и соединило моих двух дедов, а через это и моих родителей. Время было нэповское — середина двадцатых годов. Венчал их в бродовской церкви священник по фамилии Павецкий. Рассказ об этом венчании поведал мне уже в 70-е годы его сын, Петр, который в то время был мальчишкой и прислуживал отцу в алтаре. Кажется, в дальнейшем батюшка, как и большинство священнослужителей, был расстрелян, а Петру удалось, скрыв свое происхождение, окончить университет и стать большим человеком. Был он министром сельского хозяйства Карельской АССР, а потом председателем Совета министров Карелии. Так вот Петр Павецкий сказал мне, что никогда в жизни он не встречал женщины более красивой, чем была моя мама в тот день. Его детское сердце было поражено ее красотой на всю жизнь. Однако профессия моего деда Василия (булочника) сыграла с моими родителями злую шутку, так как он был отнесен к категории "кулаков". Когда наступила пора коллективизации, у отца с мамой родились уже две дочери и жили они своим крестьянским хозяйством. Как законопослушный человек, отец взял под уздцы своих двух лошадок, корову и пошел вступать в колхоз. Скотину у него приняли, а самого, как сына "кулака", прогнали. Оставаться на земле, не имея лошадей и коровы, было бессмысленно, и отец уехал в город искать работу, чтобы кормить семью. Нашел он ее в Нарофоминске. Кончилось на этом его крестьянство, хотя до конца дней своих оставался отец крестьянином по духу. Уже на склоне лет он с удовольствием выезжал на сенокосные работы. Обычно брал с собой и меня, когда мне было лет семь-восемь. И мы на пару гребли сено и метали копна. Помню, что папа просто преображался на этой работе, лицо его выражало истинное удовольствие. Любовь к крестьянскому труду передалась и мне. Впервые в возрасте примерно тридцати лет, взяв в руки косу, я абсолютно спокойно начал косить. Генетически во мне жила память этих гармоничных движений, в которых участвует все тело. Люблю вообще все, что связано с землей. Но это уже не передалось моим детям. Значит, чтобы уничтожить крестьянство, надо оторвать от земли всего одно поколение. Недолго пришлось отцу потрудится на свободе, так как вскоре его арестовали, как сына "кулака", и отправили на строительство Беломорканала. Вспоминая эту пору уже много-много лет спустя, мама не могла сдержать слезы. Всегда говорила, что пережила все эти нечеловеческие напасти только благодаря помощи Божией и заступничеству Богородицы. Вскоре после ареста отца маму вместе с двумя малолетними дочками должны были забрать, вывезти куда-нибудь подальше и выкинуть из вагона, предоставляя возможность выжить, а скорее всего, погибнуть. Такой был способ расправы с семьями "кулаков". Но Господь послал доброго человека в лице кого-то из начальствующих. Он тайком пришел к маме, чтобы предупредить о грозящем аресте. Впереди была одна ночь. Этот же человек (не знаю его имени, но Господь знает) пригнал подводу с лошадью, и мама с детьми бежала из своего дома, забрав только необходимое. Уехали они в другую деревню к кому-то из родственников, где их уже никто не стал искать. Это был первый из нескольких побегов, и каждый раз, как самые ценные вещи, мама брала икону Смоленской Божией Матери и швейную машинку "Зингер". Мама умела хорошо шить и знала, что машинка ее всегда прокормит. Так оно и оказывалось. Крестьянская привычка к труду и природное здоровье помогли отцу пережить Беломорканал. Из определенных ему пяти лет он отсидел около половины. Это произошло, по-видимому, по двум причинам. Во-первых, закончилась очередная "стройка века", во-вторых, к этому времени, кажется, были введены в практику "трудовые зачеты" и система досрочного освобождения. Знаю, что он придумал какой-то "прогрессивный" способ забивки свай в стены канала, благодаря чему возрастала скорость работ. Ему дали возможность набрать бригаду под свое начало и вышли всякие поощрения. Даже разрешили свидание с мамой, которая приезжала к нему на несколько дней. Справедливости ради надо сказать, что карельский свой срок отец вспоминал всегда без особой печали. Может быть, мысленно сравнивая его со вторым — ухтинским, может быть, Господь послал разумных начальников. Всегда говорил о свежей карельской рыбе, которой в неограниченном количестве кормили их на Беломорканале. Рассказы эти бывали обычно после рюмки водки под уху из рыбы, привозимой мной с рыбалки. Вот в этот бы момент мне и расспросить его поподробнее о тех временах. Так нет — ума не хватило. После карельской отсидки семья поселилась в родном крае теперь уже в городе Калинине. Отец работал на стройке, так как за время своих мытарств освоил профессии учетчика, бригадира, знал, как составляются сметы, калькуляции и прочие бухгалтерско-денежные документы. Родилась в семье третья дочь — Катюша, хотя папа очень хотел сына, то есть меня. Но мне суждено было появиться на свет гораздо позже, а впереди были главные скорби. В 1938 году в Твери, где они впятером занимали комнату коммунальной квартиры, отца арестовали опять. Произошло это по доносу соседа, которому очень хотелось получить еще комнатку, и он написал про "антисоветскую агитацию". Это была уже знаменитая 58-я статья УК. Донос этот по неопытности или самоуверенности показал отцу на допросе следователь. Отца поразило, что он был совершеннейшим мальчишкой. Вот тут-то и пригодился предыдущий лагерный опыт. Он подсказал более уверенное поведение на допросах. Было ясно, что лагеря не избежать все равно. Самое главное — папа не подписал ни одного протокола, а, как ни странно, это и сыграло решающую роль в дальнейшей его судьбе. В камере он был единственным, кого арестовали вторично. Сокамерники держались достаточно бодро, шутили и были уверены в полной ерундистике обвинений, в том, что скоро недоразумения прояснятся и все пойдут по домам. Однако отец постарался им объяснить, что все как миленькие пойдут по этапу в лагеря. За это он чуть не был избит, так как его заподозрили в том, что он "подсадной". Уже позже, в лагере, он встретил одного из своих сокамерников, и тот просил у него прощения. Получил отец стандартные 10 лет, и повезли его в Коми, на станцию Чибью, рядом с которой строился город Ухта, центр крупного лагерного комплекса. Станция называлась по наименованию ручья, впадающего в этом месте в реку Ухту. Чибью в переводе с коми означает "река жеребенка". По преданию, когда-то в этой речушке утонул маленький жеребенок. Сейчас там даже при большом желании утонуть не может никто. Лагерь, в который определили отца, находился на правом берегу Ухты, у подножия лесистых сопок. Еще в семидесятые годы там стояли остатки бывших лагерных строений, мимо которых мы с отцом ходили в лес за черникой. В них, и даже в бывшем лагерном карцере, жили люди. Ко времени второй посадки отец уже вполне освоил профессию нормировщика. И благодаря хорошей природной памяти и умению быстро и точно считать (он мог в уме перемножить трехзначное число на двузначное) ему удалось избежать общих работ и определили его в контору на строительстве нефтеперегонного завода. Когда колонну заключенных, в которой был мой отец, привели на стройплощадку будущего завода, он с удивлением узнал это место. Его он видел во сне, кажется, еще в калининской тюрьме. Об этом чуде я узнал от мамы уже после смерти отца. На этом чудеса только начинались. |
Сестричество преподобномученицы великой княгини Елизаветы Федоровны |
Вэб-Центр "Омега" |
Москва — 2007 |