Святой праведный о. Иоанн Кронштадтский

Ныне Россия празднует молебно торжество тезоименитства своей юной православной Царицы и радуется о ее первородной дщери и о том, что она первые свои царственные заботы возымела о возвышении благосостояния бедного люда в России по доставлению ему полезного труда. Чует русский человек эту сердечную струну в своей Царице, и добрым сочувствием бьется его сердце к своему Царю и Царице, милостиво обратившим свое внимание в сторону обездоленных людей, и молится он, и мы все молимся - да продлит дни жизни и царствования их на много лет и да согревает сердца их сочувствием к нуждам и скорбям врученного им народа русского.

А. А. Вырубова

<...> Я должна сказать, какое горячее участие принимала Государыня в судьбе туберкулезных, приезжавших лечиться в Крым. Санатории в Крыму были старого типа. После осмотра их всех в Ялте Государыня решила сейчас же построить на свои личные средства в их имениях санатории со всеми усовершенствованиями, что и было сделано.

Часами я разъезжала по приказанию Государыни по больницам, расспрашивая больных от имени Государыни о всех их нуждах. Сколько я возила денег от Ее Величества на уплату лечения неимущих! Если я находила какой-нибудь вопиющий случай одиноко умирающего больного, Императрица сейчас же заказывала автомобиль и отправлялась со мной лично, привозя деньги, цветы, фрукты, а главное - обаяние, которое она всегда умела внушить в таких случаях, внося с собой в комнату умирающего столько ласки и бодрости. Сколько я видела слез благодарности! Но никто об этом не знал - Государыня запрещала мне говорить об этом.

Императрица организовала четыре больших базара в пользу туберкулезных в 1911, 1912, 1913 и 1914 гг.; они принесли массу денег. Она сама работала, рисовала и вышивала для базара и, несмотря на свое некрепкое здоровье, весь день стояла у киоска, окруженная огромной толпой народа. Полиции было приказано пропускать всех, и люди давили друг друга, чтобы получить что-нибудь из рук Государыни или дотронуться до ее плеча, платья; она не уставала передавать вещи, которые буквально вырывали из ее рук.

<...> Государыня любила посещать больных - она была врожденной сестрой милосердия; она вносила с собой к больным бодрость и нравственную поддержку. Раненые солдаты и офицеры часто просили ее быть около них во время тяжелых перевязок, говоря, что "не так страшно", когда Государыня рядом. Как она ходила за своей больной фрейлиной княжной Орбелиани! Она до последней минуты жизни княжны оставалась при ней и сама закрыла ей глаза.

Желая привить знание и умение надлежащего ухода за младенцами, Императрица на личные средства основала в Царском Селе "Школу нянь". Во главе этого учреждения стоял детский врач доктор Раухфус. При школе находился приют для сирот на 50 кроватей. Там же она основала на свои средства инвалидный дом для 200 солдат-инвалидов Японской войны. Инвалиды обучались здесь всякому ремеслу, для каковой цели при доме имелись огромные мастерские. Около инвалидного дома, построенного в Царскосельском парке, Императрица устроила целую колонию из маленьких домиков в одну комнату с кухней и с огородами для семейных инвалидов. Начальником инвалидного дома Императрица назначила графа Шуленбурга, полковника Уланского Ее Величества полка.

Кроме упомянутых мной учреждений, Государыня основала в Петербурге школу народного искусства, куда приезжали девушки со всей России обучаться кустарному делу. Возвращаясь в свои села, они становились местными инструкторшами. Девушки эти работали в школе с огромным увлечением. Императрица особенно интересовалась кустарным искусством; целыми часами она с начальницей школы выбирала образцы, рисунки, координировала цвета и т. д. <...> Школа была поставлена великолепно и имела огромную будущность.

<...> Все, кто страдал, были близки ее сердцу, и она всю себя отдавала, чтобы в минуту скорби утешить человека. Я свидетельница сотни случаев, когда Императрица, забывая свои собственные недомогания, ездила к больным, умирающим или только что потерявшим дорогих близких; и тут Императрица становилась сама собой, нежной, ласковой матерью. И те, кто знал ее в минуты отчаяния и горя, никогда ее не забудут.

<...> Особым утешением ее была молитва; непоколебимая вера в Бога поддерживала ее и давала мир душевный, хотя она всегда была склонна к меланхолии. <...>

[С началом Великой войны] Государыня, забыв свои недомогания, занялась лихорадочно устройством госпиталей, формированием отрядов, санитарных поездов и открытых складов ее имени в Петрограде, Москве, Харькове и Одессе.

<...> Переехали в Царское Село, где Государыня организовала особый эвакуационный пункт, в который входило около 85 лазаретов в Царском Селе, Павловске, Петергофе, Луге, Саблине и других местах. Обслуживали эти лазареты около 10 санитарных поездов ее имени и имени детей. Чтобы лучше руководить деятельностью лазаретов, Императрица решила лично пройти курс сестер милосердия военного времени с двумя старшими Великими княжнами и со мной. Преподавательницей Государыня выбрала княжну Гедройц, женщину-хирурга, заведовавшую Дворцовым госпиталем. Два часа в день занимались с ней и для практики поступили рядовыми хирургическими сестрами в первый оборудованный лазарет при Дворцовом госпитале, дабы не думали, что занятие это было игрой, и тотчас приступили к работе - перевязкам часто тяжелораненых; Государыня и Великие княжны присутствовали при всех операциях. Стоя за хирургом, Государыня, как каждая операционная сестра, подавала стерилизованные инструменты, вату и бинты, уносила ампутированные ноги и руки, перевязывала гангренозные раны, не гнушаясь ничем и стойко вынося запахи и ужасные картины военного госпиталя во время войны.

<...> Началось страшно трудное и утомительное время. С раннего утра до поздней ночи не прекращалась лихорадочная деятельность. Вставали рано, ложились иногда в 2 часа ночи. В 9 часов утра Императрица каждый день заезжала в церковь Знамения к чудотворному образу, и уже оттуда мы ехали на работу в лазарет. Наскоро позавтракав, весь день Императрица посвящала осмотру других госпиталей.

Когда прибывали санитарные поезда, Императрица и Великие княжны делали перевязки, ни на минуту не присаживаясь, с 9 часов иногда до 3 часов дня. Во время тяжелых операций раненые умоляли Государыню быть около. Вижу ее, как она утешает и ободряет их, кладет руку на голову и подчас молится с ними. Императрицу боготворили, ожидали ее прихода, старались дотронуться до ее серого сестринского платья; умирающие просили ее посидеть возле кровати, поддержать им руку или голову, и она невзирая на усталость успокаивала их целыми часами.

Кроме деятельности по лазаретам, Государыня начала объезжать некоторые города России с целью посещения местных лазаретов. В костюме сестры со старшими Великими княжнами, небольшой свитой и со мной Государыня посетила Лугу, Псков, где работала Великая княжна Мария Павловна младшая, Вильно, Ковно и Гродно. Здесь мы встретились с Государем (тут произошел трогательный случай с умирающим офицером, который желал увидеть Государя и умер в его присутствии, после того как Государь, поцеловав его, надел на него Георгиевский крест).

