Священномученик Гермоген (в миру Георгий Ефремович Долганов) родился 25 апреля 1858 года в семье единоверческого священника Херсонской епархии, впоследствии принявшего монашество. Первоначальное образование он получил в духовной школе, затем выдержал экзамен на аттестат зрелости при классической гимназии и поступил в Новороссийский университет, где окончил юридический факультет. Здесь же он прошел курс на математическом факультете и слушал лекции на историко-филологическом.

Глубоко религиозный с детских лет, Георгий рано почувствовал влечение к подвижнической жизни, но решительный шаг ему помог сделать архиепископ Херсонский Никанор (Бровкович). Окончив университет, юноша поступил в Санкт-Петербургскую Духовную академию и принял монашество с именем Гермоген. Посвященный в сан диакона, а в марте 1892 года и в священнический сан, он много потрудился как проповедник, принимая активное участие в кружке студентов-проповедников.

В 1893 году иеромонах Гермоген окончил академию и был назначен инспектором, а затем ректором Тифлисской Духовной семинарии с возведением в сан архимандрита. Не желая потакать духу времени, он твердо направлял жизнь семинарии в русло церковности, создавал церковные школы и содействовал миссионерской работе среди местного населения.

В 1901 году в Казанском соборе Санкт-Петербурга состоялась хиротония архимандрита Гермогена во епископа Вольского, викария Саратовской епархии. В 1903 году владыку назначили епископом Саратовским и в том же году вызвали для присутствия в Святейшем Синоде. Став правящим архиереем, он сразу заявил свою программу: "Трудиться, трудиться и трудиться на благо паствы, в союзе мира и любви, в послушании власти, при полном единении сил и единодушном стремлении соработников принести пользу тем, для кого назначаются работы". Особое внимание святитель уделил миссионерскому делу, к которому привлек и многих мирян с высшим образованием. По его благословению возводились новые храмы, скиты, молитвенные дома и часовни. Началось издание брошюр и листков по вопросам веры, которые бесплатно раздавали в церквах и школах. Были организованы религиозные чтения и внебогослужебные беседы. Программу для кружков составлял сам епископ, который ими и руководил. В монастырях вводились уставные церковные службы и пение, выписывалась братия с Афона и из других обителей, отличавшихся строгостью жизни и соблюдением устава.

Владыка часто объезжал приходы своей епархии. В одном из сел крестьяне сказали: "Деды и прадеды не видали такого. Нам не забыть этого светлого торжества, но из рода в род, от отцов к детям, от детей ко внукам перейдут наши рассказы о приезде владыки Гермогена к нам в село".

На службах в кафедральном соборе многие плакали: так благоговейно и трепетно молился владыка перед престолом Божиим. Каждую среду епископ совершал вечерню с акафистом Всемилостивому Спасу, за которой пели все присутствующие. На эти вечерни собиралось множество верующих.

Во время революционных беспорядков 1905 года владыка делал все возможное, чтобы отрезвить мятущийся народ. Несмотря на нездоровье, он почти каждый день совершал богослужения и произносил проповеди, в которых уговаривал ни в коем случае не употреблять насилия, а действовать на подстрекателей мерами увещевания, если же они не принесут пользы, отойти от врагов Церкви и отечества, моля Бога об их вразумлении. "Крепко держись, православная паства, веры Христовой как якоря спасения, и Он введет тебя в новое твое отечество... не забывай Матери своей - Церкви Православной. Она не научит вас худому, она сбережет вас от волков, которые в овечьей шкуре появляются между вами... Они обещают многое, но на деле ничего не дают, кроме смуты и нарушения государственного строя. Всегда помните, что молитва и труд - вот истинная надежда истинных сынов Святой Церкви и родной земли Русской. Помните всегда и то, что не радости и удовольствия ведут к блаженной жизни, а скорби; не широкими вратами нам достигать Небесного Царства, а узкой тропкой, при благодушном несении каждым своего креста",- говорил он.

В это тревожное время владыка по просьбе народа совершал крестные ходы, причем с каждым разом число их участников увеличивалось, и вскоре они охватили весь город. Рабочим епископ Гермоген предложил встречи для совместного обсуждения вопросов религиозной и общественной жизни.

