Как человек приходит к вере? Думаю, ответ на этот вопрос и сложен и прост одновременно. Сложен, потому что вера, как и все на земле, дается человеку Самим Богом, а кому и как — это известно только Ему. Прост же, потому что в видимой части этого процесса участвуют конкретные люди. Конечно, каждый может рассказать о встречах с такими людьми, и вариации на эту тему, наверное, бесконечны. Хочу поведать о встречах из моей жизни.

Случилось это в эпоху брежневского «застоя». Я тогда уже не был атеистом, иногда захаживал в храмы, но до настоящего воцерковления было еще далеко. По милости Божией, моя жизнь в Московском архитектурном институте, начавшаяся со студенческой скамьи и продолжающаяся до сего времени уже в качестве преподавателя, проходила рядом с совершенно удивительным человеком — Татьяной Всеволодовной Поляковой. Мы пришли на кафедру в один год, она уже кандидатом архитектуры, а я — молодым ассистентом после защиты диплома. Мы были учениками одной творческой школы, и через несколько лет судьба соединила нас в одной преподавательской «бригаде». Так мы и работали вместе около тридцати лет до самой ее смерти. Танечка была человеком чрезвычайно одаренным и, что самое главное, церковно верующим. На пути к вере именно она стала моим земным «поводырем», но в этом рассказе речь пойдет о двух других людях, встречи с которыми подарила мне она.

Преподаватели вузов тогда еще пользовались достаточным авторитетом у государства. Нам платили неплохие зарплаты, и каждые пять лет мы проходили курсы повышения квалификации с отрывом от производства. «Повышались» мы формально, поскольку от производства нас никто не освобождал, однако в конце курсов, в июне, руководство устраивало недельную поездку в Кирилло-Белозерский монастырь. Этого пропустить мы не могли и вместе с Татьяной присоединились к группе слушателей.

Кто-то из православных Танечкиных друзей посоветовал ей обязательно зайти в гости к дяде Саше, живущему на территории монастыря. Объяснять ничего не стали, сказали: «Зайдешь — сама увидишь. Он тебе будет рад». В те годы монастырь был целиком занят музеем. В братских корпусах располагались администрация музея и квартиры его сотрудников и горожан.

И вот в первый же вечер пребывания в Кириллове мы стучали в дверь, вставленную в проем толстенной кирпичной стены XVI века на первом этаже братского корпуса. Дверь открылась. Перед нами стоял сухонький, невысокий, совершенно седой старичок с реденькой бородкой, обутый, невзирая на июнь, в валенки. Он смотрел на нас ярко-голубыми глазами и улыбался. Не было никаких вопросов: кто мы, откуда, к кому? Просто приглашающий жест рукой: «Заходите, заходите, милые! Вот как хорошо-то!»

Дядя Саша ласково осмотрел Танюшу, а меня разглядывал чуть подольше. Потом улыбаясь произнес: «Вижу, что крещеный, а ведь не постишься?» Я рассмеялся: «Не пощусь, дядя Саша». Он покачал головой, закрывая тему, и пригласил присаживаться к столу.

Его маленькая келья-квартирка была разделена надвое гигантской русской печью. В передней части у сводчатого окошечка стоял столик с табуретками и висела пара полочек. Дальше, за занавеской, виднелись иконы на стене и деревянная лесенка, ведущая на верх печи. Судя по свисающему одеялу, на ней дядя Саша и спал.

«Садитесь, милые, сейчас будем чай пить» — прозвучало так, как будто мы были не двое незнакомцев, а горячо любимые, родные, долгожданные гости. Хозяин тут же достал из-под печки бересту, поджег и бросил в стоящий на шестке самовар. Привычным движением приладил трубу, соединяющую самовар с дымоходом. На столе появилась вазочка с карамельками и сушками. Самовар закипел очень быстро, и началось чаепитие с неторопливой беседой. Скоро у меня возникло ощущение, что я сижу за одним столом с человеком, совершающим важную миссию: он, старенький, немощной, хранит дух этого монастыря. Каким образом он здесь оказался, чем занимался всю жизнь — я не знаю, но ясно было, что это все неслучайно.