[...Во время войны] кроме кутежей, общество развлекалось новым и весьма интересным занятием - распусканием всевозможных сплетен на Государыню Александру Феодоровну. Типичный случай мне рассказывала моя сестра. Как-то к ней утром влетела ее belle-soeur г-жа Дерфельден со словами: "Сегодня мы распускаем слухи на заводах, что Императрица спаивает Государя, и все этому верят".

<...> Клевета на Государыню не только распространялась в обществе, но велась так же систематически в армии, в высшем командном составе, а более всего Союзом земств и городов. В этой кампании принимали деятельное участие знаменитые Гучков и Пуришкевич. Так в вихре увеселений и кутежей и при планомерно организованной клевете на Помазанников Божиих началась зима 1915/16 г., темная прелюдия худших времен.

Т. Мельник

В 10-х числах августа [1914 г.] Их Величества вернулись в Царское Село и еще больше упростили и без того простой образ жизни своего Двора, посвятив себя исключительно работе. Государь лично потребовал, чтобы ввиду продовольственных затруднений был сокращен стол. Стали подавать только два блюда за завтраком и три за обедом. Ее Величество в свою очередь сказала, что ни себе, ни Великим княжнам она не сошьет ни одного нового платья, кроме форм сестер милосердия, да и те были заготовлены в таком скромном количестве, что Великие княжны постоянно ходили в штопаных платьях и стоптанных башмаках, все же личные деньги Их Величеств шли на благотворительность.

В Царском Селе моментально стали открываться лазареты, куда Ее Величество постоянно посылала вина, лекарства и различные медицинские усовершенствования и дорогие мелочи.

Были открыты комитеты - Ее Императорского Высочества Великой княжны Ольги Николаевны (помощь семьям запасных) и Ее Императорского Высочества Великой княжны Татьяны Николаевны (помощь беженцам), и Великие княжны лично председательствовали на заседаниях и входили во все дела.

Во всех дворцах были открыты склады Ее Императорского Величества, снабжавшие армию бельем и перевязочными средствами. Моментально были оборудованы санитарные поезда имени всех членов Царской семьи, образцы чистоты и удобства, подвозившие раненых в районы Москвы и Петрограда.

В течение всей войны, каждое Рождество и Пасху, всем раненым Царскосельского района выдавались великолепные подарки на личные средства Их Величеств, как, например, серебряные ложки и вилки с гербами, и, кроме этого, еще устраивались елки с угощением. Их Величества не ограничивались общественной благотворительностью: значительные суммы раздавались нуждающимся раненым, так что, наверно, многие из них и не подозревали, откуда идет им помощь. Еще менее знали об этом в обществе, так как это шло иногда через моего отца, иногда через других лиц, умевших хранить секреты.

<...> Сколько радости и утешения приносили Ее Величество и Великие княжны своим присутствием в лазаретах! В первые же дни войны после своего приезда в Царское Село старшие Великие княжны и Ее Величество стали усердно готовиться к экзаменам на сестер милосердия и слушать лекции, для того чтобы иметь право работать наравне с остальными сестрами. И впоследствии они работали так, что доктор Деревенко, человек весьма требовательный по отношению к сестрам, говорил мне уже после революции, что ему редко приходилось встречать такую спокойную, ловкую и дельную хирургическую сестру, как Татьяна Николаевна.

Великая княжна Ольга Николаевна, более слабая и здоровьем, и нервами, недолго вынесла работу хирургической сестры, но лазарета не бросила, а продолжала работать в палатах наравне с другими сестрами, убирая за больными.

Ее Величество, если только ее здоровье позволяло ей это, приезжала также ежедневно в Дворцовый или Собственный Ее Величества лазарет, где работали Великие княжны. Изредка Ее Величество занималась перевязками, но чаще просто обходила палаты и сидела с работой у изголовья наиболее тяжелых больных. Были случаи, когда больные заявляли, что не могут заснуть без Ее Величества или что только ее присутствие успокаивает их боли, и она приезжала, в каком бы это ни было лазарете, и сидела часа два-три только для того, чтобы доставить хоть немного спокойствия несчастным.

Однажды в Царском Селе на Братском кладбище хоронили скончавшегося в одном из Царскосельских лазаретов офицера. Один из наших друзей-офицеров поехал на вечернюю панихиду и рассказывал нам впоследствии, как глубоко он был потрясен всем им виденным. Служба еще не начиналась, но публики в церкви собралось много и в маленькой церкви стало так душно, что он вышел на улицу. Темнело, и в сумраке весеннего дня кое-где белели кресты могил. Вдруг у ограды кладбища остановился автомобиль, из которого вышла дама вся в черном и, войдя в ограду, остановилась у первой же могилы, осеняя себя крестным знамением. Офицер отошел из скромности возможно дальше и ожидал, что дама сейчас уедет или пройдет в церковь. Но велико было его удивление, когда она, отойдя от одной могилы, пошла дальше и, остановившись с молитвой перед следующей, обошла все кладбище, молясь перед каждым крестом. Когда она дошла до офицера, он узнал в ней Государыню Императрицу, которая одна ночью молилась за души погибших своих подданных...

Из гоф-фурьерского журнала (13 ноября 1914 г., четверг)

В 9 часов 50 минут утра Ее Величество с Великими княжнами Ольгой и Татьяной Николаевнами выезд имели на посещение лазаретов при Царскосельском госпитале и в доме Кокарева. Возвратились в 12 часов 45 минут.

В 2 часа 5 минут дня Их Величества с Великими княжнами Ольгой и Татьяной, Марией и Анастасией Николаевнами выезд имели на Императорский железнодорожный павильон, где изволили присутствовать при освящении санитарного поезда № 143 имени Ее Императорского Величества Государыни Императрицы Александры Феодоровны.

В 3 часа 5 минут Ее Величество с Августейшими дочерьми изволили отбыть в Большой дворец на посещение Царскосельского лазарета № 41.

В 3 часа 50 минут Их Величества в сопровождении Великих княжон Ольги и Татьяны Николаевен выезд имели на Императорский железнодорожный павильон, откуда в поезде проследовали в Петроград. В Петрограде со станции Его Величество проследовали в Аничков дворец для посещения Императрицы Матушки, а Ее Величество в Зимний дворец, куда прибыла в 4 часа 30 минут дня, после чего в Малахитовой гостиной под председательством Императрицы состоялось заседание Верховного Совета по призрению семей лиц, призванных на войну, а также семей раненых и увечных воинов.

В Александровский дворец возвратились в 7 час[ов] 5 мин[ут].

