Давно ли было то время, когда для сельского народного учителя не возникало никаких вопросов в его деятельности, ни методических, ни общих принципиальных. Он спокойно, уверенно обучал грамоте ребят, отданных ему в науку. Все было просто и ясно, когда сама жизнь была проста во всех своих формах. И как все стало сложно и перепутано теперь!

Может ли в настоящее время учитель пройти мимо тех вопросов, кои выдвигает сама жизнь. Например: каковы задачи народной школы? Чему в строе школьной жизни надо отдать предпочтение: обучению или воспитанию? Какова роль знания в развитии учеников? Предполагает ли умственное развитие как свое следствие повышение нравственной жизни? И т. д. и т. д.

Не так еще давно эти задачи народной школы сводились исключительно только к распространению знаний. В этом одном все видели единственное средство борьбы со всем злом народной жизни. Правильная мысль, что знание - сила, выродилась у нас в ложное заключение, что знание есть единственная сила. Нельзя сказать, чтобы мы в школьном деле теперь уже освободились от господства этого принципа, тем не менее теперь уже нет повального увлечения им. Жизненный опыт показал всю односторонность этого увлечения и разбил многие радужные иллюзии. Преувеличенное мнение о значении знания для борьбы со злом получило свое полное развитие на Западе и оттуда уже перешло к нам. Там действительно сделано страшно много для распространения знания среди населения. В результате что же получилось? Надо прежде всего отметить, что против этого культа знания стали высказываться прежде всего именно на Западе наиболее вдумчивые писатели, приводя для этого очень веские основания. Так, например, известный ученый Альфред Фулье опубликовал недавно данные о соотношении между распространением знания и нравственностью людей. Эти данные чрезвычайно интересны. Оказывается, что французская статистика обнаруживает тревожное совпадение между распространением образования в стране и возрастанием преступности. Общая преступность во Франции за последние 50 лет утроилась, хотя народонаселение увеличилось лишь немного; но что самое интересное - замечено возрастание преступлений со времени введения обязательного обучения в 1881 г., причем преступность детей стала почти вдвое превышать преступность совершеннолетних, причем в преступлениях молодежи замечается сравнительно со взрослыми избыток свирепости, изысканная похотливость и хвастовство порочностью. Само собою разумеется, что эти статистические сведения имеют лишь относительное значение, и увеличение преступности нельзя непосредственно сопоставить с увеличением народного образования. Но нельзя также не согласиться с мнением Альфреда Фулье, что в числе нескольких причин увеличивающейся преступности детей необходимо указать на господствующее в современном обществе понятие о просвещении и создаваемую им систему школьного образования. Это распространенное понятие характеризуется как нельзя лучше словами Дж. Ст. Миляя, который рассказывает, что его отец был убежден, что все было бы спасено, если бы весь свет был грамотен.

Так, замечает А. Фулье, думали почти все в XVIII в., повторяя с Кондорсе: "Всеобщее беспрерывно улучшающееся образование составляет единственное лекарство против общих причин бедствий рода человеческого". Так ли это? Главный недостаток нашей системы обучения, говорит Фулье, состоит в преобладании элемента умственного и рассудочного. По наследию XVIII в. до сих пор преувеличивают значение знаний, особенно естественно-научных, для нравственности человека. Между тем, давая знания без укрепления нравственности, мы даем лишь более сильные орудия для дурных наклонностей. Ребенок может сколько угодно учиться арифметике, знать голландские мысы, американские озера и целую кучу исторических анекдотов; его дурные наклонности ничуть не переменятся. Еще Сократ говорил: "Образование, не дающее ума здравого и проникнутого справедливостью, только ухудшает людей, давая им более способов делать зло". Альфред Фулье указал на одно из проявлений усилившегося зла в родной ему Франции: на увеличение преступности. Но можно указать и на другие стороны того же зла, ярко выступающие наружу не в одной Франции, а во всем цивилизованном мире, и в старом, и в новом свете. Увлечение одним внешним положительным знанием отразилось на направлении всей культуры. Успехи научного исследования природы и пользования силами ее, успехи практической техники достигли небывалых размеров. С этим вместе выросло могущество отдельных государств и небывалое в истории накопление богатств. Удобства внешней культуры стали доступными большему количеству людей. Но наряду с этим выросла небывалая в истории погоня за материальными благами как целых государств, так и каждой отдельной личности. Вырос новый кумир - золотой телец, которому приносят в жертву и справедливость, и честь, и совесть - все, чем живет человек. В частной жизни это сказалось в необычайной борьбе за существование, во внешней политике государств - в возмутительных захватах и насилиях сильного над слабым. Точно в насмешку над высокими словами цивилизации в мире опять получает господство кулак, но не простой, как в средние века, а более тяжеловесный, "закованный в броню", по выражению Вильгельма II. И внутри самих государств погоня за материальными благами и неравномерное скопление их породило невыносимо обостренное отношение между разными классами населения, и рознь эта грозит перейти в открытую борьбу и озарить заревом пожара весь цивилизованный мир. Душно стало всем, тесно живется. Недовольство масс растет, потому что потребности растут, а удовлетворять их все культура не может. Все помыслы устремлены на блага мира сего. Все для себя, для своего земного блага, для своего кармана, для удовлетворения своих страстей. Забыли кроткий голос Спасителя: "Ищите прежде всего Царствия Божия". И вот более чуткие мыслители Запада давно уже слышат отдаленный гром и тревожно указывают на грядущую для человечества беду. "Душа убывает", выразился один из них в половине минувшего столетия, и в этом слове вылилась вся сущность вопроса. "Душа убывает", потому что о душе никто не заботился, о ней никто не думал. И вот в результате блестящая, но бездушная цивилизация.

