Старец Псково-Печерской обители архимандрит Афиноген родился 24 января 1881 г. в деревне Карманово Вышневолоцкого уезда Тверской губернии. Родители его, Кузьма Агапович и Ирина Дмитриевна, были крестьянами. Мальчика назвали Василием в память святителя Василия Великого. Еще в раннем детстве он впервые почувствовал призвание к монашеству. Позже в своей "Автобиографии" о. Афиноген написал: "С какого возраста у меня сложилась мысль и желание уйти в монастырь? Родители мои, отец и мать, были неграмотные; у нас в доме не было никаких книг - ни молитв, ни для чтения. Родители были заняты крестьянским делом. Отец любил молиться, поклоны клал, а мать, как встанет с кровати, ну перед иконами покивает немного головой и побежит. Нас учить молиться было некогда, но у меня как-то созрело желание молиться с пятилетнего возраста. Хотя я ничего не понимал, но очень любил слушать взрослых, когда они читают или говорят о чем-нибудь божественном, а особенно о монастыре, и нашел, каким путем себя вывести из тьмы греховной...

После того моего порыва уйти в монастырь прошло четыре года, и мои желания заглохли, и я забыл о монастыре".

На восьмом году от роду родители отдали его в земскую трехклассную школу, а в 1894 г. отправили в Санкт-Петербург в швейную мастерскую, принадлежавшую его дяде-крестному. Здесь с ним произошло чудесное событие: "Я с другими мальчишками пришел ко всенощной, пришли к амвону и стали ставить и снимать свечи с подсвечников. А я стою отдельно и смотрю на икону преподобного мученика Андрея Критского. И вдруг я очутился на амвоне - стою на коленях, а старичок меня благословляет и, наклонив свою головку ко мне, поцеловал меня и скрылся. А я стою на коленях и думаю: кто же этот старичок? А потом, увидев его на иконе, говорю: а вот этот самый на иконе и есть. И я очутился за решеткой, где я и стоял. И я боялся сказать кому-либо, а потом и забыл".

В 1902 г. Василий отбывал воинскую повинность, а в 1903 г. служил месяц в ратном ополчении. В том же году на Балтийском вокзале в Петербурге он увидел о. Иоанна Кронштадтского. Хотя ему и не удалось подойти к о. Иоанну, впоследствии он говорил, что монашество принял по молитве "всероссийского батюшки". Действительно, вскоре после этой встречи в душе юноши вдруг ожило, казалось бы, совсем утраченное желание оставить мир и посвятить жизнь служению Богу. В продолжение Великого поста оно окрепло и превратилось в твердое намерение. Крестный сначала отговаривал его, а потом благословил иконой преподобного Нила Столобенского.

"В 1903 году, 13 апреля, в Фомино воскресенье,- пишет старец,- я оставил Петербург со всем его шумом и беззаконными соблазнами и пошел пешеходом по Московскому шоссе в какой-нибудь монастырь". По совету встреченного в пути монаха он выбрал Воскресенско-Макарьевский монастырь недалеко от станции Любань. "Пришел я - уже стемнело. В странноприимной ночевал, на другой день сходил в церковь к утрени. Спросил одного монаха, как мне увидеть игумена. Он мне говорит: "Еще рано, пойди отдохни, потом увидишь". Пришел я опять в странноприимную, прошло время часа три, вдруг мне говорят: "Иди, вон там игумен идет". Я быстро вышел и пошел навстречу игумену. Поклонился ему до земли. Он меня взял за руку, приподнял и говорит: "Что тебе нужно?" Я говорю: "Батюшка, возьми меня в ваш монастырь жить". Он спросил, откуда я пришел. Я сказал, что из Петербурга. Он говорит: "Какую имеешь специальность?" Я сказал, что могу шить одежду. Он говорит: "Ох, милый, нет, тебя я не возьму. Я знаю, петербургские жители мастеровые все порченые, балованные. Наверное, ты убежал от хозяина, у нас хочешь укрыться. Нет, милый, поезжай обратно к хозяину".

Я говорю, что нет, я не убежал, у меня и паспорт есть, ради Бога, возьмите. Долго он еще не соглашался взять, испытывал меня. Уж я потом встал на колени и со слезами на глазах стал просить. Тогда он за руку поднял меня и сказал: "Ну ладно, милый, оставайся, посмотрим, как ты будешь жить. А теперь иди вот там землю помогай возить на огород и копай гряды". Я с радостью побежал от него. И так с 19 апреля 1903 года я начал жить в монастыре преподобного Макария Римлянина".

Вскоре Василию пришлось отправиться в Вышний Волочек "отбывать ратное воинское учение". В конце сентября он заехал в родную деревню проститься с отцом и матерью. Кузьма Агапович, хотя и с некоторым сожалением, дал ему свое родительское согласие на уход в монастырь и, так же как и крестный, благословил иконкой преподобного Нила.

Вот как протекала жизнь Василия в Макарьевской пустыни: "Послушание мне, конечно, было дано по моей специальности - шить одежду.

Меня радовала установка жизни монастырской, ежедневное хождение в церковь. И еще больше меня пленили книги святоотеческие. Когда я стал их читать и познавать, что есть грех и какая за него пред Богом ответственность, то я взялся за чувство покаяния. Когда я читал книгу о грехопадении или о высоте добродетели, то не мог себя удержать, чтобы не плакать, если только кто помешает, и нередко меня заставали сидящим за столом с книгой и с заплаканным лицом. Но некоторые братия недоумевали и говорили: что это наш брат Василий какой-то невеселый, задумчивый и плачет, наверное, больной.