Когда в январе 1905 года волнения и забастовки докатились до Саратова, епископ выступил с разъяснениями происшедшего, благословил провести сбор денег для тех, кто был насильственно оторван забастовщиками от работы, и сам принял в нем участие. Во всех городских храмах по благословению епископа совершали ежедневные вечерние богослужения, говорили проповеди, разъяснявшие существо событий, раздавали книги и листки религиозно-нравственного содержания, так что народ довольно быстро разобрался в происходящем, и волнения прекратились.

6 февраля святитель отслужил панихиду по убиенному Великому князю Сергею Александровичу, сказав, что в его кровавой смерти повинны не только террористы, но и русское общество, многие члены которого мало веруют, не исполняют и даже отвергают уставы и устои государственные.

В 1906 году о. Иоанн Кронштадтский писал владыке: "Вы в подвиге; Господь отверзает небо, как архидиакону Стефану, и благословляет Вас". (Кронштадтский пастырь говорил, что он спокоен за судьбу Православия и может умереть, зная, что епископы Гермоген и Серафим (Чичагов) продолжат его дело.)

Когда в саратовском театре пошли пьесы Л. Андреева "Анатэма" и "Анфиса", проповедовавшие безбожие и разврат, епископ просил губернатора запретить эти постановки, но получил ответ, что "в этих пьесах не видится ничего такого... да и губернатор не имеет права воспрещать пьес, разрешенных цензурой". Тогда с амвона кафедрального собора он потребовал пресечь богохульство на театральных подмостках.

"Выступая с пастырским словом против пьесы, - писал он позже,- я вовсе не имел в виду той или иной литературной ценности ее - а она, по общему признанию, ничтожна,- я имел в виду эту пьесу как возмутительный пасквиль против Божественного Провидения и всех дорогих и священных для каждого христианина предметов веры. Ведь уже самый факт оскорбления Божьего лица и Божьего Промысла, Божьего дела в человечестве должен до глубины души оскорблять и возмущать тех (православных), которые чуть ли не в нескольких шагах от театра славят Того же Господа Бога и все Его чудные дела и спасительное промышление о человечестве!"

В Святейшем Синоде епископ Гермоген выступил с докладом, в котором обосновал необходимость отлучения некоторых русских писателей от Церкви. Доклад был отпечатан и роздан членам Государственного Совета и многим влиятельным лицам. На очередной сессии Синода, в конце 1911 года, он резко разошелся во мнениях с обер-прокурором В. К. Саблером, выступавшим за введение чина диаконис и заупокойного моления об инославных. Владыка, считавший это нарушением церковных канонов, послал телеграмму Государю как верховному защитнику и охранителю устоев православного государства. В свою очередь Саблер просил Государя уволить владыку от присутствия в Святейшем Синоде. Епископу Гермогену было предписано немедленно выехать в Саратов, а когда он по болезни задержался с отъездом, Император по ходатайству Саблера отстранил его от управления Саратовской епархией и сослал в Жировицкий монастырь. (Несколько лет спустя, находясь в Тобольске под стражей, Государь просил передать епископу Гермогену земной поклон и испрашивал у него прощение, владыка ответил тем же.)

Подъезжая к Жировицам, владыка еще издали услышал звон колоколов. Настоятель и братия вышли его встречать. Монастырский двор был заполнен народом, и, обращаясь ко всем, епископ сказал: "Я не считаю себя сосланным, но человеком, желающим всецело отдаться служению Господу Богу".

Поселившись в двух небольших комнатах на втором этаже каменного корпуса, епископ Гермоген вел свой обычный образ жизни: ложился поздно, вставал неизменно в семь часов и часто служил. На его службы приходило много народа. В это время в святителе приметно для многих стал обнаруживаться дар прозорливости. "Идет, идет девятый вал; сокрушит, сметет всю гниль, всю ветошь; совершится страшное, леденящее кровь - погубят Царя, погубят Царя, непременно погубят",- говорил он.

В августе 1915 года владыку перевели в Николо-Угрешский монастырь Московской епархии, а после февральской революции 1917 года он был назначен на кафедру в Тобольск. "Я искренне, от глубины души благодарю всемилостивого Господа за пребывание и устроение меня именно в Тобольске, - писал он Патриарху Тихону. - Это поистине город-скит, окутанный тишиной и спокойствием, по крайней мере, в настоящее время".

