|
|
|
| Людмила Колодяжная. Пиши о том, что близко, пред глазами... |
|
| ИЗ КНИГ 2002 – 2003 гг. |
|
|
|
*** Уже слышны уключины тех лодок, что жизнь за горизонт перевезут, куда рукой подать мне, путь короток, меня оставит песнопенья зуд, что для души был манной, пищей, молитвой – понимала я – служу... Я к дому жизни подходила нищей, я к дому смерти – нищей подхожу... Я облако считала лучшей кровлей, а дождь – чистейшей из земных водиц, когда-нибудь он просочится кровью – по строкам-жилкам в землю, из страниц... Я не имею никаких претензий, что не исполнен каждый мой каприз, я слово рисовала, словно вензель, напоминавший облака абрис... Лермонтов «А небо облачные почести Воздало мертвому певцу.» Велимир Хлебников Речью прерывистых строчек скольжу, сколь же речей над обрывом? – я про Машук шепотком расскажу верностью смерти красивой. Молнии клонятся нивой огня, честные почести неба, мертвый певец донимает меня гоном оленей, где б не был. Средь облаков, облачась, до сих пор, в горные строки растений, мертвый певец смотрит ветром в упор в строки молитвы оленьей. Бога убитых, Тройного, летуч, луч снимет первую мерку, отяжелит тень одеждою туч, крепом скрепив, не померкнет. Я шепотком про Машук расскажу, тень над пятном Пятигорска, внемля, кремнистую нить вывожу, строчкой непрочной, как горстка. *** Кольца дней, ровный срез, бег кругов, неизбежность, но прилежной строки в жизнь побежка легка, потому что, бесспорно, покорность тиха – с безмятежною ложью не спутаешь нежность. Берестяными свитками держится пламя, с серебристых уступов сбивается пыль, где колеблется штор бархатистая быль, укоряя покой, утвержденный годами. Прячешь речи огонь, непривычный, как внове, принимаешь, его, как потерянный дар, и не знаешь, где ждет безудержности жар – то ли в долгой молитве, то ль в кратком слове... *** Мир, прочтенный от Аз до Ижицы... Строчка движется рыжим лучом – пусть последнюю мою книжицу слух твой ловит, словно крючком. Страниц кромки замкну тесемками, грузом – памятный узелок, жизнь моя пробежала строками, жизнь твоя впиталась меж строк. Речью лечится вечер раненый, ночь-молчание – месть двоим, где второе мое дыхание станет вздохом первым твоим. Под апрельскою занавескою жизнь разжатая, как ладонь... Не хватает детали веской нам чтобы фрескою стать одной... *** «Нам встречи нет. Мы в разных станах...» А. Ахматова Встречи не ждем, потому что в странах разных живем, далекий певец, все же нам выпадет доля равная – все же один примеряем венец, брат мой, поникнем с одною раной, я – на родной, ты – иной версте, все же нам выпадет участь равная – на кипарисовом стыть кресте... Те же истоки – едино мщенье, те же пути – жестоки, просты... Все же – прошу у тебя прощенья, также, как может быть – просишь ты... *** «Вольно я выбрала дивный град...» Анна Ахматова Средь влажных лип в перелесках темных, в лад тополиной гонимой метели, дай мне расслышать мотив бездомных, скрип растущих мачт корабельных – песню последнюю, ту что выше древних лип в перелесках влажных, дай мне мотив бесприютных расслышать – с него начинается повесть каждая... Чтобы сердцу казалась отрадой песня, подслушанная невольно, словно прошли незнакомым градом, по переулкам Первопрестольной, до окраин Новодевичьих, чтоб с каждым шагом ясней казалось, нам приют – в этом граде величья, там где песня – бездомной осталась, там где расстались мы с колыбельным, снежным мотивом метелью гонимых, в лад растущим стволам корабельным, влажным, липовым, тополиным... *** «Твое присутствие, как город...» Б. Пастернак Ты здесь... Наш сон – в одной вселенной, твое явление, как луч, скрепивший брешь дождя бесценной той нитью, вырванной из туч... Ты здесь... Мы сведены соседством в один просторный окоем, в страницах разных жизнь и детство, но в будущей строке – вдвоем... Ты здесь... Где в рощице толпятся березы, свившись за окном, с листвою мелкой кроны снятся тебе и мне потом... Потом... Ты здесь... И нужно только вникнуть в твой голос, вьющийся как плащ, чтоб жизни жалобная книга строку запомнила, как плач... *** «Дай и крыльям моим к тебе прикоснуться!» Б. Пастернак Поцелуй на ладони печатью