Утреня в четверток была торжественная, ранняя Литургия была на Божием гробе, служил один Архиерей собором, на Литургии много было причастников.

Поздняя Литургия была в Патриархии; служил сам Патриарх. Умовение ног было на площадке, против святых врат храма Гроба Божия. Сделан был амвон на три ступени; кругом - перилы, по углам - колонны, на колоннах - великие свечи. Амвон устлан был коврами. На средине стоял стул позлащенный, по сторонам стояло двенадцать стульев, на стене к востоку поставлены были иконы, и пред ними горели свечи, к той же стене сделана была кафедра для чтения Евангелия. Пришло сто человек воинства и стали кругом кафедры. На площадке, на Авраамиевом монастыре, на Гефсиманском подворье, на Патриаршем монастыре и на храме Христова Гроба стояло множество народа. Мы стояли на храме Христова Гроба. Смотрим: из Патриаршего монастыря идет Патриарх во всем облачении, с двенадцатью священниками, сопровождаемый Архиереями. Впереди его шли двенадцать мальчиков в иподиаконском облачении, с подсвечниками и со свечами, потом певчие, потом диаконы с кадилами, за ними шли священники, потом седмь диаконов с кириями, за ними шел Патриарх и обеими руками благословлял народ, за ним шли Архиереи в рясах. Взошедши на амвон, Патриарх сел на своем месте и прочим священникам приказал сесть по чину. Архиереи стояли внизу и смотрели. Началась по обычаю Тайная вечеря и чтение Евангелий: читал один архимандрит на кафедре. Всем священникам были наречены имена Апостольские и даны были выписки - кому что говорить с Патриархом. И была по чину вся Тайная вечеря. И какие были выразительные разговоры! Кто понимал язык, те все слезно плакали; и я немного понимал и не мог удержаться от слез. Прежде по уставу совершилось умовение ног: омывал ноги священникам и целовал их сам Патриарх. Потом и прочая часть вечери. Читалось первое страстное Евангелие. Когда начали читать: "Бе же един от ученик Его возлежа на лоне Иисусове, егоже любляше Иисус: поману же сему Симон Петр вопросити, кто бы был, о немже глаголеть. Напад же той на перси Иисусовы" (Ин 13. 23-25), тогда припал один священник под именем Иоанна на перси Патриарху и глагола Ему: "Господи, кто есть?" Патриарх ему ответил: "Той есть, емуже Аз омочив хлеб подам. И омочь хлеб, даде Иуде Симонову Искариотскому" (26). И прочее все, что говорил Господь Апостолам и что Апостолы говорили Господу и спрашивали Его, о том священники, вставая и подходя к Патриарху, с ним говорили и спрашивали его по Евангелию, и Патриарх им отвечал - как написано в Евангелии. По вечери сошел Патриарх с тремя священниками с амвона долой, священники сели и наклонили главы, якобы спали. А Патриарх отшел от них, и пал на колени, и молился со слезами, и трижды вставал и подходил к священникам и возбуждал их, якобы спящих; они же сидели и главы наклонили. Потом были ектении и отпуст. Продолжалась сия церемония, Тайная вечеря, более двух часов. Вся Тайная вечеря была в настоящем виде.

Пред вечером во всех монастырях было освящение елея, и всех поклонников соборовали маслом - везде сами Архиереи. В тот вечер храм Гроба Божия не отворяли и ночевать никого не пустили. Но русские благородные жены упросили Патриарха и консула, чтобы отправить стояние на Голгофе половину по-русски. Патриарх уважил просьбу, и уже поздно вечером с фонарями отперли святые врата и впустили в храм одних русских. Повечерие прочитали на Голгофе и пели Кресту канон весь нараспев, по-гречески. Потом греки легли спать, а мы, русские, пошли в пещеру - где Царица Елена обрела крест. Там прочитали двенадцать Евангелий страстных и синаксар и другие приличные тому дню словеса и пропели акафист Честному Кресту.

Когда начали ударять в било на утреню, мы пошли все на Голгофу, и началась утреня по уставу. Евангелия читали - шесть по-гречески и шесть по-русски. Антифоны и каноны пели нараспев, правый клирос по-гречески, а левый по-русски, и продолжалось стояние шесть часов. Часы Царские все прочитали и пропели на Голгофе по-русски. Утром врата церковные не отворяли и была в храме тишина и безмолвие. В двенадцатом часу дня пошли кадить святые места по два диакона. Прежде кадили два диакона православных. Потом пошли кадить два диакона армянских, в митрах. Потом пошли два диакона коптов, тоже в митрах. Католики не кадили. У них диаконы одежду носят странную от всех вер. Потом ходили все с литиями. В первом часу пополудни отворили святые великие врата церковные. Народ бросился в храм без порядка, и произошел в храме великий шум: бросились себе места захватывать. И мы заняли себе места. В одну минуту наполнился весь храм народом.