Свою новую паству владыка призывал "сохранять верность вере отцов, не преклонять колена перед идолами революции и их современными жрецами, требующими от православных русских людей выветривания, искажения русской народной души космополитизмом, интернационализмом, коммунизмом, открытым безбожием и скотским гнусным развратом".

Особой заботой епископа Гермогена стали бывшие фронтовики. На заседании Иоанно-Дмитриевского братства он произнес горячую речь, напомнив, что солдат-страдалец ждет от общества не осуждения, а помощи. Решено было организовать при братстве особый отдел. Обращаясь к фронтовикам, святитель писал: "Современные правители требуют от вас поклоняться бездушному идолу, презирать родину и не иметь ее вовсе никогда, презирать и всячески глумиться над православно-христианской верой и Церковью, ненавидеть, преследовать и безнаказанно издеваться над православными священниками и архиереями, ничего не делать такого, что могло бы содействовать общему благу, общему миру как всего населения, так и отдельных слоев его, стараться всегда немедленно и с великой яростью нападать и разрушать всякое благое дело, направленное к удовлетворению вопиющих нужд населения или отдельных слоев его, стараться как можно более всесторонне осуществлять принцип: "чем хуже, тем лучше".

Когда в январе 1918 года был принят декрет об отделении Церкви от государства, владыка призвал: "Братья христиане! Поднимите ваш голос на защиту церковной апостольской веры, церковных святынь и церковного достояния. Защитите ваше право веровать и исповедовать вашу веру так, как вы научились от дней древних, как вас научили апостолы, святые мученики, богомудрые отцы Церкви, христианские подвижники. Оберегайте святыню вашей души, свободу вашей совести. Скажите громко, что вы привыкли молиться и спасаться в храмах, что церковные святыни дороже вам самой жизни, что без них спасение невозможно. Никакая власть не может требовать от вас того, что противно вашей религиозной совести, вашей вере. "Богу мы должны повиноваться более, чем людям" - так говорили святые апостолы, так должны говорить и мы. Апостолы с радостью страдали за веру. Будьте готовы и вы на жертву, на подвиг и помните, что физическое оружие бессильно против тех, кто вооружает себя силою веры во Христа. Вера горами двигает, "вера христиан победила дерзость языческую". Да будет ваша вера дерзновенной и мужественной!

Христос ад разрушил, разрушит Он и козни врагов нашей Церкви. Веруйте - и враг побежит от лица вашего. Станьте на защиту своей веры и с твердым упованием скажите: "Да воскреснет Бог и расточатся врази Его!"

Были отпечатаны листки, в которых декрет назывался началом лютого гонения на Церковь. Владыка благословил раздавать их по храмам, и скоро они разошлись по всему городу. На следующий день ему передали, что большевики вне себя от ярости. 11 апреля в местной газете против епископа опубликовали угрожающую статью, однако он был настроен, по обыкновению, радостно и не обращал внимания на злобу своих противников.

Тем временем власти готовились к его аресту. Было реквизировано три десятка лошадей и приготовлены повозки, чтобы увезти его из города. 12 апреля, открывая заседание совета Иоанно-Дмитриевского братства, владыка сказал, что, по имеющимся сведениям, в одну из ближайших ночей он будет арестован. После заседания он ездил в Знаменский монастырь к викарному епископу Иринарху (Синеокову-Андреевскому), чтобы обсудить с ним создавшееся положение. Последний советовал отдаться под защиту паствы, объявив ей о готовящемся насилии. Однако средство это было ненадежным: большевики могли заявить, что арестовывать архиерея не собираются, а его действия назвать агитацией против властей.

Владыка Гермоген принял иное решение. В те дни Патриарх Тихон благословил провести по всей стране крестные ходы. "Вот и нам, - сказал епископ, - Бог укажет день совершить по нашему городу крестный ход, и мы под сенью святых хоругвей, со святым крестом, святыми иконами пойдем прославлять Бога в песнях духовных, открыто перед лицом врагов веры и Святой Церкви исповедовать верность вере отцов и Матери-Церкви". Ход был назначен на Вербное воскресенье, 15 апреля 1918 года.

