Ваши Высокопреосвященства и Преосвященства! Уважаемые участники Рождественских чтений! Уже в шестнадцатый раз мы собираемся на Рождественских чтениях для откровенного разговора об образовании в России. Несмотря на то что многие темы остаются прежними, каждый раз это новый разговор, потому что мы ведем его с учетом нового опыта и новых размышлений. Кроме того, это всегда откровенный разговор — как для самой Русской Православной Церкви, так и для внешнего мира. Готовясь к выступлению, я задавал себе вопрос, который сегодня задают многие заинтересованные наблюдатели как у нас, так и за рубежом и который звучит следующим образом: почему на протяжении стольких лет Русская Церковь неотступно поднимает одни и те же вопросы в области образования и, вероятно, будет продолжать это делать? Кто­то пытается видеть за этими настойчивыми действиями желание Церкви добиться некой власти над обществом и ограничить свободу граждан. В связи с этим некоторые заговорили даже о клерикализации российского общества.

Но все эти оценки церковного интереса к образованию ошибочны и могут только дезориентировать государство и общество. Сегодня Россия, да и мир в целом находятся в цивилизационном кризисе. Нестабильность и конфликтность охватывают многие сферы общественной жизни, а в целях стратегического развития человеческой цивилизации нет ясности. По моему мнению, глубинной причиной этого кризиса является отсутствие единого понимания человеческой природы. Я не имею в виду разногласия по детальным характеристикам человека, формирующиеся под влиянием национальных и культурных традиций. В этом вопросе всегда присутствовало и будет присутствовать известное многообразие. Речь идет об отражении и соотношении в общественной жизни таких базисных характеристик человеческой жизни, как биологическое и духовное измерение, свобода выбора и свобода от греха, материальное потребление и духовное самосовершенствование. К сожалению, в нашем обществе до сих пор нет единства позиции по этим базисным понятиям. По этой причине сохраняется и неопределенность нашего будущего. В этой ситуации Русская Православная Церковь, имеющая видение человека, проверенное веками на опыте, может внести свой важный вклад в созидание общественной жизни через диалог с различными силами общества.

Однако именно теперь, когда Церковь должна направлять значительные усилия на диалог с обществом и доносить свое видение до больших масс людей, внутри нашего церковного организма появились некие изоляционистские настроения. Вдохновители этих настроений обвиняют церковных представителей, включая Священноначалие, в отступлении от Православия, потому что они, дескать, встречаются и общаются с представителями других религий и мировоззренческих взглядов и ведут диалог с властью и внешним миром.

Именно участие в диалоге с теми, кто не принадлежит Православной Церкви, объявляется чуть ли не предательством Православия. Совершенно очевидно, что в жизни нашей Церкви возникает проблема, которую нужно соборно осмыслить и обсудить. При этом следует помнить, что решения, принимаемые Церковью, не могут находиться вне церковного Предания. Поэтому для ответа на вопрос об отношении к диалогу с иными нам следует не изобретать некие новации, а обратиться к опыту и Преданию Церкви, посмотреть, как поступали в аналогичных случаях святые отцы.

Если взять в качестве примера отношение Церкви к Римской империи и к мощной языческой культуре, то можно выделить два типа церковной реакции на тогдашние культурно­политические реалии.

Многие святые отцы, такие, как святители Василий Великий, Григорий Богослов, Григорий Нисский, Амвросий Медиоланский, Августин Блаженный, стремились овладеть внешней мудростью и культурой для того, чтобы поставить достижения человеческого разума на службу христианству и Церкви. Именно об этом святитель Василий Великий пишет юношам: «Мы, конечно, должны держаться той мысли, что нам предлежит подвиг, важнейший всех подвигов,— подвиг, для которого все должны сделать, для приготовления к которому надобно трудиться по мере сил, беседовать и со стихотворцами, и с историками, и с ораторами, и со всяким человеком, oт которого только может быть какая­либо польза к попечению о душе». Этот путь привел к успеху и многовековому существованию христианских государств.

Второй вид реакции заключался в монашеском дистанцировании от мира. Монах удаляется от мира ради достижения духовного опыта покаяния и общения с Богом. Затем, как свидетельствуют многочисленные примеры из истории Церкви, этот опыт ставился на служение церковному строительству и свидетельству. Не случайно на определенном этапе церковной жизни епископы стали избираться исключительно из монашествующих, хотя до этого допускался женатый епископат. Иначе говоря, монашество работало не на изоляцию Церкви от мира, а на духовное преображение мира. В русском Православии эти два способа отношения христиан с миром были восприняты как равноценные в результате дискуссии между «иосифлянами» и «нестяжателями» в XV–XVI веках. Несмотря на горячие споры, Русская Церковь приняла оба пути служения христианина, что выразилось в канонизации главных идейных вдохновителей обоих направлений — преподобных Нила Сорского и Иосифа Волоцкого.

Таким образом, Церковное Предание нас учит тому, что можно и важно утверждать Православие как через аскетический опыт отречения от мира, так и через использование категорий мышления светской философии, достижений науки и культуры. Святые отцы стремились воцерковить внешний мир, воспринимая все полезное и отвергая греховное, а для этого они находились в постоянном диалоге с государством и обществом даже тогда, когда и общество, и государство не были христианскими. Потому сегодня, как и во времена святых отцов, диалог с внешним миром — это не предательство Православия, а средство привнесения христианских ценностей в жизнь общества. Только очень важно в общении с внешними никогда не искушаться соблазном разум человеческий поставлять выше Слова Божия и всегда ру­ко­вод­ст­во­вать­ся апостольскими словами: «Судите, справедливо ли пред Богом слушать вас более, нежели Бога?» (Деян 4. 19). И для того чтобы сегодня руководствоваться этим важным принципом, требуется мужество не меньшее, чем в прошлом, ибо нередко идеи, находящиеся в прямом противоречии со Словом Божиим, становятся привлекательными для многих благодаря финансовой, организационной и даже политической поддержке, благодаря моде или внедренным в массовое сознание стереотипам.

Уход Церкви из общественного пространства означает отказ от миссии свидетельства. Никакие анафемы и заклинания из пензенской пещеры или из отдаленного географического района не помогут остановить апостасию. У Церкви сегодня нет иного пути, кроме того пути, которым шли святые отцы. Не питая никаких иллюзий в отношении языческой культуры, они тем не менее использовали достижения этой культуры, чтобы приблизить современников к пониманию истин Божественного Откровения. Им удалось христианизировать античную культуру. Христианский эллинизм стал результатом того, что сегодня мы бы назвали диалогом Церкви и общества.

По мысли выдающегося русского богослова протоиерея Георгия Флоровского, у Церкви и православного богословия действительно нет иного пути, кроме как актуализировать творчество и методологию святых отцов. Миссию Церкви по отношению к культуре в античном мире он назвал святоотеческим синтезом, а актуализацию этой миссии — новым святоотеческим синтезом.

К счастью, культура современной России и большинства других стран, на которые простирается духовная и пастырская юрисдикция нашей Церкви, не утратила своих православных корней. В отличие от языческой античной культуры она при всех оговорках сохраняет связь с христианской православной системой ценностей. Задача Церкви и православного богословия — не дать этой связи оборваться. Идя путем святых отцов, актуализируя их отношение к обществу и к культуре, мы сохраняем надежду на укрепление христианского измерения в общественных отношениях и в современной культуре.

Мечта отца Георгия Флоровского о новом патристическом синтезе есть мечта о рехристианизации обезбоженной европейской культуры. Для нас же это более чем мечта — это надежда на духовное и нравственное возрождение России. Образование, находящееся в центре внимания Рождественских чтений, является той частью культуры, от состояния которой во многом зависит как сама культура, так в более широком смысле и состояние общества. Какую оценку образования может сегодня предложить Русская Православная Церковь, вооружившись святоотеческим разумом?

Прежде всего необходимо понимать, с какими обстоятельствами приходится сталкиваться человеку Церкви в современном мире. Пожалуй, самым ощутимым и значимым условием жизни современного человечества является научно­технический прогресс. В наши дни требуется несравнимо больше времени, сил и ресурсов для того, чтобы подготовить молодого человека к самостоятельной взрослой жизни. Поэтому по мере усложнения технических средств и функционирования общества происходит возрастание роли образования. Современное информационное общество немыслимо без высококвалифицированных специалистов. В то же время складывается поразительная ситуация. Совсем недавно люди думали, что дальнейшее развитие науки окончательно докажет, что человек — это биологическое существо. Напротив, сегодня наука позволяет делать достоверные выводы о более сложной и тонкой организации человека и окружающего мира. Стирается сама грань между материей и духом. Таким образом, современный человек осознает, что его существование не ограничивается биологическими параметрами, что, лишенный религиозного опыта, он не может до конца разобраться с духовными проявлениями своей природы.

