|
|
|
| Людмила Колодяжная. Пиши о том, что близко, пред глазами... |
|
| ИЗ КНИГ 1998 – 1999 гг. |
|
|
|
Полет ласточки Слух – к звуку далекому ластится. Звук – тающий шлейф за касаткой. Полет по касательной ласточки – Лишь суть бытия и порядка. А ласточка – часть, средоточие, Комочек в небесной пучине... Пунктирами звуков простроченный – Простор вдруг провис паутиной, Из голоса слаженной сетью, Ловушкою рвущейся, тающей, Служащей преградой для света, Но – ангелов пропускающей, Той сетью, что тянется волоком, Себя задевая, как эхо, В которой запуталось облако И встало над жизнью, как веха. Слух ластится к звуку далекому, Звук – шлейф за касаткою тающий, Арканящий легкое облако, Но – ангелов пропускающий. Тень Эвридики Тьма, ткущая тающий свет, След теряющая, как волчица, За плачем, плащом орфеевым вслед, Одичавшая тень Эвридики влачится, Тянется к жизни, ставшей чужой, Тень – Божий штрих средь штрихов несметных, Плачем оплаченная – облекается душой, Причисляется к душам бессмертным, Пылинка, срез – без печати лица, Увлекаемая к жизни волей чужою, Былинка, остановленная взглядом певца, Нить, успевающая одеться душою... Ткущая тающий свет темнота, Луча теряющая влекущий волос, Душу обретающая пустота, Тень, вбирающая поющий голос... Памяти Марины Цветаевой Сияньем августа сотри, Пока не поздно, Строку пленяющей петли, Звук гласный, грозный. Приют бревенчатый, труха Сухого лета. О, как провинция глуха К судьбе поэта. Рябины ранней горечь-горсть, Скупая лепта. Строка-петля обвила гвоздь Литою лентой. В гортани звуки от рывка Спеклись и слиплись. Исчезло все. Душа легка. Апокалипсис. Хранитель-ангел тонких рук Разнять не сможет. Хранитель-ветер к звуку звук – Молитву сложит. *** Ангелы Божьи, кажется, словно, День погубленный голубят словом, Весточкой-ветвью, лезвием-лестью, Медлящим, грех отпускающим жестом, Ждущим, жаждущим возвращенья К жизни-жалости-униженья... Кажется, словно ангелы Божьи, День не отмоленный словом тревожат – Линией слова, взволнованно-ломкой, Легкой легендой ленты-поземки, Той, что вкруг жизни бережно медлит, Жалит, ранит, арканит в петли... В петли-капли когда-нибудь канем, То ли – ангелом, то ли – камнем... В петле той, где начало ленты, В петле той, где конец легенды... Долгий день искажен, изломан Лестью-ласточкой, ложью-словом. Камнем ли слово в безмолвие канет, Или – слово ангелом глянет? *** Кто обо мне негромко плачет за дверью тверди? Жизни ломкая кромка бьется тропой бессмертья. Строкой, каменистым руслом.... Жаль, что вступаешь поздно... Отблеск снежинок тусклый равен уколам звездным. Пытками – путь оббитый, путь – бичами размечен... Укол за уколом – свитый звездный терновый венчик. Сбита тропа – до глянца, Бог ее – мне уступает. Но не угнаться за Агнцем, Следом во след ступая... Филипповский пост Ладони-бабочки жмутся к огню. Теплом – одиночество слижет. Время пробирается к апостольскому дню – все ближе. К точке, дающей равновесие календарю, к строчке, которую наугад творю на разлинованном листочке, к стиху, из строчек сплетенному, к строке-пути в бездорожьи, к стиху, скрепленному только – дыханием Божьим... К ладану, медленному огню лампы-лампады, к началу зимы, непорочному дню – Апостола-брата... *** Ужель устали шелестеть уста, И ласточки-слова, к теням припав, ослепли, И даль пред зрячим – пепельно-пуста, И пред слепцом – одета смертным пеплом. И горечь слова спрятана в зерно Горчичное, в комочек оболочки, И ждет, беспамятствуя там давно, Когда росток вживется в шепот строчки. Когда психея-слово, в свой черед, Перебирая вещи неумело, Случайно, наудачу подберет Подругами оставленное тело... Тогда и я пойму, что благодать Протянута прозрачною тропинкой, Стезей дождя... Пора приходит – стать Летящею небесною дробинкой, Частицей, что, прибившись к тишине, И плачет, и поет, не возражает, И в теле крохотном, как в крохотном зерне, Все, что вокруг, послушно отражает – Даль, что пред зрячим пепельно-пуста, Что пред слепцом одета смертным пеплом... Ужель устали шелестеть уста, И ласточки-слова, к теням припав, ослепли? Рогожская застава С помощью чьею-нибудь ослабим пение нитей жизни держащих, дней ограбленных походку рабью сменим на ропщущий шаг, дрожащий над тропою с робкою рябью рыбьей листвы, косяком идущей по стальным переливам асфальтов, возлетающей в легком сальто по кленовым запущенным кущам... Сменим шаг, шелестящий в гуще сброшенных листьев, в бесправных травах – клин колеи – на клады раздолья, света ручьи – на лучи колоколен, колющих свод на рогожских заставах... С помощью ангельской, Божьей, кого-то, вдруг спешащего нам на смену, жалостный шаг утешающий – сменим на безутешную тишь полета... *** «Легче верблюду пройти в игольное ушко...» Каждый дрожащий лист-недотрога, Вернее, охапки их, вмятины-пятна, Скрывают от взглядов продрогших дорогу – Ступить на нее – не свернуть обратно. Ветвей безответных отдушины-дужки – Проникнуть бы в них взглядом тем, что медлит, Боясь быть затянутым в тусклые петли, Ведущие в царство, в игольные ушки. Пропащей листвы распушилася пакля, Дорога топорщится, в тропки дробится... Двугорбы-двукрылы – нам можно пробиться По каждой тропинке, клонящей чрез каплю. Пропащий наш путь осторожно прочерчен, Листвой ненавидим, невидим и труден. Двугорбы-двукрылы – и чуточку легче Лавировать нам, чем ленивцу-верблюду... «Благословенна...» Весть – малу часть от пламени святого я донесла, как слово, до страницы, в начале дня апрельского шестого, к истоку Благовещенской седмицы, к границе, обведенной по лекалу луча скупым нажимом, тонко, сухо... Я каждый звук несла, не расплескала, смиряя шаг, за шепотом, за звуком, за смыслом, что вместить еще не может – приливом слова оглушенный смертный, я шла за словом, незнакомым с ложью, за словом, оттененным тканью света... То слово не вмещают буквы-рамки, и каждый звук из буквы-ранки хлещет... Произнесет то слово голос-Ангел, и не удержит голос человечий... |