Вечером 13 апреля на богослужении в своем домовом храме святитель сказал, что ежеминутно ожидает насилия над собой и, может быть, расправа готовится этой ночью. Его уговорили хотя бы на несколько часов укрыться у близких людей, пока не выяснятся обстоятельства. Владыка согласился: ему хотелось, чтобы арест произошел не ночью, а днем, при народе.

Около одиннадцати вечера в архиерейские покои вошел вооруженный отряд. "Где ваш архиерей? Где Гермоген?" - спрашивали солдаты. В обоих домовых храмах был произведен обыск. Латышские стрелки разгуливали по алтарю в шапках, смеялись над святынями. Около четырех утра обыск закончился. Той же ночью был произведен обыск в Знаменском монастыре и Михайловском скиту, расположенном в восьми верстах от города.

14-го числа, в субботу, члены местного исполкома явились в архиерейский дом, где шло заседание Епархиального совета. Выразив неудовольствие тем, что епископ скрывается, они заявили, что никакая опасность ему не угрожает, и потребовали передать ему, чтобы он никому не рассказывал об обыске. К началу всенощного бдения Преосвященный Гермоген прибыл в собор. Член Епархиального совета Гаврилов предупредил его о требовании властей, но он ответил: "Я считаю себя нравственно не вправе не говорить с церковного амвона о тех кощунствах, которые были допущены при обыске в храмах, а в свою неприкосновенность я совершенно не верю. Пусть меня завтра убьют, но я как епископ, как страж святыни церковной не могу и не должен молчать".

В тот же вечер владыка произнес проповедь: "Благодарю Господа Бога, что Он меня сподобил пострадать за Его святое имя и Церковь. Мои страдания оказались ничтожны в сравнении с другими страдальцами за Христову веру. Как это случилось, я считаю своим долгом пояснить. Я и раньше говорил, и в частных беседах и в проповедях, что я политики не касался, не касаюсь и не буду касаться. Я ее презираю, так как считаю неизмеримо ниже, чем высокое учение Христа. Я только просил и буду просить, чтобы те, кто у власти, не касались Церкви Божией и молитвенных собраний. Мне пришлось и при прежнем старом порядке быть гонимым за свое нежелание принижать свое высокое епископское звание, апостольское служение в угоду временным земным политическим интересам. Я более пяти лет был за то узником у старого правительства, но остался верен правде своей. Может быть, за это Господь снова удостоил меня взойти на кафедру епископского служения в Тобольской епархии. Если кто-нибудь здесь имеется из представителей существующей власти, я в их присутствии заявляю перед вами, православные, что моя деятельность чужда политики. Говорят о какой-то моей переписке с бывшим царским домом, но это неправда. Никакой переписки не было. Но если бы кто-либо писал ко мне с просьбой моих святительских молитв, кто меня прежде знал, то неужели я в этом повинен и неужели я, как епископ, не могу молиться о всех страждущих, от чего бы эти страдания ни происходили .

Пытаются меня обвинить в том, что я хотел будто бы подкупить симпатии фронтовиков. Обвиняют меня за то, что я давал и свою посильную лепту и собирал пожертвования в пользу обездоленных, вернувшихся неустроенных воинов. Я всегда горячо любил нашего русского солдата. Люблю и уважаю глубоко и теперь, несмотря на несчастный конец войны, ибо верно, что это несчастие случилось по попущению Божию за грехи наши, а не по вине испытанного в своей доблести рядового русского солдата. Миллионы их легло за спасение родины. Миллионы вернулись с надломленным здоровьем в разоренные, нередко до нищеты, свои семьи. Разве каждый из вас не чувствует, что долг всякого оставшегося во время войны дома человека протянуть руку помощи нуждающемуся солдату? Они обращались ко мне за помощью, да если бы и не обращались за помощью, то я считал бы своим долгом вместе с пасомыми оказать им посильную помощь. Где же тут моя вина? Судите сами, насколько справедливы те, которые видят в моей помощи желание подкупить фронтовиков. На это дело я смотрел как на исполнение заповеди Божией о любви и взаимопомощи, а что было так - лучше спросить об этом тех, кто получал от меня эту помощь. Но что бы ни говорили и ни делали против меня - Бог им судья; я их простил и теперь прощаю... Еще раз заявляю, что моя святительская деятельность чужда всякой политики. Моя политика - вера в спасение душ верующих. Моя платформа - молитва. С этого пути я не сойду, и за это, быть может, я лишен буду возможности в эту ночь спокойно ночевать в своем доме..."

