Приближался уже конец декабря, а снега все не было. Земля замерзшими кочками торчала между грязно­серыми его островками, то оттаивая и превращаясь в грязь, то снова замерзая при небольшом понижении температуры. Скоро Новый год, но настроение Николая Васильевича было совершенно не новогоднее. Наверно, виноват был в этом отчасти и унылый городской пейзаж, не соответствующий времени года, так любимому еще с раннего детства.

Надо было садиться за стол и писать статью для научной конференции, но делать этого не хотелось смертельно. Стоило только переместиться из теплого кресла за стол, взять в руки авторучку, и работа бы пошла. Он это знал, но все сидел и сидел, глядя через стекло на улицу. В голову лезли мысли, совершенно не относящиеся к статье. Вид несуразной зимы навевал глобальные идеи о влиянии снега на личность отдельного человека и даже нации в целом. "Можно ли представить себе русского без настоящей снежной морозной зимы?"- спрашивал себя мысленно Николай Васильевич и тут же решительно давал отрицательный ответ. В сердце рождалась жалость к южным народам. Правда, как, вероятно, любой человек, выросший на севере, он ценил солнышко и тепло. В юношеских мечтах Коля часто переносился на какой­нибудь экваториальный остров, где можно жить, не заботясь о теплой одежде и жилище, а в лагуне сколько душе угодно плавать и ловить экзотическую рыбу. Но этот "рай" воображение рисовало максимум на месяц, ну от силы - на два. Дальше мысленно уже становилось скучно и хотелось опавших желтых листьев, снега и мороза. А они­то, бедненькие, живут без всего этого. Вот теперь и в Москве уже непонятно, что за зима - не Россия, а какаято сплошная Европа.

Слово "снег" рождало у Николая Васильевича массу самых разнообразных ассоциаций. Вспоминались невероятные снежные скульптуры, которые надувал ветер зимними снежными ночами в далеком северном детстве. Маленький Коля выходил утром на крыльцо своего рубленого барака и не узнавал соседние дома. За одну ночь они превращались в фантастические сооружения. С подветренной стороны на крышах вырастали гигантские снежные массы, которые, закручиваясь мягким, сочным винтом, иногда свешивались почти до сугробов, устремленных наверх - к карнизам. Между двумя этими снежными полями виднелись фрагменты стен с окошками и дверями, к которым вели прорубаемые в снегу траншеи "полного профиля". Снег создавал особый уют и делал все красивым. Под ним исчезали грязь и обшарпанность домов, он скрывал всяческую человеческую неряшливость в виде бытового хлама, разбросанных досок, гниющих и никому не нужных бревен. Снег превращал все это в мягкий, абсолютно белый барельеф с тончайшей и выразительной пластикой.

"Наверное, и в русской архитектуре снег сыграл не последнюю роль,- размышлял Николай Васильевич.- Неслучайно стены древних храмов и монастырей белые и, даже сложенные из красного кирпича, они обмазывались затем белым известковым раствором". Красоту этого он понял в далекой юности, когда еще студентами они с женой на зимние каникулы впервые приехали на несколько дней в Суздаль. Тогда зима была настоящей. Вечером вышли они на высокий, крутой берег реки, и от увиденного захватило дух. Внизу, на другом берегу, из белоснежного поля вырастало сказочное видение - Покровский монастырь. Небо было ясным, солнце в дымке у самого горизонта, и снег и стены розовели, не обнаруживая границы между собой. Читать форму помогали только темнеющие кое­где кровли и купола. Потом приходилось ему бывать в Суздале еще несколько раз летом. Было красиво, но тот зимний мираж вспоминался как что­то сказочноневероятное. Знакомые, побывавшие на Афинском акрополе, рассказывали о подобном впечатлении от его архитектурных шедевров: сооружения словно вырастают из мраморной скалы, на которой стоят.

Николай Васильевич, сделав усилие, пересел за стол и положил перед собой бумагу. На подоконник с замерзшим комочком снега в углу уселся голубь. Лист бумаги был самым чистым пятном в окружающем пространстве. Он красиво белел на темно­зеленом сукне письменного стола, провоцируя опять рассуждения о снеге. "Ну напишу я эту статью - никто же читать ее не будет. Никому не нужно, только для галочки и отчета". Николай Васильевич взял перьевую ручку (шариковые не любил) и начал рисовать крыши под снегом, торчащие из них трубы и маленького мальчика с санками на веревочке. Справа от мальчика он изобразил высоченный сугроб и расчертил его горизонтальными черными полосками.