Другую трудность для современного человека представляет адаптация к многокультурной, многорелигиозной и многоэтнической среде современных обществ. В результате появилось большое число людей с дезориентированным самосознанием, с размытыми религиозными и нравственными взглядами и принципами, а точнее, с их отсутствием. Это все приводит к нестабильности в обществе и нарастанию энтропии. Других людей страх растворения и потери собственной социокультурной идентичности заставляет становиться на путь экстремизма и радикализма. Именно из таких людей вербуются адепты террористических организаций и преступных группировок. Всевозрастающая плотность культур, религий и народов, сопровождаемая релятивизацией нравственных норм, унификацией поведенческих стилей и кризисом личности, настойчиво ставит вопрос об углубленном изучении собственной духовно­культурной традиции как способе закрепления своей идентичности и расширения знаний о других, как необходимой предпосылке для ведения диалога.

Все эти особенности современной жизни касаются и России. Однако как мы отвечаем на эти вызовы современности в области образования? С одной стороны, наша страна находится в более уязвимом положении по сравнению со многими странами мира, так как наработки прежней системы образования и воспитания отброшены. С другой стороны, у России есть уникальный шанс создать систему образования и воспитания, адаптированную к реалиям XXI века. Если в XX веке процветала наивная вера во всемогущество материального прогресса, то в XXI веке будущее принадлежит тем народам, которые смогут обеспечить мощное духовно­нравственное осмысление материального развития и адаптировать свою образовательную систему к этим реалиям жизни. Практика показывает, что изобилие природных ресурсов — далеко не главный показатель развития общества. Задача заключается в том, чтобы суметь трансформировать эти ресурсы в человеческий капитал — подлинную движущую силу общества. По свидетельству авторитетных международных организаций, удельный вес образования среди факторов, обусловливающих благосостояние общества в высокоразвитых странах, составляет 70%. Неудивительно, что, по сравнению с недавним прошлым, сегодня в российском обществе наблюдается более глубокий интерес к вопросу образования и по этой теме разворачивается острая дискуссия. На мой взгляд, все точки зрения, существующие в нашем обществе, да и во многих других странах, можно свести к двум основным парадигмам.

Первый подход можно было бы условно назвать прагматическим или технократическим. Его сторонники считают, что школа должна быть ориентирована на преподавание практических знаний и навыков. Постулируется принцип жесткой корреляции между задачами образования и требованиями рынка. Следование ему должно привести систему образования в соответствие с потребностями экономики и рынка труда. В результате образование строго затачивается на практическую эффективность. Все другие задачи образования, не проистекающие очевидным образом из требований рынка, попросту считаются излишними и необязательными. В этом случае вопросы духовного и нравственного развития личности предоставляются произвольному ходу событий.

Второй подход можно назвать интегральным или холистическим. Его сторонники не отвергают того, что одной из задач образования является обучение практическим навыкам, однако настаивают на необходимости формирования целостной и ценностно­ориентированной личности. Именно на таком подходе основывалась традиционная русская школа, педагогические истоки которой восходят к античной образовательной концепции «каллокагатии», предполагавшей всестороннее гармоничное развитие человека, его физических и духовных способностей.

К сожалению, второй подход, согласующийся с церковным взглядом на образование, с трудом пробивает себе дорогу. Весьма показательно, что положение о духовно­нравственной личности было внесено в одобренный в третьем чтении Государственной Думой проект Закона о федеральном стандарте образования в последний момент — перед самым голосованием. У меня есть такое чувство, что это происходит именно потому, что есть силы, очень не желающие активного участия религиозных общин в процессе образования и воспитания молодого поколения.

Полагаю, что отстаивание интегрального подхода в образовании, на которое должны быть направлены наши силы, может быть поддержано широкими слоями общества. Потому что даже маловерующие или нецерковные люди понимают, что школа должна не только обучать, но и воспитывать. На церковном языке это означает, что школа призвана способствовать всестороннему раскрытию образа Божия в человеке. В образовательных учреждениях надо развивать помимо профессиональных качеств нравственное, эстетическое и мировоззренческое сознание учащегося; надо помочь ему стать не просто трудовой единицей в производственно­рыночных отношениях, но и полноценным членом общества, гражданином страны, сознательным носителем родной культуры и традиций.

Узкая профессиональная ориентация и сухой прагматизм явились бы для нашей школы и наших национальных задач катастрофическими. Необходима широта кругозора и взглядов — именно этим традиционно была сильна русская школа. Кроме того, сторонники рыночной ориентации образования опрометчиво узко понимают требования современной социально­экономической реальности. Очевидно, что даже для рыночной конкурентоспособности недостаточно одной лишь технической подготовки, на которую сегодня все более ориентируются образовательные программы. Молодой специалист должен не только быть «на ты» с информационно­коммуникационными технологиями, но и отличаться творческим подходом к делу; он должен обладать широтой кругозора и инициативностью, уметь принимать самостоятельные решения, быть способным оперировать как экономическими, так и цивилизационными и культурными категориями. Если мы претендуем на то, чтобы отстоять свои цивилизационные идентичность и суверенитет в современном мире глобализма и нивелирующей унификации, то нам не обойтись без полноценного интегрального образования, предполагающего целостное развитие личности, а не только тех ее качеств, которые диктует текущая рыночная конъюнктура.

Порой традиционному подходу к образованию инкриминируют насилие над личностью учащегося, ущемление его свободы. Нас убеждают в том, что школьники должны быть предоставлены самим себе при выборе ценностной ориентации и норм поведения, что они вправе и в силе самостоятельно делать нравственный и мировоззренческий выбор. Но такая позиция может привести только к одному результату — господству морального релятивизма, то есть к состоянию, когда все позволено. Модные в наше время теории этического релятивизма, ситуативной этики и т. д. имеют мало общего с традиционно­христианским нравственным учением. Конечно, приложение нравственных принципов должно происходить с учетом ситуации, однако мы не можем согласиться с тем, что непосредственно ситуация формирует сами принципы поведения. За всеми этими новомодными подходами стоит убежденность в изначальной естественной доброте человека — в духе Жан­Жака Руссо. Согласно этой точке зрения, человек всегда выберет только хорошее, главное — чтобы ему не мешали. Конечно, свобода каждого человека священна, и это — христианская максима, ибо только свободный человек способен выстраивать ответственные отношения с себе подобными и Богом. Но возникает вопрос: можно ли привитие духовно­нравственных ориентиров и ценностей расценивать как насилие над личностью?

Социальная реальность, окружающая нас сегодня, изобилует примерами безнравственной, не признающей понятия греха жизни молодого, и не только молодого, поколения людей. Мы видим, что в обществе, где пренебрегают воспитательной составляющей образования, пышным цветом распространяется зло в виде наркомании, пьянства, девальвации института семьи, проявлений национальной и религиозной нетерпимости, унижения человеческого достоинства, нравственного безразличия, глубокой социальной дифференциации, коррупции и т. д. На новом витке развития цивилизации мы вдруг начинаем постигать, что новые технические достижения не только не способствуют преодолению негативных явлений в обществе, но, напротив, как раз благодаря им многие общественные и человеческие пороки мультиплицируются и получают динамическое развитие.

Где же тогда тот, от природы добрый, человек? И вновь оказывается верной старая, испытанная жизнью истина, свидетельствующая о том, что в человеке есть добро, но это добро надо оберегать и целенаправленно взращивать. Иначе оно будет подавлено грехом. Видимо, нам всем следует глубже осознать, что никакие политические реформы, никакой технический прогресс не в состоянии остановить деградацию общества, отказавшегося от своих духовно­нравственных корней и традиций. Мы приходим к пониманию того, что нужна система защиты добра, которая обеспечивала бы не только свободу выбора, но и свободу от зла. И базовым элементом этой системы является система образования, ориентированная на традиционные духовно­нравственные ценности. Святитель Феофан Затворник пишет об этом: «Родить детей есть дело природы, но образовать и воспитать их в добродетели — дело ума и воли. Образовать сердца детей в добродетели и благочестии — долг священный, которого нельзя преступить, не сделавшись виновным в некоторого рода детоубийстве». Поэтому и следует самым серьезным образом отнестись к возрождению подлинного образования и приобщения молодежи к великой духовной и культурной традиции нашего народа.