После службы владыка, окруженный толпой, вышел из собора и направился в свои покои. Арестовать его побоялись и ночью прислали повестку, что в понедельник он вызывается на допрос. "Я от них пощады не жду, - сказал владыка, - они убьют меня, мало того, они будут мучить меня, я готов, готов хоть сейчас. Я не за себя боюсь, не о себе скорблю, скорблю о городе, боюсь за жителей, что они сделают с ними". И он осенил себя широким крестным знамением, подошел к окнам архиерейских покоев и с благоговением начал благословлять все стороны города и жителей его - и верующих, и гонителей, и своих будущих убийц.

В Вербное воскресенье на литургии владыка, приобщив Святых Тайн священнослужителей и помолившись, сел в архиерейское кресло. Лицо его было спокойно, точно он наконец получил ответ на важный вопрос.

- Слышали, устраиваю крестный ход. Что вы на это скажете? - спросил он у кого-то из присутствующих.

- Владыка, погубите себя.

Епископ порывисто поднялся, трижды поклонился святому престолу и, осеняя себя крестным знамением, вдохновенно произнес:

- Да воскреснет Бог и расточатся враги Его!

В крестном ходе, который состоялся после литургии, по благословению владыки Гермогена участвовало все городское духовенство. Перед началом он произнес проповедь, призывая всех православных русских людей вознести всенародное моление Господу Богу о спасении погибающей родины. Церковная процессия, привлекшая множество верующих, направилась из собора в подгорную часть Тобольска. У Михаило-Архангельской церкви владыка отслужил молебен и велел возвращаться, но его просили пройти и по центральным улицам города, мимо всех храмов. На всем пути верующих сопровождали пешие и конные красногвардейцы в полном вооружении.

В половине пятого вечера крестный ход закончился. Святитель сильно устал и в окружении богомольцев медленно шел к своим покоям. Перед входом к нему подошел солдат и настойчиво просил принять его. Владыка долго отказывался, ссылаясь на усталость. Солдат не отставал, и владыка наконец спросил:

- Вы, вероятно, хотите меня арестовать?

- Не беспокойтесь, мы вас не станем арестовывать. Вы видите, у меня даже оружия нет. Дело в том, что часть солдат за вас, а большинство против. Мы хотим защитить вас от насилия.

Тут он сделал знак, и из-за поленницы появилось множество красноармейцев, которые начали прикладами разгонять народ. Люди бросились к архиерейским покоям, но им загородили дорогу, и в дом успели пройти человек тридцать. Послышались восклицания: "Что вы хотите сделать с нашим епископом? Мы не дадим его!" Кто-то запел: "Да воскреснет Бог..."

На колокольне рядом с архиерейским домом ударили в набат. Солдаты открыли стрельбу и согнали звонарей. Монахиню, которая побежала к соборной колокольне, прикладами сбросили со ступенек. Латыши оцепили площадь и стали очищать ее от народа. В адрес епископа понеслась нецензурная брань. В это время в архиерейском доме владыке зачитали приказ о домашнем аресте.

- Но в чем же я виноват? - сказал он.- В политику я не вмешиваюсь и не вмешивался. Я говорил и старому правительству, чтобы оно не делало насилия над Церковью, и за это был заточен на пять лет в монастырь. Об этом прошу и теперь.

- Что вы слушаете его! - выкрикнул кто-то. - Берите его сейчас, да и только.

Епископу нездоровилось, и он хотел выпить лекарство, но солдат, наведя на него револьвер, запретил. Владыке приказали немедленно собираться. Он переоделся, исповедался у служащего при архиерейском доме иеромонаха и вышел на крыльцо, где его ждала повозка и конвой. Когда владыку увезли, эконом вошел в его покои и застал там солдат, прятавших под полу шинели панагию. Он пытался задержать воров, но те пригрозили ему расстрелом, если он будет возмущать народ "ложными слухами".

