|
|
| Слепок с Вечности снят |
по строкам, по бездорожью, радостно, иль осторожно – молю, чтоб на твой порожек мысль моя забрела. Что же еще сказать, словом каким приголубить? – Ангелов вскинулись трубы, чтоб не сгубили губы – первую благодать. Утренний голос твердит слова молитвы охранной – Евангелья, Веды, Кораны – блаженства живою раной каждое слово горит. Слепок с Вечности снят, словно строки основа, душа к тишине готова, форму последнего Слова – губы певца сохранят...
и не страшно тропы той бремя. Ты андреевым «В силах Спасом» разрываешь дощатое время. Жаркой фреской залатан угол даже если дом мой разрушен. Ты врываешься Ликом смуглым, опаляя сердце и душу. Ты меня находишь повсюду взглядом, даже за гранью горной... В темноте, иль при свете скудном, в тесноте, иль в раю просторном. За Тобою ангелы б’осы золотою клубятся толпою... В ставни давних иконных д’осок время, равное, бьет прибоем. То далек ты, то снова – рядом, то молчишь, то диктуешь строфы... Знаю я, что проводишь взглядом до конца тропы, до Голгофы...
клин иконы с каймой резною, там – лампадный прозрачный угол, пропускающий неземное. Там – становятся стенок грани продолженьем заоблачных линий, там – в рассветной минуте ранней кипарисная веха стынет. В час, растущий туманом белым, веха вновь протянется веткой, в час, когда уже снято тело, Бога, ставшего человеком. Тень воскресшего кипариса перечеркивает дорогу, над которой – туман, как риза человека, ставшего Богом и упавшего Ликом смуглым в плат иконы с каймой резною, опалившей прозрачный угол, пропускающий – неземное...
кто-то выжал из слова яд, и строка округлилась дугою под которою – Божий взгляд. Продиктована без запинки и записана начерно жизнь, но осталась одна тропинка, над которой иная высь, над которой слово взлетело, очертив словно ласточка круг, в том кругу никнет Божье тело на прозрачных запястьях рук, там – распятье из кипариса, Палестины пустыня окрест, в том кругу только те, кто призван повторить тот последний жест. И по этой тропе велишь ты мне к вечерней жертве идти, каждым словом служа величью тех, кто был на этом пути...
строкам сохраняющим влагу речную иордановых струй, чтоб тоску ночную пламенем гнать, чтобы душу греть. Чтоб мы могли с тобой говорить, > птицам небесным равны в беспечности, о самом насущном, вернее – о вечности, о том, что душе не дано – вместить. Чтобы в глазах сохранялся страх, чтобы дни становились строже, чтобы мы взвесили осторожно наши две вечности – на весах. Чтобы я, наклонясь через стол, глядя в глаза, терялась в просторах вечной души, позабыв о раздорах, только боясь, как бы ты – не ушел...
сумрак тающий стал лучистым, словно – прошлого колокола перешли на плач серебристый. Где ты слышал такой же тон, ноты долгие, зовы чистые, день, качнувшийся, как дин-дон – слух туда, вспоминая, мчится, пробирается сквозь туман, кисею над рекою редкую, пробирается сквозь обман, свитый ивой, чуть сбитый веткой. Снова ты сквозь рассвет бежишь, сбросив жизни прошедшей бремя, понимая – ведь ты стоишь, а бежит пред тобою – время...
словно жизнь – в летаргию лет, словно вечность – в уют предметов, погружен, безоружен, поэт. От стиха до стиха умирает строк строитель... Листы, черны, словно дни, в гордыне сгорают, не дождавшись дивных чернил. От стиха до стиха белеют на зрачках у ночи листки, словно в райской пустой аллее с древа-яблони лепестки. От стиха до стиха – сквозная ткань страницы знобится, легка, и поэт, вычисляя, не знает угол чистый строки-витка... От стиха до стиха, словно к битве, в строк кольчугу – вплетает мысль, как святой, врачуясь молитвой – чтобы слово вернулось в высь...
дней, что прожиты иль сожжены, только поэты, словно пророки, Божьим светом – обожжены. Только тот, кто словом ужален, может безжалостным в слове быть, только поэту можно – скрижали перед народом безумным разбить. Только строка способна в пустыне новой тропой к горизонту расти, там, где дорога поэта не стынет, перерастая в Божьи пути... |