Следует отметить определенные положительные подвижки, наметившиеся в отечественной системе образования в последнее время и предполагающие ее дальнейшее развитие в духе отстаиваемого нами интегрального подхода. Как было сказано, Государственная Дума приняла в третьем чтении законопроект, в котором формирование духовно­нравственной личности впервые четко названо одной из важнейших задач образования. Теперь необходимо наполнить это положение конкретным содержанием в виде программ, учебных пособий, методических указаний, форм внеклассной работы. Во избежание возможных противоречий с традиционной моралью хотелось бы призвать представителей государственных органов образования при реализации данного положения закона работать в тесном контакте и взаимодействии с Православной Церковью и другими традиционными религиями России.

Важным компонентом системы духовно­нравственного воспитания личности, безусловно, является знакомство с его религиозной традицией, без чего невозможно говорить о полноценном духовном становлении личности. Вопрос о том, как делать это, не нарушая основных конституционных принципов России, наверное, самый широко обсуждаемый сегодня. В уже упомянутом законопроекте ликвидируется региональный компонент, в рамках которого преподавался в последние годы предмет «Основы православной культуры». Это не страшно при условии, что такая возможность будет обеспечена в рамках федерального стандарта. Если удастся ввести в работу новую образовательную область учебного плана «Духовно­нравственная культура», имеющую несколько модулей, которые будут преподаваться по выбору, то Россия не изобретет велосипед, а создаст систему, давно уже успешно существующую во многих западных странах.

Как известно, в современной Европе отсутствует унифицированная модель в области религиозного образования в светской школе. Национальные традиции и правовые особенности каждой из европейских стран по­своему регулируют рассматриваемую сферу. Вместе с тем можно выделить общие принципы, приверженность которым характеризует подавляющее большинство стран Европы. К ним относятся добровольность и вариативность. Принцип добровольности означает, что учащиеся и их родители вправе выбрать соответствующий курс или при желании отказаться от него. При этом возможность отказа от изучения религиозного курса не всегда означает его необязательность в учебной программе. Принцип вариативности означает наличие у учащихся возможности выбирать один из курсов религии, официально признаваемой государством, или курс нерелигиозной этики.

Также можно выделить два стратегических подхода к преподаванию в государственных школах знаний о религиях. Первый подход, традиционный, предполагает религиозное образование в форме изучения отдельных самостоятельных курсов наряду с историей, литературой и т. д., в то время как второй подход, либеральный, допускает преподавание знаний о религии лишь в рамках общегуманитарных предметов. При этом в тех странах, где нет изучения религиозной культуры в рамках самостоятельных курсов, как правило, раз в неделю предоставляется дополнительный свободный от учебы день, в который учащиеся могут самостоятельно в частных школах изучать интересующую их религиозную традицию. Подобная система действует в большинстве департаментов Франции, а также в Венгрии. Однако в целом либеральный подход не характерен для европейских стран, его вполне можно рассматривать как своеобразное исключение.

Традиционный подход, являющийся в то же время и более демократичным, используется в таких странах, как Бельгия, Германия, Греция, Великобритания, Ирландия, Испания, Италия, Польша, Румыния, Литва, Эстония. Например, в Германии обязательность религиозного образования и воспитания закреплена Основным законом страны, а в Конституции Баварии высшими целями образования объявляются «почитание Бога, уважение религиозных убеждений и человеческого достоинства, воспитание сдержанности, чувства ответственности». В Германии существуют государственные конфессиональные школы, где обучаются дети католического либо лютеранского вероисповедания и преподавание в которых ведется в соответствии с принципами каждой из религиозных общин, и неконфессиональные, где учатся дети различных конфессий и религий. Даже в последних дети могут по выбору изучать основы знаний о религиях, к которым они принадлежат. При этом отказ от посещения религиозного курса в школах второго типа производится путем подачи соответствующего письменного заявления от родителей. Следует отметить, что немецкое законодательство в понятие «религиозное образование» включает как преподавание культурологических дисциплин, так и катехизических курсов.

Вопрос обучения религии в школе в большинстве европейских стран решен положительно. Приобщение к религиозному наследию происходит как с культурологических позиций, так и с катехизических. Думаю, что опыт европейских стран мог бы послужить хорошим примером и для России, где дискуссия о формах присутствия религиозных знаний в школе еще далека от завершения. Наши требования намного скромнее тех прав, коими обладают религиозные общины Европы в области образования. Русская Церковь не ставит вопроса о введении катехизических курсов в школах. Но мы также не можем согласиться с идеей введения обязательного общего религиоведческого предмета, предлагающего изложение сведений обо всех основных религиях России и мира с позиции равноудаленности и отстраненности.

Иногда высказываются опасения, что дифференцированное преподавание духовно­нравственных предметов может привести к разделению учеников по религиозному признаку. Я не согласен с этой точкой зрения. Напротив, именно углубленное изучение собственной духовной традиции является условием успешного формирования целостной личности, способной полноценно участвовать в межкультурном диалоге, столь востребованном сегодня. Углубленное опытно­эмоциональное, а не отстраненно­индифферентное постижение своей религиозной традиции позволит молодому поколению намного легче понимать чувства людей, исповедующих другую религию или придерживающихся иных убеждений. Кроме того, опыт России показывает, что активная роль религии в жизни страны помогла нашим предкам преодолеть исторические трудности, построить государство, объединившее множество мирно уживающихся народов и религий, создать всемирно признанную великую русскую культуру.

Важно указать, что поддерживаемая Церковью концепция религиозного образования в равной мере учитывает интересы всех традиционных религий России, а также людей с нерелигиозным взглядом на мир. В завершение хочется выразить уверенность, что всем нам — представителям Церкви, государства и общества — удастся найти взаимоприемлемый, взвешенный и отвечающий требованиям времени подход к созиданию системы образования. Это поможет нашей стране утвердиться в мире и уверенно смотреть в будущее.

И последнее. От диалога нашей Церкви с государством, светским обществом и традиционными религиями во многом зависит уровень духовного и нравственного влияния на современного человека, потому что именно диалог в нынешних социально­культурных и политических реалиях является всеми признаваемым и законным методом воздействия на тех, кто имеет другие взгляды и убеждения. Этот метод не несет в себе опасности для сохранения целостности многокультурного общества, в котором присутствуют люди разных национальностей и религий, ибо предполагает уважение к инакомыслию. Но одновременно он дает возможность осуществлять аутентичное и убедительное свидетельство о Православии.

Следуя примеру святых отцов, мы должны нести это свидетельство, обогащая культуру и общественную жизнь исторической Руси непреходящими ценностями Православия. От того, насколько успешной будет наша работа, зависит сама возможность обрести новый святоотеческий синтез, а через него преодолеть цивилизационный кризис и сформировать духовную культуру будущего.

В продолжение восьмидесяти с лишним лет русской эмиграции удавалось в какой­то мере сохранять свою веру и культуру в условиях рассеяния. Это стало возможным благодаря труду и подвигу русских родителей и воспитателей, оказавшихся за пределами родной страны. Они руководствовались прежде всего любовью к Богу и к православной России, опытом, перенесенным в эмиграцию из родной страны, и новым опытом, приобретенным в странах рассеяния.

Этот новый опыт был весьма разнообразен, так что образование, естественно, принимало разные формы в разных странах и на разных континентах (здесь сразу же следует отметить, что многое из того, что будет сказано об образовании детей и молодежи, приложимо и к образованию взрослых, воцерковляющихся в зрелом возрасте, поскольку календарный возраст во Христе ничего не значит: впервые переступивший порог храма — тот же младенец).

Но всегда и везде конкретные формы такого образования опирались на православные устои, унаследованные от прежних поколений, и на живой опыт церковной жизни.

Размышляя об образовании, естественно задуматься, от какого корня происходит это слово, каков его глубинный смысл. Всем понятно, что оно восходит к церковно­славянскому слову «образ». Важно другое: по какому именно образу мы образуем и образуемся? Пока светская школа будет образовывать учащихся по образу мира сего, как это происходит в наше время, ни о каком истинном образовании в такой школе не может быть и речи. Как не может быть в такой школе речи о подлинном просвещении, если иметь в виду евангельское понимание Света.

До тех пор пока министерства образования (или министерства просвещения, как они себя иногда по недоразумению именуют), будь то в России или в рассеянии, предписывают внушать детям, что человек произошел от бессловесных животных, или преподносить им под видом исторических сведений нелепые выдумки, изменяющиеся сообразно политическим переменам, или навязывать детям то, что чиновники от образования называют сексуальным просвещением, истинное просвещение будет отстоять от светской школы дальше, чем востоцы от запад.

Современное общество, как в России, так и на Западе, страдает от расщепления сознания, от того, что разные общественные институты претендуют образовывать по своему разумению отдельные, разрозненные части некогда единого богообразного существа человеческого. Однако евангельский, святоотеческий смысл понятия образования пребывает неподвластным этой шизофрении, оставаясь для нас, православных, надежным маяком для выхода из нынешней печальной ситуации.

