|
|
|
| Людмила Колодяжная. Пиши о том, что близко, пред глазами... |
|
| ИЗ КНИГ 2002 – 2003 гг. |
|
|
|
*** Свет тебе брезжит даже во тьме... Мне же, униженной до пепелища, что же делать, потерянной, мне – помолись о душе моей нищей. Нимбом меня обнимала мгла, только ты – оставался светом, только птицею петь могла на – канатом натянутой ветви. Благодаря за единственный дар слова-эха в дневной пустыне – слова-водицы в ночной пожар, слова-птицы в предутренний иней. Ты, как ангел указывал путь, ты, как Бог дарил наказаньем, если, былей ломая суть, ложью плавилось строк сказанье. Даже во тьме тебя метит свет... Мне же, возвышенной до пепелища, что ты можешь сказать в ответ? – помолись о душе моей нищей... Рождество мое деревенское Рождество мое деревенское, как мороз на древесной раме, в Подмосковье, в селе Алексино, в Покрова Богородицы храме. Храм пустынен, покой за окнами, мы, случайные пилигримы, зажигаем свечу одинокую перед Саровским Серафимом. Чтоб до службы успеть, торопимся – зажигаем свечи парадные перед праздничной Богородицей, да у Невского Александра. Свежесрубленный запах хвои высью принят, пропитанный гимном, и над миром восходят Двое – Богородица с Вечным Сыном. В час причастья выносят хлебы, к целованью крестному – шествие, а в оконцах ликует небо, да волхвы со Звездой путешествуют... *** «Уже и секира при корне дерев лежит...» Лк. 3,9 Но древо жизни нашей горней тронь – оно ладонной теплоте покорно, но вот секира прикоснется к корням – короткий взмах и жизнь летит в огонь. И это знанье нам дарил Пророк, сбывается, что снилося заранье, как беспокойны мы без покаянья, но как свободны мы в оковах строк. В ночь светит полумесяц-колыбель, покров на иордани разморожен, крещенье Слова – снова образ Божий спускается в морозную купель. И наше отраженье в Нем дрожит, но мы себя не признаем подобьем, и потому – орудьем нашей скорби – секира при корнях дерев лежит... *** Но я беру чужое полотно – ведь белизна ясна, как зной, как вызов, крою перешиваю, заодно – распределяю лоскутки для ризы, чтобы ангела укрыть, когда в беде его границ сжимается безбрежность, и на земле он предстает тебе, как колосок – склонение и нежность – ты словно говоришь ему в ответ, когда к земле он никнет без усилья, продень сквозь лен, сквозь день-просвет небесный след – тень утомленных крыльев... Я сберегу родное полотно – ведь белизна от плача не линяет, ведь с лоскутками вместе, заодно, небесный лен в прорехах сохраняю *** Беда приходит, чтобы жизнь продлить, вино пролить на скатерти бумажной страницы, чтобы жажду лишь словом, не водицей, утолить... Беда, как проза, строк длиннее узы, слова угроз, при жизни неизвестных, довеском эхо, там, где глохнет музыка, вдруг становясь помехою небесной... Но музыку бедою не стереть – помеха, эхо – в небесах всё равно, но мы с тобой согласны умереть за музыку... Пусть даже – и бесславно... *** Я хочу, чтобы, как к тропе, к влажным строчкам ты ночью приник, пусть – темны, но сама по себе горечь музыки плещет в них, слова всплески войдут в песок сочный – времени, как прилив, смысл, что если и был высок, сбился, жажды не утолив, не достигнув гребня-черты, где от слова дрогнет душа, я хочу, чтоб поверил ты в слово, горне, как «Отче наш», даже если звук не похож на былую жизнь, если груб, в час, когда ты произнесешь, он крылат, словно гимн из труб, он осудит осеннюю высь, иль разбудит, как будущий зов труб, что над горизонтом взвились, если есть еще – горизонт... Аввакум Путь наш очерчен грубо, все ж, различим вдали темные бревна сруба, столб ледяной пыли, голос возвышен трубный – «Будущее гряди!», мы сожжены там будем – руки крестом на груди сложим, готовы к смерти, воздуха рвется слюда, с оледеневшей тверди в пламени бездну, туда в бездну, где сложены ровно, словно бы без труда, но с верой – древние бревна, праведной жизни года сложены без усилья, чтобы был легче дым, руки расправим крыльями – ангелами взлетим, жгут ледяные торосы, в рубище, босиком – ангелы тоже босы – к огненной смерти идем... *** Ризы голосом разрезаны, развеваются в полете – облаками бегут резвыми... Спим, юродивы, в лохмотьях. Прорастут слова – их скашивают, звук, чуть слышный остается – о княгине Анне в Кашине, о Саровском чудотворце. Облаками отгородится даль родная от чужбины, провожает Богородица к облаку-калитке Сына, к горизонту, до околицы, до пустынных трав ковыльных... В час прощальный колокольцы – ангелов задеты крыльями... Ризы, сшиты голосами, отдаляются мелодией – в высь, покинутую нами... Спим в лохмотиях, юродивы... *** Читаю я на рассвете рассказы в Минее-четьи, свитки – о святых. Мы перед ними – дети, разум наш празден, тих. Книга – благая вестница, страницы, месяц за месяцем, перелистает рука. Райской тропою светится о жизни святого – строка. Посвящены кому-то каждый наш день, минута, за ними – торопится шаг. Не обретя приюта, тянется к ним душа. Нет, не увидеть воочью, только строка кровоточит – жизни великой след, длиннее, или короче, венцом – бессмертия свет. Мученики вчерашние, на алтарях домашних – отроки, жены, князья. Путь повторить их – страшно, не повторить – нельзя... |