|
Ранним утром собрались в Кремлевский дворец государев бояре окольничьи и все чины двора царского; знатные люди толпились в передней комнате дворцовой, кто помоложе да помельче чином был, стояли на крыльце хор'ом государевых, а кто еще пониже,- те на площади близ крыльца государева толпились.
Всего лишь полтора года прошло, как молодой царь Иоанн Васильевич крепкою рукою взял бразды правления в земле русской, как выбрал себе советчиков бедных и мудрых, как смирил своевольство бояр мятежных; кажись, мало времени, а теперь двор царский и узнать нельзя было. Самый важный боярин входил в хоромы государевы с трепетом и благоговением, без прежней спеси; знал каждый, что теперь на Руси твердый владыка мудрый есть и что все знатные и богатые бояре - лишь его слуги покорные. Помнили все горькую участь могучего боярина князя Михаила Глинского, дяди государева, что прогневил молодого царя делами неправыми, обидами, нанесенными народу беззащитному. Как дошли до молодого царя через Алексея Адашева жалобы бессчетные на свирепого князя Михаила, не стал смотреть юный государь на узы родственные и с позором изгнал князя Глинского из сонма приближенных своих, лишил его сана и почестей.
Вместо князя Михайла Глинского поставил царь Иоанн Васильевич конюшим князя Василия Васильича Чулок-Ушатого, боярина доброго и к бедным милостивого. Прежний духовник юного царя, протопоп благовещенский Феодор, по прозвищу Бармик, раскаявшись в том, что во время смуты боярской худо царя наставлял, истерзался угрызениями совести; отпросился он у царя Иоанна Васильевича в чернецы поступить и постригся в монастыре Михайловом. В Думу царскую, в совет боярский призвал молодой государь новых бояр, испытанных в жизни доброй: князя Хабарова, князя Куракина, боярина Булгакова, князя Данилу Пронского да князя Дмитрия Палецкого. У последнего была дочь-красавица, княжна Юлиания, и ту княжну выбрал царь Иоанн Васильевич в супруги брату своему юному, князю Юрию Васильевичу. Пышно справили на Москве свадьбу брата царского. Как повенчаны были князь Юрий да княжна Юлиания, ласковое слово сказал князь Иоанн Васильевич брату своему единоутробному: "Юрий брат! Божиим велением, а нашим жалованием велел тебе Бог женитися и пояти жену княгиню Ульяну, и ты свою жену держи потом, как Бог устроил".
И великая радость пошла по всей земле русской, и ликовал народ русский, что живет юный царь в таком согласии и в такой дружбе с братом своим.
Около той же поры отпраздновал царь Иоанн Васильевич и другую свадьбу пышную: женил своего брата двоюродного, князя Владимира Андреевича. Была та свадьба в мае месяце; невестою брата выбрал молодой царь дочь боярина Александра Нагого Евдокию, и был праздник свадебный у царя на дворе, а венчал князя Владимира митрополит Макарий.
Но не все веселился да праздновал молодой государь, много ему и забот было. Прежде всего пришлось ему повозиться со своим дядей, опальным князем Михайлой Глинским. Как лишился князь Михайла милости государевой, стал его жуткий страх заедать, как бы вконец не очернили его враги перед царем, как бы ему головы не сняли… Подговорил он одного из друзей своих, одного из единомышленников, князя Турунтая-Пронского; порешили они изменить родине своей и в землю чуждую бежать - Литве поганой продаться. В ноябре месяце 1548 года бежали они тайком из усадьбы князя Михайлы, где тому было жить дозволено. С собою они людей немного взяли, но и то не удалось им укрыться от зорких глаз приставов царских. Следом за ними погоня была наряжена: гнался князь Петр Иванович Шуйский со многими дворянами, догнал их около Ржева и стеснил, и окружил их среди холмов высоких. Заслышав за собой погоню, пустились беглецы на хитрость - поспешно обратным путем поехали и пытались тайком в Москву въехать, чтобы царю челом бить, что-де они не бежать пустились, а поехали на богомолье в монастырь Оковецкий. Недолго было изменников во лжи уличить, но не стал на них государь гнева держать и никакой кары на них не наложил. Велено лишь им было смирно по своим поместьям сидеть и во всем царской воле послушными быть.