С. Дуван

<...> Я вступил в исполнение обязанностей по заведыванию ее (Императрицы Александры Феодоровны.- Прим. ред.) санаторией, которая была рассчитана на 300 больных и раненых (100 офицеров и 200 солдат). В ней применялись грязевые, рапные, морские, солнечные, песочные, паровые и электрические ванны. Обслуживалась санатория тремя врачами. Пища была первоклассная. Была своя библиотека, шахматы, домино и прочие игры. Был рояль. Устраивались концерты, чтения и иные развлечения. Больных доставляли в специальных санитарных поездах. Уголь, дрова, сахар, керосин, овощи и все недостающие во время войны продукты подвозились в изобилии особыми поездами.

<...> Я посылал Царице ежемесячные отчеты, которые возвращались ко мне с подробнейшими отметками высокой хозяйки. Кроме того, я ездил много раз в Царское, где делал ей личные доклады о жизни санатории. Запросто принимая меня для этих докладов в каком-либо из лазаретов, она поражала меня своим трогательным отношением к нуждам опекаемого ею учреждения. Ни одна мелочь не ускользала от ее внимания. Ни одна мать не могла так заботиться о своих детях, как это делала Императрица по отношению раненых. И даже во время этих приемов Царица не прерывала своей работы, то заготовляя корпию, то занятая вязанием теплого белья для больных.

Изумительно было уменье Ее Величества, переобремененной работой, пользоваться малейшим случаем, чтобы кого-либо порадовать. О любвеобильном сердце ее и безмерной доброте можно было бы сказать очень много. Я наблюдал трогательные моменты ее сердечности и во время приезда в мае 1916 года Царской семьи в Евпаторию. В своей санатории она обласкала всех раненых. Она обняла агонизирующего солдата-татарина, который и умер буквально у нее на руках.

Граф В. Шуленбург

Когда пошла мода менять немецкие фамилии на русские, я однажды в форме шутки обратился к Ее Величеству, не поможет ли она мне сделаться "князем", так как я хочу переменить свою фамилию Шуленбург на Школоградова. Ее Величество рассмеялась, а затем, сказав: "Этого еще не хватало", добавила, что она удивляется всем меняющим с таким легким сердцем фамилии своих предков. "Разве фамилия заставляет любить или не любить свое Отечество, быть верным своей Родине и своему Государю. Дело не в фамилии, а в том, как относишься к своим обязанностям по отношению к Родине. На то, что говорят злые люди, обращать внимание не стоит. Вы слыхали: меня обвиняли, что я англичанка, теперь я им немка. Но там,- Ее Величество показала рукой наверх,- там знают, кто я. А это главное. Моя совесть спокойна. Я - русская. Я - православная".

<...> Вспоминаю, с каким удовольствием и гордостью Государыня однажды (в самом начале войны) привезла Его Величество, чтобы показать Государю свой лазарет в Доме инвалидов. Государыня давала Государю личные объяснения, обращала его внимание на то или другое, и нужно было видеть счастье на ее лице, когда Государь Император сказал по выходе из операционного зала, что много лазаретов он видал на своем веку, но такого еще никогда не видал. По отъезде Его Величества Государыня с Августейшими детьми осталась еще в лазарете, чтобы раздать раненым привезенные с собою Евангелия, молитвенники, лубочные издания и т. д.

Мои жена и сын находились в лазарете в момент приезда Их Величеств. Ее Величество приказала моему сыну следовать за собою и нести вещи, которые она раздавала. Уезжая, Ее Величество со всеми милостиво простилась и уже собиралась сесть в экипаж, но вдруг повернулась, желая снова подняться в лазарет. Зная, как вредны лестницы для Ее Величества, я подбежал, чтобы узнать, в чем дело, но я не успел еще задать вопроса, как Государыня сказала: "J'ai oublié de dire adieu au petit géant" . Это относилось к моему сыну. Вот она, "гордая, сухая" Царица, которая возвращается, чтобы проститься с 17-летним гимназистом VIII класса, боясь обидеть его своим невниманием...

<...> Вспоминаю случай, бывший в вверенном мне поезде, из которого можно беспристрастно судить, насколько правильны были слухи о том, что Императрица Александра Феодоровна - "сухая и неприветливая немка".

Как-то, прибыв с поездом в Варшаву и имея уже много тяжелораненых, по просьбе не помню точно кого, кажется графа Пшездецкого, взял в наш поезд вольноопределяющегося Нижегородского драгунского полка - француза. Он уже давно был ранен, но лечение оставалось безрезультатным. При раненом находилась его мать - француженка, очень плохо говорившая по-русски. Она умоляла взять ее сына в С.-Петербург. Хотя по инструкции лица, сопровождавшие раненых, в поезд не допускались, но я часто нарушал это правило и на этот раз не мог отказать матери сопровождать своего сына. Когда поезд подходил уже к Царскому Селу, несчастный юноша скончался. Так как сейчас же предстояла разгрузка раненых и у Императорского павильона достать вагон, в который можно было бы перенести покойника, не представлялось возможным, я приказал оставить скончавшегося юношу на занимаемой им койке до Петрограда. Не зная, как отнесется Ее Величество к тому, что в вагоне лежит покойник и находится постороннее лицо, я после обычного рапорта предупредил Государыню об этом и закончил словами: "Может быть, Вы изволите начать обход со следующего вагона". Но Ее Величество сказала: "Моя обязанность быть там, где страдают", после чего быстро вошла в вагон. Как сейчас вижу эту рыдающую мать и Государыню, обнявшую ее и что-то ей говорившую. За время войны много пришлось мне видеть страданий, смертей и слез, ко всему привыкаешь понемногу, но такой умилительной и в то же время душу раздирающей сцены я не видел никогда и... не увижу... Я отошел в сторону и старался не смотреть, но через несколько минут я услышал голос Государыни, обращавшейся ко мне, поднял глаза и увидел Ее Величество, целующую эту неизвестную ей женщину.

<...> Ее Величество, отойдя от несчастной матери, на лице которой можно было видеть хотя бы и временное, но все же какое-то успокоение, соизволила мне сказать: "Вы возьмете адрес этой несчастной матери и передадите мне его сегодня же вечером, когда приедете с докладом". Зачем был нужен Государыне адрес, я не узнал.

Ее Величество умела говорить просто, по душе. Она всегда находила слова утешения, слова поддержки так же легко, как легко терялась при пустых, банальных разговорах на парадных приемах, что ставилось ей, как я уже говорил, в упрек. А я скажу, что Императрица была одна из числа тех немногих, которых я видел по долгу своей службы в Доме инвалидов и которые умели войти в положение человека, удрученного горем или несчастьем. Я убежден, что Государыня сумела передать эти высокие душевные качества своим дочерям Ольге и Татьяне Николаевнам, также всегда, насколько им позволяла их молодость, старавшимся подражать своей "Mama".

К сожалению, должно быть, пропали письма Великих княжон Ольги Николаевны и Татьяны Николаевны, в которых они обращались ко мне с просьбами "устроить" того или другого несчастного. Великие княжны всегда искали, как бы облегчить чужое горе.

