|
После первой битвы под стенами казанскими полки царские тесным кругом обложили город басурманский. Разбиты были шатры бесчисленные, а кроме того повелел молодой царь поставить среди стана воинского три церкви - тоже в шатрах больших: во имя Архистратига Михаила, великомученицы Екатерины и преподобного Сергия. В тех церквах походных каждый день служба шла, и стекались к ним ратники полков московских.
На первых порах после удачи начальной послал Господь испытание тяжелое молодому вождю царственному и его воинству.
Кратко, но выразительно говорит об этом летописец: "Ночь была спокойна. На другой день сделалась необыкновенно сильная буря; сорвала царский и многие шатры; потопила суда, нагруженные запасами, и привела войско в ужас. Думали, что всему конец; что осады не будет; что мы, не имея хлеба, должны удалиться со стыдом. Не так думал Иоанн: послал в Свияжск, в Москву за съестными припасами, за теплою одеждою для воинов, за серебром и готовился зимовать под Казанью".
После многих схваток кровопролитных успел доблестный воевода князь Воротынский поставить перед стенами казанскими туры [1] и землею их насыпать; старанием воеводы храброго воздвигся вал крепкий между Арским полем и Буланом, и могли с того вала ратники московские отражать врага пальбою дружною. Нелегко далась такая удача полкам царским: до самой ночи кипела битва кровавая, и до самого утра выходили из Казани ватагами дерзкими татары и бросались резаться с нашими. Царь Иоанн Васильевич не смыкал глаз, молился в церкви и то и дело посылал гонцов к месту боя. Уже на рассвете отступили казанцы, много убыло у них храбрых витязей: был убит князь Ислам-Нарыков, был в куски изрублен Сюнчелей, могучий богатырь татарский. Наши тоже лишились витязя доблестного - Леонтия Шушерина. По всем полкам славился он своей силою да удалью; не было ему равного в бою рукопашном, и, только издали приметив его доспехи блестящие, смущались казанцы и в бегство пускались. Он-то и вышел против богатыря татарского, против страшного Сюнчелея. Ни один другому не уступал в доблести; только, видно, хлебородные нивы земли русской лучше вскормили удальца Леонтия, чем степи ордынские - могучего Сюнчелея. Вышли они один на один: храбрый Шушерин - с боевым шестопером [2] в могучей руке, а удалец Сюнчелей - с кривым мечом татарским. Увертлив был татарский богатырь, и первый он Леонтия поранил, разрубив ему глубоко плечо левое; но не сдался русский витязь - широко размахнулся он и поразил татарина прямо в грудь. Зашатался, забился на коне Сюнчелей, почуяв, что насмерть ранен; а все же хотелось ему еще раз врага уязвить… Выхватил он нож острый и длинный и метнул в Шушерина. Вонзилось острие храброму витязю в левый бок, там, где кончался доспех верхний. Почуял и московский витязь, что не жить ему уже на белом свете, и гневом закипел против врага лукавого. Стал он его рубить да крошить нещадно, так что не только всадника иссек, а также и коня его, почитай, надвое перерубил. Осилив врага, поскакал Леонтий Шушерин из последних сил в самую густую толпу татарскую и еще с десяток казанцев убил; а потом рухнул он с коня и Богу душу отдал. Не оставили тело его товарищи на поругание татарам: дружно ударили и прогнали казанцев, а мертвого витязя отнесли в стан, где вечером отпели его иереи и земле предали по обряду православному.
Двадцать седьмого августа воевода боярин Михайла Яковлевич Морозов, по повелению царскому, подкатил к турам снаряд огнестрельный и установил его. Тотчас же открылась из-за вала нововозведенного пальба жестокая, и полетели ядра чугунные в стены Казани басурманской. Кроме пушек, изрыгали огонь на татар и малые окопы, прорытые около большого вала: из этих окопов стреляли из пищалей ручных пищальники царские и немало вреда приносили казанцам.
В этот день попал в полон к московским воинам храбрый витязь казанский, по имени Улан-Карамыш. Славился тот витязь казанский Улан силою и удальством: налетел он со своей дружиною прямо на большой полк князя Мстиславского - да там его хорошо встретили… Врезался Улан-Карамыш прямо в середину полков московских и многих храбрых воинов погубил… Когда же ударили на него и с коня сбили, увидели воины московские, что был ранен мурза Карамыш два раза стрелою. Сняли его с коня, подхватили под руки и повели прямо к царю.