К сожалению, общеобразовательная православная школа для наших детей остается пока почти повсюду только мечтой. При соборе нашей Церкви в Сан­Франциско в Калифорнии есть ежедневный православный лицей, но и он только восполняет общеобразовательную школу, как и другие наши подобные учебные заведения, с той лишь разницей, что занятия в приходских школах проводятся, как правило, раз в неделю, а не ежедневно. Поэтому, говоря об образовании и воспитании, мы будем иметь в виду прежде всего образование и воспитание в семье, этой домашней Церкви, в храме Божием и в приходской школе, а не в школе общеобразовательной.

Образование, воспитание и просвещение, понимаемые в свете Евангелия и в духе святых отцов, суть не синонимы, но понятия, как бы раскрывающие разные грани и проявления одного целостного процесса, что очевидно уже из самой этимологии этих слов и из того поля значений, которое закрепилось за ними в церковном сознании.

Самое начало пути русского народа на стезях христианства показывает, насколько уже на этой ранней стадии присутствовал правильный подход к образованию. Уже древнейший русский кодекс правовых норм «Русская Правда» учил тому, что праведность есть основа правильного и праведного управления мысли, основа целомудрия. Целомудрие есть не внешнее телесное состояние, но целостное восприятие всего окружающего мира и целостное, здравое мышление — ум Христов, по святому апостолу (1 Кор 2. 16). Диавол раздробляет, расщепляет человеческую мысль и сердце (схизофрения — расщепление рассудка). Стремление к Богу, хождение в заповедях Его восстанавливает утраченную целостность.

Любимой книгой на Руси издревле была Псалтирь. Столетия тому назад Псалмопевец обращался с богодухновенными словами к нашим предкам, и ныне он так же призывает нас: «Да узрят нищии и возвеселятся: взыщите Бога, и жива будет душа ваша» (Пс 68. 33). Тот, кто сознает свою духовную нищету и несостоятельность, обретает веселие, спокойствие, душевный мир. «Хвалитеся о имени святом Его: да возвеселится сердце ищущих Господа» (Пс 104. 3).

Процесс образования можно в некотором смысле сравнить с таинством оглашения и крещения, с той, разумеется, разницей, что крещение совершается однократно, а процесс образования продолжается всю жизнь. Родители и другие наставники в процессе образования совершают служение таинству подобно тому, как его совершают священнослужители в процессе оглашения и крещения. В первую очередь они учат и сообщают образ поведения и ведения собственным примером, подражая в этом Христу. «Христос пострадал за нас, оставив нам пример» (1 Пет 2. 21).

Здесь важны не столько слова назидания, сколько жизнь, согласная со словами: «подавая образ добрых дел» (Тит 2. 7), наставник запечатлевает словесные наставления в сердцах наставляемых. Как образ Божий отображается в человеке, так и добродетели человека­воспитателя отображаются на ближнем, образующемся по его образу и подобию. Так понимал воспитание апостол Павел: «подобни мне бывайте (в греческом — подражайте мне), якоже аз Христу» (1 Кор 4. 16). Что именно таково должно быть образование, об этом свидетельствует святой апостол и в другом своем Послании: «Ибо кого Он предузнал, тем и предопределил быть подобными образу Сына Своего, дабы Он был первородным между многими братиями» (Рим 8. 29). Ихже предуведе, то есть в которых людях Бог предусмотрел искреннее и неизменное желание благоугождать Ему и достигнуть вечного спасения.

Итак, всем нам подобает «открытым лицем, как в зеркале, взирая на славу Господню, преображаться в тот же образ от славы в славу, как от Господня Духа» (2 Кор 3. 18).

Наше преображение в тот же образ Христов совершается в таинствах Церкви и в добродетелях. И в этом заключается преимущественная задача образования: в уподоблении себя Христу. Когда образование проникнуто духом евангельским, оно ведет этим спасительным путем. Каждая добродетель в человеке рисует образ Христов на основе пра­образа, вложенного в его христообразную природу. Задача образования — раскрытие образа Христова в человеке. В Богочеловеке мы видим все Божественные совершенства. Они делаются доступными и нам через любовь к Образу и общение с Ним в таинствах, через подражание Ему в добродетелях. Как в таинстве крещения крестный принимает ответственность за крещаемого, так и каждый наставник — будь то школьный учитель или духовный отец — отвечает за наставляемого.

Однако нынешнее положение вещей явно обнаруживает недостатки нашего общества — его обмирщение и расцерковление. Как правило, не только школьные учителя, но даже родители и крестные не осознают своей ответственности перед Богом за детскую или взрослую вверенную им душу. Не многие готовы пойти на жертву ради Христа — пожертвовать своей лжесвободой и принять на себя подвиг служения ближнему.

Подвиг этот невозможен без молитвы и других евангельских добродетелей. Первая задача восприемлющего, равно как воспитателя и учителя,— молитва за крестника, за воспитанника. Только при такой постановке вопроса наставник может надеяться на успех своей миссии, принимая ученика как драгоценный дар, который он должен лелеять своей молитвой, постом, подвигом. Через ежедневное отвержение сатаны сам учитель утверждает свое крещение и этим создает почву для плодотворного образовательного процесса. Отвергаясь сатаны и его ангелов, человек открывает себе и ближнему путь для приятия образа Божия.

В наше время во многих семьях у родителей не остается времени для детей. Учитель, равно как и священник, может и должен восполнить этот недостаток. Даже если он физически проводит с воспитанниками значительно меньше времени, чем родители, духовно он может повлиять на детей намного больше. Опыт в молитве дает ему возможность переносить навык общения с Богом на общение с человеком. Этим он поддерживает и распространяет христианскую культуру общения.

Русская Зарубежная Церковь всегда уделяла образованию много внимания. Были учреждены специальные школьные комиссии при Синоде, есть ученая комиссия. Они вырабатывают как специальные руководства (инструкции) для приходских школ, так и предложения для паствы, которые Синод обнародует в своих пастырских посланиях. В нашей Церкви образование русских православных детей начинается с детских садов и продолжается в приходской школе. Большое значение имеет также опыт прислужников­алтарников. Прислуживая в храме, дети с раннего возраста навыкают истинно христианскому подходу к жизни. Но к сожалению, даже в алтарь в наше время проникает мирской дух (иногда среди прислужников даже возникает что­то вроде дедовщины), который священнослужители должны искоренять последовательно и решительно.

Диаконы или священники не только обучают мальчиков правильным, осознанным действиям во время богослужения, но и наставляют в молитве, благочестии и внимательном отношении к службе, учат правильному общению со старшими и с мальчиками своего возраста, воспитывают в них уважительное отношение к другому человеку. Подобное происходит в идеальном случае и с девочками, поющими в хоре. Остальные общаются в приходской школе или на общеприходских мероприятиях, за трапезой, на молодежных съездах, в паломничествах, также приобщаясь к самым разным сторонам церковного восприятия.

Говоря о приходской школе, нельзя не упомянуть о том благотворном влиянии, которое оказывает на детей и подростков изучение церковно­славянского языка. Детский ум податлив и мягок, подобно воску, на нем легко запечатлеваются смыслы литургического языка. Богатейшее наследие православной гимнографии, часто недоступное взрослым, не знающим церковно­славянского, обогащает ум и сердце детей, изучающих этот язык в школе.

Там, где есть энергичные священники, устраивают однодневные или двухдневные паломничества для алтарников, певчих и детей из приходской школы. Это сплачивает их между собой и дает возможность воспитателям общаться с молодежью в непринужденной обстановке. К таким поездкам священнослужители и воспитатели должны тщательно готовиться, чтобы целесообразно использовать время паломничества. Во многих приходах подобная работа ведется также и с приходскими активистами, например, сестричеством. Люди, работающие в храме, встречаются не только по делу, но также собираются для духовных бесед, толкования Священного Писания и т. п. Таким образом, священнослужители имеют широкое поле деятельности, разные способы образования и воспитания своей паствы.

Настоящая цель воспитания в том смысле, как его понимает Церковь, есть раскрытие образа Христова в душе человека. В расцерковленном обществе слово «воспитание» давно утратило изначальный смысл, который оно имело в церковно­славянском языке. Если ввести это слово в поисковую машину интернета, она выдаст статьи о воспитании детей наряду с советами о воспитании... щенков. Воспитание щенков определяется как привитие им привычек, полезных и удобных для хозяина. Но и наставления о воспитании детей зачастую не выходят за рамки привития им «полезных привычек». Воспитание же в церковном смысле слова есть снабжение, питание души человеческой Словом Божиим и таинствами.