Такой сугроб он видел в заполярной шахтерской Инте. Попал он туда уже старшим школьником где­то в конце февраля - ездили на республиканские спортивные соревнования. Город в тундре окружала цепочка гигантских террикоников, а в воздухе стоял плотный запах угольной пыли. В родном городе так пахло только на железнодорожном вокзале, если стоять рядом с пыхающим паровозом. Снег вокруг был абсолютно серым. Но в одном месте, где кто­то рассек по вертикали полутораметровый сугроб, предстала интересная картина: срез в виде торта­наполеона из белых и черных прослоек. Получилась археология зимы. Время, когда шел большой снег, было отмечено в этом слоеном пироге белыми полосами, а когда его долго не было - черными и темно­серыми. Снежная записная книжка. Наверное, где­нибудь в южных, бесснежных краях человек может "принюхаться" и жить, не замечая нечистоты воздуха, а вот среди снегов грязь делается очевидной. "Как любопытно,- думал Николай Васильевич,- с одной стороны, снег укрывает наши безобразия, а с другой - выявляет".

Из-за резкого подъема воды начиналось наводнение. Наши бараки стояли на коренном, высоком берегу, но под горой, в пойме реки, тоже жили: там стояли частные домики, непонятно по каким причинам построенные на заливных землях. В одном из них обитала семья наших хороших знакомых. На время наводнения они каждый раз перебирались в нашу двухкомнатную квартирку, в которой, пока не разъехались мои сестры, нас жило пятеро. Семья «затопленцев» состояла из трех человек. Я обожал это время и ждал его с нетерпением. В тесной и без того квартирке от привезенных узлов и матрасов становилось еще теснее, а значит, интереснее. Детей укладывали спать на пол, где спалось как-то особенно сладко. Те же, у кого не было мест эвакуации, отсиживались на чердаках. Когда вода спадала, все ходили смотреть на причиненный ущерб. На огородах часто оставались воронки, вымытые весенними струями реки, в которых еще долго потом стояла вода.

Он с тоской смотрел на темные тротуары за окном, на это "непонятно что" - ни зима, ни осень. Когдато в юности он пытался писать стихи, и сейчас вспомнились строки:

Люблю мороз - в нем звук ясней и чище,
        И мысль не терпит пышной суеты...

Дальше он не помнил, да и вся идея была в этих двух строчках. Сейчас так не хватало этого мороза, не хватало снега, который был способен соединять не только архитектуру с землей, но и землю с небом. В пасмурные зимние дни, ближе к вечеру, на загородных безлесных сопках и полях иногда исчезала видимая граница между небом и заснеженной землей. Тогда при катании на лыжах возникало ощущение полета в этом белом царстве. Выехав из леса на вершине сопки на склон, где нет ни теней, ни лыжни, начинаешь скользить по плотному насту вниз, к реке - и пропадает ощущение реального пространства. Лыжи могут неожиданно нырнуть в небольшой овражек или, наоборот, подняться на бугор, но это можно почувствовать только по их движению вверх или вниз и никак заранее. Слой снега так высок, что небольшие кустики, которые могли бы помочь в прочтении рельефа, скрыты под ним.

Однажды такое "парение" закончилось для Коли печально. Его лыжина на приличной скорости наткнулась на невидимый под снегом пенек и сломалась. На беду, лыжи с ботиночными, жесткими креплениями были чужими - взяты без спроса у родителей школьного друга. Будний день, все на работе - вот и решили попользоваться. Падение лицом в глубоченный сугроб сопровождалось веселым смехом, пока не обнаружилось "уполовение" лыжи. Пройти два километра по руслу реки на обломке было сложно, но не так страшно. А вот как сказать родителям? Приятель решил использовать "легенду", что сломал он сам, а чтобы не ругали, изобразил "увечье": осколком бутылки раскорябал себе лоб до крови. "Членовредительство" сработало - дома ругать не стали, а когда через несколько дней узнали правду, очень смеялись.

Всю жизнь воспоминание об этом поступке бескорыстной детской дружбы грело душу Николая. Теперь во время уже редких зимних приездов в родной город он видел, как на горах, где они мальчишками катались на лыжах, пристегнутых к валенкам системой ремешков или просто веревок, скользят горнолыжники в шикарной экипировке, поднимаемые наверх бугельным подъемником... Но надо было наконец приниматься за статью. Заявка, поданная на конференцию, касалась пространственной организации современных школьных зданий. Николай Васильевич понимал абсолютную бессмысленность своих научных усилий в этом на самом деле достаточно важном вопросе. Столько по этому поводу исписано бумаги, а толку - ноль. Нет, надо написать что­нибудь такое, что интересно самому. На верху белого листа он размашисто написал: "Влияние снега на формирование русской культуры" и подчеркнул заглавие двумя жирными линиями.