Недолго пришлось татарскому витязю дожидаться: горел нетерпением царь узнать, что в бою свершилось. Тотчас же велел он привести пред себя витязя татарского и стал его допрашивать:
- Сильна ли Казань, много ли в ней воинов, не мыслят ли они царю московскому покориться?
Раненый витязь татарский только глазами сверкнул; два слова сказал он толмачу, рядом стоящему.
Спросил царь толмача, что ему пленник поведал.
Низко поклонился толмач и, робея, ответил царю:
- Говорит мурза Карамыш, что не хотят казанцы волей сдаваться, хотят они за свой город умереть!
Нахмурился молодой царь и молвил гневным голосом, озирая своих воевод:
- Знаю я, что упорны князья казанские, что крепки стены города их, что ждет их великая помога от князя Япанчи. Все же не робею я идти на них приступом и с Божией помощью покорю их!
Просили тут воеводы того мурзу Карамыша пыткам предать и от него выведать все тайны казанские; только на то царь не пошел… Помнил он свою кроткую царицу Анастасию Романовну, помнил он, что не любит она мучений людей невинных и всегда просит его миловать их.
На следующий день, по рассказу самого участника осады казанской князя Курбского, совершили татары сильную вылазку, только не из города, а из леса, что окружал Арское поле. Целым полчищем хлынули они оттуда с дикими криками, с воплем пронзительным. Ринулись они прямо на передовой полк царский, ворвались в его стан. Воевода полка передового князь Хилков едва успел на коня вскочить и меч из ножен вынуть. Жестоко пришлось ему с татарами схватиться: с тылу они нахлынули и врасплох московцев застали. Многие были посечены кривыми саблями татарскими, много воинов было пронизано длинными легкими копьями татарскими; не меньше было потоптано быстроногими конями татарскими. Смят был передовой полк, и гибель ему грозила неминуемая… К счастью, подоспели на подмогу другие князья-воеводы: Иван Пронский, Мстиславский, Юрий Оболенский; поспешили они все со своими отрядами на выручку полку передовому. Даже сам царь Иоанн Васильевич озаботился нежданным нападением татарским, на коня сел, свою царскую дружину снарядил и половину ее послал на помощь полку передовому…
Впереди полчищ казанских, что высыпали из леса, красовался на горячем скакуне славный наездник, казанский князь Япанча. Был он доблестным витязем и в бою себе равных не находил. Словно барс лютый, носился он по бранному полю и схватывался то и дело с удальцами московскими. Кто пеший был, тот и не спорил с наездником татарским, только сторонился; а кто успел на коня сесть, вступал с ним в схватку… Много удальцов было в полку передовом, да ни один не одолел князя Япанчу. Одного он сразу с размаху саблей пополам пересек, другого вместе с конем одним налетом богатырским сшиб, третьего и четвертого по очереди рукой железною схватил и поразил ножом острым, выхватив его из-за пояса богатого, золотом сияющего. Наконец не нашлось князю Япанче противника, а сам наездник татарский рассвирепел и раззадорился: налились кровью его глаза узкие, почернело от крови прихлынувшей лицо смуглое, на тонких губах пена показалась, и, как видение страшное, бросился он в самую толпу воинов московских. Там налетел он невзначай на самого воеводу полка передового. Когда-то был князь Хилков славным, удалым бойцом, но с годами отяжелел он, обленился и уже не лез сломя голову во всякую схватку. Однако не утратил он богатырской силы своей, и по-прежнему жил в его теле тучном дух молодецкий. Видя, что налетает на него удалец казанский, приободрился князь и рукой могучей крепче сжал тяжелый меч боевой. Не успел он размахнуться хорошенько, как нанес ему князь Япанча разом три удара; хорошо закалена была сабля татарская, просекла и проломила она доспех княжеский, и разом из трех ран у тучного князя кровь потекла. Не смутился воевода, не спеша размахнулся он во всю волюшку и татарину ответный удар отвесил. Увертлив был казанский князь, не подставил он головы под меч воеводы тучного; обрушился богатырский удар на скакуна князя Япанчи и, почитай, начисто была отрублена голова у коня горячего. Рухнул конь, а с конем и всадник… Удивился князь Япанча, как на землю упал, но изловчился, на ноги вскочил и снова на врага бросился. И в этом ему удачи не было: князь-воевода успел под саблю его свой щит крепкий подставить, а кроме того, на татарина коня повернул. Тут подоспели на выручку воеводе воины московские, оттеснили князя Япанчу и едва-едва в полон его не взяли. Поспешили на помощь наезднику и его татары толпой летучей; завязалась схватка кровопролитная… В это время подоспели к передовому полку и другие дружины царские… По всему обширному полю Арскому пошла сеча жестокая; поминутно валились с коней всадники, молниями сверкали сабли и мечи обнаженные…
Все прибывали да прибывали дружины московские, оттеснили они наконец татар к самому лесу. Понял князь Япанча, что не удался налет его удалецкий…
Много хвалил потом царь Иоанн Васильевич своих воевод за то, что они не смутились и тыльному наезду татарскому бодрый отпор дали.