Я, конечно, не имел страсти праздношатания - ходить по келиям к другим, празднословить. Я углубился в чтение книг и молитву Иисусову, а через семь лет я дошел до такого состояния, что не было у меня мысли посторонней: все забыл, и не напоминалось мне мирское, и к этому приложил еще, по совету аввы Дорофея, самоукорение, а оно возбуждало чувство покаяния. Когда я коснусь немного самоукорения со смирением, то они у меня вызывали чувство покаяния и слезы. Бывали такие случаи: вот из церкви идешь в трапезную обедать в праздник с братией, садишься на свое место, и вот появляется мысль: ну какой ты монах, если ты питаешь свое тело такой вкусной пищей, а душу чем питаешь? Она - голодная. Горе тебе, монах! Какой ответ дашь на суде Богу? И вот на таком самоукорении сразу же рождается чувство покаяния со слезами. Берешь ложку, подносишь ко рту, а в нее капают слезы. Кладешь ее на стол и сидишь: уже сыт, ничего не надо больше".

В 1905 г. прежнего игумена перевели на Кавказ и на его место назначили иеромонаха Кирилла (Васильева). Новый настоятель дал Василию еще одно послушание - читать во время монастырской трапезы жития святых и поучения на Евангелие, а через несколько лет благословил его на чтение в церкви полунощницы, кафизм, часов и повечерия с канонами.

В 1908 г., на Троицу, Василий был облачен в рясофор, а в 1911 г. пострижен в мантию с именем Афиноген - в память севастийского епископа-мученика. В 1912 г. в новгородском Софийском соборе он был рукоположен в сан иеродиакона. Богослужение в тот день возглавлял будущий священномученик епископ Тихвинский Андроник (Никольский). А спустя четыре с половиной года архиепископ Новгородский и Старорусский Арсений (Стадницкий) рукоположил иеродиакона Афиногена во иеромонаха. В 1921 г. игумен Кирилл, в то время уже епископ, назначил его монастырским ризничим. Вскоре последовала и первая награда: набедренник.

В обители было принято проводить исповедь с вечера и до глубокой ночи. К иеромонаху Афиногену выстраивалась целая толпа, и порой он простаивал в храме до утра. Бывало, уже начиналась служба, а он все исповедовал, пока наконец кто-либо из монахов не говорил: "Батюшка, нужно уходить". Случалось, ноги его от многочасового стояния так затекали, что он не мог сделать ни шага и дьяконы под руки уводили его в алтарь.

С 1919 по 1924 г. батюшка исполнял самые разные послушания, в том числе келаря. 15 июля 1924 г. в монастырь нагрянули чекисты, произвели обыск и арестовали епископа Кирилла и 15 насельников - среди них и о. Афиногена. Арестованных увезли в новгородскую тюрьму. Суд состоялся только через полгода. 30 января 1925 г. было вынесено постановление: владыку Кирилла заключить в тюрьму со строгой изоляцией сроком на 5 лет. Иеромонаха Афиногена приговорили к трехлетней высылке и даже разрешили выбрать город для поселения. Он избрал Осташков, куда и прибыл 8 августа.

Каждую неделю батюшка обязан был являться "на отметку" в органы, где состоял на учете. И все же вскоре ему удалось поселиться в обители преподобного Нила Столобенского, неподалеку от Осташкова (недаром иконой этого святого благословили его перед уходом в монастырь и отец, и крестный). Настоятель архимандрит Иоанникий принял о. Афиногена в число братии и дал послушание по специальности - шить облачения.

Через год о. Афиноген послал в Москву просьбу об освобождении, которая неожиданно была удовлетворена. В 1927 г. батюшка вернулся в Макарьевскую пустынь. Новый настоятель, о. Ферапонт, живший на монастырском подворье в Любани (на территории обители располагался колхоз, монахам принадлежали лишь два дома), оставил его при себе помощником. В 1929 г. батюшка был награжден золотым наперсным крестом.

В ночь на 18 февраля 1932 г. всех насельников Макарьевской пустыни и монастырского подворья в Любани арестовали и отвезли в Ленинград, в "Кресты". Монастырь и подворье были осквернены и закрыты. Два месяца спустя о. Афиногену вынесли приговор: "Василия Кузьмича Агапова заключить в лагерь на работы на три года, с конфискацией имущества". Через два дня он был отправлен в Новосибирск, а оттуда на Беломорканал. "Наказуя наказа мя Господь, смерти же не предаде мя" (Пс 117. 118). И в тюрьме, и в лагере - везде Господь охранял меня от смертных случаев", - позже писал батюшка.

В лагере он особенно страдал от голода. Очень худой, малый ростом (как он сам говорил: я - полчеловека), о. Афиноген не мог выработать дневную норму, и случалось, по три дня не получал пайки. Жизненные силы его были почти на исходе, и, выходя из барака на работу, он норовил прилечь под каким-нибудь деревцем для минутного отдыха.

Однажды ему пришла посылка. Обессилевший от недоедания, падая и вновь поднимаясь, батюшка с трудом дошел до места выдачи посылок, но успел взять "лишь шарфик да пяток сухарей" - остальное отобрал конвоир. Расстроенный и измученный, вернулся он в барак. Здесь его поджидали уголовники, которые потребовали, чтобы он поделился гостинцами. Не поверив его объяснениям, сбросили его с нар и принялись обыскивать, а найдя шарф и сухарики, жестоко избили. Так терпел он холод, голод и побои, полагаясь во всем на волю Божию и надеясь на Его милосердие.

