|
|
|
| Людмила Колодяжная. Пиши о том, что близко, пред глазами... |
|
| ИЗ КНИГ 1998 – 1999 гг. |
|
|
|
*** Слово сменяется словом, дни сменяются днями, падает лист кленовый, ангел крылья роняет. В небе ведь тоже осень... Бог легко, без усилья, травы дождями косит, ангел роняет крылья. Сквозь темный ворох веток вспыхнет контур обманный, Бог к нам проникнет светом и обожжет туманом. Может, Он тоже ищет, ждет твой призыв негромкий, птичьим замучен кличем, листья обводит кромкой. Ветвь, как святые мощи, ветер ее тревожит, жизни – прозрачней роща – свет пропускает Божий. *** «Тише», – сказал я душе, «жди без надежды». Т. Элиот «Тише», – сказал я душе, вняв мне, душа уступила, зная молчания силу, с коей не сладить уже. «Край тишины теребя, стань молчалива сегодня. тьма снизойдет на тебя. тьма эта будет – Господня.» Я к тишине этой льну, только молчанье очистит, тьма наступает на тьму, падают листья на листья. Что без надежды ты ждешь – счастья, упрека, совета? Стрелами тянется дождь. ломкими нитями света. «Тише», – душе я сказал, – «Ритма иного не требуй, видишь, как влажно связал нитью дождя тебя с небом? Пряжа живая летит, рвется на капли в мученьях... Нет нам иного пути, кроме пути отреченья.» Край тишины теребя, нежную мучая пряжу, знаю, душа моя, скажешь – «Я отреклась от себя». *** «... приходит звездный час, когда единственным местом свидания оказывается высота, благородство недвижности, сдерживания шага, уравнивания прямых и окольных путей.» Герман Ильин И приходит час этот долгий, когда Все – в душе, а вокруг нет ни взгляда, ни звука, Когда место свидания – та высота, На которой никто не протянет руку. Кроткий час исправленья окольных путей, Укрощения крика и жеста, и шага, Избавленья от листьев, корней, от сетей, Запах жизни держащих, теряющих влагу. Шаг возврата к пунктиру, филиграни в ущерб - Исчезая, дробимся... Но все же, скажи мне, Разве больно траве ждать ласкающий серп? Разве плач не возвышен, не сдержан до гимна? Краткий час – в тень одну уже слитых утрат - В высоте, в пустоте лишь лучей бездорожье. Там ты видишь, что ангел без крыльев – горбат, Ты ему благодарен за дар хромоножья, За увечье, за час исправленья путей, Укрощения шага и крика, и жеста, Избавленья от жизни, от жестких сетей, Когда лишь высота – есть свидания место. *** Звук-предтечу легче сберечь плачем-покровом, Утро летуче лепечет – сжечь ночное слово, Чтобы не растерялся ты, спутав обличья Слова-низости и – высоты слова-величья. Утро-луч, оболочку губя слова, действует честно, Чтобы не испугало тебя слово-бездна. Чтобы тебя не попутал бес гласных лукавых, Чтобы ты обошелся без слова-ловушки-славы... Чтобы ты медлил на берегу жизни, невинен, Звук-предтечу я стерегу, глас в тишине-пустыне. *** Так легко погубить тишиной голос осени, вещий и влажный, разве меньше ты любишь земной голос хрупких вещей, чуть протяжный? Кроме осени, нет важных тем – кроме грации влажных акаций, Слово-лист вырастает затем, чтобы с милою жизнью расстаться. Звук надежней, звук светел и мудр, звук не знает унынья, преграды, в первозданном молчании утр – звук-молитва, звук-плач, звук-отрада. Так легко тишиной погубить голос осени, влажный и вещий... Разве меньше ты будешь любить дом пустой, в доме – хрупкие вещи за их тленность? Серебряный прах, горсть его с каждым часом дороже, как то слово, что ждет на устах, темных губ переходит порожек, сквозь омытые листья летит, чтобы слух твой задеть и изранить, аромат свой теряя в пути, истлевая прозрачною тканью. Что же делать? У слова таков, первым звуком очерченный жребий, слову внятен удел облаков, исчезающих в медленном небе. Видишь, слово, как Бог далеко... как назвать все сначала – неважно... погубить тишиной так легко голос хрупких вещей, чуть протяжный. *** Ветер, что пел нам, стих, холода грань алмазна. я поборю мой крик, я отрекусь от соблазна темных рыданий... Ночь, бездна ее несметна, кто нам может помочь? – нет, ни ангел, ни смертный, с этим, молю, смирись, знаю, смириться – жутко, как ненадежна жизнь наша в мире рассудка, где торжествует хам, рад добыче счастливой... Что ж остается нам? – дерево у обрыва, верность словам – святых, пламя, что возгорится, ветер пространств мировых нам опаляет лица, с этим сроднимся огнем, плача, но не лукавя, птицы властным крылом шаг наш в бездну – прославят. *** Из страницы случайной, из скучного склочного плена, заблудившись пером, за строкой выбираю строку. Этим жестом не сдвину молчанья, хотя несомненно, я собью тишину, если звук из нее извлеку. В каждом слове, как в комнате, новое эхо томится, чей-то голос, поющий каждый раз на другом языке. Чей сорвавшийся голос, сам с собою встречаясь, двоится, и волненье уняв, забывает себя вдалеке? В каждом слове, как в комнате, мечется старое эхо. О, как трудно войти, чтоб о жизни притихшей узнать. Что же легче? По плачу узнать о себе, иль по смеху, и узнав, осудить, и уже осуждая, принять? Что же легче? По счастью узнать о себе, по отчаянью? Пробиваясь с трудом за черту своей жизни, за круг... Неподвижности Бога равна неподвижность молчанья. В тишине – превращается в веху томящийся звук. Этой вехи держусь, обо мне говорящей подробно, голос твой еще может утешить, унять, остудить... Мне же – слушать его... Я на подвиг неслышный способна – осужденье приняв, за строкою строку выводить. |