Пресвятая Богородица была введена во храм «воспитатися во Святая Святых». Так должны воспитываться и наши дети: слышанием слова Божия в храме и дома и участием в таинствах, прежде всего в таинстве причащения с младенческого возраста, а позже и в таинстве покаяния. В процесс образования поэтому должно непременно включать приготовление к исповеди. Это очень тонкая область, где ребенок нуждается в чутком подходе со стороны воспитателей. Предпосылка для правильного восприятия таинства исповеди — осознание, с одной стороны, греха и греховности, а с другой — благодатной силы таинств, освобождающих от греха, и радости, происходящей от жизни в добродетелях.

Многому учит ребенка, даже совсем маленького, простое посещение храма вместе с родителями, крестными или воспитателями, когда благоговение старшего переносится на образ поведения и чувства младшего. Если, разумеется, благоговение это не лицемерное и наигранное, а исходит из сердца и существа воспитателя.

В храме совершается преображение, обновление и восстановление падшего человеческого естества. Переживание праздников дает основу для образования по Образу. Сопереживая праздники Крещения, Преображения, Введения во храм, Троицы, Рождества, Сретения, Вознесения, ребенок или молодой человек делается способным образоваться по Образу, если он научен в корне каждого праздника усматривать Лик Творца, Образ Крещающегося в Иордане, Преображающегося перед учениками на Фаворе, Внесенного Своей Матерью в храм (на Сретение)...

Ребенок должен понять, что храм Божий — это не детская площадка. Там мы играем, а в храме молимся, общаемся с Богом. Взираем на образ Его с чувством благоговения, покланяемся — этим выражая свое смирение; возжигаем свечу в знак благоговения пред величеством Божиим.

В ветхозаветной скинии и в храме Соломоновом, где воспитывалась Пресвятая Богородица, горел семисвечник — и мы сегодня так же приносим невещественному Свету вещественное приношение: свет и огонь, испрашивая благодатное просвещение уму и огонь сердцу. Мы дерзаем прикасаться и целовать Образ и черпаем из этого великое утешение. Это есть видимое значение невидимого прикосновения веры (Лк 8. 46), движение благочестивого усердия в сретение чаемому снисхождению благодати.

Мы возносим молитву, чтобы приблизиться к источнику благодати, чтобы мысли сосредоточивались и охранялись от рассеяния. Как внешним, так и внутренним оком мы созерцаем Бога, явившегося во плоти, запечатлеваем Его Образ в своем сердце.

Если же священник, наставник или крестный удаляется от Образа не только телом, выходя из храма, но и духом, наполняя душу вместо святых мыслей и чувств кумирами страстей и вожделений, что может он из такого устроения принести Христу и своему воспитаннику? Какой смысл имеют слова, содержащие молитвенное обращение, но лишенные молитвенного духа? Так же мало пользы приносят слова преподавателя на уроке, произнесенные без убеждения в их верности и правильности, без уверенности в их необходимости для человека, без горячей веры. Такие слова растворяются в воздухе, не произведя никакого впечатления на ученика. В вере ведь нельзя убеждать, можно только зажечь, заразить.

Мы должны стремиться к тому, чтобы «открытым лицем, как в зеркале, взирая на славу Господню, преображаться в тот же образ от славы в славу, как от Господня Духа» (2 Кор 3. 18). Этому следует учить не только ребенка, но и каждого человека, начавшего воцерковляться уже в зрелом возрасте. Если мы смотрим не просто на лицо Христово на иконе в храме, а на славу Его, сущую внутрь, на свет Его Божественной истины, Его добродетелей и совершенств, мы перестаем быть бездейственными зрителями, но представляем светоносному лику Христову душу нашу как зеркало для принятия света Его.

Как уже было сказано и как каждый из нас знает по опыту, положительному или отрицательному, образование и воспитание человека начинается в семье. Мы должны осознать, что ребенка нельзя отгораживать от мира, консервировать, изолировать. Его надо, напротив, подготовить к тому, чтобы он входил в мир с верными представлениями о том, как следует этот мир воспринимать и образовывать. Борьба с грехом неизбежна. Ребенка следует подготовить к этой борьбе, снабдить необходимым оружием. Наилучший способ для этого, самый мощный образовательный фактор — сама семейная жизнь, отношения супругов между собой и родителей с детьми в православной семье, в этой малой Церкви.

Жизнь семейная должна строиться на вере и любви к Богу, а не на внешнем исполнении каких­то правил. Весь строй семейной жизни должен быть проникнут духовным началом. Родители и воспитатели могут передать только то, что они сами имеют, чем они живут и дышат, чем исполнено их сердце. Сами они должны прежде всего освободиться от страстей, и в первую очередь от раздражения и осуждения. Тон домашнего общения, мимика, мысли и чувства, скрывающиеся за этим, передаются естественным образом.

Чем больше родитель или воспитатель сам старается вести православную жизнь, упражняться в молитве и посте, в чтении духовных наставлений, житий святых, тем легче это передается ребенку. Когда в родителе или воспитателе горит вера, он легко может зажечь сердце воспитуемого. Если он упражняется в молитве, он сможет свободно и непринужденно об этом говорить с ребенком. Когда пост присутствует в доме как естественное явление без всякого принуждения или искусственного напряжения, тогда ребенок с легкостью привыкает к нему. Когда родитель или воспитатель воздерживается от сквернословия в присутствии ребенка, но пользуется им в другие моменты, ребенок сразу чувствует такое лицемерное отношение и заражается тем же духом. Если же ребенок не слышит от наставников сквернословия и не чувствует фальши, то и ему эти пороки будут чужды. Все должно быть единым и целостным.

Воспитание, образование и просвещение в христианском духе не есть утопия или недостижимый идеал, хотя наша повседневная реальность и особенно светская школа часто удручающе от идеала далеки. Но воспитание христианского духа всегда было делом трудным, и в апостольское время не менее, чем в наше. Духовная брань — естественная и неотъемлемая часть нашей жизни. Без нее мы не достигнем Царства Небесного.

Несмотря на то что современное общество пытается навязать нам свои секулярные ценности, мы не смеем жить по двойному стандарту. Наша задача в том, чтобы выработать, выстрадать целостный христианский подход к жизни и передать его детям (плотским или духовным), прививая им любовь ко Христу, к Евангелию и, следовательно, к жизни по Евангелию. Если ребенок почувствует евангельскую любовь воспитателя, он сможет естественным образом противостоять греховным и страстным влечениям.

Ребенку, равно как и воцерковляющемуся взрослому, нельзя давать одно голое, рациональное знание. Он должен быть окутан, согрет и защищен любовью ко Христу и к ближнему, должен видеть живой пример живой веры. Родители и воспитатели должны действовать не натиском или требованием, а собственным благим примером. Ребенок или молодой человек (равно как и воцерковляющийся взрослый) должен чувствовать, что наставники уважают его свободу и его личность, как уважает нашу свободу Сам Творец человека. Здесь важны не внешние педагогические приемы, а вдумчивая восприимчивость, основанная на личном опыте духовной жизни.

Образование всегда должно иметь целью, по слову апостола, совлечение ветхого человека с делами его и облечение в нового, «который обновляется в познании по образу Создавшего его» (Кол 3. 9—10). Оно должно способствовать сознательному приятию образа Христа. «Во святом крещении, — пишет святитель Феофан Затворник, — во Христа облекаемся. Это облечение есть таинственно благодатное, восприятие в духе первообраза. Затем следует перенесение всех черт Христа Господа на соответствующие члены естества нашего. В сем труд произволения, подвиг целой жизни, производство обновления».

Завершая это краткое слово, вернемся к началу его. Воспитание, образование и просвещение суть грани и ступени единого процесса воцерковления, уготовления души к приятию благодати Божией и возрастанию во Христе. Свет Христов просвещает всех — всех тех, кто готов принять его.

«Просвещение есть светлость душ, изменение жизни, вопрошение совести, которая от Бога» (1 Пет 3. 21). «Просвещение есть пособие в нашей немощи, отложение плоти, последование Духу, общение со Словом, исправление создания, потопление грехов, причастие света, рассеяние тьмы. Просвещение есть колесница, возносящая к Богу, сопутствование Христу, подкрепление веры, совершение ума, ключ Царствия Небесного, перемена жизни, снятие рабства, разрешение от уз, претворение состава».

Мы можем смело уповать, что так понятые и претворяемые в жизнь образование, воспитание и просвещение усилиями семьи, прихода и православной школы дадут свои плоды: Господь восполнит нашу немощь Своею благодатию, и чада наши, вверенные нам Богом, станут поистине образованными, воспитанными и просвещенными людьми.