бессилья, я к коленам твоим припадала в беде, из молений моих птичьи сотканы крылья, дай же ласточкам слов прикоснуться к тебе, ты слова отвергал отречением веским, ты не слышал в молитве – простого: прости, только ангел склонялся с разрушенной фрески к нам из выси, к которой так больно расти, но от каждого вздоха огонь разгорался, да от плача свечи на ладони печать, только тенью на фреске твой облик остался, да молитва что в пламя влилась горяча, ангел к дням наклонен с горизонта-величья, блик разрушенной фрески как прежде суров, из молений моих крылья сотканы птичьи, дай же к выси взлететь мыслям – ласточкам слов... *** «Предстанет вдруг событий глубина...» О. Мандельштам Душа болит иной былиной, когда былинкою бежит по тропке сизо-голубиной, где как слеза, роса дрожит – по каменистой мчится тверди, без вздоха, отдыха, иль сна, но лишь во сне тропина смерти мелькнет прерывисто-ясна, но к смерти жизнь уже привита, как к звуку долгому смычок, в нее врастая частью быта, застенчива, как новичок, чуть горбясь веточкой корявой, из ничего – в ничто, вольна, любую нить вплетая в саван, шелк паутины, волос льна... *** Ни воды и ни хлеба, лишь слова ты просишь, чтобы звук укорял все больней и больнее, чтоб тебе тосковать, словно отрок Иосиф в чужеземной стране, возвышаясь, старея. Закрывая глаза, ты глаголы склоняешь, строишь в ряд, словно дни, что давно пережиты, и родные слова, в дар травинкам слагаешь, как ненужные, но дорогие пожитки. Ты идешь по песку, что насыпан как время, помня – замерли стрелки на мерке отплытья – к чужеродным краям, чьи законы, как бремя, там где кончилась жизнь – но остались событья. Исчезает навеки все – лишь остается кем-то выпитый воздух, да хлеб что отравлен, только песня родная до смерти поется, открываясь душе не врачуемой раной... Только слова ты просишь – ни воды и ни хлеба, чтобы звук был короток, как пламя укора, исчезает навеки все – тянется небо, да песок под ногами, да времени шорох... *** Уйти... Оставив в тишине покорной былое, что теперь принадлежа другим, вернется в хаос черный, петлей судьбы и в будущем держа тебя, свиваясь жгучим тёрном, цепляясь, чтобы ты не мог уйти, но знал, тропа прочертит мир просторный, качнувшись – от начального пути... Уйти... Оставив в памяти прилежной священный сумрак, стерегущий сад, уйти, забыть, и знать что есть надежда – идти вперед, но приходить назад... Уйти, узнать иных обрядов цену, стать пленником, как пленник волн Улисс, и думать, что играешь роль на сцене, но знать, что видишь зал из-за кулис... Уйти, чтоб сделать шум чужой привычным, забыв о тишине, что ждет, свята – тропой ухода, линией безличной намечена пред бездною черта, но косо перечеркнутое детство сбивает шум поющим голоском, подходит близко, кажется соседством, на мертвом поле – вечным колоском... Уйти, чтобы по той тропе вернуться – к той тишине, что не сумел забыть, и не из чаши – как дитя, из блюдца – по сладким каплям горечь дней допить... *** В подземелье теней голос лиры твоей, голос птицы, голос уст по уступам струится, меж камней, тень теней, там томится – Эвридика, подруга-сестрица, но не смей, мой Орфей, в путь пускаясь за ней, меж тенями теснясь, заблудиться... К Эвридике теней нет тропинки длинней – голос-луч к ней скользит, чтоб коснуться, но не смей, мой Орфей, тенью став средь теней, на любимую тень оглянуться... К свету путь все ясней, взгляд, коснувшись теней, спицей ранит подругу-сестрицу... Но смей, мой Орфей, Эвридике теней только птицей, иль тенью присниться... *** «Я сумела бы, друг, подойти к твоему изголовью...» М. Цветаева То, что плачет во мне, назови: хочешь – смертью, а хочешь – сном, я не знаю, что ближе к любви, все – вмещается в сердце одном, все – венком отгорожено рук: тело, дух, иль желаний рой, все – тобою очерченный круг, не подругой там быть – сестрой... Не унять над распятьем огня от лампады, к нему подойти, чтоб увидеть твои пути, отводящие от меня... Все – венцом отгорожено мук: рой желаний, тело, душа, все – тобою очерченный круг, тот, в который вошла, служа, чтобы ждать лучезарного дня, чтоб увидеть твои пути... Не унять в твоем взгляде огня от мучений – к