|
|
|
| Людмила Колодяжная. Пиши о том, что близко, пред глазами... |
|
| ИЗ КНИГ 2000 – 2001 гг. |
|
|
|
*** Неужели – сердце твое не дрогнет, слова не вспыхнут, истлеют тихи, ты не догадаешься, что по дороге идешь, которой доверились пастухи? Сердце не дрогнет твое, неужели? Неужели, жизнь перейдя, продрог ты, не догадавшись, что в колыбели плачет, лучами задетый – Бог, в час, когда открывает тайну Марии – Звезда, возникшая в тенях туч... Нам же, забывшим, мнится случайным – тот, дорогою ставший Луч... Неужели, не чувствуешь, как движенье освобождает тебя... Как свежа снежная мгла... Как – от униженья избавляет – по этой дороге шаг? Пасхальное утро Сегодня будет одинок Мой день и светел. Лишь ветер солнечный у ног, Лишь ветер. Я рано, рано выйду в сад, Готова к чуду. И вдруг почувствую Твой взгляд Везде, повсюду. И я услышу тихий зов Сквозь шелест крылий, Сквозь возгласы учеников – Я здесь, Мария! От слов Твоих – такая тишь, И слезы льются... Но Ты, как облако стоишь, Нельзя коснуться. *** Святые страницы привычно стремишься перевернуть. Границами рощи масличной, очерчен – единственный путь, крутой переулок, дорога, тот холм, та пустыню окрест... Шаг гулок, от коего дрогнет твой смертный невидимый крест... Та боль, та молитва, страданье, которое – жизни итог, когда пробуждается тайно в душе – побеждающий Бог. К Успению Богородицы Что в душе отозвалось, промелькнуло, как лента? Легок облачный парус, невесома легенда. Из дождинок цепочка, как пропетое слово, к тени вечера прочно остов тучи прикован. Как к протяжной руладе мчится птичие пенье, август тянет к прохладе, август тонет в Успенье. Слово дальнее слаще, чудо давнее просто – с облаками спешащий, опоздавший Апостол. Чудо – ласточка веры, слезы первые смою, застывая пред Девой рядом с бедным Фомою. Легок для Вознесенья свежий воздух осенний, вместо тела Пречистой – поясок золотистый... Покров Иль вечер чуток в час чудес к властительному ветра пенью? – в нем голос Бога тонет тенью и тянет к тяжести словес... К простору рвется кровь и кров, пространство дней равно простору, и Божий суд смягчен укором, как сумрак снегом, на Покров. Душа! В час этот замирай... Ты чаешь час, число заранье... Изранена рыданьем ткани, Мария-Дева с замираньем Из Рая переходит в Рай... *** Слова, поникшие как травы, как будто стали тише, пусть, пусть распрямляет их не слава, не торжество, а только грусть. Из грусти соткан в дни Покрова прозрачный воздуха узор, как плат, раскинутый над кровом – Пречистой Девы омофор. Плеск ткани, словно утешенье, как еле слышимый ответ, и вторит каждому движенью сквозь ткань прошедший – ранний свет, свет, что становится основой все возрастающего дня... И снова вспыхивает Слово, как от случайного огня... *** Рядом бежит – нас создавшее время, кротостью тешит укор голубиный, прочих забот – опрокинуто бремя снящейся полночью, спящей в глубинах, время, когда слов рожденные волны, взмыв гребешками, становятся тише, встретив молчанье, когда оно – полно, и нет преграды для мысли – неслышной, время, когда, приближаясь, разрушит полночь лучом отчужденье предметов, время, когда в ожидании стужи, звук искаженный – хуже приметы, время, когда из полночной скорлупки зимнего дня пробиваются грани... Жизней растущих сближенье – хрупко, словно осколок снежинки – изранит... *** Высказав все, становишься кротче, краткость-сестра готова к услугам, если жизнь с каждым днем короче, строк завиток должен быть упругим, чтобы пружина его разрывала латанный плач тишины сердечной, чтобы строка до конца не знала, чем она станет – молчаньем, речью, жизнью, влачащейся так, без дела, той, что неузнана, вдруг затихнет, Далью, помнящей – нет предела, нить горизонта – зов не достигнет... Сердца комочек отмечен свыше Дальним родством с округой, простором, Речью, еще непривычной, в которой свежесть разреженной вечности слышишь... |