<...> Солдаты... зная даже, что Ее Величество посетит поезд, разговаривали с Государыней, не узнавая ее. Происходило это потому, что, кроме Государыни и Августейших детей, по вагонам проходили вместе с ними я, старший врач, старшая сестра поезда и сестра милосердия того вагона. Не было при этом царской пышности, блеска от звезд генералов и шитых золотом мундиров, как представляли себе в простонародии. Ее Величество и Великие княжны Ольга и Татьяна Николаевны бывали в самых скромных платьях сестер милосердия, а Наследник Цесаревич - в солдатской шинели и фуражке с солдатской кокардой.

Как я говорил уже, поезд Наследника Цесаревича, а также два поезда Ее Величества содержались на собственные средства Ее Величества. <...> Вменялось в обязанность всех принятых раненых переодевать в чистое белье. На каждую рубашку был наколот образок - благословение Государыни. Образки были: Нерукотворный Образ Спасителя, Пресвятыя Богородицы или кого-либо из особо чтимых святых.

<...> В своих поездах Ее Величество заботливо предусматривала также следующее: раненый мог умереть в дороге, не попав в Царское Село. Чтобы каждый раненый мог изъявить свою волю или обратиться с необходимою просьбою, были заведены специальные блокноты с вопросами. Сестра милосердия должна была опросить каждого раненого, в какой части он служит, из какой губернии, уезда, волости и деревни он родом, каково его семейное положение, а также записать, в чем заключается его просьба. Такие заполненные листки передавались мне. Я должен был рассматривать их, причем листки раненых, требующих немедленной помощи, я представлял Ее Величеству, а менее срочные - в канцелярию Ее Величества, графу Ростовцеву. Обыкновенно в листках заключались просьбы не оставить семью в случае смерти, уплатить долг и т. п. Но бывали и весьма срочные ходатайства. Так, например, один тяжелораненый полковник просил Ее Величество, чтобы ему узаконили (удочерили) внебрачную дочь. Просьба его была уважена в кратчайший срок, и это так благотворно повлияло на почти умиравшего офицера, что он быстро стал поправляться и затем уехал обратно на фронт.

После обхода поезда Ее Величество обыкновенно присутствовала при погрузке раненых в автомобили. Нельзя было не заметить, как страдала Государыня, слыша при этом стоны раненых или видя, что неловко или неумело устанавливали носилки в автомобиль. С течением времени царскосельские санитары приобрели, конечно, должный навык.

Возвращусь к первому прибытию с фронта вверенного мне поезда. После сдачи всех раненых я едва успел приехать к себе домой, как мне сообщили, что Ее Величество в лазарете. Обойдя ласково всех вновь прибывших раненых, Государыня направилась в операционный зал и приказала сейчас же поместить в нем привезенный ею образ св. Пантелеимона Целителя. "Врачи - это очень хорошо, но этот святой лучший врач и целитель",- сказала Ее Величество. На задней стороне образа Ее Величество сделала собственноручную надпись. В перевязочные Государыня передала образа св. Георгия Победоносца также с собственноручными надписями на задней стороне. Уезжая, Ее Величество сказала мне: "Если вы не очень устали, я жду вас в четыре часа, вы мне расскажете все, что видели, а я вам скажу все, что я тут сделала без вас". Обращаю внимание на эти добрые слова "если вы не очень устали" - это говорит Императрица какой-то мелкой сошке, как я. Разве это одно уже не достаточно обрисовывает облик Государыни?

<...> Ее Величество и две старшие Великие княжны проходили ускоренный курс сестер милосердия и, когда почувствовали себя вполне готовыми, просили сделать им экзамен. Первой экзаменовалась Ее Величество (курсы проходили под руководством врача - княжны Гедройц). Когда Ее Величество сдала экзамен, она просила разрешить ей задавать вопросы экзаменующимся Великим княжнам. "Меня, к сожалению, может быть, не экзаменовали так, как я того хотела бы, но зато дочерям я задавала самые трудные вопросы. Я-то ведь знала, в чем они были слабее",- рассказывала мне потом Ее Величество. Аттестаты им были выданы начальницей Царскосельской общины княгиней Путятиной. Ее Величество была очень взволнована, когда княгиня Путятина (от нее я это и знаю) накалывала ей нагрудный знак Красного Креста. Так строго относилась Ее Величество к званию сестры милосердия.

Не мне судить Государыню, не мне оценивать или критиковать ее действия, но все же, чтобы показать, насколько Ее Величество была чужда гордости или заносчивости и насколько она хотела быть в лазарете простой сестрой милосердия, я приведу следующий пример, меня немало возмущавший. Ее Величество держала себя в операционной Дворцового госпиталя слишком просто; доктор лазарета, княжна Гедройц, вполне обнаружившая себя с первых же дней революции, держала себя почти вызывающе начальническим образом. Между операциями или сложными перевязками княжна Гедройц сидя обращалась к Императрице: "Передайте мне папиросы... дайте мне спички" - и Ее Величество покорно все исполняла. Это я знаю от лиц, работавших в операционной.

Государыня неоднократно сама говорила мне, что она простая сестра милосердия, и высказывала сожаление, что ей не суждено было быть врачом: "Сколько добра, сколько облегчения и пользы могла бы я принести тогда страждущему". Что это сказано Ее Величеством искренно, что все ее помыслы были всегда направлены на помощь нуждающимся - доказательством может служить следующее: Государыня каждый раз, что получала возможность помочь несчастному, прежде всего удалялась в свою комнату и коленопреклоненно благодарила Бога, что Он дал ей возможность быть полезной ближнему.

Неудивительно поэтому, что при такой скромности, при таком сознании чувства своего долга Ее Величество относилась с полным негодованием ко всякому рекламированию подобных трудов. Когда некоторые поезда систематически сообщали о своей деятельности в "Новом времени", Государыня говорила: "Точно торговый дом; и к чему это? Неужели недостаточно удовлетворения в собственной совести?"

<...> В октябре 1915 года граф Ростовцев говорил мне, что произошел небывалый в истории русских монархов случай: он вынужден был вывесить в канцелярии Ее Величества объявление, что всем подавшим прошения Ее Величеству о вспомоществовании после такого-то числа и месяца канцелярия будет выдавать денежные пособия лишь после 1 января 1916 года, так как касса Ее Величества пуста.

В. Чеботарева

9 января. Как молва пристрастна - ненависть к Государыне так велика, что всё готовы Ей приписать: "Война, а она наряжается, безумные деньги тратит на туалеты". Безусловная ложь - одевается сама и девочки мещански просто, перешиваются без конца старые платья с вышитыми красными мотивами, что-то вроде скорпионов. До сих пор эти платья живы и одеваются к обеду. Большинство платьев ужасно.

14 января. Сегодня Государыня принимала Сергея Николаевича - получена телеграмма о катастрофе в Ливадии - рушится и ползет санатория. Грустна, ни единой шутки, улыбки.

