Живопись Елены Черкасовой
как пример современного христианского искусства

Буря на Геннисаретском озере

На выставках Елены Черкасовой зрителем овладевает необычное чувство. В ее картинах открывается странно знакомый мир: его можно назвать возвышенным, совершенным — это мир, где сбываются пророчества и обетования, где всюду царит Слово Божие.

Все мы потеряли наше небесное отечество, наши души стремятся к нему. А картины Черкасовой — словно просветы туда. Они наполнены тем, что переживает автор, — удивлением перед чудом, радостью, благодарностью, хвалой, ликованием. От ложного пафоса, от высокопарности картины Черкасовой спасает с виду почти детская, даже, можно сказать, простодушная манера художника. Оговоримся сразу, «простодушие» манеры Черкасовой нельзя понимать буквально, как следствие «необученности» или «неумелости». Нет, ее простодушная наивность — следствие глубины и чистоты помыслов, и за ней стоит не только чувство, но и глубокая, самобытная, вдохновенная мысль.

103-й псалом

Часто в картинах Черкасовой мы сталкиваемся с пением, с песнопением, она постоянно использует в своем творчестве литургические тексты, в том числе псалмы. «Благослови, душе моя, Господа. Господи, Боже мой, возвеличился еси зело» — этими словами начинается каждое вечернее богослужение, они же послужили сюжетом картины «103-й псалом», которую недавно приобрел в коллекцию Саратовский государственный музей.

На большом холсте зрителю открывается дивная картина мироздания, для него явственно звучит величественный хор творения, славящего Творца. Картина построена точно по тексту псалма: тут и луна, и солнце, «познавшее запад свой»; ангелы — «пламень огненный»; горы, где олени и нашедшие прибежище зайцы; гнездовье журавля, рычащий лев, ливанские кедры, онагры и птицы; воды, проходящие посреди гор, и страшный змей в пучине. И человек, «вышедший на делание свое до вечера»,— здесь это художник, прилежно склонившийся над мольбертом... В комментарии, данном к одному из ранних вариантов этого сюжета, художница признается, что идея картины родилась, когда летом в деревне она возвращалась со всенощной, «внемля не только видимому, но и умозримому лету».

Особый секрет этого необычного полотна, а с другой стороны, и всего творчества Елены Черкасовой — в музыкальной ритмической организации, в гармоническом строе, звучащем мощно и величественно, воздавая хвалу Творцу. Без ложного пафоса, с детской любовью.

В наше время бесконечных презентаций, инсталляций, перформансов, соревнований, кто кого переэпатирует, заявлений, что изобразительное искусство умерло и не может сказать более ничего нового, творчество Елены Черкасовой оказалось откровением любви и опровержением домыслов о смерти искусства. «В эпоху постмодернизма мастерство и талант отнюдь не исчезли с лица земли. Напротив, теперь художники владеют такими средствами живописи, о которых прежним поколениям не приходилось и мечтать. Беда в том, что утрачена цель, ради которой стоит творить»,— комментировал ее выставку в Манеже в 1999 году Михаил Першин (ныне иеромонах Димитрий), подчеркивая, что у художника Елены Черкасовой этот острейший вопрос современного искусства — ради чего или кого творить — как раз решен.

Вот что сама художница говорит о «цели» своего искусства, о том, ради чего она работает: «Я пишу картины, таким образом приближая к себе любимое. Например, с царем Давидом я познакомилась, читая Псалтырь, потом, позже, прочла Книги Царств, потом написала картины «Юность Давида», «50-й псалом» и другие. Эти картины сделали меня художником — и ими же я смогла сказать царю о своей любви. Так и другие картины пишутся».

Песнь песней

Ветхий Завет во все века был для художников неисчерпаемым источником тем. Елена Черкасова создала свою обширную галерею библейских сюжетов, причем совершенно самобытных, не повторяющих известных композиционных схем: «Юность Давида» (Давид — юный пастух), «Давид, Саул и Ионафан», «Книга Товит», «Книга Руфь», «Книга Иова», «Иона во чреве китове», «Толедот» (святые праотцы), «Смех Сары» (мамврийское Богоявление), «Премудрость — художница всего», «Отроки в пещи», «Седьмой день творения», «Левиафан», «Ноев ковчег», «Возвращение голубки» и многое другое, причем каждый сюжет разрабатывается во многих вариантах, как будто художник не в силах расстаться с возлюбленными персонажами.