Весть об аресте быстро облетела город, и власти поспешили принять меры: между нагорной и подгорной частями Тобольска было прервано сообщение, по улицам ходили патрули, разгонявшие народ.

Епископ Иринарх немедленно поехал в исполком.

- На каком основании подвергнут аресту христианский епископ, да еще после обещаний не беспокоить его допросами в течение двух дней? - спросил он.

- Епископ за всенощной 14 апреля произнес вызывающую агитационную проповедь, - ответил ему некто Креков.

- По имеющимся у меня сведениям, проповедь не заключала в себе чего-либо криминального и отличалась умеренностью тона.

- Большую роль в деле ареста сыграл крестный ход.

- По моему разумению, крестный ход являлся лучшим средством успокоения народных масс. Когда верующие увидели, что епископ Гермоген цел и невредим, что он свободно шествует в процессии по улицам города, значит, и все толки о грозящей епископу опасности, готовящемся над ним насилии лишены оснований.

- Может быть, вы и правы, но крестным ходом остались недовольны местные евреи, которые стали возбуждать против епископа солдат.

- Чьим распоряжением епископ лишен свободы?

Не получив ответа, владыка Иринарх потребовал соединить его с председателем совдепа Хохряковым и повторил ему свой вопрос.

- Распоряжение было, а от кого - это все равно, - ответил тот.

- Для меня это очень важно, так как о случившемся я должен немедленно донести Святейшему Патриарху, а между тем даже для вас небезразлично, чтобы сообщаемые мной сведения соответствовали действительности.

- Ну, хотя бы я распорядился, мне предоставлено это право, - раздраженно сказал Хохряков.

- Прошу мне разрешить свидание с заключенным епископом.

- В течение двух-трех суток к епископу никого не допустят. А когда будет можно, я извещу вас по телефону.

На следующий день исполком распространил заявление, что арест епископа Гермогена произведен по причинам политическим и имеет целью охранение общественной тишины и порядка и что близкие к епископу люди могут не беспокоиться, так как отношение к нему предупредительное.

Созданная по благословению Святейшего Патриарха Комиссия для расследования насилия, учиненного над епископом Гермогеном, попросила предоставить ей документальный материал, на котором строятся обвинения. Новый председатель исполкома Дислер ответил, что епископ арестован по распоряжению Центрального Исполнительного Комитета как черносотенец и погромщик, но никаких документальных данных, изобличающих его преступную деятельность, нет.

В час ночи владыку Гермогена тайно вывезли из Тобольска. Конвоирам был дан приказ: "Кто бы ни пошел вам навстречу, стреляйте!" 18 апреля узника привезли в Екатеринбург и поместили в тюрьму рядом с Симеоновской церковью. Дверь его камеры выходила в отдельный коридор с глухой дверью. Владыке выдавали только обед, воду для чая и одну-две книги религиозно-нравственного содержания, на что каждый раз требовалось разрешение комиссара.

От прогулок он отказался после того, как его вдвоем с какой-то женщиной вывели в тюремный двор и охрана начала отпускать гнусности в их адрес. Сидя в камере, святитель читал Новый Завет и жития святых или писал, но больше молился и пел церковные песнопения. Через старика сторожа Семена Баржова ему удалось установить переписку со священником Симеоновской церкви Николаем Богородицким, а через него - с епископом Екатеринбургским Григорием (Яцковским) и прибывшей от епархиального съезда делегацией.

"Я почти каждый день бываю на литургии в храме угодника Божия Симеона, Верхотурского чудотворца. Каким образом? Во время звона мысленно у жертвенника поминаю всех присно и ныне поминаемых, живущих и почивших. После звона "во вся" произношу: "Благословенно Царство" - и затем всю литургию до отпуста; и замечательно, что "достойно и праведно" мне весьма часто удавалось петь или произносить, ког­да звонят к "Достойно",- писал он. Несмотря на тюремные условия и преклонный возраст, владыка был бодр духом, благодушно переносил испытания и даже утешал свою "благоговейно любимую и незабвенную паству": "Дорогие о Господе! Утеши, образуй и возвесели вас Господь. Вновь всей душой молю, не скорбите обо мне по поводу заключения моего в темнице. Это мое училище духовное. Слава Богу, дающему столь мудрые и благотворные испытания мне, крайне нуждающемуся в строгих и крайних мерах воздействия на мой внутренний духовный мир...