После этого дня настало для рати московской трудное время: целую неделю каждый день бились без устали русские воины; не было к стану подвоза, потому что князь Япанча со своими полками летучими никому пути не давал. Казанцы знали, что помогает им удалой наездник, с высокой башни крепостной махали ему стягами разноцветными и указывали, когда на московские полки ударить. Ни минуты покоя не было полкам царским…
Пришел в это трудное время к царю удалой воевода князь Александр Горбатый-Шуйский и сказал:
- Дозволь, царь-государь, слово молвить.
Стал слушать его царь Иоанн Васильевич.
- Дай мне, царь-батюшка, полки надежные и сделаю я западню татарам поганым. Авось, мы того наездника Япанчу поймаем.
Согласился царь.
На другое утро, как высыпали татары из леса и налетели на воинов царских, отступили дружины московские и побежали перед татарами. Обрадовались казанцы и вслед пустились. Далеко ушли они от леса и все Арское поле заполнили своими толпами дикими. Тогда из засады вышел князь Горбатый-Шуйский и ударил прямо в тыл князю Япанче. Стали нещадно рубить татар с двух сторон, оцепили их кольцом крепким; пустились татары к лесу, да немногие добежали, русские всех потоптали да посекли и многих в полон взяли.
- Слава вам, воеводы мои храбрые,- говорил вечером того дня царь Иоанн Васильевич, сидя в своем шатре великом.- Дайте вас всех обнять и оцеловать лобызанием царским!
Первого обнял и поцеловал царь князя Александра, за ним князя Юрия Шемякина, а потом и других воевод, что истребили и разогнали полчища князя Япанчи.
Было то великой честью для воевод, и от милости государевой еще бодрее стали они духом и еще смелее стремились на битву с казанцами.
Только что вышли от царя воеводы победоносные, как приехал к ставке царской мурза Камай и хотел лицо государево видеть. Допустили его к царю.
- Хочу я, царь-государь, тебе и воеводам твоим добрый совет дать,- молвил мурза Камай, поклонившись царю в землю.- Знаю я, откуда казанцы воду берут: ходят они за водой к ключу за стенами городскими, а ведет к тому ключу подземный ход от ворот Муравеевых.
Расспросил царь мурзу Камая обо всем подробно, спасибо тому сказал и цепь золотую подарил за послугу. Тут же послал царь Иоанн Васильевич за пушкарем и розмыслом [3] иноземным, что осадные и земляные работы под стенами казанскими вел. Звали того розмысла Яганом, был он родом из земли прусской и хорошо свое дело знал. Пришел он к царю в шатер, одетый по-иноземному: в камзоле с рукавами прорезными, в плаще вышитом, длинном. Красовалась у него на голове шапочка черная с пером соколиным. По обычаю иноземному поклонился он царю только в пояс, шапочку свою снял и пером длинным до земли коснулся.
- Услужи мне, Яган,- молвил царь Иоанн Васильевич ласково.- Проведал я, что есть у казанцев подземный ход, коим спускаются они к ключу некоему и оттуда воду себе берут. Как бы нам тот ход подземный попортить да порушить?
Сверкнули ярко глаза розмысла иноземного: видел он, что можно тут показать умение свое, что можно от царя хорошую награду заслужить.
- Коли прикажешь, твое царское величество, мы к этому ходу подземному свой подкоп сделаем. Только бы место знать, а там нетрудно будет. Вкатим в подкоп бочку другую пороху - и взлетят на воздух казанцы!
- Верно! - говорил царь, слушая иноземца.- Только ты уже все старание приложи; людей я тебе дам, сколько хочешь.
Поглядел иноземец, не будет ли для него какого дара царского в задаток; однако и не думал царь Иоанн Васильевич вперед немца дарить. Угадал он, правда, тайную мысль розмысла и обещал ему свои щедроты царские:
- Потрудись, Яган, исполни мою волю царскую; тогда велю тебе полный кубок серебряный червонцами насыпать. Знаю я, что ты за почестями не гонишься, чинов да боярства тебе не надо, да и не след тебе, иноземцу, среди бояр московских мешаться. Зато не пожалею для тебя царской казны.