Что же? Стало быть, и для нас неизбежен этот же круг противоречий? И нам предстоит задыхаться в этом золотом мешке прогресса? Да, если мы будем идти слепо за Западом, по тому же пути развития. И нет, если мы сумеем создать свой путь развития, свою культуру, т. е. сумеем позаимствовать с Запада его страшную бездушную силу, которая заключается в сокровищах знания и техники, и вложить в нее душу, т. е. нравственные начала жизни, одухотворить ее...

"Ищите прежде всего Царствия Божия и правды его!.." И "Царствие Божие внутрь вас есть"! Вот это предстоит русскому народу во всей его целости, т. е. и простому народу, как непосредственному хранителю в тайниках своих новых начал жизни, так и в союзе с ним интеллигенции, как сознательной истолковательнице этих начал. Но интеллигенции, именно самой ближайшей к народу интеллигенции, предстоит главный труд в этом деле, ибо она вооружена орудиями знания и по своему положению должна быть руководительницей народа.

И труд этот совсем не так страшен, как он кажется. Ничего выдумывать здесь не приходится, а тем более ни ломать, ни насиловать чьей-либо совести. Надо только прислушаться к народному вкусу, к запросам его души, к его голосу и стараться дать ему ту духовную пищу, которой он ищет. И для этого не надо особенной наблюдательности или чуткости. Все исследователи жизни народной единогласно свидетельствуют, что запросы народа тяготеют преимущественно к области нравственной, духовной, что народ трогательно сам ищет правды Божией, жизни праведной, душа его тоскует по далеком идеале святости и что только в этом идеале он и находит высший смысл существования.

Оттого-то великий Достоевский и называл его народом-богоносцем. И замечательно, что "та высота, та безусловность нравственного идеала, которая делает русский народ народом христианским по преимуществу, которая во всяком русском человеке обусловливает возможность внезапных победоносных поворотов от грязи и зла к добру и правде - вся эта нравственная суть русского человека, по наблюдениям известного педагога С. Рачинского, уже заложена в русском ребенке".

"Несколько лет тому назад,- говорит С. Рачинский,- в Париже учебное начальство возымело оригинальную мысль подвергнуть статистическому исследованию задушевные желания парижских ребят. С этою целью во всех начальных школах было задано единовременно всем учащимся сочинение на одну тему. Всякий должен был высказывать, как бы он желал провести свою жизнь. Этот материал был подвергнут тщательной классификации и исследованию, и в общем выводе получился успокоительный результат, что идеалом большинства парижских детей нужно считать честный труд и приобретаемый им скромный достаток.

Не задаваясь столь строго научными целями, я часто задаю своим ученикам темы тождественные или подобные: ученики на них пишут охотно, и учитель может почерпнуть из их ответов полезные указания. Ответы эти самые разнообразные, смотря по возрасту, характеру, степени развития, минутному настроению ученика. Но весьма замечательно в этих сочинениях частое повторение одного мотива, который, ручаюсь за это, во всякой школе, кроме русской, может явиться лишь как редкое исключение.

Большинство мальчиков, внимательно относящихся к заданной теме, нарисовав себе жизнь, соответствующую их вкусам и наклонностям, по большей части хозяйственным (из земных благ самым желательным оказывается собственный кусок земли), заключают ее отречением от всего мирского, раздачею имущества бедным, поступлением в монастырь!.. Да, монастырь, жизнь в Боге и для Бога, отвержение себя - вот что совершенно искренно представляется конечной целью существования, недосягаемым блаженством этим веселым практическим мальчикам. Эта мысль не могла им быть навязана учителем, нимало не сочувствующим нашим современным монастырям. Монастыря они и не видали, они разумеют тот таинственный, идеальный неземной монастырь, который рисуется перед ними в рассказах странников, в житиях святых, в собственных смутных алканиях их души" *!