Спустя некоторое время жизнь батюшки сделалась немного легче: в лагере появился еще один иеромонах. Теперь иноки могли духовно укреплять друг друга. Покрывая голову листом лопуха вместо епитрахили, они отпускали один другому грехи, и в узах совершая великое таинство исповеди.

Вместо положенных по приговору трех лет о. Афиноген пробыл в лагере два года: его освободили досрочно, определив местом жительства Малую Вишеру Ленинградской области. Получив паспорт и встав на учет, старец с помощью знакомых нашел комнату и "стал жить, как и прочие граждане нашей страны". Батюшка работал сторожем, занимался шитьем. Очень тяжело переживал он то, что со дня ареста не имел возможности служить в церкви.

Вскоре после начала войны по какому-то случаю он поехал в Любань и, когда ее внезапно заняли немцы, не смог вернуться в Вишеру. Вскоре по просьбе местных жителей немецкие власти разрешили возобновить церковную службу, и 11 сентября 1941 г., в день Усекновения главы Иоанна Предтечи, батюшка совершил первое богослужение. Множество верующих приходило к нему каяться в накопившихся грехах и причащаться Святых Христовых Тайн.

Позже о. Афиногена перевели в храм г. Тосно, а в октябре 1943 г. в качестве "рабочей силы" вывезли в латвийский город Тукумс. В рясе и с крестом на груди его выставили "на продажу" на базаре - так пополнялись остарбайтерами местные фермы. "Молодых отправили в Германию,- вспоминал старец,- а старых здесь распределяли. Я уже пожилой был... Вот подошел латыш, говорит: батюшка, я тебя куплю, и ушел за подводой. А тут другой подходит и то же самое говорит... Да ведь уже с первым уговор был. Вот тот подогнал подводу и отвез меня к себе. Дали мне домик, а рядом и храм оказался, так я там все время и служил". Помогал батюшка, конечно, и в сельскохозяйственных работах. Латыш, по счастью, был человеком добрым и о. Афиногена не обижал.

Позже батюшка попал в Спасо-Преображенскую Волгунскую пустынь. Здесь ему довелось встретиться с иноками Псково-Печерского монастыря во главе с игуменом Агафоном (Бубицем), заброшенными в Латвию превратностями военного времени. Монахи вырыли в лесу землянки, построили церковку и регулярно совершали богослужения. После войны о. Агафон с частью братии вернулся в родную обитель, а остальных насильственно вывезли в Германию.

В сентябре 1944 г. о. Афиногена отправили в Ригу в женский Свято-Троицкий монастырь, а в следующем году он был официально переведен в Псково-Печерский монастырь и утвержден в должности монастырского казначея и ризничего. Наряду с этими послушаниями он исполнял седмичную череду священнослужения и, как и прежде, шил церковные облачения и одежду для братии.

В 1947 г., на Вход Господень в Иерусалим, о. Афиноген был удостоен сана игумена и награжден палицей. В 1949 г. епископ Владимир (Кобец) благословил старца временно совершать богослужения на Псковском озере, на острове Залит. Последние 13 лет его жизни были неразрывно связаны с Псково-Печерским монастырем.

С 1960 г. на плечи о. Афиногена легло нелегкое послушание братского духовника, а кроме того, он начал отчитывать бесноватых. До него этот подвиг нес другой замечательный старец, иеросхимонах Симеон (Желнин). Незадолго до кончины о. Симеона наместник спросил у него, кто может взять на себя отчитку, и он сразу же назвал о. Афиногена.

Спустя некоторое время о. Афиноген зашел навестить больного старца, и тот неожиданно дал ему книги, по которым совершал молитвы над бесноватыми, и благословил отчитать несколько человек. Исполнив благословение старца, батюшка вернул книги со словами: "Ну вот, я всех отчитал, теперь знаю, как это делается". Но о. Симеон ответил: "Нет, я дал тебе их уж навсегда".

Батюшка, по свойственному ему смирению почти никогда не беспокоивший старца, весьма редко бывавший у него в келье и особо близко с ним не общавшийся, чрезвычайно удивился такому ответственному послушанию, однако стал три раза в неделю отчитывать бесноватых, и силой его молитвы многие получали исцеление и духовное утешение. С того времени к нему начало приезжать и множество болящих из самых отдаленных уголков России, и по его молитвам многие исцелялись. Вот рассказ об одном исцелении: "Еду к батюшке, рука болит, и глаз совсем не видит. Плачу: "Батюшка, помоги! Ты только перекрести руку и глаз". Батюшка потрогал мне руку и сказал: "Да будет тебе по вере твоей". И глаз перекрестил. Через день домой уехала. Боль в руке прошла. И вдруг мысль: "Закрой здоровый глаз, читай другим". А потом у меня в уме: "Ведь он же не видит совсем". Но все-таки я попробовала так сделать, и оказалось, тот глаз прозрел и видит лучше, чем тот, который был здоров".

В записках о. Афиногена упоминается о прямых столкновениях со злыми силами. Однако они не нарушали духовного равновесия старца, который всегда твердо уповал на Господа, "сокрушающаго вся злая". Батюшка писал: "Мать привезла свою дочь, девушку лет восемнадцати, отчитывать. Я пока читал, "он" ее все мучил, хотел убежать, а мне кричит: эй ты, попик, за что меня ругаешь? Когда я кончил читать, то все успокоилось, а "он" говорит: ох, как я устал, как мне тяжело было.