«Песнь песней» — последняя на момент написания статьи работа Елены Черкасовой на сюжет Ветхого Завета. Это большой цикл картин, в которых особенно ярко проявился колористический талант художницы: посмотреть на это золотящееся платье Невесты в цвет ее кудрей, увидеть этот радостный цвет в отношении к сдержанным царственным багряно-синим одеждам Жениха на фоне ярко зеленеющих лугов и рощ, с их кипарисами и лилиями и белеющими стадами овец, близостью пучины адовой, побеждаемой всесильной любовью. «Положи меня, как печать, на сердце твое, как перстень, на руку твою, ибо крепка, как смерть, любовь; люта, как преисподняя, ревность; стрелы ее — стрелы огненные; она — пламень весьма сильный. Большие воды не могут потушить любви, и реки не зальют ее. Если бы кто давал все богатство дома своего за любовь, то он был бы отвергнут с презрением».

Много для становления Елены Черкасовой сделала семья. Именно в семье при разглядывании альбомов с репродукциями были получены первые художественные впечатления. Художница рассказывает, что в их доме никогда не было телевизора, ни в советское время, ни позже — это было решение отца. Игорь Иванович был профессором МИСИ, видным ученым. Мать, Марина Николаевна, преподавала английский. В семье с большим вниманием и уважением относились к памяти предков: отец происходил из духовенства, мать — из дворян, среди родственников были и репрессированные. Дед Елены по матери был тот самый доктор Щелкан, который засвидетельствовал смерть Святейшего Патриарха Тихона. В семье заботливо сохранялось предание о том, что когда доктор, призванный к ложу умирающего, понял по слабеющему пульсу, что смерть вот-вот наступит, он встал на колени, будто принимая благословение от хладеющей руки почившего Патриарха (у Черкасовой есть и картина на этот сюжет — «Кончина Патриарха Тихона»). Елена считает, что обращение и приход в Церковь ее, а потом и ее родителей — прямое следствие этого благословения.

...Когда в начале восьмидесятых мы, сами не зная как, пришли в Церковь, вернее, из бездны отчаяния были извлечены Богом и поставлены с головы на ноги в месте чистом и светлом; когда нам, совершенно разориентированным в мире сем, даны были путь, и истина, и жизнь,— тогда всякая деятельность вне Церкви показалась нам лишенной всякого смысла. Лена, в юности пройдя через экзистенциальный кризис, т. е. хлебнув горя в полной мере, принялась воцерковляться всей душой, жаждущей правды. Все богемные общения, всякие потуги «самовыражения», даже светские книжки, музыка, кино — все стало ненужным и лишним. Насущным хлебом стало причастие, ежедневным делом — изучение Писаний, богослужения, святоотеческой литературы.

Сейчас уже трудно представить, что даже молитвословы мы имели в самиздатских ксерокопиях, авву Дорофея и Иоанна Крондштадтского тоже, Библию днем с огнем было не сыскать. Как все неофиты, мы особенно любили дореволюционные издания богослужебных книг. В них часто не хватало страниц. У Лены обнаружилась полезная способность реставрировать эти утраты, имитируя старославянскую печать, вклеивая недостающие страницы.

После своего прихода в церковь Елена полюбила читать Священное Писание и имела в ежедневном молитвенном правиле по 3 главы из Ветхого Завета, причем исполняла это, как все, что она делает,— от сердца. Кто-то из отцов сказал, что за такое упражнение, если кто хоть раз в жизни прочтет со вниманием всю Библию, Господь пошлет тому человеку особую милость. Елене Черкасовой был послан дар нового языка — выразить то, что цветет в ее сердце. «Смотришь и радуешься тому, что перед тобою не сухомозгое начетничество, не модная поза неофита, а живое верование и служение, воплощенное средствами профессиональной живописи»,— писал о ней впоследствии известный критик Вильям Мейланд.

Елена жила жизнью храма, общины, была псаломщицей, потом уставщицей, зарабатывала свой скудный хлеб шитьем ряс, вязала замечательнейшие четки. Кисти и краски были оставлены, казалось, навсегда. Как-то была сделана попытка изучать иконописание, но вскоре стало понятно, что это ей не подходит. Но вот однажды сильный творческий импульс вырвался наружу из глубины души, появились сначала акварельные композиции, иллюстрации к любимым стихам, деревенские пейзажи, какие-то портреты. Потом, когда стало понятно, что этот поток уже не остановить, были куплены масляные краски, холсты.