Через полчаса вдруг около Божия гроба сделался шум и закричали арабы необыкновенным голосом: схватились человек пятьдесят, встали один другому на плечи, в три человека, подняли руки на небо и все закричали. И начали бегать кругом Божия гроба, а потом по всему храму и бегали, и кричали до самой вечерни. Потом пришло тысяча человек воинства турецкого, подле святых врат сделали гауптвахту и по всему храму расставили часовых. Потом пришел Патриарх со славою многою, и была ему великолепная встреча. Вечерня была торжественная, но Плащаницу с Голгофы не сносили, по опасению беспорядка. После вечерни паки арабы принялись за свою работу, паки начали бегать и кричать. Я спрашивал тех, которые знают по-русски: что они приговаривают? Мне сказали, что они хвалят едину православную веру, прочие же исповедания укоряют, яко лживые и душе пагубные. К армянам приходят и их укоряют - что хотели сами получить благодать, но вместо того наелись нечистоты. Франков укоряют - что не верят благодати и не принимают святого света от гроба Господня, но сами высекают огонь. Еретики же сии дают воинам деньги, чтобы били арабов и отгоняли от них. Потому арабы все - в крови и в поту, уже спустят с плеч свои длинные рубахи и ходят полунагие; кто их бьет - не скорбят, но свое дело делают. Когда бегают кругом гроба Божия и по Воскресенскому храму, все одни слова говорят. Мне растолковали, что они говорят сие: "Един Бог Иисус Христос! Едина вера православных христиан!" Потом носили Плащаницу христиане всех исповеданий, армяне, копты и сириане. Прежде всходили на Голгофу, потом сходили ко Снятию, а после обходили по трижды Божий гроб, а потом уходили в свои приделы. Тако проводили нощь до заутрени, среди беспрестанного шума и гама, и был в храме как бы базар или ярмарка. До сего времени поклонники рассеяны были по всему Иерусалиму, а теперь все христиане, из разных стран, собрались в один храм к гробу своего Спасителя, Иисуса Христа. Народом наполнены были все хоры, все галереи. Все просят, все требуют по своему обычаю. Всюду теснота, всюду от тесноты драки, языков друг друга не понимают, а турки-воины беспрестанно разнимают. Можно сказать, что теперь вместил небеси подобный храм в себя всю вселенную. Тако проводили нощь до заутрени.

Потом начали в доски благовестить к утрени, а арабы шуметь перестали. Сам Патриарх начал утреню по уставу, и роздали всем православным свещи. Всю кафисму "Блажени непорочнии" пели нараспев, в Воскресенском храме. Читать Евангелие пошли на гору Голгофу. Прочитавши Евангелие, подняли Плащаницу и понесли с Голгофы, с хоругвями и с фонарями, было множество духовенства: кроме диаконов, священников, игуменов и архимандритов, шесть Архиереев и Патриарх и множество певцов. Когда снесли с Голгофы, обошли Снятие трижды. Потом положили Плащаницу на том месте, где Иисуса Христа повивали пеленами и мазали миром на погребение. Здесь говорена была великая проповедь. Потом понесли Плащаницу на гроб Иисуса Христа и обнесли кругом гроба трижды. Потом внесли вовнутрь гроба и положили Плащаницу на самом гробе. Все духовенство стало вокруг кувуклии Христова гроба. И пели весь канон "Волною морскою" и стихи нараспев одно духовенство. Весь народ держал в руках свещи. Там же пели и хвалитные и великое славословие и читали Евангелие, там кончили утреню и часы. После Плащаницу убрали в свое место, а гроб турки запечатали. После службы паки арабы начали свою работу, купцы и старики поскидали свои чалмы, схватились одни с другими, и все начали кричать и прыгать. Когда рассвело, начали огни и лампады гасить и нигде не оставили ни единой лампады горящей. Турки отворили гроб Божий и внутри погасили все лампады. Потом пришло турецкое начальство, и сам Паша, кругом Христова гроба стало множество воинов вооруженных. И во храме все переменилось: все приуныли, а арабы приохрипли и изнемогли. В храме теснота и духота необыкновенная. Вверху на всех хорах в четыре ряда набито народу, и на всех иконостасах и в куполах полно людей, все держат в обеих руках по тридцати по три свещи, во образ Христовых лет. Огня нигде нет.