Из моей кельи ушли, а "он" сел в коридоре и не уходит. Я вышел и спрашиваю: ну ты что же уселся и не уходишь? А "он" отвечает: отец Афиноген! А ты знаешь, кто я? Я бывший Архангел. У меня тысячи молодчиков, и хорошо работают. Теперь все - наши.

Я ему говорю: ну не все, есть верующие, Божии. А "он": ну, это маленькая кучка, а то все - наши. Потом продолжает: знаешь, отец, ведь скоро конец этому свету. Вот, говорю, вам тогда попадет. А "он" отвечает: знаем мы, но зато теперь наша воля.

И я ушел к себе в келью. Вот какие явления бывают у нас".

В каждодневном иноческом подвиге старец живо ощущал помощь своих духовных сотаинников - преподобного Нила Столобенского, святого праведного Иоанна Кронштадтского, псково-печерских святых. Особенно же почитал святителя Василия Великого, чье имя получил при крещении. С этим святым о. Афиноген имел некую внутреннюю связь, даже был поучаем им в трудные минуты жизни и видел в нем первейшего своего защитника от бесовских нападений. В записках старца есть рассказ о явлении ему в тонком сне "послания" от его небесного покровителя. В то время о. Афиноген находился "в состоянии самого нижайшего греховного падения... по наущению лукавого духа. Я самых близких мне отцов стал осуждать... вспоминая их ко мне ложные отношения... От такого зла лукавый диавол вселился в мое сердце, и если бы не святитель Василий Великий, то он меня погубил бы в таком озлоблении сердца... Эта вся мысленная борьба с лукавым духом чуть не сожгла меня - и сердцем, и душой, и телом".

Подвижнической жизнью старец стяжал дар прозорливости. Еще за десять дней до кончины своего духовного отца схиархимандрита Пимена (Гавриленко) он говорил, что по нему "уже панихиду отслужили" и "он уже отошел". А жительница Ленинграда Рыжова рассказывает: "Во время Великого поста (1969 г.) я была в Печорах. Многие пошли к о. Афиногену на исповедь, и я пошла. На исповеди я сказала о. Афиногену, что я не хожу в храм на вечернее богослужение, так как мой муж не любил, когда я уходила из дому. Он был в это время здоровым 63-летним мужчиной.

Мне о. Афиноген говорит: "Не ходи пока, не обижай его своим отсутствием. Вот он скоро умрет, тогда будешь ходить". А я ему отвечаю: "Я не хочу, чтобы мой муж умер". А он мне: "Это не от нас зависит".

По возвращении из Печор я просила мужа сходить к врачу - проверить себя. А он мне отвечал на это: "Зачем я пойду к врачу, если чувствую себя как никогда здоровым".

В 1969 г. 3 июня в 16 часов мой муж внезапно скончался.

Вот каков был о. Афиноген".

В 1962 г. в ознаменование 50-летия служения в священном сане и 60-летия иноческого жития игумену Афиногену был вручен наперсный крест с украшениями. В 1968 г. его возвели в сан архимандрита. Несмотря на слабое здоровье и весьма преклонный возраст (ему исполнилось уже 90 лет), он продолжал окормлять иноков и паломников-мирян. Келейница батюшки монахиня Надежда (Бакшаева) в своем дневнике писала: "Я всегда бывала удивлена его любовью к людям и думала: откуда у него столько любви? Или он родился таким, или он приобрел эту любовь?..

С иеромонахом Климентом (Толстихиным). 1977-1978 гг

Приходит раз к о. Афиногену старушка, плачет: "Батюшка, батюшка, горе у меня, что делать? Есть у меня петушок, и петушок этот ослеп! Может, помолишься, чтоб он прозрел?" Ну, думаю, и с какой же чепухой к старцу пристают... А он, гляжу, уже со старушкой сел и ее утешает. И так ему ее жалко стало, что уж и он с нею рядом плачет. Вот, думаю, два чудака из-за такой малости слезы льют... Потом, когда та ушла, я и говорю: "Да о чем тут и скорбеть-то? Подумаешь, петух ослеп! Его головой в горшок и на печь - да и дело с концом, а ты, батюшка, еще с нею убиваешься". А он в ответ: "Что ты говоришь?! Ведь у нее действительно горе, ведь у нее больше никого нет - один только этот петушок и есть. Как же ей не посочувствовать, как же ее не утешить? Любовь что в большом, что в малом - все одно любовь!"

Духовная дочь батюшки Н. А. Крылова вспоминает: "На исповеди батюшка прежде всего требовал осознать два великих наших греха и каяться в них: первый - это неблагодарность Богу за все, что Он дает нам, а второй - отсутствие истинного страха Божия, благоговения перед Ним; а уж потом нужно было рассказывать о всех других грехах, из этих двух проистекающих. Исповедовал батюшка хотя и строго, но милостиво и обычно не назначал никаких особых епитимий... А ведь у нас священники, тем более молодые, нередко стараются якобы "по-старчески" даже, быть может, и излишне епитимьи накладывать. У батюшки же этого в обычае вовсе не было, и порой он говорил вздыхая: "Вот приду ко Господу, Он меня и спросит: почему не давал епитимий? А я только и отвечу: уж очень я народ любил".