нему подойти... *** «Утро... Надо розы поливать.» М. Цветаева Если утро, вздохи реже, потому что сны невинней, потому что луч разрежет утро на две половины... Если полдень, плечи смуглы, пыли пепельная пудра, полдень, луч меняет угол, удлиняя тени мудро... Звуков вечера пролиты капли с дальней колокольни, вести ангела, молитвы, луч лампады, блик невольный... Ночь, немолчная цикада, плач, чугунная решетка, плащ, короткий луч лампады битва теней, быстрых, четких... Утро, свежесть, реже вздохи, сон летучий, словно счастье, потому что луч-пройдоха утро режет на две части... Колыбельная Вечер робко пробил восемь, плачь, мой ангел – в иней травы прячет осень в старой Англии. Плачь, младенчик, спи, родной, плачь беспечно – с двух сторон стоим одной – плачем – вечности. Мир не ценит слез твоих – ни единой – спи, младенец, плачь, мой стих, с Катериной. Восемь – чисто пробил вечер спи, мой ангел, каждый листик вспыхнул свечкой в Новой Англии. *** Я хочу, чтобы, как к тропе, к влажным строчкам ты ночью приник, пусть – темны, но сама по себе горечь музыки плещет в них. Сл'ова всплески войдут в песок сочный – времени, как прилив, смысл, что если и был высок, сбился, жажды не утолив, не достигнув гребня-черты, где от слова дрогнет душа, я хочу, чтоб поверил ты в слово, горне, как «Отче наш», даже если звук не похож на былую жизнь, если груб, в час, когда ты произнесешь, он крылат, словно гимн из труб, он осудит осеннюю высь, иль разбудит, как будущий зов труб, что над горизонтом взвились, если есть еще – горизонт... 19 октября Деревья от ветра не гнутся, упрямы – а нам с тобою так не суметь – очнутся, поймут, что окончена драма, что осень прострочена ниточкой «смерть»... Не станут уже ни моложе, ни старше, разложено дерево жизни на сруб, но музыка брызнет серебряным маршем из дрогнувших мерно архангельских труб. Листва на устах отлетает так просто, там – высью клянется кленовый дымок, там – Петр отзовется, веселый апостол, на райских вратах отворяя замок. Росой серебристой омочены губы, в последней попытке безумствует медь, выводят неистово гибкие трубы, что осени ниткой прострочена смерть... *** «Над сколькими безднами пела...» А. Ахматова Над каждою бездной земною, над адом я пела, над раем, над вольной твоей тишиною, в неволе, над светом, над краем. Ты был окружен жизнью-чащей, я путь пролагала короче, чтоб ты выбирал его чаще – прерывистый путь моих строчек. Но жизнь усложняла узоры, угроза разрыва дрожала, из слов вырастали озера, и каждое – нас отражало и в круг замыкало непрочный, свивая в пустыне над каждым тот ржавый колючий веночек, что в небо врастает однажды. *** Горний воздух смертельно разрежен, вечность сложена из пустоты, той, где облака очерк небрежен, влажно слажен из тропки-черты. В высоту путь намечен еле паутинкой в осеннем саду, иль полетом бесцельным качелей, с их паденьем лишь сердце в ладу. Нити спутанных веток акаций замедляют предсмертный взмах, листьев плеск, словно шорох оваций, как судьбы завершенье, иль крах. Мысль привязана к мысли вчерашней, рвущей звуки, хранящей слова – «Будет Рай мучительно страшен – если память там будет жива». Рай качнется прозрачным обманом – духов светлых чужою толпой, промерцает исколотой раной, не изжитой в сердце судьбой. *** Нет, Голгофа-земля перед нами не горит, леденеет, оснежена, но дороги пали крестами, на дорогах – сыны повержены... От Крещенской купели до Троицы, по тропинкам, завьюженным прядям, по дорогам идут богородицы – от распятия, до распятия... Каждый сын далекий – великий, каждый сын оплаканный – вечен, и склоняются светлые лики над дорогами, в белых венчиках... Но сынов еще не воспели, только плач взнесли богородицы – к горизонту, к снежной купели, над дорогами, к Божьей околице... *** «Закрыта дверь, и заколдован дом... А. Ахматова Лён полотенца, восковая свечка, закрыта дверца, будто бы навечно. Дом заколдован: голубых глициний живой волною, памятью о сыне, водой холодной, чашею из глины дом заколдован вечным сном о сыне, чей голос тает эхом-тенью в нише, всё – тишина смывает, слов не слыша... Лён полотенца, свечка восковая горит, как в детстве, тени созывая... |