Это было в кризисные девяностые, когда Лене и ее маме, недавно похоронившим кормильца-отца, приходилось очень туго. Тогда многим близким покупка красок вместо того, чтобы купить еды, казалась непростительным чудачеством. Но творческое дерзание имело результат: картин родилось столько, что стало возможным устроить выставку, потом другую; они были замечены критикой как явление, несомненно, самобытное, яркое и сильное.

Вскоре началось сотрудничество Елены Черкасовой с галеристом Николаем Филимоновым, который много сделал для утверждения художницы на выбранном пути. Он устраивал выставки, создал интернет-галерею, издал каталог ее работ. В журнале «Forbes» (2006, № 11) была публикация о галерее Филимонова как примере «неправильного», т. е. некоммерческого, ведения дела. «Задача галереи — это вести архив, собирать картины и не дать художнику помереть с голоду»,— объяснял галерист свою тактику. Елена Черкасова была названа «Forbes» в той же публикации «звездой галереи Филимонова».

Полюбив работы художницы, Николай Филимонов оказал ей решающую поддержку для становления в профессии. Картины стали продаваться, Елена вступила в Союз художников, появилось немало рецензий в печати, и в церковной, и в светской.

Водружение креста на храм

«Экклесия» — так называется значительный цикл картин Черкасовой, посвященный Церкви. «Водружение креста на храм», «Великий канон», «Погребение плащаницы» и другие картины цикла, монументально-обобщенные, выдержанные в одном ключе, подобно фрескам внутри одной росписи, показывают живую жизнь Церкви в нашем времени. «Церковный приход стал для Черкасовой второй семьей, кругом родных людей,— писал о ней Михаил Кукин, поэт, специалист по творчеству Черкасовой, в журнале «Альфа и Омега».— Эта приходская жизнь (не просто хождение в храм, пусть даже и частое, а именно глубоко укорененная, активная жизнь внутри церковной общины) должна в случае Черкасовой рассматриваться не как бытовые обстоятельства, но как фундамент всего ее творчества... Неизменное во всех картинах цикла — предстоящая община как единая молитва, как прочная, надежная стена. Живые своды и стены Церкви, «Тело Церкви», которую возглавляет и в которой незримо пребывает Христос».

В этом ряду картин, непосредственно связанных с церковной службой, надо особо отметить небольшой диптих «Венчание», также существующий у Черкасовой во многих вариантах. Венцы на главах венчаемой пары образованы литургическими текстами. В очах жениха и невесты, кротких и глубоких, невыразимое, бездонное чувство. Пристально, с надеждой их взоры обращены вперед, но не «на зрителя», а как бы сквозь него, к общему для них будущему, к Богу, перед Которым предстоят они в храме в таинстве венчания.

«Живописью ангельского чина» назвал ее картины искусствовед священник о. Борис Михайлов, известный вообще-то своим резко отрицательным отношением к современному искусству. Он отмечает как неизменную принадлежность ее стиля особое целомудрие и молитвенный почин, преодоление в этом искусстве эроса и мудрования плоти, говорит о раннем предощущении правды Божией и постепенном обретении ее «подвигом жизни, сознанием и творческим опытом художника».

Тайная вечеря

Если начать внимательно рассматривать, как «сделаны» картины Черкасовой, то в первую очередь мы увидим врожденное умение построить композицию емко, выразительно и музыкально. Иногда музыкальный строй ее картин виден особенно явно, например в ранней работе «Юность Давида», где Давид стоит наклонившись, с древней свирелью возле уст, или в «Септуагинте», где 70 толковников-переводчиков рассажены, как музыканты в оркестре перед своими пюпитрами. Вот характерный отзыв критика Константина Дубкова об одной из ранних выставок Черкасовой: «Звучание пространства, созданное за счет сложных перспективных построений и круглящихся линий, выводит работу из категории изобразительной в музыкальную. Изображенный на картине ангел дышит теплотой и свежестью. Ткань и одежда ангела тонки и прозрачны, придавая ему некую дематериализованность. Сложность идеи картины в светлом мире познания, в радости перед неизведанным и во взаимной связи всего, что было, есть и будет на земле и разрыв с чем грозит человеку духовным отчуждением».