Что-то жуткое творится за кулисами политики. Молва все неудачи, все перемены в назначениях приписывает Государыне. Волосы дыбом встают: в чем только ее ни обвиняют, каждый слой общества со своей точки зрения, но общий, дружный порыв - нелюбовь и недоверие. <...> Роковая, несчастная женщина, все складывается против нее, а стоит посмотреть в ее чистые, умные глаза, и поймешь, что на низкий поступок она неспособна - такая прямая, ясная.

Капитан И. В. Степанов

Автомобиль останавливается в саду перед небольшим флигелем. Меня вносят в перевязочную. Поражает блеск чистоты. Группа женщин в белых косынках. Тишина. Восемь дней, как не перевязывали. Задыхаюсь от запаха собственного гноя. Рубашки не меняли две недели. Стыдно. Пожилая женщина в вязаном чепце с красным крестом осторожно режет бинты.

Рядом стоит высокая женщина и так ласково улыбается. Вот она промывает рану. Напротив две молодые сестрицы смотрят с любопытством на грязные кровавые отверстия моей раны... Где я видел эти лица?.. Меня охватывает сильнейшее волнение... Неужели?.. Императрица... Великая княжна Ольга Николаевна... Великая княжна Татьяна Николаевна...

Старший врач наклоняется и тихо шепчет мне на ухо: "Сейчас выну тампон. Будет больно. Сдержитесь как-нибудь..." Мгновенно вспоминаю невероятную боль в дивизионном госпитале, когда вставляли этот самый тампон. Как сдержаться? В дороге я так ослаб. Но надо, надо во что бы то ни стало... Закусываю губу изнутри. Сжимаю края стола... Ловким движением тампон вырван... Сдержался... Только слезы брызнули...

Императрица смотрит в глаза, нагибается... и целует в лоб... Я счастлив.

<...> День в лазарете начинался в 7 часов. Мерили температуру, мылись, приводили в порядок постели и ночные столики, пили чай. В 8 часов палаты обходила старший врач княжна Гедройц. Ровно в 9 часов слышался глухой протяжный гудок царского автомобиля. Вильчковский встречал рапортом. Весь персонал выстраивался в коридоре. Женщины, прикладываясь к руке, делали глубокий реверанс. На этом кончалась официальная часть. Императрица давала понять, что каждый должен заниматься своим делом и не обращать на нее внимания. Она быстро обходила палаты с Великими княжнами Ольгой Николаевной и Татьяной Николаевной, давая руку каждому раненому, после чего шла в операционную, где работала непрерывно до 11 часов. Начинался вторичный длительный обход раненых. На этот раз она долго разговаривала с каждым, присаживаясь иногда. В начале первого она отбывала во дворец, откуда каждый вечер справлялась по телефону через дочерей или Вырубову о здоровье наиболее серьезных пациентов.

В час нам давали вкусный завтрак. В два начинался прием посетителей. В четыре всем, включая и гостей, подавали чай со сдобными сухарями. В шесть прием кончался. Обед. В девять снова чай, и затем тушили свет.

По воскресеньям перевязок не было. Императрица приезжала под вечер, обыкновенно со всеми четырьмя дочерьми (младшие по будням были заняты уроками и на перевязках не бывали). Иногда привозили Наследника. Изредка приезжал Государь.

<...> Императрица неслышно ступала, почти скользила по коридору. Как-то неожиданно появлялась она в дверях. Походка быстрая, слегка плечом вперед. Голову она держала немного назад с небольшим наклоном вправо. В походке и в манере держаться не было никакой "величественности". Несмотря на высокий рост и стройную фигуру, она не была, что принято называть, представительной. Слишком свободны были ее движения. По лазарету она ходила одна, а не "следовала в сопровождении". Не было у нее столь свойственной Высочайшим особам заученной "чарующей улыбки". Она улыбалась с напряжением. Зато радостно было вдруг вызвать чем-нибудь настоящую улыбку... и какую "настоящую"!

Я никогда не слышал звука ее голоса. Она говорила, что называется, громким шепотом. Вопреки распространенному мнению, русским языком владела хорошо. Акцент сказывался лишь в том, что она, как большинство иностранцев, слишком четко выговаривала каждый слог. Букву "з" произносила скорее как "зж".

Ровные, безукоризненные, белые зубы. Тонкие губы. Лицо немного красное. Рука большая, спокойная, тяжелая, уверенная.

В перевязочной работала как рядовая помощница. В этой обстановке княжна Гедройц была старшей. В общей тишине слышались лишь отрывистые требования: "ножницы", "марлю", "ланцет" и т. д., с еле слышным прибавлением "Ваше Величество". Императрица любила работу. Гедройц уверяла, что у нее определенные способности к хирургии. По собственному опыту знаю, что ее перевязки держались дольше и крепче других. До того времени я видел Императрицу всего раза два на торжествах, и то лишь издали. По рассказам она представлялась мне болезненной, нервной, немощной и преждевременно состарившейся. Здесь она показалась мне моложе своих лет. За два с половиной месяца моего пребывания в лазарете она ни разу не пропустила, если не считать поездок по провинциальным и прифронтовым городам. Утром в лазарете все время на ногах, днем объезды госпиталей Царского и столицы. Вечером она слушала курсы сестер милосердия.

<...> До моего прибытия в лазарет Императрица только присутствовала на перевязках. Я был первым, которому она сама сделала всю перевязку. Рана в ногу выше колена - самая легкая для начинающей.

<...> Через несколько дней, обходя палаты, Императрица дала мне образок и спросила:

- Вы получили Евангелие?

- Никак нет, Ваше Величество.

- Это я забыла... Сейчас принесу.

Она быстро прошла в противоположный конец здания, где была канцелярия, и через минуту принесла мне маленькое Евангелие в светло-зеленом переплете. На первой странице - большая подпись с росчерком, а рядом с ней свежими чернилами: "31-го авг." - день моей, вернее, ее первой перевязки.

С первого дня я понял, что выпавшее на мою долю счастье - счастье на день, что все это сказка, на которую я буду оглядываться всю жизнь. Я жил каждой минутой, каждым впечатлением, стараясь ничего не забыть. Сколько раз тогда и впоследствии приходилось вспоминать, а иногда и рассказывать эти страницы прошлой жизни. Так и остались они радостные, молодые, чистые...

<...> Императрица и Великие княжны имели по фотографическому аппарату и постоянно нас снимали. Они внимательно следили, чтобы каждый получил снимок, охотно подписывали сами и требовали наши подписи. Кроме того, у них были альбомы, в которых все мы должны были расписываться.

На одной из первых перевязок Императрица спросила меня про мою семью. Между прочим я сказал, что волнуюсь за тетку, которая застигнута войной во Франции.

- Моя сестра тоже осталась в Париже, и я не имею о ней сведений.