* С.А.Рачинский. Сельская школа, с.23-24.

А вот что пишет в своих записках одна интеллигентная девушка, добровольно взявшая на себя подвиг школьного учительства в глухой местности: "Всякий разговор о подвигах и преданности вере и отечеству, о самопожертвовании и презрении к смерти удивительно одушевлял моих молодых собеседников. Мне случилось им рассказать, как один оренбургский казак научил своих односельчан и соседей истинному христианскому житию, и я никогда не забуду того безмолвного, страстного внимания, с которым они выслушивали этот рассказ. Один угрюмый и скрытный мальчик, никому прямо не смотревший в глаза, в первый, кажется, раз поднял их на меня, и все лицо его преобразилось и осветилось прекрасной, чуткой мыслью; а другой, 12-летний мальчик взволнованно и твердо заявил, что будет кормить тятю, пока тот жив, а потом уйдет в Оренбург, на христианское житье. Еще случилось мне долго беседовать с крестьянскими девушками, которые по вечерам приходили в школу с пряжей, чтобы выучиться молитвам и слышать рассказы из Священной истории и из жизни святых. Мы говорили о темных сторонах деревенского быта, и девушки были очень задумчивы и очень серьезны. А через несколько времени после того, как мы разошлись, я услышала звонок и нашла у подъезда нашего дома четырех девушек, которые, несмотря на поздний час, вернулись, чтобы сообщить мне свое решение: они не хотят жить, как все, в грязи, грубости и неправде; они не хотят слышать бранных слов и видеть пьяных, не хотят участвовать в насилиях и обманах, они хотят втроем поселиться особо в чистой келье за садом, у церкви; хотят петь, работать, читать и молиться и хотят до самой смерти прожить чистыми и добрыми"** !

**А.Штевен. Из записок сельской учительницы, с.5-6.

Пусть для многих все это только наивно, но в этих детских мечтах и замыслах разве не отражается, как в зеркале, народная душа, которая тянется к свету, к правде, к иной жизни?

Пусть для некоторых все эти явления не имеют абсолютной ценности, но никто не будет спорить, что они имеют решающее значение в том вопросе, который теперь для нас наиболее важен: как устранить в нашей жизни пагубные односторонности и противоречия западной культуры? Если запросы русского народа коренятся в области религиозно-нравственной, если идеал его есть не богатство, не могущество за счет унижения других, не слава, а святость, т. е. жизнь в Боге и для Бога, то ведь это есть тот несокрушимый фундамент, на котором только и может вырасти культура не умственных только знаний, но нравственной жизни. Это и есть та душа, которая "убывает на Западе".

Не напрасно же наши русские мыслители начиная с первых славянофилов и кончая недавно умершим Владимиром Соловьевым с такою любовью и упованием говорили об историческом призвании России, которое заключается в том, чтобы внести в общую сокровищницу всемирной культуры то, чего там не хватает: новые нравственные формы жизни, свободу христианского духа, дух Христов в отношения личные и международные... Не оттого ли и вдохновенная речь Достоевского на празднике Пушкина прозвучала по всей России, как вечевой колокол, что в этой речи все услышали вещее слово о великом нравственном призвании России?

И опять повторяю: если таково призвание русского народа, то помочь ему осуществить это призвание лежит на обязанности той умственной силы, которая стоит в непосредственной связи с народом. Народное учительство поэтому получает теперь особый смысл и высшее значение. Если прежде учитель народной школы был только мастер своего дела и был спокоен, когда исполнял свою непосредственную обязанность научить детей читать, писать и считать, то теперь сама жизнь, иногда против воли учителя, расширяет чрезвычайно рамки его деятельности. Он именно та культурная сила, которая стоит ближе всех и в непосредственном отношении к народу. Поэтому при осложнившихся условиях и требованиях жизни на эту силу возлагаются сверху такие задачи, о которых раньше никто и не думал. Чтения с теневыми картинами, вечерние занятия со взрослыми, воскресные школы, продажа книг из склада, заведывание библиотекой, обучение сельскому хозяйству и т. п. новые обязанности сельского учителя ставят его в непосредственное отношение не с детьми только, а и со взрослыми, ставят его в положение учителя народа.