Дядя Саша прихлебывал чай из блюдечка и рассказывал, как юношей был свидетелем расстрела сестер из соседнего Ферапонтова монастыря. Некоторые из них пытались скрываться, но их вылавливали. Потом как-то особенно тепло и нежно заговорил о своей давно умершей жене, ее истинной, настоящей вере. Он вспоминал какие-то эпизоды жизни, о которых я уже и забыл, но навсегда запомнилось абсолютно реальное ощущение света, исходящего из его удивительно голубых, совсем детских глаз. Рассказывая смешное, он и смеялся совершенно по-детски.

Соседом по дому и ближайшим другом дяди Саши был тогда научный сотрудник музея и экскурсовод Валерий (кажется, Иванович) Рыбин. Будучи намного моложе, он опекал старенького друга, всячески помогая по хозяйству. Вот и в тот вечер он заглянул в келью дяди Саши. Однако понять и оценить эту дружбу мы смогли только на следующий день, когда стали свидетелями экскурсии, проводимой Валерием в Ферапонтовом монастыре. Обращаясь к группе экскурсантов, он разъяснял сюжеты настенной живописи, но на самом деле совершенно откровенно проповедовал Христа. Среди царившего тогда воинствующего атеизма это поражало. Говорил Валерий опустив голову и глядя в пол, тихим, тоненьким голосом, но этот голос звучал, как набат. Потом нам рассказали, что несколько раз на него писались жалобы с обвинениями в крамоле, но, так как он был единственным сотрудником с высшим филологическим образованием, трудился в богатейших монастырских архивах и жил в таких условиях, на которые вряд ли можно было найти желающих, его терпели.

Запомнилось, как в соборе Рождества Богородицы Валерий Иванович говорил, что фрески Дионисия нельзя рассматривать, а следовательно, и понять в отрыве от всей полноты литургического действия и текстов. Думаю, действительно это основа понимания всего православного искусства...

Очередной вечер мы опять провели в келье дяди Саши. Мне очень хотелось что-нибудь сделать для него. Танечка по наущению друзей привезла ему пару пачек дефицитного тогда индийского чая «со слоном». Ну а я решил наколоть дров и, взяв колун, пошел во двор. Это дело я любил, и работа спорилась, но под конец из-за неловкого и неточного движения я сломал топорище. Конфуз был жуткий — называется, помог. С виноватым видом подошел я к дяде Саше. Но он, лучась своей неизменной улыбкой, начал меня утешать: мол, невелика беда.

Хотя в жизни мне очень везло на замечательных людей, таких, как дядя Саша, я еще не встречал, поэтому, вернувшись домой, рассказывал больше всего о нем и, конечно, о Валерии. При этом голос мой прерывался, а в глазах щипало. Жена внимательно смотрела на меня, понимая, что произошло что-то важное.

Самое удивительное, что поездки в монастырь проводились по инициативе руководителя курсов повышения квалификация, который был искренним коммунистом и долгое время возглавлял институтское партийное бюро. Однажды попав на экскурсию Валерия, он был потрясен его личностью и возил педагогов на север специально, чтобы они послушали Рыбина. Причем заранее звонил из Москвы и заказывал экскурсии только с Валерием. В музее этим были не очень довольны, так как Московский архитектурный считался идеологическим вузом, но на другие условия наш руководитель не соглашался. Думаю, что несколько часов в монастыре были гораздо весомее всех двухмесячных лекций на курсах.

Со времени этой поездки прошло много лет. Сейчас в монастыре, как и во многих монастырях Руси, возобновлена молитва, он начинает жить своей подлинной, естественной жизнью. Дядя Саша давно уже лежит на местном кладбище, а перед глазами так и стоит картина: два немогучих телом, тихих человека, как два богатыря, стоя спиной к спине, в полном окружении, отстаивают этот бастион Православия. Может, богатыри, а может, и горящие лучинки, от которых, я уверен, зажглись и другие — точно по словам преподобного Серафима Саровского.