Постоянно расспрашивала про мою, как она произносила, "невестушку", передавала поклоны.

В середине сентября Императрица с дочерьми кончила курсы на звание сестер милосердия. Они нашили кресты на передники и видимо гордились этим отличием. Косынки они носили по правилам гигиены, тщательно пряча волосы. Одна из дам случайно или из кокетства выпустила прядь волос. "Отчего вы не хотите носить косынку, как носит сестра Романова?" - ласково заметила ей Императрица.

Два раза в неделю из дворцовых теплиц нам присылали корзины срезанных цветов. Княжны сами распределяли их по нашим столикам. Я проговорился, что люблю желтые розы, и с этого дня мне выбирали все желтые цветы.

Многие мои близкие и знакомые также приносили цветы. Раз на моем столике красовался букет красных роз и белых хризантем. Императрица долго рассматривала их и, улыбнувшись "по-настоящему", вдруг сказала: "Они не знают, что Вы любите желтые розы".

По воскресеньям Императрица с дочерьми приезжала иногда в часы приема посетителей. Перед ее приходом особенно волновались дамы, так как надо было, целуя руку, делать глубокий реверанс, что с непривычки не всем давалось. С посетителями Императрица обыкновенно не говорила. Родителей и близких не принято было представлять.

Исключение было сделано для старой татарки, приехавшей из Крыма, чтобы поблагодарить ее за заботы о раненом сыне, офицере Крымского конного полка. Представление происходило перед дверью в нашу палату. Вместо традиционного приседания старуха отвесила глубокий поклон в пояс, слегка при этом отступив. Поцеловала руку с вторичным поклоном и протянула букет белых роз. Старуха с белой татарской наколкой на голове была величественна и всю церемонию провела с большим достоинством без тени подобострастия. Императрица взяла цветы, передала их одной из дам и после небольшой паузы положила руку на плечо старой татарки, привлекла ее к себе и поцеловала в щеку.

<...> На перевязке говорю Государыне:

- Ваше Величество, у меня есть племянник, которого Вы крестили.

- Кто это?

Я назвал фамилию. Она задумалась.

- Помню. Четыре года назад. В последний раз видела отца, когда провожала полк на войну.

Меня поразила ее память. Крестины происходили заочно. И кого только она ни крестила так...

<...> Операции производились под эфиром. Этот наркоз вызывает особенную развязность языка. И что только ни говорили, пели и кричали пациенты. Иногда на весь лазарет раздавалась площадная ругань. Всем становилось неловко. Хуже всего было несчастным, которым потом сообщали, как они держали себя в присутствии Высочайших особ.

Бестактности проявляли и без наркоза. Так, один из офицеров уверял в моем присутствии Императрицу, что немок можно всегда отличить по плоским ступням. Другой из весьма привилегированной среды не постеснялся на перевязке попросить Императрицу натянуть ему чулки. Императрица этих мелочей не замечала и не меняла своего отношения.

Кто-то из знакомых, слушая в лазарете мои восторженные отзывы об Императрице, спросил: "Признайтесь, вы слегка влюбились в нее?" Я даже обиделся. Кто видел Императрицу так, как я ее видел и знал, тот подтвердит, что она принадлежала к тем особенным женщинам, которые способны внушать все чувства от обожания до ненависти, кроме обыкновенной человеческой влюбленности.

<...> Императрица говорила со мной в последний раз в лазарете. Не было "прощайте", только "до свидания".

Несколько раз встречал царские автомобили... узнавали и приветливо кивали Княжны. Отдал честь Наследник.

На Песках, около Смольного, в 1916 году в последний раз вытянулся перед ними во фронт. И тут узнали.

Спустя много времени узнал, что из Тобольска Великие княжны писали нашей родственнице и спрашивали о жене и обо мне...

Граф П. А. Игнатьев

То, что меня особенно возмущало, так это гнусная клевета, которую повсюду распространяли об Императрице. Эта благородная женщина, прекрасная супруга и мать, являлась объектом неслыханного очернения. Ее упрекали в разрушительном влиянии на Государя, которое, как говорили, увеличивается с каждым днем. Ее обвиняли в том, что она присутствует на всех заседаниях Совета министров, приписывали желание стать второй Екатериной Второй.

Ссылаясь на ее германское происхождение, Императрицу обвиняли в слишком снисходительном отношении к раненым немцам, находящимся на излечении в госпитале Царского Села, и в том, что она не проявляла такого же внимания русским раненым. Наконец, ей приписывали намерение подписать сепаратный мир.

<...> Император долго ходил большими шагами по кабинету, куря папиросу за папиросой. Наконец, немного успокоившись, он возобновил беседу: "Прошу вас, полковник, по возвращении во Францию провести глубокое расследование, чтобы узнать источник этих слухов (о сепаратном мире.- Прим. ред.). Используйте все ваши связи и не останавливайтесь перед расходами, чтобы добиться результата". Император добавил несколько указаний политического и военного характера и отпустил меня, пожелав доброго пути.

Вместе с моими подчиненными я приступил к расследованию во всех политических и финансовых кругах. Нигде я не смог получить точных данных. Повсюду отвечали: "Кое-кто говорит", а этот неуловимый "кое-кто" в сто раз хуже, чем прямая клевета. Однако сведения, почерпнутые из французской печати, позволили мне обрести уверенность, что тенденциозные слухи исходят из Голландии и особенно из Швейцарии. В последней стране действовало двадцать моих агентов. Полученная информация выводила нас на два мощных германо-швейцарских печатных органа, однако предстояло установить, кто их инспирировал. Вопрос был естественным, поскольку столь серьезные газеты не могли бы придумать подобную гнусность. Разыскиваемый нами инспиратор должен был подкреплять достоверность факта.

Двум моим лучшим сотрудникам было поручено посетить лиц, связанных с этими газетами. После многочисленных попыток одному из них удалось подружиться с редактором одной из них, который позволил ему скрытно присутствовать при разговоре с неким германским дипломатическим представителем. Господин редактор очень ловко перевел разговор на интересующую нас тему и, чтобы вызвать немца на откровенность, сказал, что, вероятно, было бы тенденциозным и необоснованным говорить о достоверности слухов о сепаратном мире.

Дипломат, возбужденный столь коварным вопросом, высказал многочисленные доводы, подтверждающие эту сплетню, и попытался доказать необходимость убедить через прессу иностранное общественное мнение в достоверности слухов, дав понять, что их разглашение происходит из официального источника. Ясней и не скажешь, что этим официальным источником была Германия.

<...> С другой стороны, мои люди сообщили мне такие детали, что я пришел к единственному логическому заключению: все слухи о сепаратном мире, которые в октябре столь сильно возмутили Государя и которые пятнали честь России в глазах союзников и бесчестили Россию и Императорскую семью, исходили от германского генштаба или Министерства иностранных дел. Поэтому я закончил свой доклад Государю высказыванием германского дипломата, которое слышал мой сотрудник: "Нам неинтересно знать, что русский Император не хочет заключать сепаратный мир. Нам важно, чтобы верили этим слухам, которые ослабляют положение России и одновременно ее союзников. Вот то единственное, что нам нужно и чего мы ожидаем от вас".

