Давно уже замечено, что большинство святых отцов в своих аскетических писаниях сравнительно мало говорят о необходимости доброделания (о том, что нужно помогать нищим и бедствующим, ухаживать за болящими, посещать заключенных и т. д. и т. п.), а больше говорят о молитве и посте, о борьбе со страстями. И это не потому, что доброделание святые считали чем-то второстепенным, а потому, что это было для них и для многих из современных им христиан само собой разумеющимся - как воздух и вода, как земля под ногами.

Мы же живем в такую эпоху, когда для современных христиан, то есть для нас самих, это далеко не очевидно, а значит, мы не имеем в достатке самого главного для духовной жизни - духовных воздуха и воды, а то и земли под ногами,- потому что не имеем во главе угла идеи служения, идеи жертвенной любви. Современный церковный человек может быть озабочен чем угодно (как поститься, к примеру, без растительного масла или сколько акафистов читать), но только не отсутствием жертвенности и любви в своей жизни. Это, впрочем, неудивительно, поскольку дух времени таков и главенствующая в мире и обществе идеология гедонизма воздействует и на нашу церковную жизнь.

Однако не только не может быть серьезной духовной жизни без установки на жертвенное служение, но и само общество может оказаться нежизнеспособным, если сотнями тысяч плодит детей-сирот при живых родителях или же не меньшим числом убивает своих же детей в утробах. И что-то не очень видно вокруг каких-либо серьезных форм сопротивления этим разрушительным процессам. Да и внутри самой Церкви, думается мне, социальное служение (детям-сиротам, инвалидам, обездоленным и т. д.) нельзя сказать, чтобы приняло массовый характер.

Отдельные случаи, конечно, есть, и я их тоже знаю. Так, к примеру, одни наши прихожане, уже имевшие нескольких детей, когда у них родилась дочка с синдромом Дауна, вместо того чтобы отчаяться, всерьез изучили эту проблему (а большинство детей-даунов, если от них отказываются родители, гибнут еще в младенчестве от элементарного истощения, поскольку в силу специфики своего заболевания нуждаются в особенно тщательном уходе, который трудно обеспечить за казенный счет) и взяли из детдома еще одну девочку с тем же синдромом, которая была обречена просто умереть без любви, ухода и ласки. Даже если послушать рассказы этих приемных родителей, как эта двухлетняя приемная девочка весила меньше, чем их родной полугодовалый ребенок, и как она вначале вообще не умела улыбаться, а потом все-таки отогрелась в семье и расцвела,- то от одних этих рассказов начинает сжиматься сердце...

Но много ли мы знаем вокруг таких примеров? Скорее они единичны. Не видно, чтобы современные христиане в массовом порядке искали, кого бы усыновить или удочерить, кого бы накормить, посетить, напоить, одеть... Возникает законное сомнение: а способны ли мы вообще на какие-либо труды и элементарные подвиги любви и взаимопомощи? Быть озабоченным качеством собственной постной дисциплины или количеством вычитанных канонов - это пожалуйста; ну еще в качестве "экстрима" - закопаться под землю в ожидании конца света (тоже есть такие примеры).

И ведь что характерно: тот всплеск веры начала девяностых годов прошлого века, который привлек в Церковь свежие силы, уже дал некоторые плоды и, вероятно, начинает иссякать. Но вот что приходит на смену? Разве ощутим в Церкви приток молодежи? Даже если судить по нашему приходу и общине, структура которой сформировалась именно тогда, уже более полтора десятилетия назад, заметно явное "приходское" старение. Это происходит на уровне всех основных приходских структур - в том числе и тех, которые занимаются прямой социальной и благотворительной деятельностью. И что получается: мы как Русская Церковь обречены на элементарное старение? На постепенное превращение в этнографическое религиозное гетто или православный музей?

Так и будет, если действительно соль нашей веры потеряет силу. И неважно, в чем главная причина: в общем ли угасании сил и энергии всего народа или в том, что мы не захотели или же не смогли на общецерковном уровне сформулировать и озвучить некий миссионерский проект, который мог бы заинтересовать и привлечь в Церковь молодые и свежие силы,- важно в принципе то, что без главенства евангельских заповедей (о той же деятельной любви) любые проекты останутся только на бумаге, а любые красивые слова - только словами.

"Если же соль потеряет силу, то чем сделаешь ее соленою?" (Мф 5. 13).

Предзимие

Сердце в предзимье не хочет помнить
эти стены местом любви
и ближних по правде ближними,

как не хочет знать о детях,
брошенных уже в этом холодном веке,
или об очереди в абортарий в соседнем роддоме

(это белое здание из бетона и стеклопакетов,
ведь смерть ныне любит красивую упаковку),

как и сердце в больничных палатах -
зима жизни,
где царит угасание,
среди загнивающей плоти -

не хочет увидеть ближнего -

или вот в тельняшке и без ног,
в тележке из вагона в вагон
его толкает девочка с такими пустыми глазами

(здесь же элементарный глагольный ряд:
загнуться от передозировки, сдохнуть от СПИДа,
захлебнуться блевотиной),

и сердце молчит

(или - информационный: землетрясение в Китае,
Евровидение,
труп младенца в мусорном баке) -

"Знаешь, любимый фильм Ларса фон Триера - "Зеркало"

(или - просто видеоряд: ток-шоу, "Хроники Нарнии",
Гус Хиддинк).

Снега еще нет, но нет уже и дождя

(это как чин отпевания младенцев,
когда невозможно думать),

уже нет осени, но нет и зимы...

"Почему же у них так горело сердце?"

В Евангелии не говорится о снеге,
но Голгофа и есть зима и лед Всей жизни,

Он и умер за всех...