У редакции "Календаря" появилось намерение поближе познакомиться с приходскими батюшками - не все наши читатели в храме с его открытия, не все видели, как, скажем, о. Владимир Леонов выкладывал кирпичную ограду вокруг Митрофаниевской церкви; да и священников с тех пор сменилось немало. Интересно побольше узнать не только о батюшках, но и о том, что они думают о нашей приходской жизни. Но, услышав, что о. Александр Ш. (как он назван в расписании в отличие от о. Александра Б., почему некоторые прихожанки, путая букву с римской цифрой, и зовут его между собой Александром Третьим) - бывший милиционер, я позабыла все заготовленные вопросы.

О. А.: Я здесь шесть лет, с 2002 года, когда меня рукоположили. А до этого занимался научной работой в системе МВД: в 1988 году защитил диссертацию, работал научным сотрудником, старшим, потом ведущим. Я - криминолог, анализирую состояние преступности, ее причины, личность преступника. С 1995 года - полковник милиции. Закончил юридический факультет МГУ, потом Академию МВД, адъюнктуру - это то же, что аспирантура.

А начинал я, конечно, с рядового милиционера. Три года служил в Москве, в 116-м отделении милиции. Стоял на посту; сейчас мало кто стоит на посту, в основном патрульно-постовая служба, на машинах ездят, а тогда, в семидесятых годах, это было обычным.

Т. К.: Меньше всего на свете вы похожи на милиционера. Как-то не вяжется с вашим обликом милицейская служба. Дело это жесткое, они все время кого-то бьют...

О. А.: Вообще это неверное представление о милиции; к сожалению, журналисты больше любят жареные факты. Более справедливая оценка, как говорят социологи, если на каждый негативный материал публиковали бы по пять-семь положительных примеров. Мне бить никого, к счастью, не приходилось. Ведь есть достаточно много способов задержания, в частности приемы самбо, которым мы обучались. Мы не бьем, чтобы задержать, и не задерживаем, чтобы бить.

Т. К.: Все-таки мне кажется, так бывает только в кино. А в жизни - вот у меня под окнами один раз кого-то задержали, так с каждой новоприбывшей машиной ППС этого задержанного снова слегка били, при том, что он совершенно не сопротивлялся толпе милиционеров.

О. А.: Ну, наверное, у меня такой склад характера, что я как-то не могу ударить человека. Конечно, есть волнение при задержании, когда наносишь удар, а просто так... Когда я был замначальника отделения милиции - четыре года пробыл на этой должности до поступления в Академию, - мои подчиненные действительно... Приходилось наводить порядок.

Замначальника я стал - ну, как обычно в то время: был старшим инспектором в отделе охраны общественного порядка, через три года пошел учиться, и меня поставили на офицерскую должность, избрали секретарем комсомольской организации.

Т. К.: А вы пошли в милиционеры из идеалистических соображений? По-честному это ведь дело хорошее - охранять общественный порядок.

О. А.: Да. Еще до армии, когда я жил в Горловке Донецкой области и работал токарем на машиностроительном заводе, мы с ребятами организовались в так называемые миги - милицейские инициативные группы,- помогали воспитывать детей, подростков из неблагополучных семей. Каждый год ездили в летние лагеря; нас было тридцать процентов правопослушных, остальные - нарушители, многие из них состояли на учете в детской комнате милиции. И мы совместным трудом пытались переориентировать их интересы, образ жизни, хотя бы на один месяц. Вместе с ними менялись и мы сами, быстрее взрослели, становились более самостоятельными. И эта закалка формировала характер практически на всю жизнь.

Т. К.: Это было как у Макаренко? И так же непросто?

О. А.: Да, до сих пор многое помнится, хотя уже сорок лет прошло. У нас отряды соревновались между собой, кто лучше работает (мы помогали соседним колхозам в поле), кто лучше несет караульную службу. Жили полувоенной жизнью, сами себя охраняли. Как-то шли у нас двухдневные учения и было похищено знамя лагеря. Такой переполох! Знамя нашли, но отношение к древку с красным полотном у многих изменилось. За все время, может быть, человек пять ушли от нас в лес, не поддались перевоспитанию.

Т. К.: А остальные что же, улучшались?!

О. А.: Просто на глазах.

Т. К.: Все-таки каким способом?

О. А.: Прежде всего совместным трудом и совместными интересами. Ведь со многими мы вместе учились, потом и работали. Вообще преступник - тот же человек. Вот я как криминолог бывал в местах лишения свободы, разговаривал с заключенными. Человек совершил преступление, но образ Божий в нем остается. У меня был подчиненный, осудили его на два или три года как раз за то, что он избил задержанного, в момент задержания применил силу. Я верю ему, что он не бил, он нормальный такой участковый инспектор - вообще в то время редко встречались злоупотребления властью, были более-менее нормальные люди, во всяком случае, кого я знаю, мое окружение, в других местах, может, было иначе. Так вот, он давно отсидел свой срок, закончил юридический, работал адвокатом, сейчас помогает осужденным обретать веру в Бога, но и теперь не признает себя виновным.