Патриарх с консулами взошел на передний иконостас. А Мелетий, Митрополит Заиорданский, с прочими Владыками сидели в алтаре, приунывши и головы повесивши. В храме распоряжаются магометане, с военным оружием, арабы бегать уже перестали, но стоят, поднявши руки на небо, и умиленные гласы испускают, христиане все плачут или непрестанно воздыхают. И кто бы мог тогда удержаться от слез, видя столь множество людей со всех стран вселенной, плачущих и рыдающих и от Господа Бога милости просящих? Но радостно было видеть, что теперь и нехотя прочие христиане православную греческую веру и православных христиан уважают и на православных, яко на пресветлое солнце, взирают: ибо все надеются получить благодать святого света токмо от православных. Пришли в алтарь Армянский Патриарх с двумя Архиереями и Коптский Митрополит, поклонились Митрополиту Мелетию и прочим Владыкам и просили, чтобы, когда получат благодать святого света, уделили и им. Митрополит Мелетий со смирением ответил и велел им молиться Богу, и они пошли в свое место. Потом были сняты царские врата и повешены другие, с отверстием. Не можно описать, что тогда было во храме: якобы ожидали все второго пришествия Царя Небесного, на всех напал страх и ужас, сами турки приуныли. Больше в храме ничего не слышно, как только воздыхания и стон. И Митрополит Мелетий слезами омочал свое лицо. Потом сам турецкий Паша с прочими начальниками пошел вовнутрь ко гробу Божию поверять - не осталось ли где огня. И когда вышли, гроб запечатали. Но туда еще прежде отнесли великую лампаду, налитую до самого верха елеем, и в нее пущена великая светильня, и поставили лампаду посреди Христова гроба. Уже кругом кувуклии христиан близко нет, одно турецкое начальство. А с хор спущено было на веревках множество железных решеток с пуками свеч. Когда пробило восемь часов, по-русски - два часа с полудня, тогда начали готовиться к крестному ходу. Архиереи, священники и диаконы, облачившись во всю священную одежду, взяли все по тридцати по три свещи без огня. Потом подали из алтаря, чрез царские врата, двенадцать хоругвий, и взяли - кто мог. Воины очистили путь. И пошли за хоругвями певчие. Потом из алтаря, в царские врата, пошли, по два в ряд, диаконы, священники, игумены и архимандриты, потом Архиереи, а позади всех Митрополит Мелетий, и пошли прямо ко гробу Господню. Обошли его кругом трижды, поюще: "Воскресение Твое, Христе Спасе, Ангели поют на небесех, и нас на земли сподоби чистым сердцем Тебе славити". Кончивши ход, все духовенство скоро пошло в алтарь и с хоругвями, остался один Митрополит Мелетий у дверей гроба, в руках турок. Турки его разоблачили, и сами начальники всего его обыскали. Потом надели на него подризник и омофор и отворили Божий гроб и впустили его вовнутрь. О, какой тогда напал страх и ужас на всех там бывших! Все рыдали и воздыхали и просили Господа Бога, да не лишит Своей благодати, небесного Своего света. Прошло несколько времени - не знаю, много или мало, ибо были все вне себя от какого-то страха,- только вдруг около Божия гроба воссиял свет, вскоре свет показался и из алтаря, в царские врата, в отверстие. И текли яко две огненные реки - одна от запада, от Божия гроба, а другая с востока, от алтаря. О, какая тогда в храме сделалась радость и ликование! Сделались все яко пияны, вне себя, и не помнили - кто что говорит или кто куда бежит. И поднялся по всему храму великий шум: все бегают, все восклицают с веселием и благодарением, а наипаче арабские жены. Сами турки, магометане, пали на колена и кричали: алла, алла, то есть Боже, Боже. О, странное и преславное видение! Весь храм обратился в огонь: больше во храме ничего не видно, кроме небесного света. Вверху и внизу и по всем хорам разлился святый свет, и сделался после по всему храму дым. И пошел народ со светом, большая половина, вон и понесли по всему Иерусалиму, каждый в свой дом и по всем монастырям.