Вместе с тем эти видимые и кажущиеся весьма тяжкими испытания составляют в сущности естественный и законный круг условий и обстоятельств, неразрывно связанных с нашим служением. Прошу лишь святых молитв ваших, чтобы перенести эти испытания именно так, как от Бога посланные, с искреннейшим благочестивым терпением и чистосердечным благодарением Господу Всемилостивому... что 1) сподобил пострадать за самое служение, Им на меня возложенное, и 2) что самые страдания так чудно придуманы (хотя совершаются врагами Божиими и моими) для внутренней, сокровенной, незримой для взора человеческого "встряски" или потрясения, от которых ленивый, сонливый человек приходит в сознание и тревогу, начинает трезвиться, бодрствовать не только во внешнем быту, но, главное, в своем быту внутреннейшем в области духа и сердца; от этих потрясений (между жизнью и смертью) не только проясняется внутреннейшее глубокое сознание, но и усиливается и утверждается в душе спасительный страх Божий - этот чудный воспитатель и хранитель нашей духовной жизни... Посему воистину - слава Богу за все... Если Господу угодно и Он может вам сделать что-либо для возможности вскоре вновь вступить в служение, слава и великое благодарение Богу, а если нет, то да будет Его Премудрая Святейшая Воля и Промышление".

Написал он и письмо Патриарху Тихону, в котором излагал все события и смиренно просил оставить его на Тобольской кафедре, а пребывание в тюрьме и всякое другое насильственное задержание вне епархии считать за продолжение служения.

Прибывшая от епархиального съезда делегация начала хлопоты по освобождению владыки на поруки. Совет депутатов запросил залог в сто тысяч рублей. Узнав об этом, владыка написал: "Дорогие о Господе, о. Николай, о. Ефрем, о. Михаил и Константин Александрович!

Милость Божия будет со всеми вами. Узнал, что мое освобождение возможно под условием залога, вернее, выкупа (так как "отданные раз деньги уже не выдаются обратно", как говорят повсюду) в сто тысяч рублей!!!

Для меня это, конечно, несметное количество денег; сто рублей я бы еще дал из своего старого небольшого жалованья, даже, пожалуй, до трехсот рублей (это последняя грань). Если же паства будет выкупать меня, то какой же я "отец", который будет вводить детей в такие громадные расходы вместо того, чтобы для них приобретать или им дать. Это что-то несовместимое с пастырством. Наконец, я ведь вовсе не преступник, тем более уж не политический преступник... Затем, можно ли поручиться, что они, взявши сто тысяч, вновь не арестуют меня через сутки всего...

Если я "преступник" для них со стороны церковной среды, то перестанут ли они считать меня таковым, сами переступая все правила и законы церковные, вторгаясь в Церковь и вынуждая меня выступать в защиту Церкви".

Областной совнарком, поторговавшись, уменьшил выкуп до десяти тысяч. Необходимая сумма была получена от коммерсанта Д. И. Полирушева и передана властям, однако епископа не отпустили, а арестовали и членов делегации протоиерея Ефрема Долганова, священника Михаила Макарова и Константина Минятова, и их мученическая кончина, скорее всего, предварила кончину святителя.

От владыки старались скрыть арест депутации, но он скоро догадался об истинном положении дел. "Дорогой о. Николай, - писал он, - я сильно стал беспокоиться за моих гостей и ходатаев, что уже много дней от них нет никакой весточки. Боюсь прямо, как бы их не арестовали из-за меня, непотребного..."

Настоятельным желанием святителя было приобщиться Святых Христовых Тайн. В записке о. Николаю Богородицкому от 27 мая он писал: "(Получил) Вашу радостнейшую, истинно пасхальную весть о возможности ходатайствовать для меня или 1) выхода в храм (что несравненно лучше при всех обстоятельствах) для причащения Святейших Христовых Тайн, или 2) прибыть Вам ко мне со Святейшими Тайнами..."