Вообще всегда чувствовалось, что он как-то особенно живо ощущал (при всем его самом неподдельном смирении) естественную неразрывность своей связи с Богом. Помню, однажды батюшка, сидя за столом, вдруг произнес: "Господь мне сказал: ты да Я да мы с тобой..." Я тут же и подумала: "Что это батюшка - уж не в прелести ли он какой?" Обычно ведь люди так о себе не говорят. А монахи, подобные ему, так те себя иногда даже еще и слишком унижают. Но не успела эта мысль во мне промелькнуть, как он сразу же и продолжил (впоследствии я не раз убеждалась в том, что он нередко знал, о чем я думаю): "Вот говорят: отец Афиноген - старец; да какой же, мол, он старец - он просто в прелести..."

...Сам он очень скромный был и не терпел, когда кто-нибудь его хвалить начинал. Один год, когда я летом в отпуск приехала в монастырь, он меня даже и на порог кельи не пускал из-за того, что узнал, как я его перед этим в Петербурге все прославляла; так и пришлось довольствоваться его благословением на монастырском дворе...

Другой случай прозорливости старца, быть может, кому-то покажется и не слишком значительным, но мне особенно дорог. Уже перед самой его кончиной я как-то стояла в Михайловском соборе перед образом моего любимого святого, угодника Божия Серафима Саровского, и подумала: "Вот бы батюшка благословил меня иконочкой этого преподобного, которая у него в келье, точно такая же, как в соборе". И тут же сама себе отвечаю: "Очень многого уж ты хочешь!" После службы прихожу к старцу, а он вдруг и говорит келейнице Надежде: "Дай-ка ей иконочку Серафима Саровского" - и благословил меня ею.

Вообще же духовная проницательность о. Афиногена, при всей его внешней "простоте", была иногда просто удивительна. Как-то приехала со мной к нему одна замужняя особа - но еще молодая. Батюшка смотрел-смотрел ей в глаза, а потом и говорит: "Ох, уж у тебя и глаза! Ох, и глаза! Надо бы тебе остановиться..." А позже я узнала, что она изменяет своему мужу.

Прозорливость старца проявлялась временами даже и на большом расстоянии: для духовных даров ведь и оно - не помеха...

Старец Афиноген с келейницей Надеждой в монастырском саду на Святой горе. 1977-1978 гг.

Как монастырский духовник старец Афиноген одновременно был и взыскателен, и любвеобилен, снисходя к слабостям человека и скорбя о его грехах. При этом он отличался особенной требовательностью к себе..." Последние три десятилетия старец провел в особенном физическом и духовном напряжении. По нескольку часов в день принимал у себя паломников. Ежедневно гулял в монастырском саду, предаваясь Иисусовой молитве. В 1970-х гг. он много и тяжело болел, но при каждой возможности устремлялся в храм.

Из дневника келейницы: "15 мая 1976 г. Ходили в церковь. Батюшка еще до службы постоял 15 минут и устал. Ищет меня по церкви. Мне говорят: "Тебя батюшка ищет". Я смотрю: он стоит около Матери Божией "Успение". Я подошла к нему. Он говорит: "Устал я, пойдем домой". Очень он слабый, а дома не усидеть - все в церковь идет.

21 мая (ст. ст.) - память Нила Столобенского. Батюшка очень болел, лежал в постели и плакал, просил Иоанна Кронштадтского, чтобы он его исцелил. Потом батюшка встал и часа три ему молился. И молитва его была услышана: батюшка вдруг почувствовал, что вся болезнь исчезла во всем теле.

С этого времени батюшка особо чтил Иоанна Кронштадтского: часто и подолгу стоял перед его образом и плакал. Без точной даты. Мы пошли с батюшкой в церковь. Когда стали выходить в общий коридор, вдруг женщина падает ему в ноги и, стоя на коленях и плача, говорит: "Батюшка! Как мне вас отблагодарить. Вы подняли моего сына. Он был прикован к постели. У него болел позвоночник. Врачи отказались от него. Он даже не мог повернуться, лежал только на спине. Я приезжала к вам, вы его отчитывали и молились за него". А сама рыдает. Надо видеть ее лицо - это уже слезы радости.

Батюшка говорит: "Господа благодари". Она спрашивает: "А как Его благодарить?" Батюшка ответил: "Жизнь веди угодную Богу - вот и отблагодаришь... Откуда ты?" Она ответила: "Из Москвы. Я работаю у Патриарха. Убираю его кафедру. А сын мой сейчас трудится и поет в Елоховском соборе". Сын очень ее просил поехать к батюшке и поблагодарить. Батюшка говорит: "Через мое, грешника, имя прославляется Господь".

14 июля 1977 г. Учит: "Ты живи проще, как малое дитя. Господь такой любвеобильный, что мы и представить себе не можем. Хотя мы и грешные, все равно иди ко Господу и проси прощения. Только не унывай, будь как ребенок. Он, хотя бы и разбил самый дорогой сосуд, все равно с плачем идет к отцу, а отец, видя свое дитя плачущее, забывает тот дорогой сосуд. Он берет это дитя на руки, целует его, прижимает к себе и сам же уговаривает свое дитя, чтоб оно не плакало. Так и Господь, хотя бывает, что мы делаем и смертные грехи, Он все равно ждет нас, когда мы к Нему придем с покаянием".

29 июля. Именины батюшки провели хорошо. Батюшка возглавлял сам литургию и молебен, только очень переутомился. Вечером приходил епископ Феодор (Текучев). Батюшка был очень доволен; я пекла пироги с рыбою, батюшка поел.