Ваши Высокопреосвященства, Преосвященнейшие владыки, досточтимые отцы, братья и сестры!

Спасибо за честь выступить на таком представительном собрании и на тему, которая меня глубоко волнует. С той же темой я сподобилась однажды выступить на семинаре, вернее, большом конгрессе культуры «Europea» в Памплоне в университете «Opus Dei». И то, что я там говорила, настолько шокировало аудиторию, что хотя в кулуруарах мне все либо целовали руку, либо жали руку и католические священники раскланивались, но в зале побоялись даже приветствовать, потому что, наверное, то, что я говорила, было неполиткорректным. Особенно их, наверное, потрясла моя фраза. Я сказала: «Своей великой еще христианской классической европейской культурой Европа обязана не прометеевскому духу Возрождения, который в итоге родил персонажей Золя, а кровавому поту Францисска Ассизского и слезам блаженного Августина. Тому первому тысячелетию христианства, которое сейчас вы, либералы, презрительно называете черным веком,— а именно тогда и был выкован высокий христианский дух, который показал свои возможности, но был испорчен гордыней и человекобожием прометеевского индивида, который сейчас привел уже к вырождению даже либерализма в либертаризм».

Конечно, России нужна модернизация, кто же спорит. Но модернизация без той версии вестернизации и тем более дехристианизации теперь уже с либеральной стороны, которая лишает нас смыслообразующего ядра самого побуждения к истории. В России происходит уникальное явление: мы оттаяли после заморозки в атеистическом революционном проекте и затосковали по традиционным ценностям. Конечно, с помощью Божией, Который простил очередной раз, и с помощью нашей Церкви русский народ, русская нация, наше общество само ощутило желание саморехристианизации, а либертарная циничная Европа смотрит на нас с удивлением, с той самой вольтерьянской гримасой, которая, собственно, и разделила Запад и Восток.

Может быть, я скажу не слишком корректно с точки зрения богословия, но позвольте мне помыслить вслух: не столько схизма разделила латинский Запад и православный Восток как цивилизации, а именно вольтерьянский хохот. Потому что и латинский Запад, и православный Восток дали свои формы и христианской духовности, и великой культуры, в которой метафизические ценности: вера, отечество, честь, долг, любовь — были выше человеческой жизни. Это сейчас нам воинствующие либералы говорят: нет такой ценности, за которую стоит умирать. Что же, значит, это отрицание тех, кто всходил на эшафот за ценности, что я назвала, и даже мучеников за веру? Это отрицание самого основания человеческой культуры, потому что готовность к самопожертвованию за великие высшие идеалы отличает человека от животного.

Культура неразрывно связана с состоянием общества. Она и отражает это состояние, но она же может быть мощным инструментом как разрушения, так, наоборот, сопротивления злу. И наша задача, безусловно, сделать так, чтобы мы не утратили те самые религиозно­философские основы культуры, которые делают ее побуждением к историческому творчеству, к вечному выстаиванию в мировой борьбе между добром и злом. Именно таковой и сложилась христианская культура, в свое время прошедшая все стадии вырождения, стадию энтропии. И импотенция культуры, которую фиксируют и на Западе, и у нас — вот той самой атеизированной, полностью дехристианизированной, утратившей нравственное целеполагание,— проистекает оттого, что у современного индивида стерлась грань между добром и злом. А именно в этом треугольнике «добро — зло — свободная воля» вместе с умением различать добро и зло как дар Святого Духа и родилось все богатство той прежней христианской культуры, в которой царь и раб были судимы по одним критериям, в которой человек сознавал как основу этой культуры, что земная жизнь — это испытание перед жизнью вечной и поэтому важно, как ты ее прожил, чему служил, к чему стремился, на чем стоял.

Отсюда в романтической высокой культуре герои Шиллера говорили: честь дороже жизни. Иван — крестьянский сын в той же мировоззренческой раме говорил: «Двум смертям не бывать, а одной не миновать». Это была еще единая по своим нравственным целеполаганиям культура, чего нет уже в ХХ веке. К концу XIX века, когда Европа, по выражению Константина Леонтьева, сама в себе уничтожала все великое, изящное и святое; персонажи Золя, о которых я уже упомянула, теснили персонажей Шиллера и последние всплески романтизма в западноевропейской литературе были лебединой песней, как Сирано де Бержерак (не реальный, реальный­то был как раз совсем другим, а тот романтический, у Эдмона Ростана),— вот тогда Россия уже не была частью новой цивилизации, выросшей из Декартова рационализма, из протестантской этики мотивации к труду и богатству и из идейного багажа Французской революции.

Революционная наша российская интеллигенция бросилась, конечно, догонять, и русское сознание даже по­своему выразило отступление от Бога. Если гетевский Фауст (по­моему, это в какой­то лекции у Сергия Булгакова) выразил тип отступления, апостасии западного человека, в своей гордыне не терпящего над собой никакого Судии,— этот скепсис, энтропию, то карамазовский вызов Богу — это падение из­за русской гордыни, которая отрицает милостивого Бога, из­за того что не желает смириться и понять грех и те несовершенства, которые наблюдает, забыв о собственной греховной природе.

Но давайте посмотрим: когда революционный проект крушил русскую православную жизнь, прокламировал совершенно новые параметры культуры и прежде всего разгромил полностью христианскую этику, объявив, что человек есть продукт социальных условий, которыми определяется его поведение, и поэтому нет абсолютных добра и зла, абсолютной морали и нравственности; поэтому даже не надо искать вину у представителей нереволюционных классов (это теория Стучки о революционной законности, тоже элемент революционной большевистской культуры), а нужно лишь подсчитать, какое количество представителей нереволюционных классов нужно уничтожить, чтобы они не мешали революции. Тогда латинский Запад, даже не либеральная его часть, а католический, который сам отвергал либерализм и отвергал дехристианизацию (например, консервативный философ права Карл Шмидт),— он все равно не сочувствовал России. И вот эта дилемма: Россия и Европа — она ведь и сегодня перед нами встает во всей своей полноте. И конечно, острота тех мнимых и реальных противоречий между Россией и Западом, духовных, геополитических, типична для разошедшихся членов некогда одной семьи.

Нынешняя элита наша постоянно говорит нам, что мы должны вернуться в лоно общехристианской культуры, вернее, общеевропейской цивилизации, забывая, что есть в основе, если мы говорим о европейской цивилизации. Часть ли Россия Европы? Думаю, что да, но тогда возникает вопрос: что есть Европа, сегодняшняя Европа? И хочется сказать нашей элите: ведь наше единство, если можно о нем говорить, зиждется не на современных клише о правах человека, демократии, американской конституции. Что делало нас представителями единой цивилизации до всяких конституций? Нагорная проповедь и «Отче наш». Вот почему только мы можем говорить о единстве Европы. И европейские консерваторы, которые в загоне гораздо большем, чем мы, русские сегодняшние консерваторы, в нашей куда более духовно свободной сегодня стране, соглашаются с этим. И так и хочется спросить: куда ушли наполнения всех тех категорий, которые родила эта христианская общеевропейская культура? Что есть свобода?

Работая в Парламентской ассамблее Совета Европы, я все время спрашиваю своих коллег: а для чего сегодняшней Европе нужна свобода? Для того чтобы, как завещал Чингисхан, гнать перед собой своих врагов, грабить их имущество, любоваться их слезами, целуя их жен и дочерей? или для возвращения на свою звездную родину? или для того, чтобы алкать и жаждать правды, как учит Писание и христианское откровение? или для того, чтобы, как учит сегодняшний либерал, ставший уже либертарием, объявлять зло и добро равночестными, красоту и уродство, правду и ложь — равными? Но ведь это и есть сущность той мировой борьбы, которая две тысячи лет проходит перед нами. И мои европейские коллеги как­то замолкают, потому что они уже не привыкли задавать такие вопросы. Такие вопросы задает Россия.

Если бы интеллигенты XIX века, соблазненные улыбкой Джоконды, жаждой познания Гете, обаятельной триадой «свобода — равенство — братство», не осуществимой без Бога и поэтому уже ложной в этой парадигме, те интеллигенты, которые склонились перед всем этим,— если бы они сегодня повернулись на Запад, то не увидели бы там лишь каббалистические столбики интернета и следы его величества банковского процента, который определяет все и вся и измеряет все и вся.

Гений Шекспира, западного человека, умертвил Корделию, которая любила отца и не могла это иначе сформулировать, как только: долг велит. А после нее долг как моральное обязательство, ощущение внутреннего обязательства перед добром в отношении зла был превращен в вексель, который может быть измерен и оплачен. Кстати, немецкое слово «schuld» приблизительно в средние века вместе с моральным значением приобретает еще значение «бумага, долговое обязательство».