Разрешение причастить владыку в камере было получено накануне Троицы. В день Святого Духа после литургии о. Николай с тремя клириками отправился в тюрьму. Владыка Гермоген давно ожидал их. Во время исповеди певчие, стоявшие в коридоре, слышали плач и воздыхания святителя. После причастия был молебен, в котором разрешили участвовать и другим узникам. Епископ служил с большим молитвенным подъемом. Особенно трогателен был момент, когда он преподавал каждому благословение и прощался. "Это разве тюрьма? - говорил он.- Вот где апостол был заключен, то тюрьма. А это - благодарение Господу, училище благочестия!" Все плакали, а владыка, детски радуясь, благодарил клириков за труды и, несмотря на усиленные отказы, заставил регента взять деньги "для раздачи певчим".

На следующий день, ближе к вечеру, епископа Гермогена и еще нескольких заключенных, в том числе священника села Каменского Екатеринбургской епархии Петра Карелина, жандармского унтер-офицера Николая Князева, гимназиста Мстислава Голубева, полицмейстера Екатеринбурга Генриха Рушинского и офицера Ершова, отправили на вокзал. Понимая, что всех их ожидает мученическая кончина, владыка был тверд и совершенно спокоен.

Ночью 26 июня поезд прибыл в Тюмень, и узников доставили на пароход "Ермак". Вечером следующего дня у села Покровского всех, кроме владыки Гермогена и о. Петра, высадили на берег и расстреляли.

Опасаясь столкновения с войсками Сибирского правительства, охрана "Ермака" начала устраивать укрепления, заставили помогать и арестованных. Владыка был физически изнурен, но бодрость духа не покидала его, и, таская землю, распиливая и прибивая доски, он пел пасхальные песнопения.

Вечером 28 июня узников перевели на другой пароход, "Ока". Подходя к трапу, святитель тихо сказал лоцману: "Передайте, раб крещеный, всему великому миру, чтобы обо мне помолились Богу". Арестованных посадили в грязный и темный трюм, и пароход взял курс на Тобольск.

Около полуночи о. Петра Карелина вывели на палубу и, привязав два тяжелых камня, сбросили в воду. Настал черед епископа Гермогена. До последней минуты он творил молитву; кротко благословил своих палачей. Связав его и прикрепив камень, убийцы столкнули его в воду. Всплеск воды заглушил хохот озверевших людей.

Мученическая кончина епископа Гермогена. Клеймо с иконы "Новомученики и исповедники Российские".

Через несколько дней тело епископа Гермогена с привязанным к нему камнем было вынесено на берег, и крестьянин села Усольского Алексей Егорович Марянов предал его земле. Спустя три недели был произведен осмотр тела, и члены комиссии пришли к убеждению, что перед ними действительно епископ Гермоген. Честные останки перенесли в храм села Покровского и облачили в архиерейские одежды, затем крестным ходом при громадном стечении молящихся перенесли на пароход "Алтай".

У места, где обрели тело святителя, была совершена панихида и поставлен большой деревянный крест с надписью: "Здесь 3 июля 1918 года обретены честные останки мученика епископа Гермогена, убиенного 16 июня 1918 года за Веру, Церковь и Родину".

Вечером следующего дня пароход подошел к Тобольску. Святителя встречал крестный ход из всех городских церквей и многотысячные толпы народа. В последний раз обошел священномученик стогны кафедрального града. Затем гроб поместили в Софийском Успенском соборе, где он простоял пять суток, не издавая запаха тления.

2 августа после Божественной литургии епископ Иринарх в сослужении сонма духовенства, в присутствии военных и гражданских представителей Сибирского правительства и множества молящихся совершил чин отпевания.

Священномученик Гермоген Тобольский был погребен в склепе, устроенном в Иоанно-Златоустовском приделе, на месте первого захоронения святителя Иоанна, митрополита Тобольского.

В 2000 году Юбилейный Архиерейский Собор Русской Православной Церкви прославил епископа Гермогена Тобольского в лике Новомучеников и исповедников Российских. Память его совершается в день кончины, 29 июня по новому стилю.

 По: Игумен Дамаскин (Орловский). Мученики, исповедники и подвижники благочестия Русской Православной Церкви XX столетия. Жизнеописания и материалы к ним. Тверь: ООО "Издательский дом "Булат"", 2001. Книга 2. С. 154-175.