Пришел о. Иоанн (Крестьянкин) и говорит: "Слышала, какое батюшка слово говорил на трапезе?" Я ответила: "Нет".

А было так. Краткое слово сказал благочинный, а затем батюшка мой произнес в ответ. Обращаясь ко всей братии, сказал: "Спаси вас, Господи". И со слезами на глазах произнес следующие слова: "Я всех вас люблю. За всех молюсь. И всем вам желаю спастись. Аминь..."

27 августа. Я его умыла, проводила до кельи, а сама убираюсь на кухне. Когда кончила, иду к нему, думаю, он уже спит, а он смущенно стоит там, где я его оставила. Я чуть не упала, ведь долго же я убиралась. Говорю: "Чего ты стоишь?" Он ответил: "Тебя жду, не знаю, что мне делать, как ты мне скажешь - мне полежать или молиться будем?" Я говорю: "Конечно, полежи. Я думала, ты давно лежишь, поэтому спокойно убиралась". Он ответил: "Как же, я все стоял, тебя ждал".

А мне его жаль до слез, дорогой мой ангелочек, какой ты беспомощный стал. Правда, я раньше всегда вначале уложу его в постель, а потом иду на свои хозяйственные дела, а сегодня я упустила это из виду.

1 октября. Батюшка больше лежит; вспоминает, как он жил в пустыньке и здесь. Говорит: "Я ведь никогда никому не врал и сам всем верил; как говорят, думал, так и есть... А на меня многие восставали, и не с кем было порой поделиться, я один скорбел. Меня, бывало, и за человека не считали. Но отец Симеон - тот меня уважал и защищал... Много очень на меня клеветали, а бывало, что и попечалиться некому... Вот я и думаю, что с Богом лучше быть, чем с людьми".

11 ноября. Я гладила белье на кухне. Батюшка лежал в постели. Вдруг слышу, меня зовет: "Иди скорей, посмотри, вот Матерь Божия пришла", а сам смотрит на потолок, и такой радостный, что и не передать. Говорит: "Смотри, как светло, прямо до неба свет, все небо как бы растворилось, а потолок - будто его и нет". Я спросила: "Батюшка, а сейчас еще ты Матерь Божию видишь?" Он ответил: "А как же, только свет сейчас исчез, а Матерь Божия вот стоит". А я-то Ее не вижу, видит только батюшка.

24 января 1978 г. Батюшка слаб. Говорю: "Ты меня оставишь, я буду плакать". Он ответил: "Плачь, плачь, омывай свои грехи, тебя Господь не оставит. Знаешь, как мне трудно бывало: хочешь поделиться духовным, а им смешно, говорят: "Святой пришел... Ну чем тебе еще плохо?" Братия от меня отвернулись, и поговорить-то порой не с кем было. Из монастыря по клеветам гонят, как блудника какого или винопийцу. Ты-то ничего ведь не знаешь".

16 апреля. Я говорю: "Бывает, я помню обиды, не могу себя удержать". Батюшка ответил: "В это время проси Господа, далеко-то ходить не надо, Дух Святый всегда здесь. Говори: "Душе Святый, помоги мне удержаться от злопамятства".

20 апреля. Сегодня соборовались. Первым пришел о. Иероним (Тихомиров). Батюшка мне говорит потихоньку, показывая на о. Иеронима: "Этот в Царствие Божие собирается". Были еще благочинный, о. Иоанн (Крестьянкин), о. Климент (Толстихин). Очень трогательно было видеть такой собор. Пять архимандритов было в батюшкиной келье.

Батюшка тоже принимал участие в таинстве соборования со всеми наравне: все, что положено, читал сам и всех помазывал, всех исповедовал сам. Особенно батюшка и о. Иероним очень умиленно, с чувством глубочайшего покаяния и смирения, со слезами подходили к этому таинству. Батюшка был необыкновенный, несколько раз говорил всем: "Поклонимся Царице Небесной!" - и первым делал земной поклон.

Как потом он сказал мне, Сама Царица Небесная стояла в переднем углу, пока соборовались, а потом Она исчезла.

28 апреля. ...Говорит: "Я тебе очень благодарен, ты мне столько радости дала". И благословил со словами: "Да благословит тебя Господь отныне и до века на всякие скорби, поношения, клеветы. Ведь если проклинают нас, всячески злословят, то Господь приближается к нам, а грехи наши в стороне".

23 июня. Батюшка учит: "Ты меньше говори и положись вся на волю Божию, ведь так легче жить. Ты все равно сама ничего не можешь сделать, помочь себе. И не обижайся ни на кого, а надейся на Господа. Пусть Он Сам управит тобою: упования же надеющихся на Него не посрамит".

11 сентября. Температура у батюшки 38°. Он оделся, попил чайку и снова лег. Лежит, кажется, уснул. Смотрю, а он плачет, да так горько: слезки одна за другой так и катятся, но плачет украдкой от меня. Я подошла к нему и тоже заплакала. Спрашиваю: "Батюшка, о чем ты так горько плачешь?" Он отвечает: "Последняя моя жизнь - скорбь и болезнь. Это грехи мои и скорбь за них угнетают меня и до ада низводят мою душу".