К сожалению, нынешний российский западник мельчает вместе со своим кумиром Западом. И когда наблюдаешь за тезисами о культуре наших сегодняшних западников, понимаешь, как далеки они от того великого спора между западниками и славянофилами, который был в XIX веке, потому что тогда это не было отрицанием, это была богатая грань русского сознания. Могу привести слова западника Кавелина, выдающегося русского историка, который сказал почти то же самое, что Иван Киреевский. Кавелин говорит: «Каждый мыслящий порядочный человек не может не чувствовать себя наполовину славянофилом, наполовину западником, но ни то, ни другое не разрешило и не разрешит проблем русской жизни». А Иван Киреевский сказал: «Как бы кто­нибудь ни хотел искоренить все западное или, наоборот, все русское, не будет ни того, ни другого; мы поневоле должны ожидать взаимодействия и от этого взаимодействия чего­то третьего, возникающего из этих двух начал».

Но сегодняшний западник, воплощением которого является, конечно, письмо академиков в отношении образования и Церкви, прежде всего удручает уровнем знаний о вере, почерпнутых, наверное, из краткого справочника пропагандиста тридцатых годов об опиуме для народа. И так и хочется сказать: интеллигенция больше всего тосковала о духовной и интеллектуальной свободе — вот она давно уже есть. Что ж вы ей не воспользовались и не прочли хоть немного из того, что было закрыто за семью печатями? Вы прочтите немножко, а то стыдно ведь, все­таки лауреаты Нобелевских премий и действительно в своей области великие умы.

Я сейчас уже обобщаю, не говорю ни о ком конкретно: нынешнему российскому западнику свойственно эпигонство перед Западом, присущее первому веку после Петра; порой истерическая ненависть ко всему русскому и православному ранних пламенных большевиков, которая была, безусловно, преодолена потом в советском сознании, особенно после духа мая сорок пятого, и, увы, уже не наивное, а воинствующее невежество во всем, что касается религиозно­философских или даже просто философских основ, понятий, которые выходят за пределы того самого истмата, над которым они же так смеются и издеваются.

Но первые большевики и революционеры были куда более образованные, но даже о них, об образованцах начала ХХ века, Сергий Булгаков писал, что у них очень несложненькая философийка истории: сначала было варварство, потом воссияла цивилизация. Материализм, просвещение, добавим сюда священных коров сегодняшнего дня — права человека, гражданское общество, под которым совершенно неизвестно что вообще понимается. Чаще всего у нас понимают, что это не партии, а негосударственные политические организации, которые занимаются политикой. Но партии вообще тоже не являются государственными, но это уже другой вопрос.

И вот эти люди почему­то уверены, что бывает культура, не основанная изначально на каком­то религиозно­философском фундаменте. А таких культур просто не бывает. Любую культуру, арабскую ли, исламскую, индуистскую и так далее, если вы разберете до основания, то обязательно понимаете, что в ней есть те самые каноны, отражающие картину мира в сознании человека, которую он воплощает потом в своих культурных потребностях. А человек, созданный по образу и подобию, жаждет что­то делать, созидать. И в зависимости от того, какая у него религиозно­философская картина мира, какая этическая рама, мировоззренческое, нравственное целеполагание,— в зависимости от этого он созидает культуру, которая поднимает человека, или, наоборот, он созидает антикультуру, которая его еще больше и скорее толкает в бездну какого­то оскотинивания.

Более того, если утрачивается в христианской культуре острая грань между добром и злом и свобода, которая мечется между соблазнами зла и осознаваемым долгом в отношении добра (отсюда и все монологи злодеев и праведников в классической литературе: и Макбета, и Гамлета, и героев Шиллера, и Иванов — крестьянских сынов; это же все отсюда, потому что они понимают: вот она, грань, либо я поступлю плохо, либо я выдержу, выстою перед этим соблазном),— если этой грани нету, если этого поиска больше нет, свобода теряется. Все, что не имеет границ, не имеет определения в философии, и поэтому безграничной свободы просто не может быть. Только великие табу рождают великую культуру. Свобода без границ подвергается энтропии, и импотенция культуры лишний раз подтверждает известную богословскую истину, что зло не сущностно, оно не имеет потенциала не только к творению, но и к творчеству, его псевдосуществование — в коррупции добра.

Человек, отринувший Творца в своем сознании, перестает отражать красоту богоданного мира, его сознание рождает черный квадрат Малевича — этот, если хотите, философский манифест эстетики, порвавшей с христианской культурой. Манифест коммунистической партии был в философии и в историческом материализме, а это эстетический манифест сознания человека, утратившего связь с трансцендентным и со своей звездной родиной. Культура сегодня несет главный тезис: безграничная свобода, человек имеет право и должен пробовать все. Более того, в наше время мы достигли уже того, что красота, гармония, норма объявлены скукой и пошлостью, а любое отклонение, извращение, в какой области мы ни возьмем: в физиологии ли либо в канонах прекрасного,— объявляется движением от простого к сложному.

Характерной чертой великой христианской культуры является не только грандиозность свершений. Я беру культуру не только как литературу, изящные искусства. Это все, что человек создает по канонам своего представления о должном и праведном в творчестве, в государственном строительстве, в философии. Философию права рождают разные цивилизации по­разному, потому что они следуют из интуитивного ощущения тождества греха и преступления. И поэтому правовая норма, закон следует всегда за религиозным каноном. Поэтому разные системы философии и права: христианская, исламская и так далее.

Эта грандиозность свершений христианской культуры отмечается еще удивительной этической и философской цельностью. Во всем обретаются каноны прекрасного: в музыке, в архитектуре. Это лишний раз отражает, что во всех проявлениях ее есть понятие «высокое — низкое», «норма — извращение», «гармония — какофония», «хороший вкус — плохой вкус». Заметьте, ведь именно это отрицает современная эстетика, современные литературные каноны. Поэт, который пишет, например, воспевая природу, попутно и себя выражая, сейчас, пожалуй, станет в Доме литераторов посмешищем, потому что это архаично, нужно воспевать порок.

Но наше общество само начало отторгать это, и это очень отрадно, потому что в середине девяностых годов в центре общественной дискуссии еще было: осваиваем безумство гибельной свободы. А через десять лет общество само выдвинуло на повестку дискуссию о чести и бесчестии, о праведности — неправедности, о культуре и антикультуре. Эта борьба идет сейчас, и это говорит о том, что в России решается очень много не только для русского, не только для Православия, но и для Европы в целом. Я имею в виду Европу как явление мировой культуры, о которой трубят и бьют в колокола европейские интеллектуалы­консерваторы. Скажем, немецкий философ Гюнтер Рормозер прямо говорит вслед за Шиллером, что главная причина упадка культуры — дехристианизация европейского сознания.

Посмотрите, что является кредо современного европейца. Я не раз уже шутила, что мне очень грустно в Совете Европы чувствовать себя почти единственной, кто знает баллады Шиллера по­немецки наизусть. Они никто этого уже не знают и не изучают. Это у нас в России в советской школе номер три на улице Марины Расковой мы устраивали вечера немецкой классики, где даже ставили отрывки из пьес «Эмилия Галотти» и «Минна фон Барнхельм» Лессинга и делали свои переводы Шиллера. Вот какие парадоксы.

Я прожила и проработала в Америке почти восемь лет и именно там незаметно для себя стала убежденным славянофилом. Хотя как типичный интеллигент российский, советский тоже училась читать по дореволюционной книге «Живое слово» с ятями, но тем не менее баллады Шиллера, наверное, читала раньше, чем «Слово о полку Игореве». И вот, поглядев на это стерильное мышление и удивительное упрощение восприятия мира в Америке, хотя и не буду отрицать за рядовым американцем очень много и хороших черт: доброжелательность, открытость, в целом честность,— но это упрощение, какая­то, простите, я не в качестве грубости, дебилизация общей картины мира буквально до уровня третьеклассника — вот это, конечно, страшно. Но это именно ответ на тот вопрос, который задавал владыка Кирилл: спрашивается, почему так борются против всего того, за что мы выступаем?

Это предсказал еще Алексис де Токвиль в книге «О демократии в Америке», которая, кстати, совершенно ошибочно считается одой Америке. Там после каждой главы в течение шести страниц грустные размышления о том, что будущее, увы, за средним классом, за бюргером­лавочником с его приземленными потребностями. И для той завидной рациональности, с которой организовано американское общество, это очень подходит, но в европейских обществах — с фундаменталистскими устоями народа, с высокими стремлениями аристократии, с постоянным поиском новых идей, столкновениям этих идей, борьбой внутренних побуждений — это приведет только к дебилизации.