В великой церкви началась вечерня, а потом Литургия Василия Великого. Служил один Митрополит, собором, и хиротонисал одного диакона. Литургию народ стоял со свечами.

Митрополит Заиорданский, когда входит вовнутрь гроба, обретает великую лампаду, стоящую на Христовом гробе, саму о себе возжегшуюся, а иногда при нем нечаянно загорится. Но только сам он никогда не видал, как она загорается. В Иерусалиме я от многих слышал, которым сам Митрополит сказывал по откровенности сие: "Иногда я взойду, а она уже и горит; тогда и я скоро вынесу, а иногда взойду, а лампада еще не горит; тогда я паду на землю от страха и со слезами начинаю просить милости от Бога. Когда встану, лампада уже горит, и я зажигаю два пука свечей, выношу и подаю". Митрополит выносит свет в притвор, и вкладывает пуки в железные фонари, и подает от гроба в отверстия, для того устроенные, правой рукой - православным, а левой - армянам и прочим. Православных арабов целая толпа стоит подле отверстия. И как только Митрополит покажет святой свет, один араб схвативши бежит прямо в алтарь, а оттуда, в царские врата, раздают народу, а подле отверстия едва только успеет один запалить свещи. Митрополит же паки обращается ко Христову гробу, и еще зажигает два пука, и выходит из дверей гроба. Арабы же самые сильные стоят у дверей гроба и его дожидают. Только он выйдет, держа в руках по тридцати по три свещи горящих, арабы, взявши его на свои руки, несут прямо в алтарь. Народ весь бросается к нему: всем желательно прикоснуться к его одежде. И едва с великим трудом могли его донести до алтаря и посадили его на стуле; он просидел всю Литургию, яко вне себя, наклонив главу, очами не смотрел и устами ничего не провещал, и никто его не беспокоил. Когда унесли его от гроба, народ бросился вовнутрь гроба прикладываться, и я сподобился приложиться. Весь Христов гроб был мокрый, якобы дождем вымочен, но я не мог узнать - от чего это. Посреди гроба стояла та великая лампада, которая сама зажглась, и великим светом горела.

По Литургии каждый пошел в свое место, и один другого поздравлял с получением новыя благодати святого света.

Вечером все мы пошли ночевать во храм, ко Христову гробу. Когда же пришли в храм, увидели дивное и преславное зрелище: весь храм, а наипаче Божий гроб неизреченно украшен разными серебряными и златыми иконами и фигурами, а наипаче множеством серебряных и вызлащенных лампад, горящих великим светом, обставлен множеством свечей белого воску, но еще не зажженных. Весь храм увешен был лампадами: где прежде была одна лампада, там десять, хотел я пересчитать, но не мог. Везде тихо и спокойно. Врата церковные оставлены были не затворенными на всю ночь. Воины на площади развели огни. И была та нощь веселее всякого дня: куда ни пойдешь, всюду радость найдешь, и не только сия радость во храме Христова Гроба, но и по всему Иерусалиму, всю ночь по улицам ходил народ толпами, всюду горели огни, и все монастыри были отворены. Самые турки сделались веселы и кротки и толпами шли посмотреть в храм Христова гроба.

Только одни жиды заперлись в своих домах, не терпя видеть света истины и коснея в своей злобе. Франки же хотя и враги Восточной Церкви, но и те с нами торжествуют. В храме же хотя и стоят воины кругом Христова гроба, но ко гробу Христову подходить никому не возбраняют. Так проводили вечер до девяти часов. Потом, за три часа до полуночи, начали благовестить к утрени в разные доски, разными переборами, самым торжественным образом. Пришел Патриарх со всем своим собором, и была ему самая церемониальная встреча.