12 сентября. Температура 39°. Предлагаю: "Я скажу, чтоб за тебя батюшки помолились". Отвечает: "Никому не говори, на все воля Божия". Пою его с ложечки. Он успокаивает: "Хорошо, что температура, хоть погреюсь, потеплее мне будет". Потом говорит: "Домой пойду". Я плачу, очень мне его жаль. А он: "Ты болела, мне тебя тоже было жаль".

13 сентября. У батюшки воспаление легких. Благословил меня: "Господи, Ты ее исцелил, а теперь дай ей прозреть, чтоб познала она свою нищету духовную. А то она еще нищая, а хочет быть барыней".

14 сентября. Температура держится 38,5°. Но батюшка все шутит: "А чего так мало? Надо бы 40°, чтоб поровнее было". Очень ослаб, даже стоять не может без поддержки. Но ни на что не жалуется. Лежит - весь, как уголек, горит и пьет мало и ничего не ест...

15 сентября. Сегодня батюшке полегче, дома ему не усидеть. Хотя температура 38°, он просит одеть его и вести в церковь. Ходили в Михайловский собор - ножки у него не шагают, а все твердит: "Ничего, ничего, дойдем".

17 февраля 1979 г. ...Вчера ночью батюшка так говорил о себе: "Господь тело мое предал на мучение - вспомнишь тут пророков, как они страдали и наследовали жизнь вечную".

Отец наместник предлагает батюшке схиму принять, а он не хочет. Говорит: "Если бы повременить годика полтора, то хорошо бы, но если это воля Божия, пусть будет, а если нет, то будут препятствия. Ведь мне и до храма не дойти, я даже там и сидеть-то не могу".

...Благочинный уже несет схиму. Заказали рясу и подрясник шить. Батюшка волнуется, говорит: "Мы еще оттянем. Ну какой из меня схимник?" Схиму я в шкаф положила. А батюшка: "И чего они бегают, готовят - пусть полежит с годик"...

18 февраля. Батюшка говорит: "В схиме и имя дадут шальное какое-нибудь. Я и это-то свое едва запомнил. Бывало, спросят: "Как имя, брате?" А я говорю: "Забыл". Все вздыхает: "Дураков много... Вот и я скоро дураком буду, беру на себя невозможное несение этакой тяжести" - то есть схимы. Считает, по смирению своему, что она ему не по силам.

26 февраля. Батюшка все учит: "Главное, не осуждай своего ближнего, не осуждай".

7 марта. Снова 39°. Только начал ходить до стола и снова слег. Говорит: "Попал я в переломку". Спросила его: "Что у тебя болит?" Он ответил: "Все болит. Ну да ладно. Слава Богу за все, хорошо".

11 марта. ...Говорит: "Я был с Господом, ходил по земле, а никого не видел, не замечал. Я чувствовал, что Господь во мне и я в Нем. Душа тянется к Господу, и спишь, бывало, телом, а сердце молится. Тогда тебе ничего не надо, а только услаждаешься Господом".

23 марта. Снова у батюшки 39,2°. Спрашиваю: "Что у тебя болит?" Отвечает: "Все болит... Ну и пусть поболит. Все болезни к славе Божией".

22 апреля. Сегодня Пасха. Батюшка служил, выходил с кадилом и крестом, говорил: "Христос Воскресе!" - но его почти не было слышно. Даже хор молчал - все хотели услышать батюшку. Я его на себе несла из церкви, ноги у него не шагают. В дверях помог о. Симфориан, а то тут мы бы оба упали, сил у меня нет его тащить.

Потом пришел отец наместник, принес большое яйцо, поздравил батюшку. И вот батюшка вдруг говорит: "Отец наместник, постригите меня в схиму". Тот отвечает: "Удобно ли, ведь Пасха?" А батюшка ему: "Очень хорошо будет"...

18 мая. Снова 38,5°... Ничего не ест, чуть с ложечки попоила, и все. Спрашиваю: "Батюшка, ты жить хочешь?" Он головой помотал, что нет. Говорит мало, изредка крестится и что-то шепчет. Отцу Иоанну сказал: "Сил больше нет у меня, изнемогаю" - впервые пожаловался. Потом говорит: "Господь - мой врач и знает, что мне надо".

29 мая. ...Батюшка говорит: "Никак мне не встать". Потом все шепчет: "Отойди от моего сердца, дух лукавый, окаянные духи нечистые, отойдите отсюда прочь".

Через некоторое время говорит: "Надо идти, зовут... Нет во мне уже ничего живого, только дух. Тело, как домик, весь развален, а жилец живет - дух".

31 мая. Праздник Вознесения. Приходили к батюшке отец наместник, митрополит Иоанн (Разумов), отец благочинный, о. Иоанн (Крестьянкин) и о. Варнава.

Трогательно было смотреть. Батюшка лежит в схиме - одели поверх, а лицо все в болячках, и говорит плохо, сил нет у него. Пропели тропарь праздника. Митрополит благословил батюшку и со слезами на глазах говорит: "Вы уподобляетесь Иову Многострадальному... Господь примет тя, брате. Читай непрестанно Иисусову молитву". Еще вручил батюшке просфору и сказал: "Да поможет тебе Господь, блаженный старец, как Иову, терпеливо перенести свою болезнь, и за твое терпение да увенчает тебя Господь победным венцом в загробном мире. Всегда о тебе помню и молюсь и прошу о себе твоих святых молитв. Ты в лике многострадальных, а туда идти иными путями нельзя, только скорбями и болезнями".