Натюрморт с белой птицей

Цвет в работах Черкасовой часто утешает душу, радует, вдохновляет, удивляет. Рисунок же на первый взгляд может показаться слишком простым. Но, приглядевшись, нельзя не подивиться точности жеста, проникновенности взгляда, умудренности высказывания. Начинаешь видеть, что за ее работами стоит большой труд, в том числе и интеллектуальный, по нахождению средств выражения, в точности соответствующих тому, что ей требуется сказать. Детскость, простодушие, чистая радость ее языка — не от неискушенности, а от преодоления «мудрования века сего» во исполнение Христовой заповеди: «аще не умалитесь, как дитя, не войдете в Царствие Небесное».

Яркая, сразу заметная стилистическая особенность живописи Елены Черкасовой — активное использование церковно-славянского текста как непременного элемента композиции. Обычно это цитаты из псалма, или богослужебный текст, или библейский, иногда — святоотеческий или житийный. Функция этих текстов не только декоративная, но и структурная, выстраивающая композицию. Внешне эти не всегда удобочитаемые надписания придают картине образ таинственности и архаичности. Внутренне — еще важнее прямая семантическая роль этих надписей: сакральный текст, присутствующий в картине, поясняя изображенное, сущностно возводит его к первообразному, дает ему онтологическую весомость.

Еще одна черта черкасовского стиля: при всей серьезности содержания ее работ им неизменно присущ добрый юмор, веселое, восхищенное любование делами Творца, снисходящего к немощи твари.

Среди множества работ Черкасовой мы почти не найдем таких, на которых не были бы изображены звери и птицы. Когда Адаму первозданному было дано наречь имена всему живому, звери были послушны ему. По грехопадении он утратил эту власть над тварью, которая «совокупно стенает и мучится доныне», по слову апостола. Сострадание всему живому присуще творчеству Елены Черкасовой в высокой мере. Ее первой работой, сразу замеченной зрителем, было «Спасение твари»: Христос-Спаситель принимает в свои объятия сонм животных, с надеждой устремляющих к Нему безмолвные взоры.

С тех пор разнообразные звери присутствуют на большинстве картин Черкасовой, умудряясь попасть даже в натюрморты вполне живыми. Кит Ионы, левиафан дочек Иова, медведицы пророка Елисея, овцы Давида, ворон и пеликан 101-го псалма, рыба и собака Товии, львы Даниила, весь Ноев ковчег, агнцы и козлища Страшного суда, синайский соловей, опять овцы и петух апостола Петра, стада вне храма на Духов день, рыбы Большого улова, псы Лазаря, стаи птиц в «Седьмом дне», ликующе танцующие звери во «Вхождении праведной души в рай», медведь преподобного Серафима, а также котенок, комично запутавшийся в четках, или дятел, сидящий на дереве перед взором монаха. И так далее.

Птицы сидят на волнах, сопровождая Спасителя, спящего в лодке. Малые птицы, и рыбы, и лев, отраженный в воде,— на картине «Святое семейство». Пейзаж: на фоне полыхающего осеннего леса, под темно-синим небом туда и сюда быстро летают ярчайшие черно-белые сороки, снизу на них взирают задумчивые коровы. Другой пейзаж: по березе взбирается рыжий кот с мечтательным взглядом, кругом порхают пташки. Портреты котов, живущих в доме Черкасовой,— невероятно убедительные и значительные.

Лев преподобного Герасима

В этом ряду замечательна работа «Лев преподобного Герасима». В центре композиции монастырь. Кругом пустыня, течет река Иордан. По периметру картины — тропарь преподобному Герасиму. Композиция разворачивается вокруг монастыря. Вот преподобный исцеляет доверчиво протянутую лапу льва; лев получает имя — Иордан; благодарно служит святому, пасет его осла. Вот на оклеветанном царе зверей возят воду. Вот лев умирает у могилы старца.

Лев здесь красный, пустыня песчаная, река ярко-голубая, могильный камень — черный. В детской яркости и ясности этого колорита радость и веселье. Лев выразителен, одушевлен, нет у него ни миллиметра случайного движения — как он протягивает лапу, как он старательно служит, как кротко умирает! На первый взгляд — наивно-примитивно? Присмотревшись же, увидим необычайную наблюдательность автора, свойственную лучшим анималистам; увидим горячую любовь ко всему живому и, в чем и талант,— умение эту любовь выразить.