Повеселел Яган и снова царю обещал, что взлетят у него на воздух казанцы. Выбрал тогда царь ему помощника, выбрал людей надежных и стал дожидаться, когда немец свой посул исполнит.
Долгонько пришлось царю ждать, до самого сентября месяца: нелегка работа была, и вести ее надлежало осторожно, с опаскою. Пятого числа сентября наступившего, рано утром, получил царь Иоанн Васильевич от Ягана-розмысла весточку: выезжай-де, царь-батюшка, пораньше к турам, занятное дело увидишь…
Торопливо сел молодой царь на коня боевого, ближних слуг с собою взял и прискакал на вал осадный, где стояли пушки рати московской. Открылась перед царем, как на ладони, вся Казань басурманская с ее мечетями, с ее башнями и стенами крепкими. Особенно много стояло воинов казанских на большой башне Муравеевой, близ которой подкоп подведен был. Видно было, что усерднее всего хранили татары эти ворота: тут подземелье находилось, по которому приносили воду в город осажденный.
Остановился государь Иоанн Васильевич на валу, воевод соседних подозвал и молвил им:
- На всякий случай, воеводы, снарядите воинов. Может, рухнет стена казанская, тогда ворвитесь поспешно в город.
Стали воеводы свои полки снаряжать да к приступу готовить.
Глядел царь Иоанн Васильевич на пестрые кровли казанские, на мечети остроконечные, на высокие башни и стены широкие - и томился он нетерпением: "Что же немец мешкотный медлит? Давно бы пора этой башне на воздух взлететь. Кажись, он свое дело хорошо знает; только неповоротлив больно… Эх, нет у нас своих молодцев ученых! Те бы долго копаться не стали; мигом бы треснули и обрушились стены казанские…".
Не пришлось, однако, молодому царю долго ждать в это утро ясное. Едва только взошло солнышко, едва только блеснули лучи утренние на речке и на озере,- раздался неподалеку громовой удар оглушающий… Сразу вскинуло вверх, к небу ясному, целый столб земли, песку и камня; окутан был этот столб густым дымом черным. Высоко хватил взрыв - выше башен казанских; помутил он ясные небеса синие, оглушил он татар и православных… Широко глаза раскрыв, глядели дружины московские; любовался и сам молодой царь Иоанн Васильевич. Видно было, как взлетали вверх, словно песчинки, татары, что за водой шли по подземелью; немудрено было: целых одиннадцать бочек с порохом вкатил в свой подкоп немец Яган. Глянул тут царь Иоанн Васильевич на стену казанскую и от радости обомлел… Около самой башни Муравеевой виден был в стене широкий пролом, трещина глубокая; все то наделал взрыв грозный, коснулся он и стены казанской и обрушил ее в одном месте. Сверху падали в пролом воины татарские и истошно вопили. Как увидел царь разрушение стены казанской, тотчас же крикнул воеводам своим и рукою указал, куда полки вести.
Загремели бубны, завыли трубы бранные, и кинулись дружины московские к пролому… Хоть и поражены были ужасом татары, а все же сплотились они и грудью встретили московцев; закипела в проломе схватка кровавая, обагрились кровью камни и брусья крепостные. Не успели татары к слабому месту всю свою силу стянуть, потому смяли их полки московские и погнали в самое нутро города.
Царь Иоанн Васильевич, стоя на валу и глядя на бой жестокий, сердцем возрадовался. "Ужели,- думал он,- кончается осада долгая и трудная, ужели пришел день и пала Казань басурманская под мечом моим? Вот уже вторглись полки мои за эти стены крепкие; вот уже секут они и гонят дикие толпы казанские…".
Но не пришел еще конец трудам рати московской; много еще надо было ей претерпеть, много еще крови пролить и потомиться. Правда, сломили воины царские казанцев, прогнали их в самые улицы Казани, но потом нахлынули на них черной тучею все татары остальные, что на других башнях и стенах стояли. Нахлынули они в таком множестве, что подавили ратников московских: на одного десять человек приходилось. Крепко стояли царские воины, но под конец не выдержали и назад через пролом из стен казанских вышли. Много среди полков государевых было убитых и раненых, да зато и они казанцам немалый урон принесли. В тот день, по сказаниям летописцев древних, погибло у татар не менее пяти тысяч человек.
|