Так дела на Руси святой обстояли, когда собрались в ясный летний день бояре и другие чины придворные в кремлевские хоромы царя Иоанна Васильевича.
В то время, как толпа бояр нарядных ожидала молодого царя в передней комнате, сам царь-государь Иоанн Васильевич сидел вместе со своим наставником отцом Сильвестром в малой горнице и долгую, разумную беседу с ним вел. Так заняла та беседа царя и старца, что забыли они оба о выходе царском утреннем, забыли о толпе бояр знатных, что ждали нетерпеливо предстать пред ясные очи государевы.
- Отец святой,- говорил молодой царь Иоанн Васильевич,- хочу я государство свое устроить. Много на Руси неправды есть, суд в земле моей лживый и подкупный. Слышал я, что в странах иноземных уставы-законы по писаному соблюдаются. У нас на Руси судится народ по древнему уставу Ярославову… Да только вижу я, отец святой, что устарели те законы древние, что новые обычаи пошли, новые пороки да грехи появились, и против тех прегрешений бессилен стал древний устав князя Ярослава Мудрого. Пришло мне на ум, отец святой, новый устав, ко времени нашему потребный, написать и всеми чинами земли русской утвердить.
Прервал молодой царь свою речь и взглянул на наставника своего, на доброго старца Сильвестра. Сидел отец Сильвестр безмолвно, только очи его новым светлым сиянием засветились: видно было, что сильно обрадовало его неожиданное намерение царя молодого. Но не сразу ответил старый священник владыке земли русской. Глядя на юность царя Иоанна Васильевича, видя его пылкость юношескую, невольно сомневался отец Сильвестр, по силам ли будет молодому царю задача великая. Потому только и произнес в ответ царю-государю:
- Дело доброе.
Разумом великим наградил Господь молодого царя Иоанна Васильевича; с одного взгляда угадывал он не только желания, а даже и помышления тайные тех людей, на которых взор обращал. Понял он и на этот раз, что не верит ему отец Сильвестр, что смущается его годами юными. Нахмурил брови молодой царь, но скоро себя пересилил, вспышку гнева поборол и опять ровным голосом начал убеждать старого священника:
- Не мыслю я, отец святой, один, без помощников добрых совершить ту задачу великую. Надо в той задаче помочь мне всем приближенным моим, всем избранным моим, всем слугам моим верным, коим дорого счастие и покой земли русской; удумал я, отец Сильвестр, дать земле русской новый Судебник. Будут в том Судебнике все уставы справедливые, все кары и льготы, кои ведать надлежит судиям моим царским. Дело это великое, и сразу его не совершишь. О многом еще, отец святой, спрошу я твоего совета мудрого, да не только твоего, а еще и других людей добрых, благочестивых. Вот хоть об одном скажу тебе - о недобром обычае, что укоренился среди бояр моих и среди всех людей служивых. Тот обычай недобрый и для блага общего пагубный - местничество… Издавна он идет и много зла принес простому люду, и роду боярскому, и царям московским. Виданное ли дело, чтобы подвластный человек со своим н'абольшим считался? А у нас все так идет: глядишь, какой-нибудь сын боярский, правда, роду знатного, да умом недалекий, на поле бранном неискусный, считается о месте почетном со своими воеводами… Потому-де мой прапрадед в Думе великокняжеской сидел, и посему мне большая честь подобает. А другой говорит: я-де княжеского роду, и потому не пристойно мне быть под началом воеводы - не князя. Статочное ли дело, отец Сильвестр? От такого обычая всякому делу, а наибольше ратному, военная проруха выходит. По мысли моей, надо бы так установить, чтобы дети боярские и княжата разные не смели родом считаться с воеводами, царем поставленными, чтобы один царь судил о родах людей ратных и чтобы его наказа никто не преступал: коли с кем послан на службу ратную по слову государеву, тому и повинуйся… А для того чтобы не обидеть роды боярские, надо так установить, отец святой, чтобы в большом полку всегда был воевода всех знатнее родом, а прочие воеводы - передового и сторожевого полков - лишь ему одному уступали бы в чести да в знатности, а воеводы правой и левой руки с передовыми да сторожевыми не считались бы, а лишь блюли бы наказ государев.