С. П. Павлов

<...> Высокие сестры любили cвой лазарет. Любовь эта проявлялась на каждом шагу, и не на словах, а на деле - в каждой мелочи обыденной жизни.

Прежде всего, взять бы хотя одно: все свободное время семья Государя отдавала раненым и больным воинам вообще и, в частности, раненым и больным своего лазарета. По причине войны все балы, все торжественные приемы во дворце и официальные аудиенции были отменены и Царская семья знала только одного рода развлечение - посещение разных лазаретов - и в праздничные дни выезжала на литургию в Феодоровский собор.

Дальше. Зимой, например, Государыня регулярно присылала в лазарет свежие цветы и фрукты, весной - черешни и персики, летом - землянику, клубнику, дыни и арбузы, а осенью - груши и виноград. Когда под вечер слышались характерные звуки императорского автомобиля у ворот нашего сада, раненые так и знали, что это Государыня хочет чем-нибудь побаловать своих раненых. И раненые глубоко ценили эти знаки монаршего внимания.

Заботы и огорчения раненых весьма близко принимались Высокими особами к сердцу. Так, например, в тяжелые минуты никто не умел так утешить человека, как Государыня. Она умела как-то особенно близко подходить к человеку. Много раз Государыня раненым лично помогала переводиться в другие полки, если сам раненый офицер почему-либо не мог туда перевестись.

Помню, был такой случай. Капитан А-в из простых, но удивительно доблестный офицер, произведенный в офицеры за свои незаурядные боевые заслуги, никак не мог поехать домой на побывку. Причиной было то, что в Сибири не было так называемых эвакуационных пунктов и, следовательно, капитана А-ва нигде не могли взять на учет. Государыня выслушала капитана А-ва и даже поинтересовалась, что ему пишет жена из дому. Капитан прочитал Государыне письмо своей жены. Последняя выслушала письмо с глубоким вниманием и сказала: "Ничего, как-нибудь этот вопрос мы уладим".

На другой день в параграфе 1 приказа по Царскосельскому особому эвакуационному пункту я прочитал: "По Именному Высочайшему повелению капитан А-в увольняется на 3 месяца в отпуск домой в город Никольск-Уссурийск". Можно представить радость капитана А-ва.

В другой раз в нашей палате умер поручик Васильев. По этому случаю Государыня сказала: "Не сумели мы его вырвать из когтей смерти. Слабы еще человеческие знания". И на глазах ее дрожали слезы.

Раненым лазарета старались доставить всевозможные развлечения. По распоряжению Государыни раз и навсегда, если бы больные и раненые лазарета захотели покататься, из придворного ведомства присылались лошади - обыкновенно четырехместное ландо, спокойное и удобное. Об этом желании нужно было только заявить сестре палатной за день. И если во время катания Высокие особы видели своих раненых, то обязательно останавливали свой автомобиль и подходили к ним. Помню, со мной самим был такой случай: меня повезли кататься в первый раз. Это было весной 1916 года. Так как я был очень слаб, то с нами поехала и моя палатная сестра О. П. Г-ва. День стоял весенний - ясный, солнечный и веселый. Сначала мы колесили по Екатерининскому парку, а потом нам захотелось в Павловск. Только что мы успели завернуть на прямое шоссе в Павловск, как нам повстречался императорский автомобиль. В нем сидели Государыня и две старшие Великие княжны Ольга и Татьяна. Увидев нас, автомобиль остановился. Государыня и Великие княжны слезли с автомобиля, подошли к нам и минут 15 поговорили с нами. Расспросили раненых, как они себя чувствуют, не плохо ли и т. д. Был какой-то праздник. Кажется, чуть ли не Вознесение Господне. Шагах в 30 наше ландо окружала плотная и любопытная толпа. Она, наверное, дивилась, что повелительница 180 миллионов так просто разговаривает с ранеными офицерами.

Простота Высоких особ прямо очаровывала раненых, и они, в свою очередь, отвечали им восторженным обожанием.

Мне не хотелось сказать обожание. Слово это опошлено донельзя, и оно совершенно не выражает всей силы и глубины того чувства, которое мы питали к своим Августейшим сестрам. Но так как на человеческом языке не придумано еще другого слова, которое по смыслу могло бы точно выразить всю высшую силу симпатии к другому человеку, то я употребляю слово обожание в его наиболее благородном смысле.

В этом чувстве обожания соединилось все. Это было сложное чувство, которое едва ли даже поддавалось точному анализу. Здесь было и восторженное удивление, и сильная любовь, и глубокая благодарность Высоким особам за их заботы и внимание к нам, и преклонение пред их благородной простотой, но более всего уважения - глубокого, беспредельного уважения и преданности.

22.10.1914. Мы прошли полный фельдшерский курс, с расширенной программой, а сейчас пройдем курс по анатомии и внутренним болезням, это будет полезно и для девочек. Я затем занялась сортировкой теплых вещей для раненых, возвращающихся на фронт.

24.10.1914. Татьяна была на заседании в своем комитете, оно продолжалось 1/4 часа. Она присоединилась к нам в моей Крестов[ой] общине, куда я с Ольгой заезжала после склада. Масса народу работало в Зимнем дворце, многие приходили за работой, другие приносили уже сшитые вещи. Я там встретила жену одного врача. Она только что получила письмо от мужа из Ковеля, где он служит в военном госпитале. У них там очень мало белья и не во что одеть выписывающихся из госпиталя солдат. А потому я тотчас велела собрать побольше белья и фуфаек для отправки в Ковель и большой образ Христа на полотне (принесенный складу в дар).

17.11.1914. Наша работа в лазарете - вот мое утешение, а также посещение наиболее страждущих в Большом дворце.

19.11.1914. В 9 час. Ольга, Анастасия, Бэби и Я поехали к его [Наследника] поезду. На этот раз у нас много очень тяжелораненых. <...> Некоторые из этих раненых были взяты германцами, а 4 дня спустя наши их вновь отбили. Бог мой, какие ужасные раны! Боюсь, что некоторые из них обречены, - но я рада, что они у нас и что мы, по крайней мере, можем сделать все от нас зависящее, чтобы помочь им. Мне сейчас следовало бы отправиться посмотреть на остальных, но я слишком утомлена, так как у нас кроме этого было еще 2 операции, а в 4 я должна быть в Большом дворце, так как хочу, чтобы кн. [Гедройц] также осмотрела бедного мальчика и одного офицера 2-го стрелкового п[олка], ноги которого уже стали темного цвета; опасаются, что придется прибегнуть к ампутации.

Я вчера присутствовала при перевязке этого мальчика - ужасный вид, он прижался ко мне и держался спокойно, бедное дитя.