Потом начали утреню. Канон "Волною морскою" пели весь нараспев, по стихам и по клиросам, с ирмосом на четырнадцать, пели два часа. В то время зажигали по всему храму свещи и паникадила, в самых куполах зажгли не одну тысячу лампад. Мы, монашествующие, стояли все в алтаре. Потом Патриарх и Митрополиты, Архиепископы и Епископы, архимандриты и игумены, священники и диаконы и весь причет церковный, облачившись во всю священную одежду, взяли двенадцать хоругвий. Хоругви были богато убранные, жертвованы древними греческими и грузинскими Царями и показывали их. Позади Патриарха несли одну хоругвь три человека, шитую одним златом, с изображением Воскресения Христова, российской работы, пожертвованную московскими купцами. Потом роздали всем большие свечи белого воска. Такожде и по всему храму зажгли свечи и паникадила. Гроб Христов казался якоже един огненный фонарь. От больших свечей в руках каждого сделался весь храм в огне, и осветились церковные куполы подобно солнцу. Бывшие в крестном ходу взяли Евангелия, иконы, кресты и зажженные свечи и пошли из алтаря Воскресенского храма в царские врата, прямо к гробу Христову, поюще: "Воскресение Твое, Христе Спасе, Ангели поют на небесех, и нас на земли сподоби чистым сердцем Тебе славити!" Когда обошли Христов гроб трижды, все духовенство остановилось против двери гроба. Потом сам Патриарх прочитал воскресное Евангелие, которое читается к вечеру в субботу на Литургии, от Матфея зачало 115. Потом, взявши кадило, пошел вовнутрь и покадил Божий гроб, вышедши, покадил кругом всю кувуклию и всю братию. Потом с Архиереями пошел вовнутрь к Христову гробу и, там покадивши, возгласил: "Слава Святей, и Единосущней, и Животворящей, и Нераздельней Троице, всегда, ныне и присно, и во веки веков". Владыки возгласили "аминь". Тогда сам Патриарх со всеми Архиереями внутри над самым гробом воспели: "Христос воскресе из мертвых, смертию смерть поправ, и сущим во гробех живот даровав" - и пропели сие трижды. Пели не по-русски, а по-гречески, то есть "Христос анести эк некрон фанато фанатон патисас, ке тис эн тис мнимаси зоин харисаменос". Потом пели певцы, и все вокруг Христова гроба стоящие пели многажды. О, какая тогда у всех была радость, и кто от радости мог не плакать, видя гроб своего Спасителя, Иисуса Христа, пред очами своими стоящ празден и Самого Его воскресша из мертвых? Кто мог не благодарить своего Создателя - что сподобил праздновать святую Пасху, Его славное из мертвых воскресение, в святом граде Иерусалиме, вокруг самого Его гроба и на самом том месте, где совершилось таинство нашего спасения? Какое перо может описать нашу неизреченную радость или кто может ее объяснить устами? Который язык может ее рассказать? Только разве тот се понять может, кто вкусит той радости в чистоте своего сердца. Как нам было не радоваться и не веселиться? Собрались мы от четырех концов вселенныя, христиане разных исповеданий, разные языки, все собрались в один храм, все стоим вокруг гроба своего Спасителя, и все прославляем Его славное из мертвых воскресение. Поистине, "ныне вся исполнишася света". Тогда канон Пасхи сделался нам весь открыт и явственен. Ибо что поем, то и своими очами видим. И с какими чувствами мы восклицали к Сиону, на котором стояли: "Возведи окрест очи твои, Сионе, и виждь: се бо приидоша к тебе, яко богосветлая светила, от запада, и севера, и моря, и востока чада твоя, в тебе благословящая Христа во веки" (песнь 8, ст. 2 канона Пасхи). Воистину для нас была "священная, и всепразднственная сия спасительная нощь, и светозарная, светоноснаго дне востания сущи провозвестница, в нейже безлетный Свет из гроба плотски всем возсия" (песнь 7, ст. 3).

Потом была ектения. Когда начали канон петь, пошли в великую церковь, а на Христовом гробе один священник с диаконом начали раннюю Литургию. В великой же церкви канон Пасхи весь пели нараспев. После утрени без расходу начали и Литургию. Служил Патриарх с полным собором, в самом великолепном и торжественном виде. Апостол читали на трех языках: на греческом, на славянском и на арабском. Евангелие читали на разных многих языках: на славянском читали трое, прочие на еллиногреческом и на греческом, на грузинском, на сирском, на арабском, на египетском и на абиссинском, читали с переборами в доски. Литургию все стояли со свещами. Мы утреню и Литургию стояли в алтаре.

Когда окончилась Литургия, начало светать. Все православные пошли в Патриархию, и там во вратах давали каждому по два яйца красных. Потом все пошли по своим местам.

Впрочем, дали всем православным поклонникам повестку, чтобы в первом часу пополудни шли в Патриарший монастырь к вечерни. И мы пришли в церковь Патриаршую, она убрана и украшена была множеством лампад и свещей. Роздали всем в руки по великой белого воска свеще, и стояли всю вечерню со свещами. Вечерня была самая торжественная. На вход шло больше ста священников и множество диаконов. Впереди диаконы с кириями, за ними несли двенадцать рипид. Шли позадь всех столбов. Евангелие читали, подобно как на Литургии, много человек на разных языках с перезвонами. После вечерни было всем поклонникам угощение.