Опять прервал свою речь молодой царь и взглянул на старца: каково-де ему по душе пришлись слова эти. И понял царь Иоанн Васильевич, что в душе у старца Сильвестра творилось, и много он тому порадовался. Изумлен был отец Сильвестр великим разумом царя молодого, изумлен нежданною мудростью его, его проникновением в обычаи древние…
В самом деле, заедало в ту пору Русь великую местничество проклятое, докучное: много битв и походов трудных потеряны были для витязей русских из-за того, что воеводы местами считались. Часто так бывало, что ведет отважный воевода полка передового в суровую сечу воинов своих, одолевает недругов, сечет их и совсем уже победу готовит, как вдруг прибывают ко врагу новые полчища; шлет передовой воевода гонца к воеводе полка большого, просит помоги, а воевода полка большого заспесивится, говорит: "Что я ему за слуга? Мой отец думным боярином был, а его батька только окольничий… Не хочу я его приказа слушать!..". И вот бьется передовой воевода не на жизнь, а на смерть с полчищами вражескими, разбить их не может, все ждет помоги от воеводы большого полка, а помога не идет да не идет. Осилят враги передовой полк, посекут его поголовно, а потом нагрянут и на большого воеводу и его воинов стеснят, прогонят и вконец всю рать разобьют. Под Казанью не раз так случалось: подступали к ней рати русские, думали взять то гнездо разбойничье, да из-за раздоров воеводских всегда дело прахом шло. Один воевода степью идет, другой воевода Волгой плывет - никак не сойдутся! А ежели и сойдутся, опять беда! Не знают воеводы, что в ратном деле нужней всего поспешность да удар дружный; почнут воеводы друг с другом спориться, друг друга родом укорять; а тем временем татары проклятые соберутся полчищами несметными, окружат силу русскую, сомнут ее и назад прогонят. Оттого и крепка была Казань разбойничья, оттого и засела она на боку земли русской, как язва болящая!
Помня все это, отец Сильвестр радостно внимал мудрым словам царя молодого. Полюбовавшись на юношу царственного, воскликнул старый священник с радостью великою:
- Испол'ать [1] тебе, государь юный! Из многих недугов земли русской угадал ты и постиг один недуг важнейший. Коли придумаешь сему недугу исцеление, великая слава тебе будет в потомстве твоем.
- А что же ты думал, отец святой,- молвил молодой царь, слегка похваляясь,- что же ты думал? Или у государя московского разума не стало, или зоркостью да пониманием его Господь обделил? Чай, немало я претерпел во время юности моей от бояр мятежных, от их местничества ненавистного. Было время мне подумать, как их укротить, как свою волю царскую на всех поставить…
При тех словах гневно побагровело лицо государя юного и очи его жгучей молнией сверкнули; только скоро опомнился молодой царь и гнев свой затаенный подавил.
- Поверь мне, отец святой, что забыл я давно обиды бояр моих, пестунов-злодеев юности моей. Мыслю я теперь лишь об одном: как бы землю русскую успокоить, как бы в ней правый суд ввести, как бы ее возвеличить…
Встал отец Сильвестр со своего места, в пояс молодому царю поклонился, рукою пола дощатого коснулся.