Меня тоже благословил митрополит и сказал: "Ухаживающий и болящий одну мзду приимут". Когда они ушли, батюшка еще долго лежал, прижав просфору обеими ручками, и плакал, а затем и говорит: "Это было как небесное посольство".

Батюшка ничего даже не пьет. Если даю попить, он говорит: "Перестань мне предлагать то, чем я не озабочен и чего ныне нет в моих мыслях"...

11 июня. Батюшку причащают в келье ежедневно, но он все просится в церковь. Говорит: "Пойдем, пойдем в церковь". Я ему: "Ну идем". А он отвечает: "Да как? Мне не встать, ну бери меня, бери на руки". Я его кое-как беру - слушаюсь, сажаю на постели, минутку посидел и говорит: "Положи меня, я устал". Все тело у него в струпьях, как он терпит, не знаю. Ни стона, ни ропота нет, лежит - только благодарит Господа. Температура бывает и за 40°. Только чтобы его повернуть, и то сколько ему приходится терпеть.

Без точной даты. Батюшка говорит: "Что ты думаешь, у меня тело не болит? Во всех сторонах болит, но на все воля Божия. Тело наше - Божие здание. Когда видишь разрушение тела, не попри на Бога - "Господь даде, Господь и отъяст". Только лежишь и думаешь: "Господи, облегчи".

15 июня. ...Батюшка совсем слаб. На спине гноится, нет здорового места, все в язвах: и руки, и ноги, и живот. Мне уже не дышится от жалости. Очень я его люблю, не могу смотреть, как он все терпит, и ни стона, ни ропота".

В монастырской трапезной. Конец 1970-х гг.

На закате дней о. Афиноген стяжал совершенно мирное отношение к смерти и ждал ее как избавления от земных скорбей и болезней. Однако и готовясь к переходу в вечность, он не терял интереса и любви к окружающим, к собратьям-инокам. Келейница пишет: "Сколько у батюшки было ко всем любви - очень он всех любил. Иногда и не может, а все идет на трапезу, скажет: "Хоть я на братию посмотрю, все отцы святые". Уже болел последнее время, а как он любил ходить на трапезу - чудо; последний раз я его уже не вела, а почти что несла на ступеньках, он шел на четвереньках. Говорю: "Батюшка, кушай в келье", а он ни в какую не соглашается, вот какова была его любовь к людям".

Еще в 1977 г. старец предсказал, что ему осталось жить два года. А среди его записей сохранились свидетельства, которые он назвал "Бывшие мне от смерти предупреждения", безусловно признавал эти "смертные предупреждения" весьма полезными для своего духовного устроения и дорожил ими. Примерно за два месяца до кончины, на Пасху, ему еще довелось участвовать в монастырском богослужении, более в этой жизни он уже в Божием храме не служил. 7 мая 1979 г. о. Афиноген был пострижен в схиму с именем Агапий. Перед смертью ежедневно приобщался Святых Христовых Тайн. Кончина его была, как и жизнь, смиренна и в высшей степени благочестива.

Из дневника келейницы: "24 июня. ...Примерно часов в 12 дня батюшка вдруг произнес: "Смерть". Потом говорит: "Вешают, вешают... А наших-то больше". Я спросила, что вешают и кого наших больше? Он ответил: "Ясно, дела вешают, а Ангелов-то больше". Тогда я спросила еще: "А тебе, батюшка, не страшно?" Он ответил, как и раньше отвечал: "Нет. Какой страх, когда рядом Господь". А сам улыбается. Около часу дня лицо его просияло, такое стало хорошее. Я такого не видела ни у кого и никогда, все бы смотрела на него и не насмотрелась, даже отражалось на подушке около головы, как бы венчиком; такое лицо стало, что этого не опишешь, надо только видеть.

Потом начал с Матерью Божией говорить, то Ее Мати Божия, Мати Господа назовет, то наша Заступница, а сам все улыбается. Я спросила: "Батюшка, что, Матерь Божия к тебе пришла?" Он головой кивнул, а сам все с Нею говорит.

Затем дыхание его стало реже. Я плачу, прошу: "Батюшка, скажи что-нибудь", а он говорит: "Спаси, спаси, Господи, матушку" и: "Спасибо тебе, прости меня". Я у него прошу прощения, а он у меня. Дышит тяжело. В 3 часа дня вижу, он отходит. Говорю: "Батюшка, благослови".

Он руку сложил как для благословения, а поднять не смог. Перекрестил только одеяло, головой мотнул и сказал еле слышно: "Бог благословит". Затем опять стал шепотом с Господом говорить, все просил у Него прощения. А сам все улыбается. Вижу, еще реже стал дышать. Хотел как бы приподняться, плечи приподнял чуть, и вздох и выдох - все...

Так и не стало моего дорогого батюшки, отошел ко Господу 24 июня 1979 года в 15 часов 25 минут. Лежит с улыбкой на устах - такой радостный, будто он что видит".

Отпевание в Успенском соборе обители совершил митрополит Псковский и Порховский Иоанн в сослужении наместника, собора монастырских старцев и множества прибывших отовсюду священнослужителей. Гроб с телом о. Афиногена, теперь уже схиархимандрита Агапия, был перенесен в Богом зданные пещеры и поставлен в нише у пещерного храма Воскресения Христова.

"Утром была литургия, затем батюшку отпели и унесли в пещеры, - записала келейница. - Когда его понесли, Нина мысленно кричит: "Батюшка, батюшка, куда ты?"

И слышит голос: "Ты что? Это тело понесли, я жив"