Исцеление Гадаринского бесноватого

Исцеление слепого

Истина, как давно известно, не что, а Кто. И христианство — не религия в своем точном смысле, христианство — это Христос. «Я есть путь, и истина, и жизнь,— сказал Спаситель.— Я есть хлеб жизни, и ядущий Меня жив будет Мною». Тема образа Спасителя в творчестве Елены Черкасовой — одна из самых разработанных. У художницы есть несколько совершенно оригинальных христологических композиций — уже упоминавшиеся «Спасение твари», «Вхождение праведной души в рай», также она часто берет евангельские сюжеты, на которые есть множество произведений и в мировом искусстве, и в православной иконографии, но решает эти сюжеты совершенно по-новому.

Вхождение праведной души в рай

«Вхождение праведной души в рай» — у Елены Черкасовой есть несколько живописных повторений картины с таким названием, один из последних по времени вариантов — графический. Рассмотрим ее подробнее. Весь центр композиции занимает фигура Христа, склонившегося к новопреставленной душе и приемлющего ее в объятия. На одежде человека слова покаянного 50-го псалма, в руке — крест. Христос, на плечах Которого епископский омофор, по краю верхней одежды имеет надпись: «и узрят лице Его, и имя Его на челах их». По краю нижней одежды: «и смерти больше не будет» (обе надписи из Апокалипсиса). На одеянии Спасителя изображения Богородицы, а также Веры, Надежды и Любови, обращающих свои взгляды к спасенной душе. За ее спиной — ангел-хранитель. Вокруг Христа — священные животные тетраморфа: Человек, Орел, Лев и Телец — с многоочитыми крылами. У Его ног — райские растения, птицы и разные звери: слон, конь, олень. В нижнем правом углу композиции маленький изолированный квадрат с земным солнцем, из которого лестница выходит в изображаемый рай, нога спасенного человека еще стоит на ее верхней ступени. Промежутки фона заполнены текстом Апокалипсиса: «и ничего уже не будет проклятого, и ночи не будет там, и не будут иметь нужды в светильнике, ни в свете солнечном, ибо Бог освещает их». При всей сложности, при всей «высоте» темы — ни малейшего пафоса нет в изображаемом, но только смирение, кротость, детское доверие Богу.

Спасителя Елена Черкасова изображала во множестве композиций: «Эммаусские путники», «Статир апостола Петра», «Самарянка у колодца», «Закхей», «Брак в Кане», «Буря на море» и многих-многих других. Она создала графическую серию, полностью иллюстрирующую Евангелие от Марка, и неисчетное количество отдельных «евангельских» графических листов. Последнее время художница особенно много и плодотворно работает в графическом жанре. Графике Елены Черкасовой присущи все те же яркие, духовные, самобытные черты, что и ее живописи, а изобразительность в графике становится еще более лаконичной, четкой, завершенной. Часто свои живописные сюжеты Черкасова повторяет в графических вариантах и наоборот. В таких случаях очень интересно следить за изменениями оттенков смыслов и средств выражения в этих вариациях.

Спаситель в лодке

Брак в Кане Галилейской

Отметим еще одну характернейшую черту художественной манеры Елены Черкасовой — ее изобретательность. В ее искусстве мы сталкиваемся с воистину неисчерпаемым источником композиционных идей. Вот несколько ярких примеров, взятых почти наугад, число их можно множить и множить: картина «Новомученик. Анфас и в профиль. Тюремная фотография, преображенная объектом в икону». Или картина «Письма к Олимпиаде» — переписка святого Иоанна Златоуста с диаконисой Олимпиадой изображена на крестчатом фоне, который можно «прочитать» и как полиставрий (покрытую множеством крестов ткань епископских одежд), и как тюремную решетку (а сюжет предполагает ссылку, заточение), а так как промежутки этих «клеток» заполнены тестом писем Златоуста к Олимпиаде, то фон на наших глазах превращается из решетки в страницы переписки, в письма, летящие по воздуху и заполняющие собою все видимое пространство вселенной.

