Призывание Имени, делая нашу молитву более цельной, позволяет ей пройти глубже вовнутрь, стать частью нас самих, - тем, что мы есть, и уже не тем, что мы делаем, стать длящимся состоянием, а не однократным действием. В такую молитву вовлекается весь человек, ее слова и смысл прорастают в нем. Об этом прекрасно писал Павел Евдокимов (1901-1970): "В катакомбных росписях чаще всего встречается образ молящейся женщины, Оранты, которая являет единственно подлинное состояние человеческой души. Мало владеть молитвой, надо стать ею, дать ей воплотиться в себе. Недостаточно время от времени славословить Бога: надо, чтобы вся жизнь, каждый поступок и жест, даже улыбка, стали гимном поклонения, жертвой, молитвой. Мы должны жертвовать не тем, что у нас есть, а самими собой"  [34].
     Молитву, о которой пишет Павел Евдокимов, называют "сердечной". В Православии, как и в.других традициях, различают три образа молитвы, понимаемые скорее как ее уровни, а не как последовательные стадии. Это - молитва, творимая устами (устная), молитва, творимая умом (умная), и молитва сердца (или ума, низведенного в сердце). Призывание Имени, как и всякая другая молитва, поначалу бывает устным, и слова старательно выговариваются языком. Для того, чтобы удержать ум на смысле произносимого, потребуется усилие. Однако со временем и с Божией помощью молитва будет проникать все глубже вовнутрь. Тогда сами звуки станут не так важны, а ум будет молиться полнее и непринужденнее. Если уста и вовсе умолкнут, то ум один будет в безмолвии призывать Имя. Это значит, что благодать Божия перенесла нас с первого уровня на второй. Впрочем, молитва вслух не прекращается насовсем, часто и очень "искушенные" в молитве взывают к Иисусу в полный голос. (Да и кто они, эти "искушенные"? Не все ли мы "новички" в духовной жизни?)
     Но это еще не конец пути. Человек - гораздо больше, чем сознающий ум: кроме мышления и рассудка, в нем есть и переживания, и чувства, и тяга к прекрасному, не говоря уже о глубинах личностной интуиции. В молитву должен включиться весь его состав, он весь призван обратиться в единый молитвенный порыв. Подобно чернильному пятну, упавшему на промокашку, молитва, расходясь от сознающего и мыслящего центра, должна постепенно пропитать весь его состав.
     Пользуясь нашей терминологией, можно сказать, что мы призваны подняться со второго уровня на третий, от "умной молитвы" к "молитве ума, низведенного в сердце". В этом контексте слово "сердце" нужно понимать в рамках семитской и библейской традиции, как средоточие всей личности, а не просто как область чувств и переживаний, как это принято в современной западной культуре. Сердце есть наша сокровенная сущность, "самое глубокое и подлинное "я", открывающееся лишь через жертву и смерть" [35]. Как писал Борис Вышеславцев, "сердце есть центр не только сознания, но и бессознательного, не только души, но и духа, не только духа, но и тела, не только умопостигательного, но и непостижимого; одним словом, оно есть абсолютный центр" [36]. В этом понимании сердце - нечто гораздо большее, чем телесный орган. Физическое же сердце служит лишь символом безграничных духовных возможностей человека как существа, сотворенного по образу Божию и призванного к тому, чтобы стать Его подобием.
     Достигая "абсолютного центра", или иначе - нисходя от ума к сердцу, мы заканчиваем путь вовнутрь и обретаем подлинную молитву. Точнее говоря, смысл не в том, чтобы от ума отойти, а в том, чтобы вместе с ним сойти в сердце. Главное здесь - не просто "сердечная молитва", а "молитва ума в сердце", поскольку все уровни интеллекта, включая рассудок, дарованы Богом и должны служить Ему; пренебрегать ими нельзя. Когда "ум и сердце становятся одним целым", тогда восстанавливается наша падшая и расколотая натура, возрождается ее первозданная целостность. Сердечная молитва возвращает в рай, отменяет грехопадение и восстанавливает status ante peccatum (состояние до грехопадения). Тем самым она раскрывает эсхатологическую реальность, становится залогом и предвкушением жизни Будущего Века, которая в веке сем никогда не будет явлена в полноте.