- Все мы слуги твои, царь-государь, и я из тех слуг первый. Готов служить тебе опытом долголетним, готов служить тебе помышлением своим многодумным. Ведаю я отныне, что желаешь ты одного лишь блага для земли родной. Знай же, царь, что есть у тебя слуги верные и среди тех слуг первыми будут старик Сильвестр да братья Адашевы.
- Вас-то, верных слуг, я уже познал,- ответил ласково молодой царь.- Вы мои ближние, мои доверенные! Только мыслю я, что мало вас… Втроем иль вчетвером - коли меня считаете - нелегко на земле русской правду ввести! Сами отберите мне еще сподвижников верных, честных и доблестных.
- Есть у тебя государь, слуги добрые. На первый раз назову я хотя бы князя Курбского. Молод он, зато духом бодр и душою светел. Коли будешь, царь-государь, с кем-нибудь брань вести, будет он тебе воеводою отважным и удачливым.
Подумал немного молодой царь Иоанн Васильевич, словно припоминал того князя молодого, о коем ему отец Сильвестр говорил.
- Точно, что достоин князь Курбский нашей милости царской. И по виду он - витязь-витязем, да и говорит не робея, правду-матку прямо в лицо царю режет. Ладно, отец Сильвестр, запримечу я того князя молодого…
Прервал тут беседу царя и старца Алексей Федорович Адашев; дозволено было ему в покой царский без оповещения входить. Переступил он поспешно порог горницы государевой и прямо к царю Иоанну Васильевичу подошел.
- Ну, что приключилось, друже Алексей? - ласково спросил молодой царь любимца своего.
- Да что, царь-государь,- молвил с сердцем Алексей Адашев.- Не сладить мне с боярами твоими, все они на неправду гнут.
Опять молния грозная сверкнула в очах царя молодого.
- Кто же перечить стал тебе, друже Алексей?
Замялся немного Алексей Адашев, да взглянул на отца Сильвестра и царю прямиком молвил:
- Дядя твой государев, боярин Захарьин, правды соблюсти не хочет. Бил мне челом некий гость торговый из Новгорода, что изобидели его люди боярина Захарьина, что побоями да грабежом его изубытчили. Позвал я на допрос и того купчишку, и челядинцев боярина. Вышло, что правду говорит гость заезжий. Наложил я на челядинцев боярских пеню невеликую, да и ту заплатить они не захотели. Послал я за ними дьяка из Приказа судного, а они над тем дьяком недобрую шутку ошутили, избили его, изобидели да еще понасмешничали вдоволь. Пошел я тогда к самому боярину Захарьину: так-де и так - бесчинствуют твои люди, боярин. А дядя твой, царь-государь, мне спесиво ответил: "На моих-де слуг суда нет!". Помня наказ твой, слово за слово сцепился я с боярином Захарьиным и стал его устрашать твоею царской немилостью; а боярин мне в ответ: "Чай, молодой царь - мой племянник! Не боюсь я ничего". И пошел я из хором боярских, словно оплеванный.
Невзначай глянул старый священник на царя Иоанна Васильевича, и страхом исполнилось сердце доброго старца. От гнева великого весь изменился царь: резкие морщины выступили на челе его высоком, загорелись очи пламенем жгучим… Сжал молодой царь свою руку мощную в кулак и ударил по скамье дубовой, на которой сидел.
- Коли так,- воскликнул он грозным голосом,- покараю я и родича своего! Пусть знают бояре, что царь Иоанн Васильевич супротивства не потерпит!
Крикнул грозно молодой царь, и вошел в горницу окольничий, что у дверей царских свой черед держал.
- Позови сюда боярина Захарьина! - грозно повелел молодой царь.
Старец Сильвестр да Алексей Адашев в ту пору молча из горницы государевой вышли: не по душе им было видеть, как карает царь своих ослушников.
|