Потом отворили храм Христова гроба, и пошли все поклонники приложиться к гробу Христову. Там было плачевное зрелище: все плачут, все рыдают, все гроб своего Спасителя, Иисуса Христа, обнимают и горячими слезами обливают, потому что пришло время с ним разлучиться и на веки с ним расстаться. Плач и рыдание по всему храму, а наипаче жены громкие гласы и вопли испускают. И на всех святых местах лежит народ и встать не хощут. Так всем грустно и скорбно разлучаться с Иерусалимом и расставаться с живоносным Христовым гробом.

В понедельник, поутру, когда вышли мы от Литургии, уже по улицам и пройти стало нельзя. Всюду наполнено верблюдами и ослами и арабами-извозчиками. Все суетятся, и отправляется каждый в свою страну. Во вторник еще больше отправилось. Мы же в среду выехали. Взяли двое одного верблюда, на котором и отправились из Иерусалима, как и прочие, со многими слезами. Иерусалимские жители и сами Архиереи выходят ежедневно за Давидовы врата провожать поклонников. А Митрополит Мелетий всех благословляет. Мы выехали, едва помня себя от горести и от печали, что навсегда удаляемся из святого града Иерусалима и что в другой раз увидеть его не имеем надежды. Но "аще забуду тебе, Иерусалиме, забвена буди десница моя, аще не помяну тебе, аще не предложу Иерусалима, яко в начале веселия моего". Наконец закрылся от очей наших святой град Иерусалим! Тогда мы возопили ко Господу: "Господи, Господи! аще и извел еси нас из земного сего рукотворенного Иерусалима, в котором плотию Своею пострадал Ты, но не лиши нас Твоего Иерусалима небесного, нерукотворенного, в котором царствуеши во веки бесконечные. Аще Ты и закрыл от телесных наших очей Свой живоносный гроб, но, о Господи, Владыко человеколюбче! открой нашим душевным очесам Самого Себя, да видим Тебя разумно и да утешаемся Тобою, нашим Создателем! О Господи! виждь, како мы любим Твой живоносный гроб. О Господи! сподоби нас возлюбити Тебя Самого от всея души, и от всего сердца нашего, и от всего помышления нашего, да всегда пред Тобою ходим, во вся дни живота нашего, да Тебя, нашего Владыку, ни в чем не прогневаем! И скажи нам, Господи, путь, в оньже пойдем, и научи нас творити святую волю Твою, яко Ты еси Бог наш. Аще куда нас поведеши, Сам предыди пред нами, потому что без Тебя и Твоея помощи не можем благое творити ничтоже. Господи! аще посылаеши на нас скорби и смущения, Сам даруй нам крепость и терпение. Аще нас утешаеши, даруй нам кротость и смиренномудрие, да не превознесемся и да не возгордимся. Но молимся Тебе, Господи, не пошли нам скорби выше сил наших, избави нас от лукаваго и от всех дел его".

Ехали мы полями, пшеница уже поспевала, и зачинали ее жать. Ночевать пришли мы в город Ремль, а поутру в четверток приехали мы в Яффу, то есть в Иоппию. В пяток сели на корабль и отправились в путь прямо во Святую гору Афонскую. <...>

Благодарю Бога моего, яко сподобил меня сходить во святой град Иерусалим, поклониться Его живоносному гробу и прочим святым местам во Иерусалиме и Палестине. За все сие воссылаю славу и благодарение, честь и поклонение Отцу и Сыну и Святому Духу, ныне и присно и во веки веков. Аминь.

Инок Парфений (в миру Петр Агеев) родился в 1807 г. в Молдавии, в семье старообрядцев. Выйдя из раскола, в 1839 г. постригся в монахи на Афоне. В 1855 г. был рукоположен в иеромонахи и вскоре назначен строителем Берликовской пустыни, а затем игуменом Гуслицкого Преображенского монастыря. Часто выступал как церковный писатель, обличитель раскола. Его записки о Святой земле вызвали немало восторженных откликов. Ими интересовались С. М. Соловьев, Н. Г. Чернышевский, М. Е. Салтыков-Щедрин, А. В. Дружинин, Ф. М. Достоевский, Л. Н. Толстой, Н. С. Лесков, И. С. Тургенев. Умер Парфений в 1878 г. в Троице-Сергиевой Лавре.