И Токвиль пишет: «Я вижу перед собой огромные толпы людей, суетящихся и тратящих время в мелких радостях, в мелких и пустых занятиях, а над всем этим возвышается всевидящая власть, которая заботится об удовлетворении каждой потребности, вплоть до физиологической, но держит сознание в младенческом состоянии». Держать сознание в младенческом состоянии, при этом пребывать в какой­то эйфории, будучи свободным индивидом — а на деле рабом своей плоти и гордыни. Эка доблесть, видите ли, извините, помочиться там же, где захотелось! До чего ж можно дойти, но при этом составляя абсолютно порабощенные нации, которые не способны на согласие по вопросам своего прошлого, настоящего, будущего, а значит, не способны осознать ни свои национальные интересы, ни задачи своей истории, то есть цели, ценности исторического бытия, которые невозможны без осознания себя как народа в Боге и, конечно, того, что Россия родилась не только не в девяносто первом, она и не в девятьсот семнадцатом родилась, она существует и бредет по истории тысячу лет с Божией помощью, и ее продолжение в мировой истории абсолютно немыслимо и невозможно без духовной скрепы Православия.

Поэтому его и пытались без всякого вольтерьянского уже хохота в семнадцатом году заковать в цепи и зарубить, но оковы, как всегда, пали, и освободившийся дух его, хотя, может быть, и оскудел — я имею в виду в маштабах нации,— но так же жив, более того, он наиболее пассионарен сейчас во всей европейской цивилизации, и поэтому наша страна — это единственная почти, где идет еще спор по великим вопросам. Их задают герои Распутина, их задают наши люди: живем ли мы, чтобы есть, или едим, чтобы жить? А пока такие вопросы задаются, значит, не иссякает ручеек человеческого духа, стремящегося к Богу, стремящегося постичь, зачем он живет и для чего этот мир и история. И пока это так, не будет конца. И будущее Европы на самом деле заключается не в том, насколько они принудят Россию принять выхолощенные постулаты сегодняшнего дня, а, наоборот, в том, сможет ли Россия опять стать форпостом христианства — и тогда это может придать и всей Европе импульс и силу для того, чтобы встретить демографические, геополитические и духовные вызовы нашего столетия.

Низко кланяюсь нашей Церкви за ее титанические усилия и думаю, что все политики и общественные деятели должны помогать Церкви нести свой крест — быть гласом религиозной совести и напоминать всегда любой власти, что надо думать не только о том, что нужно и рационально­правильно, но и о том, что должно и праведно, и тогда политика будет христианской.

«Дети — это не только будущее страны, это ее настоящее, — сказал епископ Кемеровский и Новокузнецкий Аристарх, открывая конференцию «Родительское общественное движение: семья и образование», проходившую 31 января в рамках XVI Международных образовательных Рождественских чтений.— Школа, выпавшая из традиций, которая не соблюдает преемственности поколений и не преподает нравственных ценностей, способствует дальнейшему разрушению общества, — подчеркнул он. — Высшая ее цель — научиться жить в Боге, только в этом случае можно надеяться на полноценную духовную жизнь ребенка».

Обозначить роль родителей в современном российском образовании собрались в здании Просветительского центра при храме Благовещения представители общественных родительских движений России, юристы, врачи, писатели, священнослужители. Организаторами секции выступило Некоммерческое партнерство (НП) в защиту семьи, детства личности и охраны здоровья «Родительский комитет».

«Начиная с девяностых годов прошлого столетия российское образование непрерывно реформируется,— отметил в продолжение темы руководитель Отдела образования и катехизации Рязанской епархии кандидат технических наук иерей Сергий Рыбаков.— Мы видим некоторые усилия поддержания государством школы: увеличили немного зарплату учителям, дали компьютеры, подремонтировали здания. Но совершенно не определено содержание образования и методы религиозного воспитания. Будет ли наше образование по­прежнему атеистическим или будет приобщаться к своей традиционной культуре, вере отцов, познавать идеалы и ценности своего народа? Предмет «Основы православной культуры» должен стать основообразующим предметом в школе и содействовать формированию и других предметов православного и светского образования».

«Мы собрались здесь для того, чтобы выразить мнение большей части гражданского общества, а именно родителей,— заявила член правления НП «Родительский комитет» известный адвокат Лариса Павлова.— Сегодня развитие образования в нашей стране осуществляется в ущерб интересам государства, общества и семьи, появился опасный симптом — «вымывание» родителей из образовательного процесса. Об этом свидетельствует внедрение разнообразных экспериментов, таких, как, например, ЕГЭ, без их серьезной апробации и учета мнения родителей.

В школу поступают низкокачественные, а порой просто вредные для ребенка учебники и учебные программы. Отсутствуют открытые конкурсы учебников, когда выбирают лучшие; фамилии экспертов засекречены, и невозможно выяснить, кто именно дал рекомендацию на ту или иную учебную программу, вызывающую резкую критику родителей. Под видом профилактики ВИЧ, СПИДа, наркомании и других заболеваний многие образовательные учреждения реализуют растлевающие детей программы полового просвещения, а родители практически не имеют возможности протестовать. При подписании же Россией так называемой Европейской социальной хартии сексуальное просвещение в школах станет обязательным!

Над нами нависла угроза создания системы ювенальной юстиции, где единственное упоминание слова «родитель» содержится в параграфе о «репрессивных санкциях по отношению к родителям». Эта система вклинивается в отношения между детьми и родителями, пытается разрушить семью. С созданием ювенальной юстиции любая жалоба дает право социальным службам вмешаться. А критерии «правильного воспитания» уже определены Всемирной организацией здравоохранения. По мнению ВОЗ это — здоровье, но не как «отсутствие болезней», а как «полное социальное благополучие», то есть наличие жилья, денег, определенного уровня образования, одежды, развлечений и удовлетворения потребностей ребенка по европейским стандартам. Не каждая российская семья может похвастаться таким «благополучием», поэтому над нами нависла реальная опасность лишиться права воспитания собственных детей.

Существуя уже десять лет и пытаясь создать родительское движение «общественной самодеятельности снизу», мы только зарождаемся,— продолжила Л. Павлова.— В 2006 году было наконец создано Всероссийское общественное движение «Родительское собрание», в котором участвуют 45 регионов России, но оно до сих пор не зарегистрировано и нуждается в укреплении. В настоящий момент необходимо объединение усилий на местах, создание общей координации и единой прессы. В противном случае в ближайшие годы будет создана прозападная система образования, которая лишит родителей возможности воспитывать своих детей так, как они считают нужным».

«Нельзя детей наказать больше, чем лишить их любви родителей,— заявил руководитель общественно­политического проекта «Собрание родителей» Игорь Литвиненко.— Любой школьный устав гласит, что высшим органом руководства школы является собрание родителей, но ни в одной школе это положение не выполняется. Мы провели анализ сложившейся ситуации и выяснили, что с 1992 года в нашей стране основным принципом является «открытое демократическое государственно­общественное управление образованием». Таким образом, родителям дается право участвовать в управлении образованием, более того, согласно закону только родители несут ответственность за качество образования, которое получают российские дети. На деле же «образовательная корпорация» до сих пор держит оборону от родителей».

«Серьезнейшим преступлением против детей России» назвала массовую вакцинацию вирусолог, член Российского национального комитета по биоэтике РАН Галина Червонская. «Немногие родители знают, что уже на протяжении двух лет в Москве, Санкт­Петербурге и еще в десяти городах России в яслях, садах, школах на наших детях проводятся эксперименты — отрабатывается безопасность новых импортных вакцин сомнительного качества, спущенных «черным десантом» из стран ЕС и даже Кубы, — сказала Г. Червонская.— Возглавляет этот эксперимент представитель французской фирмы «Цвейг Кляйн» Фатима Абазова с разрешения Комитета по биоэтике Министерства здравоохранения России.

К сожалению, мы потеряли святость прикосновения к телу человека: начиная с роддома каждому российскому малышу вводят десять вакцин, что приравнивается к тридцати (!) уколам; это приводит к разрушению иммунной системы к 15—18 годам, поэтому о благополучной демографической ситуации в России говорить еще рано».

По итогам конференции все ее участники единогласно приняли меморандум «О роли родителей в образовании и реализации органами государственной власти принципа государственно­общественного характера управления образованием». В нем, в частности, говорится, что «создание механизма реального включения родителей в российское образование можно без преувеличения назвать стратегической и тактической задачей не только модернизации российского образования, но и выполнения «национальных проектов» и, главное, формирования гражданского общества».

Марина Шелкова

^* Интервью с протоиереем Ильей Шапиро подготовлено нашим корреспондентом Надеждой Зотовой для приходской радиопередачи «Благовещение».