28.11.1914. Нахожу, что мы, женщины, все, без различия возраста, обязаны сделать все, что только возможно, для наших трогательно-храбрых раненых. По временам я ощущаю упадок сил, опиваюсь лекарствами для сердца, и опять дело идет на лад.

18.06.1915. Эти постоянные огромные потери наполняют скорбью мою душу. Правда, они, как мученики, прямо идут к Престолу Божьему, но все же очень тяжело.

25.06.1915. Тоскую сильно без своего лазарета и скорблю, что не в состоянии работать и ухаживать за нашими дорогими ранеными.

29.08.1915. Надо серьезно заняться беженцами - устроить больше питательных пунктов и летучих лазаретов: масса детей рождается на дорогах, другие умирают - это ужасное зрелище. Правительство разрабатывает вопрос о беженцах после войны, но гораздо необходимее теперь о них подумать.

01.09.1915. Операция прошла благополучно, после нее Я сделала несколько перевязок.

30.12.1915. Молишься и вновь молишься с верой, надеждой и терпением - должны же наконец наступить хорошие времена, и ты и наша страна будете вознаграждены за все сердечные муки, за всю пролитую кровь! Все, кто были взяты из жизни, горят, как свечи, перед Троном Всевышнего. И там, где бьются за правое дело, там будет окончательная победа! Так хочется поскорее хороших вестей, чтобы утешить здесь неспокойные сердца и пристыдить за маловерие.

13.06.1916. Привезли еще раненых. Нам пришлось оперировать старика полковника - это был тяжелый случай.

Слава Богу, пока сердце его работает удовлетворительно, но все же положение очень серьезное. Я чувствую усталость, так как это длилось 50 м., и я все время стояла, чтобы быстро подавать инструменты и быть готовой на всякий случай. <...> Так как кн. [Гедройц] уехала с поездом на фронт за ранеными, я чувствую себя ответственной за дела в лазарете, оттуда обращаются ко мне как к своему начальству.

19.06.1916. Мои маленькие поезда-склады подбирают раненых у самого фронта и отвозят их в Новосельцы и т. д., где их дожидаются настоящие санитарные поезда,- у нас не хватает автомобилей, и мы хотим устроить бараки, где предварительно будут перевязывать раненых перед их дальнейшей отправкой. Брусилов дал свое согласие, так как он нуждается в нашей помощи. В 1 сутки мы можем 2 раза привезти раненых, не правда ли, это очень хорошо?

23.06.1916. Мы заинтересуем губернаторов и организуем эти кустарные комитеты по всей стране (и для раненых), чтобы развить искусство и вкус, подобно тому, как это делается в моей школе народного искусства. О, мой милый, как много можно сделать, и мы, женщины, можем оказать большую помощь. Наконец все проснулись и готовы помогать и работать. Таким образом нам удастся ближе узнать страну, крестьян, губернии и быть в действительном единении со всеми. Помоги мне, Господи, быть полезной в этом деле тебе, любимый мой!

28.06.1916. У нас была масса работы в лазарете; я перевязала 11 вновь прибывших, среди них много тяжелораненых.

02.07.1916. Лазарет - мое истинное спасение и утешение. У нас много тяжелораненых, ежедневно операции и много работы, которую нам надо закончить до нашего отъезда.

20.08.1916. У меня была масса дела в лазарете. <...> Число моих "детей" увеличивается - столько людей любят мне, старухе, изливать все, что у них на душе!

14.09.1916. Дети пошли в церковь - я встречусь с ними в 11 ч. в лазарете; у нас мало работы, а потому я предоставляю это дело Татьяне, за исключением 2 самых тяжело раненых, которые чувствуют себя спокойнее, когда я сама их перевязываю.

20.09.1916. Да, я более русская, чем многие другие!..

02.11.1916. В лазарете все в порядке, хотя даже там мне приходится принимать архитекторов, генералов, говорить о сахаре, масле и т. д. У одного офицера внезапно разорвался небольшой кровеносный сосуд, а потому нам пришлось немедленно оперировать его и зашить сосуд - все сошло благополучно. Татьяна впервые давала хлороформ.

21.10.1917. Чем больше здесь страдания, тем ярче будет там, на том светлом берегу, где так много дорогих нас ждет.

09.12.1917. Все мне так ясно и легко, и быть без воздуха, и часто почти не сплю, тело мне не мешает, сердце лучше, так как очень спокойно живу и без движений... Дух у всех семи бодр. Господь так близок, чувствуешь Его поддержку, удивляешься часто, что переносишь вещи и разлуки, которые раньше убили бы. Мирно на душе, хотя страдаешь сильно, сильно за родину и за тебя, но знаешь, что в конце концов все к лучшему.

10.12.1917. Постарайтесь понять, что Бог выше всех и все Ему возможно, доступно. Люди ничего не могут. Один Он спасет, оттого надо беспрестанно Его просить, умолять спасти Родину дорогую, многострадальную. Как Я счастлива, что Мы не за границей, а с ней все переживаем, как хочется с любимым больным человеком все разделить, вместе пережить и с любовью и волнением за ним следить, так и за Родиной.

10.12.1917. Какая я стала старая, но чувствую себя матерью этой страны и страдаю, как за своего ребенка, и люблю мою родину, несмотря на все ужасы теперь и все согрешения. Ты знаешь, что нельзя вырвать любовь из моего сердца и Россию тоже, несмотря на черную неблагодарность к Государю, которая разрывает мое сердце, - но ведь это не вся страна. Болезнь, после которой она окрепнет. Господь, смилуйся и спаси Россию!

09.01.1918. Теперь я все иначе понимаю и чувствую - душа так мирна, все переношу, всех своих дорогих Богу отдала и Святой Божией Матери.

23.01.1918. Благодарю день и ночь... главное (за то), что мы еще в России (это главное).

05.02.1918. Вера крепка, дух бодр. Чувствую близость Бога.

02.03.1918. Жизнь - суета, все готовимся в Царство Небесное, тогда ничего страшного нет. Все можно у человека отнять, но душу никто не может... Вся жизнь борьба, а то не было бы подвига и награды. Ведь все испытания, Им посланные, попущены все к лучшему; везде видишь Его руку. Делают люди тебе зло, а ты принимай без ропота: Он и пошлет ангела-хранителя, утешителя Своего... Господи, помоги тем, кто не вмещает любви Божией в ожесточенных сердцах, которые видят только все плохое и не стараются понять, что пройдет все это; не может быть иначе. Спаситель пришел, показал нам пример. Кто по Его пути, следом любви и страдания идет, понимает все величие Царства Небесного.

13.03.1918. Приготовимся к встрече Небесного Жениха. Он вечно страдает за нас, и с нами, и через нас; как Он нам подает руку помощи, то и мы поделим с Ним, перенося без ропота все страдания, Богом нам ниспосланные. Зачем нам не страдать, раз Он, Невинный, Безгрешный, вольно страдал!