Т. К.: Вас в детстве крестили? У вас были верующие родители?

О. А.: Да, конечно, крестили меня в детстве. Мать читала молитвы, но она была протестантка, из немцев-меннонитов - это которых еще Екатерина пригласила в Россию в XVIII веке. Что-то мне тогда ни молитвы, ни немецкий язык, на котором она их читала... Она пыталась меня учить, но поскольку я ученик не очень способный, то не после университета, не после кандидатского экзамена, а только когда пошел учиться на курсы, начал понимать, что такое немецкий язык; ну, теперь опять все это ушло, поскольку надо его практиковать.

Верующим я стал неожиданно. Когда началась оттепель, в конце восьмидесятых - начале девяностых, стал интересоваться Евангелием, для меня это было открытие. Раньше у меня в доме Библии не было, и вот я пошел на какое-то собрание, там миссионеры раздавали Евангелие. Но читать его я все-таки тогда еще не начал. Так постепенно, постепенно... Приходило некое понимание, что есть Бог. В храм заходил, наверное, из любопытства.

Когда я еще работал в МВД, относился к религии резко отрицательно, был против крещения сына. Но его бабушка, моя теща, сказала: "Он должен быть под защитой Господа". И я говорю: "Раз должен - ну пусть". У нас тогда было строго: кто крестил ребенка - увольняли. И не то чтобы я боялся увольнения, просто еще к вере не пришел.

Лишь после того, как погиб сын, моя жизнь перевернулась ровно на сто восемьдесят градусов. Ему было двадцать три года, он уже армию прошел, женился, работал в следственном управлении ГУВД Москвы. Погиб, как мне вначале казалось, случайно - попал под электричку. На самом деле, конечно же, по Промыслу Божию. Только тогда я осознал, что, оказывается, мы живем ради детей, вся наша жизнь ориентирована и на себя, конечно, тоже, но прежде всего на детей. И вдруг детей нет. Единственный сын... Отпевали его. Потом к нам пришли верующие соседи, начали помогать. Познакомили с батюшкой, и мы стали к нему ездить в храм - в Подольский район, село Красное. Сначала я просто был прихожанином, потом этот священник предложил мне войти в алтарь, и я стал алтарником. Работал по-прежнему в Москве, а туда ездил на выходные и на праздники.

Сын умер в 1996 году, а в конце того года у нас в Академии МВД открылась часовня, я решил зайти, и там мне сказали, что есть у нас такой Добродеев и он где-то учится. В тот самый день, когда я с ним познакомился, он сказал: "А поедем вместе, сейчас же и начнем учиться". И мы поехали и начали учиться в Центре духовного образования военнослужащих Богословского института. И подружились. Если люди одного духа, то они как будто всю жизнь знают друг друга.

А к науке у меня тогда интерес практически исчез, вместо работы над докторской диссертацией я все время уделял учебе в Богословском.

Т. К.: Отец Александр Добродеев сейчас руководит Военно-патриотической школой "Скимен". У вашего друга, кажется, более распространенное среди военных отношение к воспитанию будущих защитников. В "Скимне" не только жесткие боевые единоборства, еще и "войнушка"...

О. А.: Да, я как раз отношусь к этому критически. Посмотрел, как они в лагере устраивают эту войну, и, конечно же, сказал, что агрессию надо исключить. Другое дело какие-то соревнования - пожалуйста, рукопашный бой, можно придумать тысячу этих занятий, но не такое противостояние. Хорошо, возьмите за образец, как проходят учения в Академии МВД: они же не пуляют друг в друга из автомата. Там, с одной стороны, физические упражнения, а с другой - мозговой штурм: как поступить при поимке диверсанта, как его разоблачить. Надо подумать, как это все совместить - физическое, патриотическое... Я не готов сейчас дать какой-то совет. Но то, что я вижу отрицательного, это негативный заряд. Конечно, устраивать войнушку гораздо проще. Но на современном уровне можно придумать что-то менее агрессивное, более интересное. Сейчас все воспитаны в основном на компьютерах, и, конечно, для них это некоторая отдушина.

Т. К.: Как, кстати, вы относитесь к тому, что современные мальчики проводят массу времени за компьютером и в основном играют в "игрушки"?

О. А.: Нужно воспитывать культуру общения с компьютером. Мы же, когда переходим улицу, не бросаемся под машины, а ждем зеленый сигнал светофора. Так и здесь, необходимо соблюдать правила безопасности, прежде всего духовной.

Компьютер можно сравнить с кухонным ножом, которым можно чистить картошку, а можно использовать как холодное оружие "на большой дороге".