Огненные крылья

Благовещение

Или одна из недавних картин — «Огненные крылья». Это символический портрет монахини. Она изображена в виде птицы с человеческим лицом, в монашеском облачении. Вспоминается сразу птица Сирин. Правда, здесь птица скромнее, скорее всего — ворона (или галка?). Но зато крылья у нее — огненные! На фоне — стих из псалма: «Терпя потерпех Господа и внят ми и возведе мя от рова страстей и от брения тины...» В верхнем углу — небесная сфера, иконный символ мира духовного.

Буря на Геннисаретском озере

Житие царевича Димитрия

Таких примеров, когда художник придумывает оригинальное и убедительное композиционное решение для самых сложных тем,— не счесть. Но есть у Черкасовой и совсем простые композиции, традиционные, не подразумевающие никаких комментариев, например «Благовещение» 2008 года — простое, красивое, возвышенное и благоговейное.

Следует упомянуть картины Елены Черкасовой, изображающие святых. Любящий Бога любит и друзей Божиих — святых людей. Елена Черкасова создала большие композиции на жития Спиридона Тримифунтского, Иоанна Милостивого, царевича Димитрия Угличского, святого благоверного князя Игоря, Филарета Милостивого, Антипы Пергамского, Евстафия Плакиды, матери Марии Скобцовой и многих других. Есть и отдельные изображения святых, полные силы и выразительности, не схожие между собой, но каждый раз близкие к изображаемым. За этими работами — сотни прочитанных и продуманных страниц житийной и святоотеческой литературы, ни одна черта здесь не случайна, не произвольна, не появилась «просто так». Портретами эти картины назвать невозможно, иконами — тоже, приходится подыскивать для них особый термин — «духовная живопись»? Черкасова написала Кирилла и Мефодия, Силуана Афонского, Иоанна Предтечу — список этот не закончен.

«Искусством, которому нельзя научиться», назвал творческий метод Елены Черкасовой Михаил Кукин, перу которого принадлежит несколько статей о художнице, отличающихся глубоким анализом ее произведений. Отмечая яркую самобытность Черкасовой, он пишет: «Это область индивидуального таланта, так сказать, в чистом виде. Вдохновенность, умиленность, дерзновенность, молитвенность, мудрость, умная веселость — все это присутствует в разных сочетаниях в картинах Черкасовой, и, собственно, это и рождает ее картины». А о. Борис Михайлов находит, что «по иконографии, ритму, движению фигур, совершенству композиций и одухотворенности персонажей искусство Елены Черкасовой напоминает Джотто. Мы увидели бы это внутреннее сходство, если бы она расписала храм».

Даниил во рву львином

Если попытаться найти и назвать то «главное», вокруг чего возникает искусство Елены Черкасовой, определить основу ее художественного метода, на наш взгляд, это то, о чем сказано: «от избытка сердца глаголят уста». Предельная искренность высказывания, неспособность к малейшему притворству, желание донести до всех свою радость о Господе, движение от «здесь» и «сейчас» к «Там» и «Всегда». В мире Черкасовой всегда живо чувство Божественного присутствия в жизни Его творения, Его замысла и промысла. Художница смотрит не глазами, а сердцем, дальше, за пределы видимого физического мира.

Адам и Ева снова в раю

В этом смысле особенно характерен и символичен сюжет одной из ее работ — «Адам и Ева снова в раю». Здесь изображены не те безмятежные Адам и Ева, какими они были до грехопадения, и не те, какими они стали после, в момент изгнания или после изгнания (все это любимые сюжеты европейской живописи), и даже не те, какими их изображает православная икона, то есть в момент спасения их из ада, но те, какими они стали в конце концов, уже совершив все им назначенное, уже прощенные и навсегда спасенные милостивым Отцом.

«Адам и Ева снова в раю» — одна из излюбленных композиций Черкасовой, которую она разрабатывает во множестве вариантов в течение многих лет (последний на сегодняшний день вариант, графический, был опубликован в 2008 году в майском номере журнала «Фома»).

Седые Адам и Ева, в окружении ангелов, птиц и животных, снимают зрелые гроздья винограда с щедрой лозы, увившей Древо Крестное. Воскрешающее значение Христовой крестной жертвы для всей твари является тут нам зримо, наглядно, убедительно, евхаристично, обнадеживающе. «Апокалипсис — это не конец света, а конец тьмы» — это одно из посланий, которое получает зритель, разглядывающий картины Елены Черкасовой.