     Вкушая, пусть отчасти и несовершенно, "сердечную молитву", мы постепенно совершаем переход, о котором упоминалось выше, - от молитвы, требующей усилия, к "самодвижной", от той, которую мы творим, к той, которая "творится сама", а точнее, - к той, которую творит в нас Христос. Ведь сердце играет двоякую роль в духовной жизни: оно - и средоточие личности, и место встречи человека с Богом. В нем мы познаем себя, каковы мы на самом деле, но в нем же мы и выходим из себя, вступая в храм Святой Троицы, где образ лицом к лицу встречается с Первообразом. Во "внутреннем святилище" сердца мы и обретаем корни нашего существа, и переходим границу, отделяющую тварное от Нетварного. "В сердце есть какая-то беспредельная глубина, - говорится в одной из духовных бесед Макария Великого, - <...> там Бог, там Ангелы, Там жизнь и царство, там свет и Апостолы, там сокровища благодати, там есть все"  [37].
     В сердечной молитве "мое" действие, "моя" молитва явно сочетается с непрестанным действием Другого во мне. Если прежде мы молились к Иисусу, то теперь Сам Иисус молится в нас. В "Откровенных рассказах странника" есть поразительное место, где говорится о рождении "самодвижной" молитвы: "Однажды, рано поутру, как бы разбудила меня молитва" [38]. Если прежде странник "творил Иисусову молитву", то теперь он обнаруживает, что молитва "творится сама" даже во сне, ибо стала одно с молитвой Бога внутри него. Примечательно, что и тогда странник не считал себя достигшим всей полноты сердечной молитвы.
     Читателю "Откровенных рассказов странника" может казаться, что герой книги легко, чуть ли не механически, перешел от устной молитвы к сердечной. Прошло, казалось, всего несколько недель, как он начал свой подвиг, и молитва его стала самодвижной. Подчеркнем, однако, что опыт странника являет собой редкое исключение, хотя он и не уникален  [39]. Чаще всего подобное если и происходит, то после долгих - иногда длящихся всю жизнь - аскетических усилий. Иногда же, едва начав творить Иисусову молитву, легкомысленно полагают, будто она сошла из уст в сердце. Или воображают, будто молятся безмолвно, без слов, когда на самом деле не молятся вовсе, а просто впали в дремоту безучастности и спят наяву. Предостерегая против подобных вещей, учителя исихастской традиции настоятельно рекомендуют тем, кто делает первые шаги в Иисусовой молитве, неустанно понуждать себя. Они постоянно подчеркивают, как важно все внимание собирать в произносимых словах, не отвлекаясь от мысли о молитвенных вдохновениях. Для примера приведем слова знаменитого духовного наставника с Афонской Горы старца Иосифа из Нового Скита (+ 1959):
     Труд умной молитвы заключается в понуждении себя к непрестанному повторению ее устами <...> Внимай только словам "Господи, Иисусе Христе, помилуй мя" <...> Просто вслух произноси их и не прерывайся <...> Пока не навыкнешь молитве, трудись языком [40].
     Поистине поразительно, как ценится произносимое слово. Св. Иоанн Лествичник писал: "Старайся возвести к молитве свой ум, а точнее - заключить его в слова молитвы" [41]. Это не значит, впрочем, что важны слова сами по себе; в наших мыслях должен оставаться Сам Иисус, Которого мы призываем.
     Сердечная молитва всегда приходит как дар от Бога, который Он дает, кому хочет. Ее нельзя стяжать никаким методом. Св. Исаак Сирин (VII век) подчеркивает, что дар этот - большая редкость, и "едва ли один на тысячу" удостаивается чистой молитвы. "А достигший того таинства, которое уже за сею молитвою, - добавляет он, - едва, по благодати Божией, находится и из рода в род" [42]. Один из тысячи, один в целом поколении: эти отрезвляющие предостережения не должны нас обескураживать. Внутреннее царство открыто каждому, и каждый может пройти свою часть пути. В наше время мало кто хотя бы отчасти нисходит в глубины сердечных тайн, но очень многие - в свою иногда малую меру и изредка, но вполне реально - приобщаются молитве духа.