Но не о том я говорю, что возлагается на современного учителя сверху, а о том, что возлагает на него в данное время его нравственный долг перед народом. А этот долг говорит ему: учи не детей только, а весь народ тому, чего он ищет; учи его добру, разумной, нравственной жизни, добрым отношениям к семье и к ближним, трезвой жизни, воздержанию языка... Учи его не только умирать свято, но и жить свято, чтобы не порывами только к свету определялась его жизнь, а постепенным, но неуклонным приближением к нему. Этот нравственный долг подсказывается учителю не только его сознанием, но в большей степени его сердечной чуткостью, его отзывчивостью на окружающую его нужду, его жалостливой любовью к меньшим братьям, протягивающим к нему руку за духовным подаянием. Но если голос нравственного долга недостаточно громко звучит в ином сердце, то уже громко и убедительно говорит ему о тех же задачах практический опыт учительства. У кого из вас, долго живущих на одном месте и вкладывавших всю душу в свое дело, не опускались в бессилии руки, когда вы видели, как безжалостно дерзко разбиваются все ваши школьные труды о невежество и языческий образ жизни всей массы населения? Дети, как губка, впитывают в себя все то доброе, что вы им даете, а та же семья, в которую возвращаются дети из школы, грубо выжимает из этой губки детского сердца все, без остатка, содержимое в ней. И подчас, когда вы считали себя уже у цели и утешались добрыми результатами, какой-нибудь случай открывал вам глаза и наполнял сердце ваше глубоким разочарованием в силе школьного влияния на жизнь. Все то доброе, что выносит ученик из школы, быстро перевешивается тем злом, что подстерегает его тут же на улице, за порогом школы. Влияние личности, семьи, улицы, преданий и обычаев, суеверия и невежества так сильно, что нет возможности на одну школу возлагать какие-либо надежды нравственного улучшения народа. Не приводит ли это нас к той же мысли, что, если учитель хочет видеть добрые плоды своего школьного учительства, он должен охватить своим добрым влиянием все взрослое население своего района? Только при этом условии и возможно служить тем нравственно-культурным задачам, о которых я говорил только что. "Учитель - свеча, которая всем в доме светит и сама при этом сгорает". Это сравнение, принадлежащее г. Победоносцеву, удивительно точно передает всю сущность современного учительства! Именно свеча...

Но для этого, скажут мне, нужен личный подвиг учителя? Конечно, отвечу. Личный нравственный подвиг - непременное условие учительства. Ведь потому это звание так и свято, потому оно и трудно, что для успеха его необходим личный подъем духа учителя, личное самоотвержение и исполнение прежде всего заповеди Христа: "Отвергнись себя, возьми крест свой и следуй за Мной".

Даже в более узкой сфере учительства - в школе - без личного нравственного подвига невозможно воспитание. Помните, как говорит старец Зосима у Достоевского: "На всяк день и час, на всякую минуту ходи около себя и смотри за собою, чтобы образ твой был благолепен. Вот ты прошел мимо малого ребенка, прошел злобный, со скверным словом, с гневливою душой; ты и не приметил, может, ребенка-то, а он видел тебя, и образ твой, неприглядный и нечестивый, может, в его беззащитном сердечке остался. Ты и не знал сего, а, может быть, ты уже тем в него семя бросил дурное, и возрастет оно, пожалуй, а все потому, что ты не уберегся перед дитятей, потому, что любви осмотрительной, деятельной не воспитал в себе"... Это черты идеального учителя, скажут мне. Это недостижимо. Пусть будет так. Соглашусь на время, что это черты идеального учителя, что это идеал. Но спрошу в свою очередь: чем живет всякая человеческая душа, как не идеалом? Чем оживляется наша серая, будничная работа, особенно при таких тяжелых условиях, как работа учителя в деревенской глуши? Чем поддержать в себе необходимую для работы бодрость, чтобы не впасть в уныние? Только идеалом, который, как далекий светоч в безбрежной пустыне, манит к себе и укрепляет наш дух надеждой на то, что мы не напрасно идем, не заблудимся, не погибнем. Не будь его, как сера и однообразна была бы наша жизнь! Но я скажу больше. Учительство более, чем какая либо другая деятельность (кроме пастырской), богато так называемыми идеальными работниками. И те черты, коими я обрисовал учителя народа, взяты с действительности. Мы знаем, мы встречаем таких учителей. Скромно, без шуму, с полным самоотречением делают они святое дело нравственного обновления окружающей их крестьянской среды. И если мы их не всегда замечаем вследствие их скромности, то народ всегда отличает их.

Нет между ними и народом того средостения, которое отделяет от народа интеллигенцию. Отношения между ними и просты, и естественны. Народ видит в них своих учителей и несет им и радость, и горе своей жизни. Он тянется к ним, как ребенок тянется к своей матери. И надо видеть, какого нравственного влияния достигают эти учители на всю окружающую их среду!

Пусть же знают они, пусть знают все учители, взявшие на себя крест нравственного воздействия на народ, что делают они незаметное для глаз, но великое, по существу, культурное дело, что служат они не только своему народу, но и всему человечеству и в этом заключается затаенный, не всем понятный, но глубочайший смысл их святого подвига.