Т. К.: Итак, ваш лейтмотив: агрессию вы отметаете вообще, и даже в будущих защитниках, даже в будущих милиционерах надо поменьше воспитывать агрессивность, так?

О. А.: Конечно. Вы посмотрите на врача, который оперирует больного, а тот поносит его нецензурными словами, брыкается. Врач же не обижается, он понимает, что этот человек - больной, привязывает его и оперирует. Так и сотрудник милиции. Да, он понимает, что это преступник, оказывает сопротивление, но тебя-то для этого учили, чтобы применить средства, приемы, главная задача твоя - задержать.

Т. К.: И относиться к нему как к больному душой?

О. А.: Как к больному душой. Это же человек! Другое дело, что милиционеру разрешается убить его - но когда? В момент совершения тяжкого преступления, при побеге после совершенного преступления и при нападении на сотрудника милиции. Но никакой злобы быть не должно. Конечно, бывает, что милиционер, разгоряченный погоней, может, задержав, пару раз ударить предполагаемого преступника, так у него выходит напряжение.

Т. К.: Вы так поступали?

О. А.: И не будучи верующим человеком, я старался так не поступать, что-то меня удерживало.

Т. К.: А сейчас какие они, курсанты милиции? Ведь вы их видите.

О. А.: Да, я их вижу, они приходят ко мне на исповедь. В Московской специальной средней школе милиции открыт храм во имя преподобного Сергия Радонежского, там у нас регулярно проходят богослужения, но сперва читается лекция по основам православной культуры. Человек десять-пятнадцать приходят на службу, исповедуются, причащаются. Во многом это еще неокрепшие души, но они стремятся к православным ценностям. То, что они осознают свое поведение, уже хорошо. Евангельские истины, посеянные в их сердцах, надеюсь, обязательно дадут добрые всходы.

Т. К.: Как вообще они относятся к вам как бывшему сотруднику МВД и в то же время батюшке? Все-таки это редкое сочетание. Вас всего, наверное, двое таких - вы да отец Александр Добродеев?

О. А.: Двое. А я продолжаю оставаться в кадрах МВД - ведущим научным сотрудником ВНИИ МВД. Я хотел совсем уйти, но мне предложили остаться на полставки, сочли, что я еще могу им принести пользу. Ну, я посоветовался с отцом Димитрием, и он не возражал, это гражданская должность, ни к чему не обязывает. Так что до сих пор мне дают диссертации на отзыв.

ВНИИ МВД и Синодальный отдел по взаимодействию с Вооруженными силами и правоохранительными учреждениями, где я заведую сектором МВД, заключили соглашение, и мы пытаемся даже проводить совместные исследования. Ведь грех и преступление - одного порядка вещи. Церковь знает, как победить грех, страсти, которые в конечном счете приводят к преступлению. А в МВД теперь ни одно торжественное собрание не обходится без отца Димитрия и без меня. Освятили кабинет начальника, да и практически все НИИ уже освятили.

Т. К.: А ходят они к вам как к священнику?

О. А.: Некоторые приходят. Кому-то было очень трудно перейти с обращения "Александр Дмитриевич" на "отец Александр". А так связи не утеряны. И в Академии МВД, я же там двадцать лет провел, все кафедры мне знакомы, на любую приходишь и встречаешь своих.

Т. К.: Верю, что в масштабе ВНИИ и Академии МВД миссионерская работа идет у вас с большим успехом. А как вам видится более широкая милицейская перспектива?

О. А.: Перспектива очень хорошая. Преподавая курсантам, я вижу - для них это открытие, ведь ни в семье, ни в школе они не получили знаний о Боге, о законе Божием. А когда они начинают понимать, в чем смысл жизни, то иначе относятся ко всему. И к деньгам в том числе: верующего человека буквально невозможно подкупить. Еще благодарность может принять какую-то, а против совести он не пойдет.

Удивительное дело, новый надежный диктофон напрочь не записал некоторые эпизоды нашей беседы - причем так смонтировал, что и не догадаешься, в каком месте пропуск. Ну, про тайно-духовное я бы и так не стала писать, потому что отец Александр об этом просил. А вот на мои вялые попытки узнать, что у нас в приходе не так да можно было бы улучшить, батюшка рассказал, как пытается искоренять попавшие в поле его зрения недостатки. Например, чересчур борзоглаголивых алтарников перевоспитывает, заставляя, после того как они отбарабанят шестопсалмие, немалое время дожидаться, пока он прочтет положенные молитвы. "Как они не понимают,- удивлялся отец Александр,- что нет никакого смысла торопиться, когда молишься: поторопишься, а потом ведь все равно ничего не успеешь". Вообще батюшка закрыл критическую тему, афористично заметив: "Я стараюсь относиться к окружающему миру как пчела - стремиться к прекрасному и свидетельствовать о нем. И совсем не хочется походить на муху".